Рощина Наталия. Плач палача

   Алевтина Михайловна вытерла мокрые руки. Сев за кухонный стол, вздохнула и устало улыбнулась. Она и сама не знала, как так получилось, что ей совсем не нужно было сильное и надежное мужское плечо, о котором говорили Соня и многочисленные знакомые, с которыми ее сталкивала судьба. Алевтина Михайловна раз и навсегда решила, что надежнее себя самой на этом свете ничего нет и нечего жить иллюзиями. После разрыва с Гриневым она почувствовала, что не нуждается в том, что называют любовью. Она даже читать стала исключительно детективы – эти сюжеты теперь больше подходили к ее внутреннему состоянию.
   За ней пытались ухаживать как холостые, так и женатые мужчины, но она упорно отвергала их. И делала это не всегда тактично. Одному заказчику, слишком явно намекавшему об ужине при свечах, ответила резко:
   – Вы знаете, у меня ранний климакс, так что от того, что происходит после ужина, я давно не получаю удовольствия, – поклонник ретировался и больше ни разу не заказывал брюки у Алевтины.
   А однажды она поняла, что ей симпатизирует Иван Трофимович Серегин – директор школы, в которой училась Нина. Высокий, чуть полноватый мужчина робел и смущался, разговаривая с Алевтиной Михайловной. На родительских собраниях, посвященных предстоящему выпускному вечеру, он говорил словно только для нее, не сводя с нее своих серьезных глаз. Потом находил повод задержать ее и говорил об общих вопросах как классный руководитель Нины. После одного из таких собраний тема плавно перешла в совершенно иное русло. Алевтина Михайловна даже не заметила, как получилось, что она уже отрицательно качала головой, отвечая на предложение провести вместе воскресный вечер. Он сделал еще несколько попыток показать свое расположение и желание сблизиться. Последний раз это было на торжественном собрании по случаю выпускного вечера. Грубить такому человеку Алевтина не стала. В глубине души польщенная его вниманием, она тактично отклонила его ухаживания. Она сбивчиво что-то говорила, пытаясь объяснить необъяснимое – она не нуждалась больше в мужчине. Она не чувствовала в своем сердце ничего похожего на то, что предвещает если не любовь, то хотя бы нежность. Алевтина Михайловна потеряла способность любить. Она всю себя отдала своему первому настоящему чувству, получив бесценный подарок – дочь. Ей больше не нужно ничего. Она не собирается разрываться между мужчиной и дочерью. Она увидела, как погасли глаза Ивана Трофимовича, и виновато улыбнулась.
   Сердце Алевтины Михайловны стучало размеренно – ей было пятьдесят четыре. Возраст, который подступил незаметно и все чаще приводил к мысли о том, что все случилось так поздно. Нине только семнадцать, вся жизнь впереди, и так хочется разделить с нею все этапы, быть рядом. Алевтина Михайловна, как никто другой, знала, как это важно – знать, что тебе есть кому открыть свое сердце. Есть кому нежно провести ладонью по волосам, прижать к груди и просто помолчать. Когда все понятно без слов и становится легче от одного прикосновения. Так было всегда между нею и Ниной. Дочь – единственное существо, полностью властвовавшее ее сердцем. Алевтина Михайловна и радовалась такой близости, и боялась ее. Она словно всегда чувствовала, что придется платить слезами и болью неутихающей тоски, когда настанет пора расставания. И случилось это так скоро.
   – Ниночка, я жалею только об одном – что не родила тебя пораньше. Увижу ли я своих внуков?
   – Что за разговоры, конечно, увидишь! – горячо произнесла Нина. – По такому случаю я постараюсь преподнести тебе этот сюрприз поскорее.
   – Всему свое время, девочка, – засмеялась Алевтина Михайловна. – Ну, роди я в восемнадцать – у меня ведь не было бы тебя!
   – Да, что бы ты без меня делала? – снова прижимаясь к матери, тихо сказала Нина.
   – И думать боюсь…
   Теперь, когда Нины не было рядом, Алевтина Михайловна поняла, насколько привязана к дочери. Приходя после работы домой, она не находила себе места. Ей хотелось готовить для двоих, слушать рассказы дочери о том, что случилось в этот день, но все это осталось в прошлом. Почему-то Алевтине Михайловне казалось, что их отношения изменятся и никогда не станут прежними. Расстояние еще никого не сближало, тем более, Нина так рвалась к самостоятельной жизни. Она наслушалась ее причитаний о несостоявшейся собственной личности и решила во что бы то ни стало заявить о себе во весь голос. Алевтина Михайловна уже ругала себя, что была так настойчива в том, что касалось достижений в жизни. В конце концов, не всем быть академиками, известными личностями, космонавтами. Нужно просто найти свое место и чувствовать себя хозяином своей судьбы. Осознавать, что все идет так, как надо, и ты можешь не краснеть за свои поступки, свой выбор. Это по-настоящему нелегкая задача. Алевтина Михайловна пришла к мысли, что неправильно говорила с дочерью о том, как нужно идти к цели. Главное – верно определить ее. Девочка могла спутать ориентиры, приняв настояния матери о цельности, удачливости, счастье за необходимость быть на виду, блистать, публично демонстрировать свои достижения. Она собралась прославить Саринск – это мимолетом прозвучало из ее уст. Меньше всего Алевтина Михайловна собиралась взрастить в ней непомерные амбиции.
   – Нина, Нина… Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Девочка моя, как же я скучаю по тебе, – каждый вечер Алевтина Михайловна разговаривала с ее фотографией. Ее собеседница лишь молча улыбалась, запрокинув голову назад. Большое цветное фото – дело рук Володи Панина. Он сфотографировал Нину в день ее рождения. Первый раз она осталась довольна увиденным. Алевтина Михайловна вспомнила, как загорелись ее глаза.
   – Молодец, Володька! Вот такой я себе нравлюсь. Скажи, я всегда такая? – Панин что-то пробормотал в ответ, вызвав смех Нины. Махнув на него рукой, она поставила фотографию на столе возле вазы с цветами. Потом подошла и поцеловала его в щеку. – Спасибо. Мне очень понравилось. Теперь я точно знаю, что я фотогенична. Это так важно для моей будущей профессии.
   Алевтина Михайловна вздохнула – что она вбила себе в голову? Какая она актриса? Никогда не замечала за дочерью тяги к лицедейству. Хотя все, за что она бралась с интересом, давалось ей легко. Научилась ведь шить, да еще как. Последнее время часто давала дельные советы. Алевтина Михайловна даже подумала, что ей бы модельером стать. Новая профессия, пока не особенно популярная, но всему свое время. Нина была бы одной из лучших в этом. Но шитье она называла своим хобби, что тут поделаешь.
   – Когда-нибудь я буду давать интервью и очень удивлю своих поклонников тем, что умею шить. К тому же платье, которое на мне будет в этот момент, обязательно докажет, что я делаю это отлично, как все, за что берусь! – Алевтина Михайловна смотрела на фотографию, и в памяти всплывали обрывки ее разговоров с дочерью. И чем больше она вспоминала, тем очевиднее становилось, что между ними растет пропасть. Все мысли и мечты Нины были так далеки от того, о чем мечтала ее мать. Ей оставалось ждать, наблюдать и молить Бога, чтобы уберег ее дитя от непоправимых ошибок. Они будут, как ни старайся, но чтоб не такие, которые всю жизнь перевернут.
   Алевтина Михайловна вздохнула, поцеловала фотографию Нины и легла спать. Она хотела поскорее уснуть, чтобы настало долгожданное «завтра» – в воскресенье Нина обещала звонить. Они так договорились – по средам и воскресеньям. Почему-то в прошлую среду Нина не позвонила, но Алевтина Михайловна успокаивала себя: у нее слишком напряженное время. Может, не получилось вырваться на почту, мало ли что у нее там за график. Пока волноваться нет повода. А вот в воскресенье она точно найдет время, наверняка…
 
   Володька играл любимую песню Нины – музыка лилась с тонких струн, которые легко перебирали его почти такие же тонкие пальцы. Пацаны собрались на одной из последних вечеринок у костра – скоро пришлют по почте уведомление, что необходимо явиться в военкомат с вещами. Это будет означать только одно – детство закончилось. Два года школы мужества, как говорил отец Володи, пойдут ему на пользу. Он был уверен, что армия никоим образом не может испортить человека – она шлифует характер, помогает стать настоящим мужчиной, выбивает дурь из головы. Все разговоры о дедовщине отвергались и считались поводом для маменькиных сынков продолжать оставаться мальчишками.
   – Они не хотят взрослеть и придумывают всякие небылицы, чтобы их снова, как всегда, жалели, – говорил Панин-старший, не обращая внимания на укоризненные взгляды жены. Они оба знали, что могли сделать так, чтобы Володя не служил, но отец даже слушать об этом не хотел. В нормах его морали это расценивалось бы как поступок, достойный осуждения и презрения. – Мой сын покажет себя настоящим солдатом! Мы будем гордиться тобой, Владимир. У тебя и имя такое великое – владей миром, покажи, на что ты способен!
   Патриотическое настроение отца передалось и Володе. Он прошел комиссию, был признан годным к службе и теперь в отличном настроении проводил последние денечки в родном Саринске. Он был горд собой. Единственное, что беспокоило его все время, – Нина, ее отъезд. Было бы так здорово, если бы она пришла провожать его, как это сделают другие девчонки, но об этом можно и не мечтать. Жаль… Незабываемые минуты, они так помогают потом, вдали от дома. Несмотря на задиристый характер, Володька был очень сентиментальным. Он порой напускал на себя слишком наглый, устрашающий вид лишь для того, чтобы скрыть собственную мягкотелость. Когда Нина была рядом, ему это давалось легче. Желая нравиться, он интуитивно чувствовал, что нельзя дать ей почувствовать свою слабость. Она была рядом, пока ощущала себя в безопасности. Ей всегда льстило общение с ним, сорвиголовой, признанным местным хулиганом. Его проступки были по-юношески полны бравады самоутверждения, легкомысленны, но совершенно лишены жестокости. Володе удавалось быть лидером, которого беспрекословно слушали, уважали. Трения между мальчишками он решал за столом переговоров. Панин никогда не бросал слов на ветер: напрасно не устраивал драк, умел сохранять порядок в районе, где считался главным.
   Он гонял на подаренном отцом к семнадцатилетию мотоцикле, вызывая зависть у мальчишек. Сзади часто сидела Нина. Она редко соглашалась надеть шлем, и ее длинные рыжие волосы развевались ярким шлейфом. В такие минуты Володя чувствовал себя счастливым: руки Нины обнимают его, она прижимается к нему грудью, крича на ухо: «Быстрее, быстрее!» Они выезжали на загородную трассу, и Володька выжимал из мотоцикла все, на что тот был способен. Громкий смех Нины словно придавал ему ускорение, а Володю вводил в неописуемый восторг.
   – Я Маргарита, я лечу! – запрокидывая голову, кричала Нина, а Панин прислушивался к ее словам сквозь шум ветра, не понимая, что она имеет в виду. Ее смех становился мистическим, она представляла себя не обычной девчонкой, а настоящей ведьмой, летящей на очередной шабаш.
   Панин представил ее раскрасневшееся лицо, горящие от возбуждения глаза. Она была такой красивой, она всегда такая близкая и недоступная. Теперь о таких мгновениях можно надолго забыть. Когда-то они снова увидятся? Зазнается Нинка, точно зазнается – зная ее характер, Володя был почти уверен, что станет неинтересен ей. Она уже забыла о его существовании, лишь поставив ногу на подножку уходящего поезда. Она сбросила годы их дружбы, как ненужный груз. Нина умеет оставлять прошлое за спиной. Панин резко ударил по струнам, гитара замолчала. Кто-то подкинул сухих веток в костер. В темноту полетели яркие искры, отрываясь от пламени и мгновенно растворяясь в бесконечности.
   – Ну, давайте, ребята, за нашу дружбу! – вторая бутылка водки быстро разлилась по стаканчикам, кружкам. Панину пить не хотелось, но выглядеть белой вороной считалось в его команде самым непозволительным выпендрежем. К тому же отец всегда говорил, что пить без закуски – дело глупое… Но, вопреки правилу, Володя вместе со всеми поднял свою дозу горького напитка и, быстро проглотив его, утерся рукавом рубашки.
   – Хорош, ребята, – прикуривая, сказал он. Он почувствовал, как горячая волна разлилась по телу, ударила в голову, закружила. Хмель сделал его речь более медленной – приходилось обдумывать каждое произнесенное слово. – Голова должна быть затуманена слегка, а не перестать варить окончательно.
   – Сегодня, может быть, последний раз собрались, – послышался слева голос Артема – одноклассника Панина. – Можно забыть о тормозах напоследок.
   – Молчи, Пятак, – отмахнулся Володя, глубоко затягиваясь. Пятак – была фамилия Артема. – Типун тебе на язык. Соберемся еще не раз.
   – Откуда такие сантименты? Будущему вояке они не к лицу. Ты ведь у нас от армии не косишь, что же переживаешь? Днем раньше, днем позже – один хрен, – криво усмехнувшись, заметил Артем. Он не упускал случая отпустить колкость в адрес Панина. Это доставляло ему удовольствие. В такие мгновения ему казалось, что авторитет лидера резко падает – Панин не всегда находил, что сказать в ответ. Сказывалось то, что он был не самым прилежным учеником в их классе. Его всеми признанное главенство раздражало Артема. Он всегда считал себя более достойным на роль лидера. И в этот полный прощальной грусти вечер он хотел выделиться. Все внимание Володе? Это несправедливость. И с ней Артем собирался бороться. Водка помогала его красноречию и убирала некоторые ограничения, существующие на трезвую голову.
   – Отлепись, Пятачок, – кто-то пьяным голосом произнес обидную для Артема кличку.
   – Кто рявкнул? – медленно поднимаясь, спросил он. Его глаза, освещенные бликами костра, метали гром и молнии. – Забью собаку!
   – Успокойся, Артем, – тоном, не допускающим возражения, произнес Володя.
   – А ты не выпендривайся слишком, вояка. Ты одной ногой уже в солдатском сапоге, так что не сильно командуй.
   – Ну что у тебя за натура такая, – усмехнулся Панин. Он чувствовал нарастающее раздражение в адрес Артема и всеми силами пытался избавиться от него. Обстановка явно накалялась. Лучший способ избежать конфликта – перевести по возможности все в шутку. Но пьяные шутки имеют неприятный привкус – об этом Володя не задумывался. – Не можешь воду не мутить. Ты ж не Балда, что пришел за оброком.
   Пацаны громко и дружно засмеялись. Артем сжал кулаки.
   – О, какие мы начитанные, – язвительно сказал он. – Сам прочел или твоя Нина вслух просвещала?
   – При чем здесь Нина? – Володя поднялся, положил гитару на сухую траву. Ноги сами подвели его к Артему. В бликах костра их лица казались мистическими и жестокими – скулы обострились, глаза приобрели зловещий блеск. – Так при чем?
   – А что ты так нервничаешь? Не понравилось «твоя»?
   – Не понравился твой тон – попахивает издевочкой. К чему бы это?
   – Хотел сделать тебе приятное. Назвал девчонку просветительницей, и причем не чьей-нибудь, и не угодил. Хотя ты прав. За эти пару недель, что она в столице, все могло измениться. Ты не в курсе? – Артем подошел вплотную к Панину. Горячее дыхание обжигало лицо Володи.
   – В курсе чего?
   – С кем твоя Нинон проводит долгие вечера, например. Не писала об этом? Не звонила?
   – Я о ней знаю все, что мне нужно. А ты свой пятачок в мои дела не суй, понял! – Панин не почувствовал, как переступил через грань, когда впереди только драка. Во второй раз за этот вечер он отступил от своих правил и был готов бить обидчика до победного. Он заставит его замолчать! Распустил язык. – Ты что себе позволяешь?!
   – Ладно вам, пацаны. Свои – что из-за бабы ссориться, – послышался чей-то примирительный голос.
   – Она вам не баба! – рявкнул в темноту Панин.
   – Ни тебе, ни нам, а кому-то еще какая баба будет! – смачно прищелкнув языком, произнес Артем. – Рыжая, бесстыжая!
   Резкий удар мгновенно свалил его с ног. Вокруг костра прокатилась волна недовольства, но вмешиваться в разборку не стал никто. Дерущихся обступил плотный круг наблюдающих. Поднявшись с земли, Артем потрогал ноющую челюсть, почувствовал соленый вкус во рту. Это разъярило его. С диким криком он кинулся на Володю, замахнулся, но тот отклонился и в свою очередь сильно ударил в живот. Артем согнулся и, шатаясь, едва удержался на ногах. Внутри разлилась горячая волна боли, но он пытался отогнать все ощущения и сосредоточиться на одном – ответном ударе.
   – Хватит вам, – кто-то снова пытался примирить дерущихся. Наверное, это был тот самый момент, когда все еще можно было остановить. Немного настойчивости – и не произошло бы непоправимого. – Почудили и довольно!
   Панин получил сильный удар в лицо, закрыл его руками, попятился, извергая ругательства. Тяжело дыша, он остановился, сохранив равновесие. Такой ненависти он вообще никогда и ни к кому не чувствовал. Он перестал видеть напряженные лица вокруг. Его глаза выделяли только мрачное, полное ответной неприязни лицо Артема. Если бы взглядом можно было убить, на сухой траве уже лежали бы два бездыханных тела. В следующий момент Володя оказался уже рядом с Артемом, а невероятной силы удар свалил того с ног. Он тяжело упал на землю. Послышался какой-то странный звук, и настала пугающая тишина. Панин почувствовал, как в груди что-то оборвалось, в голове застучало, заглушая нарастающий гомон испуганных мальчишек.
   – Ты убил его! – эта фраза отрезвила Панина. Продвигаясь на негнущихся ногах, он растолкал склонившихся над Артемом, быстро присев рядом с ним. Под головой у него лежал небольшой камень – удар об него оказался смертельным. Голубые глаза юноши, страшно застыв, смотрели в темное небо, не мигая. Володя приложил палец к артерии на шее: там не было никакой пульсации. Взяв Артема за голову, Панин резко одернул руки – пальцы коснулись чего-то липкого, горячего.
   – Кровь, – пробормотал он, показывая всем окровавленные ладони.
   – В больницу его надо поскорее, – раздался глухой голос.
   – Ему уже никуда не надо, – прошептал Володя, обхватив голову руками.
   Он перестал что-либо соображать, просто сидел на земле, покачиваясь из стороны в сторону. Оранжевые языки костра казались ему развевающимися на ветру волосами Нины. Он протянул руку, желая прикоснуться к ним напоследок, но ощутил резкую боль в ладони. Кто-то толкнул его, что-то пронзительно крича. Черные силуэты деревьев вокруг молча двигались в монотонном ритме. Даже костер словно стал менее ярким – непроглядная мгла опускалась на Володю с пугающей скоростью. Через мгновение она окончательно поглотила все вокруг. Больше ничего не было, только дрожь, подступающая тошнота и животный страх…
 
   Нина шла звонить маме, она заранее продумывала фразы, которыми начнет и закончит разговор. Говорят, именно это запоминается лучше всего, значит, она не должна оплошать. Мама чувствует все, недаром она постоянно задает одни и те же вопросы. Она словно не может поверить, что у дочери все так хорошо, как она хочет ее убедить. В ее голосе недоверие, плохо скрываемое беспокойство. Нина удивлялась – неужели материнское сердце действительно видит и его не обманешь? Мистика какая-то. Тетя Саша вот ничего не подозревает – она легко проглотила ложь о состоявшемся поступлении, о бесконечных собраниях, на которые теперь должна была ходить Нина. И Ленка визжала от восторга в трубку, поздравляя ее. Наверняка по всему Саринску разлетелась весть о ее удаче. Нина досадливо поморщилась – знали бы они, что происходит на самом деле. Вранье следовало за враньем, но Нину ничто не останавливало. Свои неоцененные актерские способности она воплощала в жизнь своеобразно, стараясь не слышать возмущенный голос совести. Теперь нужно было быстро решить проблему с общежитием, в которое якобы должна была переехать Нина. Конечно, рано или поздно любая ложь раскрывается. Если тетя Саша захочет проведать ее – обман станет для нее неожиданностью. Но пока до этого далеко, Нина не хотела думать даже на несколько дней вперед, настолько непредсказуемой была ее жизнь в столице.
   Например, сегодня она собиралась встретиться с Геннадием Ивановичем. Она познакомилась с ним не в самый радостный день. Он сам затронул ее в вестибюле института, подсев к ней с успокаивающими фразами. В этот день она не нашла своей фамилии в списке зачисленных на факультет. Наверное, у нее на лице читалось «не прошла». Она смотрела на незнакомого мужчину, одетого в светлый летний костюм, приятно улыбающегося ей, и не понимала, почему он старается ее утешить? Его слова убеждали ее в том, что жизнь не останавливается от первой же неудачи. И вообще нужно хорошенько подумать, прежде чем решить – где заканчивается неприятность и начинается полоса везения. Нина прислушалась к нему, попадая все больше под обаяние этого улыбчивого человека.
   – Все может быть даже к лучшему, Нина, – через пару минут общения они уже успели познакомиться. – Я помог многим таким же красивым девушкам, как вы, устроиться в жизни. Ни одна из них не пожалела об этом.
   – Вы что, сутенер? – с детской непосредственностью, тоном заговорщика спросила Нина.
   – Ничего себе! – рассмеялся Геннадий Иванович, хлопая себя по колену ладонью. Он долго не мог остановиться. У него даже слезы выступили. Вытирая их чистым носовым платком, он качал головой. – Фантазия у вас, однако!
   – Извините, – сконфуженно пробормотала Нина, краснея.
   – Ничего, это даже забавно, – улыбнулся Геннадий Иванович. Вытащил из бокового кармана пиджака небольшой блокнот, ручку, что-то написал и, вырвав листик, протянул его Нине. – Держите, если не будет других планов, звоните. Я помогу вам получить профессию на все времена. Стюардесса – это романтично и беспроигрышно. Как у вас с английским?
   – Хорошо. В школе была пятерка.
   – Вот и замечательно. Внешние данные тоже в порядке. Отбор строгий, отсев большой, но попытать счастья всегда стоит. Надеюсь, что вы позвоните.
   – Спасибо, – взяв листик, сказала Нина.
   – Пока не за что, – Геннадий Иванович поправил гладко зачесанные назад волосы и поднялся. – До встречи.
   – До свидания.
   – Кстати, вам есть где остановиться?
   – Да, спасибо.
   – Прекрасно. До свидания, Ниночка.
   Неспешной, вальяжной походкой он направился к выходу из вестибюля. Все это время Нина завороженно смотрела ему вслед. Ей не приходило в голову ничего из того, о чем предупреждала мама. Большой город, большие соблазны – что-то вроде этого. Чувство самосохранения полностью затмила распирающая гордость – она впервые запросто общалась со взрослым мужчиной. Впервые он так серьезно, на равных разговаривал с ней. Нина даже на мгновение забыла о том, что провалила поступление в институт. На удивление, это не казалось девушке катастрофой. Она так же легко отказалась от мечты блистать на экране, как свыклась с мыслью о голубых просторах, в которых она будет парить. Геннадий Иванович обрисовал ей перспективы не менее интересной профессии, где она сможет блистать. Много ли в Саринске стюардесс? Кажется, нет. Так вот она будет лучшей. Летая на международных рейсах, она увидит мир, в совершенстве овладеет английским. Она будет выглядеть, как заморская леди, ведь она сможет покупать вещи, косметику в магазинах, недоступных для ее соотечественников!
   Нина позвонила Геннадию Ивановичу через пять дней. Не то чтобы она все это время раздумывала, нет. Она решила, что откликаться сразу – неприлично, и выдержала паузу. Нина своеобразно набивала себе цену. Кажется, ее звонка уже не ждали. Ровным голосом Геннадий Иванович назначил встречу на сегодняшний вечер. Он говорил устало и несколько обреченно, как будто сожалел о том, что оставил свой номер телефона. Нина начала нервничать. В таком состоянии она всегда теряла аппетит, но поесть все же было нужно. В желудке было до неприличия пусто – разговаривать в голодном состоянии о серьезных вещах было бы затруднительно. Денег, выделенных мамой, могло хватить еще максимум на четыре-пять дней. Так что нужно было экономить – Нина не имела никакого желания возвращаться в Саринск, не устроив свое дальнейшее пребывание в столице. Ей было наплевать, сколько это займет времени. Она должна приехать домой победительницей. Иначе ее ждут насмешливые взгляды, шепот за спиной, а уж как Илья Стоянов порадуется – трудно себе представить. Нет, она не даст им повода для торжества! Нина поджала губы, резко тряхнув копной густых волос – у нее все будет по высшему разряду. Она обещала. Этого ждет мама, а ее ожидания она обмануть не в праве.
   Заскочив в пирожковую, Нина купила три пирожка с капустой. Она на ходу машинально поглощала их, мысленно репетируя разговор с мамой. До переговорного пункта оставалось пару минут ходьбы. Нина шла, разглядывая многочисленных прохожих – этот вечно спешащий поток поначалу пугал ее. После размеренной жизни в Саринске здесь все напоминало кинофильм, прокручиваемый с бешеной скоростью. Тетя Саша первые дни ездила с нею, пока Нина не изучила маршрут до института и обратно. Сейчас она уже ощущала себя одним целым с бесконечным потоком погруженных внутрь себя людей. Казалось, никому нет дела друг до друга – неосторожное касание, беглое «извините», недовольный взгляд в ответ – все. Это была каждодневная жизнь улицы с основным законом – двигаться в собственном направлении без приключений. Заводной механизм, однажды запущенный и не требующий смены деталей.