Страница:
Громко стучу в дверь три раза, затем еще один. Теперь следует подождать разрешения, даже если хозяин не ответит, я могу постучать не раньше чем через час. Бесшумно распахивается тяжелая дверь; не ожидая иного приглашения, ныряю внутрь.
В единственной комнате бедно, но чисто. Земляной пол тщательно выметен, засыпан свежими опилками. Маленький шаткий стол, пара изношенных стульев со сбитыми ножками, выложенный из булыжника очаг. В углу громоздится неподъемного вида сундук. С приветливой улыбкой навстречу выкатывается невысокий крепкий мужчина, радушное лицо по-разбойничьи заросло густой черной бородой. В воздухе повисает хрустальный звон, будто разом зазвонила дюжина маленьких колокольчиков. С недоумением замечаю, как застывшая улыбка сползает с враз побледневшего лица, хозяин осторожно пятится, дрожащей рукой подхватил со стола длинный нож. Черные глаза мечутся, как летучие мыши, на лбу выступил пот.
– Что случилось? – хочу спросить я, но тут на затылок мягко обрушивается тяжелый удар.
На секунду ухитряюсь вынырнуть из опустившегося красного тумана, перед самым лицом топчутся чьи-то сапоги. В далекой вышине гремит чей-то испуганный голос, новый удар отбрасывает меня назад, в забытье.
Следующий день прошел в столь неприятных забавах, что и вспоминать не хочется! Начать надо с того, что я очнулся посреди густого леса. Я недоуменно звякнул цепями, которые намертво приковали тело к необъятной ширины дереву, бросил по сторонам затравленный взгляд. Стоявше кругом столетние дубы образовали небольшую поляну метров тридцати в диаметре.
Напротив меня, в самом центре круга, высился гигантский каменный идол, у подножия скульптуры празднично пылал жаркий костер. Мощное тело вздулось клубками мышц, в толстых руках зажаты копье и секира. У идола сразу три головы: смеющегося ребенка с гладкими щеками, оскалившего зубы свирепого воина и старца с нахмуренными бровями, иссеченным глубокими морщинами лицом.
Я помотал головой, стараясь изгнать из ушей надоедливый тонкий звон, но вскоре обнаружил его источник: метрах в трех от меня, на высоком, украшенном разноцветными ленточками шесте висел волчий череп с пылающими глазами, один – пронзительно-синий, второй – угрожающе-алый. От неожиданности я невольно сглотнул, крепко зажмурился. Тут же взял себя в руки, с вызовом глянул на ожившую чертовщину.
Чего только не почудится после удара по голове! Я с облегчением перевел дыхание, оглядел шумную диковину с нескрываемым интересом: в правой глазнице отблеском пылающих городов сиял громадный рубин, в левой замороженным куском весеннего неба сверкал исполинский сапфир. Раньше я думал, что подобного размера булыжники водятся только в королевских коронах; верно говорят, будто путешествия изрядно расширяют кругозор.
С трудом оторвавшись от невообразимо дорогих камней, какие, в сущности, всего лишь обычные кристаллы, я перевел взгляд на столпившихся у костра людей. Нечасто в наше просвещенное время можно встретить летом столько людей, с ног до головы закутанных в волчьи и медвежьи шкуры. Заметив, что я пришел в себя, все немедленно замолчали, вперед выступил высокий широкоплечий молодец в накинутой на плечи медвежьей шкуре. Морда животного, как некий капюшон, надета на голову, отчего я испытал странное ощущение, неприятное и волнующее.
– Лоа! – уверенно воскликнул человек-медведь, торжествующе потряс в воздухе искусно вырезанным каменным жезлом. Из толпы оратора поддержали громкими криками.
– Тышыг! – рядом встал подобным же образом ряженный волком верзила, властно воздел к небу длинный деревянный посох. Группа поддержки отозвалась пронзительным воем и угрожающими воплями.
К согласию договаривающиеся стороны так и не пришли, но под прицелом обоих посохов меня сноровисто отцепили от дерева и накрепко приковали к подножию каменного изваяния. Проклятый звенящий череп водрузили неподалеку, подкинули дров в источающий невыносимый жар костер и начали поочередно петь, плясать и брызгаться дурнопахнущими жидкостями из поднесенных глиняных бутылей. Танцоры то и дело менялись, я устал и зверски проголодался, а еще мне было страшно. Врагу не пожелаешь попасть в лапы одной из древних кровавых сект, которая с приходом христианства затаилась, изредка похищая неосторожных путников для грязных дьявольских ритуалов.
Что ж, от подобных встреч ты не застрахован даже в двадцать первом веке, но как же не вовремя все случилось! Угораздило же попасться в их сети именно меня! Вот почему Рогатая гора имеет дурную репутацию, надо было мне поосторожнее себя вести, почаще оглядываться. Утро сменяется днем, плавно наползают сумерки. К вечеру присутствующие, так и не добившись, чтобы проклятый череп прекратил выть, начинают объясняться на повышенных тонах.
Люди-медведи настойчиво тычут в без устали полыхающий костер, люди-волки потрясают хорошо наточенными блестящими железками, среди которых мой острый взгляд прекрасно различает серпы, ножи, щипцы и крючья совершенно отвратительного вида. До рукопашной дело не доходит лишь потому, что на поляне в качестве арбитра появляется выряженный филином ветхий старец. В лесу тут же воцаряется мертвая тишина, все глаза прикованы к ветерану. Похоже, дед помнит еще Филиппа Красивого, руки-ноги тонкие, как спички, но взгляд властный, синие глаза горят как фонари на маяке. Под руки старца бережно поддерживают двое дедов просто старых, которые по сравнению с человеком-филином выглядят сопливыми подростками.
Верно говорят в народе, что филин – символ мудрости. Ветхий дедок раз лишь глянул мне в лицо, да и шепнул что-то под нос тихо, как бабочка крылом взмахнула. Набрали бойкие старцы воздуха полную грудь да и гаркнули на всю поляну что-то вроде:
– Токаму!
Растерялись волки и медведи, куда только агрессивность подевалась. Молча переглядываясь, начали подходить ко мне по одному да в глаза заглядывать внимательно, а после в густых кустах исчезать бесследно. Я даже застеснялся от подобного внимания. Под конец двое оставшихся на поляне людей-волков отцепили меня от каменной скульптуры, я с облегчением уселся на вытоптанную землю, подальше от костра. Не успел я толком прийти в себя, как мне поднесли простую деревянную чашку с каким-то гадостным пойлом. Один знак сделал: мол, пей по-хорошему, не то силой зальем. Выпил, что делать. Ну и гадость, на секунду я зажмурился от отвращения, а когда открыл глаза, вновь оказался в той негостеприимной хижине!
Передо мной сидит невысокий худой старик с белыми жидкими волосами, морщинистым маленьким личиком. Выражение лица – насмешливое.
– Ну здравствуй, гость незваный, – ехидным голосом приветствует меня дедок.
– И тебе по тому же месту, старый хрыч. – Есть люди, какие постоянно ерничают и задираются. Если дашь таким потачку, тут же заклюют.
– Впервые вижу человека, который умрет раньше, чем родится, – продолжает насмехаться дед.
– Не твое дело, – не остаюсь я в долгу, и тут до меня доходит. – Повтори, – тихо прошу я, – повтори, что сказал. Пожалуйста!
– Да ты умеешь быть вежливым, – притворно охает дедок, – вот чудеса!
Наконец я понимаю, отчего вредный дед кажется мне знакомым, да он же держал под правую руку того дряхлого старца-филина!
– Отец, – спрашиваю я, – что такое «тонаму»?
– Гость из не нашего времени.
Я вздрагиваю всем телом, словно он незаметно подкрался и гаркнул мне прямо в ухо. Гость... из чужого времени...
– И как тебя в наши края занесло? – искренне любопытствует старик.
Тяжело скрывать тайну, которая постоянно тебя гнетет. Сам себе удивляясь, выкладываю все как на духу: кто я и откуда, про тяжелое зеркало и как очнулся в горящей деревне. Слушает дед внимательно, дождавшись окончания рассказа, тут же встает и начинает копаться в здоровенном сундуке в углу комнаты. Жестом фокусника достает какой-то до невозможности засаленный ветхий том, долго листает, подслеповато всматриваясь в картинки. Убирает книгу на место, достает следующую. Наконец в четвертом по счету фолианте находит искомое.
– А ну глянь, оно? – равнодушно интересуется старик.
– Очень похоже, – закусив губу, отзываюсь я. – Скажи, ты можешь отправить меня обратно, в мой мир? Что нужно для этого сделать, только скажи, все исполню!
Старик молча захлопывает книгу, я читаю ответ в холодных светлых глазах, в разочаровании отворачиваюсь.
– Даже если и возможно найти подобное зеркало, – наконец говорит старик, – кто знает, куда тебя вынесет? Твое место давно занял тот упырь, его-то тело в негодность пришло. Не каждое тело для переселения годится, долго он подбирал, пока тебя не нашел. Давно Зеркалом Душ не пользовался, оттого магии в нем накопилось столько, что и для тебя тело нашлось. Ты какому богу молишься? Любит он тебя, не пойму вот, за что. Ничего в тебе вроде нет.
Тоже мне физиономист выискался, Ломброзо недоделанный.
– А что... – начинаю я.
– Ну да, – понятливо кивает собеседник, – ты мог и не успеть вселиться. А мог попасть во времена чумы и вновь заразиться, сразу же. Да мало ли куда можно угодить! Попади ты в тело утопленника, или повешенного, или умершего от старости...
– Счастливый билет в лотерее, – шепчу я растерянно.
– Перейти можно в то тело, что уже оставила душа, но долго тянуть нельзя, а то огонек угаснет совсем, тогда поминай как звали!
Я долго молчу, повесив голову. Вот и рухнули последние надежды на возвращение, а теплились где-то глубоко, чего уж скрывать, теплились. Что ж, жизнь – вообще дорога в одну сторону. Каждый идет сам, а в конце все встречаются. Древние, которых мы незаслуженно считаем заодно уж и мудрыми, красиво брякнули: «Все дороги ведут в Рим», если бы подумали немного, сказали бы иначе: «Все дороги ведут в смерть».
– Так с чем пожаловал? – интересуется дед. Вот черт, совсем забыл о задании!
– Мне нужен огонь, – говорю я просто.
Дедок молчит, светлые глаза пристально изучают меня уже с новым, оценивающим выражением. Взгляд слегка рассеян, но это потому, что старик видит каждое мое движение. Несмотря на преклонный возраст, он до сих пор опасен, я это чувствую. Кто знает, какие сюрпризы заготовлены в простой с виду хижине для нежелательных гостей?
Двигаясь нарочито замедленно, я снимаю с шеи цепочку с перстнем Изабеллы, старик пару секунд катает его по твердой ладошке, безразлично возвращает обратно. Но и это еще не все. Подняв глаза к закопченному потолку, я заученно выпаливаю восемь стихотворных строчек на неизвестном мне языке. Тренированная память позволила всего с третьего раза без запинки повторить тарабарщину вслед за Изабеллой. Приподняв кустистые брови, старик с едкой насмешкой уточняет что-то на том же самом языке, я виновато пожимаю плечами в ответ. Мол, все что знал, рассказал, а дальше хоть ножом меня режь, ни слова не услышишь!
– Иди посиди на солнышке, – со вздохом роняет дед.
Я с наслаждением растягиваюсь на зеленой шелковистой траве; заунывно стрекочут над ухом кузнечики, жалуясь друг другу на раскиданные в стороны великанские руки и ноги. Яркое солнце просвечивает сквозь кроны деревьев, которые с легким шелестом колышутся на ветру, еле слышно чирикают птицы. Умный солдат должен использовать для отдыха каждую свободную минуту, секунду и даже... Я вскидываюсь, почуяв близкую опасность, в руках дрожит тяжелый посох. Сердце колотит о ребра, как в барабан, я тяжело дышу. Передо мной стоит дедок, неодобрительно покачивая седой головой. Как это он смог так близко подобраться, что пихнул ногой?
– И отпустили же без няни, одного, – насмехается дед.
Я пристыженно молчу.
– Ладно. Ложись в доме, отдыхай, – предлагает старик. – Ужин я приготовил.
Когда ранним утром ветеран возвращается, я нахожусь в полной готовности. Ночь без сна – ерунда, но в третий раз застать себя врасплох я не позволю Ха! Позволил, как ни странно звучит. Проклятый дедок появляется откуда-то из-за спины, хотя я сижу сбоку от входной двери, контролирую оба окна и очаг. Доволен – нет слов. Вот старый хрыч, ему в могилу скоро, а он все играется!
Молча старик протягивает мне какой-то увесистый сверток, на сморщенном лице – торжествующая улыбка до ушей. Закусив губу от унижения, я разматываю промасленные тряпки, шкуры, наконец передо мной появляется полуторный клинок в ножнах. Ножны самые простые, незаметные. Вряд ли на каком рынке за них дадут больше двух экю. И вот за этим барахлом я перся в такую даль?
Покосившись на старика, медленно вытаскиваю клинок. Тот наблюдает со скрытой усмешкой; конечно же, ощутил мое недоумение. Не веря глазам, я подхожу к окну, где солнце вот-вот поднимется над горизонтом, восхищенно ахаю. Такого меча я еще не видел: строгая классическая крестообразная рукоять, сам клинок булатной стали, шириной в два пальца. С одной стороны лезвия выгравировано пять лилий, символ королевского дома Франции, с другой – пять крестов. Пять в христианстве – цифра священная, по числу ран Христовых. Этого меча никто из живых не зрел целых шесть веков, а вот слышать о нем мне довелось.
– Запомни, Робер, их ровно пять, – звучит в голове голос Изабеллы Баварской.
– Кого пять, моя госпожа? – уточняю я.
– Ты поймешь, когда увидишь, – улыбается королева-мать.
Я передергиваю плечами, руки дрожат, по лицу ручьем струится пот. Как и положено всем образованным дворянам нашей эпохи, я знаю наперечет легендарные мечи с подробными описаниями каждого. Разбуди меня среди ночи, я в деталях опишу мечи Роланда и Артура, Карла Великого и Генриха Завоевателя.
– Это же, это же... Пламень! – вскрикиваю я наконец.
– Я уж думал, не узнаешь, – комментирует вредный дед, но в эту минуту я простил бы старца, даже дай он мне подзатыльник.
– Пламень, – завороженно шепчу я, – меч Карла Мартелла, знаменитого полководца и правителя франков, деда Карла Великого.
Карл Мартелл, великий полководец и властитель франков, надежная опора безвольного пустышки-короля. Семьсот лет назад скучавшие в пустыне арабы валом поперли во Францию. Если в двадцатом веке они прибывали мирно, а потому тихой сапой захватили полстраны, то в восьмом веке попытались сделать это грубой силой. Поначалу юркие всадники с кривыми саблями с легкостью разбивали пешие войска франков с их неизменными секирами. Казалось, катастрофа неминуема, но Карл Мартелл создал во Франции новый, невиданный там род войск – тяжелую кавалерию.
Собственно, с его легкой руки и возникло в Европе рыцарство, а арабы первый раз были отброшены в пустыни. Шло время, Карл объединил вокруг себя почти всю Францию, но тут кочевники вторглись вновь. Десятки тысяч завывающих всадников в белых плащах, подобно снежной вьюге, покрыли страну галлов, и у Пуатье их встретил постаревший, но не менее грозный полководец. Тяжелая конница франков в изнурительном бою разгромила арабов, навсегда прекратив их военную экспансию. Никогда больше арабам не суждено было стать великой державой, их звезда закатилась.
В той битве именно Пламенем Карл сразил предводителя войска захватчиков. Папа Римский трижды предлагал ему стать королем франков, всякий раз грозный воин отказывался наотрез. По преданию, он запретил класть Пламень к нему в могилу, предрек что тот еще раз спасет Францию, прежде чем упокоится навеки. Я отираю пот со лба, аж мурашки по спине бегут, так странно себя чувствую.
В дверях оборачиваюсь, голос ровен, как море в штиль:
– Скажи, отец, отчего те волхвы или друиды так взволновались? И что такое «лоа»?
Дед громко хмыкает, мнется, затем нехотя кидает:
– Зачем тебе знать, еще спать по ночам перестанешь. Задумаешь в друиды податься, приходи. Заодно все и узнаешь.
Я молча отворачиваюсь, быстрым шагом иду к козьей тропе, что два дня назад вывела меня на вершину. Может, и вернусь, чем черт не шутит, как только разберусь с неотложными делами. Лет через тридцать – сорок, не раньше. А пока что мне надо спешить, впереди – война.
Еще через пару недель купеческий караван доползает до Мюнхена. С низким поклоном я вхожу в личные покои Изабеллы, драгоценный мешок с «редкими горными травами» деликатно забирает личный секретарь королевы-матери Гийом де Шантре. Изрезанное морщинами лицо преданного слуги неподвижно, лишь по молнией вспыхнувшим глазам понимаю, что старик рад успешно завершенной поездке. Вот только ума не приложу, чем легендарный меч может помочь партии дофина?
– Моя госпожа, – зычно объявляю я, – поездка оказалась успешной, я нашел редчайшие целебные травы, совсем скоро омолаживающий бальзам будет готов!
– Какой бальзам? – недоуменно вскидывает на меня враз округлившиеся глаза королева, выразительно косясь по сторонам. Мол, тише, болван, еще услышит кто. – О чем ты тут лепечешь, не разберу. Мне не нужны никакие травы, пошел прочь, дурак!
Растерянно кланяюсь, нахмурив брови и сквасив обиженное лицо, деревянной походкой выхожу от королевы. Краем глаза замечаю ехидные усмешки молодых придворных дам, уж им-то не нужны никакие инъекции стволовых клеток и вытяжки из плаценты. Зубки – жемчуг, губы полные и сочные, большие выразительные глаза так и стреляют по сторонам, талии – тонюсенькие, двумя пальцами обхватишь.
Но три-четыре дамы постарше уже задумчиво хмурят лбы, явно что-то задумали, интриганки. У личного лекаря королевы сложилась отличная репутация, такой не станет попусту молоть языком. Чувствую, опять будут совать деньги, обещать все блага, предлагать в качестве расплаты доступных красоток. Да, признаюсь честно, тут процветает сплошная коррупция. Вокруг столько соблазнов, что невольно дрогнет и самый кристально честный. Эх, нелегко быть королевским врачом!
Глава 5
Но что такое Генрих IV для российского человека, всего лишь еще один в нескончаемо длинном ряду французских королей, не более. Есть, есть человек и ближе, и роднее, некий господин д'Артаньян! А ведь победи Англия, как миленький отправился бы наш гасконец в поисках счастья не в Париж, а в Лондон. Какая великая книга могла погибнуть!
Только представьте, что вместо бешеной скачки за бриллиантовыми подвесками легкомысленной королевы, смертельной борьбы с кардиналом и дух захватывающей охоты на миледи, д'Артаньян с унылым видом стоит в почетном карауле у Букингемского дворца. А сверху, поминутно съезжая на уши, греет макушку медвежья папаха. Нет, из этого не то что книгу, даже крохотный рассказ не слепишь, разве что эссе о жестоко загубленной юности на службе британской короне. И нисколько не меняет дело то, что, по сообщениям мировых СМИ, британские принцессы отличаются крайне низкой нравственностью, то и дело одаряя обслуживающий персонал чувственными ласками.
Интересно, думал ли кардинал Ришелье, что он, истинный владыка Франции, останется в народной памяти неудачливым противником некого начинающего мушкетера? Даже не чистокровного француза, прошу заметить, а всего лишь полудикого варвара из глухого медвежьего угла!
В коридоре довольно прохладно, по ногам ощутимо дует. Вечная беда каменных замков – сквозняки, какие в зимнюю погоду способны моментально выстудить помещение. Оттого гигантские камины пылают круглосуточно, а ложась в постель, каждый сует в ноги бутыль с горячей водой. Тщательно кутаюсь в тяжелый плащ, что-то быстро я привык к жаркой французской погоде, а ведь совсем недавно едко насмехался над теплыми зимами, требовал бодрящего морозца!
Стоявшие в почетном карауле у дверей кабинета его королевского величества дофина Карла гасконцы разом вытягиваются во фрунт, вмиг построжевшие лица светятся яростной решимостью и отвагой. Уж они-то варварами не выглядят, явно пообтесались при дворе, приобрели некоторый лоск. Лишь строгие глаза выдают людей чести и слова, вот почему короли так любят гасконцев: купить можно, подкупить – никогда!
Железные шлемы и кирасы начищены до зеркального блеска, лезвия алебард празднично вызолочены. Выглянувший из богато украшенных дверей секретарь дофина граф де Плюсси повелительным взмахом руки приказывает мне войти.
Столкнись я с ним в темноте, по шелесту кружев и атласных лент, изысканному запаху духов и благовоний мог бы принять господина графа за одну из доступных дворцовых красоток. Стоит хоть раз взглянуть в суровое волевое лицо, оценить волчью грацию движений, как подобные мысли мигом испаряются из головы. Мода здесь такая, вот и все.
Я с поклоном подаю дофину письмо от матери, отступаю на пару шагов назад, как принято при дворе, как раз поближе к жаровне, от которой тянет живительным теплом, а затем преспокойно начинаю осматриваться. Понятно, что делаю я это незаметно, разевать рот и тыкать пальцем не в моем обычае. Сидящий напротив высокий мужчина рассматривает меня ничуть не скрываясь, да и кого стесняться будущему королю Франции?
Что ж, дофин мне сразу понравился: у Карла решительное лицо и твердый взгляд, широкие плечи воина и лоб мыслителя, а сам он чуть младше меня. Длинные белокурые волосы достались дофину от матери, серые глаза – от отца. Судя по тому, что я о нем слышал, характером и складом ума Карл явно пошел в Изабеллу. Для страны это большая удача, ведь второго безумца на троне Франция просто не выдержала бы. Карл внимательно осматривает поданное письмо, несколько долгих секунд изучает наложенные печати, ровным голосом любопытствует:
– Ты знаешь, что в нем?
– Нет, ваше величество, – отвечаю я.
– Я еще не король Франции, говори мне «ваша светлость».
– Будете, ваше величество, – уверенно заявляю я.
Дофин, безразлично пожав плечами, распечатывает письмо, трижды проглядывает текст, надолго задерживается на одном месте, теребя тонкий ус.
– Значит, это ты спас мою мать? – Карл испытующе смотрит мне в глаза. – Любопытно, ведь ее охраняло никак не меньше сотни англичан.
– Не стоит упоминания, – небрежно отмахиваюсь я. – Если дело идет о жизни и чести королевы, я справлюсь и с двумя сотнями. Хотя, если честно, их было никак не больше дюжины.
– Что ж, – кивает каким-то своим мыслям дофин, – так и поступим. – Пружинисто поднявшись из-за стола, его королевское величество подходит ко мне. – На колени!
От резкого тона я невольно вздрагиваю, лицо Карла заметно изменилось. Из прежнего, добродушно-расслабленного, оно стало жестким. Глаза сузились, рот сжат в одну линию, на лбу – глубокие складки. Охрана дофина насторожилась, стоит сейчас сделать хоть одно резкое движение, и уже не спастись. Пальцы, которые раньше просто лежали на рукоятях мечей, ныне угрожающе сжались. Вокруг – самые лучшие бойцы королевства, где ж им еще быть? На плечи ложатся тяжелые, как бревна, руки. Не дожидаясь, пока заставят силой, я становлюсь на одно колено. Дофин медленно вытаскивает лязгнувший меч, плавно касается правого плеча.
– Ты предан, честен и отважен, Робер де Могуле, – произносит он торжественно. – Во имя Божие и святого Михаила я, дофин Карл де Валуа, посвящаю тебя в рыцари! Будь благочестив, смел и благороден. За преданную службу жалую замок Армуаз в Нормандии, отныне ты будешь зваться Робер де Армуаз. Встаньте, шевалье.
Потрясенный, я поднимаюсь с колен, растерянно пялюсь то на дофина, то на графа де Плюсси. Карл довольно улыбается:
– Что, сьер Армуаз, умею ли я награждать преданных мне людей?
– Нет слов, ваше величество, – признаюсь я, – аж дух захватывает.
Секретарь подает Карлу расшитый пояс и золотые рыцарские шпоры, я с поклоном принимаю символы рыцарства из рук дофина. Рыцарство – обособленный, замкнутый мир, по принятым в нем негласным законам отныне дофин является для меня вторым отцом.
– К сожалению, Робер, – говорит Карл, – я не могу закатить пир, как положено, когда в семейство рыцарей вливается новый член. И я объясню почему.
Я пытаюсь было сказать, что ничего не надо объяснять, но Карл прерывает меня решительным взмахом руки.
– Оставьте нас, – бросает он страже. Коротко поклонившись, четверо гвардейцев выходят в коридор, мы остаемся втроем.
– В письме, которое ты привез, мать предостерегает меня от подобного шага, хотя и дает тебе чрезвычайно лестную характеристику. Изабелла Баварская считает, что в прежнем качестве ты был бы более полезен. Я думаю иначе, у меня на тебя особые планы.
– Какие именно? – осторожно интересуюсь я.
Кто их знает, этих дофинов: что ему стукнет в голову? Еще решит, что мне пора повоевать, набраться воинского опыта. А то зашлет куда-нибудь к сарацинам, чтобы подучиться у местных врачевателей. По широко распространенным среди французов слухам тамошние лекари буквально творят чудеса! Толченый рог носорога вперемешку с пряностями, ну, вы уже поняли, да? К счастью, Карл еще молод, а потому думает только о деле.
В единственной комнате бедно, но чисто. Земляной пол тщательно выметен, засыпан свежими опилками. Маленький шаткий стол, пара изношенных стульев со сбитыми ножками, выложенный из булыжника очаг. В углу громоздится неподъемного вида сундук. С приветливой улыбкой навстречу выкатывается невысокий крепкий мужчина, радушное лицо по-разбойничьи заросло густой черной бородой. В воздухе повисает хрустальный звон, будто разом зазвонила дюжина маленьких колокольчиков. С недоумением замечаю, как застывшая улыбка сползает с враз побледневшего лица, хозяин осторожно пятится, дрожащей рукой подхватил со стола длинный нож. Черные глаза мечутся, как летучие мыши, на лбу выступил пот.
– Что случилось? – хочу спросить я, но тут на затылок мягко обрушивается тяжелый удар.
На секунду ухитряюсь вынырнуть из опустившегося красного тумана, перед самым лицом топчутся чьи-то сапоги. В далекой вышине гремит чей-то испуганный голос, новый удар отбрасывает меня назад, в забытье.
Следующий день прошел в столь неприятных забавах, что и вспоминать не хочется! Начать надо с того, что я очнулся посреди густого леса. Я недоуменно звякнул цепями, которые намертво приковали тело к необъятной ширины дереву, бросил по сторонам затравленный взгляд. Стоявше кругом столетние дубы образовали небольшую поляну метров тридцати в диаметре.
Напротив меня, в самом центре круга, высился гигантский каменный идол, у подножия скульптуры празднично пылал жаркий костер. Мощное тело вздулось клубками мышц, в толстых руках зажаты копье и секира. У идола сразу три головы: смеющегося ребенка с гладкими щеками, оскалившего зубы свирепого воина и старца с нахмуренными бровями, иссеченным глубокими морщинами лицом.
Я помотал головой, стараясь изгнать из ушей надоедливый тонкий звон, но вскоре обнаружил его источник: метрах в трех от меня, на высоком, украшенном разноцветными ленточками шесте висел волчий череп с пылающими глазами, один – пронзительно-синий, второй – угрожающе-алый. От неожиданности я невольно сглотнул, крепко зажмурился. Тут же взял себя в руки, с вызовом глянул на ожившую чертовщину.
Чего только не почудится после удара по голове! Я с облегчением перевел дыхание, оглядел шумную диковину с нескрываемым интересом: в правой глазнице отблеском пылающих городов сиял громадный рубин, в левой замороженным куском весеннего неба сверкал исполинский сапфир. Раньше я думал, что подобного размера булыжники водятся только в королевских коронах; верно говорят, будто путешествия изрядно расширяют кругозор.
С трудом оторвавшись от невообразимо дорогих камней, какие, в сущности, всего лишь обычные кристаллы, я перевел взгляд на столпившихся у костра людей. Нечасто в наше просвещенное время можно встретить летом столько людей, с ног до головы закутанных в волчьи и медвежьи шкуры. Заметив, что я пришел в себя, все немедленно замолчали, вперед выступил высокий широкоплечий молодец в накинутой на плечи медвежьей шкуре. Морда животного, как некий капюшон, надета на голову, отчего я испытал странное ощущение, неприятное и волнующее.
– Лоа! – уверенно воскликнул человек-медведь, торжествующе потряс в воздухе искусно вырезанным каменным жезлом. Из толпы оратора поддержали громкими криками.
– Тышыг! – рядом встал подобным же образом ряженный волком верзила, властно воздел к небу длинный деревянный посох. Группа поддержки отозвалась пронзительным воем и угрожающими воплями.
К согласию договаривающиеся стороны так и не пришли, но под прицелом обоих посохов меня сноровисто отцепили от дерева и накрепко приковали к подножию каменного изваяния. Проклятый звенящий череп водрузили неподалеку, подкинули дров в источающий невыносимый жар костер и начали поочередно петь, плясать и брызгаться дурнопахнущими жидкостями из поднесенных глиняных бутылей. Танцоры то и дело менялись, я устал и зверски проголодался, а еще мне было страшно. Врагу не пожелаешь попасть в лапы одной из древних кровавых сект, которая с приходом христианства затаилась, изредка похищая неосторожных путников для грязных дьявольских ритуалов.
Что ж, от подобных встреч ты не застрахован даже в двадцать первом веке, но как же не вовремя все случилось! Угораздило же попасться в их сети именно меня! Вот почему Рогатая гора имеет дурную репутацию, надо было мне поосторожнее себя вести, почаще оглядываться. Утро сменяется днем, плавно наползают сумерки. К вечеру присутствующие, так и не добившись, чтобы проклятый череп прекратил выть, начинают объясняться на повышенных тонах.
Люди-медведи настойчиво тычут в без устали полыхающий костер, люди-волки потрясают хорошо наточенными блестящими железками, среди которых мой острый взгляд прекрасно различает серпы, ножи, щипцы и крючья совершенно отвратительного вида. До рукопашной дело не доходит лишь потому, что на поляне в качестве арбитра появляется выряженный филином ветхий старец. В лесу тут же воцаряется мертвая тишина, все глаза прикованы к ветерану. Похоже, дед помнит еще Филиппа Красивого, руки-ноги тонкие, как спички, но взгляд властный, синие глаза горят как фонари на маяке. Под руки старца бережно поддерживают двое дедов просто старых, которые по сравнению с человеком-филином выглядят сопливыми подростками.
Верно говорят в народе, что филин – символ мудрости. Ветхий дедок раз лишь глянул мне в лицо, да и шепнул что-то под нос тихо, как бабочка крылом взмахнула. Набрали бойкие старцы воздуха полную грудь да и гаркнули на всю поляну что-то вроде:
– Токаму!
Растерялись волки и медведи, куда только агрессивность подевалась. Молча переглядываясь, начали подходить ко мне по одному да в глаза заглядывать внимательно, а после в густых кустах исчезать бесследно. Я даже застеснялся от подобного внимания. Под конец двое оставшихся на поляне людей-волков отцепили меня от каменной скульптуры, я с облегчением уселся на вытоптанную землю, подальше от костра. Не успел я толком прийти в себя, как мне поднесли простую деревянную чашку с каким-то гадостным пойлом. Один знак сделал: мол, пей по-хорошему, не то силой зальем. Выпил, что делать. Ну и гадость, на секунду я зажмурился от отвращения, а когда открыл глаза, вновь оказался в той негостеприимной хижине!
Передо мной сидит невысокий худой старик с белыми жидкими волосами, морщинистым маленьким личиком. Выражение лица – насмешливое.
– Ну здравствуй, гость незваный, – ехидным голосом приветствует меня дедок.
– И тебе по тому же месту, старый хрыч. – Есть люди, какие постоянно ерничают и задираются. Если дашь таким потачку, тут же заклюют.
– Впервые вижу человека, который умрет раньше, чем родится, – продолжает насмехаться дед.
– Не твое дело, – не остаюсь я в долгу, и тут до меня доходит. – Повтори, – тихо прошу я, – повтори, что сказал. Пожалуйста!
– Да ты умеешь быть вежливым, – притворно охает дедок, – вот чудеса!
Наконец я понимаю, отчего вредный дед кажется мне знакомым, да он же держал под правую руку того дряхлого старца-филина!
– Отец, – спрашиваю я, – что такое «тонаму»?
– Гость из не нашего времени.
Я вздрагиваю всем телом, словно он незаметно подкрался и гаркнул мне прямо в ухо. Гость... из чужого времени...
– И как тебя в наши края занесло? – искренне любопытствует старик.
Тяжело скрывать тайну, которая постоянно тебя гнетет. Сам себе удивляясь, выкладываю все как на духу: кто я и откуда, про тяжелое зеркало и как очнулся в горящей деревне. Слушает дед внимательно, дождавшись окончания рассказа, тут же встает и начинает копаться в здоровенном сундуке в углу комнаты. Жестом фокусника достает какой-то до невозможности засаленный ветхий том, долго листает, подслеповато всматриваясь в картинки. Убирает книгу на место, достает следующую. Наконец в четвертом по счету фолианте находит искомое.
– А ну глянь, оно? – равнодушно интересуется старик.
– Очень похоже, – закусив губу, отзываюсь я. – Скажи, ты можешь отправить меня обратно, в мой мир? Что нужно для этого сделать, только скажи, все исполню!
Старик молча захлопывает книгу, я читаю ответ в холодных светлых глазах, в разочаровании отворачиваюсь.
– Даже если и возможно найти подобное зеркало, – наконец говорит старик, – кто знает, куда тебя вынесет? Твое место давно занял тот упырь, его-то тело в негодность пришло. Не каждое тело для переселения годится, долго он подбирал, пока тебя не нашел. Давно Зеркалом Душ не пользовался, оттого магии в нем накопилось столько, что и для тебя тело нашлось. Ты какому богу молишься? Любит он тебя, не пойму вот, за что. Ничего в тебе вроде нет.
Тоже мне физиономист выискался, Ломброзо недоделанный.
– А что... – начинаю я.
– Ну да, – понятливо кивает собеседник, – ты мог и не успеть вселиться. А мог попасть во времена чумы и вновь заразиться, сразу же. Да мало ли куда можно угодить! Попади ты в тело утопленника, или повешенного, или умершего от старости...
– Счастливый билет в лотерее, – шепчу я растерянно.
– Перейти можно в то тело, что уже оставила душа, но долго тянуть нельзя, а то огонек угаснет совсем, тогда поминай как звали!
Я долго молчу, повесив голову. Вот и рухнули последние надежды на возвращение, а теплились где-то глубоко, чего уж скрывать, теплились. Что ж, жизнь – вообще дорога в одну сторону. Каждый идет сам, а в конце все встречаются. Древние, которых мы незаслуженно считаем заодно уж и мудрыми, красиво брякнули: «Все дороги ведут в Рим», если бы подумали немного, сказали бы иначе: «Все дороги ведут в смерть».
– Так с чем пожаловал? – интересуется дед. Вот черт, совсем забыл о задании!
– Мне нужен огонь, – говорю я просто.
Дедок молчит, светлые глаза пристально изучают меня уже с новым, оценивающим выражением. Взгляд слегка рассеян, но это потому, что старик видит каждое мое движение. Несмотря на преклонный возраст, он до сих пор опасен, я это чувствую. Кто знает, какие сюрпризы заготовлены в простой с виду хижине для нежелательных гостей?
Двигаясь нарочито замедленно, я снимаю с шеи цепочку с перстнем Изабеллы, старик пару секунд катает его по твердой ладошке, безразлично возвращает обратно. Но и это еще не все. Подняв глаза к закопченному потолку, я заученно выпаливаю восемь стихотворных строчек на неизвестном мне языке. Тренированная память позволила всего с третьего раза без запинки повторить тарабарщину вслед за Изабеллой. Приподняв кустистые брови, старик с едкой насмешкой уточняет что-то на том же самом языке, я виновато пожимаю плечами в ответ. Мол, все что знал, рассказал, а дальше хоть ножом меня режь, ни слова не услышишь!
– Иди посиди на солнышке, – со вздохом роняет дед.
Я с наслаждением растягиваюсь на зеленой шелковистой траве; заунывно стрекочут над ухом кузнечики, жалуясь друг другу на раскиданные в стороны великанские руки и ноги. Яркое солнце просвечивает сквозь кроны деревьев, которые с легким шелестом колышутся на ветру, еле слышно чирикают птицы. Умный солдат должен использовать для отдыха каждую свободную минуту, секунду и даже... Я вскидываюсь, почуяв близкую опасность, в руках дрожит тяжелый посох. Сердце колотит о ребра, как в барабан, я тяжело дышу. Передо мной стоит дедок, неодобрительно покачивая седой головой. Как это он смог так близко подобраться, что пихнул ногой?
– И отпустили же без няни, одного, – насмехается дед.
Я пристыженно молчу.
– Ладно. Ложись в доме, отдыхай, – предлагает старик. – Ужин я приготовил.
Когда ранним утром ветеран возвращается, я нахожусь в полной готовности. Ночь без сна – ерунда, но в третий раз застать себя врасплох я не позволю Ха! Позволил, как ни странно звучит. Проклятый дедок появляется откуда-то из-за спины, хотя я сижу сбоку от входной двери, контролирую оба окна и очаг. Доволен – нет слов. Вот старый хрыч, ему в могилу скоро, а он все играется!
Молча старик протягивает мне какой-то увесистый сверток, на сморщенном лице – торжествующая улыбка до ушей. Закусив губу от унижения, я разматываю промасленные тряпки, шкуры, наконец передо мной появляется полуторный клинок в ножнах. Ножны самые простые, незаметные. Вряд ли на каком рынке за них дадут больше двух экю. И вот за этим барахлом я перся в такую даль?
Покосившись на старика, медленно вытаскиваю клинок. Тот наблюдает со скрытой усмешкой; конечно же, ощутил мое недоумение. Не веря глазам, я подхожу к окну, где солнце вот-вот поднимется над горизонтом, восхищенно ахаю. Такого меча я еще не видел: строгая классическая крестообразная рукоять, сам клинок булатной стали, шириной в два пальца. С одной стороны лезвия выгравировано пять лилий, символ королевского дома Франции, с другой – пять крестов. Пять в христианстве – цифра священная, по числу ран Христовых. Этого меча никто из живых не зрел целых шесть веков, а вот слышать о нем мне довелось.
– Запомни, Робер, их ровно пять, – звучит в голове голос Изабеллы Баварской.
– Кого пять, моя госпожа? – уточняю я.
– Ты поймешь, когда увидишь, – улыбается королева-мать.
Я передергиваю плечами, руки дрожат, по лицу ручьем струится пот. Как и положено всем образованным дворянам нашей эпохи, я знаю наперечет легендарные мечи с подробными описаниями каждого. Разбуди меня среди ночи, я в деталях опишу мечи Роланда и Артура, Карла Великого и Генриха Завоевателя.
– Это же, это же... Пламень! – вскрикиваю я наконец.
– Я уж думал, не узнаешь, – комментирует вредный дед, но в эту минуту я простил бы старца, даже дай он мне подзатыльник.
– Пламень, – завороженно шепчу я, – меч Карла Мартелла, знаменитого полководца и правителя франков, деда Карла Великого.
Карл Мартелл, великий полководец и властитель франков, надежная опора безвольного пустышки-короля. Семьсот лет назад скучавшие в пустыне арабы валом поперли во Францию. Если в двадцатом веке они прибывали мирно, а потому тихой сапой захватили полстраны, то в восьмом веке попытались сделать это грубой силой. Поначалу юркие всадники с кривыми саблями с легкостью разбивали пешие войска франков с их неизменными секирами. Казалось, катастрофа неминуема, но Карл Мартелл создал во Франции новый, невиданный там род войск – тяжелую кавалерию.
Собственно, с его легкой руки и возникло в Европе рыцарство, а арабы первый раз были отброшены в пустыни. Шло время, Карл объединил вокруг себя почти всю Францию, но тут кочевники вторглись вновь. Десятки тысяч завывающих всадников в белых плащах, подобно снежной вьюге, покрыли страну галлов, и у Пуатье их встретил постаревший, но не менее грозный полководец. Тяжелая конница франков в изнурительном бою разгромила арабов, навсегда прекратив их военную экспансию. Никогда больше арабам не суждено было стать великой державой, их звезда закатилась.
В той битве именно Пламенем Карл сразил предводителя войска захватчиков. Папа Римский трижды предлагал ему стать королем франков, всякий раз грозный воин отказывался наотрез. По преданию, он запретил класть Пламень к нему в могилу, предрек что тот еще раз спасет Францию, прежде чем упокоится навеки. Я отираю пот со лба, аж мурашки по спине бегут, так странно себя чувствую.
В дверях оборачиваюсь, голос ровен, как море в штиль:
– Скажи, отец, отчего те волхвы или друиды так взволновались? И что такое «лоа»?
Дед громко хмыкает, мнется, затем нехотя кидает:
– Зачем тебе знать, еще спать по ночам перестанешь. Задумаешь в друиды податься, приходи. Заодно все и узнаешь.
Я молча отворачиваюсь, быстрым шагом иду к козьей тропе, что два дня назад вывела меня на вершину. Может, и вернусь, чем черт не шутит, как только разберусь с неотложными делами. Лет через тридцать – сорок, не раньше. А пока что мне надо спешить, впереди – война.
Еще через пару недель купеческий караван доползает до Мюнхена. С низким поклоном я вхожу в личные покои Изабеллы, драгоценный мешок с «редкими горными травами» деликатно забирает личный секретарь королевы-матери Гийом де Шантре. Изрезанное морщинами лицо преданного слуги неподвижно, лишь по молнией вспыхнувшим глазам понимаю, что старик рад успешно завершенной поездке. Вот только ума не приложу, чем легендарный меч может помочь партии дофина?
– Моя госпожа, – зычно объявляю я, – поездка оказалась успешной, я нашел редчайшие целебные травы, совсем скоро омолаживающий бальзам будет готов!
– Какой бальзам? – недоуменно вскидывает на меня враз округлившиеся глаза королева, выразительно косясь по сторонам. Мол, тише, болван, еще услышит кто. – О чем ты тут лепечешь, не разберу. Мне не нужны никакие травы, пошел прочь, дурак!
Растерянно кланяюсь, нахмурив брови и сквасив обиженное лицо, деревянной походкой выхожу от королевы. Краем глаза замечаю ехидные усмешки молодых придворных дам, уж им-то не нужны никакие инъекции стволовых клеток и вытяжки из плаценты. Зубки – жемчуг, губы полные и сочные, большие выразительные глаза так и стреляют по сторонам, талии – тонюсенькие, двумя пальцами обхватишь.
Но три-четыре дамы постарше уже задумчиво хмурят лбы, явно что-то задумали, интриганки. У личного лекаря королевы сложилась отличная репутация, такой не станет попусту молоть языком. Чувствую, опять будут совать деньги, обещать все блага, предлагать в качестве расплаты доступных красоток. Да, признаюсь честно, тут процветает сплошная коррупция. Вокруг столько соблазнов, что невольно дрогнет и самый кристально честный. Эх, нелегко быть королевским врачом!
Глава 5
1428-1429 годы, Бавария – Франция:
ограниченный контингент дружественных войск
Одной из важных причин полыхающей войны являлась Гасконь, древнее английское владение на континенте. Сами французы упорно именовали ее Гиенью, особо упирая на то, что спорные земли являются неотъемлемой частью исконно галльских земель. Счастье никогда не бывает полным, а потому провинция в конце концов досталась французам, но под английским названием. Да-да, та самая Гасконь, откуда вышел Генрих Наваррский, коренастый бородач с живыми черными глазами, громогласно заявивший, что Париж стоит мессы.Но что такое Генрих IV для российского человека, всего лишь еще один в нескончаемо длинном ряду французских королей, не более. Есть, есть человек и ближе, и роднее, некий господин д'Артаньян! А ведь победи Англия, как миленький отправился бы наш гасконец в поисках счастья не в Париж, а в Лондон. Какая великая книга могла погибнуть!
Только представьте, что вместо бешеной скачки за бриллиантовыми подвесками легкомысленной королевы, смертельной борьбы с кардиналом и дух захватывающей охоты на миледи, д'Артаньян с унылым видом стоит в почетном карауле у Букингемского дворца. А сверху, поминутно съезжая на уши, греет макушку медвежья папаха. Нет, из этого не то что книгу, даже крохотный рассказ не слепишь, разве что эссе о жестоко загубленной юности на службе британской короне. И нисколько не меняет дело то, что, по сообщениям мировых СМИ, британские принцессы отличаются крайне низкой нравственностью, то и дело одаряя обслуживающий персонал чувственными ласками.
Интересно, думал ли кардинал Ришелье, что он, истинный владыка Франции, останется в народной памяти неудачливым противником некого начинающего мушкетера? Даже не чистокровного француза, прошу заметить, а всего лишь полудикого варвара из глухого медвежьего угла!
В коридоре довольно прохладно, по ногам ощутимо дует. Вечная беда каменных замков – сквозняки, какие в зимнюю погоду способны моментально выстудить помещение. Оттого гигантские камины пылают круглосуточно, а ложась в постель, каждый сует в ноги бутыль с горячей водой. Тщательно кутаюсь в тяжелый плащ, что-то быстро я привык к жаркой французской погоде, а ведь совсем недавно едко насмехался над теплыми зимами, требовал бодрящего морозца!
Стоявшие в почетном карауле у дверей кабинета его королевского величества дофина Карла гасконцы разом вытягиваются во фрунт, вмиг построжевшие лица светятся яростной решимостью и отвагой. Уж они-то варварами не выглядят, явно пообтесались при дворе, приобрели некоторый лоск. Лишь строгие глаза выдают людей чести и слова, вот почему короли так любят гасконцев: купить можно, подкупить – никогда!
Железные шлемы и кирасы начищены до зеркального блеска, лезвия алебард празднично вызолочены. Выглянувший из богато украшенных дверей секретарь дофина граф де Плюсси повелительным взмахом руки приказывает мне войти.
Столкнись я с ним в темноте, по шелесту кружев и атласных лент, изысканному запаху духов и благовоний мог бы принять господина графа за одну из доступных дворцовых красоток. Стоит хоть раз взглянуть в суровое волевое лицо, оценить волчью грацию движений, как подобные мысли мигом испаряются из головы. Мода здесь такая, вот и все.
Я с поклоном подаю дофину письмо от матери, отступаю на пару шагов назад, как принято при дворе, как раз поближе к жаровне, от которой тянет живительным теплом, а затем преспокойно начинаю осматриваться. Понятно, что делаю я это незаметно, разевать рот и тыкать пальцем не в моем обычае. Сидящий напротив высокий мужчина рассматривает меня ничуть не скрываясь, да и кого стесняться будущему королю Франции?
Что ж, дофин мне сразу понравился: у Карла решительное лицо и твердый взгляд, широкие плечи воина и лоб мыслителя, а сам он чуть младше меня. Длинные белокурые волосы достались дофину от матери, серые глаза – от отца. Судя по тому, что я о нем слышал, характером и складом ума Карл явно пошел в Изабеллу. Для страны это большая удача, ведь второго безумца на троне Франция просто не выдержала бы. Карл внимательно осматривает поданное письмо, несколько долгих секунд изучает наложенные печати, ровным голосом любопытствует:
– Ты знаешь, что в нем?
– Нет, ваше величество, – отвечаю я.
– Я еще не король Франции, говори мне «ваша светлость».
– Будете, ваше величество, – уверенно заявляю я.
Дофин, безразлично пожав плечами, распечатывает письмо, трижды проглядывает текст, надолго задерживается на одном месте, теребя тонкий ус.
– Значит, это ты спас мою мать? – Карл испытующе смотрит мне в глаза. – Любопытно, ведь ее охраняло никак не меньше сотни англичан.
– Не стоит упоминания, – небрежно отмахиваюсь я. – Если дело идет о жизни и чести королевы, я справлюсь и с двумя сотнями. Хотя, если честно, их было никак не больше дюжины.
– Что ж, – кивает каким-то своим мыслям дофин, – так и поступим. – Пружинисто поднявшись из-за стола, его королевское величество подходит ко мне. – На колени!
От резкого тона я невольно вздрагиваю, лицо Карла заметно изменилось. Из прежнего, добродушно-расслабленного, оно стало жестким. Глаза сузились, рот сжат в одну линию, на лбу – глубокие складки. Охрана дофина насторожилась, стоит сейчас сделать хоть одно резкое движение, и уже не спастись. Пальцы, которые раньше просто лежали на рукоятях мечей, ныне угрожающе сжались. Вокруг – самые лучшие бойцы королевства, где ж им еще быть? На плечи ложатся тяжелые, как бревна, руки. Не дожидаясь, пока заставят силой, я становлюсь на одно колено. Дофин медленно вытаскивает лязгнувший меч, плавно касается правого плеча.
– Ты предан, честен и отважен, Робер де Могуле, – произносит он торжественно. – Во имя Божие и святого Михаила я, дофин Карл де Валуа, посвящаю тебя в рыцари! Будь благочестив, смел и благороден. За преданную службу жалую замок Армуаз в Нормандии, отныне ты будешь зваться Робер де Армуаз. Встаньте, шевалье.
Потрясенный, я поднимаюсь с колен, растерянно пялюсь то на дофина, то на графа де Плюсси. Карл довольно улыбается:
– Что, сьер Армуаз, умею ли я награждать преданных мне людей?
– Нет слов, ваше величество, – признаюсь я, – аж дух захватывает.
Секретарь подает Карлу расшитый пояс и золотые рыцарские шпоры, я с поклоном принимаю символы рыцарства из рук дофина. Рыцарство – обособленный, замкнутый мир, по принятым в нем негласным законам отныне дофин является для меня вторым отцом.
– К сожалению, Робер, – говорит Карл, – я не могу закатить пир, как положено, когда в семейство рыцарей вливается новый член. И я объясню почему.
Я пытаюсь было сказать, что ничего не надо объяснять, но Карл прерывает меня решительным взмахом руки.
– Оставьте нас, – бросает он страже. Коротко поклонившись, четверо гвардейцев выходят в коридор, мы остаемся втроем.
– В письме, которое ты привез, мать предостерегает меня от подобного шага, хотя и дает тебе чрезвычайно лестную характеристику. Изабелла Баварская считает, что в прежнем качестве ты был бы более полезен. Я думаю иначе, у меня на тебя особые планы.
– Какие именно? – осторожно интересуюсь я.
Кто их знает, этих дофинов: что ему стукнет в голову? Еще решит, что мне пора повоевать, набраться воинского опыта. А то зашлет куда-нибудь к сарацинам, чтобы подучиться у местных врачевателей. По широко распространенным среди французов слухам тамошние лекари буквально творят чудеса! Толченый рог носорога вперемешку с пряностями, ну, вы уже поняли, да? К счастью, Карл еще молод, а потому думает только о деле.