Рокотов Сергей. Слепая кара

   - А кто же мог, кроме тебя? - закричала Люба. - Да убил-то ведь из-за денег, не из-за чего-нибудь! Ох, гад...
   Позвонили в дверь, и вскоре в комнату вошел инспектор Гусев.
   - Вот, Константин Иванович, глядите, мы с вами на Трыкина грешили, а убийца-то вот он - родной брат, сын вот этой старой ведьмы...
   При этих словах Люба ткнула пальцем в грудь стоявшего столбом Ивана.
   - Любовь Михайловна - главный следователь по этому делу, - пошутил Гусев. - Она дает уже вторую весьма обоснованную версию.
   - Вы, Константин Иванович, так не шутите, - нахмурилась Люба. - У меня мужа убили, понимаете вы, мужа! И никто этим делом не хочет заниматься.
   Никто ничего не проверяет Вы почему соседку Веру Александровну не вызываете? Она бы вам сказала, что видела в тот день здесь этого изверга. Вот и приходится самой... Идите, спросите ее, она дома - Спросим, когда надо будет, - сказал Гусев.
   - А когда надо? Если бы я ночью в карман не сунулась к этому бандиту, они бы укатили сегодня же втроем в свою Сызрань и хрен бы вы их оттуда вытащили. Покатили бы по холодку денежки наши кровные прожирать, это дело нехитрое при таких аппетитах, на них никаких денег не напасешься, жрут, как будто сто лет не ели, оглоеды! Для вашей утробы, что ли, Колька всю жизнь за прилавком стоял? Вяжите его, гада! Пусть все убираются отсюда! - заплакала Люба.
   - Ладно, одевайтесь, Фомичев, - сказал Николаев. - Пора нам. А ты, Костя, сходи к соседке все же, она у нас на сегодня на двенадцать часов повесткой вызвана, но мы можем и здесь поговорить Гусев подошел к двери Веры Александровны, постучал, дернул за ручку, но было заперто. И ни звука за дверью.
   - Ушла, наверное, в магазин, - предположил Гусев, заходя в комнату.
   - Никуда не ушла! Боится просто открывать. Запугали они ее, эти гости дорогие, вот и не открывает.
   Вы стучите сильнее, Константин Иванович, - посоветовала Люба.
   Стучать, однако, Гусев больше не стал. Два молчаливых дюжих милиционера увели Ивана Фомичева.
   - Мы вас вызовем, Любовь Михайловна, - пообещал Гусев.
   - Вы его там как следует, Константин Иванович, не церемоньтесь с ним!
   Когда представители органов покинули квартиру, воцарилось гробовое молчание. Никто не знал, что сказать. Нарушила молчание вошедшая Наташа. Она была одета, причесана.
   - Я пошла на работу, мама, - сказала она тихо, не обращая внимания на сидящую на ее кровати растрепанную старуху, сжавшую пудовые кулачищи, и балдеющего на матраце на полу похмельного Григория. - И так опаздываю.
   - Ты хоть позавтракала, Наташа? - крикнула ей вдогонку Люба.
   - Я не хочу есть. Кофе попила.
   Люба вышла в соседнюю комнату. Там шустро собирался в школу Толик, жуя бутерброд с колбасой.
   - Давай, давай скорее! - торопила его мать. - С этими делами занятия совсем забросил И так-то двойка на двойке. На вот тебе еще бутерброд. Там смолотишь. Иди, иди...
   Толик выскочил за дверь, и Люба осталась наедине с мамашей и Григорием Фомичевым.
   Фомичевы медленно одевались. Накрывать им на стол Люба не стала, села, выпила чаю, поела вчерашний салат, взяла кусочек селедки. Вошли Фомичевы.
   Старуха Пелагея Васильевна уселась за стол напротив Любы. Григорий пошел умываться. Старуха буравила глазами Любу.
   - Чего пялишься? - спросила Люба, не отрываясь от тарелки.
   Старуха молчала.
   - Не ты ли и подговорила своего сыночка? - не выдержала напряжения Люба. - Деньжат сильно захотелось?
   Старуха опять ничего не ответила. Встала с места, подошла к Любе и отвесила ей сильную оплеуху. От этого мощного удара Люба вместе со стулом полетела на пол со страшным грохотом.
   - Ах ты, старая блядь! - завопила Люба. - Да ты сейчас вместе с сыночком в тюрьму уедешь, падла! Ну погоди!
   Она никак не могла подняться на ноги. На шум прибежал Григорий.
   - Вы что? Вы что, мамаша, обалдели? - Он подбежал к матери. Та стояла со сжатыми пудовыми кулачищами.
   - Я ее еще не так охерачу! Задавлю! - орала старуха.
   - Все, все. Собирайтесь, мамаша! Собирайтесь!
   Нам ехать надо. Домой поедем, в Сызрань, - суетился Григорий. - От греха подальше. А то все здесь поляжем, в столице этой окаянной.
   - Куда я поеду?! Сыночка загребли ни за что, а мы домой поедем? Ни в жисть!
   - Здесь останешься, старая ведьма, в камере! - Люба наконец вскочила на ноги и ринулась к телефону. Григорий схватил ее за руки.
   - Погоди, Люб, погоди, не спеши. Чего со старухой связываться. Она из ума выжила, не бери в голову!
   Ну извини...
   - Напугались?! - злорадствовал а Люба. - То-то...
   Вообще, катитесь отсюда к ебене матери оба. И хрен с вами. Никуда я звонить не буду, валандаться с вами неохота. Собирайтесь живо и валите отсюда, хоть в Сызрань, хоть в ночлежку. Здесь вам не гостиница "Метрополь". Деньги у вас есть, не подохнете, а и подохнете - не велика потеря.
   - Накормить-то на дорожку не помешало бы, - сказал маявшийся похмельем Григорий.
   - На вот, выпей рюмаху, заешь селедкой с хлебушком и провожай свою мамашу... Долго с вами нельзя. Грабите, бьете, убиваете, опасные вы.
   Григорий налил себе рюмку водки, выпил, поел селедочки с хлебом, потом налил вторую рюмку. Мамаша мрачно взирала на его трапезу.
   - Стыда в тебе нет, Григорий, - промолвила она. - Не западло тебе жрать в этом доме?
   - Тихо, тихо, мамаша, - бурчал Григорий. - Лучше садитесь сами, пожрите на дорожку, веселей станет.
   Мамаша покобенилась малость, а потом все же присела к столу.
   - Это все Коленька наш заработал, что здесь мы кушаем, - утешила она себя вслух. - Ихнее бы сроду жрать не стала. - При этих словах она тяпнула водки и закусила колбасой.
   - Это, между прочим, моя мать дала из денег, что себе на похороны откладывала, - возразила Любка. - А то, что Колька заработал, в кабинете у следователя как вещественное доказательство да у вас в кармане, с его сберкнижки снятое. Так что жрите, мамаша, да помалкивайте.
   Та поела, отрыгнула и встала.
   - Куска вашего больше не съем. Пошли, Григорий!
   Григорий за это время ополовинил бутылку водки и наелся всласть.
   - Пошли, пошли. Спасибо, Любаха, тебе за угощение. Счастливо оставаться.
   - Идите, идите, скатертью дорожка, - провожала Люба, почесывая ушибленную старухой челюсть. - Да не приходите больше, на порог не пущу.
   - Это еще поглядим, как дело обернется, - улыбнулся Григорий. - Щас оно так, а потом, глядишь, и иначе... Смеется тот, как говорится, кто...
   Дослушивать Любка не стала, захлопнула за гостями дверь. Прошла в комнату. Села на диван и несколько минут сидела молча. Потом подошла к столу и налила себе рюмку водки. Выпила залпом. Стало как-то легче.
   Но потом опять накатилась беспросветная тоска. Никакой точки опоры. Средств к существованию нет.
   Только долг матери да разве что те деньги" что у следователя, а их еще надо получить...
   Сколько она так просидела, сказать не могла. Очнулась от забытья, почувствовав чей-то взгляд. Она подняла голову и увидела на пороге комнаты маленькую Веру Александровну, с каким-то странным выражением смотрящую на нее. В этом взгляде был и испуг, и сильное желание что-то рассказать, чем-то мучительным поделиться. Она вся словно тянулась к Любе.
   Волосы были растрепаны, лицо белое-белое, как у покойницы. Любе стало не по себе.
   - Так вы дома, оказывается. Вера Александровна? - спросила она.
   - Да, да, - пробормотала соседка. - Я дома, дома.
   - А к вам стучали, вы не открыли. К вам Гусев стучал, Константин Иванович, инспектор.
   - Да, да, стучал, не открыла, - бормотала Вера Александровна, очевидно, страшно волнуясь.
   - Вас на сегодня следователь вызывал? - спросила Люба.
   - Да, да, на сегодня, на двенадцать часов. Я должна кое-что вам рассказать. Люба, но не знаю, как начать...
   - Да вы не волнуйтесь так, Вера Александровна.
   Что вы так волнуетесь? Мы все знаем. Я все вчера слышала. Этот бандит вам вчера угрожал на кухне, я слышала. Он угрожал вам, чтобы вы не говорили никому, что видели его здесь в тот день. Я вам по секрету скажу, я-то ночью его пиджак обыскала. И знаете, что я там нашла? Наши деньги, Колькой накопленные.
   И ручка шариковая Колькина, неприличная, я знаю эту ручку. Так-то вот, Вера Александровна, такие дела.
   Родной брат приехал и Кольку нашего из-за денег убил, ножом пырнул прямо в сердце. Вот такая нынче у людей мораль. Вера Александровна. Я-то знаю, вы Кольку не очень любили, а все-таки жалко, кормилец ведь, Толик мой сиротой будет расти, и мне работенку найти в наше время тоже трудно, согласитесь.
   - Да, да, конечно, - бормотала Вера Александровна, продолжая стоять с вытаращенными глазами. - Значит, это брат его убил, вы говорите?
   - А как же? А кто же еще? Деньги у него, ручка Колькина у него, доказательства налицо, с поличным почти что взяли. Там щас экспертизу сделают для полного доказательства, и все - суд. Жалко вот только, не расстреляют подлеца. Дадут лет десять, не больше.
   Да и то ничего, десять лет - не десять дней, там ему мало не покажется, будет знать, как убивать и грабить.
   Думал, так ему с рук сойдет, ручку даже не побрезговал взять, жмот окаянный. А я денег просила, он же мне из них тысячу выделил на бедность мою, на Колькины похороны, это из моих же денег. Вера Александровна.
   - Да, да, - опять, словно сомнамбула, пробормотала Вера Александровна.
   - Да вы сядьте же, наконец. Выпейте вот чайку.
   Чего волнуетесь так? Говорю вам, забрали его, в камере он. А этих гостей я выгнала, сами небось все слышали, раз дома были. А если сунутся вас запугивать, сразу звоните в милицию, я вам телефон Константина Ивановича Гусева дам и следователя Николаева, домашний и рабочий. И вот еще телефон участкового нашего Алексея Алексеевича Царева, он добрый, он сразу придет, если что... Пейте, пейте чай, блинок вот съешьте, как положено, раз вчера не пришли, за помин души Николая.
   Вера Александровна откусила крохотный кусочек холодного блина и сразу же подавилась. Запила большим глотком чая.
   - Ну так что? Во сколько он пришел? Чего слышали? Рассказывайте.
   - Он-то? Да почти сразу после вашего ухода. Люба.
   Позвонил, я открыла. Потом он долго стучал в вашу комнату, дверь-то заперта была, а Николай, видно, заснул после вашего ухода. Он выходил еще в туалет, а потом дверь запер и, видно, заснул. Так что брату его долго пришлось стучать. Минут с пять в дверь долбил и руками, и ногами. Но потом тот все же проснулся, открыл.
   - Ну, и дальше что? - спросила Люба.
   - Шумели они за дверью сильно. А потом Иван этот вышел и пошел куда-то, видимо, в магазин, за водкой.
   Вернулся через пятнадцать минут. Потом пили, наверное... Потом все затихло...
   - Ну? Ну? - торопила Люба. - Ну? Шума, драки слышно не было? Ножом человека пырнуть - это не муху раздавить. Вы все должны были слышать. Вера Александровна. Вас и следователь спросит, вы должны все подробно рассказать, вы, можно сказать, главный у нас свидетель. Так что уж припоминайте все...
   Вера Александровна как-то странно глядела на Любу. Было такое впечатление, что она что-то скрывает - знает, но рассказать не может. Выражение ее лица было испуганное, в ней происходила какая-то внутренняя борьба.
   - Вы говорите, за такое убийство лет десять могут дать? - вдруг спросила Вера Александровна.
   - Да вы не сомневайтесь, не меньше десяти. Упекут туда, куда Макар телят не гонял. За все ответит, гад. И нечего вам его жалеть, все говорите как на духу.
   Нас вот пожалейте - меня. Толика, мы остались без кормильца.
   - Так-то так, я все понимаю. Но я.., ничего не слышала, никакой борьбы, возни, - бормотала Вера Александровна, но вдруг что-то преодолела в себе, вскочила с места и громко заявила:
   - Люба, Люба, понимаете, вот что я должна вам рассказать. Я.., мне трудно, но...
   Телефонный звонок прервал ее речь. Люба бросилась к телефону. Звонили из школы. Только что Толик разбил мячом окно в кабинете директора школы. Ее срочно просили прийти.
   - Господи! Господи! - плакала Люба навзрыд. - Да за что мне все это?! Господи! Страсть какая! Мало мне всего, да еще этот засранец стекла бьет. И нашел где бить - в кабинете директора. Я им говорю - горе у меня, мужа убили, а она, тетка эта, завхоз, говорит: знать ничего не знаю, приходите, и все! Люди какие пошли безжалостные, им стекло поганое дороже человеческой жизни. Побежалая, Вера Александровна, потом расскажете. Господи, за что же мне жизнь такая собачья! Вы идите к двенадцати к следователю, ему все расскажите, а вечерком ко мне зайдете. И не бойтесь, говорите все как есть. А что возни, борьбы не было, так это еще хуже - значит, спящего он его зарезал.
   Напоил и зарезал, чтобы деньги взять. Если в драке, в пылу, это еще понять можно, но во сне... Это уж совсем западло. Зверь он лютый, этот Иван, вот что. Ну все, я побежала...
   Люба одевалась прямо на глазах Веры Александровны, причесывалась, слегка подмазала лицо. "Эх, - вспомнила она, - еще и водки с утра выпила, что подумают? А и черт с ними, не понимают, что поминки у Меня?"
   - Люба, - тихим голосом произнесла Вера Александровна. - Мне же надо было с вами поговорить.
   Это очень важно.
   - Да я понимаю, важно... Все понимаю. Но не могу же я разорваться? Если этого засранца из школы выгонят? Да я быстро, школа-то рядом. Может, еще успеем поговорить до вашего ухода... А не успеем, идите сразу к следователю. И не бойтесь - все ему и расскажите. Ну ладно, я побежала...
   Она даже слегка стала подталкивать Веру Александровну к выходу. "Глупая какая старуха, ничего не понимает, боится этих Фомичевых, к следователю идти боится. А чего бояться? Чего ей вообще бояться в таком возрасте? Чего ей кто может сделать, дуре старой?"
   Вера Александровна вышла из комнаты, но за порогом остановилась и посмотрела на Любу с такой укоризной, что та даже вздрогнула. Хотела было вернуть ее, но вспомнила про дела житейские и ринулась в школу.
   Выслушала выговор завхоза, а потом директора.
   Однако директор уже знал о том, что произошло в семье Фомичевых, и отпустил ее с миром, отделавшись замечаниями и советами. Люба влепила Толику звонкую оплеуху прямо в кабинете директора и, оставив его дальше грызть гранит науки, побежала домой.
   Ей стало казаться, что Вера Александровна действительно не сказала что-то важное. Нужно было обязательно переговорить с ней до ее визита к следователю.
   Люба ругала себя за то, что не дослушала ее, торопилась домой как могла. Однако когда она ворвалась в квартиру. Веры Александровны уже не было...
   Глава 4
   - Так, Поваляева Вера Александровна? - спросил, привставая с места, следователь Николаев.
   - Да, я Поваляева Вера Александровна, - подтвердила старушка, входя в кабинет.
   - Садитесь, пожалуйста. Я веду уголовное дело об убийстве вашего соседа Фомичева Николая Николаевича. Расскажите, пожалуйста, поподробнее обо всем, что происходило при вас девятого апреля этого года.
   Я предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.
   Вера Александровна побледнела и вздрогнула.
   - Как это? - тихо спросила она.
   - Заведомо ложное показание свидетеля, согласно статье УК РФ, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет, а укрывательство тяжких преступлений наказывается лишением свободы сроком до двух лет.
   - Вы меня прямо пугаете, товарищ следователь.
   - Меня зовут Павел Николаевич. Избави бог, Вера Александровна, мне вас пугать. Это моя обязанность - вас предупредить. А пугать нам есть кого и без вас. Я слушаю вас. Что происходило в квартире девятого апреля?
   - Девятого апреля в начале одиннадцатого моя соседка Люба Фомичева пошла в магазин. Минут через пятнадцать после того раздался звонок в дверь.
   Я открыла. Вижу - стоит брат Фомичева Иван. Потом он долго стучал в дверь Николая, тот не открывал, видимо, спал. Он стал стучать ногами, повернулся спиной и долго долбил в дверь. И кричал. Наконец тот открыл.
   - Вы видели, что открывал именно Николай Фомичев?
   - Нет, лица его я не видела.
   - А в то утро вы видели Фомичева?
   - Да. Сразу после ухода Любы он выходил в туалет. Я была на кухне видела его.
   - Так. Ладно. Что потом происходило?
   - Что потом? Потом этот брат вышел из комнаты и, видимо, пошел за водкой. Я опять ему открывала.
   А потом они закрылись и пили, наверное. Что они могли еще делать?
   - А потом?
   - А потом хлопнула дверь. Входная дверь. Примерно через час. И все. Наверное, он ушел.
   - А потом?
   - А потом я ушла по своим делам. А вернулась уже, когда в доме была милиция.
   - А вот капитану Гусеву вы сказали, что никто при вас к Фомичеву не приходил. И что вы ушли сразу же после Любови Фомичевой. Как же так?
   - Я сейчас говорю так, как было. Мне очень не хочется разбираться во взаимоотношениях этой семьи.
   А потом, этот Иван Фомичев угрожал мне на кухне, вам же говорила Люба. Я пожилой человек, я совершенно беззащитна, эти люди могут сделать со мной все, что угодно. - В голосе Веры Александровны появились агрессивные нотки. - Вот я и сказала, что не видела никого. Но я бы все равно сообщила вам об этом визите. Это мой долг.
   - Понятно, Вера Александровна. Итак, вы не слышали за дверью Фомичевых никакого шума, возни, криков?
   - Ничего не слышала. Когда выходила на кухню и в ванную, слышался негромкий разговор, звон стаканов. И все. Больше ничего.
   - Ладно. С этим понятно. А теперь, что вы вообще можете сообщить о вашем убитом соседе Фомичеве Николае?
   - Что я могу сообщить? - передернула головой старушка. - Соседство это было не из приятных.
   Раньше у Любы был другой муж, отец Наташи, - так это совсем другой человек, вежливый, веселый. И Люба тогда совсем другая была. Они сначала в одной комнате жили, а потом соседи из маленькой комнаты выехали, так им дали вторую. А потом он погиб, разбился на грузовике. Наташе тогда лет семь-восемь было, она уже в школу ходила. Я помню, отмечали первое сентября вместе. Так было весело. Он такие песни хорошие пел и шутник был. С ними хорошо было жить, Павел Николаевич. У меня с сыном были неважные отношения, вернее, с его женой. Из-за этого и разменяли трехкомнатную квартиру, которую получал еще мой покойный муж, он был врач, фронтовик, в войну командовал санитарным поездом. Не поладили мы с женой сына, она меня возненавидела сразу же, неизвестно за что. Ну, ладно, это вам неинтересно. Так вот тогда я ни с сыном, ни с его женой не общалась, после этого размена. Ко мне уже позже стал внук Виталик приходить. А тогда я совершенно одна была, ну, я работала, понятно, приятельницы были, а родни - никого. И семья Павловых мне родной стала. Все праздники встречали вместе. Саша был замечательный человек, простой шофер, а многим ученым людям фору бы дал... И вот.., такое несчастье. А потом этот появился... - В голосе Веры Александровны появились нотки ненависти. - Мясник... Жили они материально хорошо, мебель новую купили, оделись с ног до головы, а уж ели.., лучше, чем в любом ресторане. Но мне стало с тех пор не по себе. Это был неприятный человек, угрюмый, злой, нетерпимый. Мы редко с ним разговаривали. Но с тех пор, как Люба вышла за него замуж, и она перестала со мной общаться. А я так нуждалась в общении. При Саше ко мне приятельницы приходили, а потом они перестали ко мне ходить.
   Только вот внук стал захаживать, так это когда я на пенсию вышла. А два года назад мой сын умер. От инфаркта. Две подруги умерли, одна за другой. С сыном мы года за полтора до его смерти помирились, он ко мне стал приходить. И, слава богу, внук ходит. А так бы выла от тоски. У них только Наташа хорошая девушка, Сашина дочь. Добрая, приветливая, вся в отца.
   А Люба очень переменилась. Этот... Фомичев имел на нее большое влияние. От него, знаете, какая-то аура исходила, где он, там было плохо, отвратительно. Он как будто бы все живое вокруг себя уничтожал.
   - Понятно. Значит, отношения у вас с Фомичевым были плохие?
   - Неважные. Да, скорее, никакие. Он меня в упор не видел, мышь бы пробежала, он бы большее внимание обратил. А я старалась его не замечать, хотя трудно не заметить эту тушу... Извините меня за грубость.
   - Так. Понятно. А кто бывал в доме Фомичевых?
   - В последнее время заходили два алкаша, один длинный, другой маленький, круглый. Фомичев много стал пить. А до того заезжали его мать и два брата, ночевали. Вообще-то, у Фомичева было мало друзей, он был очень замкнут, угрюм. Но по дому умел все делать. Руки золотые.
   - А какие отношения были в семье Фомичевых?
   Вера Александровна помолчала. Что-то блеснуло в ее глазах, а потом она словно замкнулась в себе.
   - Обычные отношения. Холодный, злой человек.
   И очень грубый. Такие люди никого любить не могут.
   - Как вы полагаете, Иван Фомичев мог убить Николая?
   - Мог ли? - вдруг еле заметно усмехнулась Вера Александровна. - Кто его знает? Наверное, мог. - Потом подумала еще, внимательно поглядела в глаза Николаеву и произнесла:
   - Только он не убивал.
   - Почему вы так думаете?
   - Вы меня спрашиваете, я отвечаю. Это мое мнение, Павел Николаевич.
   - Но вы заявляете так категорично.
   - Извините. Я не так выразилась. Только я полагаю, он не убивал. Я была дома, никакого шума, возни, неужели во сне зарезал? Нет, не думаю.
   Николаеву казалось, что Вера Александровна как-то переменилась за время разговора с ним. Вошла в кабинет она запуганной, готовой рассказать абсолютно все, что знает и видела. А теперь она воспрянула духом и решила не рассказывать что-то очень важное.
   Он был человек опытный, ему было нетрудно следить за переменами в поведении свидетельницы. Что же она могла такое скрывать?
   - Ладно, Вера Александровна. Давайте ваш пропуск, я отмечу. Если надумаете, вот вам мой телефон, рабочий и домашний. Звоните в любое время.
   - Всего доброго, Павел Николаевич. - Вера Александровна встала со стула и пошла к выходу, расправив узенькие плечи, гордой, уверенной походкой. Николаев внимательно глядел ей вслед.
   Он поднял трубку, набрал местный номер.
   - Давайте сюда Фомичева Ивана.
   Через некоторое время в кабинет Николаева ввели опухшего и похмельного Ивана Фомичева Маленький кабинет сразу наполнился могучим ароматом перегара, исходившим из его рта. Заплывшие глазки мрачно смотрели на Николаева.
   - Садитесь, Фомичев, - тихо сказал Николаев, Тот тяжело опустился на стул.
   - Так, Фомичев. Расскажите мне все, что происходило девятого апреля в квартире вашего брата Николая Фомичева. Только желательно поподробнее.
   - А чего мне рассказывать?! - фыркнул Фомичев. - Не было меня там, и все. Я дома был, в Сызрани, вы представляете, где это?! Я что, каждый день туда-сюда мотаюсь, по-вашему?
   - А кто может это подтвердить?
   - Да кто угодно! Мать, брат, жена, дети, на работе, соседи, кто угодно! Вы послушали эту сучку Любку и сунули меня сюда! Никаких доказательств у вас нет!
   - Мы вызовем вашу мать, брата, пошлем запрос в Сызрань, не беспокойтесь. Только долго все это и нудно, Иван Николаевич. Только что здесь была соседка Фомичевых Вера Александровна Поваляева, она вас видела в квартире девятого апреля. Вам что, очную ставку устроить?
   - Давайте, устраивайте! Один свидетель - не свидетель! Я ей сто раз в лицо скажу, что врет И все! И не докажете никак!
   - Любовь Фомичева утверждает, что у вас в кармане ручка Николая.
   - Я эти ручки купил на барахолке. Три штуки - каждому по ручке. Что она несет?! Слушайте ее больше! Чтобы я родного брата из-за каких-то паршивых шести тысяч?
   - Это кому как! - усмехнулся Николаев. - Для меня, например, это большие деньги.
   - А для меня нет! Я на стройке раньше не такие деньги зарабатывал. Сейчас только застой - заказов нет, зарплаты нет. И все равно - на преступление ради денег не пошел бы. И кого, Коляку! Это брат мой единоутробный, поймите! Зверь я, что ли, лютый?
   - Вы судимость имеете?
   - Ну, имею, и что с того? Не за то же ведь.
   - А за что?
   - Ну... - замялся Иван. - По сто семнадцатой.
   - А ваш покойный брат Николай?
   - Да что вы спрашиваете?! - обозлился Иван. - Сами знаете, что мы за одно дело с ним сидели.
   - Конечно, знаю. Вы с вашим братом Николаем в 1974 году изнасиловали несовершеннолетнюю девочку и были осуждены по сто семнадцатой статье. Он получил шесть лет, вы - пять. Вам тогда только исполнилось восемнадцать.
   - Да, не повезло, - вздохнул Иван.
   - Так что, Иван Николаевич, человек вы опытный в наших делах. Неужели вы думаете, будто мы не сможем доказать, что вы были в тот день в квартире вашего брата?
   - Может быть, и докажете с вашими приемчиками, как тогда, в семьдесят четвертом, нас Колякой подставили под изнасилование, хоть все было по доброму согласию, шлюха была, проб негде ставить, хоть и шестнадцать ей было. Только не был я в их квартире.
   Дома я был, в Сызрани, понятно?
   - Понятно, понятно, - усмехнулся Николаев.
   Раздался телефонный звонок. Николаев поднял трубку и долго разговаривал. Вернее, говорили на том конце провода, а Николаев только повторял: "Так, так, понятно, понятно, очень хорошо", при этом хитро поглядывал на Ивана Фомичева.
   Наконец он положил трубку и, помолчав немного, произнес:
   - Так, Иван Николаевич. На купюрах, которые изъяты из вашего пиджака, и шариковой авторучке обнаружены отпечатки пальцев вашего покойного брата Николая. Такие вот дела. - С этими словами он сунул себе в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и с наслаждением закурил.
   Иван, набычившись, мрачно глядел на курившего Николаева.
   - Дайте мне тоже закурить, - попросил он.
   - Берите.
   Иван трясущимися пальцами взял сигарету, закурил. Руки ходили у него ходуном.
   - Н-не убивал я, понимаете, не убивал! - бормотал он, затягиваясь сигаретой. - Я был там, был, мне Коляка дал эти деньги, взаймы дал. Мы выпили с ним, и я ушел. И все. Я больше ничего не знаю. И понятия не имею, кто его убил!
   - А ручку шариковую он вам тоже дал взаймы? - поинтересовался Николаев. - И вообще, насколько я знаю, Николай Фомичев никогда никому взаймы не давал ни копейки, а уж тем более такую сумму. На что они вам понадобились?