Страница:
– Хорошо, мама, – наконец заявляет Клод. – Я приму герра Армуаза в качестве своего доктора. – И с язвительной усмешкой добавляет: – Хотя такой представительный господин принес бы гораздо больше пользы на поле боя, с оружием в руках выступив против англичан. Возможно, он слишком робок?
Я молчу с каменным лицом, не хватало еще вступать в перепалки со вздорной девицей на глазах у королевы. Та лукаво улыбается, успокаивающе говорит:
– Не волнуйся, Клод. Франция – страна, где проживает огромное количество храбрых мужчин. Надо только собрать их вместе и указать, куда им идти. Остальное они сделают сами.
Тем же вечером разряженный как павлин лакей передает мне приказ госпожи графини немедленно прибыть к дворцовой церкви. В задумчивости я прогуливаюсь перед входом, когда высокие двери медленно распахиваются и из них выскальзывает знакомая стройная фигура. Легким кивком графиня приветствует меня, я пристраиваюсь рядом, медленным шагом мы идем через парк по направлению к дворцу.
– Как вы стали доктором, Робер? – наконец любопытствует Клод. – Я всегда считала, что доктор – это почтенный пожилой человек, который двигается неторопливо, говорит хорошо подумав, сам вид его внушает доверие и почтение. А вы, несмотря на внушительную фигуру, всего лишь мальчишка. Вам еще учиться и учиться. Вот у герра Штюбфе есть ученик, так он старше вас лет на пять.
«Ишь пригрелся на теплом месте, – с осуждением думаю я. – Тебя бы на пару лет на „скорую“, живо бы набрался необходимого опыта. А то торчат до седых волос в учениках, дискредитируют профессию».
– С детства мечтал лечить людей, – терпеливо говорю я, – а мечты обязательно сбываются, хоть и не так, как ты себе представлял.
Клод произносит какую-то длинную фразу на певучем языке, я в растерянности молчу. Девушка переходит на другой язык, третий. Тонкие брови ползут все выше и выше, наконец графиня презрительно улыбается:
– Да что вы за доктор такой?
– Дипломированный, – сухо заявляю я.
А что, мой фельдшерский диплом вполне может быть засчитан здесь в качестве докторского. Вот освободим Париж, открою там лучшую врачебную клинику, стану доктором медицинских наук и почетным академиком Сорбонны. Так уж случилось, что на данный конкретный момент я самый компетентный медицинский специалист во всем мире. Но не будешь же это объяснять самоуверенной девчонке, что, спесиво задрав хорошенький носик, плавно вышагивает рядом? Та или поймет не так, или примет за сумасшедшего, есть и худший вариант – за колдуна.
В принципе, здесь смотрят на алхимиков, астрологов, гадалок и магов сквозь пальцы, иногда пытаясь извлечь некую пользу из тайных знаний. Уточнить счастливый день для свадьбы, узнать, когда отправляться в дальнее и опасное путешествие, да мало ли что захочет узнать человек? Но стоит проползти гадкому слушку, что ты якшаешься с темными силами, как недремлющая инквизиция мигом берет тебя на заметку. Святые отцы не так просты, как о них рассказывают. Они не будут тут же вламываться в дом и устраивать обыск, сначала присмотрятся и понаблюдают, а потом уж решат, имеется в слухах рациональное зерно или нет.
Чтобы раз и навсегда закрыть тему, с металлом в голосе я добавляю:
– Врачебная коллегия Тулузы признала меня полноправным лекарем, разрешив оказывать медицинскую помощь на всей территории Французского королевства, а буде его границы раздвинутся, так и в новых пределах.
Разумеется, я говорю чистую правду. Меня вполне официально произвели во врачи, «легенду» готовили францисканцы, настоящие мастера своего дела. Я с изумлением узнал, что прошел семилетний курс обучения в гильдии врачевателей Тулузы, о чем имеется соответствующая запись в местном муниципалитете.
– Если вы настоящий врач, как вы можете не знать испанский, немецкий или латынь? Чему же вас там учили?
Вот ехидна! Не успеваю я открыть рот, чтобы достойно ответить на злобные происки, как та продолжает:
– Я, кажется, догадалась: из-за бушующей войны был набор на обучение по сокращенной программе, на военных ветеринаров! Гребли всех подряд, невзирая на желание и способности. Вот вы и не успели ничему научиться, бедняжка. Ничего, я попрошу герра Штюбфе, он подучит вас хоть чему-то за оставшееся время.
«Ах так, – стискиваю я зубы, – ну ладно».
– Говорят ли вашей образованной светлости что-нибудь следующие слова: «хинди руси пхай-пхай» или «харе Кришна, харе Рама»? – холодно любопытствую я и тут же поясняю: – Это на хинди, главном языке Индии. Есть такая страна на Востоке, сама не очень большая, размером примерно как вся Европа. Зато народу там проживает раза в три-четыре больше, чем во всей Франции.
Клод недоверчиво сдвигает тонкие брови.
– Если желаете, могу изъясниться на языке Beликого княжества Литовского или Золотой Орды, – радушно предлагаю я. – Вместе эти две страны до площади намного больше всей Европы. Вторую еще иногда называют царством пресвитера Иоанна.
Если на ломаном хинди я бросил пару фраз из чистого баловства, то ведущий язык остальных двух держав – русский. Да и население там процентов на девяносто – восточные славяне.
Презрительно фыркнув, Клод спасается бегством: высоко задрав точеный носик, она отворачивается и, подобрав пышные юбки, гордо выступает к выходу из дворцового парка. Почему-то мне кажется, что она впечатлилась моими познаниями. Некое тревожное ощущение беспокоит меня: непонятно, отчего я не могу спокойно сносить ее шпильки?
Подумаешь, да она на десять лет меня моложе, а по жизненному опыту – на пятьсот. Ей и в жизни не представить, что такое самолет или подводная лодка, телевизор или Интернет. А если бы Клод хоть раз увидела широкоформатный фильм на экране размером с пятиэтажку, то язык проглотила бы точно. Я, помню, чуть не проглотил.
Следующим утром меня вызывают к герцогу. Людовику Баварскому на днях исполнилось шестьдесят два, в пятнадцатом веке более чем преклонный возраст. Но владыка Баварии, полжизни проведший в военных походах, и не думает собираться на пенсию. Пока я скромно стою у замерзшего окна, напротив трофейных доспехов, герцог, подобно гигантскому шмелю, безостановочно кружит по кабинету. От зычного рева дребезжат стекла, я незаметно морщусь, а личный секретарь герцога даже глазом не моргнет, записывает за хозяином как проклятый.
Как и прочие покои в замке, кабинет прямо кричит, что здесь обитают властители, повелителя и прочие сатрапы. Все позолочено, в парчовых тканях, трофейных сарацинских коврах и дорогущем фарфоре. Даже огромный камин облицован итальянской плиткой, что вывезена из раскопанного римского поселения. Правда, в кабинете герцога эта мишура отодвинута на задний план дорогим оружием, в изобилии развешанным по всем стенам чуть ли не до потолка.
Самая любопытная часть декора – это трофейные доспехи, добытые потом и кровью на войнах и рыцарских турнирах. За бурную жизнь герцог успел поучаствовать в двухстах с лишним турнирах и тридцати двух военных кампаниях. Разумеется, если бы в кабинете присутствовали все трофейные доспехи, под него пришлось бы отвести дворец целиком. Здесь же оставили железную шкуру восьмеро герцогов, два короля, три восточных полководца с трудными именами и, внимание, архиепископ Туринский, гордость коллекции Людовика.
Сразу замечу, что под захваченные знамена, штандарты, знаки и стяги в замке отведено специальное просторное помещение.
– Да, вот еще, – добавляет герцог требовательно. – Раз уж деревня Домреми дотла разорена бургундцами, необходимо вновь ее заселить. Подберите пять десятков бывших воинов. Из тех, что вышли в отставку, но ввиду недостаточного жалованья так и не смогли купить себе дом, а потому ютятся у детей и родных. Всем предоставить деньги на постройку домов и обзаведение хозяйством... Найти приличный дом для семьи Трюшо, там будет постоянно проживать... – Герцог делает паузу, поднимает голову и спрашивает деловито: – А кстати, кто будет там проживать, хранить память о народной героине и отвечать на вопросы любопытствующих? Имейте в виду, в деревню обязательно потянутся паломники.
– Слушаюсь, ваша светлость, – почтительно отвечает секретарь, лихорадочно перебирая исписанные листы. – У нас имеются родители самого почтенного вида, вы их уже видели, а также подобрана двоюродная сестра нашей... э-э... Жанны.
Невысокий худощавый человек решительно кивает сам себе, старательно продолжает:
– Девушки дружат с детства, ваша светлость, ну прямо не разлей вода! Кузина выучила назубок дюжину утвержденных лично королевой Изабеллой историй о мелких забавных и печальных, но весьма поучительных происшествиях, что произошли с девочками в детстве. Тем не менее рассказы рисуют облик очень привлекательный, светлый и даже, не побоюсь этого слова, одухотворенный.
– Ну-ну, прохвост, – рыкает герцог, – лично проследи, чтобы девка вконец не завралась! Никаких там ангелов, что вились как мухи вокруг хижины при ее рождении, и тому подобной ерунды. Все должно быть просто и элегантно, как... – Он поискал подходящее слово, тут же нашел, для убедительности ткнув пальцем: – Как вот этот клинок! Не то не получит от меня не только мужа, но и обещанного приданого!
– Слушаюсь, мой господин, – низко кланяется секретарь.
– Затем, – уверенно продолжил инструктаж герцог, – проследи, чтобы все переселенцы могли на Библии поклясться, что знают семью Трюшо на протяжении долгих лет. Кто там священником?
– Старый кюре недавно умер, от возраста...
– Нового чтобы прислали из францисканцев.
– Будет сделано.
– Ну вот, вроде бы и все, – неуверенно тянет герцог, сосредоточенно морща высокий лоб. – Если что вспомню, вызову. Теперь ступай.
С почтительным поклоном секретарь герцога выходит, оставляя нас наедине. Людовик Баварский медленно поворачивается ко мне, пару минут пристально изучает выпуклыми синими глазами, что с возрастом несколько потускнели, напоминая нынче осеннее небо.
– Теперь о вас, господин де Могуле, – начинает он.
– Шевалье де Армуаз, – деликатно поправляю я властелина Баварии.
– Да, извините, ведь и вправду... – Герцог машинально чешет левую бровь, хищно улыбается, отчего-то сразу напомнив большую белую акулу из передач «Дискавери». – Как с человеком благородного происхождения, да к тому же рыцарем, я не буду долго рассусоливать. Отечество в опасности и так далее, понимаете?
– Родина-мать зовет, – подсказываю я с самым серьезным видом.
– Как? – удивляется герцог. Немного подумав, мотает головой: – Нет, лучше не надо. Не знаю, как там у сарацин, но у баварцев, как и у французов, родня считается по отцу. Родство по матери сейчас непопулярно, их недавно опять отовсюду изгнали.
Я коротко киваю, помню со школы, что первые гетто появились именно в средневековых городах.
– Разумеется, нам больше пригодились бы рыцари на поле брани, – с серьезным видом заявляет герцог, – но сестра убедила меня, что вы с вашими талантами больше сгодитесь в роли... – Герцог мнется, подыскивая подходящее слово.
– Доктора и опекуна, – подсказываю я.
– Вот-вот, – с облегчением кивает Людовик, – и присматривайте там за ней как следует!
Забавное время эта эпоха рыцарства, отчего-то представители почетных в будущем профессий тут вызывают лишь брезгливые полуулыбки. Если в двадцать первом веке шпион звучит гордо, а киллер – так и вообще круто, чуть ли не круче банкира, что по сути тот же ростовщик, то в пятнадцатом веке за брошенные в лицо неосторожные слова могут и на дуэль вызвать. Понятно, что не с моим рылом соваться с грязными ногами в калашный ряд, там своих таких навалом, к тому же герцог вовсе не хочет меня обидеть. Но все-таки одно дело – бросить резкое слово в лицо простому человеку, совсем другое – рыцарю. Шевалье – это намного выше, чем просто дворянин, это как подтянутый и загорелый косметический хирург на фоне обычных неряшливых санитаров в засаленных халатах.
– У Клод будет при себе личная охрана, лучшие представители семьи, которая вот уже семь поколений защищает нашу династию.
– Ее «братья», – киваю в ответ.
– Дофин якобы возведет их в дворянство, двоих вообще решено принять в орден «Звезды», так им проще будет общаться с другими рыцарями в собранном войске, – продолжает герцог. – Вы же...
Разумеется, я прекрасно знаю, что надо делать, тем не менее Людовик Баварский инструктирует меня не менее двух часов. Он растил девушку с младенческих лет и ныне вполне обоснованно считает дочерью, а не племянницей. Родных сыновей у герцога трое, бастардов – добрый десяток, все удались в отца. Высокие, с налитыми силой плечами, стальные челюсти, прямой взгляд...
Но дочь только одна; хоть и приемная, Людовику она дороже родных сыновей. Последние недели герцог постоянно хмурится, часто вскипает, кажется, еще чуть-чуть и начнет рубить головы направо и налево. Он предпочел бы отправить на войну всех сыновей скопом, лишь бы Клод осталась с ним. Увы, это невозможно. Все в замке знают, что Людовик бесится оттого, что куда-то отсылает приемную дочь. Перепуганные слуги стараются поменьше показываться на глаза, шныряют по коридорам как привидения, такие же бесшумные и молчаливые.
Если и есть на свете человек, абсолютно равнодушный к кошачьему племени, так это я. В далеком детстве я страстно хотел иметь собаку. Как только я ни упрашивал черствых родителей, те ни за что не разрешали мне завести четырехлапого друга. А ведь судьба моя могла сложиться иначе. К примеру, вдохновившись общением с овчаром или доберманом (в то время иных пород я рядом с собой просто не видел), Роберт Смирнов мог стать ветеринаром или пограничником. И сейчас бы я, как дурак, мирно жил-поживал в двадцать первом веке, пользуясь всеми чудесами цивилизации – от Интернета до теплого клозета с мягкой туалетной бумагой!
Только повзрослев, наконец понимаешь, как глубоко правы бывают родители, даже если сами они о том и не подозревают! Ведь я мог и не повстречать Клод, самую чудесную девушку на свете! Она умерла бы в родном пятнадцатом веке, а я бы состарился в двадцать первом, одинокий и неприкаянный. Не это ли имел в виду тот чертов пенсионер, отправивший меня сюда, или то был ангел Божий?
Через два дня после последней ссоры мы мирно прогуливаемся по аллеям замкового парка. Ночью резко потеплело, оттого под ногами вместо белого снега хлюпает какая-то серая слякоть. Завтра Рождество, уже через неделю мы отправляемся в путь, оттого Клод желает поближе познакомиться с новым лекарем, какого подарила ей мать. Хочет поближе узнать человека, которому доверяет свое здоровье.
Неспешно беседуем о том о сем, когда я замечаю, что рядом с нами важно вышагивает худющий кот вороной масти, вид у него самый бандитский. Зверь свысока посматривает на окружающих, на шее шерсть смята, будто кот ухитрился стащить ошейник в последний момент, совсем как неверный муж обручальное кольцо. Сделав с нами пару кругов по парку, кот безропотно заходит на третий.
– Какая прелесть, – восхищается Клод, – какое похвальное упорство!
– Ни разу не видел, чтобы коты так себя вели, – в растерянности признаюсь я. – Думал, такое поведение присуще собакам.
– О, вы любите животных? – с непонятной интонацией восклицает Клод.
– Вообще-то да, – признаюсь я.
– Внимание, поставим опыт, – поднимает она тонкий пальчик. – Сейчас расходимся в разные стороны, я хочу знать, за кем из нас следует это забавное создание.
У развилки Клод поворачивает направо, я иду налево. К моему немалому изумлению, кот держится рядом, как привязанный, зато девушка сверлит мою спину сердитыми глазами. Поймав недоуменный взгляд, Клод тут же отворачивается, продолжив прогулку с задранным носом. Любопытно, отчего она так сердится? Я останавливаюсь, холодно изучаю кота. Тот, выгнув спину, трется о мою ногу и хрипло мяучит. Мяуканье у него какое-то вульгарное, будто кот по-простецки предлагает: «Ну что, парень, пропустим по маленькой и к бабам?»
Я гляжу в задранную кверху морду и теряюсь. Несколько секунд проходит, прежде чем узнаю это лицо, ведь я не раз видал его прежде. Круглая, растянутая в стороны физиономия, сплющенный нос, широко расставленные наглые, слегка навыкате глаза. Общее выражение страшно далеко от слова «интеллигентность». Именно эта морда блестяще изображена художником в книге «Ходжа Насреддин»; был там один Багдадский вор, какой в конце концов перевоспитался. Это что, реинкарнация?
– Ну и чего надо? – интересуюсь я без всякой любезности. – Я не могу взять тебя с собой, не проси, не та у меня жизнь. Так что вали от меня подобру-поздорову!
Кот внимательно выслушивает, независимо отворачивается и начинает вылизывать шерсть. Надо ли говорить, что следующий круг по парку зверь бандитской наружности вновь вышагивает рядом с нами? Наконец я прощаюсь с девушкой, галантно поцеловав на прощанье руку. Я аккуратно касаюсь губами нежной кожи, слабый цветочный аромат пьянит не хуже вина. Все-таки и в дворянстве есть своя прелесть, не так ли, шевалье Робер?
– До свидания, – звенит серебряный голос.
– До завтра, – улыбаюсь я: девушки любят веселых и находчивых.
– А как мы поступим с котом?
– Я все ему доходчиво объяснил. Уверен, зверек вернется в семью.
Я долго смотрю вслед удаляющейся Клод, а когда поворачиваюсь, кот с некоторой усталостью разглядывает мои сапоги.
– Ну и что с тобой делать? – размышляю я вслух: подобная настойчивость не может не тронуть самое черствое сердце самого завзятого собачника.
– Вот он, – азартно верещит пронзительный детский голос, – держи его!
Из-за поворота аллеи вылетают трое детей. Самому старшему – года четыре и ростом он вдвое больше кота, остальные поменьше, самому мелкому года два. С интересом оглядываюсь на зверя, но тот не так глуп, чтобы покорно ждать мучителей. Паническими скачками зверь мчится прямиком к густым кустам, надеясь обрести там спасение. В считанные секунды и охотники, и жертва скрываются из виду. Философски пожимаю плечами, значит, дружба не сложилась.
Через восемь дней небольшой отряд выезжает из Мюнхена. Прощание выходит недолгим, все наставления даны уже по сто раз, седельные сумки проверены и перепроверены, а потому герцог молча стоит на первой ступени лестницы, что ведет к парадному входу во дворец. Тоскующий взгляд его прикован к племяннице, которая и сама еле скрывает слезы, отворачивает застывшее лицо. Отъехав немного, я огладываюсь, герцог стоит все так же неподвижно, плечи по-стариковски опущены, тусклые блеклые глаза уставлены в землю.
Отчего-то я и сам чувствую, как холодная игла вонзается в самое сердце. Да ну, чепуха все это! Не существует никакой судьбы, рок – выдумка слабых и безвольных, мы сами вершим свой путь. Пусть и вообще не появится никакой крестьянки д'Арк, мне ясно одно – с Клод ничего подобного не случится! Отчего же так ноет сердце, неужели старею?
Путь наш лежит не на запад, где почти по прямой расположен Бурж, та дорога для гонцов. Мы движемся на север, по многочисленным германским королевствам, княжествам и баронствам. Некоторые столь малы, что, едва въехав, мы тут же выезжаем. Вообразите мое удивление, когда на первом же привале Клод достает из клетки смутно знакомого мне кота и начинает кормить с рук. Тот довольно мурлычет, в желтых бандитских глазах плещется нескрываемое обожание. Поймав недоумевающий взгляд, графиня независимо фыркает, нехотя признается:
– Не бросать же такого симпатичного зверя.
Я хмыкаю про себя, все мы, мужчины, одинаковы. Нам лишь бы прибиться к женщине, что кормит, поит, чешет и гладит. Коту здорово повезло, кто-то сильно ему ворожит!
– Как назвали?
– Кусакой. – На обычно строгом лице расцветает улыбка. Клод так хороша, что я невольно задерживаю дыхание.
Услышав знакомое имя, кот хрипло мяучит, настойчиво требуя добавки. Вот нахал!
– Ишь устроился, – улыбаюсь я, – дармоед.
В бок пихает младший из «братьев», Пьер де Ли. Малыш на голову выше меня, косая сажень в плечах, а рукояти двуручного меча едва достаточно для его широкой ладони.
– Слышал, тебя тоже проверяли? – подмигивает он заговорщицки.
– Проверяли?
– Ну да. Малышка Клод не так проста, как кажется на первый взгляд. Кусака достался ей незрячим котенком, а потому почитает нашу графиню за маму и вообще единственный свет в окошке. А Клод верит, что тот за версту чует негодяев и мерзавцев и ни за что не пойдет к ним на руки. Всех новых людей в своем окружении она проверяет Кусакой.
Ну и ну, вот хитрюга! «Первый раз его вижу... посмотрим, с кем он пойдет...» Я подмигиваю Кусаке сквозь прутья клетки, тот равнодушно зевает, сворачивается клубком.
Если бы знал тогда, что котяра жизнь отдаст за Клод, я бы отнесся к нему повнимательнее, добыл бы сливок хоть из-под земли, купил свежей рыбы, почесал за ухом. А так... ну кот и кот, женская игрушка и пустая забава. Да, по правде сказать, кто из нас не отдал бы жизнь ради этой девушки?
Через две недели мы прибываем на место. Лотар, старший сын и наследник герцога Баварского, неуверенно басит:
– Дальше я не могу вас провожать, отец настрого запретил въезжать во Францию. Вот за этой речушкой она, собственно, и начинается. Жан де Ли!
– Я здесь, ваша светлость. – «Старший брат» Жанны, ловко управляя мощным рыжим жеребцом одними коленями, подъезжает к Лотару.
– На том берегу командование отрядом переходит к тебе. Помните, что все вы – французы. За жизнь Клод... то есть Жанны, отвечаете головой! Вопросы?
Какие уж тут вопросы? Все по сто раз обговорено, утверждено и заучено. Мы осторожно въезжаем в холодную прозрачную воду, кони недоверчиво фыркают и дергают ушами, ноги ставят с осторожностью. Со стороны наш маленький отряд из пятерых всадников ничем не отличается от многих сотен подобных отрядов, с легкостью пересекающих неохраняемые границы некогда самой сильной европейской державы.
Поднявшись на высокий холм, откуда прекрасные долины Шампани просматриваются на добрых пять миль, мы оглядываемся в последний раз. На том берегу рыцарский отряд стоит неподвижно, щедро разбрасывая солнечные зайчики от сияющей брони. Преданный сын не может нарушить строгий запрет отца, но и оставить нас одних он не в силах. Наконец стальной кулак медленно вытягивается в длинную ленту; извиваясь, подобно удаву, отряд сопровождения исчезает в густом германском лесу. Отныне мы предоставлены сами себе. Пять человек, от которых зависит будущее всей страны.
Деревня Домреми, «родина» нашей Жанны, лежит в десяти лье от границы. Верный союзник англичан, бургундцы сожгли ее дотла месяцев десять назад, не пощадив ни старого ни малого. Аккуратные баварцы восстановили деревню целиком. Зря я беспокоился: через час после того, как мы пересекли границу, мы повстречались с патрулем ветеранов. Германцы отличаются не только воинственностью, но и крайней дисциплинированностью. Вряд ли бургундцам вновь удастся спалить деревню, бывшие воины герцога Баварского начеку.
На следующий день мы прибыли в город Вокулер, редкий островок безопасности среди захваченных англичанами земель. Комендант, шевалье Робер де Бодрикур, давний сторонник партии арманьяков, устроил долгожданной гостье пышную встречу. Слухи о прибытии предсказанной спасительницы широко разнеслись по всей округе, целыми деревнями люди побросали дома и хозяйство, съехались в Вокулер.
Встреча похожа на бразильский карнавал, именно так я себе его и представляю. Улицы города увешаны знаменами, вымпелами и транспарантами, на центральную площадь выкачены бочки с вином. Тут же пылают громадные костры, на которых целиком жарят быков, баранов и здоровенных клыкастых кабанов. Горожане и крестьяне окрестных деревень, ремесленники и купцы, дворяне и прислуга – все в лучших одеждах, причесанные и надушенные. Женщины в нарядных разноцветных платьях с пышными юбками, дворянки надели модные остроконечные шапки с привязанными кисейными шарфами, остальные в чепцах.
На руках держат детей, азартно тычут пальцами в проезжающую процессию. Я еду в самом хвосте, уже расслабившись, весело машу в ответ; уставший конь еле переставляет копыта. За три мили до города я выехал вперед, чтобы проверить дорогу и предупредить о нашем прибытии. Все вышло как нельзя лучше, Клод доехала до Вокулера живой и здоровой. Понятно, это лишь первая ступенька, а лестница ой как крута, ну так жизнь и состоит вся из маленьких шажков.
Рядом худой мужчина с серым лицом – от изрядно потертой одежды за три метра воняет свежей краской – поднимает девочку лет пяти:
– Смотри внимательней, Мишель, вот та красавица и есть святая Дева.
– Жанна? – требовательно уточняет ребенок.
– Да, Дева Жанна из семьи Арков, – торжественно отвечает ремесленник.
Я благостно киваю, пока до меня не доходит. Пошатнувшись, я еле успеваю ухватиться за луку седла, яростно мотаю головой, разгоняя подступающую темноту. Уши сверлит комариный звон, будто целая сотня крылатых кровопийц забралась под череп. Это что, ночной кошмар или все наяву? Еле справившись с накатившей слабостью, соскакиваю на мостовую, цепко хватаю мужчину за рукав.
– Я здесь проездом, добрый человек, – искательно улыбаюсь ему, – что вы сегодня празднуете?
Глянув свысока, тот охотно объясняет, что сегодня в Вокулер пожаловала во плоти сама святая Катерина, приняв облик простой крестьянской девушки. Зовут пастушку Жанной. Святые говорили с ней с детства, возлюбив девушку за безгрешный образ мыслей и истовую веру. Все эти подробности я пропускаю мимо ушей, дождавшись наконец главного:
Я молчу с каменным лицом, не хватало еще вступать в перепалки со вздорной девицей на глазах у королевы. Та лукаво улыбается, успокаивающе говорит:
– Не волнуйся, Клод. Франция – страна, где проживает огромное количество храбрых мужчин. Надо только собрать их вместе и указать, куда им идти. Остальное они сделают сами.
Тем же вечером разряженный как павлин лакей передает мне приказ госпожи графини немедленно прибыть к дворцовой церкви. В задумчивости я прогуливаюсь перед входом, когда высокие двери медленно распахиваются и из них выскальзывает знакомая стройная фигура. Легким кивком графиня приветствует меня, я пристраиваюсь рядом, медленным шагом мы идем через парк по направлению к дворцу.
– Как вы стали доктором, Робер? – наконец любопытствует Клод. – Я всегда считала, что доктор – это почтенный пожилой человек, который двигается неторопливо, говорит хорошо подумав, сам вид его внушает доверие и почтение. А вы, несмотря на внушительную фигуру, всего лишь мальчишка. Вам еще учиться и учиться. Вот у герра Штюбфе есть ученик, так он старше вас лет на пять.
«Ишь пригрелся на теплом месте, – с осуждением думаю я. – Тебя бы на пару лет на „скорую“, живо бы набрался необходимого опыта. А то торчат до седых волос в учениках, дискредитируют профессию».
– С детства мечтал лечить людей, – терпеливо говорю я, – а мечты обязательно сбываются, хоть и не так, как ты себе представлял.
Клод произносит какую-то длинную фразу на певучем языке, я в растерянности молчу. Девушка переходит на другой язык, третий. Тонкие брови ползут все выше и выше, наконец графиня презрительно улыбается:
– Да что вы за доктор такой?
– Дипломированный, – сухо заявляю я.
А что, мой фельдшерский диплом вполне может быть засчитан здесь в качестве докторского. Вот освободим Париж, открою там лучшую врачебную клинику, стану доктором медицинских наук и почетным академиком Сорбонны. Так уж случилось, что на данный конкретный момент я самый компетентный медицинский специалист во всем мире. Но не будешь же это объяснять самоуверенной девчонке, что, спесиво задрав хорошенький носик, плавно вышагивает рядом? Та или поймет не так, или примет за сумасшедшего, есть и худший вариант – за колдуна.
В принципе, здесь смотрят на алхимиков, астрологов, гадалок и магов сквозь пальцы, иногда пытаясь извлечь некую пользу из тайных знаний. Уточнить счастливый день для свадьбы, узнать, когда отправляться в дальнее и опасное путешествие, да мало ли что захочет узнать человек? Но стоит проползти гадкому слушку, что ты якшаешься с темными силами, как недремлющая инквизиция мигом берет тебя на заметку. Святые отцы не так просты, как о них рассказывают. Они не будут тут же вламываться в дом и устраивать обыск, сначала присмотрятся и понаблюдают, а потом уж решат, имеется в слухах рациональное зерно или нет.
Чтобы раз и навсегда закрыть тему, с металлом в голосе я добавляю:
– Врачебная коллегия Тулузы признала меня полноправным лекарем, разрешив оказывать медицинскую помощь на всей территории Французского королевства, а буде его границы раздвинутся, так и в новых пределах.
Разумеется, я говорю чистую правду. Меня вполне официально произвели во врачи, «легенду» готовили францисканцы, настоящие мастера своего дела. Я с изумлением узнал, что прошел семилетний курс обучения в гильдии врачевателей Тулузы, о чем имеется соответствующая запись в местном муниципалитете.
– Если вы настоящий врач, как вы можете не знать испанский, немецкий или латынь? Чему же вас там учили?
Вот ехидна! Не успеваю я открыть рот, чтобы достойно ответить на злобные происки, как та продолжает:
– Я, кажется, догадалась: из-за бушующей войны был набор на обучение по сокращенной программе, на военных ветеринаров! Гребли всех подряд, невзирая на желание и способности. Вот вы и не успели ничему научиться, бедняжка. Ничего, я попрошу герра Штюбфе, он подучит вас хоть чему-то за оставшееся время.
«Ах так, – стискиваю я зубы, – ну ладно».
– Говорят ли вашей образованной светлости что-нибудь следующие слова: «хинди руси пхай-пхай» или «харе Кришна, харе Рама»? – холодно любопытствую я и тут же поясняю: – Это на хинди, главном языке Индии. Есть такая страна на Востоке, сама не очень большая, размером примерно как вся Европа. Зато народу там проживает раза в три-четыре больше, чем во всей Франции.
Клод недоверчиво сдвигает тонкие брови.
– Если желаете, могу изъясниться на языке Beликого княжества Литовского или Золотой Орды, – радушно предлагаю я. – Вместе эти две страны до площади намного больше всей Европы. Вторую еще иногда называют царством пресвитера Иоанна.
Если на ломаном хинди я бросил пару фраз из чистого баловства, то ведущий язык остальных двух держав – русский. Да и население там процентов на девяносто – восточные славяне.
Презрительно фыркнув, Клод спасается бегством: высоко задрав точеный носик, она отворачивается и, подобрав пышные юбки, гордо выступает к выходу из дворцового парка. Почему-то мне кажется, что она впечатлилась моими познаниями. Некое тревожное ощущение беспокоит меня: непонятно, отчего я не могу спокойно сносить ее шпильки?
Подумаешь, да она на десять лет меня моложе, а по жизненному опыту – на пятьсот. Ей и в жизни не представить, что такое самолет или подводная лодка, телевизор или Интернет. А если бы Клод хоть раз увидела широкоформатный фильм на экране размером с пятиэтажку, то язык проглотила бы точно. Я, помню, чуть не проглотил.
Следующим утром меня вызывают к герцогу. Людовику Баварскому на днях исполнилось шестьдесят два, в пятнадцатом веке более чем преклонный возраст. Но владыка Баварии, полжизни проведший в военных походах, и не думает собираться на пенсию. Пока я скромно стою у замерзшего окна, напротив трофейных доспехов, герцог, подобно гигантскому шмелю, безостановочно кружит по кабинету. От зычного рева дребезжат стекла, я незаметно морщусь, а личный секретарь герцога даже глазом не моргнет, записывает за хозяином как проклятый.
Как и прочие покои в замке, кабинет прямо кричит, что здесь обитают властители, повелителя и прочие сатрапы. Все позолочено, в парчовых тканях, трофейных сарацинских коврах и дорогущем фарфоре. Даже огромный камин облицован итальянской плиткой, что вывезена из раскопанного римского поселения. Правда, в кабинете герцога эта мишура отодвинута на задний план дорогим оружием, в изобилии развешанным по всем стенам чуть ли не до потолка.
Самая любопытная часть декора – это трофейные доспехи, добытые потом и кровью на войнах и рыцарских турнирах. За бурную жизнь герцог успел поучаствовать в двухстах с лишним турнирах и тридцати двух военных кампаниях. Разумеется, если бы в кабинете присутствовали все трофейные доспехи, под него пришлось бы отвести дворец целиком. Здесь же оставили железную шкуру восьмеро герцогов, два короля, три восточных полководца с трудными именами и, внимание, архиепископ Туринский, гордость коллекции Людовика.
Сразу замечу, что под захваченные знамена, штандарты, знаки и стяги в замке отведено специальное просторное помещение.
– Да, вот еще, – добавляет герцог требовательно. – Раз уж деревня Домреми дотла разорена бургундцами, необходимо вновь ее заселить. Подберите пять десятков бывших воинов. Из тех, что вышли в отставку, но ввиду недостаточного жалованья так и не смогли купить себе дом, а потому ютятся у детей и родных. Всем предоставить деньги на постройку домов и обзаведение хозяйством... Найти приличный дом для семьи Трюшо, там будет постоянно проживать... – Герцог делает паузу, поднимает голову и спрашивает деловито: – А кстати, кто будет там проживать, хранить память о народной героине и отвечать на вопросы любопытствующих? Имейте в виду, в деревню обязательно потянутся паломники.
– Слушаюсь, ваша светлость, – почтительно отвечает секретарь, лихорадочно перебирая исписанные листы. – У нас имеются родители самого почтенного вида, вы их уже видели, а также подобрана двоюродная сестра нашей... э-э... Жанны.
Невысокий худощавый человек решительно кивает сам себе, старательно продолжает:
– Девушки дружат с детства, ваша светлость, ну прямо не разлей вода! Кузина выучила назубок дюжину утвержденных лично королевой Изабеллой историй о мелких забавных и печальных, но весьма поучительных происшествиях, что произошли с девочками в детстве. Тем не менее рассказы рисуют облик очень привлекательный, светлый и даже, не побоюсь этого слова, одухотворенный.
– Ну-ну, прохвост, – рыкает герцог, – лично проследи, чтобы девка вконец не завралась! Никаких там ангелов, что вились как мухи вокруг хижины при ее рождении, и тому подобной ерунды. Все должно быть просто и элегантно, как... – Он поискал подходящее слово, тут же нашел, для убедительности ткнув пальцем: – Как вот этот клинок! Не то не получит от меня не только мужа, но и обещанного приданого!
– Слушаюсь, мой господин, – низко кланяется секретарь.
– Затем, – уверенно продолжил инструктаж герцог, – проследи, чтобы все переселенцы могли на Библии поклясться, что знают семью Трюшо на протяжении долгих лет. Кто там священником?
– Старый кюре недавно умер, от возраста...
– Нового чтобы прислали из францисканцев.
– Будет сделано.
– Ну вот, вроде бы и все, – неуверенно тянет герцог, сосредоточенно морща высокий лоб. – Если что вспомню, вызову. Теперь ступай.
С почтительным поклоном секретарь герцога выходит, оставляя нас наедине. Людовик Баварский медленно поворачивается ко мне, пару минут пристально изучает выпуклыми синими глазами, что с возрастом несколько потускнели, напоминая нынче осеннее небо.
– Теперь о вас, господин де Могуле, – начинает он.
– Шевалье де Армуаз, – деликатно поправляю я властелина Баварии.
– Да, извините, ведь и вправду... – Герцог машинально чешет левую бровь, хищно улыбается, отчего-то сразу напомнив большую белую акулу из передач «Дискавери». – Как с человеком благородного происхождения, да к тому же рыцарем, я не буду долго рассусоливать. Отечество в опасности и так далее, понимаете?
– Родина-мать зовет, – подсказываю я с самым серьезным видом.
– Как? – удивляется герцог. Немного подумав, мотает головой: – Нет, лучше не надо. Не знаю, как там у сарацин, но у баварцев, как и у французов, родня считается по отцу. Родство по матери сейчас непопулярно, их недавно опять отовсюду изгнали.
Я коротко киваю, помню со школы, что первые гетто появились именно в средневековых городах.
– Разумеется, нам больше пригодились бы рыцари на поле брани, – с серьезным видом заявляет герцог, – но сестра убедила меня, что вы с вашими талантами больше сгодитесь в роли... – Герцог мнется, подыскивая подходящее слово.
– Доктора и опекуна, – подсказываю я.
– Вот-вот, – с облегчением кивает Людовик, – и присматривайте там за ней как следует!
Забавное время эта эпоха рыцарства, отчего-то представители почетных в будущем профессий тут вызывают лишь брезгливые полуулыбки. Если в двадцать первом веке шпион звучит гордо, а киллер – так и вообще круто, чуть ли не круче банкира, что по сути тот же ростовщик, то в пятнадцатом веке за брошенные в лицо неосторожные слова могут и на дуэль вызвать. Понятно, что не с моим рылом соваться с грязными ногами в калашный ряд, там своих таких навалом, к тому же герцог вовсе не хочет меня обидеть. Но все-таки одно дело – бросить резкое слово в лицо простому человеку, совсем другое – рыцарю. Шевалье – это намного выше, чем просто дворянин, это как подтянутый и загорелый косметический хирург на фоне обычных неряшливых санитаров в засаленных халатах.
– У Клод будет при себе личная охрана, лучшие представители семьи, которая вот уже семь поколений защищает нашу династию.
– Ее «братья», – киваю в ответ.
– Дофин якобы возведет их в дворянство, двоих вообще решено принять в орден «Звезды», так им проще будет общаться с другими рыцарями в собранном войске, – продолжает герцог. – Вы же...
Разумеется, я прекрасно знаю, что надо делать, тем не менее Людовик Баварский инструктирует меня не менее двух часов. Он растил девушку с младенческих лет и ныне вполне обоснованно считает дочерью, а не племянницей. Родных сыновей у герцога трое, бастардов – добрый десяток, все удались в отца. Высокие, с налитыми силой плечами, стальные челюсти, прямой взгляд...
Но дочь только одна; хоть и приемная, Людовику она дороже родных сыновей. Последние недели герцог постоянно хмурится, часто вскипает, кажется, еще чуть-чуть и начнет рубить головы направо и налево. Он предпочел бы отправить на войну всех сыновей скопом, лишь бы Клод осталась с ним. Увы, это невозможно. Все в замке знают, что Людовик бесится оттого, что куда-то отсылает приемную дочь. Перепуганные слуги стараются поменьше показываться на глаза, шныряют по коридорам как привидения, такие же бесшумные и молчаливые.
Если и есть на свете человек, абсолютно равнодушный к кошачьему племени, так это я. В далеком детстве я страстно хотел иметь собаку. Как только я ни упрашивал черствых родителей, те ни за что не разрешали мне завести четырехлапого друга. А ведь судьба моя могла сложиться иначе. К примеру, вдохновившись общением с овчаром или доберманом (в то время иных пород я рядом с собой просто не видел), Роберт Смирнов мог стать ветеринаром или пограничником. И сейчас бы я, как дурак, мирно жил-поживал в двадцать первом веке, пользуясь всеми чудесами цивилизации – от Интернета до теплого клозета с мягкой туалетной бумагой!
Только повзрослев, наконец понимаешь, как глубоко правы бывают родители, даже если сами они о том и не подозревают! Ведь я мог и не повстречать Клод, самую чудесную девушку на свете! Она умерла бы в родном пятнадцатом веке, а я бы состарился в двадцать первом, одинокий и неприкаянный. Не это ли имел в виду тот чертов пенсионер, отправивший меня сюда, или то был ангел Божий?
Через два дня после последней ссоры мы мирно прогуливаемся по аллеям замкового парка. Ночью резко потеплело, оттого под ногами вместо белого снега хлюпает какая-то серая слякоть. Завтра Рождество, уже через неделю мы отправляемся в путь, оттого Клод желает поближе познакомиться с новым лекарем, какого подарила ей мать. Хочет поближе узнать человека, которому доверяет свое здоровье.
Неспешно беседуем о том о сем, когда я замечаю, что рядом с нами важно вышагивает худющий кот вороной масти, вид у него самый бандитский. Зверь свысока посматривает на окружающих, на шее шерсть смята, будто кот ухитрился стащить ошейник в последний момент, совсем как неверный муж обручальное кольцо. Сделав с нами пару кругов по парку, кот безропотно заходит на третий.
– Какая прелесть, – восхищается Клод, – какое похвальное упорство!
– Ни разу не видел, чтобы коты так себя вели, – в растерянности признаюсь я. – Думал, такое поведение присуще собакам.
– О, вы любите животных? – с непонятной интонацией восклицает Клод.
– Вообще-то да, – признаюсь я.
– Внимание, поставим опыт, – поднимает она тонкий пальчик. – Сейчас расходимся в разные стороны, я хочу знать, за кем из нас следует это забавное создание.
У развилки Клод поворачивает направо, я иду налево. К моему немалому изумлению, кот держится рядом, как привязанный, зато девушка сверлит мою спину сердитыми глазами. Поймав недоуменный взгляд, Клод тут же отворачивается, продолжив прогулку с задранным носом. Любопытно, отчего она так сердится? Я останавливаюсь, холодно изучаю кота. Тот, выгнув спину, трется о мою ногу и хрипло мяучит. Мяуканье у него какое-то вульгарное, будто кот по-простецки предлагает: «Ну что, парень, пропустим по маленькой и к бабам?»
Я гляжу в задранную кверху морду и теряюсь. Несколько секунд проходит, прежде чем узнаю это лицо, ведь я не раз видал его прежде. Круглая, растянутая в стороны физиономия, сплющенный нос, широко расставленные наглые, слегка навыкате глаза. Общее выражение страшно далеко от слова «интеллигентность». Именно эта морда блестяще изображена художником в книге «Ходжа Насреддин»; был там один Багдадский вор, какой в конце концов перевоспитался. Это что, реинкарнация?
– Ну и чего надо? – интересуюсь я без всякой любезности. – Я не могу взять тебя с собой, не проси, не та у меня жизнь. Так что вали от меня подобру-поздорову!
Кот внимательно выслушивает, независимо отворачивается и начинает вылизывать шерсть. Надо ли говорить, что следующий круг по парку зверь бандитской наружности вновь вышагивает рядом с нами? Наконец я прощаюсь с девушкой, галантно поцеловав на прощанье руку. Я аккуратно касаюсь губами нежной кожи, слабый цветочный аромат пьянит не хуже вина. Все-таки и в дворянстве есть своя прелесть, не так ли, шевалье Робер?
– До свидания, – звенит серебряный голос.
– До завтра, – улыбаюсь я: девушки любят веселых и находчивых.
– А как мы поступим с котом?
– Я все ему доходчиво объяснил. Уверен, зверек вернется в семью.
Я долго смотрю вслед удаляющейся Клод, а когда поворачиваюсь, кот с некоторой усталостью разглядывает мои сапоги.
– Ну и что с тобой делать? – размышляю я вслух: подобная настойчивость не может не тронуть самое черствое сердце самого завзятого собачника.
– Вот он, – азартно верещит пронзительный детский голос, – держи его!
Из-за поворота аллеи вылетают трое детей. Самому старшему – года четыре и ростом он вдвое больше кота, остальные поменьше, самому мелкому года два. С интересом оглядываюсь на зверя, но тот не так глуп, чтобы покорно ждать мучителей. Паническими скачками зверь мчится прямиком к густым кустам, надеясь обрести там спасение. В считанные секунды и охотники, и жертва скрываются из виду. Философски пожимаю плечами, значит, дружба не сложилась.
Через восемь дней небольшой отряд выезжает из Мюнхена. Прощание выходит недолгим, все наставления даны уже по сто раз, седельные сумки проверены и перепроверены, а потому герцог молча стоит на первой ступени лестницы, что ведет к парадному входу во дворец. Тоскующий взгляд его прикован к племяннице, которая и сама еле скрывает слезы, отворачивает застывшее лицо. Отъехав немного, я огладываюсь, герцог стоит все так же неподвижно, плечи по-стариковски опущены, тусклые блеклые глаза уставлены в землю.
Отчего-то я и сам чувствую, как холодная игла вонзается в самое сердце. Да ну, чепуха все это! Не существует никакой судьбы, рок – выдумка слабых и безвольных, мы сами вершим свой путь. Пусть и вообще не появится никакой крестьянки д'Арк, мне ясно одно – с Клод ничего подобного не случится! Отчего же так ноет сердце, неужели старею?
Путь наш лежит не на запад, где почти по прямой расположен Бурж, та дорога для гонцов. Мы движемся на север, по многочисленным германским королевствам, княжествам и баронствам. Некоторые столь малы, что, едва въехав, мы тут же выезжаем. Вообразите мое удивление, когда на первом же привале Клод достает из клетки смутно знакомого мне кота и начинает кормить с рук. Тот довольно мурлычет, в желтых бандитских глазах плещется нескрываемое обожание. Поймав недоумевающий взгляд, графиня независимо фыркает, нехотя признается:
– Не бросать же такого симпатичного зверя.
Я хмыкаю про себя, все мы, мужчины, одинаковы. Нам лишь бы прибиться к женщине, что кормит, поит, чешет и гладит. Коту здорово повезло, кто-то сильно ему ворожит!
– Как назвали?
– Кусакой. – На обычно строгом лице расцветает улыбка. Клод так хороша, что я невольно задерживаю дыхание.
Услышав знакомое имя, кот хрипло мяучит, настойчиво требуя добавки. Вот нахал!
– Ишь устроился, – улыбаюсь я, – дармоед.
В бок пихает младший из «братьев», Пьер де Ли. Малыш на голову выше меня, косая сажень в плечах, а рукояти двуручного меча едва достаточно для его широкой ладони.
– Слышал, тебя тоже проверяли? – подмигивает он заговорщицки.
– Проверяли?
– Ну да. Малышка Клод не так проста, как кажется на первый взгляд. Кусака достался ей незрячим котенком, а потому почитает нашу графиню за маму и вообще единственный свет в окошке. А Клод верит, что тот за версту чует негодяев и мерзавцев и ни за что не пойдет к ним на руки. Всех новых людей в своем окружении она проверяет Кусакой.
Ну и ну, вот хитрюга! «Первый раз его вижу... посмотрим, с кем он пойдет...» Я подмигиваю Кусаке сквозь прутья клетки, тот равнодушно зевает, сворачивается клубком.
Если бы знал тогда, что котяра жизнь отдаст за Клод, я бы отнесся к нему повнимательнее, добыл бы сливок хоть из-под земли, купил свежей рыбы, почесал за ухом. А так... ну кот и кот, женская игрушка и пустая забава. Да, по правде сказать, кто из нас не отдал бы жизнь ради этой девушки?
Через две недели мы прибываем на место. Лотар, старший сын и наследник герцога Баварского, неуверенно басит:
– Дальше я не могу вас провожать, отец настрого запретил въезжать во Францию. Вот за этой речушкой она, собственно, и начинается. Жан де Ли!
– Я здесь, ваша светлость. – «Старший брат» Жанны, ловко управляя мощным рыжим жеребцом одними коленями, подъезжает к Лотару.
– На том берегу командование отрядом переходит к тебе. Помните, что все вы – французы. За жизнь Клод... то есть Жанны, отвечаете головой! Вопросы?
Какие уж тут вопросы? Все по сто раз обговорено, утверждено и заучено. Мы осторожно въезжаем в холодную прозрачную воду, кони недоверчиво фыркают и дергают ушами, ноги ставят с осторожностью. Со стороны наш маленький отряд из пятерых всадников ничем не отличается от многих сотен подобных отрядов, с легкостью пересекающих неохраняемые границы некогда самой сильной европейской державы.
Поднявшись на высокий холм, откуда прекрасные долины Шампани просматриваются на добрых пять миль, мы оглядываемся в последний раз. На том берегу рыцарский отряд стоит неподвижно, щедро разбрасывая солнечные зайчики от сияющей брони. Преданный сын не может нарушить строгий запрет отца, но и оставить нас одних он не в силах. Наконец стальной кулак медленно вытягивается в длинную ленту; извиваясь, подобно удаву, отряд сопровождения исчезает в густом германском лесу. Отныне мы предоставлены сами себе. Пять человек, от которых зависит будущее всей страны.
Деревня Домреми, «родина» нашей Жанны, лежит в десяти лье от границы. Верный союзник англичан, бургундцы сожгли ее дотла месяцев десять назад, не пощадив ни старого ни малого. Аккуратные баварцы восстановили деревню целиком. Зря я беспокоился: через час после того, как мы пересекли границу, мы повстречались с патрулем ветеранов. Германцы отличаются не только воинственностью, но и крайней дисциплинированностью. Вряд ли бургундцам вновь удастся спалить деревню, бывшие воины герцога Баварского начеку.
На следующий день мы прибыли в город Вокулер, редкий островок безопасности среди захваченных англичанами земель. Комендант, шевалье Робер де Бодрикур, давний сторонник партии арманьяков, устроил долгожданной гостье пышную встречу. Слухи о прибытии предсказанной спасительницы широко разнеслись по всей округе, целыми деревнями люди побросали дома и хозяйство, съехались в Вокулер.
Встреча похожа на бразильский карнавал, именно так я себе его и представляю. Улицы города увешаны знаменами, вымпелами и транспарантами, на центральную площадь выкачены бочки с вином. Тут же пылают громадные костры, на которых целиком жарят быков, баранов и здоровенных клыкастых кабанов. Горожане и крестьяне окрестных деревень, ремесленники и купцы, дворяне и прислуга – все в лучших одеждах, причесанные и надушенные. Женщины в нарядных разноцветных платьях с пышными юбками, дворянки надели модные остроконечные шапки с привязанными кисейными шарфами, остальные в чепцах.
На руках держат детей, азартно тычут пальцами в проезжающую процессию. Я еду в самом хвосте, уже расслабившись, весело машу в ответ; уставший конь еле переставляет копыта. За три мили до города я выехал вперед, чтобы проверить дорогу и предупредить о нашем прибытии. Все вышло как нельзя лучше, Клод доехала до Вокулера живой и здоровой. Понятно, это лишь первая ступенька, а лестница ой как крута, ну так жизнь и состоит вся из маленьких шажков.
Рядом худой мужчина с серым лицом – от изрядно потертой одежды за три метра воняет свежей краской – поднимает девочку лет пяти:
– Смотри внимательней, Мишель, вот та красавица и есть святая Дева.
– Жанна? – требовательно уточняет ребенок.
– Да, Дева Жанна из семьи Арков, – торжественно отвечает ремесленник.
Я благостно киваю, пока до меня не доходит. Пошатнувшись, я еле успеваю ухватиться за луку седла, яростно мотаю головой, разгоняя подступающую темноту. Уши сверлит комариный звон, будто целая сотня крылатых кровопийц забралась под череп. Это что, ночной кошмар или все наяву? Еле справившись с накатившей слабостью, соскакиваю на мостовую, цепко хватаю мужчину за рукав.
– Я здесь проездом, добрый человек, – искательно улыбаюсь ему, – что вы сегодня празднуете?
Глянув свысока, тот охотно объясняет, что сегодня в Вокулер пожаловала во плоти сама святая Катерина, приняв облик простой крестьянской девушки. Зовут пастушку Жанной. Святые говорили с ней с детства, возлюбив девушку за безгрешный образ мыслей и истовую веру. Все эти подробности я пропускаю мимо ушей, дождавшись наконец главного: