Рокотов Сергей. Слепая кара

   - Да ну, сидеть! Погода такая классная! Чой-то я тут с трупом должен сидеть? Противно ведь!
   - Что ты говоришь, поганец?! - возмутилась Люба. - Отец он ведь тебе!
   - Сам знаю, что отец, - набычился Толик. - А чем я могу помочь? Чего разоралась?
   - Замолчи! - вскочила Люба. - Ремня ща получишь!
   - Тихо, тихо, - успокоил Гусев. - Ты, Толик, нам можешь тоже помочь. Мы кое о чем тебя спросим с Пал Васильичем.
   - Спрашивайте. А это у вас чо? А это чо?
   - Толик, - спросил Гусев, - почему ты решил, что твоего отца убил Вовка? Ты так ведь сказал?
   - А кто еще? Они тут бухали вчера целый день, а потом побазарили. Этот козел к Наташке стал приставать, а батька... - При этом он хитро и мерзко поглядел на мать. Та сделала страшное лицо. - А батька его выгнал. А тот пригрозил ему. Вот я и думаю: ну, пришел, опять базар, и, значит.., убил. Мам, дай хоть колбаски, жрать охота, - вдруг заныл Толик.
   - На, на, обожрись, зараза! - закричала Любка и вытащила из сумки полбатона любительской колбасы.
   Тот схватил колбасу, положил на стол, отрезал себе здоровенный кусок и принялся его смачно есть без хлеба.
   Вдруг вспомнил что-то и стал бубнить с набитым ртом:
   - М-м-м, б-б-б...
   - Прожуй сначала, - сказал Гусев, с удивлением глядя на мальчика.
   - Я чо? - Толик наконец прожевал колбасу и сумел произнести членораздельно:
   - Этот Трыкин болтался по двору и орал про папку плохие слова, блядь, говорит, убью, говорит, мы с пацанами в футбол играли, я ему еще по тыкве мячом заехал - специально, чтобы не базарил. Он матюгами начал и за мной погнался.
   Ну я, понятно, домой, хрена ему меня догнать...
   - Ты говори, да не заговаривайся! - прикрикнула Любка. - Ты что себе позволяешь? Ты с кем разговариваешь, засранец? Это капитан из милиции, а ты матом кроешь!
   - Я же говорю как было, для ясности, - оправдывался Толик.
   - Ну вот, видите, - сказала Люба. - Значит, он еще и угрожал. Да он, он, точно он, найдете - значит, дело ясное. Он заховался где-то с перепугу. Искать надо.
   В это время вошли Сергеев и участковый Царев, здоровенный, толстый, потный.
   - Вот такие дела, Алексей Алексеевич, - сказала ему Люба.
   - Да, допился Николай, - вздохнул Царев. - Эх, говорил я ему. Здравствуйте, товарищ капитан.
   - Здравствуйте. Скажите, что вы можете сообщить про покойного Фомичева и Трыкина, которого подозревают в убийстве?
   - Что могу сказать? Николай был мужик деловой, а вот как закрыли их магазин, да и раньше - ну, понимаете, доходы не те, настроение не то, стал попивать и нашел себе собутыльников. Я этого Трыкина давно знаю. Трижды судим, за хулиганство дважды и за грабеж. Нигде не работает. Ведет антиобщественный образ жизни, неоднократно мной предупреждался. А что я ему могу сделать? За сто первый километр сейчас не высылают, жена работает, он за ее счет живет, имеет право. Ходит и пьет, а потом хулиганит на улице. Но в меру - больше пятнадцати суток давно не получал.
   Сейчас вот допросили жену - говорит, что со вчерашнего дня его не видела. Сын двенадцатилетний подтверждает, соседей опросили, видели, как Трыкин по двору болтался, потом ему мячом вот этот.., попал в голову, он погнался за ним и исчез куда-то. Больше его не видели.
   - Надо искать, - сказал Гусев, и в это время раздался звонок в дверь. Люба пошла открывать, и вскоре в комнате появился человечек, круглый, как шар, и красный, как помидор. По описаниям, это был третий собутыльник Васька Сапелкин.
   - Коляка! - закричал вошедший. - Коляка! Братан! Друган! Кто ж это тебя?!
   Он бросился к убитому. Его приостановил участковый Царев.
   - Минуточку, Сапелкин, минуточку.
   - Да вы что, гражданин Царев?! Алексей Алексеевич! Видите же, друга убили, он же мне как брат родной, я за него... Дайте мне его поцеловать на прощание.
   Гусев кивнул головой. Сапелкин сел на корточки рядом с трупом Николая и заплакал.
   - - Какой парень был Какой парень! Во парень Коляка! Он же мне как брат родной.
   Все почувствовали крепчайший запах, исходивший от Сапелкина.
   - Скажите, Сапелкин, что произошло вчера здесь между Фомичевым и Трыкиным? Только поподробней и поспокойней.
   Сбиваясь и путаясь, Сапелкин поведал почти то же самое, что рассказывала Люба.
   - Вы полагаете, Трыкин мог убить Фомичева? - спросил Гусев.
   - Вовка-то?! - крикнул Сапелкин. - Да что вы?
   Да ни за что! Это он с виду такой, а так он добрый, я-то знаю...
   - Добрый, дальше некуда! - обозлилась Любка. - Всех бы вас, добрых, отсюда за сто первый километр, чтобы воздух не портили людям! Нашел доброго! Не слушайте его, товарищ капитан, дружка выгораживает, собутыльника.
   - А ты чего его топишь, Люб? - возмутился и Сапелкин. - Что он тебе такого сделал, что ты его в убийцы записываешь сразу? Ну, побазарили они между собой, так чего не бывает между друзьями? Так что же он, по-твоему, пришел сюда днем и прирезал Кольку?
   Добро бы еще вчера в горячке, в драке, это еще туда-сюда, но чтобы прийти специально и убить, я этому ни в жисть не поверю. Он добрый, я знаю, он собак бездомных подбирал, лечил их, жалостливый он, понимаете, не верю я, чтобы он мог друга прирезать, не верю, и все.
   - А вы его не видели со вчерашнего дня? - спросил Гусев.
   - Нет, не видел.
   - А не предполагаете, куда он мог запропаститься?
   - Да мало ли... Подумать надо. - По лицу Сапелкина можно было догадаться, что он знает, где Трыкин.
   - Вы подумайте, подумайте, это очень важно, прежде всего для него. Что бы там ни было, ему нужно появиться у нас. Если убил и если не убивал - тем более. Вы понимаете, какое страшное обвинение нависло над вашим товарищем, Сапелкин?
   - Да, понимаю... - Глазенки Сапелкина заблестели, забегали, видно было, что он колеблется, сказать или нет, где можно найти Трыкина. Не будет ли это предательством по отношению к товарищу. Но он взглянул на труп Николая и выпалил:
   - Езжайте на улицу Гримау, дом десять. Там он должен быть. Там Верка живет, любовница его. Там его и найдете.
   - Сергеев! Давайте вместе с Алексеем Алексеевичем срочно туда. И привезите сюда Трыкина!
   Сергеев и Царев вышли.
   - Закурить позволите здесь, Любовь Михайловна? - спросил Гусев.
   - Курите, конечно, товарищ инспектор. Вот пепельница.
   - Спасибо. - Гусев вытащил пачку "Кэмела", закурил.
   Потом решил выйти в туалет. Проходя по темному коридору, почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся...
   В коридоре стояла маленькая старушка Вера Александровна и смотрела на него. В ее взгляде Гусев почувствовал какое-то напряжение. В нем были мольба и желание что-то важное рассказать ему, Гусеву. Он невольно вздрогнул и сделал шаг к ней. Но она резко повернулась, открыла дверь своей комнаты и шагнула в нее. Хлопнула дверью.
   Странно все это. Что-то она знает. Что-то очень важное...
   Гусев стоял в раздумье, не зная, что ему делать.
   Зайти сразу к ней или подождать, дать ей собраться с мыслями. Коли она не решилась рассказать то, что знает, она не решится, даже если он будет настаивать.
   А на чем он может настаивать? Она и намека не сделала никакого. А с другой стороны, надо ковать железо, пока горячо. А она, безусловно, что-то знает...
   Он подошел к ее двери и постучал. Дверь была заперта на замок. Он постучал сильнее.
   - Вера Александровна! Вера Александровна! Это я, Гусев. Откройте, пожалуйста.
   Ответом было молчание. Гусев продолжал стучать.
   - Я плохо себя чувствую. У меня давление поднялось. Я не могу сейчас разговаривать. Позже, позже, - слабым голосом отвечала из-за двери Вера Александровна.
   Гусев не счел нужным стучать дальше, постоял немного и пошел опять в комнату.
   В принципе, делать здесь было уже нечего. Труп надо было увозить на судмедэкспертизу, а затем вести это дело - видно, простецкое, несложное, обычная ерундовая бытовуха на почве пьянства и скотства.
   Найдут они, разумеется, скоро этого дурацкого Трыкина, тот покочевряжится малость да и расколется как миленький. Соседка-то, видать, все видела, да припугнул ее Трыкин, вот она и боится рассказать, хочет, да боится, но она все равно расскажет, честность у таких, как она, выше страха. Устроят им очную ставку, припрут его косвенные свидетели, да наверняка и нож где-нибудь неподалеку отыщется с его отпечатками пальцев. И все. Будет суд, получит этот придурок лет восемь-десять по сто пятой статье и поплывет по этапу в дом родной. А он, Гусев, будет заниматься следующим делом, таким же нелепым и безобразным.
   Он сидел и курил, поглядывая на труп мясника Фомичева, продолжал что-то записывать эксперт, пригорюнившись, подперев голову руками, сидела за столом Люба, всхлипывал полупьяный Сапелкин, паясничал на диване Толик. Все это было нелепо и ужасно скучно. "Скорее бы приходили Сергеев и Царев с Трыкиным ли, без него, надоело в этом клоповнике до ужаса", - думал с раздражением Гусев..
   Время тянулось медленно, Люба принесла чаю, попили молча, потом Гусев опять закурил. "Как же они долго..." - злился он. И вот наконец раздался звонок в дверь.
   - Товарищ капитан, - озадаченно произнес Царев, вытирая пот со лба. Дела-то какие... Трыкин-то со вчерашнего дня в камере. Его еще вечером взяли, на улице хулиганил, гад...
   - Во сколько его взяли? - с тоской произнес Гусев.
   - Да около полуночи, - ответил Царев. - Он и впрямь поперся на улицу Гримау, но около метро "Академическая" сцепился с кем-то, возникла драка, его и скрутили. Так и сидит там со вчерашнего дня, мне только что звонили.
   - Ну, я же говорил! - воскликнул радостный Сапелкин. - Не мог Вовка убить! Он только с виду такой, а так он добрый...
   - "Добрый", - проворчал Царев. - Спасу от вас, добрых таких, нету.
   - Это ладно, - почесал голову Гусев, глядя на Любу, сидевшую с открытым ртом. - А убивал-то кто же? Трыкин не убивал, Любовь Михайловна, алиби у него железное.
   - Вы это еще проверьте, - буркнула Люба. - Мало ли... А вообще-то, это ваше дело - расследовать. Я вам сказала, что было вчера, а теперь расследуйте.
   - Расследуем, не беспокойтесь, - тихо произнес Гусев. - Ну а теперь все. Сейчас за телом приедут, а мы уходим. Вы останьтесь, Алексей Алексеевич, пока тело не увезут. Ладно, Любовь Михайловна, всего доброго, будем вас вызывать. Примите еще раз мои соболезнования.
   Он мрачно взглянул на Толика, корчившего на диване гримасы, и вышел из комнаты. За ним последовали Сергеев и эксперт. Проходя мимо комнаты Веры Александровны, Гусев приостановился и непроизвольно дернул ручку двери. Но та была заперта.
   Глава 2
   Через несколько дней состоялись похороны. Событие такое вообще дело невеселое, но эти оказались тягостнейшими особенно, и в моральном, и в материальном смысле. Люба была уверена, что два братана Николая помогут, надеялась она и на сбережения старухи Пелагеи Васильевны. Ведь ее собственные ресурсы подходили к концу.
   Кинулась Люба к загашнику в тумбочке да так и ахнула... Не зря покойник каждый день дома попойки устраивал. Своей сберкнижки у нее не было, она нашла сберкнижку Николая. На его счету было три с половиной тысячи. Не густо, но на похороны бы хватило.
   "Вклад завещан", - было написано на сберкнижке.
   Люба побежала в сберкассу и обнаружила там удивительную вещь - вклад был действительно завещан, но на имя Фомичевой Пелагеи Васильевны...
   Старуха тяжелой поступью вошла в комнату. За ее мощной спиной возвышались головы Ивана и Григория. На физиономиях застыли скорбные гримасы.
   "Не уберегли", - произнесла старуха и плюхнулась на стул. И обхватила голову ручищами. Иван и Григорий сели рядом.
   Люба накрыла на стол, потом долго рассказывала старухе и братьям о случившемся. Выпили, закусили.
   И лишь в конце трапезы Люба решила завести разговор о деньгах.
   - Вы понимаете, мамаша, - сказала она. - Николай-то свой вклад вам завещал, там три с половиной тысячи осталось, было больше, но он остальное снял.
   А дома, понимаете ли, почти ничего нет, он ведь мало зарабатывал в последнее время.
   Старуха при упоминании о деньгах вся напружинилась и уставилась в одну точку. Не произносила ни слова. Братья делали вид, что все это их не касалось.
   - Так что же, Пелагея Васильевна, - обратилась Люба к ней по имени-отчеству. - На похороны деньги нужны.
   Старуха продолжала молчать.
   - Эти деньги Коля мне на старость оставил, - наконец произнесла она. А не потому, что вы кормильца своего похоронить не можете. Совести у вас нет. Извели человека, а теперь со старухи деньги требуете. Ничего я тебе не дам, ни одной копейки, поняла?! - Она властно поглядела в глаза Любе.
   - А хоронить-то на что? Знаете, сколько денег нужно? - дрогнувшим голосом произнесла Люба. Ей стало не по себе от бешеной ненависти, звучавшей в голосе злой старухи.
   - Это твое дело. Ты вдова, ты и хорони. А мне о боге думать надо.
   Люба поглядела на братьев. Те сразу отвернулись.
   - Вы-то что? - спросила она.
   - А мы что? - отвечал Иван, лысеющий, с бесцветными глазами. - Я зарплату уже полгода не получал, откуда у меня?
   - А ты, Гриша?
   - Я-то? - засуетился чернявый Григорий, очень похожий на покойного Николая. - Я был дал, да нет ничего. Я шоферюга, мое дело какое? А подкалымишь, все на жисть идет, сами знаете, жисть-то какая поганая. Вот сто рублей есть, хотел в Москве гостинцев детишкам купить, да уж ладно, бери, раз так, ради только братана...
   - Да что такое сто рублей? - пожала плечами Люба. - Разве на такие деньги похоронишь?
   - Скажи и за это спасибо! - возмутилась старуха. - Это вы за ним жили, вам и хоронить его! Тебя и сына кормил, да еще и дочь твою, он ее вообще кормить не обязан был...
   - Она сама работает! - обозлилась Люба. - Не хотите давать - не надо, и нечего мне мораль читать.
   Похороним вот Николая, и катитесь вы, мамаша, со своими сыночками отсюда к едреной бабушке в свою Сызрань, мы вас не знаем, вы нас не знаете.
   - Ишь ты! - поднялась с места старуха, суча богатырскими кулачищами. Возникла тоже, падла! Мы еще не знаем, кто Кольку нашего ухандокал. Уж не ты ли сама со свой дочкой-шлюхой?
   - Старая ведьма! - поднялась и Любка. - Пошли вон отсюда все! Катитесь, катитесь, вот бог, вот порог!
   Богатыри сыночки вскочили, как по команде.
   - Тихо, Любаха, тихо, - увещевал вертлявый Григорий. - Ты не кипятись, а то хуже будет. Неча на мамашу нашу пошумливать, мы тя быстро прищучим.
   - Милицию вызову, - спокойно ответила Люба. - Проверят и вас, может быть, это вы его и убили, приехали с утра и убили; Вот, кстати, идея хорошая, как это я раньше не подумала?! А ну-ка я Гусеву позвоню, скажу, что вы здесь, чтобы вызвал вас.
   - Да ладно тебе, - успокоил Иван. - Побазарили, и будет. Свои как-никак люди, горе общее. Я вот дам денег, есть в загашнике малость, братан ведь. Вот, Любаха, возьми, тут тысяча, больше нет, ей-богу...
   "Странно он как-то засуетился, - пришло в голову Любе. - То сидел как сыч, а то встрепенулся весь, лишь только о милиции разговор зашел. Странно..."
   Но скандал был замят, снова сели за стол, выпили, закусили...
   Денег, однако, было совсем мало. Надо было занимать. Люба была вынуждена обратиться к матери, позвонила ей, попросила приехать.
   К вечеру в квартире на улице Бабушкина появилась крохотная старушонка Зинаида Федоровна, озабоченная и суетливая.
   - Я, Любаша, деньги-то эти на свои похороны копила, а вот приходится тебя выручать.
   - Да отдадим мы, мама, скоро и отдадим, я после похорон сразу работать пойду, надоело уж сидеть дома.
   Мать втихомолку передала Любке пачку пятидесятирублевых купюр, вынув ее из платочка, аккуратно перевязанного.
   На все это похоронили Николая, справили поминки.
   Сидели молча, мрачно, погода в день похорон была ужасная, полил дождь, а потом перешел в мокрый снег, и это в середине апреля! Народу было немного - Люба, мать, Толик, Наташа, мать Николая с сыновьями да Сапелкин. Трыкин получил пятнадцать суток за хулиганство и на похоронах быть не смог.
   Люба поглядывала на присутствующих. Вот налегает на яства Толик, клюет как птичка ее мать, смачно жрут Иван и Григорий, горячая слеза течет по щеке круглого Сапелкина, а Наташа...
   Люба помнит, как в тот вечер сообщила Наташе о смерти Николая. Наташа ничего не произнесла в ответ, прошла в свою комнату, но Люба заметила, как блеснули глаза Наташи, она прочла такую бешеную радость в этих глазах, что ей стало не по себе. Мысли вихрем пронеслись в голове, Люба заквасила губу, она не в состоянии была думать о том, что происходило между Николаем и Наташей. Она закрывала на это глаза, она старалась думать, что все нормально и ничего этого нет вообще. Удобная политика. Выяснять отношения было опасно. И страшно. И вот теперь...
   Николай мертв. А Наташа молчит. Радуется в душе.
   И молчит.
   Когда Наташа вышла ужинать, Люба посмотрела на нее пристально.
   - Чего молчишь-то? Убили, говорю, Николая. Не понимаешь, что ли?
   - Слышу. Не глухая, - ответила Наташа и принялась за котлеты с картошкой.
   - Ну, слышишь, и чего? Чего?
   - Чего? Ничего. Убили Николая. Я поняла. Прими мои соболезнования. Она слегка усмехнулась.
   - Ох и стерва же ты! - возмутилась Люба.
   - Да уж не хуже твоего покойного мужа, - возразила Наташа. - И не прикидывайся, что горюешь сильно. Собаке собачья смерть, и ты сама это прекрасно понимаешь. Кто его? По пьянке небось? Не Трыкин ли? Вчера они круто побазарили.
   - Думала так. Думали - Трыкин, ан нет! Трыкин-то со вчерашнего дня в камере, алиби у него, понимаешь, железное! Так что вопрос большой, кто убил.
   Следствие идет.
   - Ну и правильно. Так положено. Идет и пусть идет. Нам-то что? спокойно отвечала Наташа.
   Люба уже не знала, что ей и говорить. Пробить олимпийское спокойствие Наташи было невозможно.
   - Муж он мне как-никак, кормилец, сына моего отец, - неуверенным голосом проговорила Люба.
   - Да? - усмехнулась Наташа. - Я вот о чем тебя попрошу, мама, ты сделай так, чтобы после похорон его мамаша и братья сюда больше не приезжали.
   Очень тебя прошу.
   - А чего они тебе? - удивилась Люба, хотя и сама терпеть их не могла.
   - Так... Воздух чище будет, - с ненавистью произнесла Наташа.
   Что-то странное звучало в ее голосе, и тут Люба поняла, что ей уже пришла в голову удивительная и страшная мысль, в которой она боялась себе признаться. При этой мысли она чувствовала, как мурашки ползут у нее по спине, а волосы на голове начинают шевелиться...
   ...И вот поминки. Жрет семейство Фомичевых, а Наташа ковыряет вилкой поминальный блин на тарелке и поглядывает на Пелагею Васильевну, усердно занятую жрачкой. Люба замечает этот Наташин взгляд, и опять у нее мурашки пробегают по спине, такая ненависть в этом взгляде...
   Вера Александровна не пришла на поминки, хоть Люба и приглашала ее сосед как-никак помер.
   "Нет, нет", - тихо ответила она и быстро постаралась ускользнуть с кухни, где происходил разговор. "А то зашли бы, блинка бы, рюмочку на помин души", - вдогонку сказала Люба. "Да нет, нет, нет", - забормотала Вера Александровна, словно испугавшись чего-то, и буквально убежала к себе в комнату. Странным показалось Любе поведение старушки. Ей вообще было не по себе - она словно потеряла точку опоры, до смерти Николая было все просто и ясно, хоть и погано, на некоторые вещи она старалась закрывать глаза, а остальное было вполне понятно. Теперь же, выпив пару рюмок за помин души убиенного Николая, она почувствовала, как у нее кружится голова. До нее вдруг дошло, что Николай не просто умер, что его убили, убили здесь, вот на этом самом месте, и убил не Вовка Трыкин, а кто убил, до сих пор неизвестно Ей, в общем-то, не было жалко Николая, теперь, после его гибели, она поняла, что никогда не питала к нему ни малейшей симпатии, больше того - он был ей неприятен, но эта тайна, которая нависла над их домом, над их семьей, была ужасна. Здесь, на этом месте, ножом в грудь, среди бела дня... И это странное поведение Веры Александровны, и этот ненавидящий взгляд Наташи... Боже мой...
   - Не ценили, - то и дело бубнила Пелагея Васильевна. - Не уберегли.
   - Да ладно вам, мамаша, - бурчал Иван, раскрасневшийся от водки. - Как они могли уберечь? Пил Коляка в последнее время да не поделил что-то с кем-то... Всего и делов-то.
   Потом Ивану приспичило по нужде. Он вышел.
   А вскоре Люба вынесла грязную посуду. И услышала шепот:
   - Смотри, никому не вздумай сказать, что видела меня здесь. Урою, старая курва, - шептал зловеще голос Ивана.
   - Я и не собираюсь ничего никому говорить. Это ваши дела, и меня они не касаются И нечего меня запугивать, - отвечал тихий голос Веры Александровны.
   "Так, - подумала Люба. - Вот оно что..."
   Она вернулась в комнату, надеясь, что Иван не слышал ее шагов в коридоре. Поставила грязную посуду обратно на стол.
   - Потом все вместе унесу. Голова что-то кружится, - объяснила матери, глядящей на нее с недоумением.
   Вскоре вошел потный, раскрасневшийся Иван.
   Сел за стол. Налил себе и брату Григорию водки Потом поглядел на свою мамашу и налил ей тоже.
   - Ну, помянем брательника Коляку! - провозгласил он с идиотской улыбкой на лице. - Пусть земля будет ему пухом!
   Люба внимательно глядела на него. Заметила, что глазки у него бегают. Да, что-то тут не так...
   Закончились поминки. Ушел вдребезги пьяный Сапелкин, уехала и мать. Братья Фомичевы отправились с мамашей спать в Наташину комнату, а Наташа, Толик и Люба легли в большой комнате...
   Любе не спалось. Поздно ночью, когда все в доме затихло и из соседней комнаты послышался богатырский храп Пелагеи Васильевны, она на цыпочках прошла туда. Храпели все трое. С колотящимся сердцем нащупала светлый пиджак Ивана, сунула руку в карман, потом - в другой, внутренний. Вот оно... Толстая пачка денег ткнулась ей в руку. Она вышла из комнаты, в руке была пачка сто- и пятидесятирублевых купюр. А между ними было еще что-то. Люба так и ахнула! Это была ручка Николая - неприличная ручка с раздевающейся красавицей. Все ясно. И деньги это его, Николая... Ей с самого начала не верилось, что Николай мог пропить все деньги. Он хоть и пил в последнее время, но головы не терял. Люба пересчитала деньги - пять тысяч. Одну, значит, он на поминки дал. А было шесть. Так... Все ясно. Этот гад утром приехал из Сызрани, убил Николая, родного брата, и взял деньги... Что же ей теперь делать? Что делать? Надо положить деньги на место, тихо, аккуратно, а прямо с раннего утра позвонить следователю Николаеву, Гусев оставил его телефон. Чтобы этот гад не успел и проснуться, как его взяли бы тепленького, с деньгами и ручкой в кармане... Только бы сейчас не проснулся...
   Только бы не проснулся...
   Нет, вроде бы спят, гады! Ну мамаша, народила сынков, один краше другого. И храпят богатырски... Ну ничего, завтра запоете по-другому, с вас спесь быстро собьют...
   Любка тихо положила деньги и ручку во внутренний карман светлого пиджака Ивана и на цыпочках вышла из комнаты. Слава богу, вроде бы никого не потревожила...
   Вернулась к себе в комнату и юркнула в постель.
   Ей показалось, что Наташа не спит, слишком уж тихо лежит на диване. Не спит, и ладно... Завтра все узнают... Главное, не заснуть, не проспать... А то потом ищи-свищи, хитрющие эти Фомичевы...
   Так проворочалась Люба в тревожной полудреме всю ночь. Но не проспала своего времени. Было начало восьмого, когда она тихо выбралась из постели, оделась и выскользнула на улицу - звонить из дома сочла опасным. К счастью, в кармане плаща оказался жетончик. Она набрала домашний номер следователя Николаева.
   Глава 3
   - Вы что, офонарели, что ли? - орал Иван, продирая заспанные глазки. В маленькой комнате стоял густой запах перегара из трех ртов Фомичевых. - За что? Чо я сделал?
   - Вставайте, Фомичев. Вы подозреваетесь в убийстве вашего брата Фомичева Николая, - тихо произнес следователь Николаев, человек лет сорока, высокий, сутулый, с усталыми серыми глазами.
   - Я? Своего брата? Братана? Коляку? - вытаращил глаза Иван. - Вам чо, делать нечего, что ли?
   - Молчи, сволочь! - не выдержала Люба. - А деньги у тебя откуда? А ручка у тебя откуда? Вот, обыщите его пиджак, товарищ следователь! Здесь! Здесь!
   - Позвольте, - сказал Николаев, осуждающе глядя на Любу. - Вот ордер на ваш арест, гражданин Фомичев.
   Он взял пиджак, сунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда пачку денег и ручку с непристойным изображением.
   - То-то сволочь! Даже припрятать не постеснялся, думал, тебе все так с рук сойдет. Еще тысячу мне выделил на бедность мою, на похороны брата, падла такая! Давайте мне эти деньги, товарищ следователь.
   Это Колькины деньги, все наши накопления, кроме тех, что он на книжку положил, для этой вот суки старой.
   - Ты чего, Любовь? Белены объелась? - тихо и строго произнесла Пелагея Васильевна, привставая на кровати в белой ночной рубашке. Было неприятно смотреть на ее матово-бледное, изрезанное глубокими морщинами лицо. Из-под густых бровей злобно смотрели черные глаза.
   - Ты, старая, на меня так не зырь! - рассвирепела Любка. - Наплодила убийц, бандюг! Еще хает все, падла, то ей не так, другое не так! У вас зато все так! Приперся сынок твой утром, убил другого сынка, муженька моего, и деньги все забрал, которые он потом и кровью зарабатывал И пялится еще!
   - Это доказать надо, - сквозь зубы проговорила старуха.
   - Чего доказывать? - Люба повернулась к Ивану. - Откуда у тебя деньги? Откуда у тебя ручка? А что ты вчера Вере Александровне шептал на кухне? Грозил, чтобы не говорила, что ты был тут утром в тот день? Отвечай, паскуда!
   Потерянный и сразу побледневший Иван безвольно сидел на кровати, глядя в сторону С удивлением пялился на него брат Григорий, лежавший на матраце на полу.
   - Одевайтесь, Фомичев Давайте, давайте, не задерживайте, - устало проговорил Николаев.
   Иван встал, натянул брюки, потом рубашку.
   - Не убивал я его, Люба, ей-богу, не убивал, - наконец пробормотал он.