Родионов Андрей. Послушник

   Потому женщины гораздо ближе к нашему животному предку, они просто намного медленнее менялись, вот и все. По самой сущности женщины гораздо консервативнее, именно в том их сила. Дарящие жизнь без особых сомнений могут ее и отнять. И отнимают, а вы как думали?
   Пока я размышляю, наставник пытается мне объяснить про интриги, главное оружие женщин.
   – Тонко пущенные слухи, – вещает он, – вовремя поднятая в изумлении бровь способны погубить не менее надежно, чем яд в стакане с вином.
   Как же здесь патриархально, беззаботно живут мужчины! Им пока не надо опасаться женщин-камикадзе, обвинений в сексизме и домогательствах, назойливой рекламы прокладок и чудотворных кремов, а также прочих угроз эпохи глобализма.
   В один из дней меня вызывают ко второму секретарю господина аббата, мэтру Реклю. Два года назад мэтр в числе первых окончил Сорбонну по специальности право, тут же был приглашен в аббатство. Это молодой, лет тридцати стройный господин с открытым радушным лицом и плутоватыми глазами. Одет он скромно, но не без доли щегольства. Вдобавок мэтр Реклю большой женолюб. Собственно, на этой почве мы и познакомились, моя свинцовая примочка от синяков, как обычно, не подвела, а следы побоев, полученных от вернувшегося с полпути мужа, исчезли как по волшебству.
   С видом важным до чрезвычайности недавний пациент объявляет, что научит меня правильной работе с документами. Я послушно киваю: умный напьется и из лужи, а тут передо мной присутствует прямо светоч из среды адвокатов.
   – Что является для нас самым важным? – надув щеки, осведомляется мэтр Реклю.
   – Из всех наук важнейшими для французов являются бильярд, вино и домино, – негромко отзываюсь я.
   – Самыми важными являются сфрагистика, дипломатика и каллиграфия, – с победным видом заключает мэтр, высокомерно пропустив мимо ушей комментарий.
   – Куда-куда вы меня послали? – с самым невинным видом осведомляюсь я.
   – В школу для неучей, господин лекарь. При любом монастыре есть такая, в том числе и при нашем, – с легкостью отбривает месье второй секретарь.
   Ну разве переспоришь такого?
   – Хорошо, – сдаюсь я, – давай поподробнее.
   – Изволь. Сфрагистика – это наука о печатях. Виды печатей, в каких случаях и для чего применяется каждая из них и, что для нас самое главное... – Мэтр выжидательно смотрит на меня.
   – Как их подделывать? – после недолгого раздумья откликаюсь я.
   – Верно, в самую точку!
   – А дипломатика – это наука об отношениях с иностранными державами, как правильнее ввести их в заблуждение, чтобы получить преимущество? – небрежно бросаю я, но попадаю пальцем в небо.
   Хорошо еще, что удержался и не ляпнул про вербовку, перевербовку и агентурное добывание. Мог бы рассказать про послов, первых и вторых секретарей посольств, вдобавок до кучи приплести сюда и военных атташе. Каждый, кто пролистал хоть пару современных триллеров и неделю посмотрел телевизор, еще и не такие слова знает.
   Как оказалось, дипломатика – это наука, изучающая документы. Самая важная ее часть – как их правильно подделывать, чтобы нельзя было отличить от настоящих. А в идеале, надо на таком высоком уровне исполнять бумагу, чтобы на ее фоне любой оригинал выглядел неумелой попыткой фальсификации. Логически продолжая мысль мэтра Реклю, я прихожу к совершенно правильному выводу, что каллиграфия в его понимании – это наука о том, как правильно подделать чужой почерк. Разумеется, подделывать надо так и только так, чтобы владелец почерка в недоумении чесал затылок, пытаясь припомнить, когда же накарябал это послание!
   – Есть время сражаться мечами и копьями, топить корабли и брать штурмом города и неприступные твердыни, – весомо роняет мэтр Реклю. – Тогда гремят пушки, грохочет копытами конница и рекой рлещет кровь. Но есть время и для внешне малозаметной, но столь необходимой бумажной работы. Она не так явственна, но подчас намного важнее, чем все усилия полководцев.
   Господин второй секретарь достает из поясного кошеля с десяток разных печатей, показывает мне.
   – С помощью достаточно несложных приспособлений можно запечатать любое письмо так, что в жизни не отличишь, чья рука приложила печать.
   Я с уважением внимаю, помнится смутно, что у Гектора тоже был похожий набор. В эпоху, когда девять десятых из дворянского сословия неграмотны, единственный способ удостоверить посланное тобой письмо – это запечатать его фамильным перстнем или личной печатью. Получив письмо, адресат первым делом долго изучает оттиск на воске или сургуче, а уж затем зовет грамотея, чтобы тот озвучил послание... Обязательно возьму на вооружение!
   Как и все в аббатстве, я в обязательном порядке посещаю воскресные богослужения. От строго обязательного присутствия на мессах освобождены лишь тяжелобольные и часовые, бдящие на стенах. Излюбленная тема в последнее время: Господь наш – Господь гнева. Все, что скороговоркой говорится о милосердии, вовсе не относится к англичанам и бургундцам, злобным порождениям ехидны, отъявленным мерзавцам и скрытым еретикам.
   Да и потом, проявляя милосердие к врагу, не значит ли это поддаваться дьявольскому искусу? Милосердный Иисус мог глядеть в самое сердце грешника, потому и миловал. А мы, не обладая и крупицей Его мудрости, будем миловать всех подряд? Если за зло платить добром, чем будем платить за добро? А потому надо убивать всех англичан и бургундцев без разбора, Господь сам решит, кого из них отправить в ад, а кого в чистилище!
   Я невольно ежусь. Похоже, перемирие подходит к концу, скоро разразится война. Слухи о грядущем столкновении ходят давно, теперь они резко усилились. Якобы дофин решил отвоевать обратно потерянные земли, собрал большое войско и планирует перейти Луару, сбросить в море ненавистных англичан. Я долго прикидываю, чем же смогу помочь Франции в грядущем столкновении, наконец понимаю.
   В странное время я попал. Здесь уже осознали силу пороха, но ручного огнестрельного оружия пока не придумали. Да и артиллерия развита на чрезвычайно низком уровне. Я могу кое-что подсказать местным мастерам, но кто меня будет слушать? Тут нужен человек опытный и с именем, уважаемый в обществе оружейных мастеров.
   К счастью, мне знакома сразу пара. Поздно вечером я прихожу в мастерскую братьев Бюро, наших мастеров-артиллеристов. На широком столе разложены большие листы желтоватой бумаги, мельком я вижу чертежи орудий. Тут же Марк пихает старшего брата в бок, Жан с трудом отрывается от бумаг, хмуро рычит:
   – Да что опять?
   – Взгляни, кто появился!
   Невысокий черноволосый бретонец поднимает голову, широкий рот расплывается чуть не до ушей:
   – Пришел? Хочешь поделиться еще какой-нибудь хитростью?
   Дело в том, что еще месяц назад я, ссылаясь на привезенную отцом откуда-то с таинственного и загадочного Востока книгу по оружейному делу, которую якобы пару раз небрежно пролистал, дал Жану пару ценных советов. Огнестрельное оружие здесь находится в некотором загоне. Всем понятно, что за ним – будущее, но настоящее пока что... удручает. И братья понимают это лучше многих и многих.
   У британцев имеются три громадных плюса, какие с легкостью перевешивают французский героизм и численное превосходство. Это регулярная армия, четко организованное взаимодействие пехоты, конницы и лучников на поле боя и, наконец, чуть ли не самое главное – стрелки из длинного английского лука.
   Вот уже добрую сотню лет намного меньшее английское войско раз за разом разбивает французов с помощью лучников. Несколько тысяч опытных стрелков, со всех сторон защищенных пехотой и конницей, непобедимы. Каждый выпускает в воздух дюжину стрел в минуту, поеживаясь, очевидцы утверждают, что со стороны это выглядит как густой снегопад из стрел.
   Этому оружию массового поражения французам противопоставить нечего. Если раньше крепко верили в мастерство хваленых генуэзских арбалетчиков, то ныне ясно даже детям, что те надежды не оправдались. Нет ни времени, ни денег готовить собственных Робин Гудов. Отсутствуют традиции, нет необходимого количества учителей. На мой взгляд, выход только один: развивать полевую артиллерию. Посмотрим, что запоют хваленые английские лучники под залпами картечи. И разумеется, как можно быстрее надо вводить в армии ручное огнестрельное оружие.
   Ближе всего к этому понятию кулеврины. Это настолько неудобные в обращении двухпудовые дуры с длинным двухметровым стволом, что в одиночку с ними смог бы управиться лишь Конан-варвар. А потому устройство обслуживают сразу двое стрелков, причем первый, пыхтя от натуги, ставит кулеврину на специальную подставку вроде треноги и разворачивает дулом к цели, а второй тем временем подносит горящий фитиль к отверстию сбоку, чтобы запалить порох.
   Затем железную трубу аккуратно снимают с подставки, тщательно прочищают дуло от нагара, насыпают свежий порох, засовывают пулю, утрамбовывают все пыжом и начинают высматривать новую цель, поскольку старая уже черт знает куда делась. Какая уж тут скорострельность или прицельность! Основной эффект от подобных выстрелов – психологический: грохот, пламя и дым наводят оторопь на самых бесстрашных. И люди, и лошади здорово пугаются подобных «снайперов», а если берут в плен, то безжалостно рубят стрелкам руки, выкалывают глаза, вымещая пережитой ужас.
   Пушки палят каменными и железными ядрами, которые наносят основной урон пехоте и кавалерии, мячиком отскакивая от земли. Но в качестве полевой артиллерии пушки почти не используют, вот лупить по крепостным стенам, башням и воротам при осаде – другое дело.
   Вдобавок пушки принято размещать на деревянных колодах, где наклон ствола изменить физически невозможно. А самое главное, в Европе бушует детская болезнь роста. Здесь модно обладать суперпушками, массивными и с огромными жерлами. Свободные итальянские и германские города кичатся друг перед другом бомбардами весом аж по пятнадцати тонн. Помнится, немцы в последнюю войну все бредили чудо-оружием: пушкой с дулом в тридцать метров. Все это – мертворожденные монстры.
   Для перевозки каждого «чудо-орудия» требуется по десять телег и шестьдесят лошадей, не считая полусотни человек обслуживающего персонала, какая уж тут маневренность и проходимость. А переправка через частые во Франции реки – ведь не каждый мост или паром сдюжит подобный вес? Вдобавок такие монстры славятся низкой скорострельностью и отвратительной меткостью. Но зато у них чудовищный рев! Громадное жерло! Огромные ядра, с небывалой силой крушащие неприступные бастионы!
   Словом, каждый король считает, что чем больше у него пушка, тем сильнее армия. Лично я переубеждать государя не возьмусь, а то еще примут за засланного британского казачка, выпишут бесплатную путевку в Бастилию. Ах, она в руках англичан? Ну, куда посадить, найдут всегда. А потому, повторюсь, убеждать должен опытный авторитетный мастер, такой как Жан Бюро. Именно это я и пытался объяснить ему в прошлый раз. Но сегодня я настроен гораздо серьезнее.
   – У тебя есть чистая бумага? – деловито спрашиваю после того, как мы поздоровались и обменялись новостями.
   Тот молча кивает брату, Марк освобождает место на столе, приносит чернильницу с пером, десяток листов бумаги.
   – Все, что нарисую, должно остаться в тайне, – предупреждаю я. – Отныне считайте себя принятыми в тайный орден «Девяти неизвестных». Я долго присматривался к вам, наконец решил принять в послушники!
   – А что это за орден такой? – удивляется Жан. – Мы и не слышали.
   – Если бы слышали, не был бы тайным, – отрезаю я. – И не забудьте поклясться на кресте, что никогда и никому не расскажете, от кого получили скрытые знания!
   Те быстро переглядываются, послушно кивают, мгновенно приняв одно и то же решение. Глаза у братьев пылают ярким пламенем, оба чуть не подпрыгивают на месте, снедаемые неистовым любопытством. И Европа, и Восток пронизаны тайными орденами, каждое общество бережно хранит свои секреты, тщательно скрываемые знания. Информация – страшная сила, думающие люди давно поняли, что некоторые сведения лучше убрать подальше, зарыть поглубже, а сверху еще и навалить камней. Не так ли возникли пирамиды?
   Любой ученый, алхимик, оружейник, да всякий тянущийся к знаниям душу готовы дьяволу продать за одну возможность познать нечто новое. Легенда о докторе Фаусте возникла не на пустом месте, были прецеденты. Еще лучше – узнать забытое старое. Ведь в прошлом, как все знают, люди были значительно умнее, могущественнее и богаче, а потом обмельчали, поглупели и многое позабыли. А посему все поголовно уверены, что стоит только найти древнюю книгу с тайными знаниями, и ты – царь-государь, денег полные карманы, а вокруг толпятся смазливые девки, искательно улыбаясь.
   Намного лучше – вступить в орден подревнее, то есть помогущественнее. Тогда не надо разбирать древние каракули, листать ветхие пыльные страницы. Наставник сам все покажет, расскажет и объяснит, знай себе слушай и запоминай. Склонность человеческая к халяве неистребима.
   Голосом серьезным и торжественным я заявляю братьям-оружейникам, что орден «Девяти неизвестных» – самый тайный в мире, настолько тайный, что его истинное название неизвестно никому, кроме девяти патриархов-основателей. Основан он богатейшим на земле королем, который настолько устал от войн, что решил собирать все смертоубийственные открытия в кубышку и убрать подальше, не то люди перебьют друг друга.
   Мы работаем в течение трех тысяч лет, в Европе присутствуем с пятого века, наши представительства находятся в столицах всех крупнейших стран. Но глядя, как изнывает под игом дерзких захватчиков Франция, в качестве редчайшего исключения мне разрешено помочь любимым из детей Христовых, галлам.
   Братья проглатывают незатейливую сказочку не поперхнувшись. Даже не любопытствуют, с чего бы древним язычникам беспокоиться о судьбе христианской монархии? Что ж, введение закончено. Теперь, когда мои слова подкреплены веским авторитетом тридцати веков, пора переходить к делу.
   А рассказать мне есть про что. Не верите? А ведь идея паровой машины буквально витает в воздухе, наверняка лично вы раз сто видели, как крышка прыгает на кастрюле с кипящей водой? И древние римляне видели, а до них – не менее древние греки и так вплоть до первого человека, который додумался сверху накрыть котелок.
   А от паровой машины сразу можно прыгать к пароходам, большим таким кораблям с пушками и ракетами, что не зависят от ветра и морских течений. Да, я здесь и ракеты в обращение введу, если доживу, конечно. А тогда посмотрим, так ли силен английский флот, как его малюют. Я еще дам ракетный залп по Тауэру, высажусь с французским десантом в Лондоне, с беретом набекрень и пылающим факелом в руке прогуляюсь по Пиккадилли-стрит!
   По крайней мере, постараюсь: больно уж неприглядная картина царит вокруг, кто-то должен все это безобразие прекратить. И не твердите, что объективные законы истории пока что препятствуют наступлению века пара, а мне надо потерпеть еще два столетия; в зубах навязло про ваши производительные силы и производственные отношения.
   Объективные законы бывают лишь у природы, у людей все законы – субъективные. Повторюсь, закон всемирного тяготения – объективен, а законы прибавочной стоимости и смены исторических формаций... как бы сказать помягче, вот так, наверное: субъективны, надуманы, высосаны из пальца.
   Разумеется, я не буду морочить головы оружейникам и бурчать про космические корабли, что забороздят и еще как забороздят! Речь идет об огнестрельном оружии. Я объясняю про артиллерию полевую и минометы, черчу схемы лафетов. Доказываю, что на телегах, как у чешских Сироток, перевозить пушки может быть и удобнее, зато на двух колесах их гораздо быстрее развернуть к наступающим. Наклон дула и принципиальная схема разрывного снаряда, литье пушек и зажигательные бомбы – для всего находится место.
   Ровно шипит пламя в масляных лампах, которые висят прямо над головой. Факелы на стенах горят ровно, как магнитом притягивая многочисленных насекомых, просительно царапающихся в закрытые окна. Уютно потрескивают дрова в просторном камине. Я делаю добрый глоток вина, одобрительно киваю Марку, тот довольно улыбается, угодил. Жан яростно ерошит волосы на затылке, не отрывая застывшего взгляда от рисунка.
   – А не лучше ли здесь... – начинает мастер задиристо.
   – Погоди, погоди, – выставляю я свободную руку, – мое дело – подсказать, твое – все остальное. Послушай лучше, что расскажу еще.
   Жан бережно складывает исписанные листы, тут же убирает их в глубь огромного сейфа с амбарным замком. Марк мигом притаскивает чистые листы, искательно заглядывает в глаза: не надо ли еще вина? Я устало гляжу в распахнутое настежь окно, где восток наливается светом. Еще пара часов, и мне пора на занятия. Вновь невольно зеваю, с хрустом потягиваюсь, бережно тру глаза, туда как песка сыпанули.
   – Поехали? – спрашиваю я, братья Бюро синхронно кивают.
   В темных как ночь глазах затаилось ожидание: какие еще чудеса суждено услышать этой ночью? Надеюсь, я их не разочарую.
   – Подлей чернил, – бодро командую я, выбираю гусиное перо поудобнее, готическим шрифтом выводу поверх листа: «Пистолеты и ружья».
   Разве забудешь о ручном огнестрельном оружии? В первую очередь я забочусь о себе, любимом. Как-то оно спокойнее с пистолетом за поясом и кинжалом в руке, чем просто с кинжалом. Я рассказываю про ружья и пистолеты, знакомлю озадаченных оружейников с мушкой (да-да! Их приводит в восхищение сама идея) и прицелом. Черчу фитильный и кремневый замки, объясняю, что такое приклад и на кой ляд он нужен стрелку. Когда оружейники приходят в себя и подтягивают упавшие до пояса челюсти на место, я знакомлю их с понятием нарезного оружия. К утру, утомленный излитым потоком знаний, задумчиво заявляю:
   – Ну вот, все, что знал, рассказал... по данному вопросу.
   Казалось бы, глаза человеческие не могут вылезти из орбит еще сильнее, но я ошибался. Еще как вылезают: если бы не знал братьев Бюро достаточно давно, решил бы, что в родословную к ним нечаянно затесался омар.
   – Это еще не все! – громко ахает Жан, с силой пихает младшенького в твердый как дерево бок, оттого звук выходит громкий и убедительный.
   Брат, который на голову выше и килограммов на десять тяжелее, лишь восторженно вздыхает, не сводя с меня обожающего взгляда. Так маленькие дети глядят на фокусника в цирке, я скромно улыбаюсь в ответ, встаю и вновь потягиваюсь. Ничего, жизнь длинная, отоспаться еще успею.
   – Пока достаточно, – твердо заявляю я, – и так лет на двести вперед перескочили. Вы хотя бы то, что сегодня узнали, в строй введите. А то подавай вам небось про тяжелые танки с активной броней, штурмовую авиацию и ракетные космические платформы!
   – Непременно введем, – уверенно заявляют братья, – тем более что и заказ на пушки поступил. Впереди – война!
   Я возвращаюсь в отведенную мне комнату уже на рассвете, задумчиво киваю ползущим как улитки монахам, которые, сонно зевая, плетутся на работы. Кто бы мог подумать, что зародившееся в детстве увлечение огнестрельным оружием из простого хобби обернется полезным и важным делом. Что за птица вылупится из того яйца знаний, которое сегодняшней ночью я подарил братьям? Даже не возьмусь гадать, да и некогда, меня ждет учеба!
   Не сочтите, что вся подготовка заключается в упражнениях умственных. Ровно половина учебного процесса отведена дисциплинам физическим, ибо нет для дворянина, пусть и лекаря, превыше задачи, чем научиться защищать себя. Кое-какие навыки достались мне от бывшего владельца тела, чему-то научил Гектор, но по-настоящему моим воспитанием занялись только в аббатстве Сен-Венсан. Основные навыки работы с холодным оружием: меч, булава и секира. Арбалет и лук, последний – чисто в ознакомительных целях. Техника работы кинжалом в ограниченном пространстве – весьма подробно и со многими деталями.
   Хорошо хоть, не стали учить меня скакать на горячем боевом жеребце с копьем наперевес да пользоваться двуручным мечом; сочли, что для лекаря это уже перебор. Но вот те пробежки ранним утром вокруг аббатства с мешком брюквы на спине – так ли уж они были необходимы? Совершенно особое место в моем обучении отвели занятиям рукопашным боем.
   Лекарь – это человек, не отягощенный доспехами. Максимум, что он может позволить себе, не привлекая излишнего внимания, так это кольчугу под одежду. Главное его орудие – ум и наблюдательность, лучше сто раз громко вызвать стражу, чем один раз самому кинуться в бой и глупо погибнуть. Но в жизни случается всякое, а потому весьма вероятно, что вместо толпы гигантов телохранителей, с ног до головы закованных дюймовую броню миланского производства, толпе убийц встретится вооруженный кинжалом доктор с доброй улыбкой Айболита. Судьба целой династии может повиснуть на тонком волоске, лично моя задача в том, чтобы тот волосок не оборвался. А потому...
   Наставников по рукопашному бою у меня целых трое. Двое из них – местные монахи, третий – приезжий. Я рассказываю чистую правду, не всю правду, разумеется, но здесь нет ни капли лжи. Потому не буду сочинять, как на закате или на рассвете меня водили заниматься медитацией на местный пруд, в город мертвых или иное сакральное место. Не учили меня и тайному искусству «алмазной рубашки», что позволяет овладевшему им адепту голыми руками встречать удары смешных китайских сабелек или сгибать игрушечные копья, уперев их себе в горло.
   Хотел бы посмотреть на человека, что голой рукой встретит удар двуручника, рассекающего человека в тяжелой броне на две равные половинки! Пусть «сенсей» попробует любым местом согнуть рыцарское копье, что не всегда ломается от прямого таранного удара на полном скаку. Те фокусы пригодны для стран с мелким хилым населением и худым железом, в Европе они не пройдут.
   Сават означает «старый стоптанный башмак», так французы называют всяческих бродяг, босяков, оборванцев и прочих бомжей. По преданию, именно парижские бродяги создали технику боя в тяжелой обуви. Стиль комбинированный, где применение холодного оружия только приветствуется, а большинство стоек взято из боевого фехтования. Саватом во Франции владеют наемные убийцы и телохранители, учителя фехтования и купцы. Потихоньку сават начали изучать даже дворяне, ведь лишних боевых умений в жизни не бывает.
   В нем приняты увесистые пинки не выше колена, пах и живот – ни-ни, популярны подножки и подсечки. Кулаками не бьют, используют ребро и основание ладони, а также пальцы, сжатые или растопыренные. Эффект достигается не силой удара, главное в савате – скорость и точность, а лупят в основном в голову и шею.
   Второй специалист преподавал мне «марсельскую забаву», шоссон. «Мягкая туфля» пожаловала к нам с юга, от моряков, рыбаков и контрабандистов. Шоссон гораздо ближе к тому рукопашному бою, каким я занимался в двадцать первом веке. Можно не только молотить противника кулаками, но даже пинать в живот, грудь и голову. Третий из учителей, тот самый приезжий, который все время болезненно морщился и с недоверием оглядывался на отца Бартимеуса, будто подозревая какой-то подвох, а тот лишь утвердительно качал головой и, словно невзначай, подбрасывал на сухой ладони увесистый кошелек, так вот, именно он научил меня работе с предметами.
   Трость и веник, скамейка и стул, ведро и кружка – в его умелых руках все обращалось в смертельную угрозу. Как некий злой волшебник, он мигом превращал любой мирный предмет в жаждущего крови оборотня. Он же преподавал такие темы, как «один против нескольких», «безоружный против вооруженного» и «связанный против свободного».
   Все на свете рано или поздно кончается, иначе жить было бы просто невыносимо, окончилось и мое учение. Памятное событие произошло нежданно-негаданно, без малейшего предупреждения. В честь достойного окончания никто не откупоривал игристое вино из Шампани, не доставал из дальнего подвала запыленную, в мохнатой паутине бутыль из города Коньяк, забыли и про весьма достойные изделия из Бордо. В общем, даже сидра на дорожку не налили. В своей обычной иронической манере отец Бартимеус замечает:
   – Хватит валять дурака, пора заняться настоящим делом. У тебя рожа скоро станет шире плеч.
   – У меня? Да вы посмотрите на некоторых из своих монахов, – резонно указываю я.
   Кто спорит, иссохших и тихих среди монахов раз-два и обчелся, в основном тут обитают мордатые широкоплечие личности. С другой стороны, так и должно быть, ведь монахи наравне с солдатами защищают аббатство, да и вообще, католичество – религия наступательная, а не капитулянтская. Святых, что годами не моются, едят акрид с медом и по полгода не слезают со столпов, здесь попросту не поймут. Вот если бы те подвижники без остановки метали тяжелые камни со стен на головы атакующим, их мигом прижали бы к груди и поприветствовали братским поцелуем.
   – Сын мой, – укоризненно замечает наставник, – не время прятаться за хилую спину нашей матери-церкви. Пора грудью выступить на ее защиту!
   – Что я должен делать?
   Вот это правильный вопрос, поскольку наставник одобрительно кивает.
   – Робер, – торжественным тоном говорит отец Вартимеус, – готов ли ты выполнить первое задание?