Страница:
Но на этом история не закончилась. Спустя несколько месяцев, на пороге квартиры, где жил Петр Сергеевич и Даша, и где жил Ник, чтобы не сойти с ума от одиночества, появилась бабушка Амины. В руках она держала пищащий сверток, а за дверью рыдала молодая мать. Это была сама Амина.
Старушка без приглашения ввалилась в квартиру, ведя за руку упирающуюся внучку.
Оказывается, что красавец Эльвир сбежал через неделю, после рождения ребенка.
Вся страсть пропала от постоянного ночного крика.
Петр Сергеевич отказал бабушке в претензии на квартиру Ника. И выставил наглую старуху из квартиры. Бабка поняла, что бороться официально с Ником, который так упорно отказывается пускать ее внучку к себе, и с его дядькой – совершенно бесполезно. Парню по закону ничего не грозило – мало того, что Амина сама навязалась, так она была вполне совершеннолетней барышней. И ребенок этот к Нику отношения не имеет. Это не его ребенок. Бабушка обещала проклясть Ника – самым страшным проклятием.
– Ты будешь выть от боли! Ты будешь гнить заживо, а врачи будут только разводить руками. Даю тебе три дня срока. Или ты женишься на Амине, усладе моей старости, или тебе конец! Смейся, смейся, тварь нечистая! Потом заплачешь, да уже поздно будет!
Но Ник своей вины не чувствовал. Он заставил Эльвира женится на Амине, а что она его не удержала – так это дело житейское. Ходить и охранять эту парочку, свечку им держать, быть добрым ангелом, охраняющим непрочный союз – на это он не подписывался. О чем прямо и сказал агрессивной, не старой еще, тетке, не утратившей горделивой осанки эмирской наложницы.
– Ты же обещал!!!
– Я свои обещания выполнил сполна. Тебе я ничего не должен.
Бабушка ругалась, требовала подать виновника ее позора. Она считала Ника во всем виноватым. Ведь это он должен был жениться на ее красавице-внучке. А не этот голодранец Эльвир, который к тому же пустился в бега. А молодая женщина намекала об обещанной мести за нее. Амина рыдала, взывала к его милосердию, к состраданию.
– Ты уже довольно играла на моих чувствах. Милая моя, ты свой выбор сделала в августе. А может и раньше. Когда вы резвились с Эльвиром и ненароком зачали. Ты ошиблась, бывает и такое! До свидания!
– Пожалуйста, прости меня. Ника, прости меня! Пожалуйста, прости меня!
– Амина! Ты хороший человек! Но ты уходи, прошу тебя! Не заставляй тебя выгонять.
Уходи сама.
– Ты никогда не любил меня! Ты только ее любишь, эту белую моль, эту свою Олесю, будь она проклята!
– Я не скрывал этого, ты сама навязалась…
– Я тебе все-все отдала, а ты?!!
– Я тебя ни о чем не просил… Мне от тебя ничего не нужно. Ни тогда, ни сейчас…
– Будь ты проклят! Будь ты проклят! Проклят!!! Чтобы ты сдох, неблагодарная тварь!!!
Чтобы ты по шею в воде стоял и напиться не мог! Чтоб тебе своими слезами захлебнутся. Чтоб ты ни с одной бабой не ужился! Чтобы не жену в роддом, а гробы на кладбище таскал!
Красавица с ребенком на руках и ее бабушка, быстро убежали, хлопнув дверью. А этот голос обманутой женщины еще долго звенел в голове. И вскоре первый раз парня скрутило.
Это было прямо на тренировке в "Белой Сове". Ник внезапно побледнел, и чуть было не потерял сознание от нежданно нахлынувшей боли: казалось, что кости заживо плавятся, суставы выкручиваются, а мышцы тупым скребком отдираются от костей. В больнице у Николая Ивановича облегчение наступило только под наркозным аппаратом.
Он целую неделю пытался разобраться, но все без толку – анализы, обследования и даже пункции были идеальными. Все было именно так, как грозила старая узбечка.
А боли все мучительнее и невыносимее. От постоянного напряжения у Ника стали сдавать нервы. И жизнь ему не мила, и солнышко не радует. А дождь – это вообще садист, мучает еще до своего появления – дня за три все ноет и болит. Доктор уговорил дядю Петю отвезти племянника в Москву, чтобы выяснить, что, в конце концов, происходит. Почему у молодого парня разрушаются кости, как у древнего старика? Почему кровь никак не реагирует на это явление?
В беспричинные боли, в нервное расстройство, тем более в симуляцию, Николай Иванович не верил. Он знал, что Ник очень терпеливый парень. Ему довелось однажды по живому тащить бандитскую пулю, застрявшую в черепе у этого парня. Он даже не издал ни единого звука во время всей процедуры. Только щурился и пытался отшучиваться.
И если уж Ник стонет, то значит, дела действительно так плохи, а боль действительно нестерпимая.
Максим и старушка-кореянка слушали и думали, как этому помочь. Бабушка занялась уж очень устрашающими обрядами. Заставляла Ника медитировать, связаться с мыслями Амины.
И получить ее прощение. Это было очень трудно, но получилось. Только вот бабушка Амины умерла в тот самый день, когда парень впервые спокойно заснул без всяких уколов. Старушка на мгновение заглянула в пропасть, куда она так усердно пыталась столкнуть свою любимую внучку. "Хотели как лучше, а получилось – как всегда!" – вспомнила почтенная Гюлчатай любимую шутку молоденького солдата.
– Прости меня, девочка – сказала на прощание пожилая женщина, прежде чем душа покинула изношенное тело, – будь счастлива тут без меня. Скоро мне предстоит держать ответ. Помолись за меня внученька. Запомни деточка – на чужом пепелище дворец не построишь, на чужом коне далеко не ускачешь. Красив и богат Ника, да видно не для тебя он. Не тебе суждено растопить ледяное сердце. День прожит без любви – приписан к смерти день.
Скажем по секрету: Амина все-таки нашла свое счастье. Да еще и там, где меньше всего ждала. За соседним прилавком – молодой парень, которого она прошлым летом даже не замечала, торговал урюком, дыней и прочими дарами Средней Азии.
Он заметил эту красавицу еще год назад. Но, тогда ее опекал страшный юноша. Этот огромный парень, сверливший недобрым взглядом соседей Амины, про которого рассказывают всякие ужасы, казался таким всемогущим и непобедимым. Разве мог робкий тогда Карим спорить с таким могущественным господином? И кто он такой?
Разве променяет прекрасная Амина, предмет его грез, такого богатого и красивого юношу, носителя волшебной силы, на простого продавца? То ли дело красавец Эльвир!
Эх, знай Карим тогда, что Ник с радостью уступил бы ему нелюбимую невесту! Может быть, вся жизнь сложилась бы по-другому.
Он любил ее до умопомрачения, отбивал от злобных нападок своей многочисленной родни. Они прожили долго и счастливо. Карим ее сыну заменил отца, и любил озорного мальчишку, как родного. Амина всю жизнь хвасталась перед затурканными до рабского состояния подругами своим главным богатством – одиннадцатью детьми, уютным двухэтажным домом (который они с Каримом строили своими руками), красивым ухоженным садиком. Тем, что она "не бита, не мята, ни клята". Спустя годы она была благодарна своему странному жениху за то, что он избавил ее от участи рабыни, увешанной золотом и запертой в четырех стенах. Но это еще не скоро.
А пока бедная девушка почувствовала себя не обиженной брошенной невестой, а свободной женщиной. В ее душе не осталось обиды – только радостное ожидание чуда.
Она встала рано утром, сладко потянулась и улыбнулась, глядя на безмятежно спящего сынишку. На рынке лоток Амины опустел быстрее всех. Веселая продавщица буквально светилась радостью, и снующая по рынку публика стремилась купить у веселой девушки хотя бы горсть изюма. Ибо просто пройти мимо – было выше их сил.
А где-то далеко от нее парень тихо спал без сновидений. А утром у него ничего не болело. Через день вернулся врач, и Ник пришел на прием.
Не известно, что больше помогло: лечение вернувшегося Михаила Степановича, молитвы Нины и Сашеньки, обряды бабушки-кореянки. Или все вместе. Но вот уже Ник опять играет с маленькой подружкой. И даже выходит погулять. А малышка была очень рада этому.
У парня постепенно прекратились ночные боли, он опять стал достаточно сильным, для того, чтобы работать. Тщательное обследование в институте показало, что это не просто временное улучшение. Ника можно забрать из больницы на совсем.
– Спасибо Вам, Михаил Степанович, – сказал на прощание Максим Исаев, – Вы просто волшебник! У меня в голове не укладывается. Не знаю как Вас и благодарить!
– Ну, что ты, Максим!- отвечал ему доктор, – ты не меня, дочурку свою благодари или жену! Без них все мое лечение было бы как мертвому припарка. Что-то сделала с ним твои Сашенька и Ниночка. В начале я уже думал, что все, конец мальчишке.
Он буквально гнил заживо. Я думал только о том, как снять боль, как придавить болезнь, выгадать для бедного ребенка лишние месяцы. Больше я ничем не мог ему помочь. Думал, что ему придется жить как старику – постоянно оглядываться, беречься, боятся каждого чиха. И все ради нескольких месяцев – а потом все равно – тяжелая смерть. А мальчишка вдруг на ровном месте начал выходить и вышел из своих болячек. Даже разрушенные суставы и сломанные кости сами собой восстановились. Я не могу объяснить, почему. Я такое вообще первый раз в жизни вижу. Такое впечатление, что твой дружок просто очень захотел жить. Или ему кто-то очень помог захотеть. Другого объяснения я не вижу.
В это время Ник и Сашенька прощались. Девочка не хотела отпускать своего дружка, но ее как-то отвлекли. Вскоре малышка занялась своими игрушками. Но всю жизнь помнила своего большого друга. Даже когда сама стала мамой, рассказывала сынишке о нем. Тот воспринимал всю историю, как сказку.
Прошло время, отряд "Белой Совы" по-прежнему ходил на задания. По- прежнему спецотряд работал на пределе возможностей. Дети болели от перегрузок, но "наполеоны от контрразведки" не видели в этом ничего предосудительного. И по-прежнему в белорусских лесах, в карельской и финской тайге, в горах и в катакомбах под старыми приморскими городами гибли юноши и девушки, совершая громкие подвиги.
Кого-то из них немедленно причисляли к героям. Кто-то так и оставался пропавшим без вести, скитаться неуспокоенным духом и тщетно пытаться напомнить о себе живым.
Однажды Нику попалась на глаза статья в газете. В ней корреспондентка, по-садистки смакуя подробности (так казалось Нику, на самом деле, девушка щадила нервы читателей, не упомянув даже половины увиденного ужаса), писала о последних днях комсомолки. Той, самой, которая мечтала "умереть, как Таня". Той самой девушки, которая чуть было не зажгла огонь в остывающем сердце молодого хельве. Ее мечта сбылась. За высокопарными и пафосными строчками парень видел напрасные страдания девушки, обиды и унижения сельских жителей, над которыми издеваются и свои, и чужие. На сердце парня появился еще один рубец. Он должен был жить дальше.
Однажды Ник вернулся домой не просто в приподнятом настроении. Парень смеялся как ребенок, не мог сдержать веселья. Разгадка была проста. Дядя Саша в "Белой Сове" сообщил юноше, что его забрасывают на родину, к дядюшке Юстасу. Парень просто не мог дождаться, когда снова увидит свою родную реку, зайдет в лесную чащу. И крикнет на весь лес:
– Я дома! Я приехал!
Юный агент не мог скрыть своей радости. Он часто поднимал Дашу и Маринку, и кружил обеих, как маленьких девочек.
– Я домой еду! Вы понимаете! Домой! Домой! Домой!
– А ты что, здесь не дома! Ника, ты меня пугаешь.
– Дашенька, милая моя сестричка, конечно же дома. Но ведь это же не то все. Я там родился!
– Мало ли кто где родился…
– Вот ты только представь себе. Маленькое озеро в лесу, снег только сошел. Выхожу я из дома на берег. Кругом такая прелесть.
И вдруг сама собой получилась песня:
Когда, разомлевший от теплого дня,
Бежал наугад по весенним протокам,
Родина щедро поила меня березовым соком.
Первый подснежник еще не расцвел, лишь только приблизились первые грозы, На белых стволах появляется сок…
Это собственно было даже не песня, а так подслушанный у вселенной отрывок идеи, совпавший с настроем метущейся души. Как песня это оформится еще через очень много лет.
Петр Сергеевич и Александр Викторович в очередной раз поругался с начальством.
Они делали все, чтобы не впутывать Ника, который едва отошел от непонятной болезни, в страшные эксперименты. Дядя Петя приводил свои аргументы, показывал выписки из больницы. Но инициатор заброски был непробиваем. С таким же успехом Петр Сергеевич мог показывать ему абстрактные картинки или чистые листы бумаги.
В отличие от Ника, они знали, что возвращение на истерзанную войной родину принесет его подопечному очень много страданий. Взрослый мужчина очень хотел ошибиться, но оказался прав.
Хоть и подготовили Ника к тому, что ждет его на родине, все равно увиденное сильно потрясло юношу. Предупреждения Петра Сергеевича, что агент нокке еще ребенок, что это испытание может оказаться непосильным, отлетали от непробиваемых чиновников, как от железобетонной стены. На всякое слово опекуна, на гневные строчки доктора медицинских наук из засекреченного института (то, что врач выговаривал дяде Пете на словах, было зафиксировано официальной подписью и печатью), у них был готов соответствующий параграф.
Ведь юные нокке, как и всякий другой агент, для них все лишь подопытное животное.
Для них было очень интересно – как дерзкий мальчишка покажет себя вот в этой ситуации? Что будет делать, если сильно прижмет? К коммунистам побежит или воспользуются старыми отцовскими связями? Чем придется заплатить юноше за эти игры взрослых по паспорту дяденек – не все ли равно? Разве обязан великий естествоиспытатель спрашивать согласия у подопытной мыши?
Глава 11. Возвращение на родину: детские грезы и жестокая реальность.
Дядя Петя не ошибся. Ник с большим трудом удержался, чтобы не расплакаться, как маленькому. Тот мир, добрый и понятный, по которому он так скучал – не существовал более. Его место заняло какое-то подобие ада: повсюду гремели оглушительные бравурные марши, повсюду доносы, человеческая жизнь обесценилась до крайности. В книжной лавке не купить открыто стихов Гейне, на которых он вырос. Не видно томиков маминых знакомых-иммигрантов, изгнанных с родины великой революцией. Не было скучно оформленных, зато увлекательно написанных учебников, разных теорий и гипотез.
Вместо них красовались несуразный бред новых хозяев. И в соседнем с лавочкой кафе, где раньше собиралась интеллигенция, где юные озорники наслушались вдоволь крамольных идей, взбудоражившие их неокрепшие умы, развязно приставали к девицам пьяные создания, демонстрировали остроумие утонченные и циничные господа в черных мундирах. И везде, везде свастика. А еще офицеры развлекались стрельбой по арестованным военнопленным. И расстреливали без суда и следствия. Выходя из дому утром, нельзя быть уверенным, что вернешься сюда вечером.
Юноша уже хорошо умел жить двойной жизнью. Парень был совершенно незаметным, не выделяться из толпы. И при этом делать много такого, о чем добропорядочный обыватель даже и не подозревает. Сослуживцам Ника и в голову не могло прийти, что в это существо может быть опасным. Этакий милый домашний мальчик.
– Он совершенно безобиден, господин офицер! Он мухи не обидит, он такой душка! – охали дамы и девицы.
– Прекрасный работник, скромный и исполнительный, просто идеальный сотрудник, отзывчивый, старательный! Все схватывает на лету, – не могли нахвалиться мужчины, особенно начальники.
Красивый, умный, старательный и общительный парень был на хорошем счету у начальства, любимчик знатных дам, легко втирался в доверие, доставал очень важные сведения. В каждом доме он желанный гость на вечеринках. Но эта двойная жизнь отнимала слишком много сил, слишком много молодой эльф узнавал такого, о чем предпочел бы не знать. Слишком много грязи, слишком много жестокости и цинизма выливалось на истерзанную душу, слишком многие садисты и некрофилы, которые получали удовольствие от предсмертных мучений своих жертв, изливали ему свою душу, слишком многие дельцы, продававшие свою разоренную страну, пытались взять его в оборот.
Максим Исаев с тревогой наблюдал за тем, как парень ужесточился, стал слишком легко убивать. Особенно после того, как в сарае было найдено тело повесившейся девочки, юной рабыни, угнанной вместе с тысячами сверстников, и ее дневник, который заканчивался словами: "Дяденьки и тетеньки! Пожалуйста, отомстите за меня!".
Даже Карпинусу рядом с Ником становилось страшно: он с такой ненавистью смотрел на аккуратные ряды чистеньких домиков. Тех домиков и сарайчиков, где лились невидимые миру слезы маленьких рабов, где оборвались сотни и тысячи детских жизней.
"Сволочи, твари бездушные, чудовища, уроды, порождения тьмы!" – перехватил Максим Исаев мысль Ника адресованную хозяевам этих строений, и сам этому удивился. И Максим и Карпинус оба ужаснулись, когда парень без тени переживаний убивал попадавшихся ему эсесовцев. И как убивал!
Как-то один из "добреньких хозяев", тот самый в чьем сарае нашли повесившуюся девочку, осмелился предъявить счет за случайно застреленную свинью.
– Она еще могла жить! Могла рожать поросят! А вы убили ее, убили мою Клару.
Убили!!! – громко причитал хозяин усадьбы, напоминавший средних размеров борова, обнимая мертвую любимицу.
Глаза Ника бешено сверкнули, он схватил за грудки почтенного хозяина и прижал к аккуратно оштукатуренной стене дома:
– Она могла жить, говоришь! Свиньей меня попрекаешь! Она тоже могла жить! (Ник красноречиво указал на маленькое тельце, только что вынутое из петли). Моя мать тоже могла жить.
– Я ее пальцем не трогал, – испугано верещал толстяк – она это сама! Она сама в петлю влезла, я ее пальцем не тронул. И мать твою я не трогал!
– Конечно, узел девочка сама затянула и с табуретки сама спрыгнула. А кто ее туда загнал, сволочь? Кто ее убивал каждый день? Кто морил ее голодом, непосильной работой? Кто каждый день топтал ее достоинство, вытирал об нее ноги? – парень со злостью лупил и пинал перепуганного насмерть соотечественника.
– Пожалуйста, не убивай меня! Мы же одной крови! Мы же родились на одной земле!
Я дам тебе все, что пожелаешь! Все отдам, только не убивай меня!
– Ошибаешься, гнида! Не одной мы с тобой крови! Верни маму, тварь! Верни жену!
Верни девочку! Верни мне мою жизнь! Верни все назад, так как было! – Ник с такой злостью избивал бывшего соседа, что у того потемнело в глазах. Казалось, что Ник вымещает на этом жирном теле всю свою злость, всю свое отчаяние, всю боль неудавшейся судьбы. Он бил и не мог остановиться. Парня с большим трудом оторвали от своей жертвы. На свое счастье мужчина успел отправить семью в Швейцарию.
Нику было противно. Он стеснялся своего поведения, но ничего не мог поделать.
Парень почти физически чувствовал, как его захватывают темные силы, убивают в нем все хорошее и светлое, что еще осталось в истерзанной душе подростка.
Превращают его в циника, который всему знает цену, но не ведает ценности.
– Вот эта милая Родина, земля отцов! Это я по ней так плакал в заметенной снегом избушке! И вот что. Нравится, да!!! Я так мечтал, вот вернусь! И вот что, ничего не осталось: "там, где я плавал за рыбками, сено гребут в сенокос".
Парень устало опустился на камень и уставился в одну точку. Руки его дрожали. Он выглядел таким несчастным и разочарованным. И старых друзей почти не осталось – одни убиты, другие навсегда уехали, третьи предали. Остальных заставили маршировать под жуткую музыку, не спрашивая их согласия. Ему было очень тяжело и больно на душе. И понял строчки несчастной поэтессы, прочитанные в маминой тетрадке:
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершено все равно -
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц – ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно -
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь),
Где унижаться – мне едино.
Не обольщусь и языком,
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
Не понимаемой быть встречным. …
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души и поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно рябина…
Юноша вспоминал, как эти стихи появились в маминой тетрадке. Он помнил, как мама привела к ним в гости молодую женщину, замученную вечной неустроенностью и ее маленькую, худенькую дочурку. Обе гостьи впервые за несколько дней до сыта наелись. Взрослой даме на сытый желудок показалось не все так плохо. Мама долго разговаривала с женщиной, утешала, вселяла надежду, называла ее стихи гениальными. И обещала, что к ней придет еще мировая слава. И весь мир будет ею восхищаться. Может быть, ее творчество будут изучать школьники. Гостья мечтательно рассмеялась.
И вдруг Эллис, мама Ника, призналась, что тоже скучает по своей родине. Ник рассказывал взрослому другу, как мать вспоминала свои детские шалости и проделки.
Как она рассказывала детям о своем доме. У мамы Эллис была семья, любящий муж и очаровательные сыновья, взрослая красавица-дочь, и три премиленькие внучки, скоро появиться четвертая.
Но все равно женщина очень скучала по своему сумрачному острову, по его утренним туманам, по своему языку. Любое английское слово, даже коряво произнесенное сыновьями, "с жутким эльфхольмским акцентом", ласкало слух матери. И даже по Лондонскому смогу скучала. Женщина была благодарна мужу, который с пониманием относился к ее чувствам. Когда происходила эта беседа, Нику едва исполнилось пять лет. Он был доволен своей жизнью и совершенно не понимал маму, которая тоскует по непонятной и скучной стране. Ник вспомнил, как они всей семьей ездили к маминому отцу. Бабушка не обратила на них никакого внимания. А мамина мачеха все беспокоилась, как бы гости не остались насовсем. Ник смеялся сквозь слезы, вспоминая сияющее лицо знатной дамочки, когда они покинули дом папы Эллис.
Самого князя они так и не застали.
Взрослый разведчик слушал юношу, который вспоминал свое детство. Нику нужно было выговориться. Максим видел, как катились слезы по щекам, как нервно дрожал голос, когда парень изображал то маму, то тетю Марину, то ее дочку, то отца, а то себя самого. Мальчишка тосковал по тому миру, который был здесь, и которого теперь нет. И никогда уже не будет. Он сгорел, как копна сена в лесном пожаре. Конечно, пойдут годы. Вырастет новый лес. И в новом лесу будет стоять такая же кучка сухой травы. Но это уже будет совсем другой лес, совсем другая копна. Ее буду населять совсем другие мыши. И совсем другой маленький лисенок будет сторожить их. Мальчишка пытался в поэтических образах объяснить взрослому и опытному другу свои чувства, пытался сам в них разобраться.
Как не хватало Максиму сейчас его друга пастора. Как проповедник, он не представлял собой ничего особенного. Зато он был силен телом и духом, умел лечить душевные раны. Этот пожилой мужчина немало повидал в своей долгой и бурной жизни. Он мог исцелить одним только своим понимающим молчанием. Совсем недавно старик еще своим мудрым словом направлял заплутавших на путь истинный, подталкивал к исцелению, успокаивал душевные муки. Теперь его нет в этом мире.
Его место занял теперь совсем молоденький парнишка. Этот мальчик мало что мог сделать для Ника, душа которого буквально истекала кровью. Максим опасался за разум своего юного друга.
Ему приходилось вспоминать то, чему учил их психотерапевт. Гипноз, конечно, не лучшее, даже запрещенное в мирной жизни. В те самые годы Максим Исаев не мог подумать, что ему придется применять гипноз к своим товарищам. Причем не к зарвавшимся чинушам от разведки, а к измученному и запутавшемуся пареньку. Но сейчас это было необходимо. Нужно было спасать товарища, совсем еще мальчишку, которого по велению некоторых деятелей, обрекли на тяжелые лишения. Слишком тяжелые. Ему было слишком трудно, Ник был не готов – его психические функции еще не сформировались, он еще не готов к таким испытаниям физически. Но кого это волновало, кроме Максима Исаева и Петра Сергеевича? Кому есть дело до того, что Александр Викторович не хочет еще одного безымянного холмика.
Взрослый мужчина и подросток снова и снова возвращались к тому, что было раньше.
Юноша слишком часто стал вспоминать родителей, особенно свою маму. Эти воспоминания были окрашены в розовый цвет. Молодой никс немножко идеализировал, приукрашивал действительность. Мальчишке это было необходимо, чтобы хоть как-то сохранить в себе силы жить дальше.
Эльфхольмские тайны или кто такая Эллис.
У самого же разведчика была другая информации о маме Эллис, побочной дочери князя Имрика. Его имя стояло первым в списке нужных людей, который заучивали наизусть агенты, отправляющиеся на туманный Альбион. Этот князь единственный из волшебного народа, был занесен в список личных врагов фюрера, чем очень гордился.
Он был знаменит тем, что почему-то очень хорошо относился к русским. Впрочем, не ко всем русским, к некоторым из них. О прочих людях, даже о подданных Великобритании, он был весьма невысокого мнения. Он относился к ним с презрительным снисхождением.
Старушка без приглашения ввалилась в квартиру, ведя за руку упирающуюся внучку.
Оказывается, что красавец Эльвир сбежал через неделю, после рождения ребенка.
Вся страсть пропала от постоянного ночного крика.
Петр Сергеевич отказал бабушке в претензии на квартиру Ника. И выставил наглую старуху из квартиры. Бабка поняла, что бороться официально с Ником, который так упорно отказывается пускать ее внучку к себе, и с его дядькой – совершенно бесполезно. Парню по закону ничего не грозило – мало того, что Амина сама навязалась, так она была вполне совершеннолетней барышней. И ребенок этот к Нику отношения не имеет. Это не его ребенок. Бабушка обещала проклясть Ника – самым страшным проклятием.
– Ты будешь выть от боли! Ты будешь гнить заживо, а врачи будут только разводить руками. Даю тебе три дня срока. Или ты женишься на Амине, усладе моей старости, или тебе конец! Смейся, смейся, тварь нечистая! Потом заплачешь, да уже поздно будет!
Но Ник своей вины не чувствовал. Он заставил Эльвира женится на Амине, а что она его не удержала – так это дело житейское. Ходить и охранять эту парочку, свечку им держать, быть добрым ангелом, охраняющим непрочный союз – на это он не подписывался. О чем прямо и сказал агрессивной, не старой еще, тетке, не утратившей горделивой осанки эмирской наложницы.
– Ты же обещал!!!
– Я свои обещания выполнил сполна. Тебе я ничего не должен.
Бабушка ругалась, требовала подать виновника ее позора. Она считала Ника во всем виноватым. Ведь это он должен был жениться на ее красавице-внучке. А не этот голодранец Эльвир, который к тому же пустился в бега. А молодая женщина намекала об обещанной мести за нее. Амина рыдала, взывала к его милосердию, к состраданию.
– Ты уже довольно играла на моих чувствах. Милая моя, ты свой выбор сделала в августе. А может и раньше. Когда вы резвились с Эльвиром и ненароком зачали. Ты ошиблась, бывает и такое! До свидания!
– Пожалуйста, прости меня. Ника, прости меня! Пожалуйста, прости меня!
– Амина! Ты хороший человек! Но ты уходи, прошу тебя! Не заставляй тебя выгонять.
Уходи сама.
– Ты никогда не любил меня! Ты только ее любишь, эту белую моль, эту свою Олесю, будь она проклята!
– Я не скрывал этого, ты сама навязалась…
– Я тебе все-все отдала, а ты?!!
– Я тебя ни о чем не просил… Мне от тебя ничего не нужно. Ни тогда, ни сейчас…
– Будь ты проклят! Будь ты проклят! Проклят!!! Чтобы ты сдох, неблагодарная тварь!!!
Чтобы ты по шею в воде стоял и напиться не мог! Чтоб тебе своими слезами захлебнутся. Чтоб ты ни с одной бабой не ужился! Чтобы не жену в роддом, а гробы на кладбище таскал!
Красавица с ребенком на руках и ее бабушка, быстро убежали, хлопнув дверью. А этот голос обманутой женщины еще долго звенел в голове. И вскоре первый раз парня скрутило.
Это было прямо на тренировке в "Белой Сове". Ник внезапно побледнел, и чуть было не потерял сознание от нежданно нахлынувшей боли: казалось, что кости заживо плавятся, суставы выкручиваются, а мышцы тупым скребком отдираются от костей. В больнице у Николая Ивановича облегчение наступило только под наркозным аппаратом.
Он целую неделю пытался разобраться, но все без толку – анализы, обследования и даже пункции были идеальными. Все было именно так, как грозила старая узбечка.
А боли все мучительнее и невыносимее. От постоянного напряжения у Ника стали сдавать нервы. И жизнь ему не мила, и солнышко не радует. А дождь – это вообще садист, мучает еще до своего появления – дня за три все ноет и болит. Доктор уговорил дядю Петю отвезти племянника в Москву, чтобы выяснить, что, в конце концов, происходит. Почему у молодого парня разрушаются кости, как у древнего старика? Почему кровь никак не реагирует на это явление?
В беспричинные боли, в нервное расстройство, тем более в симуляцию, Николай Иванович не верил. Он знал, что Ник очень терпеливый парень. Ему довелось однажды по живому тащить бандитскую пулю, застрявшую в черепе у этого парня. Он даже не издал ни единого звука во время всей процедуры. Только щурился и пытался отшучиваться.
И если уж Ник стонет, то значит, дела действительно так плохи, а боль действительно нестерпимая.
Максим и старушка-кореянка слушали и думали, как этому помочь. Бабушка занялась уж очень устрашающими обрядами. Заставляла Ника медитировать, связаться с мыслями Амины.
И получить ее прощение. Это было очень трудно, но получилось. Только вот бабушка Амины умерла в тот самый день, когда парень впервые спокойно заснул без всяких уколов. Старушка на мгновение заглянула в пропасть, куда она так усердно пыталась столкнуть свою любимую внучку. "Хотели как лучше, а получилось – как всегда!" – вспомнила почтенная Гюлчатай любимую шутку молоденького солдата.
– Прости меня, девочка – сказала на прощание пожилая женщина, прежде чем душа покинула изношенное тело, – будь счастлива тут без меня. Скоро мне предстоит держать ответ. Помолись за меня внученька. Запомни деточка – на чужом пепелище дворец не построишь, на чужом коне далеко не ускачешь. Красив и богат Ника, да видно не для тебя он. Не тебе суждено растопить ледяное сердце. День прожит без любви – приписан к смерти день.
Скажем по секрету: Амина все-таки нашла свое счастье. Да еще и там, где меньше всего ждала. За соседним прилавком – молодой парень, которого она прошлым летом даже не замечала, торговал урюком, дыней и прочими дарами Средней Азии.
Он заметил эту красавицу еще год назад. Но, тогда ее опекал страшный юноша. Этот огромный парень, сверливший недобрым взглядом соседей Амины, про которого рассказывают всякие ужасы, казался таким всемогущим и непобедимым. Разве мог робкий тогда Карим спорить с таким могущественным господином? И кто он такой?
Разве променяет прекрасная Амина, предмет его грез, такого богатого и красивого юношу, носителя волшебной силы, на простого продавца? То ли дело красавец Эльвир!
Эх, знай Карим тогда, что Ник с радостью уступил бы ему нелюбимую невесту! Может быть, вся жизнь сложилась бы по-другому.
Он любил ее до умопомрачения, отбивал от злобных нападок своей многочисленной родни. Они прожили долго и счастливо. Карим ее сыну заменил отца, и любил озорного мальчишку, как родного. Амина всю жизнь хвасталась перед затурканными до рабского состояния подругами своим главным богатством – одиннадцатью детьми, уютным двухэтажным домом (который они с Каримом строили своими руками), красивым ухоженным садиком. Тем, что она "не бита, не мята, ни клята". Спустя годы она была благодарна своему странному жениху за то, что он избавил ее от участи рабыни, увешанной золотом и запертой в четырех стенах. Но это еще не скоро.
А пока бедная девушка почувствовала себя не обиженной брошенной невестой, а свободной женщиной. В ее душе не осталось обиды – только радостное ожидание чуда.
Она встала рано утром, сладко потянулась и улыбнулась, глядя на безмятежно спящего сынишку. На рынке лоток Амины опустел быстрее всех. Веселая продавщица буквально светилась радостью, и снующая по рынку публика стремилась купить у веселой девушки хотя бы горсть изюма. Ибо просто пройти мимо – было выше их сил.
А где-то далеко от нее парень тихо спал без сновидений. А утром у него ничего не болело. Через день вернулся врач, и Ник пришел на прием.
Не известно, что больше помогло: лечение вернувшегося Михаила Степановича, молитвы Нины и Сашеньки, обряды бабушки-кореянки. Или все вместе. Но вот уже Ник опять играет с маленькой подружкой. И даже выходит погулять. А малышка была очень рада этому.
У парня постепенно прекратились ночные боли, он опять стал достаточно сильным, для того, чтобы работать. Тщательное обследование в институте показало, что это не просто временное улучшение. Ника можно забрать из больницы на совсем.
– Спасибо Вам, Михаил Степанович, – сказал на прощание Максим Исаев, – Вы просто волшебник! У меня в голове не укладывается. Не знаю как Вас и благодарить!
– Ну, что ты, Максим!- отвечал ему доктор, – ты не меня, дочурку свою благодари или жену! Без них все мое лечение было бы как мертвому припарка. Что-то сделала с ним твои Сашенька и Ниночка. В начале я уже думал, что все, конец мальчишке.
Он буквально гнил заживо. Я думал только о том, как снять боль, как придавить болезнь, выгадать для бедного ребенка лишние месяцы. Больше я ничем не мог ему помочь. Думал, что ему придется жить как старику – постоянно оглядываться, беречься, боятся каждого чиха. И все ради нескольких месяцев – а потом все равно – тяжелая смерть. А мальчишка вдруг на ровном месте начал выходить и вышел из своих болячек. Даже разрушенные суставы и сломанные кости сами собой восстановились. Я не могу объяснить, почему. Я такое вообще первый раз в жизни вижу. Такое впечатление, что твой дружок просто очень захотел жить. Или ему кто-то очень помог захотеть. Другого объяснения я не вижу.
В это время Ник и Сашенька прощались. Девочка не хотела отпускать своего дружка, но ее как-то отвлекли. Вскоре малышка занялась своими игрушками. Но всю жизнь помнила своего большого друга. Даже когда сама стала мамой, рассказывала сынишке о нем. Тот воспринимал всю историю, как сказку.
Прошло время, отряд "Белой Совы" по-прежнему ходил на задания. По- прежнему спецотряд работал на пределе возможностей. Дети болели от перегрузок, но "наполеоны от контрразведки" не видели в этом ничего предосудительного. И по-прежнему в белорусских лесах, в карельской и финской тайге, в горах и в катакомбах под старыми приморскими городами гибли юноши и девушки, совершая громкие подвиги.
Кого-то из них немедленно причисляли к героям. Кто-то так и оставался пропавшим без вести, скитаться неуспокоенным духом и тщетно пытаться напомнить о себе живым.
Однажды Нику попалась на глаза статья в газете. В ней корреспондентка, по-садистки смакуя подробности (так казалось Нику, на самом деле, девушка щадила нервы читателей, не упомянув даже половины увиденного ужаса), писала о последних днях комсомолки. Той, самой, которая мечтала "умереть, как Таня". Той самой девушки, которая чуть было не зажгла огонь в остывающем сердце молодого хельве. Ее мечта сбылась. За высокопарными и пафосными строчками парень видел напрасные страдания девушки, обиды и унижения сельских жителей, над которыми издеваются и свои, и чужие. На сердце парня появился еще один рубец. Он должен был жить дальше.
Однажды Ник вернулся домой не просто в приподнятом настроении. Парень смеялся как ребенок, не мог сдержать веселья. Разгадка была проста. Дядя Саша в "Белой Сове" сообщил юноше, что его забрасывают на родину, к дядюшке Юстасу. Парень просто не мог дождаться, когда снова увидит свою родную реку, зайдет в лесную чащу. И крикнет на весь лес:
– Я дома! Я приехал!
Юный агент не мог скрыть своей радости. Он часто поднимал Дашу и Маринку, и кружил обеих, как маленьких девочек.
– Я домой еду! Вы понимаете! Домой! Домой! Домой!
– А ты что, здесь не дома! Ника, ты меня пугаешь.
– Дашенька, милая моя сестричка, конечно же дома. Но ведь это же не то все. Я там родился!
– Мало ли кто где родился…
– Вот ты только представь себе. Маленькое озеро в лесу, снег только сошел. Выхожу я из дома на берег. Кругом такая прелесть.
И вдруг сама собой получилась песня:
Когда, разомлевший от теплого дня,
Бежал наугад по весенним протокам,
Родина щедро поила меня березовым соком.
Первый подснежник еще не расцвел, лишь только приблизились первые грозы, На белых стволах появляется сок…
Это собственно было даже не песня, а так подслушанный у вселенной отрывок идеи, совпавший с настроем метущейся души. Как песня это оформится еще через очень много лет.
Петр Сергеевич и Александр Викторович в очередной раз поругался с начальством.
Они делали все, чтобы не впутывать Ника, который едва отошел от непонятной болезни, в страшные эксперименты. Дядя Петя приводил свои аргументы, показывал выписки из больницы. Но инициатор заброски был непробиваем. С таким же успехом Петр Сергеевич мог показывать ему абстрактные картинки или чистые листы бумаги.
В отличие от Ника, они знали, что возвращение на истерзанную войной родину принесет его подопечному очень много страданий. Взрослый мужчина очень хотел ошибиться, но оказался прав.
Хоть и подготовили Ника к тому, что ждет его на родине, все равно увиденное сильно потрясло юношу. Предупреждения Петра Сергеевича, что агент нокке еще ребенок, что это испытание может оказаться непосильным, отлетали от непробиваемых чиновников, как от железобетонной стены. На всякое слово опекуна, на гневные строчки доктора медицинских наук из засекреченного института (то, что врач выговаривал дяде Пете на словах, было зафиксировано официальной подписью и печатью), у них был готов соответствующий параграф.
Ведь юные нокке, как и всякий другой агент, для них все лишь подопытное животное.
Для них было очень интересно – как дерзкий мальчишка покажет себя вот в этой ситуации? Что будет делать, если сильно прижмет? К коммунистам побежит или воспользуются старыми отцовскими связями? Чем придется заплатить юноше за эти игры взрослых по паспорту дяденек – не все ли равно? Разве обязан великий естествоиспытатель спрашивать согласия у подопытной мыши?
Глава 11. Возвращение на родину: детские грезы и жестокая реальность.
Дядя Петя не ошибся. Ник с большим трудом удержался, чтобы не расплакаться, как маленькому. Тот мир, добрый и понятный, по которому он так скучал – не существовал более. Его место заняло какое-то подобие ада: повсюду гремели оглушительные бравурные марши, повсюду доносы, человеческая жизнь обесценилась до крайности. В книжной лавке не купить открыто стихов Гейне, на которых он вырос. Не видно томиков маминых знакомых-иммигрантов, изгнанных с родины великой революцией. Не было скучно оформленных, зато увлекательно написанных учебников, разных теорий и гипотез.
Вместо них красовались несуразный бред новых хозяев. И в соседнем с лавочкой кафе, где раньше собиралась интеллигенция, где юные озорники наслушались вдоволь крамольных идей, взбудоражившие их неокрепшие умы, развязно приставали к девицам пьяные создания, демонстрировали остроумие утонченные и циничные господа в черных мундирах. И везде, везде свастика. А еще офицеры развлекались стрельбой по арестованным военнопленным. И расстреливали без суда и следствия. Выходя из дому утром, нельзя быть уверенным, что вернешься сюда вечером.
Юноша уже хорошо умел жить двойной жизнью. Парень был совершенно незаметным, не выделяться из толпы. И при этом делать много такого, о чем добропорядочный обыватель даже и не подозревает. Сослуживцам Ника и в голову не могло прийти, что в это существо может быть опасным. Этакий милый домашний мальчик.
– Он совершенно безобиден, господин офицер! Он мухи не обидит, он такой душка! – охали дамы и девицы.
– Прекрасный работник, скромный и исполнительный, просто идеальный сотрудник, отзывчивый, старательный! Все схватывает на лету, – не могли нахвалиться мужчины, особенно начальники.
Красивый, умный, старательный и общительный парень был на хорошем счету у начальства, любимчик знатных дам, легко втирался в доверие, доставал очень важные сведения. В каждом доме он желанный гость на вечеринках. Но эта двойная жизнь отнимала слишком много сил, слишком много молодой эльф узнавал такого, о чем предпочел бы не знать. Слишком много грязи, слишком много жестокости и цинизма выливалось на истерзанную душу, слишком многие садисты и некрофилы, которые получали удовольствие от предсмертных мучений своих жертв, изливали ему свою душу, слишком многие дельцы, продававшие свою разоренную страну, пытались взять его в оборот.
Максим Исаев с тревогой наблюдал за тем, как парень ужесточился, стал слишком легко убивать. Особенно после того, как в сарае было найдено тело повесившейся девочки, юной рабыни, угнанной вместе с тысячами сверстников, и ее дневник, который заканчивался словами: "Дяденьки и тетеньки! Пожалуйста, отомстите за меня!".
Даже Карпинусу рядом с Ником становилось страшно: он с такой ненавистью смотрел на аккуратные ряды чистеньких домиков. Тех домиков и сарайчиков, где лились невидимые миру слезы маленьких рабов, где оборвались сотни и тысячи детских жизней.
"Сволочи, твари бездушные, чудовища, уроды, порождения тьмы!" – перехватил Максим Исаев мысль Ника адресованную хозяевам этих строений, и сам этому удивился. И Максим и Карпинус оба ужаснулись, когда парень без тени переживаний убивал попадавшихся ему эсесовцев. И как убивал!
Как-то один из "добреньких хозяев", тот самый в чьем сарае нашли повесившуюся девочку, осмелился предъявить счет за случайно застреленную свинью.
– Она еще могла жить! Могла рожать поросят! А вы убили ее, убили мою Клару.
Убили!!! – громко причитал хозяин усадьбы, напоминавший средних размеров борова, обнимая мертвую любимицу.
Глаза Ника бешено сверкнули, он схватил за грудки почтенного хозяина и прижал к аккуратно оштукатуренной стене дома:
– Она могла жить, говоришь! Свиньей меня попрекаешь! Она тоже могла жить! (Ник красноречиво указал на маленькое тельце, только что вынутое из петли). Моя мать тоже могла жить.
– Я ее пальцем не трогал, – испугано верещал толстяк – она это сама! Она сама в петлю влезла, я ее пальцем не тронул. И мать твою я не трогал!
– Конечно, узел девочка сама затянула и с табуретки сама спрыгнула. А кто ее туда загнал, сволочь? Кто ее убивал каждый день? Кто морил ее голодом, непосильной работой? Кто каждый день топтал ее достоинство, вытирал об нее ноги? – парень со злостью лупил и пинал перепуганного насмерть соотечественника.
– Пожалуйста, не убивай меня! Мы же одной крови! Мы же родились на одной земле!
Я дам тебе все, что пожелаешь! Все отдам, только не убивай меня!
– Ошибаешься, гнида! Не одной мы с тобой крови! Верни маму, тварь! Верни жену!
Верни девочку! Верни мне мою жизнь! Верни все назад, так как было! – Ник с такой злостью избивал бывшего соседа, что у того потемнело в глазах. Казалось, что Ник вымещает на этом жирном теле всю свою злость, всю свое отчаяние, всю боль неудавшейся судьбы. Он бил и не мог остановиться. Парня с большим трудом оторвали от своей жертвы. На свое счастье мужчина успел отправить семью в Швейцарию.
Нику было противно. Он стеснялся своего поведения, но ничего не мог поделать.
Парень почти физически чувствовал, как его захватывают темные силы, убивают в нем все хорошее и светлое, что еще осталось в истерзанной душе подростка.
Превращают его в циника, который всему знает цену, но не ведает ценности.
– Вот эта милая Родина, земля отцов! Это я по ней так плакал в заметенной снегом избушке! И вот что. Нравится, да!!! Я так мечтал, вот вернусь! И вот что, ничего не осталось: "там, где я плавал за рыбками, сено гребут в сенокос".
Парень устало опустился на камень и уставился в одну точку. Руки его дрожали. Он выглядел таким несчастным и разочарованным. И старых друзей почти не осталось – одни убиты, другие навсегда уехали, третьи предали. Остальных заставили маршировать под жуткую музыку, не спрашивая их согласия. Ему было очень тяжело и больно на душе. И понял строчки несчастной поэтессы, прочитанные в маминой тетрадке:
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершено все равно -
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц – ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной – непременно -
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь),
Где унижаться – мне едино.
Не обольщусь и языком,
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
Не понимаемой быть встречным. …
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души и поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно рябина…
Юноша вспоминал, как эти стихи появились в маминой тетрадке. Он помнил, как мама привела к ним в гости молодую женщину, замученную вечной неустроенностью и ее маленькую, худенькую дочурку. Обе гостьи впервые за несколько дней до сыта наелись. Взрослой даме на сытый желудок показалось не все так плохо. Мама долго разговаривала с женщиной, утешала, вселяла надежду, называла ее стихи гениальными. И обещала, что к ней придет еще мировая слава. И весь мир будет ею восхищаться. Может быть, ее творчество будут изучать школьники. Гостья мечтательно рассмеялась.
И вдруг Эллис, мама Ника, призналась, что тоже скучает по своей родине. Ник рассказывал взрослому другу, как мать вспоминала свои детские шалости и проделки.
Как она рассказывала детям о своем доме. У мамы Эллис была семья, любящий муж и очаровательные сыновья, взрослая красавица-дочь, и три премиленькие внучки, скоро появиться четвертая.
Но все равно женщина очень скучала по своему сумрачному острову, по его утренним туманам, по своему языку. Любое английское слово, даже коряво произнесенное сыновьями, "с жутким эльфхольмским акцентом", ласкало слух матери. И даже по Лондонскому смогу скучала. Женщина была благодарна мужу, который с пониманием относился к ее чувствам. Когда происходила эта беседа, Нику едва исполнилось пять лет. Он был доволен своей жизнью и совершенно не понимал маму, которая тоскует по непонятной и скучной стране. Ник вспомнил, как они всей семьей ездили к маминому отцу. Бабушка не обратила на них никакого внимания. А мамина мачеха все беспокоилась, как бы гости не остались насовсем. Ник смеялся сквозь слезы, вспоминая сияющее лицо знатной дамочки, когда они покинули дом папы Эллис.
Самого князя они так и не застали.
Взрослый разведчик слушал юношу, который вспоминал свое детство. Нику нужно было выговориться. Максим видел, как катились слезы по щекам, как нервно дрожал голос, когда парень изображал то маму, то тетю Марину, то ее дочку, то отца, а то себя самого. Мальчишка тосковал по тому миру, который был здесь, и которого теперь нет. И никогда уже не будет. Он сгорел, как копна сена в лесном пожаре. Конечно, пойдут годы. Вырастет новый лес. И в новом лесу будет стоять такая же кучка сухой травы. Но это уже будет совсем другой лес, совсем другая копна. Ее буду населять совсем другие мыши. И совсем другой маленький лисенок будет сторожить их. Мальчишка пытался в поэтических образах объяснить взрослому и опытному другу свои чувства, пытался сам в них разобраться.
Как не хватало Максиму сейчас его друга пастора. Как проповедник, он не представлял собой ничего особенного. Зато он был силен телом и духом, умел лечить душевные раны. Этот пожилой мужчина немало повидал в своей долгой и бурной жизни. Он мог исцелить одним только своим понимающим молчанием. Совсем недавно старик еще своим мудрым словом направлял заплутавших на путь истинный, подталкивал к исцелению, успокаивал душевные муки. Теперь его нет в этом мире.
Его место занял теперь совсем молоденький парнишка. Этот мальчик мало что мог сделать для Ника, душа которого буквально истекала кровью. Максим опасался за разум своего юного друга.
Ему приходилось вспоминать то, чему учил их психотерапевт. Гипноз, конечно, не лучшее, даже запрещенное в мирной жизни. В те самые годы Максим Исаев не мог подумать, что ему придется применять гипноз к своим товарищам. Причем не к зарвавшимся чинушам от разведки, а к измученному и запутавшемуся пареньку. Но сейчас это было необходимо. Нужно было спасать товарища, совсем еще мальчишку, которого по велению некоторых деятелей, обрекли на тяжелые лишения. Слишком тяжелые. Ему было слишком трудно, Ник был не готов – его психические функции еще не сформировались, он еще не готов к таким испытаниям физически. Но кого это волновало, кроме Максима Исаева и Петра Сергеевича? Кому есть дело до того, что Александр Викторович не хочет еще одного безымянного холмика.
Взрослый мужчина и подросток снова и снова возвращались к тому, что было раньше.
Юноша слишком часто стал вспоминать родителей, особенно свою маму. Эти воспоминания были окрашены в розовый цвет. Молодой никс немножко идеализировал, приукрашивал действительность. Мальчишке это было необходимо, чтобы хоть как-то сохранить в себе силы жить дальше.
Эльфхольмские тайны или кто такая Эллис.
У самого же разведчика была другая информации о маме Эллис, побочной дочери князя Имрика. Его имя стояло первым в списке нужных людей, который заучивали наизусть агенты, отправляющиеся на туманный Альбион. Этот князь единственный из волшебного народа, был занесен в список личных врагов фюрера, чем очень гордился.
Он был знаменит тем, что почему-то очень хорошо относился к русским. Впрочем, не ко всем русским, к некоторым из них. О прочих людях, даже о подданных Великобритании, он был весьма невысокого мнения. Он относился к ним с презрительным снисхождением.