Страница:
– В соборе. Там все областное руководство.
Собор стоял на высоком холме, поднимаясь над Вязьмой подобно древней крепости. В его подвале мы действительно нашли секретаря Смоленского обкома партии Д.М. Попова, вокруг него собрались товарищи из Смоленского и Вяземского городских комитетов партии. Здесь же был начальник политуправления Западного фронта Д.А. Лестев. Он обрадованно помахал рукой:
– Все в порядке, товарищи. Знакомьтесь с командующим…
К сожалению, пришлось их огорчить. Командующий-то есть, да командовать ему нечем. Я попросил генерала Никитина доложить партийному руководству все имеющиеся у него сведения о войсках и положении в районе Вязьмы. Лестев был крайне удивлен.
– Как же так? – заявил он. – Я недавно из штаба фронта, он перебирается на новое место, и меня заверили, что тут у вас не менее пяти дивизий, которые ждут прибытия штаба шестнадцатой армии…
Происходил этот разговор во второй половине дня 6 октября.
Не успел я спросить Никитина насчет разведки и наблюдения за подступами к городу, как в подвал вбежал председатель Смоленского горсовета А.П. Вахтеров:
– Немецкие танки в городе!
– Кто сообщил?
– Я видел их с колокольни!
– Алексей Андреевич, позаботься, пусть приготовят машины, – обратился я к генералу Лобачеву.
Мы с Лестевым и Поповым быстро взобрались на колокольню. Действительно, увидели эти танки. Они стреляли из пулеметов по машинам, выскакивавшим из города.
Немецкие танки вступали в Вязьму. Нужно было немедленно выбираться. Вязьму в данное время некому было защищать.
Самым емким оказался мой ЗИС-101, «газики» Лобачева и Попова поменьше. Забрав всех товарищей, мы покинули город. Вырваться удалось благополучно. В одном месте чуть не столкнулись с танком, но успели нырнуть в переулок и врагу не удалось обстрелять нас прицельным огнем.
КП располагался в перелеске километрах в десяти северо-восточнее Вязьмы. Здесь мы стали подытоживать все данные, которые смог собрать штаб. Немцы нанесли удар излюбленным способом: прорыв фронта на двух направлениях, создание внутреннего кольца окружения смыканием клиньев в глубине прорыва… Вот это для нас в тот момент было ясно. Значит, местом смыкания вражеских клещей оказалась Вязьма. Это мы уже знали, это сами наблюдали и чувствовали. Наша разведка подтвердила. Но где же должно образоваться внешнее кольцо окружения, о чем не преминет позаботиться враг, еще известно не было. И нам предстояло это выяснить.
Вечером 6 октября к нам на КП приехал начальник оперативного управления штаба фронта генерал Г.К. Маландин и с ним наш старый добрый знакомый генерал И.П. Камера. Они разыскивали штаб фронта. Обстановку на фронте товарищи не представляли. Я рассказал им, что сумели мы разузнать, и посоветовал попробовать ночью пробраться севернее автострады на восток: туда, по всей вероятности, направился штаб фронта. Для безопасности Маландина и Камеру сопровождала группа наших офицеров. Эти товарищи благополучно выполнили задание, но на обратном пути их обстреляли немцы, двоих ранило, машина сгорела, и смельчаки пешком еле прорвались к нам.
Малинин доложил, что попытки разыскать какие-либо дивизии под Вязьмой тщетны. Предстояло подумать, что предпринять в этом странном положении.
Вернуться к своим войскам?
Враг, уплотняя внутреннее кольцо, уже лишил нас этой возможности. И главное, штаб 16-й армии предполагали использовать для выполнения какого-то задания, долг состоял в том, чтобы явиться и получить его.
Под вечер 6 октября штабной наш отряд перешел в лес северо-восточное города и севернее автострады Вязьма – Можайск. На прежнем месте нас неоднократно засекали немецкие самолеты.
Всю ночь и весь следующий день работала разведка, высланная в разных направлениях. Установили: автострада восточнее Вязьмы перехвачена бронетанковыми частями противника, они плотно оседлали это направление; в самой Вязьме немецкая мотопехота; по дороге на Сычевку непрерывно движутся вражеские войска.
Туманово еще не занято, и там оказался эскадрон войск НКВД. Он к нам с радостью присоединился.
Подтвердились данные, что западнее противником образован фронт, перехватывающий все дороги.
В тумановском лесу в заброшенной землянке собрались ближайшие мои сотрудники. Предложения сводились к тому, что ожидать больше нельзя. Рассчитывать, что подойдут силы с востока, не приходилось, а значит, и нечем было помочь окруженным войскам. Мы сами оказались зажатыми между внутренним кольцом окружения и внешним, которое немцы старались скорее укрепить.
Окончательное решение, принятое мною, – прорываться на северо-восток. Там, скорее всего, у противника недостаточная плотность. Там больше возможностей встретить выходившие из окружения наши части. Начинаем поход в ночь на 8 октября.
Было время, когда мы собирали попавших в беду солдат и офицеров, организовывали их, поднимали дух, говоря, что там, где командир действует по-настоящему, где крепкие коммунисты и комсомольцы, там люди с честью выполняют свой долг перед Родиной, преодолевая все трудности. Теперь это предстояло доказать и нам своими действиями.
Установлен порядок: весь личный состав объединен в подразделения, назначены командиры. Движение – тремя колоннами: правую ведет генерал Казаков, центральную – я, а второй эшелон, в котором следуют и все автомашины, – полковник Орел. Броневики и танки БТ-7 идут за центральной колонной, находясь у командующего под рукой на случай встречи с врагом. Организовано охранение на походе и разведка. Тут нас выручал кавалерийский эскадрон НКВД, действовавший на удаленных дистанциях. Все, кроме водителей машин, идут пешком.
У штабного автобуса Лобачев собрал людей. Офицеры, шоферы, бойцы… Последние указания: ни при каких обстоятельствах не разбиваться на мелкие группы, идем и сражаемся вместе, помня воинское правило – один за всех, все за одного; раненых ни в коем случае не оставлять, убитых, если обстоятельства не позволят вывезти, хоронить на месте.
В сумерках трудно было рассмотреть лица людей. Но мы чувствовали, что они правильно понимают командование. Война уже многому научила.
Ночь. Двинулись. Сыпал крупный дождь. Проселочные дороги раскисли.
Время от времени – остановки для подтягивания отстающих и выравнивания колонн. Больше всего задержек из-за машин, а набралось их около сотни. То и дело вытаскивали из грязи с помощью танков.
В пятнадцати километрах был намечен первый привал близ одной из деревень. При подходе к ней разведчики, а затем и головная застава натолкнулись на немецких мотоциклистов и пехоту на двух машинах. Завязали бой: поддержанные двумя танками, быстро разделались с противником. Немцы разбежались, оставив убитых, разбитую машину и несколько мотоциклов. В этой стычке главные силы нашего отряда не участвовали.
В пути неоднократно вспыхивала то слева, то справа перестрелка между нашими разъездами и мелкими группами немцев. Это настораживало людей, не внося никакого замешательства.
Поход проходил спокойно. Соблюдался строгий порядок.
В деревушке – не помню, право, названия – расположились на кратковременный отдых. Людям надо было поесть. (Между прочим, в Туманове, где к нам присоединились кавалеристы, на железнодорожной станции застряли продовольственные эшелоны; мы взяли все, что удалось, на свои грузовики, а остальное взорвали…)
Я, Лобачев, Малинин и еще кто-то из офицеров штаба и политотдела армии зашли в избу. Охваченные заметной тревогой, хозяева встретили гостеприимно. Вбежал мальчишка.
– Ну, юный разведчик, какие новости?..
Он, застеснявшись, сказал, что перед вечером через деревню прошло три фашистских танка и машин пять с солдатами. Хозяйка добавила: беженцы из Ново-Дугино и Тесово – это километров пятнадцать севернее – передавали, что там много вражеских танков и автомашин. Прут – спасу нет…
Ее прервал мужской голос из темного угла избы:
– Товарищ командир, что же вы делаете!..
Я повернулся и присмотрелся. На кровати лежал седобородый старик. Оказалось, отец хозяйки.
Пронзительно уставившись на меня, он говорил голосом, полным горечи и боли:
– Товарищ командир… сами вы уходите, а нас бросаете. Нас оставляете врагу, ведь мы для Красной Армии отдавали все, и последнюю рубашку не пожалели бы. Я старый солдат, воевал с немцами. Мы врага на русскую землю не пустили. Что же вы делаете?..
Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их как пощечину, да и все присутствовавшие были удручены.
Конечно, мы попытались разъяснить, что неудачи временные, что вернемся обратно. Но, откровенно говоря, не осталось уверенности, что успокоили старого солдата, дважды раненного в первую мировую войну и теперь прикованного к постели. При расставании он сказал:
– Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию.
Снова в пути. Шагаю, а из головы никак не выходит эта изба, обреченная на бедствия семья, старый колхозник. Упрек его справедлив…
Миновав поле, центральная колонна опять втянулась в лес. Разведчики донесли: севернее нас продвигаются на восток части 18-й стрелковой ополченской дивизии. Мы ее подчинили себе, поставив задачу на совместные действия при встрече с противником.
С этого момента наша группа представляла уже довольно солидную силу, способную прорваться в любом направлении.
Соединение с нами обрадовало ополченцев. Но нужно сказать, что они в трудном положении не растерялись. Настроение и до встречи с нами было у них боевое. Это были москвичи, умевшие постоять за себя и за общее дело. Недаром во время битвы за Москву 18-я дивизия ополченцев, пройдя краткую, но умную школу под руководством опытного генерала Петра Николаевича Чернышева, героя обороны Смоленска, получила звание гвардейской…
Близился рассвет. Прошагали мы не менее тридцати километров по изнуряющему распутью. Очень устали. В это время мне и донесли, что примерно в трех километрах приземлился самолет У-2. Я послал туда полковника Баранчука, начальника ВВС армии. Вскоре он вернулся с радостной вестью – в Гжатске наши войска, накануне там были Ворошилов и Молотов.
Обрадовавшись, Баранчук не подумал, что нужно бы привести летчика, и даже не расспросил его более подробно. Я приказал доставить летчика к нам, но самолет уже поднялся и полетел почему-то на запад.
Известие быстро распространилось в отряде. Отовсюду просьбы – разрешить продолжать дальнейший марш на машинах: до Гжатска оставалось не больше десяти километров.
Люди на самом деле устали, а шагать еще много. Наступил рассвет. Поэтому было принято решение двигаться на машинах к мосту у Гжатска. В целях осторожности передовой отряд был усилен двумя танками и броневиком. Кавалерия получила задание вести разведку севернее города, установить, где броды и переправы через Гжать. Ополченцы следовали на Гжатск во втором эшелоне, обеспечивая нас с запада и с юга.
Лобачев загорелся. Ему очень хотелось вперед.
– Может быть, еще застану Ворошилова! – объяснил он свое нетерпение.
Я ему разрешил отправиться с передовым отрядом, но только в бронемашине. И член Военного совета уехал.
Тронулась колонна штаба и управления, вытянувшись по одной дороге.
Понятным было общее желание быстрее переправиться через реку и встретиться со своими. Невольно ускорив движение, мы близ моста почти наступили на хвост головного отряда, который несколько растянулся. И в этот момент над перелеском, который мы проезжали, взвилось кольцеобразное облако, и тут же раздался взрыв.
Машины, находившиеся в голове колонны, в том числе и моя машина, рванулись вперед. Чем руководствовались мы тогда, совершая этот бросок, трудно объяснить, но мы это проделали и, выскочив на открытое пространство, сразу попали под обстрел крупнокалиберных пулеметов и танковых пушек.
Все стали рассыпаться в цепь.
На ходу сориентировавшись, я приказал частью сил колонны подкрепить передовой отряд, который уже вел огневой бой, находясь на западном берегу Гжати. Машины – убрать с дороги и замаскировать. Восемнадцатой дивизии – одним полком сковать противника у Гжатска, а главными силами попытаться прорваться значительно севернее.
Дело выглядело так. БТ-7 из головного охранения вырвался немного вперед, наскочил у моста на противотанковую мину и подорвался. По приближавшемуся отряду враг открыл автоматный и пулеметный огонь. В броневик Лобачева угодил снаряд-болванка (позже его нашли внутри машины). Отряд спешился и вступил в бой. Мост оказался взорванным.
Тут подоспели мы, и вовремя, потому что, видя малочисленность наших, немцы пытались переправиться через реку.
Эта попытка была отбита.
Сведения летчика оказались ложными. Он нас направил прямо в лапы врага, случайно или нет – не знаю.
Итак, дорога, по которой мы надеялись прорваться к своим, была уже перехвачена вражескими частями. Без переправочных средств форсировать Гжать мы по могли. Вести затяжной бой – бессмысленно, так как противник стянул бы сюда достаточно сил и разделался с нами.
Перед Гжатском временно остались заслоны, а все наши силы незаметно для немцев совершили маневр на север, двигаясь перекатами. Отойдя на значительное расстояние, мы все еще слышали разрывы бомб на гжатском направлении. Над нами пролетали на большой высоте немецкие самолеты, но нас не атаковали.
И опять мы в пути. Двигаемся, опрокидывая немногочисленные вражеские отряды и обходя крупные группировки, собирая всех, кому удалось прорваться через внутреннее кольцо окружения. Видимо, это кольцо не столь уж плотное. Противник крепко держал лишь основные коммуникации.
Были найдены броды через Гжать, и в ночь на 9 октября мы благополучно переправились на противоположный берег. Не описываю всех событий, всех стычек с немцами, захвата и обеспечения переправ. Следуя на восток, мы вскоре выскользнули из сжимавшихся клещей внешнего фронта противника.
Только в лесах севернее Уваровки – в сорока километрах от Можайска – удалось наконец-то связаться со штабом фронта. Получили распоряжение прибыть в район Можайска.
В этот же день прилетели У-2 за мной и Лобачевым. Я дал указания Малинину о переходе на новое место, и мы направились к самолетам. Малинин на минуту задержал меня:
– Возьмите с собой приказ о передаче участка и войск Ершакову.
На вопрос, зачем это нужно, он ответил:
– Может пригодиться, мало ли что…
В небольшом одноэтажном домике нашли штаб фронта. Нас ожидали товарищи Ворошилов, Молотов, Конев и Булганин. Климент Ефремович сразу задал вопрос:
– Как это вы со штабом, но без войск шестнадцатой армии оказались под Вязьмой?
– Командующий фронтом сообщил, что части, которые я должен принять, находятся здесь.
– Странно…
Я показал маршалу злополучный приказ за подписью командования.
У Ворошилова произошел бурный разговор с Коневым и Булганиным. Затем по его вызову в комнату вошел генерал Г.К. Жуков.
– Это новый командующий Западным фронтом, – сказал, обратившись к нам, Ворошилов, – он и поставит вам новую задачу.
Выслушав наш короткий доклад, К.Е. Ворошилов выразил всем нам благодарность от имени правительства и Главного командования и пожелал успехов в отражении врага.
Вскоре меня вызвали к Г.К. Жукову. Он был спокоен и суров. Во всем его облике угадывалась сильная воля.
Он принял на себя бремя огромной ответственности. Ведь к тому времени, когда мы вышли под Можайск, в руках командующего Западным фронтом было очень мало войск. И с этими силами надо было задержать наступление противника на Москву.
Вначале Г.К. Жуков приказал нам принять Можайский боевой участок (11 октября). Не успели мы сделать это, как получили новое распоряжение – выйти со штабом и 18-й стрелковой дивизией ополченцев в район Волоколамска, подчинить там себе все, что сумеем, и организовать оборону в полосе от Московского моря на севере до Рузы на юге.
События развертывались стремительно.
14 октября мы прибыли в Волоколамск, а 16-го немецкие танки уже нанесли удар по левому флангу нашей армии.
Волоколамское направление
Собор стоял на высоком холме, поднимаясь над Вязьмой подобно древней крепости. В его подвале мы действительно нашли секретаря Смоленского обкома партии Д.М. Попова, вокруг него собрались товарищи из Смоленского и Вяземского городских комитетов партии. Здесь же был начальник политуправления Западного фронта Д.А. Лестев. Он обрадованно помахал рукой:
– Все в порядке, товарищи. Знакомьтесь с командующим…
К сожалению, пришлось их огорчить. Командующий-то есть, да командовать ему нечем. Я попросил генерала Никитина доложить партийному руководству все имеющиеся у него сведения о войсках и положении в районе Вязьмы. Лестев был крайне удивлен.
– Как же так? – заявил он. – Я недавно из штаба фронта, он перебирается на новое место, и меня заверили, что тут у вас не менее пяти дивизий, которые ждут прибытия штаба шестнадцатой армии…
Происходил этот разговор во второй половине дня 6 октября.
Не успел я спросить Никитина насчет разведки и наблюдения за подступами к городу, как в подвал вбежал председатель Смоленского горсовета А.П. Вахтеров:
– Немецкие танки в городе!
– Кто сообщил?
– Я видел их с колокольни!
– Алексей Андреевич, позаботься, пусть приготовят машины, – обратился я к генералу Лобачеву.
Мы с Лестевым и Поповым быстро взобрались на колокольню. Действительно, увидели эти танки. Они стреляли из пулеметов по машинам, выскакивавшим из города.
Немецкие танки вступали в Вязьму. Нужно было немедленно выбираться. Вязьму в данное время некому было защищать.
Самым емким оказался мой ЗИС-101, «газики» Лобачева и Попова поменьше. Забрав всех товарищей, мы покинули город. Вырваться удалось благополучно. В одном месте чуть не столкнулись с танком, но успели нырнуть в переулок и врагу не удалось обстрелять нас прицельным огнем.
КП располагался в перелеске километрах в десяти северо-восточнее Вязьмы. Здесь мы стали подытоживать все данные, которые смог собрать штаб. Немцы нанесли удар излюбленным способом: прорыв фронта на двух направлениях, создание внутреннего кольца окружения смыканием клиньев в глубине прорыва… Вот это для нас в тот момент было ясно. Значит, местом смыкания вражеских клещей оказалась Вязьма. Это мы уже знали, это сами наблюдали и чувствовали. Наша разведка подтвердила. Но где же должно образоваться внешнее кольцо окружения, о чем не преминет позаботиться враг, еще известно не было. И нам предстояло это выяснить.
Вечером 6 октября к нам на КП приехал начальник оперативного управления штаба фронта генерал Г.К. Маландин и с ним наш старый добрый знакомый генерал И.П. Камера. Они разыскивали штаб фронта. Обстановку на фронте товарищи не представляли. Я рассказал им, что сумели мы разузнать, и посоветовал попробовать ночью пробраться севернее автострады на восток: туда, по всей вероятности, направился штаб фронта. Для безопасности Маландина и Камеру сопровождала группа наших офицеров. Эти товарищи благополучно выполнили задание, но на обратном пути их обстреляли немцы, двоих ранило, машина сгорела, и смельчаки пешком еле прорвались к нам.
Малинин доложил, что попытки разыскать какие-либо дивизии под Вязьмой тщетны. Предстояло подумать, что предпринять в этом странном положении.
Вернуться к своим войскам?
Враг, уплотняя внутреннее кольцо, уже лишил нас этой возможности. И главное, штаб 16-й армии предполагали использовать для выполнения какого-то задания, долг состоял в том, чтобы явиться и получить его.
Под вечер 6 октября штабной наш отряд перешел в лес северо-восточное города и севернее автострады Вязьма – Можайск. На прежнем месте нас неоднократно засекали немецкие самолеты.
Всю ночь и весь следующий день работала разведка, высланная в разных направлениях. Установили: автострада восточнее Вязьмы перехвачена бронетанковыми частями противника, они плотно оседлали это направление; в самой Вязьме немецкая мотопехота; по дороге на Сычевку непрерывно движутся вражеские войска.
Туманово еще не занято, и там оказался эскадрон войск НКВД. Он к нам с радостью присоединился.
Подтвердились данные, что западнее противником образован фронт, перехватывающий все дороги.
В тумановском лесу в заброшенной землянке собрались ближайшие мои сотрудники. Предложения сводились к тому, что ожидать больше нельзя. Рассчитывать, что подойдут силы с востока, не приходилось, а значит, и нечем было помочь окруженным войскам. Мы сами оказались зажатыми между внутренним кольцом окружения и внешним, которое немцы старались скорее укрепить.
Окончательное решение, принятое мною, – прорываться на северо-восток. Там, скорее всего, у противника недостаточная плотность. Там больше возможностей встретить выходившие из окружения наши части. Начинаем поход в ночь на 8 октября.
Было время, когда мы собирали попавших в беду солдат и офицеров, организовывали их, поднимали дух, говоря, что там, где командир действует по-настоящему, где крепкие коммунисты и комсомольцы, там люди с честью выполняют свой долг перед Родиной, преодолевая все трудности. Теперь это предстояло доказать и нам своими действиями.
Установлен порядок: весь личный состав объединен в подразделения, назначены командиры. Движение – тремя колоннами: правую ведет генерал Казаков, центральную – я, а второй эшелон, в котором следуют и все автомашины, – полковник Орел. Броневики и танки БТ-7 идут за центральной колонной, находясь у командующего под рукой на случай встречи с врагом. Организовано охранение на походе и разведка. Тут нас выручал кавалерийский эскадрон НКВД, действовавший на удаленных дистанциях. Все, кроме водителей машин, идут пешком.
У штабного автобуса Лобачев собрал людей. Офицеры, шоферы, бойцы… Последние указания: ни при каких обстоятельствах не разбиваться на мелкие группы, идем и сражаемся вместе, помня воинское правило – один за всех, все за одного; раненых ни в коем случае не оставлять, убитых, если обстоятельства не позволят вывезти, хоронить на месте.
В сумерках трудно было рассмотреть лица людей. Но мы чувствовали, что они правильно понимают командование. Война уже многому научила.
Ночь. Двинулись. Сыпал крупный дождь. Проселочные дороги раскисли.
Время от времени – остановки для подтягивания отстающих и выравнивания колонн. Больше всего задержек из-за машин, а набралось их около сотни. То и дело вытаскивали из грязи с помощью танков.
В пятнадцати километрах был намечен первый привал близ одной из деревень. При подходе к ней разведчики, а затем и головная застава натолкнулись на немецких мотоциклистов и пехоту на двух машинах. Завязали бой: поддержанные двумя танками, быстро разделались с противником. Немцы разбежались, оставив убитых, разбитую машину и несколько мотоциклов. В этой стычке главные силы нашего отряда не участвовали.
В пути неоднократно вспыхивала то слева, то справа перестрелка между нашими разъездами и мелкими группами немцев. Это настораживало людей, не внося никакого замешательства.
Поход проходил спокойно. Соблюдался строгий порядок.
В деревушке – не помню, право, названия – расположились на кратковременный отдых. Людям надо было поесть. (Между прочим, в Туманове, где к нам присоединились кавалеристы, на железнодорожной станции застряли продовольственные эшелоны; мы взяли все, что удалось, на свои грузовики, а остальное взорвали…)
Я, Лобачев, Малинин и еще кто-то из офицеров штаба и политотдела армии зашли в избу. Охваченные заметной тревогой, хозяева встретили гостеприимно. Вбежал мальчишка.
– Ну, юный разведчик, какие новости?..
Он, застеснявшись, сказал, что перед вечером через деревню прошло три фашистских танка и машин пять с солдатами. Хозяйка добавила: беженцы из Ново-Дугино и Тесово – это километров пятнадцать севернее – передавали, что там много вражеских танков и автомашин. Прут – спасу нет…
Ее прервал мужской голос из темного угла избы:
– Товарищ командир, что же вы делаете!..
Я повернулся и присмотрелся. На кровати лежал седобородый старик. Оказалось, отец хозяйки.
Пронзительно уставившись на меня, он говорил голосом, полным горечи и боли:
– Товарищ командир… сами вы уходите, а нас бросаете. Нас оставляете врагу, ведь мы для Красной Армии отдавали все, и последнюю рубашку не пожалели бы. Я старый солдат, воевал с немцами. Мы врага на русскую землю не пустили. Что же вы делаете?..
Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их как пощечину, да и все присутствовавшие были удручены.
Конечно, мы попытались разъяснить, что неудачи временные, что вернемся обратно. Но, откровенно говоря, не осталось уверенности, что успокоили старого солдата, дважды раненного в первую мировую войну и теперь прикованного к постели. При расставании он сказал:
– Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию.
Снова в пути. Шагаю, а из головы никак не выходит эта изба, обреченная на бедствия семья, старый колхозник. Упрек его справедлив…
Миновав поле, центральная колонна опять втянулась в лес. Разведчики донесли: севернее нас продвигаются на восток части 18-й стрелковой ополченской дивизии. Мы ее подчинили себе, поставив задачу на совместные действия при встрече с противником.
С этого момента наша группа представляла уже довольно солидную силу, способную прорваться в любом направлении.
Соединение с нами обрадовало ополченцев. Но нужно сказать, что они в трудном положении не растерялись. Настроение и до встречи с нами было у них боевое. Это были москвичи, умевшие постоять за себя и за общее дело. Недаром во время битвы за Москву 18-я дивизия ополченцев, пройдя краткую, но умную школу под руководством опытного генерала Петра Николаевича Чернышева, героя обороны Смоленска, получила звание гвардейской…
Близился рассвет. Прошагали мы не менее тридцати километров по изнуряющему распутью. Очень устали. В это время мне и донесли, что примерно в трех километрах приземлился самолет У-2. Я послал туда полковника Баранчука, начальника ВВС армии. Вскоре он вернулся с радостной вестью – в Гжатске наши войска, накануне там были Ворошилов и Молотов.
Обрадовавшись, Баранчук не подумал, что нужно бы привести летчика, и даже не расспросил его более подробно. Я приказал доставить летчика к нам, но самолет уже поднялся и полетел почему-то на запад.
Известие быстро распространилось в отряде. Отовсюду просьбы – разрешить продолжать дальнейший марш на машинах: до Гжатска оставалось не больше десяти километров.
Люди на самом деле устали, а шагать еще много. Наступил рассвет. Поэтому было принято решение двигаться на машинах к мосту у Гжатска. В целях осторожности передовой отряд был усилен двумя танками и броневиком. Кавалерия получила задание вести разведку севернее города, установить, где броды и переправы через Гжать. Ополченцы следовали на Гжатск во втором эшелоне, обеспечивая нас с запада и с юга.
Лобачев загорелся. Ему очень хотелось вперед.
– Может быть, еще застану Ворошилова! – объяснил он свое нетерпение.
Я ему разрешил отправиться с передовым отрядом, но только в бронемашине. И член Военного совета уехал.
Тронулась колонна штаба и управления, вытянувшись по одной дороге.
Понятным было общее желание быстрее переправиться через реку и встретиться со своими. Невольно ускорив движение, мы близ моста почти наступили на хвост головного отряда, который несколько растянулся. И в этот момент над перелеском, который мы проезжали, взвилось кольцеобразное облако, и тут же раздался взрыв.
Машины, находившиеся в голове колонны, в том числе и моя машина, рванулись вперед. Чем руководствовались мы тогда, совершая этот бросок, трудно объяснить, но мы это проделали и, выскочив на открытое пространство, сразу попали под обстрел крупнокалиберных пулеметов и танковых пушек.
Все стали рассыпаться в цепь.
На ходу сориентировавшись, я приказал частью сил колонны подкрепить передовой отряд, который уже вел огневой бой, находясь на западном берегу Гжати. Машины – убрать с дороги и замаскировать. Восемнадцатой дивизии – одним полком сковать противника у Гжатска, а главными силами попытаться прорваться значительно севернее.
Дело выглядело так. БТ-7 из головного охранения вырвался немного вперед, наскочил у моста на противотанковую мину и подорвался. По приближавшемуся отряду враг открыл автоматный и пулеметный огонь. В броневик Лобачева угодил снаряд-болванка (позже его нашли внутри машины). Отряд спешился и вступил в бой. Мост оказался взорванным.
Тут подоспели мы, и вовремя, потому что, видя малочисленность наших, немцы пытались переправиться через реку.
Эта попытка была отбита.
Сведения летчика оказались ложными. Он нас направил прямо в лапы врага, случайно или нет – не знаю.
Итак, дорога, по которой мы надеялись прорваться к своим, была уже перехвачена вражескими частями. Без переправочных средств форсировать Гжать мы по могли. Вести затяжной бой – бессмысленно, так как противник стянул бы сюда достаточно сил и разделался с нами.
Перед Гжатском временно остались заслоны, а все наши силы незаметно для немцев совершили маневр на север, двигаясь перекатами. Отойдя на значительное расстояние, мы все еще слышали разрывы бомб на гжатском направлении. Над нами пролетали на большой высоте немецкие самолеты, но нас не атаковали.
И опять мы в пути. Двигаемся, опрокидывая немногочисленные вражеские отряды и обходя крупные группировки, собирая всех, кому удалось прорваться через внутреннее кольцо окружения. Видимо, это кольцо не столь уж плотное. Противник крепко держал лишь основные коммуникации.
Были найдены броды через Гжать, и в ночь на 9 октября мы благополучно переправились на противоположный берег. Не описываю всех событий, всех стычек с немцами, захвата и обеспечения переправ. Следуя на восток, мы вскоре выскользнули из сжимавшихся клещей внешнего фронта противника.
Только в лесах севернее Уваровки – в сорока километрах от Можайска – удалось наконец-то связаться со штабом фронта. Получили распоряжение прибыть в район Можайска.
В этот же день прилетели У-2 за мной и Лобачевым. Я дал указания Малинину о переходе на новое место, и мы направились к самолетам. Малинин на минуту задержал меня:
– Возьмите с собой приказ о передаче участка и войск Ершакову.
На вопрос, зачем это нужно, он ответил:
– Может пригодиться, мало ли что…
В небольшом одноэтажном домике нашли штаб фронта. Нас ожидали товарищи Ворошилов, Молотов, Конев и Булганин. Климент Ефремович сразу задал вопрос:
– Как это вы со штабом, но без войск шестнадцатой армии оказались под Вязьмой?
– Командующий фронтом сообщил, что части, которые я должен принять, находятся здесь.
– Странно…
Я показал маршалу злополучный приказ за подписью командования.
У Ворошилова произошел бурный разговор с Коневым и Булганиным. Затем по его вызову в комнату вошел генерал Г.К. Жуков.
– Это новый командующий Западным фронтом, – сказал, обратившись к нам, Ворошилов, – он и поставит вам новую задачу.
Выслушав наш короткий доклад, К.Е. Ворошилов выразил всем нам благодарность от имени правительства и Главного командования и пожелал успехов в отражении врага.
Вскоре меня вызвали к Г.К. Жукову. Он был спокоен и суров. Во всем его облике угадывалась сильная воля.
Он принял на себя бремя огромной ответственности. Ведь к тому времени, когда мы вышли под Можайск, в руках командующего Западным фронтом было очень мало войск. И с этими силами надо было задержать наступление противника на Москву.
Вначале Г.К. Жуков приказал нам принять Можайский боевой участок (11 октября). Не успели мы сделать это, как получили новое распоряжение – выйти со штабом и 18-й стрелковой дивизией ополченцев в район Волоколамска, подчинить там себе все, что сумеем, и организовать оборону в полосе от Московского моря на севере до Рузы на юге.
События развертывались стремительно.
14 октября мы прибыли в Волоколамск, а 16-го немецкие танки уже нанесли удар по левому флангу нашей армии.
Волоколамское направление
Общая обстановка на Западном фронте к 14 октября оказалась очень тяжелой. Враг двигался на Москву. Потребовались титанические усилия партии, правительства и Верховного Главнокомандования для ликвидации нависшей над столицей нашей Родины угрозы. Руководимый партией советский народ доказал еще раз, на что он способен в минуты опасности. Все было сделано, чтобы преградить дорогу вражеским войскам. Ставка срочно направляла на боевые рубежи отдельные части из района Москвы, спешно перебрасывались дивизии с других фронтов, из Средней Азии и с Дальнего Востока.
Мы понимали, что и от нас командование фронта ждет полной отдачи сил.
Все, что мы увидели в Волоколамске, напоминало мне обстановку, в которой уже пришлось воевать в июле на ярцевском рубеже. Но тогда я прибыл на угрожаемый участок только с горсткой незнакомых офицеров, даже без средств связи. А сейчас, в октябре, командующий армией имел хорошо сколоченный штаб, оснащенный всеми необходимыми средствами, способный быстро установить связь и наладить управление. Личный состав штаба прошел уже суровую школу войны в весьма сложных условиях. Люди сработались, знали и понимали друг друга, как говорится, с полуслова. Мы с Лобачевым, Казаковым, Орлом большую часть суток проводили в войсках, на переднем крае нашей растянутой линии обороны, знакомясь с местностью, изучая, насколько возможно в столь короткий срок, дивизии и людей. Я знал, что начальник штаба и его подчиненные ни минуты не теряют зря.
Коллектив политического отдела, возглавляемый Д.Ф. Романовым, не уступал штабному. Он состоял из крепких и закаленных большевиков, способных мобилизовать партийные и комсомольские организации на любое большое дело, воодушевить людей на подвиг.
Все это сыграло огромную роль в решении той сложной и ответственной задачи, которая была перед нами поставлена.
Развернув командный пункт в Волоколамске, мы немедленно разослали группы офицеров штаба и политотдела по всем направлениям для розыска войск, имевшихся в этом районе, и для перехвата прорывавшихся из окружения частей, групп и одиночек.
Первым в район севернее Волоколамска вышел 3-й кавалерийский корпус под командованием Л.М. Доватора. Он поступил в оперативное подчинение 16-й армии. Корпус состоял из двух кавалерийских дивизий – 50-й генерала И.А. Плиева и 53-й комбрига К.С. Мельника.
До прибытия к нам кавалеристы участвовали в боях на реке Межа и, получив приказ о выходе во фронтовой резерв для пополнения, двинулись на станцию Осуга (30 километров южнее Ржева). Но выяснилось, что пути дальнейшего движения перехвачены моторизованными и танковыми частями противника. Дивизии генерала Доватора оказались во вражеском тылу. Стали пробиваться из окружения. И вот к 13 октября вырвались в район Волоколамска.
3-й кавкорпус, правда сильно поредевший, был в то время внушительной силой. Его бойцы и командиры неоднократно участвовали в боях, как говорится, понюхали пороху. Командный и политический состав приобрел уже боевой опыт и знал, на что способны воины-кавалеристы, изучил сильные и слабые стороны противника.
Особенно ценной в тех условиях была высокая подвижность корпуса, позволявшая использовать его для маневра на угрожаемых направлениях, конечно, с соответствующими средствами усиления, без которых конники не смогли бы бороться с вражескими танками.
Хорошее впечатление произвел на меня командир корпуса Лев Михайлович Доватор, о котором я уже слышал от маршала Тимошенко. Он был молод, жизнерадостен, вдумчив. Видимо, хорошо знал свое дело. Уже одно то, что ему удалось вывести корпус из окружения боеспособным, говорило о талантливости и мужестве генерала.
Можно было не сомневаться, что задача, возлагаемая на корпус будет выполнена умело. А она была очень сложной – организовать оборону на широком фронте севернее Волоколамска вплоть до Волжского водохранилища.
Левее кавалеристов расположился сводный курсантский полк, созданный на базе военного училища имени Верховного Совета РСФСР, под командованием полковника С.И. Младенцева и комиссара А.Е. Славкина. Этот полк из Солнечногорска был переброшен по тревоге под Волоколамск, где и приступил к организации обороны по восточному берегу реки Лама.
Алексей Андреевич Лобачев, узнав, что к нам пришли кремлевские курсанты, весь преобразился от нахлынувших чувств, и я не мог не послать его к ним. Наш член Военного совета гордился тем, что его боевая юность началась в стенах кремлевской военной школы. С какой радостью он рассказывал, что в двадцать, первом году стоял часовым на посту № 27 – у квартиры Владимира Ильича Ленина!
Возвратившись, Лобачев рассказал, что настроение у курсантов бодрое, боевое.
– Хороший, надежный полк!
И на самом деле, в первых же боях полк Младенцева показал, что способен на многое.
На левом фланге, прикрывая Волоколамск с запада н юго-запада до реки Руза, стояла 316-я стрелковая дивизия, прибывшая из фронтового резерва. Командовал ею генерал И.В. Панфилов, а комиссаром был С.А. Егоров. Такую полнокровную стрелковую дивизию – и по численности, и по обеспечению – мы давно не видели. Командиры подобрались крепкие, а политработники были выдвинуты из партийного и советского актива Казахской CСP. При формировании дивизии большая помощь ей была оказана со стороны Центрального Комитета Коммунистической партии Казахстана.
Уже 14 октября я встретился с генералом Панфиловым на его командном пункте, и мы обсудили основные вопросы, касавшиеся действий его соединения. Беседа с Иваном Васильевичем оставила глубокое впечатление. Я увидел, что имею дело с командиром разумным, обладающим серьезными знаниями и богатым практическим опытом. Его предложения были хорошо обоснованы.
Простое открытое лицо, некоторая даже застенчивость вначале. Вместе с тем чувствовались кипучая энергия и способность проявить железную волю и настойчивость в нужный момент. О своих подчиненных генерал отзывался уважительно, видно было, что он хорошо знает каждого из них.
Бывает, человека сразу не поймешь – на что он способен, каковы его возможности. Генерал Панфилов был мне понятен и симпатичен, я как-то сразу уверился в нем – и не ошибся.
Изучение характера подчиненных командиров – необходимейшая сторона подготовки к бою. Почему? Потому, что в этих характерах – тоже резервы командующего. Это дело кропотливое, а у нас тогда времени было в обрез.
Понравилось мне и спокойное остроумие генерала. Оценивая участок от Болычево к реке Руза, где стоял один из его полков, он сказал:
– Да, здесь мы сели на колышки.
Меткая характеристика так называемой «укрепленной полосы» – вместо оборонительных сооружений там оказались только колышки, их обозначавшие: строители больше ничего не успели сделать.
Принимаем все меры, чтобы до начала вражеского наступления подготовить хотя бы укрепления полевого типа.
Исходя из оценки местности, мы считали, что вероятнее всего свой главный удар противник обрушит на левый фланг 316-й дивизии. Этому участку и командование армии и сам И.В. Панфилов уделяли наибольшее внимание, заботясь прежде всего о глубокой противотанковой обороне.
Командиры штаба армии и служб передавали войскам опыт, приобретенный в минувших боях, помогали словом и делом.
В каждом бою противник использовал главным образом свое подавляющее преимущество в танках. Этого нам опять следовало ожидать. Для противодействия танкам наметили бросить всю нашу артиллерию. Но ее у нас явно недоставало. Поэтому заранее предусматривался широкий маневр как траекториями, так и колесами. Спланировали перегруппировку артиллерии на угрожаемые участки, определили и изучили маршруты движения. Василий Иванович Казаков и его офицеры помогали командирам дииизий и артиллерийским начальникам организовать использование артиллерии всех видов, вплоть до зенитной и «катюш», для борьбы с танками, откуда бы те ни появились.
Каждой батарее и отдельному орудию, придаваемым пехоте или спешенной кавалерии для борьбы с танками, обязательно выделялись соответствующие стрелковые подразделения для прикрытия от немецких автоматчиков. Подчинялись эти подразделения командиру батареи или орудия, которые они прикрывали. Это мероприятие 16-я армия ввела у себя, учитывая опыт боев, и оно себя оправдало.
Помимо того, были созданы подвижные отряды саперов с минами и подрывными зарядами. Посадили эти отряды на машины и на повозки. Задача – в процессе боя перехватывать танкоопасные направления, преграждать путь тапкам в глубину нашей обороны.
На стыках и в промежутках между полками были отрыты и заминированы противотанковые рвы. В частности, 1075-й полк панфиловской дивизии свой левый фланг прикрывал 4-километровым рвом, поставив там 4 тысячи мин.
Оборонительные работы развернулись по всей полоса обороны 16-й армии, протяженность которой была почти сто километров.
Наряду с усовершенствованием обороны проводилась большая работа по укреплению политико-морального состояния бойцов. Она направлялась на то, чтобы все прониклись решимостью отстаивать занимаемый рубеж, не допуская мысли об отходе. И надо сказать, сделано в этом смысле было немало.
Сознание того, что на нас возложена задача защищать подступы к Москве, удесятеряло наши силы. Воины клялись сделать все, чтобы разбить врага.
Мы понимали, что и от нас командование фронта ждет полной отдачи сил.
Все, что мы увидели в Волоколамске, напоминало мне обстановку, в которой уже пришлось воевать в июле на ярцевском рубеже. Но тогда я прибыл на угрожаемый участок только с горсткой незнакомых офицеров, даже без средств связи. А сейчас, в октябре, командующий армией имел хорошо сколоченный штаб, оснащенный всеми необходимыми средствами, способный быстро установить связь и наладить управление. Личный состав штаба прошел уже суровую школу войны в весьма сложных условиях. Люди сработались, знали и понимали друг друга, как говорится, с полуслова. Мы с Лобачевым, Казаковым, Орлом большую часть суток проводили в войсках, на переднем крае нашей растянутой линии обороны, знакомясь с местностью, изучая, насколько возможно в столь короткий срок, дивизии и людей. Я знал, что начальник штаба и его подчиненные ни минуты не теряют зря.
Коллектив политического отдела, возглавляемый Д.Ф. Романовым, не уступал штабному. Он состоял из крепких и закаленных большевиков, способных мобилизовать партийные и комсомольские организации на любое большое дело, воодушевить людей на подвиг.
Все это сыграло огромную роль в решении той сложной и ответственной задачи, которая была перед нами поставлена.
Развернув командный пункт в Волоколамске, мы немедленно разослали группы офицеров штаба и политотдела по всем направлениям для розыска войск, имевшихся в этом районе, и для перехвата прорывавшихся из окружения частей, групп и одиночек.
Первым в район севернее Волоколамска вышел 3-й кавалерийский корпус под командованием Л.М. Доватора. Он поступил в оперативное подчинение 16-й армии. Корпус состоял из двух кавалерийских дивизий – 50-й генерала И.А. Плиева и 53-й комбрига К.С. Мельника.
До прибытия к нам кавалеристы участвовали в боях на реке Межа и, получив приказ о выходе во фронтовой резерв для пополнения, двинулись на станцию Осуга (30 километров южнее Ржева). Но выяснилось, что пути дальнейшего движения перехвачены моторизованными и танковыми частями противника. Дивизии генерала Доватора оказались во вражеском тылу. Стали пробиваться из окружения. И вот к 13 октября вырвались в район Волоколамска.
3-й кавкорпус, правда сильно поредевший, был в то время внушительной силой. Его бойцы и командиры неоднократно участвовали в боях, как говорится, понюхали пороху. Командный и политический состав приобрел уже боевой опыт и знал, на что способны воины-кавалеристы, изучил сильные и слабые стороны противника.
Особенно ценной в тех условиях была высокая подвижность корпуса, позволявшая использовать его для маневра на угрожаемых направлениях, конечно, с соответствующими средствами усиления, без которых конники не смогли бы бороться с вражескими танками.
Хорошее впечатление произвел на меня командир корпуса Лев Михайлович Доватор, о котором я уже слышал от маршала Тимошенко. Он был молод, жизнерадостен, вдумчив. Видимо, хорошо знал свое дело. Уже одно то, что ему удалось вывести корпус из окружения боеспособным, говорило о талантливости и мужестве генерала.
Можно было не сомневаться, что задача, возлагаемая на корпус будет выполнена умело. А она была очень сложной – организовать оборону на широком фронте севернее Волоколамска вплоть до Волжского водохранилища.
Левее кавалеристов расположился сводный курсантский полк, созданный на базе военного училища имени Верховного Совета РСФСР, под командованием полковника С.И. Младенцева и комиссара А.Е. Славкина. Этот полк из Солнечногорска был переброшен по тревоге под Волоколамск, где и приступил к организации обороны по восточному берегу реки Лама.
Алексей Андреевич Лобачев, узнав, что к нам пришли кремлевские курсанты, весь преобразился от нахлынувших чувств, и я не мог не послать его к ним. Наш член Военного совета гордился тем, что его боевая юность началась в стенах кремлевской военной школы. С какой радостью он рассказывал, что в двадцать, первом году стоял часовым на посту № 27 – у квартиры Владимира Ильича Ленина!
Возвратившись, Лобачев рассказал, что настроение у курсантов бодрое, боевое.
– Хороший, надежный полк!
И на самом деле, в первых же боях полк Младенцева показал, что способен на многое.
На левом фланге, прикрывая Волоколамск с запада н юго-запада до реки Руза, стояла 316-я стрелковая дивизия, прибывшая из фронтового резерва. Командовал ею генерал И.В. Панфилов, а комиссаром был С.А. Егоров. Такую полнокровную стрелковую дивизию – и по численности, и по обеспечению – мы давно не видели. Командиры подобрались крепкие, а политработники были выдвинуты из партийного и советского актива Казахской CСP. При формировании дивизии большая помощь ей была оказана со стороны Центрального Комитета Коммунистической партии Казахстана.
Уже 14 октября я встретился с генералом Панфиловым на его командном пункте, и мы обсудили основные вопросы, касавшиеся действий его соединения. Беседа с Иваном Васильевичем оставила глубокое впечатление. Я увидел, что имею дело с командиром разумным, обладающим серьезными знаниями и богатым практическим опытом. Его предложения были хорошо обоснованы.
Простое открытое лицо, некоторая даже застенчивость вначале. Вместе с тем чувствовались кипучая энергия и способность проявить железную волю и настойчивость в нужный момент. О своих подчиненных генерал отзывался уважительно, видно было, что он хорошо знает каждого из них.
Бывает, человека сразу не поймешь – на что он способен, каковы его возможности. Генерал Панфилов был мне понятен и симпатичен, я как-то сразу уверился в нем – и не ошибся.
Изучение характера подчиненных командиров – необходимейшая сторона подготовки к бою. Почему? Потому, что в этих характерах – тоже резервы командующего. Это дело кропотливое, а у нас тогда времени было в обрез.
Понравилось мне и спокойное остроумие генерала. Оценивая участок от Болычево к реке Руза, где стоял один из его полков, он сказал:
– Да, здесь мы сели на колышки.
Меткая характеристика так называемой «укрепленной полосы» – вместо оборонительных сооружений там оказались только колышки, их обозначавшие: строители больше ничего не успели сделать.
Принимаем все меры, чтобы до начала вражеского наступления подготовить хотя бы укрепления полевого типа.
Исходя из оценки местности, мы считали, что вероятнее всего свой главный удар противник обрушит на левый фланг 316-й дивизии. Этому участку и командование армии и сам И.В. Панфилов уделяли наибольшее внимание, заботясь прежде всего о глубокой противотанковой обороне.
Командиры штаба армии и служб передавали войскам опыт, приобретенный в минувших боях, помогали словом и делом.
В каждом бою противник использовал главным образом свое подавляющее преимущество в танках. Этого нам опять следовало ожидать. Для противодействия танкам наметили бросить всю нашу артиллерию. Но ее у нас явно недоставало. Поэтому заранее предусматривался широкий маневр как траекториями, так и колесами. Спланировали перегруппировку артиллерии на угрожаемые участки, определили и изучили маршруты движения. Василий Иванович Казаков и его офицеры помогали командирам дииизий и артиллерийским начальникам организовать использование артиллерии всех видов, вплоть до зенитной и «катюш», для борьбы с танками, откуда бы те ни появились.
Каждой батарее и отдельному орудию, придаваемым пехоте или спешенной кавалерии для борьбы с танками, обязательно выделялись соответствующие стрелковые подразделения для прикрытия от немецких автоматчиков. Подчинялись эти подразделения командиру батареи или орудия, которые они прикрывали. Это мероприятие 16-я армия ввела у себя, учитывая опыт боев, и оно себя оправдало.
Помимо того, были созданы подвижные отряды саперов с минами и подрывными зарядами. Посадили эти отряды на машины и на повозки. Задача – в процессе боя перехватывать танкоопасные направления, преграждать путь тапкам в глубину нашей обороны.
На стыках и в промежутках между полками были отрыты и заминированы противотанковые рвы. В частности, 1075-й полк панфиловской дивизии свой левый фланг прикрывал 4-километровым рвом, поставив там 4 тысячи мин.
Оборонительные работы развернулись по всей полоса обороны 16-й армии, протяженность которой была почти сто километров.
Наряду с усовершенствованием обороны проводилась большая работа по укреплению политико-морального состояния бойцов. Она направлялась на то, чтобы все прониклись решимостью отстаивать занимаемый рубеж, не допуская мысли об отходе. И надо сказать, сделано в этом смысле было немало.
Сознание того, что на нас возложена задача защищать подступы к Москве, удесятеряло наши силы. Воины клялись сделать все, чтобы разбить врага.