Рокотов Сергей. Слепая кара

   - Я... - замялся Иван. - Я машину хотел купить, мне предложили по дешевке. Работы нет, вот и решил подрабатывать на машине, ну, бомбить, понимаете?
   - Понимаю. Дело хлопотное. Вряд ли Николай вам на такое мероприятие отдал бы последние деньги, тем более сам остался фактически без работы. Так что придумайте что-нибудь поинтереснее, Фомичев.
   - Мне больше нечего вам сказать, - при этих словах Иван стал яростно тушить сигарету пальцем в пепельнице. - Я был там, взял у него шесть тысяч рублей взаймы, выпил с ним и ушел. И в тот же день уехал. А приехал домой, сразу же понадобилось на похороны лететь. - Он чуть-чуть подумал и сказал:
   - Я проценты ему обещал. Большие! Иначе он точно не дал бы! - Его очень воодушевила эта версия, но Николаев только улыбался ему в ответ.
   - Вы, Фомичев, видимо, не понимаете тяжести вашего положения. Вы были там практически во время убийства, у вас его деньги и ручка. Вам светит сто пятая статья. Умышленное убийство. А вы тут мне лапшу на уши вешаете. Да все против вас, Фомичев.
   Это вы мне должны доказать, что не убивали его, а то, что вы убили, я в пять минут докажу, и вас в суде признают виновным. Получите вы десять лет, не меньше.
   Понятно вам? Десять лет строгача! Вы попали в хреновую ситуацию. Я все это говорю, разумеется, на тот случай, если вы действительно его не убивали, в чем я, Честно говоря, здорово сомневаюсь, Иван Николаевич Фомичев, 1956 года рождения, ранее судимый по 117-й статье, проживающий в г. Сызрани, по улице Горького, 7, квартира 8. Поймите это, в хреновую!
   Детей-то сколько у вас?
   - Двое, - буркнул Иван. - Сын школу кончает, дочери - тринадцать.
   - Вот именно. Тринадцать. Школу кончает. Подумайте о них, о матери своей.
   - А чего думать? Не убивал я, и все! Чего мне еще думать?
   - Ладно. - Николаев нажал кнопку. - Уведите его!
   Только увели Фомичева, в комнату вошел Константин Гусев.
   - Привет, Павел, - улыбнулся он. - Ну, что этот Фомичев?
   - Признал, что был в квартире, убийство отрицает. Говорит, взял у брата деньги взаймы.
   - Так. Вот результат экспертизы. На бутылке отпечатки пальцев Ивана Фомичева, на дверной ручке тоже, ну, это понятно. Но вот что интересно. Около двери след от кроссовки тридцать седьмого размера.
   Женской кроссовки. Кровавый след.
   - Значит, эта женщина прошла туда уже после убийства?
   - Конечно. Она одной ногой наступила в лужу крови и оставила след. Больше того, она это заметила и чем-то, видимо, носовым платком, вытерла подошву и попыталась стереть и след, но это ей не удалось.
   А дальше этим заниматься не было времени.
   - А больше ничего?
   - Абсолютно. Никаких посторонних отпечатков пальцев, кроме отпечатков Ивана Фомичева. Только отпечатки домашних.
   - Интересно, Костя, интересно, - загадочно улыбнулся Николаев.
   - Экспертами установлено, что удар ножом был произведен человеком намного ниже Николая Фомичева. Рост Фомичева сто восемьдесят три сантиметра, а его брата Ивана - сто восемьдесят пять. Такие дела...
   - Значит, убила женщина?
   - Очень похоже.
   - Ладно. Спасибо, Костя, за интересное сообщение. У меня здесь завтра будут Люба Фомичева и ее дочь Наташа Павлова. Любопытно будет с ними побеседовать.
   - Подозреваешь их?
   - А почему бы и нет? - устало улыбнулся Николаев. - Личностью покойник был довольно гнусной, это очевидно. А уж кому он там особенно насолил, разберемся по ходу.
   Глава 5
   - Ну как там? Что там? - Люба выскочила из своей комнаты, как только услышала звук ключа, поворачиваемого в замке входной двери. Вера Александровна стояла на пороге, усталая, бледная, в летнем старушечьем потрепанном пальто и немодной косынке на голове.
   - Ну что? Что? - торопила Люба старуху. - Рассказывайте.
   - Да что вы беспокоитесь, Люба? - Вера Александровна прошла в коридор и стала открывать ключом свою дверь. - Все я рассказала так, как надо.
   - Что значит "так, как надо"? - удивилась и даже рассердилась Люба. Вы рассказали так, как было, и ничего не испугались, никаких угроз? Вы это имеете в виду?
   - Я не это имею в виду, Люба, - раздраженно ответила Вера Александровна и вошла в свою комнату.
   Та последовала за ней. - Совсем не это.
   - Вы, Вера Александровна, что-то темните! - Люба стала кипятиться от этих ее недомолвок. - Вы говорите так, как есть, и все. Нечего тень на плетень наводить, мне и так тяжело!
   - А нужно ли вам это? - Вера Александровна поглядела на Любу странным каким-то взглядом. На тонких ее губах застыла страшноватая улыбка. Люба, как завороженная, глядела на нее, чувствуя, что по спине у нее непонятно почему поползли мурашки.
   Она глядела и глядела, в комнате воцарилась зловещая тишина. Тишину прервал звонок в дверь.
   Люба побежала открывать.
   - Мам, это я! - заорал с порога взъерошенный Толик - Меня в наказание после уроков оставили на два часа. Жрать хочу, сил нет!
   - Ничего не получишь! - закричала раздосадованная его появлением Люба. - Ничего у меня нет!
   На кой ляд ты стекло разбил в кабинете директора, ты мне скажи?! У нас такое горе, а я должна в школу мотаться, разбираться в твоих мерзостях! Тебе уже десять лет, ты соображать должен!
   - А я чо? Я нечаянно. Мы на перемене побежали в футбол гонять, а на обратном пути мячом чеканили.
   Я больше всех начеканил, а эта падла Горшков толкнул меня нарочно, я и хотел ему по тыкве мячом заехать, обидно было, мама, понимаешь. Он увернулся, а мяч прямо в стекло...
   - Заткнись! Замолчи, гадость такая! В кого же ты такой паскудник растешь?! - закричала Люба и вдруг осеклась. Она внимательно глядела на сына и молчала. Ей было страшно. Она поняла, в кого растет этот бессердечный неугомонный пацан. До нее внезапно дошло, кто такой был ее покойный муж Коля, мясник, хозяин, человек с золотыми руками. Страшные картины промелькнули перед ее глазами, и она как-то стала оседать на пол, чуть не упала, но взяла себя в руки и пошла в комнату.
   - Там суп вчерашний и колбаса в холодильнике.
   Сам разогрей и ешь, - тихо сказала она и села на стул.
   Облокотилась на стол и закрыла лицо руками.
   Она хотела отгородиться от всего мира, она не желала ничего знать, это было ее политикой уже лет пять. Она же знала, она прекрасно знала, хоть знать и не хотела, что ее муж Николай сожительствует с ее дочерью Наташей. Она никогда не заставала их вместе, но сколько было случаев, когда все было ясно, понять она могла все происходящее по глазам Наташи, сначала затравленным, диким, молящим о помощи, потом жестким, ненавидящим все вокруг, потом циничным и равнодушным ко всему. Ну почему, почему она отмахивалась от этого? Ведь это была ее дочка, ее и Сашина. Они так ее любили, так нежили, радовались первым успехам - первому шагу, первому слову, первым прочитанным буквам, какая она была хорошенькая, пухленькая, светловолосенькая, голубоглазенькая, как она смешно лепетала, какие складочки были у нее на ручках и ножках. Умненькая, сладенькая девочка... Как она тяжело переживала смерть отца, ей было уже восемь лет, она же все понимала. Только никак не могло до нее дойти, что папа уже никогда не вернется домой. Наташа тогда не поехала на кладбище, осталась дома под присмотром Веры Александровны, готовящей поминальный стол.
   Потом Вера Александровна рассказывала Любе, какие вопросы Наташа задавала ей. Она спрашивала, когда папа вернется. "Папа умер, Наташенька, отвечала плача Вера Александровна. - Он уже не вернется".
   "Ну, а потом, когда я опять буду совсем маленькой, вот такой?" говорила девочка, и соседка, уже не в силах отвечать, рыдала в голос. "Он вернется, вернется, - утешала она ее. - Его душа к нам прилетит и будет всегда с нами. Только ты его не забывай, никогда не забывай". - "Конечно, вернется, - говорила Наташа, уже задумчиво и с сомнением в голосе. - Только очень нескоро..."
   На кой черт Люба вышла за Николая?! Зачем она сделала это? Это же был изверг, нечисть... Как она его боялась! Только теперь она понимает, до какой же степени она его боялась! И Наташа его боялась" жутко-, до помрачения рассудка. И он все сделал по-своему, все... Жил здесь, жрал, пил, имел двух женщин, и мать, и дочь... Туда ему и дорога, окаянному псу... Только все же, кто его убил? Что такое скрывает Вера Александровна? И почему этот постреленок обязательно появляется тогда, когда не надо?
   Толик деловито наливал разогретый суп себе в тарелку, резал огромными ломтями колбасу, потом прямо из салатницы стал поедать вчерашний салат. Люба глядела на него и, видя знакомые фомичевские черты, чувствовала отвращение к сыну. "Грех это, - подумала она. - Он-то в чем виноват?" И сказала вслух:
   - Кушай, сынок, кушай, там со вчерашнего немало чего осталось, сам бери что надо, я устала что-то, чувствую себя плохо.
   - А чо устала-то? - пробасил Толик. - На работу не ходишь, дома сидишь. Чо те уставать?
   Люба внимательно поглядела на него и промолчала.
   Ей не хотелось вступать с ним в пустую перебранку, тем более что переспорить его было невозможно. Ей надо было, чтобы он наелся и ушел гулять. А ей бы удалось переговорить все-таки с Верой Александровной.
   Трапезничал Толик долго. Наевшись до отвала, он налил себе огромный бокал фруктовой воды, оставшейся от вчерашнего застолья, выпил его залпом, потом громогласно рыгнул и заявил, что идет гулять.
   Он думал, мать не отпустит его за сегодняшнюю выходку, но ошибся.
   - Иди, иди, сынок, накушался, иди, гуляй, дыши воздухом, - спроваживала его Люба. - Чего тебе тут сидеть, в духоте? Иди, иди...
   Толик удивленно поглядел на нее, пожал плечами и отправился на прогулку.
   Люба кинулась в комнату к Вере Александровне.
   - Вера Александровна! - Люба буквально ворвалась в комнату соседки. Ну, наконец-то нам дадут поговорить! Времени-то сколько? Ух ты! Уж пятый час!
   Ну надо же, как время летит! Ну и денек сегодня!
   Вера Александровна еще раз внимательно поглядела на Любу.
   - Погодите немного, - тихо сказала она. - Я очень пить хочу, сейчас принесу чайник, он вскипел, наверное.
   Она вышла и тут же вернулась, неся старенький зеленый чайник.
   - Вам налить? - спросила она Любу.
   - Да какой там чай? Пейте сами. Вера Александровна, и говорите, что вы там хотели сказать. Не томите душу!
   Вера Александровна долго наливала себе чай, вытаскивала из старого буфета вазочку с вишневым вареньем, клала это варенье себе в розеточку.
   - А нужно ли вам это? - снова задала она свой странный вопрос, садясь за стол. - Не всякая правда греет душу, Люба. Иной раз лучше не знать правду.
   - Может быть, и так, - резко оборвала ее Люба - Но мне нужно знать правду. Раз уж начали, договаривайте.
   - Вы вот утром меня не захотели выслушать. А я чуть было следователю не рассказала того, чего не нужно. Он мне начал говорить про ответственность за дачу ложных показаний, за укрывательство. Я чуть было и не сказала лишнего. И это было бы на вашей совести, Люба. Не надо было вам так рваться в школу, ничего - там дело житейское, и без вас бы разобрались.
   Но потом... - она задумалась. - Вспомнила я вашего Николая, царство ему небесное, и Сашеньку тоже вспомнила, какой был хороший человек, веселый, добрый, умный, и передумала рассказывать.
   - Что?! Что рассказывать? - закричала Люба, чувствуя ужас от ее иезуитской неторопливости.
   - То, что я видела своими глазами девятого апреля.
   - А что вы видели? Что?!
   - Вы уверены, что хотите знать правду?
   - Да черт бы вас побрал с вашими вопросами, извините, конечно! Говорите, что видели, вы меня замучили, совесть поимейте!
   - Ладно, скажу. Тяжело мне это вам говорить, Люба, поверьте мне. Но и нести все это в себе я тоже не могу. Ведь, кроме меня, никто ничего не видел.
   - Говорите же!
   - Скажу, скажу, - пришептывала Вера Александровна. Она отхлебывала чай из большой белой чашки, ела с ложечки вишневое варенье и странно поглядывала на Любу. У той появилось дикое желание броситься на старушку и трясти ее, пока не расскажет правду.
   Люба сжала кулаки и молчала. Она боялась, что старуха опять замкнется либо вновь какое-либо внешнее препятствие помешает ей сказать правду. Так что надо было терпеть, молчать и ждать, пока та напьется своего окаянного чаю и соберется с мыслями.
   - Да, попала я на старости лет в ситуацию, не дай бог никому. Воистину, гамлетовские вопросы преподносит нам жизнь. Быть или не быть? Говорить или не говорить?
   - Говорить! Говорить! Говорить! Кто убил Николая?! Кто?! Кто?
   - Николая убила Наташа, - тихо произнесла старушка.
   Глава 6
   На следующий день вновь испортилась погода.
   Вчера светило солнышко, а теперь опять небо заволокло тучами, начал моросить дождь, стало голодно и скверно. Усталый и невыспавшийся Николаев гнал по лужам старенький "жигуленок" из своей спальной окраины в центр, в управление. День предстоял скучный, полный мелких забот, кропотливой нудной работы.
   Ему неинтересно было вести дело об убийстве Фомичева. Дело было легкое, житейское. После того как обнаружилось, что Фомичева убила женщина, стало очевидно, что убила либо мать, либо дочь. Скорее всего, дочь. С Любой Фомичевой он уже беседовал та была женщиной откровенной, импульсивной, что у нее на уме, то и на языке. Вряд ли такая могла убить.
   Дочь ее, Павлову Наталью, он еще не видел. Следствие шло по другому пути, и ее так пока и не допросили Сегодня же предстояло встретиться с обеими - сначала с Любой, потом с Наташей. Николаев был убежден, что сегодня все это дело прояснится, к вечеру у него будет более или менее ясная картина этого бытового убийства, каких в наше время случается немало Чего только он не насмотрелся. Жены убивают мужей, мужья - жен, дети - отцов и матерей, иногда из-за денег, из-за квартиры, имущества, порой же - просто так, по пьянке, не из-за чего, из-за случайно сказанного неосторожного слова, из-за пустячной амбиции.
   Расследуя эти дела, он поражался людям - до какой же степени в них сочетались абсолютная забитость, почтение к вышестоящим с безграничным уважением к собственной личности, порой совершенно ни на чем не основанным. Человек терпит все, живет в бедности и унижении, на копеечную зарплату, на издевательскую пенсию, а вынести какое-то незначительное оскорбление не может и не оскорблением отвечает, а, скажем, берет тяжелый предмет и лупит обидчика по голове до тех пор, пока голова эта не превращается в кровавое месиво, либо кухонным ножом может истыкать все тело человеку, с Которым только что пил водку, шутил, болтал либо прожил бок о бок лет двадцать.
   Бытовухи всегда было много, но в последнее время ее стало еще больше. Происходило расслоение общества, до девяностых годов все были более или менее равны, теперь же кучке супербогачей противостояли миллионы обездоленных, нищих, озлобленных, раздавленных жизнью людей. Существовать на такие зарплаты, пенсии, которые порой еще и не платят, невозможно, злоба и ожесточение царили в обществе.
   Вошел Николаев в управление с головной болью от нескольких выкуренных за утро сигарет. В кабинете вскипятил воды и выпил чашку крепчайшего кофе.
   Стало легче. На нем висело несколько дел - ограбление магазина, разбойное нападение на инкассаторов и это убийство. Первые два дела были довольно сложные, и надо было как следует за них взяться. Что же до убийства бывшего мясника Фомичева, то с этим делом Николаев думал разделаться быстро. Во всяком случае, этот день он считал решающим. Все сегодня должно проясниться.
   Когда в кабинет вошла Люба Фомичева, Николаев обратил внимание на то, что она ведет себя как-то иначе, чем раньше. Всегда такая открытая, взрывная, импульсивная, сегодня она была молчалива и задумчива. Николаев пытался вызвать ее на откровенный разговор о покойном муже, о его окружении, но та отвечала как-то рассеянно и неохотно. Николаев сообщил ей, что Иван Фомичев признался - он был в то утро у них дома, но категорически отрицает убийство.
   Ему хотелось поглядеть, как отреагирует на это Люба.
   - Врет все, - устало процедила она. - Верьте ему больше. Чтобы Николай дал ему взаймы - любого спросите, найдите хоть одного человека, которому он дал бы взаймы. От него снега зимой не допроситься было. А он - взаймы, да шесть тысяч...
   - Значит, вы думаете, он убил?
   Люба пожала плечами и как-то искоса поглядела на Николаева.
   - Я нашла у него деньги и Колькину ручку. Остальное - ваше дело, Павел Николаевич. Вы - следователь.
   - Скажите, Любовь Михайловна, какой у вас размер обуви?
   Люба усмехнулась невесело, пристально поглядела на Николаева.
   - Тридцать девятый, Павел Николаевич.
   - А у вашей дочери Наташи?
   - Тридцать седьмой. Вы что, нас подозреваете?
   - Никого я, Любовь Михайловна, не подозреваю, работа у меня такая, все сличать, проверять, уточнять.
   Работа, понимаете, из этого всего и состоит.
   - Я понимаю, - вздохнула Люба.
   - Ладно, тогда пока все. Мы вас еще вызовем.
   - Это как положено, - с какой-то укоризной глядела на него Люба. - Как положено, так и делайте.
   А вот деньги те, которые якобы Иван у Николая взял взаймы, нельзя ли назад получить, наши ведь это деньги, а нам сейчас очень тяжело. Даже на похороны я у своей матери занимала из тех, что она на свои по крохам копила. А работает у нас одна Наташа, получает она семьсот рублей. А нас трое, Павел Николаевич, поймите это.
   - Я все понимаю, Любовь Михайловна, но деньги эти сейчас являются вещественным доказательством.
   На них отпечатки пальцев. Отдать их вам до конца следствия мы не можем, извините уж.
   - А когда же оно закончится?
   - Когда убийцу найдем.
   - А если и вовсе не найдете?
   - Найдем, Любовь Михайловна, обязательно найдем, и, думаю, очень скоро, - вдруг улыбнулся Николаев. - И получите вы свои деньги в целости и сохранности.
   - Вы так думаете? - испуганно спросила Люба.
   - Да. Я так думаю.
   - Значит, вы Ивана Фомичева убийцей не считаете?
   - Идет следствие, Любовь Михайловна. Рано еще делать выводы.
   - Ну ладно, всего доброго, Павел Николаевич.
   Пропуск отметьте мне.
   - Давайте. Всего доброго.
   "Да, - подумал Николаев, - переменилась она за этот день изрядно. Видно, что-то узнала новенькое.
   Только вчера она уверяла, что именно Иван убил брата, а теперь стала тише воды ниже травы. Похоже, дело довольно ясное".
   Затем в кабинет Николаева вошла стройная светловолосая девушка в сером коротком платье и туфлях на высоких каблуках. Волосы были гладко причесаны, макияжа на лице мало. Производила девушка приятное впечатление.
   - Павлова Наталья Александровна? - спросил Николаев.
   - Да, я. Мне вот назначено.
   - Проходите, Наташа, садитесь, пожалуйста.
   Николаев внимательно глядел на Наташу. Лицо ее было совершенно спокойно, ни малейших признаков волнения на нем не было.
   - Расскажите мне, Наташа, о вашем отчиме, покойном Николае Фомичеве, о его окружении, поподробнее, пожалуйста.
   - Что я могу сказать? Работал мясником в продмаге, там же работала моя мать. После гибели отца примерно через год они поженились. Зарабатывал хорошо, всех нас кормил. Это потом я пошла работать, после школы. Окружения никакого у него не было. Только мать с братьями приезжали иногда, да в последнее время появились собутыльники. Ну это когда он уже сильно пить начал. И все. Что я могу еще сказать?
   - А каковы были ваши с ним отношения?
   - Отношения обычные, как у отчима с падчерицей, - холодно ответила Наташа. - Он меня кормил, я его уважала. Все.
   Николаев внимательно глядел на нее. Голубые глаза девушки были совершенно непроницаемы Никакого волнения, никакой затаенной мысли Николаев не мог прочитать в них.
   - Вы не любили его?
   - Конечно, нет, - пожала плечами Наташа. - У меня был прекрасный отец, мне было восемь лет, когда он погиб. Я его любила, это был очень хороший человек. За что мне было любить такого человека, как Фомичев? Но я не осуждала мать, что она вышла замуж.
   Она еще была молода, что же ей в тридцать четыре года крест на себе ставить? А уж мне, выходит, такая судьба...
   - А все же, чуть поподробнее. Фомичев был строг с вами, когда вы были маленькой? Как он-то к вам относился?
   - Он вообще мужчина был строгий. Ко всем. Специально меня не обижал. Когда была виновата, наказывал. За дело. Я претензий к нему не имею.
   - Вы говорите очень официально, Наташа, мне хотелось бы услышать ваше личное мнение о случившемся. Ведь его же убили, убили прямо в квартире, зарезали ножом. Вы-то что по этому поводу думаете?
   - Я ничего не думаю. Место тут официальное, я и отвечаю официально, мы же с вами не в кафе сидим.
   А кто убил Фомичева, я понятия не имею. Может быть, брат прирезал?
   - Может быть, может быть...
   - Или из собутыльников кто-нибудь. Дурное дело нехитрое.
   - Тоже не исключено.
   - Я, во всяком случае, его не убивала, - вдруг резко произнесла Наташа, глядя в глаза Николаеву немигающим взглядом. В Наташиных глазах заблестели молнии. Николаев понял, что она вовсе не так проста и наивна, какой хочет казаться. И разговаривать с ней будет очень непросто.
   - Что это вы вдруг? - попытался улыбнуться Николаев. - Что вы, Наташа? Разве я вам что-нибудь не то сказал?
   - Да все вы правильно сказали, господин следователь. Ваше дело расследовать и подозревать. А подозреваете вы мою мать и меня. Недаром же про размер обуви у мамы спрашивали.
   Откровенность Наташи обезоружила Николаева, и он не знал, что сказать. Подумал с минуту, взял сигарету, закурил.
   - Вы не курите? - предложил ей.
   - Вообще-то не часто. Но за компанию могу, если сигарета хорошая. У вас что, "Кэмел"? Крепкие, но ладно, давайте.
   Николаев протянул ей пачку, щелкнул зажигалкой. Наташа положила ногу на ногу, деловито, умело затянулась сигаретой. Николаев внимательно поглядел на нее. "Хороша девушка, - подумалось ему. - Она сразу как-то не бросается в глаза, ничего эффектного в ней нет. А вглядишься и оценишь. И манера держаться импонирует - выдержанная, с достоинством, без всякого заискивания и без грубостей, хамства. Росла-то ведь в неважной обстановке, судя по всему". Наташа оценила его взгляд и как-то по-другому поглядела ему в глаза. У Николаева вдруг екнуло сердце - он почувствовал, что девушка начинает все больше нравиться ему. Он отвел взгляд от Наташиной коленки в чулке телесного цвета и стал глядеть в окно.
   - У меня есть основания это спрашивать, Наташа, - наконец произнес Николаев.
   - Ну так выкладывайте напрямую, господин...
   - Меня зовут Павел Николаевич.
   - Хорошо. Очень приятно. Так что же, Павел Николаевич?
   - У меня есть основания подозревать в убийстве женщину, Наташа. Поэтому я спросил про размер обуви вашу мать. Может быть, вы мне скажете, не было ли у Николая любовницы, которая в ваше отсутствие могла проникнуть в квартиру?
   - Любовницы-то? - Наташа как-то странно поглядела на Николаева. - Нет. Любовницы у него не было. Я, во всяком случае, про это не знаю. Но он ведь мне про все свои дела не докладывал, так что, вполне возможно, она у него и была.
   - Наташа, я вынужден вас спросить вот что. Где вы были девятого апреля с девяти до двенадцати часов?
   И постарайтесь припомнить, что на вас в тот день было надето.
   - Короче, в день убийства? - спокойно переспросила Наташа. - В день убийства с утра до конца рабочего дня я была на работе, в книжном магазине на Мясницкой.
   - И никуда не отлучались?
   - С двух до трех обедала в кафе. И не одна.
   - И весь день вас там видели и могут это подтвердить?
   - Да сколько угодно людей, - ответила Наташа. - А одета я была, сейчас вспомню - синий костюм, темно-синие туфли и вроде бы коричневые колготки.
   Мама еще требовала, чтобы я плащ надела, а я поняла, что будет тепло, и отказалась. И действительно, день оказался очень теплым.
   - А вы точно помните, что именно так были одеты?
   - Очень точно. Первый погожий денек выдался, так уж я старалась хорошо выглядеть. Приятно в первый раз без плаща на улицу выйти...
   - Мужики оглядываются, ухаживают? - улыбнулся Николаев.
   - А как же? - едва заметно усмехнулась Наташа. - Не без этого. Я девушка незамужняя, могу и пококетничать. Не так?
   - Конечно, конечно, вы очень симпатичная девушка, - подтвердил Николаев. - Я бы и сам за вами поухаживал, если бы не был женат и обременен заботами. Например, расследованием убийства Николая Фомичева, - посерьезнел он. - Значит, в тот день вы были не в кроссовках?
   - Нет, конечно, - усмехнулась Наташа. - Никак невозможно по причине их отсутствия. Я не люблю носить брюки, кроссовки, я люблю одеваться как женщина - платье, юбка, туфли на высоких каблуках.
   - Ну, а за город? В поход? Тоже в туфлях на каблуках?
   - Кеды у меня есть старые, туфли без каблуков.
   А хороших кроссовок, в каких по улице не стыдно пройти, вообще нет. Хорошие стоят дорого, а дрянь покупать неохота. Нет у меня их, короче.
   - А дома в чем ходите?
   - В домашних тапочках. Ходить дома в кедах вредно и неприятно, Павел Николаевич.
   Николаев все больше поражался поведению Наташи. Ни тени-смущения, никакого волнения он в ней не мог обнаружить, как ни пытался. Она отвечала четко и без запинок. И вела себя совершенно спокойно.
   Николаев понял, почему это его так удивляет. До ее прихода он почти уверил себя, что нашел убийцу Фомичева, что именно она, Наташа, его падчерица, сделала это. Он ждал волнения, бегающих глазок, слез, полного расхождения фактов и, наконец, возможно, признания. И вдруг - абсолютное спокойствие, четкость ответов и даже элементы заигрывания с ним.
   Хотя очень своеобразного и достойного.
   - Значит, никаких любовниц у Фомичева не было? Именно так? - решил выйти из этого разговора Николаев. - И вы ничем помочь следствию не можете?