Родионов Андрей. Послушник

   Весь остаток февраля и половину марта я внимательно присматривался к окружению дофина, запоминая лица, просчитывая альянсы и пытаясь разобраться в хитросплетении интриг, которые составляют нормальную жизнь любого королевского двора.
   По всему выходит, что основных соперничающих партий при дворе насчитывается ровно четыре. Первая – это партия дофина, куда помимо фаворитов Карла входят графы Дюнуа, Клермон и герцог Алансон.
   Вторая – партия мира, выступающая за территориальные уступки бургундцам. Самый видный ее представитель, герцог Бретонский, тот настойчиво предлагает как можно быстрее заключить мир с Филиппом Бургундским, а затем вместе выступить против англичан. Герцога ничуть не смущает, что Филипп настойчиво требует объявить Бургундию независимым государством.
   Третья – это партия войны, считающая необходимым вести ожесточенную войну до последнего солдата, вождь – престарелый герцог Арманьяк. К несчастью, из-за значительных потерь в последних сражениях количество неукротимых воинов, но слабых полководцев значительно сократилось. Оттого партию войны можно не принимать во внимание.
   И наконец, четвертая партия, очень осторожно, но твердо выступающая за заключение мира с англичанами. Эти признают силу англичан, не верят в союз с бургундцами, отчетливо сомневаются в грядущей победе, поэтому предлагают начать мирные переговоры с захватчиками. Максимум возможного, чего они надеются добиться, это выделение дофину в пожизненное владение юга Франции с последующей передачей земель английскому королю после смерти Карла. Глава капитулянтов – канцлер дофина герцог Ла Тремуай. Ведет он себя очень осторожно, не позволяя откровенных заявлений и резких действий.
   Да и прочие партии интригуют достаточно осторожно, без смертоубийств, отравлений и тому подобных эксцессов. Бодрящая атмосфера мирного соревнования невольно расслабляет, а потому первым тревожным звоночком для меня послужила попытка отравить Жанну.
   Я въехал в ворота замок Кудре уже глубокой ночью, так как накануне вечером в придорожной таверне встречался с одним из осведомителей. Тот принес любопытные вести: в замке Трелонж тайно встретились сторонники партии войны. Как обычно, я сполна заплатил способному молодому человеку, секретарю одного из баронов, за подробное изложение обсуждаемых на встрече вопросов.
   Не прошло и часа, как я уже общался с белошвейкой, которая обшивает любовницу графа Бордо, одного из видных вождей партии мира. Как оказалось, накануне тот выехал на срочную встречу к давнему единомышленнику, маркизу де Тургдул. Под предлогом охоты на изрядно расплодившихся оленей туда же съехались прочие сторонники партии мира.
   Белошвейка с удовольствием взяла деньги, кокетливо хихикнула и тут же намекнула на возможность провести ночь любви. Нежно потрепав ее по круглой упругой щечке, я заверил ветреницу, что именно сегодня Родина зовет меня на подвиг, но потом, потом! Скривив пухлые губки, та кисло попрощалась. Беда с этими женщинами, обязательно им требуется завлечь всех обладателей штанов и обтягивающих трико в радиусе трех миль вокруг. Подобным образом даже самые достойные из этого суетного племени юбочных поддерживают веру в собственную неотразимость, привлекательность и красоту.
   Я трясся в темноте на своем гнедом, со смутным недоумением пытаясь разобраться, отчего в последнее время меня перестали привлекать многочисленные красотки, которыми так славится Франция. Очевидно, слишком много работаю, решил я наконец, выбросил мешающую мысль из головы и вновь начал анализировать добытые сведения.
   Оставшиеся полночи я проворочался, пытаясь понять, отчего оживились все партии и чем это грозит Жанне, явной причине поднявшейся суеты. Задремал я ближе к утру, но через час проснулся, разбуженный хозяйственной суетой во дворе. Следующие десять минут жизни я решил посвятить метанию ножей в нарисованную с внутренней стороны двери мишень.
   Баловство – скажет кто-то и будет совершенно не прав.
   Разумеется, та далекая эпоха, когда у меня десять минут и за время не считались, безвозвратно прошла. Но никогда не знаешь, какое из умений спасет тебе оставшиеся тридцать—сорок лет жизни, а потому я безуспешно пытался из лежачего положения поразить мишень точно в левый глаз, так как каждому известно, что после этого жертва даже вскрикнуть не может. Дверь в комнату с треском распахнулась, внутрь, как камень из пращи, влетел секретарь Жанны, сьер Луи де Конт. На свистнувший рядом с ухом клинок юноша, обычно трепетно относившийся к своему здоровью, и внимания не обратил.
   Я только глянул на бледное лицо с трясущимися губами, струящийся пот и вытаращенные как у камбалы глаза, как мигом проснулся. Спустя ровно три секунды я с медицинской сумкой пушечным ядром вылетел из комнаты, сбив с ног не успевшего посторониться секретаря и, как был, в одном белье гигантскими скачками понесся к покоям Жанны.
   «Боже, – успел я подумать на бегу, – лишь бы успеть... самую большую... три самых огромных свечи! Помоги, не дай опоздать!»
   Я ворвался в комнату Жанны как ураган. Разумеется, первое, что я увидел, были ее широко распахнутые глаза. Секунду я ошарашенно хватал ртом теплый, напоенный цветочными ароматами воздух, затем выхватил у замершего слуги поднос, уронив все блюда на пол, и целомудренно им прикрылся.
   – Кхм, – скептически высказался Жак, самый старший «брат», белесые брови баварец изогнул самым ироничным образом.
   Средний деликатно промолчал, тут же отвернулся к столу.
   – Убью его, – яростно крикнул я, – прямо вот сейчас найду и убью! Придурок ворвался ко мне с таким лицом, что я подумал... подумал... впрочем, уже неважно, что именно я подумал. Разрешите откланяться.
   – Неужели побеспокоились обо мне? – хмуро поинтересовалась Жанна. – С чего бы вдруг?
   – Работа такая, – мрачно отозвался я, задом пятясь к входной двери: кому приятно, когда выставляешь себя дураком на всеобщее обозрение? Сам-то все про себя прекрасно понимаешь, но в душе всегда надеешься, что окружающие не успели тебя до конца раскусить. Зачем же облегчать им работу, пусть сами попотеют, попыхтят, поломают над твоим поведением голову.
   – Подойди сюда, лекарь, – сухо произнес средний «брат» и кивком показал: – Взгляни.
   Увиденного было достаточно, чтобы я похолодел. Я быстро развернулся к Жанне:
   – Вы успели...
   – Нет, – покачала она головой. – Кусака всегда первым хватает... то есть хватал у меня с тарелки, с детства.
   – Слава Богу, – вырвалось у меня.
   Я еще раз, уже внимательнее оглядел стол, где рядом с перевернутыми тарелками и опрокинутыми кубками лежало тело Кусаки. Бедный кот умер мучительной смертью, изломанное судорогами тело казалось маленьким и беззащитным. Гроза всех собак умер как рыцарь, успев спасти любимую хозяйку.
   В комнату ворвался младший «брат» Пьер.
   – Повара нигде нет, – ровным голосом сообщил он. Если бы не красные пятна по квадратному, будто из камня лицу, я бы подумал, что он совершенно спокоен. Лишь отчаянно колотилась синяя жилка на левом виске да толстые пальцы с силой стиснули рукоять меча на поясе.
   – Надо было брать своего повара, – сухо заметил средний из «братьев», – я предупреждал.
   Полминуты рыцари молча смотрели друг на друга, потом старший рыкнул:
   – Готовить для себя будем по очереди, на сегодня дежурный по кухне – Пьер.
   Младший коротко кивнул, мол, настоящие де Ли не чураются никакой работы. Двигаясь мягко и бесшумно, как большая кошка, он плавно выскользнул из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
   – Пойду оденусь. – В одном белье я чувствовал себя неловко. – Жанна, вам принести какой-нибудь успокаивающий отвар?
   – Не надо. – Она все смотрела на мертвого кота. – Робер, вы не могли бы помочь мне с похоронами?
   – Конечно, – поспешно ответил я, – разумеется, помогу.
   Мы похоронили Кусаку в замковом саду, крупные слезы текли по прекрасному лицу Жанны, а я отчего-то ощутил, как сочувствие железной рукой стиснуло сердце.
   «Спокойно, – решительно сказал я себе, – это всего лишь работа».
   Звучит удивительно, но из-за смерти знакомого кота переживаешь сильнее, чем при известии, что вновь целая деревня дотла сожжена англичанами. Или мне стало жаль Жанну? Опасное чувство, нехорошее. От него предостерегал еще отец Бартимеус. Главная задача телохранителя – жизнь его величества, лишь она одна имеет значение, все остальное – постольку-поскольку. Прикажут интересы Франции, я должен буду собственной рукой перерезать горло подопечной.
   Вот только откуда-то знаю, что, получи я такой приказ, скорее себе перехвачу горло, чем позволю, чтобы с ее головы упал хоть волосок. Заезженные слова, допускаю, но именно так я и поступлю. Теперь уже ясно, что сглупили все: отец Бартимеус, когда счел меня годным на роль опекуна; я, когда согласился; дофин Карл, когда счел меня лучшей кандидатурой для охраны Жанны. Я тяжело вздохнул, быстро, не глядя на Жанну, ушел. Впереди много работы: я должен узнать, кто именно решил ее убить.
   Вторую попытку произвели всего через три дня. Я мирно почивал на широкой девичьей кроватке под пышным балдахином, да и чем еще заниматься в четыре часа утра, когда входная дверь тихо скрипнула. Еле слышно, но если бы вас учили так, как меня, тот малозаметный скрип показался бы вам выстрелом пятидюймовой гаубицы под самым ухом. Дышал я так же мерно, глаза закрыты, всю информацию получал от ушей. И разумеется, от обоняния, поскольку застарелым потом от незваных гостей попахивало основательно.
   Как они проникли в замок, меня волновало мало. По-настоящему беспокоило одно: каким именно образом ночные посетители хотят убить Жанну? Да, я с удобством расположился в ее кровати, но не потому, что я какой-то ловелас, безостановочно шастающий по девичьим светелкам, и не по тем причинам, по которым некоторые мужчины наряжаются в женское белье. Все гораздо прозаичнее, я – живец. Разумеется, под одежду я заботливо поддел кольчугу, ну а как чикнут по горлу?
   – А может, все-таки ткнуть в сердце, и все дела? – свистящим шепотом любопытствует один из убийц, невольно я напрягаюсь еще больше.
   – Сказано тебе четко, дубина: влить яд в горло. Лицо у девки почернеет, тело распухнет и завоняет мерзко. Сразу слухи поползут, что умерла дурной смертью, черти утащили душу в ад. А сама никакая не святая, а ведьма и колдунья. Вот за что нам заплачено, – рассудительно отзывается второй.
   – Хватит рассусоливать, – решительно ставит точку третий, – держи ноги, а ты – руки. Я разожму ей зубы и вылью пузырек. А уж наутро сами решат, за какие там грехи она подохла!
   – Лучше пустить слух, что усопшая курила в постели, – громко подсказываю я.
   От неожиданности все трое разом подскакивают на месте. Тоже мне, малая труппа кордебалета выискалась.
   – Стража, ко мне! – кричу я с удовольствием.
   Как тут же оказывается, рано я обрадовался. Гости, люди опытные и поднаторевшие в убийствах, заперли дверь в комнату на внутренний засов. Очевидно, для того, чтобы ничей неожиданный визит не помешал плодотворной работе. Нет никаких сомнений, что кто-то из прислуги или выделенной нам охраны работает на врага. Трое баварских телохранителей Жанны ночуют в ее новой комнате, а о готовящейся засаде мы никого из обитателей замка даже в известность не поставили. Лично я вообще никому не верю, кроме баварцев.
   Расчет на то, что по первому же крику в комнату ворвется подмога, всех схватит и повяжет, не оправдался. Правда, снаружи штурмуют дверь, но пока безуспешно. Во Франции все вещи принято делать с тройным запасом прочности, чтобы по наследству передавать их детям, а те – внукам. Вот так и возникает неразрывная связь поколений! Вдобавок дубовые двери, усиленные металлическими полосами, явно рассчитаны на то, что за ними можно будет отсидеться от ворвавшихся в замок врагов.
   Пробивайся снаружи баварские «братья», двери не задержали бы их надолго, но какой разумный телохранитель оставит подопечного и бросится глазеть, что же там произошло? Герцог Баварский слабоумных на службе не держит. Теплится надежда, что пришельцы не найдут меня в полной темноте, царящей в спальне, но тут же, разбивая вдребезги мои мечты, двое из незваных гостей срывают со стены факелы и, не сговариваясь, тычут в рдеющие угли в камине.
   – Мужчина! – ахает один, невысокий и плотный, как борец, весь прямо комок мышц. Лицо растянуто в стороны, как будто добрый человек хлопнул бедолагу по макушке тяжелой булавой, а тот каким-то чудом выжил. Темные редкие волосы маслянисто поблескивают, глаза маленькие, колючие как иголки. Зато рот широкий, как у лягушки. Мягко говоря, не красавец.
   – Ловушка, – легко соглашается второй. Это он собирался угостить меня ядом, судя по описанию – смешанного действия. Высокий худой блондин с разболтанными движениями марионетки на первый взгляд не представляет особой опасности. Не сразу замечаешь жесткий взгляд сощуренных глаз, твердую линию рта и подбородка. Блондин не прост, не прост.
   Третий молча вытаскивает меч, вот с ним все как раз ясно. Судя по виду – обнищавший дворянин, что подался в убийцы. Теперь у него надежная и денежная работа, что никогда не кончится. Лицом дворянин сильно смахивает на хорька, он среднего роста, худощав. Трудно сразу решить, кто из них опаснее, ясно одно: абы кого на такое дело не пошлют. Каждый из них заслужил определенную репутацию, командой работают не в первый раз.
   – Предлагаю сдаться, – быстро говорю я.
   Блондин внимательно прислушивается к происходящему за дверьми, самоуверенно заявляет:
   – Обойдемся, их там всего-то человек шесть-семь.
   Хорек и Лягушачий Рот синхронно кивают.
   – Что с этим? – любопытствует крепыш.
   – Убейте, – пожимает плечами блондин как бы в недоумении. Неуловимо быстрым движением выхватив меч, он мягко отворачивается к входной двери, что продолжает содрогаться от ударов. Судя по всему, ее высадят только минут через пять, да и то, если догадаются сходить за топорами. Убийцы давно бы скрылись через окно, но там такая решетка, что удержит даже белого медведя, а это тот еще хищник.
   – Разыграем на пальцах? – азартно предлагает Лягушачий Рот.
   – Давай, – фыркает Хорек.
   – Не надо меня убивать, – заламываю я руки. – Я всего лишь мирный лекарь. Меня заставили, я не виноват!
   – Хватит кричать, – морщится Хорек. – Жил трусом, так хоть умри, как мужчина!
   Но я вовсе не собираюсь умирать, рано мне еще. В планах у меня полюбоваться окончательной победой французского оружия, а затем вдоволь намахаться шелковым платочком, когда последнего английского солдата пинками загонят в трюм, а последний корабль возьмет курс на белые скалы Дувра.
   А потому я буду бороться за исполнение желаний. Разумеется, и речи не идет о том, чтобы сойтись в фехтовании с тремя опытными мастерами смертоубийств, мне поможет только хитрость. Убежденные в явной моей безобидности, на какую-то пару секунд убийцы расслабляются, и в то же мгновение я взрываюсь фейерверком метательных ножей.
   Первым умирает легкомысленно подставивший спину блондин. Тяжелое лезвие мягко входит по самую рукоять чуть ниже затылка, рассекая позвоночный столб. Главаря с силой бросает вперед, на содрогающуюся дверь. В тот момент, когда он бьется лбом о мореный дуб, блондин уже мертв. Второй нож Хорек ухитряется отбить мечом на лету, а третий лишь неопасно цепляет Лягушачий Рот за правое плечо.
   М-да, а целил я крепышу в сердце. Судя по всему, метателем ножей в цирке мне не стать. Но сейчас некогда думать о карьере, разъяренный Лягушачий Рот с истошным ревом бросается на меня, в руках угрожающе поблескивают длинные кинжалы.
   Я плавным движением выхватываю из-за изголовья ложа маленькую страховку – генуэзский арбалет. Как только я узнал о задуманной «братьями» ловушке и предложил себя в качестве живца, тут же присмотрел подходящую модель в оружейной комнате замка. Недаром в России говорят, что Бог помогает только тем, кто и сам не плошает. Сделанный по специальному заказу арбалет радует опытный глаз не только дивно изукрашенным ложем, но и металлическим луком с усиленной стальной тетивой.
   Дорогая игрушка, она на близком расстоянии с гарантией прошибает как двойную миланскую, так и лучшую золингеновскую броню, ту самую, что идет на вес серебра. А больше серьезные люди в расчет ничего и не берут. Остальные европейские доспехи являются лишь грубыми подделками и неудачным подражанием.
   Килограммовая металлическая стрела, что еще зовется болтом, покидает ложе арбалета со скоростью двухсот километров в час. Сила удара в упор такова, что нападающего отбрасывает к стене, где он и остается висеть пришпиленным, что твой жук на булавке.
   – Двое уже убиты, – констатирую я холодно, глянув глаза в глаза Хорьку, – вновь предлагаю сдаться.
   – На том свете предложишь, – шипит тот. Некоторое время мы ломаем друг друга взглядами, затем убийца пружинисто прыгает ко мне, пытаясь достать первым же ударом меча. На такие штучки меня не поймаешь, этот финт я проходил. Я отбиваю бритвенной остроты лезвие в сторону, в отместку пытаюсь пнуть противника в пах, но еле успеваю отдернуть ногу: в левой руке у Хорька как по волшебству возникает дага. Короткий клинок с толстым лезвием и длинной гардой имеет вид трезубца. Им исключительно удобно ловить и ломать чужой меч, но при нужде дага вполне годится, чтобы обезножить противника.
   Воины, которые бьются двумя клинками сразу, встречаются лишь в кино. В реальной жизни два меча одинаковой длины постоянно задевали бы друг друга, опасно замедляя движения и сбивая рисунок боя. Столетия непрерывных войн выработали иной стандарт, когда в одной руке зажат длинный клинок, а в другой – короткий. Так принято сражаться не только в Европе, на другом конце света двумя мечами бьются японские рыцари, самураи.
   К сожалению, я знаком с подобной манерой фехтования лишь понаслышке, ведь знать все на свете невозможно. Вам признаюсь, что сразу почувствовал Хорька более опасным из двух оставшихся в живых убийц. Будь моя воля, ему бы висеть на стене, пришпиленным арбалетным болтом, а с тем коротышкой я бы как-нибудь справился... Увы, в поединщики мне достается мастер клинка.
   Убийца гоняет меня по всей спальне, играя как кот с мышью, пока не зажимает в углу. Я давно лишился меча, сейчас он валяется в противоположном углу комнаты, столь же недостижимый, как если бы висел у Хорька на поясе. А удары с трудом я парирую двумя кинжалами, какие обронил Лягушачий Рот... поправка, уже одним кинжалом, второй отправляется в дальний угол, к моему клинку.
   На оскаленном лице появляется победная улыбка, а я понимаю, что конец близок. В тот момент, когда убийца с торжествующим ревом заносит меч над головой, его рука волшебным образом отделяется от туловища вместе с плечом. Обдавая водопадами крови, умирающий рушится прямо на меня. Я с усилием спихиваю с себя тяжелое тело, кое-как выпрямляюсь на подгибающихся ногах.
   – Какого черта! Что вы здесь делаете? – с яростью сиплю я.
   – Неужели даже спасибо не скажешь? – поражается старший из «братьев», Жак.
   За его спиной довольно скалят крупные, как у жеребцов, зубы двое остальных, с легкостью помахивая гигантскими двуручными топорами. Из-за широких, плотно обтянутых кольчугами плеч выглядывают встревоженные лица воинов.
   – Это Жанна нас послала, – гудит «братец» Жан. Рык заполняет всю комнату, заставив испуганно дребезжать чудом уцелевшее стекло.
   – А мы не хотели идти, так погнала силой, – басовито жалуется младшенький, Пьер.
   – Правильно не хотели, – отрезаю я. – Она ж дитя совсем, думает чем угодно, только не головой. А вы ее оставили без охраны!
   Баварцы переглядываются с непонятной мне ухмылкой, но из разгромленной спальни не выходят. Тупо пялятся на меня с явным чувством превосходства живой горы мышц перед обыкновенным человеком. Да, я знаю, что троица проникших в замок убийц любому из них на один кутний зуб, ну и что с того? Я тоже с ними справился... почти.
   Охая от боли, я принимаюсь бережно ощупывать себя на предмет ранений. В горячке боя многого не замечаешь, зато потом за все пропущенные удары организм воздает тебе сторицей, на недели отправляя в кровать. Попутно я продолжаю яростно комментировать низкие морально-психологические качества братьев, которые как дрессированные тюлени выполняют любой каприз «взбалмошной девчонки».
   – Да как у вас рука поднялась бросить эту дуру одну? Что, если в замок пробралась не одна группа убийц, а несколько? – рычу я. – Живо туда!
   Краем глаза я ловлю перед собой какое-то движение, инстинктивно вскидываю голову. Злобное мое бормотание как ножом обрезает. Пока я ругался и чесался, телохранители успели раздвинуться в стороны, и из-за широченных спин выступила вперед Она.
   В белых как снег доспехах, с маленькой секирой в руке, девушка выглядит... божественно. Я захлопываю отвисшую челюсть, непосильным напряжением выпрямляюсь во весь рост. Жанна внимательно оглядывает меня, легкая морщинка на лбу исчезает так быстро, что я решаю: почудилось; в зеленых, как весенняя трава, глазах блестит насмешливая искра.
   – Решила проверить, как тут моя спальня, – сообщает она буднично. – А отчего тут так не прибрано?
   Я бросаю быстрый взгляд по сторонам. «Не прибрано» – это еще деликатно сказано, в спальне будто фильм ужасов снимали. Даже удивительно, что всего четверо мужчин за какие-то пять минут могут привести в совершеннейший хаос довольно просторное помещение. По всем стенам пятна крови, а на полу так целые лужи. От стеклянной посуды одни осколки, мебель – в щепки, стекла выбиты. А как получилось, что развешанные по стенам дорогие гобелены сорваны и скомканными тряпками валяются по полу, я и сам не понимаю.
   А она держится молодцом, отмечаю я. Не кричит, не закатывает глаза при виде трех трупов, да и свежей кровью в спальне так шибает в нос, словно мы на скотобойне. Герцог Баварский воспитал племянницу смелой и решительной, она настоящий воин, отважнее многих мужчин.
   «Спасибо за помощь, – говорят мои глаза, – но ты – идиотка! Сама приперлась в ловушку, виданное ли дело!»
   – Клопы, – отвечаю я вслух, – клопы и блохи. Проклятые кровопийцы всю ночь спать не давали, пришлось перебить.
   «Я сама определяю, что мне делать!» – молча фыркает она.
   – Клопы? – вслух ужасается Жанна. – Надеюсь, в Орлеане они перестанут мне досаждать.
   Она разворачивается и уходит, высоко задрав подбородок. Баварцы тяжело топают за ней, старший на секунду задерживается и благодарно хлопает меня по плечу. Я невольно охаю: лапа у Жака тяжелая, как у гризли. Зачем богатырю тот чудовищный топор, если сжатым кулаком он расплющит любой шлем, как булавой?
   Убедившись, что королевская гостья ушла, комнату тут же заполонили слуги. Как муравьи, по трое-четверо ухватили трупы, деловито утащили куда-то вниз. Мажордом замка, охая и причитая, подсчитывал убытки и вслух прикидывал стоимость ремонта. Строительно-отделочные работы никаким боком меня не касались, а потому я решил уделить себе пару минут.
   Со старческим кряхтением я опустился на руины кровати, принялся осторожно подсчитывать убытки. В целом для меня все обошлось очень удачно, отделался ссадинами и кровоподтеками. Пара сломанных ребер не в счет, заживут как на собаке. Придется взять в оружейной новую кольчугу, та, что сейчас на мне, прорублена в семи местах. Это беда небольшая, хороших кольчуг в оружейной комнате навалом. Правда, за добрую германскую сталь бородатые оружейники из Золингена берут дорого, но и результат себя оправдывает: я-то жив!
   Кренясь вбок, словно подбитый истребитель, я прямо сквозь остатки искрошенной топорами двери выполз в коридор и по стеночке побрел на кухню. Вообще-то фирменный напиток францисканцев – изобретенное ими шампанское, но мне совсем не хотелось пузырьков. Еле живому лекарю для поднятия духа срочно требовалась рюмка-другая выдержанного коньяку.
   На лестнице я остановился, вспомнив зеленое пламя ее глаз. Почудилось, или в самой их глубине и впрямь затаилась тревога? Проклятая кровь стекала со лба, а потому я плохо разглядел, да и голова гудела как колокол после удара гардой по затылку.
   Шмыгавшие мимо слуги недоуменно косились на ветхий гобелен, перед которым я застыл с глупой улыбкой. Очнулся я, когда словно из-под воды глухо взревели трубы, извещая о прибытии гостей. Дико покосился на старый коврик перед глазами, посвященный рождению дедушки нынешнего хозяина замка Кудре, престарелого графа де Гокур, и, чертыхнувшись, поспешил во двор.
   Пока я ковылял по длинной винтовой лестнице, владелец замка распорядился запустить гостей. Тяжелая кованная решетка, установленная сразу за воротами, с диким визгом медленно поползла вверх. Замковые ворота с протяжным скрежетом распахнулись. Все присутствующие во дворе заметно морщились, но не нашлось ни одного, кто упрекнул бы стражу за небрежение.