Робинсон Ким Стэнли. Дикий берег (Калифорнийская трилогия - 1)

   - Помер.
   - Жалко.
   - Знаете, какой он прыткий? - спросил Том, хлопая меня по плечу. Леонард хмуро помотал головой. - Раз делаю подачу, он отбивает - аккурат мне мимо уха - и бежит к следующей базе. Я оборачиваюсь и - вообразите! мячик ударяет ему по заднице!
   Остальные рассмеялись, только Леонард снова затряс головой:
   - Не отвлекай! Ты нарочно отвлекаешь.
   - От чего?
   - Суть такова - я только что говорил, ребята, и вам невредно послушать - суть такова: если бы Элиот сражался, как настоящий американец, мы бы не сидели в таком дерьме.
   - Не вижу никакого дерьма, - сказал Том. - Мне очень даже неплохо.
   - Кончай паясничать, - угрюмо вставил Коста.
   - Опять за старое. - Стив закатил глаза и потянулся за бутылью.
   - Даю руку на отсечение, сейчас мы снова были бы первой державой мира, - упорствовал Леонард.
   - Погоди, - перебил Том. - Американцев теперь не хватит и на плохонькую державу, не то что на первую. А что хорошего, если бы мы и всех остальных разбомбили к чертовой бабушке?
   Док так разозлился, что ответил за Леонарда.
   - Чего хорошего? - переспросил он. - Никакие китайцы не курсировали бы вдоль берега, не шпионили бы за нами, не бомбили бы нас всякий раз, как мы пытаемся отстроиться. Вот чего хорошего. Элиот по трусости погубил Америку. Безвозвратно. Мы на самом дне, Том Барнард, сидим, как в медвежьей яме.
   - Ррррр, - зарычал Стив и снова приложился к бутыли. Я последовал его примеру.
   - Нам была хана, как только взорвались бомбы, - говорил Том, - что бы ни случилось с остальным миром. Нажми Элиот кнопку, мы просто убили бы больше народу и разрушили еще несколько стран. Нам от этого ни жарко ни холодно. К тому же бомбили не русские и не китайцы...
   - Опять врешь, - сказал Коста.
   - А то ты не знал. Это чертовы юаровцы. Думали, мы потребуем от них отменить рабство...
   - Французы! - завопил Джордж. - Французы!
   - Вьетнамцы, - сказал Леонард.
   - Нет, не вьетнамцы, - ответил Том. - Когда мы разделались с этими несчастными, у них не осталось даже хлопушки. И решение не наносить ответного удара наверняка принял не Элиот. Он, небось, погиб вместе со всеми. Решал какой-то генерал в самолете, можешь поспорить на свою вставную челюсть. Вот ведь удивил - и весь мир, и себя самого. Особенно себя самого. Интересно, кто это был?
   - Трус и предатель, - сказал Коста.
   - Достойный человек, - сказал Том. - А если бы нанес ответный удар по Китаю и России, был бы преступником и убийцей. К тому же Россия в ответ послала бы свои ракеты, и в Северной Америке сейчас не осталось бы паршивого муравьишки.
   - Муравьи бы выжили, - сказал Джордж.
   Мы со Стивом упали лицами на стол и ржали, тыча друг друга в бок "нажимали кнопку", как выражается старичье. Странно - нажал кнопку и началась война... Том взглянул укоризненно, мы выпрямились и сделали по глотку, чтобы унять смех.
   - ...пережили больше пяти тысяч ядерных взрывов, - говорил Коста. (С каждой новой встречей число увеличивалось.) - Пережили бы и еще несколько. Я вот о чем: враги тоже заслужили пяток бомбочек. - Он разошелся не на шутку; хотя старички спорят всякий раз, как сойдутся вместе, Коста по-прежнему злится на Тома. - Нажми Элиот кнопку, мы были бы в одной лодке, имели бы шанс выкарабкаться. Эти гады не дают нам отстроиться, восстановить хозяйство!
   - А это чем не хозяйство, Эрнест? - Том, пытаясь вернуть разговор в шутливое русло, обвел рукой ярмарочную поляну.
   - Кончай дурака валять, - сказал Коста. - Я имею в виду, восстановить все, как было.
   - Ага, чтобы нас снова разбомбили, - сказал Том. Однако Леонард слушал только Дока:
   - Мы бы восстанавливались наперегонки с коммунистами. И ты знаешь, кто бы кого опередил. Мы - их!
   - Ага, - сказал Джордж, - или французов... Барнард тряхнул головой и отобрал у Стива бутыль.
   - Тебе как врачу не следовало бы желать другим такого, Эрнест.
   - Мне как врачу виднее, что они с нами сделали, - огрызнулся Док. Загнали в яму, как медведей.
   - Пошли отсюда, - сказал Стив. - Сейчас начнут выяснять, кто нас завоевал - русские или китайцы.
   - Или французы. - Я соскользнул со скамьи и глотнул на прощанье из стариковой бутыли. Том отвесил мне тумака и крикнул:
   - Идите отсюда, неблагодарные юнцы. Не желаете слушать историю.
   - В книжках прочитаем, - сказал Стив. - Они не напиваются.
   - Чего мелет! - сказал Том. Его дружки рассмеялись. - Научил его читать, а он говорит, что я пьян.
   - От твоей учебы у них мозги набекрень, - сказал Леонард. - Ты часом книжки не вверх ногами держишь?
   Мы ушли, провожаемые подобными замечаниями, и враскачку направились к рыжему дереву. Это был огромный старый дуб, один из полудюжины в парке, на его ветвях висели обернутые рыжей прозрачной пластмассой газовые фонари знак мусорщиков из центрального округа Ориндж. Здесь ближе к середине ночи собиралась наша компания. Никого из Онофре мы не нашли, поэтому уселись в обнимку на траве и принялись отпускать похабные шуточки на счет прохожих. Стив жестом подозвал продавца спиртного и купил за два десятицентовика бутылку текилы. "Вернешь назад без трещины, иначе жди затрещины", - пропел, уходя, продавец. По другую сторону оранжевого дерева жужжал и потрескивал маленький педальный движок - компания мусорщиков подключила к нему маленькую микроволновую духовку и пекла шматы мяса с целыми картофелинами. "Разогрей и ешь! - орали они. - Вот так чудо-печь! Разогрей и ешь!" Я глотнул текилы - крепкое зелье, но во хмелю хотелось пьянеть еще больше - и объявил Стиву:
   - Я хорош. Borracho. Aplastaaaa-do [Пьян. В стельку (исп.)].
   - Оно и видно, - сказал Стив. - Глянь, сколько серебра. - Он указал на мусорщицу в тяжелом ожерелье. - Глянь! - Приложился к бутылке. - Хэнкер, эти люди богаты. Могут делать что угодно. Идти, куда захотят. Быть кем вздумается. Мы должны раздобыть серебра. Как угодно. Жить - это не просто день за днем ковыряться на одном клочке земли ради пропитания, Генри. Так живут звери. Но мы - люди, Хэнкер, люди, не забывай, и Онофре для нас мал, мы не можем прожить всю жизнь в одной долине, как коровы, жуя жвачку. Жуя жвачку и дожидаясь, пока нас запихнут в чудо-печь и спекут... Хм... Дай-ка мне еще глотнуть, Хэнкер, друг сердечный, меня внезапно охватил приступ неутолимой жажды.
   - В самом себе живет бессмертный дух, - мрачно заметил я, передавая ему бутылку. Обоим уже не стоило пить, но, когда подошли Габби, Ребл, Кэтрин и Кристин, мы помогли им прикончить еще бутылек. Стив позабыл про серебро и стал целоваться с Кэтрин - за ее рыжими волосами не было видно, как они это делают. Оркестр - труба, кларнет, два саксофона и басовая скрипка - заиграл снова, и мы затянули под музыку: "Матильда", "О, Сюзанна" или "Я только что видел". Мелисса подошла и села рядом. Я обнял ее и понял - она пила и курила. Из-за Мелиссиного плеча мне подмигнула Кэтрин. Оркестр наяривал, вокруг оранжевого дерева собиралось все больше народу, и скоро мы уже ничего не видели, кроме ног. Сперва мы в шутку угадывали горожан по одним ногам, а потом потанцевали вокруг дерева вместе со всеми.
   Много позже мы двинулись к лагерю. Это было здорово. Мы пробились через поющую толпу, вернули бутылки продавцу и вышли на аллею, пошатываясь, держась за руки и горланя "Большие надежды" под стихающие звуки оркестра.
   На полпути из-за деревьев выскочила компания. Меня грубо бросили на землю. Я с ругательствами вскочил. Слышались крики и вой, кто-то падал, катался по земле и злобно орал: "Какого..." Две компании разделились и встали стенка на стенку. В свете фонаря я узнал ребят из Сан-Клементе. На всех были одинаковые, красные в белую полоску, рубахи.
   - Ох, - сказал Николен тоном усталого презрения. - Это они.
   Один из вожаков, парень с отметиной от брошенного камня, выступил на свет и нехорошо улыбнулся. Мочки ушей у него были в клочьях от выдранных в драке серег, тем не менее в левой и сейчас красовались две золотые, а в правой - две серебряные сережки.
   - Привет, Дол Грин, - сказал Николен.
   - Деткам нельзя ходить в Сан-Клементе ночью, - сказал мусорщик.
   - Какой-такой Клементе? - невинно осведомился Николен. - К северу от нас ничего нет, только развалины, развалины, развалины...
   - Детки могут забояться. Они могут услышать вой, - продолжал Дол Грин. Ребята за его спиной затянули: "ухмммммммм-иииииииихххххх", то выше, то ниже, как сирена, которую мы слышали той ночью. Вожак сказал: - Вашим нечего делать у нас в городе. Другой раз так легко не уйдете...
   Николен осклабился:
   - Давно мертвечинкой лакомился?
   На него набросились; мы с Габби поторопились встать рядом, чтобы Стива не окружили. Впрочем, он ловко молотил мусорщиков башмаком под коленки и самозабвенно выкрикивал: "Коршуны! Шакалы! Крысы помоечные! Старьевщики!" Я держался начеку - мусорщиков было больше, и у каждого на пальцах перстни...
   Шерифы накинулись на нас с криком: "Это что? Прекратите! Эй!" Я снова очутился в грязи вместе с большинством дерущихся. Встать оказалось непросто.
   - Гребите отсюда, парни, - сказал один из шерифов, здоровенный, на голову выше Стива, которого держал за ворот. - Еще раз придется вас разнимать - запретим появляться на толкучках. А теперь валите, пока еще не схлопотали.
   Мы догнали девушек - Кристин и Ребл дрались наравне с нами, но остальные предпочли держаться в сторонке - и зашагали по аллее. За спиной ребята из Сан-Клементе снова завыли сиреной: "ухммммммиииии-ухмммммиииии-ухмммммиииии..."
   - Черт! - сказал Николен, обнимая Кэтрин за талию. - Как бы мы им врезали...
   Кэтрин, не в силах больше хмуриться, рассмеялась:
   - Их двое на одного!
   - А что, Кэт, может, это нам как раз по вкусу? Все согласились, что мы поколотили бы мусорщиков, и в отличном настроении двинулись к костру. Мелисса догнала меня и взяла под руку. Возле лагеря она сбавила шаг. Я понял, к чему она клонит, свернул в рощицу и встал, прислонясь к лавровому дереву.
   - Ты здорово дерешься, - сказала Мелисса. Мы целовались долго-долго, потом она вся обмякла и повисла на мне. Я сполз по стволу, царапая корой спину.
   На земле я оказался наполовину сверху, наполовину сбоку от нее, ноги наши переплелись - ужасно неудобно, но в висках у меня застучало. Мы целовались без передышки, ее частое прерывистое дыхание щекотало мне лицо. Я попытался было залезть ей рукой в трусы, но не дотянулся, поэтому задрал блузку и ухватился за грудь. Мелисса куснула меня в шею. По телу пробежала дрожь. Кто-то шел по аллее с фонарем, и на секунду я увидел Мелиссино плечо: светлая кожа, перекрученная грязная лямка белого лифчика, грудь колышется под моей рукой... Мы целовались, а эта картинка так и стояла перед моими закрытыми глазами.
   Она отодвинулась:
   - Ох, Генри. Я сказала папе, что скоро вернусь. Он будет меня искать.
   Я поцеловал ее в надутые губки, едва различимые в темноте.
   - Ладно. В другой раз.
   Я был так пьян, что не почувствовал разочарования - еще пять минут я ничего такого не ждал, и вернуться к прежнему состоянию оказалось легко. Все было легко. Помог Мелиссе подняться, снял со спины кусок коры. Рассмеялся.
   Проводив Мелиссу к отцовскому навесу и поцеловав разок на прощанье, я пошел в рощу пописать. За деревьями по-прежнему светился кострами лагерь мусорщиков, оттуда неслись звуки "Прекрасной Америки". Я стал подпевать вполголоса. Старая мелодия переполняла мое сердце.
   На аллее перед нашим лагерем я увидел старика с двумя незнакомцами в темных куртках. Том спрашивал, но слов было не разобрать. Гадая, кто бы это мог быть, я побрел к своему лежбищу и рухнул на землю. Голова кружилась, черные ветви качались над головой, и каждая еловая иголочка виделась четко, словно нарисованная. Я думал, что вырублюсь сразу, но, едва лег, услышал шуршание: кто-то размеренно придавливал кучу листвы. Звук доносился с того места, где должен был спать Стив. Я прислушался и вскоре различил дыхание, тихое, частое "ах-ах-ах" и узнал голос Кэтрин. У меня тут же встал; я понял, что скоро не усну. Еще через минуту мне сделалось не по себе; я поднялся на нога, сердито бормоча под нос, и пошел на окраину лагеря, где дышала жаром огромная куча головешек. Я сидел, смотрел, как от ветерка они из серых становятся алыми, и был возбужден, обижен, счастлив и пьян.
   Внезапно в лагерь ворвался старик, с виду еще более пьяный, чем я. Серые волосы дымком вились вокруг головы. Он увидел меня и опустился на корточки рядом с костром.
   - Хэнк, - сказал Том непривычно взволнованным голосом, - я только что говорил с двумя приезжими. Они меня искали.
   - Я видел. Откуда они?
   Том взглянул на меня, и в налитых кровью белках отразился костер.
   - Из Сан-Диего, Хэнк. Они приехали сюда - вернее, они остановились чуть южнее Онофре. Они говорили с Рекавери Симпсоном и следовали за нами до толкучки - нарочно, чтобы поговорить со мной, правда здорово, слухом земля полнится, кто в поселке старший... Так вот...
   - Эти двое...
   - Да! Они говорят, что приехали из Сан-Диего в Онофре на поезде.
   Мы сидели, уставившись друг на друга. Язычки пламени плясали над головешками и в шальных глазах старика. "Приехали на поезде".
   Глава 4
   Через несколько дней после возвращения с толкучки мы с отцом проснулись под шум ливня. Позавтракали целой буханкой, развели большой огонь и сели чинить одежду, но дождь все сильнее молотил по крыше, а когда мы выглянули в дверь, то в сплошной серости едва смогли разглядеть огромные эвкалипты. Казалось, океан подпрыгнул до неба и рушится сверху, чтобы смыть нас и в первую очередь наши посевы. Молодые всходы, почву, колышки - все унесет вода.
   - Похоже, будем класть пленку, - сказал отец.
   - Точно.
   При свете очага мы принялись ходить по темной комнате, нашли пончо и шляпы, еще немного походили, взволнованно переговариваясь. Сквозь шум ливня слабо донесся зов Рафаэлевой трубы: высокий-низкий-высокий-низкий-высокийнизкий.
   Мы оделись, выскочили на улицу и через минуту промокли до нитки. "Ух!" - крикнул отец и побежал к мосту, расплескивая лужи. На мосту ежились под пончо и зонтами несколько человек - ждали, когда принесут пленку. Мы побежали к бане. Дорога превратилась в ручей, река пенилась и бурлила. Мы посторонились, пропуская троих или четверых соседей, с трудом шагавших под тяжестью огромного рулона пленки. В бане Мендесы, Мандо, Док Коста, Стив и Кэтрин, не глядя, укладывали пленку на плечи входившим. Я подлез под конец рулона и засеменил вместе с ним, подгоняемый резкими выкриками Кэтрин. У нее не посачкуешь, это точно. На улице хлестало как из ведра.
   Я помог отнести через мост на поле три рулона, теперь пришло время расстилать. Мы с Мандо ухватились за край неплотно смотанного полиэтилена, когда-то прозрачного, а сейчас мутного от грязи, и наклонились, чтобы обхватить его руками. Дождь заливал в штаны; пончо хлестало по спине. Габби и Кристин взялись за другой конец, и вчетвером мы поволокли пленку к рядам капусты в нижней части склона. Дальше работа шла так: мы, сопя от натуги и покрикивая друг на друга, поднимали рулон, разматывали один оборот и снова опускали, по щиколотку в воде, которая уже залила борозды между грядками. Склон высился перед нами корявый и черный. В ямах собрались вспененные дождем лужицы серой воды. Рулона еле-еле хватило на всю капусту. Идя назад вдоль пленки, я заметил, что многие всходы примяты. Плохая защита, но другой у нас нет. Ниже маленькие склоненные фигуры раскатывали другие рулоны: Хэмиши, Эглоффы, Мануэль Рейс и прочие работники Кэтрин, с ними Стив и Рафаэль. Дальше бушевала река, коричневый поток, из которого торчали затопленные деревья и макушки кустов. На секунду проглянуло солнце, все преобразилось, засияло под косой завесой дождя, но тут же снова померкло.
   В нижней части поля старик помогал разложить оставшиеся рулоны. К спине у него были привязаны две жерди, на которых он пристроил пластиковый купол - зонтик. Я рассмеялся, невольно глотая дождь:
   - Надел бы шляпу, как все нормальные люди.
   - В том-то и дело, - сказал Мандо, согревая замерзшие руки под мышками. - Он не хочет, как все.
   - Он и без этой хреновины над головой не как все.
   Габби и Кристин догнали нас у подножия склона. Габби, похоже, свалился в грязь, он был весь чумазый, и его робкая улыбка казалась по контрасту особенно белозубой. Мы подхватили следующий рулон и потащили в гору. Ветер качал деревья на холме, ветки клонились и шумели, так что вершина походила на огромного зверя, захваченного бурей. Вода бежала по уже расстеленной пленке. На обратном пути мы с Габом остановились расправить складки и как следует убрать края в борозды.
   Дренажная канава у подножия переполнилась, но тем не менее вода стекала в реку.
   Подошел Том. Его лицо под зонтом было таким же мокрым, как у всех остальных. "Привет Габриэль, Генри, Армандо, Кристин. Приятная встреча. Кэтрин сказала, ей надо помочь с кукурузой". Мы четверо, дрожа и хлопая себя руками для согрева, побежали на берег реки, где росла кукуруза. Кэтрин, такая же чумазая, как Габби, носилась повсюду, сгоняла работников в кучу, помогала тащить вверх непослушные рулоны, указывала на складки в уже расстеленной пленке. Она крикнула, что делать, и мы побежали, подгоняемые ее пронзительным голосом.
   Кукуруза вымахала уже в две ладони, и класть пленку прямо на нее было нельзя - сломались бы побеги. Поэтому через каждые несколько ярдов были расставлены цементные блоки, и пленку привязывали к ним за кольца. Приходилось двигать блоки, чтобы они соответствовали кольцам. Стив и Джон Николен работали на пару, двигали блоки и затягивали узлы. Все были перемазаны по уши. Кэтрин отправила нас на верхний край поля. Здесь мы нашли двух ее младших сестренок, Дока и Кармен Эглофф, которые возились с узким рулоном.
   - Давай разматывай, пап! - крикнул Мандо на ходу.
   - Берись, - устало отвечал Док.
   Мы присоединились к работающим и, покуда они разматывали, стали привязывать пленку к блокам. Кэтрин расставила их неделю назад, и я удивлялся, как близок каждый блок к своему кольцу. Однако все равно каждый приходилось немного двигать, стоя на коленях в грязной жиже. Наконец мы закрепили этот рулон и побежали за следующим.
   Прошло немало времени, прежде чем мы снова полезли на горку. Ветер рвал пленку из окоченевших пальцев, все больнее было ее держать. Узлы не завязывались, и я отчаивался, глядя, как непослушные пальцы делают ошибку за ошибкой. Ноги, разумеется, давно онемели. Небо затянули черные тучи, стемнело. Растянутая пленка слабо поблескивала. Стоя на коленях в грязи и дрожа от холода, я поднял глаза от узла и увидел, что поле чернеет фигурами: сгорбленными, скрюченными спиной к ветру. Я остервенело затянул узел.
   К тому времени как расстелили третий рулон - работники мы были не ахти какие, - большая часть кукурузы была укрыта. Мы пошли к речке искать Кэтрин. Мимо нас под мостом проплыла сосна: жалко было смотреть на ее зеленые еще иголки, белые, вырванные из земли корни.
   Почти все работники - человек двадцать - собрались у переполненной дренажной канавы и смотрели, как Мендесы с Николенами бегают вдоль пленок, подлезают под них, натягивают, оправляют, чтобы вода стекала как следует. Часть народа ушла к бане, остальные стояли под зонтиками и делились впечатлениями от работы. Поля теперь блестели полиэтиленовыми грядами, дождь разбивался о пленку, скрывая ее под слоем брызг. Вода хлестала с пленки в дренажную канаву, однако она не уносила с собой ни земли, ни наших летних всходов. Смотреть на это было приятно.
   Когда всю пленку расправили, мы гуртом двинулись к бане. Внутри усердствовал Рафаэль: воздух уже прогрелся, от чанов поднимался пар. Входящие нахваливали Рафаэля за, как выразился Стив, "отличный домашний костер". Снимая мокрую одежду, я в сотый раз восхитился сложной системой труб, насосов и баков, которую Рафаэль смастерил для нагрева воды. Я залез в грязный чан, где уже было полно народу. Грязный чан - самый горячий, и в комнате слышались довольные стоны распаренных купальщиков. Я не чувствовал своих ног, остальное тело обдало, словно кипятком. Потом жар проник в ступни, и мне показалось, что они превратились в отцовы подушечки для булавок. Я радостно завопил. Металлическое дно чана было раскалено, и мы плавали, сталкивались, плескались и обсуждали бурю. Раф поддавал жару и улыбался, как лягушка.
   В чистом чане стояли деревянные скамьи, и вскоре народ перебрался туда, поговорить и понежиться в тепле. Ливень дребезжал рифленой металлической крышей, звук усиливался вместе с дождем. Когда он стал совсем громким, мы перестали говорить и прислушались. Некоторые выбежали расстилать пленку, не накрыв собственные огороды, и теперь должны были напяливать мокрую одежду (кроме тех, кто держал в бане сменку) и бежать на улицу. Все они обещали скоро вернуться, и мы охотно верили.
   В отблесках пламени тени труб плясали на потолке, дощатые стены поблескивали красным. Красными казались и люди. Женщины были бесподобны: Кармен Эглофф подкидывала сучья в очаг, ребра у нее на спине выпирали; девчата ныряли возле скамьи, как нерпочки; Кэтрин остановилась поговорить со мной, пышная, округлая, с капельками воды на коже; миссис Николен с визгом увертывалась от мужа, который в редком приступе благодушия плескал на нее водой. Я сидел, как обычно, в углу, слушал Кэтрин и с удовольствием смотрел по сторонам: мы были огненнокожими зверьми, мокрыми, распаренными, встрепанными, прекрасными, словно кони. Мы уже выбирались из чана, и Кармен раздавала полотенца, когда с улицы донеслось:
   - Эй, в доме! Эй!
   Разговор смолк. В наступившем молчании (только дребезжала кровля) мы услышали отчетливей:
   - Эй, в доме! Здравствуйте! Мы путешественники с юга! Американцы!
   Женщины и большинство мужчин машинально ухватились за полотенца или одежду. Я натянул мокрые штаны и вслед за Стивом подошел к двери. Том и Нат Эглофф были уже там; Рафаэль присоединился к нам, голый, но с пистолетом в руке. Джон Николен, все еще застегавая шорты, раздвинул нас плечами и выскочил за дверь.
   - Чего надо? - услышали мы его вопрос.
   Ответ потонул в шуме дождя. Через секунду Рафаэль снова открыл дверь. Двое в пончо вошли впереди Джона и с изумлением уставились на Рафаэля. Оба были насквозь мокрые, усталые и оборванные - один тощий, с длинным носом и шкиперской бородкой, другой - кряжистый коротышка в мокрой кепке. Они сняли пончо и остались в темных куртках и мокрых штанах. Тот, что пониже, узнал Тома и сказал:
   - Здравствуй, Барнард. Помнишь, встречались на толкучке?
   Том сказал, что помнит. Гости обменялись рукопожатием с ним, с Рафаэлем (забавное зрелище), с Джоном, Натом, Стивом и со мной, потом украдкой огляделись по сторонам. Все женщины были одеты или закутаны в полотенца, огонь наполнял комнату красными отблесками, от чанов валил пар, несколько голых мужчин выделялись среди одетых блестящей, словно рыбья чешуя, кожей. Коротышка вроде бы как поклонился.
   - Спасибо, что впустили. Мы из Сан-Диего, мистер Барнард вам расскажет. Мы уставились на него.
   - Вы приехали поездом? - спросил Том. Гости кивнули. Тощий трясся от холода.
   - Мы оставили дрезину и ребят милях в пяти отсюда, - сказал он, - и пришли пешком. Не хотели тянуть рельсы дальше, пока не переговорим с вами.
   - Думали добраться раньше, но помешала буря, - добавил низенький.
   - А зачем вообще ездить в дождь? - спросил Николен. Низенький, поколебавшись, ответил:
   - Мы предпочитаем передвигаться, когда облачно. Чтобы не было видно сверху.
   Джон закинул голову и сощурился, не понимая.
   - Если хотите залезть в чан, - предложил Том, - то не стесняйтесь.
   Высокий покачал головой:
   - Спасибо, но... Они переглянулись.
   - На вид тепло, - заметил коротышка.
   - Верно, - сказал другой и несколько раз кивнул. Он все еще дрожал. Потом робко огляделся и сказал Тому: - Если позволите, мы бы просто погрелись у вашего огонька. Здорово вымокли и не прочь обсушиться.
   - Конечно-конечно. Располагайтесь как дома.
   Джон явно не пришел в восторг от этих слов Тома, но гостей к огню проводил, а Кармен подбросила дров. Стив толкнул меня в бок:
   - Слыхал? Поезд до Сан-Диего! А что, если прокатиться?
   - Может, и удастся, - ответил я.
   Гости представились: маленького звали Дженнингс, высокого - Ли. Дженнингс снял кепку и оказался взъерошенным блондином, потом скинул куртку, рубашку, ботинки и носки, повесил все сушиться, а сам встал греть руки над огнем.
   - Мы уже несколько недель тянем ветку на север от Ошенсайда, - сказал он. Ли тоже принялся раздеваться. Дженнингс продолжил: - Мэр Сан-Диего формирует разные бригады, и наша занята прокладкой путей к соседним городам.
   - На толкучке говорили, что в Сан-Диего больше двух тысяч человек, сказал Том. - Это правда?
   - Около того, - кивнул Дженнингс. - А с тех пор как мэр взялся за дело, мы многого добились. Поселки далеко один от другого, но мы наладили железнодорожное сообщение. Дрезины, конечно, хотя в городе есть и генераторы, и электричество. Ярмарки раз в неделю, рыболовецкая флотилия, ополчение - все, чего раньше не было. Ясное дело, мы с Ли больше всего гордимся своими успехами. Мы расчистили восьмую автомагистраль через горы до Солтон-Си, проложили по ней рельсы...
   Что-то в манере стоящего у огня Ли заставило Дженнингса смолкнуть.
   - Солтон-Си, наверно, разлилось, - сказал Том. Дженнингс молчал, и Ли кивнул:
   - Теперь вода там пресная и кишит рыбой. Местные живут неплохо, хотя их совсем мало.
   - Что вам здесь нужно? - резко спросил Джон Николен.
   Пока Ли в упор смотрел на Джона, Дженнингс оглядел собравшихся. Все глаза были устремлены на него, все уши навострены. Похоже, ему это нравилось.
   - Мы дотянули рельсы до Ошенсайда, - объяснил он, - и разрушенные пути идут дальше на север, поэтому мы решили их починить.