Страница:
— Ты уже наделал. Этот мулат — один из крупнейших предпринимателей в Анголе. У него полно родственников в правительстве. Собирается раздуть громадный скандал. У тебя один выход — побыстрее в джунгли. Только стопроцентный успех спасет тебя от трибунала. В следующий раз сперва выясняй, кому собираешься морду бить, — заключил Емельянов.
— Чего ему, своих баб мало? — пробурчал Рубцов.
— Ладно, закончили о бабах, дела ждут, — Емельянов отпустил Рубцова и подошел к Оливейре:
— Надеюсь, мы поняли друг друга?
Синяк под глазом мулата покрылся испариной, покорный взгляд выражал согласие.
Когда Емельянов и Рубцов появились в кабинете физиотерапии, Женька собрала на столе бумаги и безмолвно вышла.
— Не кипятись, Рубцов, — первым нарушил молчание Емельянов. — Всякое бывает. Панов согласен посмотреть сквозь пальцы на этот случай. Но и ты отслужить обязан.
— Мне служба не в тягость. Крепость возьму с первого захода. Дали бы мне взвод афганцев.
— С ума сошел? Забудь! Воевать — дело кубинцев и ангольцев.
Полковник Санчес вошел, что называется, на реплику. Емельянов торопился. Он уселся за стол, развернул маленькую, типографским способом напечатанную карту и обратился к собеседникам:
— Давайте-ка, мужики, повнимательнее следите за мной.
Длинным указательным пальцем принялся водить по карте.
— Приблизительно в этом месте вертолеты высаживают вас и чуть дальше команду спецназа.
— А почему не вместе? Ищи их потом в зарослях, — Рубцов решил с самого начала дать понять кубинцу, кто меж ними главный.
— Потому что с вами в вертолете летит профессор Вентура. Он не в курсе боевой операции. Для него это прогулка по Национальному парку с научной целью.
— Прикажете мне записаться в ботаники? — не унимался Рубцов.
Емельянов сделал вид, что пропустил замечание мимо ушей.
— Профессором будут заниматься майор Найденов и полковник Санчес.
Необходимо, чтобы Вентура довел вас до Старой крепости, после чего вы останетесь ждать отряд, а полковник Санчеc возьмет профессора на себя.
Рубцов удивленно посмотрел на безучастно молчавшего кубинского полковника. Тот слегка улыбнулся. Рубцову не понравилась его улыбка.
— Почему, я смогу и сам проводить профессора назад к вертолетам.
— Вертолетов уже не будет, — нехотя ответил Емельянов, словно речь шла о само собой разумеющемся.
Рубцов чуть не онемел. Их специально лишают возможности отступления? Но какого черта? Будут вертолеты или нет — Рубцов в любом случае не повернет назад. Но зачем же настолько ему не доверять и бросать в джунглях без всякого прикрытия? А как с ранеными? Да и потом — это глупо: раз уж вертолеты найдут место для посадки, пусть там и остаются.
Эти мысли подполковник оставил при себе, а Емельянову решил прочитать лекцию о том, как в Афгане выбрасывался десант и какие при этом должны быть порядки. Но Емельянов оборвал его на полуслове.
— Подполковник, вы должны выполнять приказы. И размышления ваши оставьте при себе.
Полковник Санчес спросил по-португальски, поскольку понял, что Рубцов не посвящен в сделку с вертолетами:
— Что решили с экипажами? Я своих не подставлю. У меня каждый пилот на учете.
Емельянов довольно улыбнулся. Он ждал этого вопроса и подготовил достойное решение возникшей проблемы. Генерал Панов поступил правильно, переложив на своего референта додумывание деталей переброски вертолетов.
Емельянов, не обращая внимания на Рубцова, обратился к кубинцу:
— Советским военнослужащим, как вам известно, дорогой полковник, запрещено принимать участие в любых боевых действиях. Поэтому вертолеты останутся на площадке приземления, а экипажи вернутся на дополнительном вертолете в Менонгу. Охранять же вертолеты придется вашим ребятам. Я не пойду на нарушение международных обязательств.
— Полностью снимаете с себя ответственность? Ваши летчики будут глушить самогон в расположении полковника Стреляного, а мои — перегонять машины неизвестно куда?
— Почему неизвестно? Если Оливейре не все мозги отбили, он предъявит маршрут. А хотите знать мое мнение, то вашим ребятам лучше всего остаться навсегда в гостях у господина Оливейры. Ради вашей же безопасности, полковник.
— Это подло, — еле выдавил из себя Санчес.
— Напротив, абсолютно логично. Операция в любом случае не обойдется без жертв. Потери в джунглях подсчитывать сложно. К тому же, полковник, пора задуматься о будущем. У меня твердое предчувствие, что недолго нам осталось крутиться в этой стране. Ох, недолго.
Рубцов не вслушивался в округлые звуки португальских слов, а исподволь наблюдал за Санчесом, которого, кстати, непонятно почему недолюбливал. Возможно, из-за такой же жесткости характера. Санчес имел устоявшуюся репутацию боевого офицера, идущего напролом в любой заварухе. Но, судя по выражению лица кубинского полковника, Рубцов мог предположить, что на его плечи взваливают больше, чем просто выполнение боевой задачи. Прямо перед носом подполковника идет какая-то хитрая игра, в нее почему-то не посвящают самого Рубцова, командующего операцией. «Опять небось политика», — подумал Рубцов и, скривившись словно от зубной боли, обратился к Емельянову:
— Вы и дальше собираетесь беседовать без меня?
— Закончили, — сказал по-русски Емельянов и добавил:
— Вы со мной согласны, Санчес?
Полковник, не поднимая глаз, почти прошептал:
— Я найду способ решить эту проблему...
— Давай я помогу, — под простачка предложил Рубцов.
— Вам не следует лезть в дела полковника Санчеса, — отрезал Емельянов.
— Мне достаточно, чтобы полковник четко выполнял мои приказы, — в тон ему ответил Рубцов, — я могу идти?
— Думаю, сегодня еще понадобитесь. В любом случае вам надлежит быть в миссии. Располагайтесь в номере для командированных. Вас вызовут, когда придет время.
Не прощаясь с Санчесом, Рубцов вышел, убедительно хлопнув дверью.
САБЛИН
AHA
НАЧАЛО
— Чего ему, своих баб мало? — пробурчал Рубцов.
— Ладно, закончили о бабах, дела ждут, — Емельянов отпустил Рубцова и подошел к Оливейре:
— Надеюсь, мы поняли друг друга?
Синяк под глазом мулата покрылся испариной, покорный взгляд выражал согласие.
Когда Емельянов и Рубцов появились в кабинете физиотерапии, Женька собрала на столе бумаги и безмолвно вышла.
— Не кипятись, Рубцов, — первым нарушил молчание Емельянов. — Всякое бывает. Панов согласен посмотреть сквозь пальцы на этот случай. Но и ты отслужить обязан.
— Мне служба не в тягость. Крепость возьму с первого захода. Дали бы мне взвод афганцев.
— С ума сошел? Забудь! Воевать — дело кубинцев и ангольцев.
Полковник Санчес вошел, что называется, на реплику. Емельянов торопился. Он уселся за стол, развернул маленькую, типографским способом напечатанную карту и обратился к собеседникам:
— Давайте-ка, мужики, повнимательнее следите за мной.
Длинным указательным пальцем принялся водить по карте.
— Приблизительно в этом месте вертолеты высаживают вас и чуть дальше команду спецназа.
— А почему не вместе? Ищи их потом в зарослях, — Рубцов решил с самого начала дать понять кубинцу, кто меж ними главный.
— Потому что с вами в вертолете летит профессор Вентура. Он не в курсе боевой операции. Для него это прогулка по Национальному парку с научной целью.
— Прикажете мне записаться в ботаники? — не унимался Рубцов.
Емельянов сделал вид, что пропустил замечание мимо ушей.
— Профессором будут заниматься майор Найденов и полковник Санчес.
Необходимо, чтобы Вентура довел вас до Старой крепости, после чего вы останетесь ждать отряд, а полковник Санчеc возьмет профессора на себя.
Рубцов удивленно посмотрел на безучастно молчавшего кубинского полковника. Тот слегка улыбнулся. Рубцову не понравилась его улыбка.
— Почему, я смогу и сам проводить профессора назад к вертолетам.
— Вертолетов уже не будет, — нехотя ответил Емельянов, словно речь шла о само собой разумеющемся.
Рубцов чуть не онемел. Их специально лишают возможности отступления? Но какого черта? Будут вертолеты или нет — Рубцов в любом случае не повернет назад. Но зачем же настолько ему не доверять и бросать в джунглях без всякого прикрытия? А как с ранеными? Да и потом — это глупо: раз уж вертолеты найдут место для посадки, пусть там и остаются.
Эти мысли подполковник оставил при себе, а Емельянову решил прочитать лекцию о том, как в Афгане выбрасывался десант и какие при этом должны быть порядки. Но Емельянов оборвал его на полуслове.
— Подполковник, вы должны выполнять приказы. И размышления ваши оставьте при себе.
Полковник Санчес спросил по-португальски, поскольку понял, что Рубцов не посвящен в сделку с вертолетами:
— Что решили с экипажами? Я своих не подставлю. У меня каждый пилот на учете.
Емельянов довольно улыбнулся. Он ждал этого вопроса и подготовил достойное решение возникшей проблемы. Генерал Панов поступил правильно, переложив на своего референта додумывание деталей переброски вертолетов.
Емельянов, не обращая внимания на Рубцова, обратился к кубинцу:
— Советским военнослужащим, как вам известно, дорогой полковник, запрещено принимать участие в любых боевых действиях. Поэтому вертолеты останутся на площадке приземления, а экипажи вернутся на дополнительном вертолете в Менонгу. Охранять же вертолеты придется вашим ребятам. Я не пойду на нарушение международных обязательств.
— Полностью снимаете с себя ответственность? Ваши летчики будут глушить самогон в расположении полковника Стреляного, а мои — перегонять машины неизвестно куда?
— Почему неизвестно? Если Оливейре не все мозги отбили, он предъявит маршрут. А хотите знать мое мнение, то вашим ребятам лучше всего остаться навсегда в гостях у господина Оливейры. Ради вашей же безопасности, полковник.
— Это подло, — еле выдавил из себя Санчес.
— Напротив, абсолютно логично. Операция в любом случае не обойдется без жертв. Потери в джунглях подсчитывать сложно. К тому же, полковник, пора задуматься о будущем. У меня твердое предчувствие, что недолго нам осталось крутиться в этой стране. Ох, недолго.
Рубцов не вслушивался в округлые звуки португальских слов, а исподволь наблюдал за Санчесом, которого, кстати, непонятно почему недолюбливал. Возможно, из-за такой же жесткости характера. Санчес имел устоявшуюся репутацию боевого офицера, идущего напролом в любой заварухе. Но, судя по выражению лица кубинского полковника, Рубцов мог предположить, что на его плечи взваливают больше, чем просто выполнение боевой задачи. Прямо перед носом подполковника идет какая-то хитрая игра, в нее почему-то не посвящают самого Рубцова, командующего операцией. «Опять небось политика», — подумал Рубцов и, скривившись словно от зубной боли, обратился к Емельянову:
— Вы и дальше собираетесь беседовать без меня?
— Закончили, — сказал по-русски Емельянов и добавил:
— Вы со мной согласны, Санчес?
Полковник, не поднимая глаз, почти прошептал:
— Я найду способ решить эту проблему...
— Давай я помогу, — под простачка предложил Рубцов.
— Вам не следует лезть в дела полковника Санчеса, — отрезал Емельянов.
— Мне достаточно, чтобы полковник четко выполнял мои приказы, — в тон ему ответил Рубцов, — я могу идти?
— Думаю, сегодня еще понадобитесь. В любом случае вам надлежит быть в миссии. Располагайтесь в номере для командированных. Вас вызовут, когда придет время.
Не прощаясь с Санчесом, Рубцов вышел, убедительно хлопнув дверью.
САБЛИН
Генерал Саблин был в штатском и ехал в троллейбусе. Его постоянно толкали и просили передать водителю деньги. Поначалу генерал не понял, чего от него хотят. Но какая-то женщина взвизгнула из-за спины:
«Передавай дальше, деревня!» И он механически передавал, пока вдруг не вспомнил, что сам едет без билета. Саблин принялся взглядом осторожно высматривать кондуктора, продающего билеты. Но толстой злой старухи с кожаной билетной сумкой на животе нигде не было видно. Да разве в такой толчее найдешь?
— Не подскажете, кондуктор в каком конце вагона? — поинтересовался Саблин у нависшего над ним длинноволосого парня, густо дышащего перегаром.
— Ты никак охренел, дед? Кондукторы до революции были.
Генерал досадливо отвернулся. Над ним явно издевались. Каких-то пятнадцать лет назад, он точно помнил, кондукторы были. Пассажиры с интересом разглядывали его. Та же женщина из-за спины участливо объяснила: «Видать, с должности турнули и машины лишили. Он, бедненький, позабыл, как с народом ездить».
Это уж слишком! Саблин, еле дождавшись остановки, вышел из троллейбуса, так и не заплатив за проезд.
Добираться общественным транспортом он решил неспроста. Было ясно, что за его машиной установлена слежка. Поэтому, приказав референту покружить на ней по городу, он вышел из дома через черный ход и торопливо залез в первый попавшийся троллейбус. Главной причиной, заставившей Саблина избегать опеки новых знакомых, было решение еще раз сходить в ЦК к товарищу Советову. Ну не мог генерал обманывать партию! Жену — бывало, обманывал, и то в далекой молодости, но партию — никогда. Критиковать линию партии для Саблина было то же, что и обсуждение поступков матери — неэтично и безнравственно.
Он верил каждому слову, напечатанному в «Правде». Особенно вдумчиво вчитывался в установки передовиц, даже когда речь шла об усилении партийной работы по организации зимовки скота. Подчеркивал карандашом требования и был совершенно спокоен за вверенный колхозам скот. Партия указывала генералу, о чем думать, как понимать события, какие делать выводы. И жилось от этого Саблину легко, честно и справедливо. Поэтому и Советов был для него не просто осторожный интриган-функционер, а представитель самого важного в его жизни Органа. Генерал мог не соглашаться, но ослушаться — никогда. Поэтому упрямо шел по улице Куйбышева к Старой площади. Но вместо того, чтобы повернуть направо к центральному входу, вдруг нырнул в переход. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним из стоящей на площадке машины. Не зная, куда деваться, он, пометавшись по переходу, вышел к громоздкому памятнику. И с удивлением остановился возле него.
Никогда вблизи Саблин не видел этот неизвестно что выражающий монумент с крестом на макушке. Постояв в нерешительности, Саблин огляделся и не увидел ни одной скамейки. Странно, вроде бульвар, а посидеть негде. Ах, да!
Рядом же ЦК. Значит, сидеть не положено. Стараясь не оглядываться и не привлекать внимания, генерал принялся изучать памятник. На серой чугунной плите надпись гласила: «Гренадеры своим товарищам, павшимъ въ славном бою подъ Плевной 28 ноября 1877 года». Генерал вздохнул и на секунду забыл, что забрел сюда, боясь нарваться на кагебешников.
Возникшая мысль поразила своей очевидностью:
«Вот ведь за границей погибли, а памятник в центре Москвы поставлен». И Саблин представил, что также когда-нибудь воздвигнут монумент и тем, кто погиб и еще погибнет в Анголе и других «горячих точках».
Представил и сам себе признался: не поставят. Сделалось как-то нехорошо на душе. Получается, рядом с главным зданием страны нужно помнить о гренадерах, а о нем, Саблине, о его подчиненных, отдающих свою жизнь по приказу партии, никто и не узнает? Генерал вздохнул и подавил в себе невольные мысли.
Обошел памятник и с трудом прочитал еще одну надпись:
«Больши сех любве никтоже иметь дакто душу свою положит за други своя». Вот о чем нужно мыслить! А он мнется и не решается начать, может быть, самую главную в своей жизни боевую операцию.
Тихий голос на ухо уважительно произнес:
— Перед отъездом, Иван Гаврилович, решили к воинским святыням приобщиться?
Перед генералом стоял Комиссаров. Саблин от неожиданности не нашелся, что ответить. Показывая головой на памятник, раздраженно заметил:
— Странно он здесь стоит. Не к месту. Перенесли бы, что ли?
— Да. Крест между зданиями ЦК комсомола и партии как-то не вписывается, — согласился Комиссаров. Посмотрел открыто в глаза генералу и добавил:
— Пройдемте, Иван Гаврилович, со мной в машину. Каждая минута на счету. Или вы снова направляетесь к Советову?
— Это мое право! — рявкнул генерал.
— Тогда вам тем более будет небезынтересно познакомиться с мнением товарища Советова.
— В каком смысле?
— У нас имеется магнитофонная запись его телефонного разговора с генштабом.
— Вы отдаете себе отчет? — буквально прошептал Саблин.
— Работа наша такая, Иван Гаврилович. Следуйте за мной.
Они перешли на другую сторону улицы, разделенной бульваром. Саблин тяжело уселся на заднее сиденье. Комиссаров воткнул кассету в магнитофон, и после короткого писка послышался знакомый голос Советова: "... и еще, Петрович.
Был тут после обеда Саблин. Ты прав-растерян и не владеет ситуацией. Жалко его. Как бы чего не натворил..." Снова писк, и запись прервалась. Комиссаров вытащил кассету и, не оборачиваясь, сообщил обалдевшему генералу:
— Дальнейший разговор вас уже не касается. Удар был рассчитан точно. Саблин даже не смог бы повторить услышанное. Но этого и не требовалось.
Он понял: о нем, генерале Саблине, говорят в прошедшем времени. Это означает, списан окончательно. Комиссаров прав. Время больше терять нельзя. Саблин глухо произнес в затылок Комиссарову:
— Что я должен делать?
— Позвонить в Луанду и сказать: « Поехали».
Саблин в момент решительного поступка почувствовал овладевшую им апатию и безвольно спросил: «Как мне связаться с Пановым?»
Комиссаров передал ему трубку телефона, сказал несколько цифр в микрофон, и не успел генерал собраться с мыслями, как услышал резкий голос Панова: «Слушаю...»
— Это Саблин. Как там у тебя?
— Ждем вашего звонка.
— Вот и позвонил...
— Начинаем?
— Поехали! — решительно и зло скомандовал Саблин.
— Какие еще будут приказания? — Панов спрашивал буднично, словно речь шла о прогулке к водопаду.
— Вернусь — доложишь. Действуйте строго по утвержденному плану. У меня все.
Саблин передал трубку Комиссарову, давая понять, что разговор закончен.
«Передавай дальше, деревня!» И он механически передавал, пока вдруг не вспомнил, что сам едет без билета. Саблин принялся взглядом осторожно высматривать кондуктора, продающего билеты. Но толстой злой старухи с кожаной билетной сумкой на животе нигде не было видно. Да разве в такой толчее найдешь?
— Не подскажете, кондуктор в каком конце вагона? — поинтересовался Саблин у нависшего над ним длинноволосого парня, густо дышащего перегаром.
— Ты никак охренел, дед? Кондукторы до революции были.
Генерал досадливо отвернулся. Над ним явно издевались. Каких-то пятнадцать лет назад, он точно помнил, кондукторы были. Пассажиры с интересом разглядывали его. Та же женщина из-за спины участливо объяснила: «Видать, с должности турнули и машины лишили. Он, бедненький, позабыл, как с народом ездить».
Это уж слишком! Саблин, еле дождавшись остановки, вышел из троллейбуса, так и не заплатив за проезд.
Добираться общественным транспортом он решил неспроста. Было ясно, что за его машиной установлена слежка. Поэтому, приказав референту покружить на ней по городу, он вышел из дома через черный ход и торопливо залез в первый попавшийся троллейбус. Главной причиной, заставившей Саблина избегать опеки новых знакомых, было решение еще раз сходить в ЦК к товарищу Советову. Ну не мог генерал обманывать партию! Жену — бывало, обманывал, и то в далекой молодости, но партию — никогда. Критиковать линию партии для Саблина было то же, что и обсуждение поступков матери — неэтично и безнравственно.
Он верил каждому слову, напечатанному в «Правде». Особенно вдумчиво вчитывался в установки передовиц, даже когда речь шла об усилении партийной работы по организации зимовки скота. Подчеркивал карандашом требования и был совершенно спокоен за вверенный колхозам скот. Партия указывала генералу, о чем думать, как понимать события, какие делать выводы. И жилось от этого Саблину легко, честно и справедливо. Поэтому и Советов был для него не просто осторожный интриган-функционер, а представитель самого важного в его жизни Органа. Генерал мог не соглашаться, но ослушаться — никогда. Поэтому упрямо шел по улице Куйбышева к Старой площади. Но вместо того, чтобы повернуть направо к центральному входу, вдруг нырнул в переход. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним из стоящей на площадке машины. Не зная, куда деваться, он, пометавшись по переходу, вышел к громоздкому памятнику. И с удивлением остановился возле него.
Никогда вблизи Саблин не видел этот неизвестно что выражающий монумент с крестом на макушке. Постояв в нерешительности, Саблин огляделся и не увидел ни одной скамейки. Странно, вроде бульвар, а посидеть негде. Ах, да!
Рядом же ЦК. Значит, сидеть не положено. Стараясь не оглядываться и не привлекать внимания, генерал принялся изучать памятник. На серой чугунной плите надпись гласила: «Гренадеры своим товарищам, павшимъ въ славном бою подъ Плевной 28 ноября 1877 года». Генерал вздохнул и на секунду забыл, что забрел сюда, боясь нарваться на кагебешников.
Возникшая мысль поразила своей очевидностью:
«Вот ведь за границей погибли, а памятник в центре Москвы поставлен». И Саблин представил, что также когда-нибудь воздвигнут монумент и тем, кто погиб и еще погибнет в Анголе и других «горячих точках».
Представил и сам себе признался: не поставят. Сделалось как-то нехорошо на душе. Получается, рядом с главным зданием страны нужно помнить о гренадерах, а о нем, Саблине, о его подчиненных, отдающих свою жизнь по приказу партии, никто и не узнает? Генерал вздохнул и подавил в себе невольные мысли.
Обошел памятник и с трудом прочитал еще одну надпись:
«Больши сех любве никтоже иметь дакто душу свою положит за други своя». Вот о чем нужно мыслить! А он мнется и не решается начать, может быть, самую главную в своей жизни боевую операцию.
Тихий голос на ухо уважительно произнес:
— Перед отъездом, Иван Гаврилович, решили к воинским святыням приобщиться?
Перед генералом стоял Комиссаров. Саблин от неожиданности не нашелся, что ответить. Показывая головой на памятник, раздраженно заметил:
— Странно он здесь стоит. Не к месту. Перенесли бы, что ли?
— Да. Крест между зданиями ЦК комсомола и партии как-то не вписывается, — согласился Комиссаров. Посмотрел открыто в глаза генералу и добавил:
— Пройдемте, Иван Гаврилович, со мной в машину. Каждая минута на счету. Или вы снова направляетесь к Советову?
— Это мое право! — рявкнул генерал.
— Тогда вам тем более будет небезынтересно познакомиться с мнением товарища Советова.
— В каком смысле?
— У нас имеется магнитофонная запись его телефонного разговора с генштабом.
— Вы отдаете себе отчет? — буквально прошептал Саблин.
— Работа наша такая, Иван Гаврилович. Следуйте за мной.
Они перешли на другую сторону улицы, разделенной бульваром. Саблин тяжело уселся на заднее сиденье. Комиссаров воткнул кассету в магнитофон, и после короткого писка послышался знакомый голос Советова: "... и еще, Петрович.
Был тут после обеда Саблин. Ты прав-растерян и не владеет ситуацией. Жалко его. Как бы чего не натворил..." Снова писк, и запись прервалась. Комиссаров вытащил кассету и, не оборачиваясь, сообщил обалдевшему генералу:
— Дальнейший разговор вас уже не касается. Удар был рассчитан точно. Саблин даже не смог бы повторить услышанное. Но этого и не требовалось.
Он понял: о нем, генерале Саблине, говорят в прошедшем времени. Это означает, списан окончательно. Комиссаров прав. Время больше терять нельзя. Саблин глухо произнес в затылок Комиссарову:
— Что я должен делать?
— Позвонить в Луанду и сказать: « Поехали».
Саблин в момент решительного поступка почувствовал овладевшую им апатию и безвольно спросил: «Как мне связаться с Пановым?»
Комиссаров передал ему трубку телефона, сказал несколько цифр в микрофон, и не успел генерал собраться с мыслями, как услышал резкий голос Панова: «Слушаю...»
— Это Саблин. Как там у тебя?
— Ждем вашего звонка.
— Вот и позвонил...
— Начинаем?
— Поехали! — решительно и зло скомандовал Саблин.
— Какие еще будут приказания? — Панов спрашивал буднично, словно речь шла о прогулке к водопаду.
— Вернусь — доложишь. Действуйте строго по утвержденному плану. У меня все.
Саблин передал трубку Комиссарову, давая понять, что разговор закончен.
AHA
В взвинченно-неуверенном состоянии возвращался Найденов в свой, казалось бы, недавно покинутый номер для командированных. Сколько успело произойти событий. Жизнь в Уамбо безвозвратно отдалилась и представлялась неким безоблачным раем. Встреча с Аной страшила. Расстались недавно, а воспоминания о ней связаны с чем-то далеким и утраченным. Он боялся этой встречи. Раньше между ними было только чувство, а теперь примешивалась постыдная необходимость врать.
Найденов врал редко. Потому что не требовалось. Сегодня придется.
В номере кровати были сдвинуты в сторону. На полу, на матрасе, раскинув руки и ноги, лежал Рубцов. В головах стояла непочатая бутылка джина.
Воздух сотрясался от храпа. Найденов застыл над ним в недоумении. Присутствие подполковника в номере походило на злую иронию судьбы. Неужели Найденов обречен постоянно сталкиваться с ним, причем в самые неподходящие моменты жизни? Майор зло прошел мимо и случайно, но крепко наступил на тугой бицепс отброшенной руки. Рубцов прервал храп на самом вздохе и мгновенно оказался сидящим на корточках. От неожиданности майор шарахнулся в сторону.
— А... и тебя сюда... — заторможенно промямлил Рубцов. Его сознание явно отставало от реакции тела. Посидев немного с зажмуренными глазами, обратился к Найденову:
— Наливай себе. Пей, раз отпустили с Богом. Я бы тоже жахнул, да нельзя, должны к Панову вызвать. Я же командир.
Найденов решил выпить для бодрости и куража. Рубцов снова улегся на пол и сипло запел Высоцкого. Каждому было интересно узнать, что произошло с другим. Но начать расспрашивать первым не позволяла собственная гордость. Так и продолжали — майор мелкими глотками отхлебывал теплый джин, а подполковник выводил куплеты: «А на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты». Наконец Найденов понял, что нужно оторваться от выпивки, иначе встреча с Аной может не состояться. Он молча встал, перешагнул через поющего подполковника и вышел.
Солнце шпарило вовсю. Рубашка задубела от пота и грязи. И в таком виде он предстанет перед любимой девушкой? Найденов попытался представить себя со стороны, но ему не удалось. Махнув рукой, направился в город по адресу, данному ему полковником Проценко. До свидания с Аной было почти два часа.
Найденов решил прийти в условленное кафе раньше, чтобы собраться с мыслями.
Но ничего не получилось. То ли он долго блуждал по незнакомым улицам, то ли Ана сама поспешила прийти первой. Майор издалека увидел ее гибкую фигурку, склонившуюся над круглым столиком. Ана была в коротком голубом платье.
Ее длинные волосы были собраны в аккуратный строгий пучок. Казалось, что она собиралась на великосветский официальный прием. Найденов с наслаждением испытал прилив уже знакомого чувства. Непринужденный изгиб ее тела вернул майору томительное желание, которому он подчинялся безропотно.
Заметив Найденова у самого столика, Ана встрепенулась и с неизвестной дотоле майору радостью бросилась навстречу. Ее быстрые руки обняли его голову. Найденов впервые ощутил прикосновение горячих уверенных губ. Как он мечтал об этом моменте! И как теперь некстати... Ана смотрела на майора с гордостью и состраданием. Так, очевидно, смотрят спасатели на вытащенную из морских волн жертву стихии. От смущения Найденов не мог подобрать первых слов, способных объяснить парализующую радость случившегося чуда их встречи. Но Ана и не ждала от него объяснений. Она гладила его по щеке, словно хотела удостовериться, что он живой и невредимый.
— Я безумно испугалась за тебя. Оказывается, ты не имел права со мной встречаться. Знал о запрете и все равно приходил ко мне. И даже гулял со мной по улицам на виду у ваших офицеров. Думала, американцы в своих фильмах врут о ваших порядках. И ты сам никогда... ни слова об этом... Что они с тобой сделают? Посадят в тюрьму? Отправят в Сибирь? — Ана говорила быстро и взволнованно. Как всегда, стараясь подряд высказать все мысли, будоражащие ее.
— Обошлось, — сказал Найденов. Ему меньше всего хотелось корчить из себя героя.
— Я пыталась объяснить твоему начальнику про нашу дружбу. Он почему-то противно улыбался и соглашался со мной. Потом вдруг я сама поняла, что вру и не могу правильно выразить — что же между нами такое случилось.
— Я тебя люблю, — неожиданно произнес Найденов и удивился серьезности и мужественности своего голоса.
— Я поняла, — в тон ему ответила Ана. — Вчера всю ночь рассказывала о тебе отцу. Оказалось, очень интересно говорить о тебе.
— И что отец? — насторожился майор.
— Смеялся. Он всегда смеется, когда ему что-нибудь нравится. Он вообще русских уважает... только не в Анголе. Но ты другое дело. Ты же просто человек и ни к какой политике не относишься.
— Твоего отца, профессора Вентуру, в миссии очень ценят. Как ученого, — выдавил из себя майор.
— О да! Вряд ли кто-нибудь из европейцев может тягаться с ним.
Африка заполнила пустоты его души, образовавшиеся после смерти мамы. Он круглосуточной работой вытравливал свои лиссабонские привычки и воспоминания.
Сейчас он странный. Живет в придуманном мире, напичканном историей, африканскими повериями и шаманством.
Ана замолчала. Наверное, ей было трудно общаться с отцом. Но об этом язык не поворачивался рассказывать. Найденов тоже молчал, не зная, как естественнее продолжить разговор о профессоре. Нужно было проявить интерес. Но с чего вдруг он начнет набиваться на встречу с ее отцом? Даже как-то подозрительно. Раньше никогда не интересовался, а сейчас должен уговаривать его участвовать в экспедиции, неизвестно для чего организуемой. Полковник Проценко майору, каким именно способом и ради каких научных целей привлекать профессора, не сказал. Вместо этого посоветовал: "Ты парень образованный. Сам придумаешь.
Они, профессора, любят в экспедиции снаряжаться. Тем более мы оплачиваем. Кто же ему, кроме нас, поможет поболтаться по Национальному парку? У местного правительства таких денег нет". Ни одна толковая идея не лезла в голову майора.
Он тяжело вздохнул, посмотрел на Ану таким мученическим взглядом, что девушка тут же заговорила, стараясь его успокоить.
— Вы с ним похожи. Да... да. Я все пыталась вспомнить, кого ты мне напоминаешь. Вернее, не ты сам. Не внешностью, не разговорами... а — молчанием.
Люди редко умеют так напряженно молчать. Вот отец поразительно молчит. Сидишь рядом с ним, и такое впечатление, будто разговариваешь. И с тобой тоже.
Найденову оставалось на самом деле только молчать. Каждое слово Аны угнетало его своей откровенностью. Майору раньше и в голову не приходило, что молчание, возникающее от нерешительности, может значить для женщины нечто большее. И что совсем невероятно — привлекающее. Найденов боялся смотреть в глаза Ане. Должно быть, так чувствует себя человек, только что укравший со стола серебряную вилку и незаметно спрятавший ее в карман. Нужно продолжать разговор, улыбаться хозяйке, а бок аж горит от соприкосновения с ворованной вещью. И нет возможности вернуть злополучную вилку назад — положить на стол, ибо остальная посуда уже убрана. Невозможно сосредоточиться на беседе, мысль бьет по темечку: как освободиться от серебряной вилки? Такой вилкой для майора было поручение Проценко. Ана говорит о молчании и подразумевает глубокие чувства. А если она своим острым чутьем заподозрит неладное? Ужаснется от низменности его цели? Найденов уже готов ощутить холод и надменность ее прощальных слов. Презрительную улыбку напоследок. Но пока Ана улыбалась, сверкая зубами-бусинками, и все чаще касалась рукой его щек и губ. Эти прикосновения сравнимы для него с пыткой. Неужели он сам ее прекратит?
— Я знаю — ты рад нашей встрече. Но тебя что-то гложет. Я хочу помочь. Я для этого приехала сюда. Мы снова вместе... не молчи. — Ана с беспокойством заглядывала ему в глаза. Дыхание ее участилось, речь стала взволнованно торопящейся:
— Тебя шантажировали? Грязными руками копались в наших отношениях?
Чего они хотят? Ваш полковник намекал о моих претензиях. Какие могут быть претензии? Глупости. Давай вместе обсудим. Не пугай меня. Нельзя же так глупо расстаться. Я не смогу расстаться. Я опять пойду к твоим полковникам.
Дальше играть в молчанку было бессмысленно.
— Понимаешь, такая странная ситуация... — медленно начал майор, старательно подбирая слова. — Поначалу был жуткий скандал. Меня хотели арестовать и немедленно отправить в Москву. Но потом выяснилось, что ты дочь профессора Вентуры. Я уже говорил, что его в миссии уважают. К тому же наши хотят его привлечь к научной экспедиции в район Национального парка. Твой приход их несколько образумил, вволю поорав, они решили оставить меня в покое.
Но заявили: раз ты дружишь с профессорской дочкой, уговори его принять участие в экспедиции...
— Он никогда на это не пойдет, — перебивая Найденова, заявила Ана.
— Мой отец никогда не сотрудничал с военными. Ни в Португалии, ни здесь.
— Но ради науки... — вяло возразил майор.
— А что военные понимают в науке?!
— Поэтому и обращаются к профессору Вентуре. Стране ведь требуется интеллектуальная помощь.
— Вы уже помогли... Давай закончим эту тему. Сколько не виделись, такое произошло, а мы ерундой занимаемся.
— Давай, — печально вздохнул Найденов. После слов Аны ему стало легче. Пусть его отправляют в Союз, пусть сообщают тестю, но в глазах Аны он должен остаться таким, каким она хочет его видеть. Он легко поднялся с плетеного стула и, крепко обхватив узкие плечи Аны, привлек ее к себе. Ана не сопротивлялась и, хотя прятала лицо от его раскрытых губ, ее смех поощрял столь неожиданные активные действия майора.
— А вдруг тебя увидят полковники?! — с притворным ужасом прошептала она, не отстраняясь от его обнаженной груди.
— Черт с ними! Сегодня они меня не достанут. А завтра все равно в Союз первым рейсом.
— Как? -Ана оттолкнула майора и беспомощно опустила руки. На ее глаза навернулись слезы.
— Ну как... как? Мне ведь разрешили свидание с тобой только из-за отца.
— Мерзавцы! А что будет, если мой отец согласится?
— Мы же договорились не возвращаться к этому. Идем лучше куда-нибудь. Мне очень понравилось на набережной. Ты знаешь, как туда пройти? — майор схватил Ану за руку и энергично направился к выходу из кафе.
Ана заупрямилась:
— Погоди. Если отец согласится — тебя оставят в Анголе? Да? И вместе с ним отправят в экспедицию?
— Он не согласится.
— А потом, после экспедиции, — не унималась Ана, — ты где будешь?
— Скорее всего откомандируют назад в Уамбо.
— И мы снова будем видеться каждый день?
— Об этом можно только мечтать...
— Будем! — утвердительно произнесла Ана. — Сейчас же идем к отцу.
У него сегодня нет лекций.
— Неудобно. Ни с того ни с сего... Ана уверенно взяла Найденова за руку.
— Это уже не твоя забота. Он примет участие в экспедиции. Столько лет мечтал об этом. Национальный парк — его слабость.
Найденов врал редко. Потому что не требовалось. Сегодня придется.
В номере кровати были сдвинуты в сторону. На полу, на матрасе, раскинув руки и ноги, лежал Рубцов. В головах стояла непочатая бутылка джина.
Воздух сотрясался от храпа. Найденов застыл над ним в недоумении. Присутствие подполковника в номере походило на злую иронию судьбы. Неужели Найденов обречен постоянно сталкиваться с ним, причем в самые неподходящие моменты жизни? Майор зло прошел мимо и случайно, но крепко наступил на тугой бицепс отброшенной руки. Рубцов прервал храп на самом вздохе и мгновенно оказался сидящим на корточках. От неожиданности майор шарахнулся в сторону.
— А... и тебя сюда... — заторможенно промямлил Рубцов. Его сознание явно отставало от реакции тела. Посидев немного с зажмуренными глазами, обратился к Найденову:
— Наливай себе. Пей, раз отпустили с Богом. Я бы тоже жахнул, да нельзя, должны к Панову вызвать. Я же командир.
Найденов решил выпить для бодрости и куража. Рубцов снова улегся на пол и сипло запел Высоцкого. Каждому было интересно узнать, что произошло с другим. Но начать расспрашивать первым не позволяла собственная гордость. Так и продолжали — майор мелкими глотками отхлебывал теплый джин, а подполковник выводил куплеты: «А на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты». Наконец Найденов понял, что нужно оторваться от выпивки, иначе встреча с Аной может не состояться. Он молча встал, перешагнул через поющего подполковника и вышел.
Солнце шпарило вовсю. Рубашка задубела от пота и грязи. И в таком виде он предстанет перед любимой девушкой? Найденов попытался представить себя со стороны, но ему не удалось. Махнув рукой, направился в город по адресу, данному ему полковником Проценко. До свидания с Аной было почти два часа.
Найденов решил прийти в условленное кафе раньше, чтобы собраться с мыслями.
Но ничего не получилось. То ли он долго блуждал по незнакомым улицам, то ли Ана сама поспешила прийти первой. Майор издалека увидел ее гибкую фигурку, склонившуюся над круглым столиком. Ана была в коротком голубом платье.
Ее длинные волосы были собраны в аккуратный строгий пучок. Казалось, что она собиралась на великосветский официальный прием. Найденов с наслаждением испытал прилив уже знакомого чувства. Непринужденный изгиб ее тела вернул майору томительное желание, которому он подчинялся безропотно.
Заметив Найденова у самого столика, Ана встрепенулась и с неизвестной дотоле майору радостью бросилась навстречу. Ее быстрые руки обняли его голову. Найденов впервые ощутил прикосновение горячих уверенных губ. Как он мечтал об этом моменте! И как теперь некстати... Ана смотрела на майора с гордостью и состраданием. Так, очевидно, смотрят спасатели на вытащенную из морских волн жертву стихии. От смущения Найденов не мог подобрать первых слов, способных объяснить парализующую радость случившегося чуда их встречи. Но Ана и не ждала от него объяснений. Она гладила его по щеке, словно хотела удостовериться, что он живой и невредимый.
— Я безумно испугалась за тебя. Оказывается, ты не имел права со мной встречаться. Знал о запрете и все равно приходил ко мне. И даже гулял со мной по улицам на виду у ваших офицеров. Думала, американцы в своих фильмах врут о ваших порядках. И ты сам никогда... ни слова об этом... Что они с тобой сделают? Посадят в тюрьму? Отправят в Сибирь? — Ана говорила быстро и взволнованно. Как всегда, стараясь подряд высказать все мысли, будоражащие ее.
— Обошлось, — сказал Найденов. Ему меньше всего хотелось корчить из себя героя.
— Я пыталась объяснить твоему начальнику про нашу дружбу. Он почему-то противно улыбался и соглашался со мной. Потом вдруг я сама поняла, что вру и не могу правильно выразить — что же между нами такое случилось.
— Я тебя люблю, — неожиданно произнес Найденов и удивился серьезности и мужественности своего голоса.
— Я поняла, — в тон ему ответила Ана. — Вчера всю ночь рассказывала о тебе отцу. Оказалось, очень интересно говорить о тебе.
— И что отец? — насторожился майор.
— Смеялся. Он всегда смеется, когда ему что-нибудь нравится. Он вообще русских уважает... только не в Анголе. Но ты другое дело. Ты же просто человек и ни к какой политике не относишься.
— Твоего отца, профессора Вентуру, в миссии очень ценят. Как ученого, — выдавил из себя майор.
— О да! Вряд ли кто-нибудь из европейцев может тягаться с ним.
Африка заполнила пустоты его души, образовавшиеся после смерти мамы. Он круглосуточной работой вытравливал свои лиссабонские привычки и воспоминания.
Сейчас он странный. Живет в придуманном мире, напичканном историей, африканскими повериями и шаманством.
Ана замолчала. Наверное, ей было трудно общаться с отцом. Но об этом язык не поворачивался рассказывать. Найденов тоже молчал, не зная, как естественнее продолжить разговор о профессоре. Нужно было проявить интерес. Но с чего вдруг он начнет набиваться на встречу с ее отцом? Даже как-то подозрительно. Раньше никогда не интересовался, а сейчас должен уговаривать его участвовать в экспедиции, неизвестно для чего организуемой. Полковник Проценко майору, каким именно способом и ради каких научных целей привлекать профессора, не сказал. Вместо этого посоветовал: "Ты парень образованный. Сам придумаешь.
Они, профессора, любят в экспедиции снаряжаться. Тем более мы оплачиваем. Кто же ему, кроме нас, поможет поболтаться по Национальному парку? У местного правительства таких денег нет". Ни одна толковая идея не лезла в голову майора.
Он тяжело вздохнул, посмотрел на Ану таким мученическим взглядом, что девушка тут же заговорила, стараясь его успокоить.
— Вы с ним похожи. Да... да. Я все пыталась вспомнить, кого ты мне напоминаешь. Вернее, не ты сам. Не внешностью, не разговорами... а — молчанием.
Люди редко умеют так напряженно молчать. Вот отец поразительно молчит. Сидишь рядом с ним, и такое впечатление, будто разговариваешь. И с тобой тоже.
Найденову оставалось на самом деле только молчать. Каждое слово Аны угнетало его своей откровенностью. Майору раньше и в голову не приходило, что молчание, возникающее от нерешительности, может значить для женщины нечто большее. И что совсем невероятно — привлекающее. Найденов боялся смотреть в глаза Ане. Должно быть, так чувствует себя человек, только что укравший со стола серебряную вилку и незаметно спрятавший ее в карман. Нужно продолжать разговор, улыбаться хозяйке, а бок аж горит от соприкосновения с ворованной вещью. И нет возможности вернуть злополучную вилку назад — положить на стол, ибо остальная посуда уже убрана. Невозможно сосредоточиться на беседе, мысль бьет по темечку: как освободиться от серебряной вилки? Такой вилкой для майора было поручение Проценко. Ана говорит о молчании и подразумевает глубокие чувства. А если она своим острым чутьем заподозрит неладное? Ужаснется от низменности его цели? Найденов уже готов ощутить холод и надменность ее прощальных слов. Презрительную улыбку напоследок. Но пока Ана улыбалась, сверкая зубами-бусинками, и все чаще касалась рукой его щек и губ. Эти прикосновения сравнимы для него с пыткой. Неужели он сам ее прекратит?
— Я знаю — ты рад нашей встрече. Но тебя что-то гложет. Я хочу помочь. Я для этого приехала сюда. Мы снова вместе... не молчи. — Ана с беспокойством заглядывала ему в глаза. Дыхание ее участилось, речь стала взволнованно торопящейся:
— Тебя шантажировали? Грязными руками копались в наших отношениях?
Чего они хотят? Ваш полковник намекал о моих претензиях. Какие могут быть претензии? Глупости. Давай вместе обсудим. Не пугай меня. Нельзя же так глупо расстаться. Я не смогу расстаться. Я опять пойду к твоим полковникам.
Дальше играть в молчанку было бессмысленно.
— Понимаешь, такая странная ситуация... — медленно начал майор, старательно подбирая слова. — Поначалу был жуткий скандал. Меня хотели арестовать и немедленно отправить в Москву. Но потом выяснилось, что ты дочь профессора Вентуры. Я уже говорил, что его в миссии уважают. К тому же наши хотят его привлечь к научной экспедиции в район Национального парка. Твой приход их несколько образумил, вволю поорав, они решили оставить меня в покое.
Но заявили: раз ты дружишь с профессорской дочкой, уговори его принять участие в экспедиции...
— Он никогда на это не пойдет, — перебивая Найденова, заявила Ана.
— Мой отец никогда не сотрудничал с военными. Ни в Португалии, ни здесь.
— Но ради науки... — вяло возразил майор.
— А что военные понимают в науке?!
— Поэтому и обращаются к профессору Вентуре. Стране ведь требуется интеллектуальная помощь.
— Вы уже помогли... Давай закончим эту тему. Сколько не виделись, такое произошло, а мы ерундой занимаемся.
— Давай, — печально вздохнул Найденов. После слов Аны ему стало легче. Пусть его отправляют в Союз, пусть сообщают тестю, но в глазах Аны он должен остаться таким, каким она хочет его видеть. Он легко поднялся с плетеного стула и, крепко обхватив узкие плечи Аны, привлек ее к себе. Ана не сопротивлялась и, хотя прятала лицо от его раскрытых губ, ее смех поощрял столь неожиданные активные действия майора.
— А вдруг тебя увидят полковники?! — с притворным ужасом прошептала она, не отстраняясь от его обнаженной груди.
— Черт с ними! Сегодня они меня не достанут. А завтра все равно в Союз первым рейсом.
— Как? -Ана оттолкнула майора и беспомощно опустила руки. На ее глаза навернулись слезы.
— Ну как... как? Мне ведь разрешили свидание с тобой только из-за отца.
— Мерзавцы! А что будет, если мой отец согласится?
— Мы же договорились не возвращаться к этому. Идем лучше куда-нибудь. Мне очень понравилось на набережной. Ты знаешь, как туда пройти? — майор схватил Ану за руку и энергично направился к выходу из кафе.
Ана заупрямилась:
— Погоди. Если отец согласится — тебя оставят в Анголе? Да? И вместе с ним отправят в экспедицию?
— Он не согласится.
— А потом, после экспедиции, — не унималась Ана, — ты где будешь?
— Скорее всего откомандируют назад в Уамбо.
— И мы снова будем видеться каждый день?
— Об этом можно только мечтать...
— Будем! — утвердительно произнесла Ана. — Сейчас же идем к отцу.
У него сегодня нет лекций.
— Неудобно. Ни с того ни с сего... Ана уверенно взяла Найденова за руку.
— Это уже не твоя забота. Он примет участие в экспедиции. Столько лет мечтал об этом. Национальный парк — его слабость.
НАЧАЛО
Найденов искоса наблюдал за профессором Вентурой. Нацепив на массивный с двумя буграми у ноздрей нос маленькие обрезанные сверху очки, профессор Вентура внимательно рассматривал атлас. Мысленно он уже путешествовал по желто-зеленому пространству.
Самолет трясло. Порывы ветра били в борта и, казалось, вот-вот завалят их старенький «ан» на бок. Профессор не отрывался от атласа. Майор же с опаской поглядывал в иллюминатор. Летели низко. Летчики словно боялись оторваться от расстилавшейся под ними саванны. Найденову вдруг захотелось, чтобы в двигателях возникла какая-нибудь неисправность, и вся эта груда металла спланировала вниз на заросли густого кустарника. Он представил себе, как томительно будут ожидать вертолет, как будет мучить жажда, но это все-таки лучше, чем неизвестность, поджидающая их впереди.
Голова Рубцова качалась из стороны в сторону. Он спал. За несколько дней в Луанде Найденов устал от общения с подполковником, теперь же их жизни сплелись еще плотнее. Что не особо радовало. Ничего хорошего от своего нового командира майор не ждал. К тому же угнетало чувство неловкости перед профессором.
Благодаря стараниям Аны и вранью майора, этот наивный, углубленный в себя и в изучение Королевства Овимбунду человек уверен, что принимает участие в научной экспедиции. Тут же вспомнились частые, быстрые, горячие поцелуи, которыми на прощанье Ана осыпала лицо и шею Найденова. Расставание распалило ее боязливо притушенную страсть и чувства, столь властно ею контролируемые.
Найденов без досады, с легким головокружением подумал тогда: «Зачем мучила столько времени и себя, и меня».
Почти напротив майора, нахохлившись, сидела медсестра Женя Хасанова. От тряски она едва не соскальзывала с жесткой скамейки транспортного самолета. Майор сочувственно улыбнулся ей. Вместо ответа Хасанова демонстративно закрыла глаза. Найденов уже слышал в миссии, что медсестра была любовницей генерала Панова, и с интересом задержал взгляд на ее лице. Восточная красота девушки притягивала мягким овалом подбородка и маленького носа с нежными лепестками тонких, почти прозрачных ноздрей. Ее резко очерченные ненакрашенные губы легкой коричневатостью рельефно контрастировали с абрикосовой томностью кожи, меняющей розовую размытость у рта на насыщенную охру округлых скул. Непонятным образом это лицо напоминало ему другое, совсем непохожее, но родственное этому своей чистотой, спокойствием и недоступностью.
Самолет трясло. Порывы ветра били в борта и, казалось, вот-вот завалят их старенький «ан» на бок. Профессор не отрывался от атласа. Майор же с опаской поглядывал в иллюминатор. Летели низко. Летчики словно боялись оторваться от расстилавшейся под ними саванны. Найденову вдруг захотелось, чтобы в двигателях возникла какая-нибудь неисправность, и вся эта груда металла спланировала вниз на заросли густого кустарника. Он представил себе, как томительно будут ожидать вертолет, как будет мучить жажда, но это все-таки лучше, чем неизвестность, поджидающая их впереди.
Голова Рубцова качалась из стороны в сторону. Он спал. За несколько дней в Луанде Найденов устал от общения с подполковником, теперь же их жизни сплелись еще плотнее. Что не особо радовало. Ничего хорошего от своего нового командира майор не ждал. К тому же угнетало чувство неловкости перед профессором.
Благодаря стараниям Аны и вранью майора, этот наивный, углубленный в себя и в изучение Королевства Овимбунду человек уверен, что принимает участие в научной экспедиции. Тут же вспомнились частые, быстрые, горячие поцелуи, которыми на прощанье Ана осыпала лицо и шею Найденова. Расставание распалило ее боязливо притушенную страсть и чувства, столь властно ею контролируемые.
Найденов без досады, с легким головокружением подумал тогда: «Зачем мучила столько времени и себя, и меня».
Почти напротив майора, нахохлившись, сидела медсестра Женя Хасанова. От тряски она едва не соскальзывала с жесткой скамейки транспортного самолета. Майор сочувственно улыбнулся ей. Вместо ответа Хасанова демонстративно закрыла глаза. Найденов уже слышал в миссии, что медсестра была любовницей генерала Панова, и с интересом задержал взгляд на ее лице. Восточная красота девушки притягивала мягким овалом подбородка и маленького носа с нежными лепестками тонких, почти прозрачных ноздрей. Ее резко очерченные ненакрашенные губы легкой коричневатостью рельефно контрастировали с абрикосовой томностью кожи, меняющей розовую размытость у рта на насыщенную охру округлых скул. Непонятным образом это лицо напоминало ему другое, совсем непохожее, но родственное этому своей чистотой, спокойствием и недоступностью.