Наталия Рощина
Плач палача
Выпускной вечер закончился так быстро, что, увидев восходящий диск солнца, Нина разочарованно вздохнула. Их привезли за город специально, чтобы последним, мощным впечатлением для вчерашних школьников стало таинство явления миру огненного светила – символа начала новой жизни. Особого эмоционального подъема эта картина у Нины не вызвала. Рассвет как рассвет. Утренняя прохлада заставляла девчонок зябко ежиться, потирать холодные руки, плечи. Некоторым повезло – мальчишки, пожелавшие быть галантными, предложили им свои пиджаки, оставшись в тонких, полупрозрачных белоснежных рубашках. Нина была в числе тех, кому повезло. Володя с важным видом накинул ей на плечи свой пиджак, критически осмотрев ее с ног до головы. Потом подмигнул и поднял большой палец вверх. Нина удивленно вскинула брови: что он хочет этим сказать? От этого Володьки Панина можно ожидать все, что угодно! Он непредсказуем, может, из-за этого она и дружит с ним столько лет, не обращая внимания на ухаживания других мальчишек? Почему он хитро улыбается, глядя на нее? На его лице столько триумфа. Неужели платье, которое она сама сшила по такому торжественному случаю, стало смотреться лучше благодаря его черному пиджаку, неуклюже сидящему на ее хрупких плечах?
Нина собиралась съязвить что-то по поводу его внимания и заботы, но Володя не дал ей начать очередную перепалку. Он развернул ее в сторону, куда сейчас завороженно смотрели все. Нина старалась как-то иначе оценить появление каждодневного чуда, но не ощущала внутри никакого вожделенного восторга. Она лишь понимала, что это – конец праздника. Он казался таким далеким, и вот – остался позади. Прожит последний день детства. Неужели в такой момент можно чему-то радоваться? Одноклассники вокруг кричали, подпрыгивали, смеясь, обнимали друг друга, а Нине хотелось плакать. Володька осторожно взял ее за руку. Она не выдернула ее, но прикосновение показалось ей неуместным. Ей не это сейчас было нужно. Нина не могла точно описать своих ощущений, настороженно прислушиваясь к тому, что происходит внутри нее самой. Чтото похожее на состояние волнения перед экзаменом. И билеты знаешь – на каждый вопрос заучен ответ, а все равно никуда не деться от переживаний. Наверное, есть такие, которые спокойно, со стойкостью существ, лишенных нервных окончаний, постепенно сдают экзамен за экзаменом. Нина была не из их числа. В эту торжественную для всех минуту Нина словно почувствовала груз наступающей взрослой жизни, которой мама всегда пугала ее. Он придавил девушку всей своей тяжестью непрожитого, непонятого, непрочувствованного. Нина даже приложила руку к груди – стало трудно дышать. Мамины внушения не проходят даром. Трудно чувствовать себя уверенной в завтрашнем дне, когда не на кого надеяться, только на себя, на свои силы. Считая, что сама она в жизни ничего не добилась, Алевтина Михайловна Орлова болезненно относилась к взрослению дочери. Она должна была быть уверена, что ее Нина проживет более достойную жизнь и состоится как личность.
– Нина, что происходит? – заметив тень огорчения и разочарования на красивом лице подруги, спросил Володя. – Что с тобой?
– Сама не знаю, – вздохнув, ответила Нина. Она могла только ему признаваться в своих слабостях. – Всходит солнце новой жизни, а мне почему-то страшно. Знаешь, хочется опять за парту: привычный ход событий, определенность каждого дня. Глупо? Не смотри так, я сама себя не узнаю. Слова кажутся бессильными что-то описать, передать.
– Не переигрывай, Орлова, – услышав последнюю фразу Нины, усмехнулся Илья Стоянов – признанный лидер 10 «А», безуспешно ухаживавший за ней последние два года. В этот прощальный вечер, когда они были единой командой, он больше не прилагал бесплодных усилий все-таки заинтересовать эту рыжеволосую фею, словно околдовавшую его. В нем проснулось желание показать ей, что он излечился. Захотелось уколоть ее, ущемить самолюбие. Хотя Стоянов понимал, что это мелко и неуместно для такого торжественного дня, все же он довершил задуманное. – Ты напоминаешь всем, что собираешься стать актрисой? Считай, что получилось. Остается придать лицу нужное выражение и начать: «Почему люди не летают?..»
– Илюша, постарайся не быть злым хотя бы сегодня, – сверкнув зелеными глазищами, отрезала Нина. Она не ожидала, что кто-то окажется свидетелем ее откровенного признания. Для ушей Стоянова оно точно не предназначалось. – Чертежная доска, которая станет по жизни твоей основной спутницей, и та может не выдержать. Всего в тебе полно: красоты, силы, таланта, но желчи – сверх меры. Это может тебя погубить.
– Обменялись комплиментами? – улыбаясь, вступила в разговор Лена Смирнова, лучшая подружка Нины: десять лет за одной партой – это что-то да значит. Открытое, усеянное веснушками лицо выражало укор. – Не можете даже в такой день не цапаться?
Лена была рада хоть на одну минуту оказаться рядом с Ильей – ее отношение к нему было известно всему 10 «А». Ленка ничего не скрывала – восхищение талантами Стоянова с годами переросло в первую любовь. Конечно – безответную, полную слез, разочарований. Наверное, это необходимый этап взросления, но философски относиться к нему получается только по прошествии многих лет. Пока же все кажется трагедией: оброненное слово, случайный взгляд. Стоянов никогда не замечал ее, не хотел замечать. Он жил в другом измерении, где нет места таким сереньким личностям, какой считала себя Лена. Да разве можно обратить на себя внимание любимого парня, когда рядом сверкает Нина? Они такие разные, как день и ночь, жар и холод. Выбор заранее предопределен. Но почему-то Лена не обижалась, не держала зла на подругу. Кто виноват в том, что один человек удачливее, другой – красивее, а третий – сильнее? Все, что недодает природа, есть варианты дополучить, прикладывая определенные усилия. Важно понимать, насколько тебе это необходимо и что ты готов совершить ради этого. Ради того, чтобы привлечь внимание Ильи, Лена не делала ровным счетом ничего. Такой вывод сделала Нина накануне выпускного:
– Он не твой. Ты просто придумала себе игру в любовь. Так играй, но без надрывного страдания.
– Не тебе меня учить. Ты, что ли, Володьку любишь? – парировала Лена.
– Не знаю. Мне с ним интересно.
– Интересно с двоечником, извечным заводилой разборок, отпетым хулиганом, который только и может что гонять на мотоцикле с утра до ночи?
– Представь себе, – Нина в упор посмотрела на готовую испариться от этого взгляда подругу. – Ты ведь отказалась прокатиться. Ты вообще – тихоход по жизни.
– Это не для меня, – отмахнулась Лена. – Жажда скорости – нет, увольте.
– Если хочешь знать, я вообще не хочу любить, – неожиданно добавила Нина.
– Что это значит?
– Не хочу ни к кому привязываться, страдать. Это такая мука – любить по-настоящему. Зачем обрекать себя на то, чего можно избежать? Ты книг не читала, что ли?
– Ты серьезно? – Смирнова была поражена.
– Абсолютно. Вот с Володькой мне спокойно и весело. Пока мне больше ничего от него не надо. Мне вообще больше ничего от него не нужно, а что он воображает – его дело.
– Ты используешь его? Нина, тебе только семнадцать, а ты бессовестно используешь людей: Володю, меня, маму, даже Илью – тебе льстит его внимание и то, что тебе от него ничего не нужно. Я права?
– Ленка, если хочешь поссориться, то продолжай, – предупредила Нина.
– Не хочу.
– Тогда хватит на тему о любви. Мы с мамой живем вдвоем и нормально.
– Мне казалось, для тебя «нормально» – это мало.
– Я знаю, чего хочу от жизни, – пропустив мимо ушей замечание Лены, продолжала Нина. – В конце концов, мы говорим о вещах неиспытанных. Сердце должно подсказать. Как можно описать сахар, не попробовав его? Нам любви еще дождаться надо – после поговорим.
– А сейчас о чем?
– О том, что через несколько дней мы расстанемся, и одному Богу известно, когда еще встретимся.
– Ты имеешь в виду, что не вернешься, даже если не поступишь? – с тревогой спросила Лена.
– Точно, Леночка! Сюда я не вернусь, а то, что я не Вивьен Ли, – это я сама понимаю. Здесь еще везение нужно. Знаешь, немножечко помощи от нечистого, совсем чуть-чуть.
– Перестань, Нинка, вечно ты все сводишь то к Богу, то к дьяволу.
– И докажи, что я не права…
Глядя на Нину в это раннее утро – последнее утро уходящего детства, Лена ощущала острое желание снова подвести разговор к этой фразе. Смирнова была уверена, что сейчас смогла бы доказать, что все предопределено и расставлено на свои места только благодаря усилиям Всевышнего. Последнее время она часто думала над этим. Быть может, из-за того, что бабушка не ложилась спать без молитвы, не садилась за стол, не возблагодарив Создателя. Несколько месяцев назад они стали жить вместе – бабушка Катя, мать Лениного отца, была совсем старенькая, и родители, продав дом в деревне, забрали ее жить к себе. Раньше каждое лето Лена проводила у бабы Кати – как любила говорить мама, на экологически чистых просторах. Теперь все изменилось, каждодневное присутствие бабушки внесло определенные изменения в распорядок жизни Смирновых, а для Лены многое стало открытием. Например, то, как каждый вечер бабушка подходила к образам, стоявшим в углу, зажигала свечу и едва слышно читала молитву за молитвой. Ее сухие губы произносили привычные слова легко, а Лена вслушивалась, восхищаясь, – как в голове остаются такие мудреные тексты.
– Ничего здесь сложного нет, внученька, – улыбаясь, говорила бабушка. – Нас смалу учили Закону Божьему. Молоко матери и молитвы – это было главным в жизни. Это сейчас – атеисты, богоотступники, прости господи. Вот и Тимоша мой тоже от образов взгляд воротит. Времена, говорит, другие. А времена всегда одинаковые, Леночка. По-людски надо жить, по заповедям. Иначе не избежать суда грозного.
Лена любила слушать неспешную речь бабушки. Тяжелый труд, войны, лишения рано состарили ее, но старение это коснулось в большей степени ее красоты, движений. Голова же у бабушки Кати была светлая, а историй разных в ней хранилось – не счесть.
– Бабуль, расскажи мне, как ты замуж выходила? – Лена обычно приходила по вечерам к ней в комнату. Родители устраивались перед телевизором, а она шла к бабе Кате, потому что ее рассказы были куда интереснее телевизионных. Лена словно чувствовала, что недолго осталось ее бабушке жить на белом свете, и оказалась права – этой зимой бабы Кати не стало. Она вдруг отказалась от еды, не захотела вставать с постели, даже разговаривала с трудом. И последнее, что сказала Лене: – Не дожила до весны, вот досада.
Лена никогда не забудет ее улыбку, скользнувшую по лицу, чуть рассеянный взгляд и последний выдох, долгий, шумный…
Бабушкины образа она забрала в свою комнату и последнее время часто сама обращалась к Всевышнему с множеством просьб. Кроме того, Лена просила прощения, как учила баба Катя, хотя в глубине души не понимала: за что? А после, выполнив необходимый ритуал, мечтала о том, что ее слова будут услышаны и жизнь ее не будет такой серой, скучной, однообразной, как у большинства окружающих ее людей. Маленький городок с обычными человеческими проблемами, радостями и огорчениями – для нее это было мелко. Как и Нине, ей так хотелось всего по высшему разряду. Чтобы все на «отлично», как в аттестате, чтоб блестело высшей пробой золота, как ее медаль, врученная вчера на выпускном вечере. Пожалуй, это было единственным, что связывало подруг, во всем остальном их вкусы, взгляды на мир различались. Нина, например, никогда не понимала тяги подруги к молитвам.
– О монастыре не мечтаешь? – смеялась Орлова, скептически глядя на иконы в комнате Лены. – И что говорят предки по поводу твоего нездорового интереса?
– Они не вмешиваются, – Лена не обижалась на подругу, не находя в ней союзницы в этом вопросе. – Ты не понимаешь, как это интересно. Я попросила отца достать мне что-нибудь по истории религий. Вот ты что знаешь о буддизме, иудаизме, христианстве?
– Почти ничего, но меня это не беспокоит.
– А мне интересно!
– Замечательно. Когда-нибудь ты мне расскажешь, кем на самом деле был дьявол: антихристом или жертвой.
– Нина, ты опять начинаешь!
– Нет, ничего я не начинаю. Просто у каждого свое отношение к религии. Для нашего возраста – это уже круто. Не находишь? А вообще нас воспитывают в духе атеистического взгляда на эти вопросы. Я горжусь тем, что ты у меня такая своеобразная личность, Елена Тимофеевна. Идешь против течения, так сказать. И как ты терпишь рядом с собой такую заурядную девушку, как я? – Нина улыбалась, задорно сверкая глазами, и у Лены пропадало всякое желание разговаривать на эту тему. Она избрала своеобразный способ ухода от конфликтов – начинала говорить о другом, не имеющем отношения к предмету спора. Нина легко поддерживала такую игру. И казалось странным, что они за столько лет дружбы не поссорились, словно и не нашлось серьезного повода. Они позволяли друг другу мыслить поразному, не делая из этого проблемы. Это была полная свобода взглядов, скольжение без сучков и задоринок. В этом нежном возрасте немаловажной причиной было и то, что их сосуществующие без противостояния взгляды не касались вопросов, связанных с выбором сердца: им всегда нравились совершенно разные мальчики.
Вот и нынешнее неразделенное чувство Лены к Илье не разъединяло, а связывало подруг. В женской дружбе одно из важных условий – сопереживать страданиям подруги, а как же заставить себя сопереживать, если предмет страданий волнует обеих? Другое дело, что Нина нравилась Илье тоже давно и безответно. Может быть, именно эта безответность помогала Лене без паники и отчаяния воспринимать сложившуюся ситуацию.
– Нас может погубить множество вещей, – заступаясь за Стоянова, сказала Лена. – Быть злым не означает уничтожать себя. Между добрым дураком и злым умником я бы выбрала второго.
– С каких пор ты записалась в адвокаты к будущему корифею конструкторской мысли? – засмеялась Нина. Она увидела, как потухли глаза подруги, и поспешила исправить впечатление от грубо прозвучавших слов. – Мы все нуждаемся в защите, почему везет только таким злым красавчикам?
– Не считаю, что ему повезло больше, чем мне, – заявил Володя, обнимая Нину за плечи.
– Это смотря что считать везеньем, – многозначительно произнес Стоянов, отходя в сторону к большинству одноклассников, все еще пребывающих в состоянии эйфории.
– Грустить сегодня запрещается, – улыбнулась Лена Орловой и тут же посмотрела Илье вслед. Обменявшись взглядами с Ниной, она не спеша последовала за ним. Лена не могла отказать себе в удовольствии побыть рядом с Ильей хотя бы в этот день. Она продлевала себе праздник как могла, купаясь в придуманных разговорах, несостоявшихся танцах. Она вспоминала, как сегодня они шли, взявшись за руки, во время торжественного шествия выпускников. Это было настолько волнующе для Лены – идти рядом, вдыхать запах его одеколона. Непривычное ощущение – хотелось уткнуться ему в плечо, почувствовать себя слабой и забыть о существовании всех вокруг. Только это и имело смысл. Но глаза Ильи все время были чуть впереди – там, в паре с Володей Паниным, гордо подняв голову, шла Нина. Лена понимала, что настоящей королевой выпускного бала станет именно она. Это справедливо, и отличный аттестат здесь ни при чем. Орловой так идет сверкать, царить, и она прекрасно справлялась со своей ролью…
Лена знала, что на ней – одно из самых красивых платьев. Прическу ей сделала лучшая мастерица их парикмахерской, а над макияжем придирчиво и долго трудилась мама. Все это преследовало единственную цель – Лена должна была выглядеть по высшему разряду. И рассыпанные по лицу и плечам веснушки было решено считать достоинством, а не недостатком. Мама не раз говорила об этом, пытаясь избавить дочку от комплекса. Лена согласно кивала, но в душе мечтала иметь такую же матовую кожу, как у Нины. Странно, что у нее, рыжеволосой, такая удивительная кожа. Хотя за долгие годы дружбы Лена перестала удивляться тому, что у Орловой нет и не может быть недостатков. Этот факт не означал подобострастного отношения, скорее – восхищение дарами природы.
Светлые волосы Лены были подобраны, открывая красивую, длинную шею. Платье облегало фигуру, подчеркивая плавную волну перехода от тонкой талии к бедрам. В довершение – туфли на высокой шпильке делали ее выше, а походку – легкой, изящной. По восхищенным взглядам родителей Лена поняла, что они довольны результатами своего труда. Только тот, для кого это предназначалось, не выглядел очарованным. Его взгляд задержался на ней не дольше, чем на ступеньках крыльца, по которым они спускались, скользнул и только.
Лена старалась играть роль самой счастливой и веселой выпускницы, но, не замечая необходимого ей внимания со стороны Стоянова, чувствовала, что ее силы на исходе. Она все время следила за выражением своего лица, боясь, что на нем отразятся истинные переживания. Ей хотелось других впечатлений в этот замечательный день. А рядом была Нина, которой не нужно было ничего играть.
Она вся светилась, озаряя окружающих своим светом. Она была такой весь вечер, всю ночь и только под утро что-то в ее облике изменилось. Сначала Лена не могла понять, что произошло с подругой. У нее появилась привычка всякий раз анализировать поведение Нины. Лена не понимала, зачем ей это нужно, но делала это с завидным постоянством. Это доставляло ей необъяснимое удовлетворение.
Не только Володя заметил перемену в настроении Нины, Лена сделала это намного раньше, но никак не удавалось подойти и поинтересоваться: что случилось? И перебранка с Ильей явно касалась этого. Оказавшись в этот момент поблизости, Лена включилась в натянутый разговор. И закончилось все не лучшим образом: Илья проигнорировал, Нина отпустила шпильку. Лишь отойдя на несколько шагов, Смирнова оглянулась и, пристально присмотревшись к Нине, поняла, в чем дело: не зная, что за ней наблюдают, Нина стояла, опустив голову. Рядом что-то беспрерывно говорил Володя. Он говорил, словно старался в чем-то убедить ее, а она никак не соглашалась. Нина зябко куталась в его пиджак, грузно сидевший на ее маленькой, хрупкой фигуре, и ковыряла носком туфли сухую землю. Лена поняла, что Володя пытается отговорить ее уезжать из города. Это было неинтересно, потому что она знала, какие слова он произносит, – Нина не раз рассказывала ей об этом. Лена решила, что вмешиваться не стоит, повернулась и снова нашла взглядом Илью.
В этот момент Володя действительно решил, что настало время для самого серьезного разговора. Панин не хотел отпускать Нину, он чувствовал, что навсегда потеряет ее. Несмотря на кажущуюся смелость, граничащую с дерзостью, Володя был добряком, человеком мягким и легкоранимым. Но в это утро он был настойчивее обычного и его лицо выражало непоколебимую решимость. Он воспользовался тем, что подруга явно была в том состоянии, когда нужно было просто чутьчуть надавить. Она подавлена, она боится, хотя изо всех сил делает вид, что мечтает поскорее уехать за сотни километров от родного города.
– Нина, мы столько раз говорили об этом. Мне казалось, я смог убедить тебя.
– Перестань, Володя. Я уеду – это решено. Мне нет места в этом душном городе.
– Тогда тебе нужно в деревню. Там посвежее, – усмехнулся Володя.
– Спасибо, я учту.
– Нина, выходи за меня замуж, – Панин давно репетировал эту фразу, стоя перед большим прямоугольным зеркалом в прихожей. Он ощущал себя старше, сильнее, красивее, когда произносил эту фразу. Но реакция Нины была полной противоположностью тому, что он чувствовал.
– Да ты что, Володька?! – она рассмеялась, согнувшись от смеха и приседая. – Какой из тебя муж, а из меня – жена? Мы только школу закончили, ты забыл?
– При чем здесь школа? Главное, хотим мы этого или не хотим.
– Нет, Володя, замуж я не собираюсь ни за тебя, ни за кого другого. По крайней мере, еще лет пять хочу походить в невестах.
– Я в армию пойду. Будь тогда моей невестой, – продолжал настаивать Панин. Он волновался и едва подбирал слова, чтобы не казаться смешным. Нина – мастерица посмеяться над неверным словом, неправильным ударением. Ей кажется это мелочью, а ему каждое ее слово то медом, то дегтем отдает. – Письма будешь писать, ответа ждать.
– Два года пролетят – не заметишь, – не отвечая прямо на поставленный вопрос, произнесла Нина. – Я могу писать, но обещать ничего не стану. Я не люблю обещать, не будучи уверенной, что выполню.
– Так много соблазнов вокруг, что говорить, – Панин повернулся и сделал несколько шагов в сторону одноклассников, обреченно добавив: – И я совсем не герой твоего романа.
– Володь! – Нина окликнула его и, виновато улыбаясь, приблизилась. Она положила руки ему на плечи, прямо глядя в глаза. – Я очень благодарна тебе за предложение, честное слово. Я никогда не забуду того, что с нами происходило все эти годы. Мне было интересно с тобой, спокойно.
– Что ты заладила «было, было», – резко убрав ее руки, сказал Панин. В его карих глазах мелькнула неприкрытая злость. – Я не профессорский сынок, а то бы ты по-другому разговаривала.
– Есть Илья Стоянов, но я не рядом с ним, – Нина удивленно пожала плечами. – Если ты такого мнения обо мне, зачем предлагать выходить замуж?
– Не знаю. Ничего не знаю, – Володька взъерошил черные кудри загорелыми пальцами. – Только без тебя мне никак. Хочешь верь, хочешь нет. Не уезжай!
– Ты как ребенок, Володька.
– Какой есть. Я к ребятам пойду, присоединяйся, – Панин направился к одноклассникам, ставшим в круг и поющим: «Мы все спешим за чудесами…»
Многоголосье сливалось в стройное пение, все старались, вкладывая в незамысловатые слова все свое романтическое настроение. На лицах преподавателей, державшихся чуть поодаль, застыло выражение умиротворенности. Им нравилась теплая атмосфера этого раннего утра, спокойная уверенность их уже бывших учеников, их выставляемое напоказ желание казаться взрослыми.
А Нина так и осталась на месте, тоскливо глядя на стоящих чуть поодаль одноклассников. Сейчас казалось невозможным, что они перестанут видеться каждый день. Пути их разойдутся, они повзрослеют, обзаведутся семьями, детьми и когда-нибудь соберутся, чтобы попытаться вернуть прошлое. Одних постигнет разочарование, другие останутся равнодушными, третьи впадут в ностальгическую эйфорию, пытаясь казаться увереннее и сильнее, чем на самом деле. Все это произойдет нескоро и, вероятнее всего, будет похоже на спектакль, где каждый отвел себе главную роль с монологом о прожитом…
Нина подошла к ребятам, когда они, допев антоновский шлягер, сделали передышку. Воспользовавшись этим, Орлова решила обратиться ко всем. Она сделала это не из желания выделиться, она следовала велению своей души.
– Ребята! – сказала Нина своим грудным голосом, сразу привлекая к себе всеобщее внимание. Ее глаза блестели. – Давайте поклянемся никогда не предавать друг друга! Пусть наши отношения будут наполнены таким же чистым, живительным светом, как лучи восходящего солнца. И чтобы через много-много лет мы могли прямо смотреть друг другу в глаза!
– Интересно, из какого это монолога? – прошептал на ухо стоящей рядом Лене Смирновой Илья, а вслух произнес: – Это здорово! Я «за». Соединим наши руки.
Стоянов протянул вперед руку, и через мгновение ее покрыли десятки ладоней. Охваченные пафосом этой минуты, выпускники ощущали необыкновенный эмоциональный подъем. Они искренне верили, что так и будет, ведь не зря они соединили руки в этом рукопожатии. Блеск в глазах, жар в сердцах, голова свободна от малейшего негатива – все это создавало вокруг собравшихся особую атмосферу.
– А теперь грянем дружное и раскатистое ура, – предложил Илья. Его влияние на одноклассников было бесспорным. Над холмами, озаренными оранжево-желтым светом, пронеслось звонкое, радостное ура.
Нина тоже взмахнула руками, отчего с плеч ее упал Володин пиджак. Не обращая на это внимания, она кричала, словно освобождаясь в эту минуту от всей нахлынувшей грусти и страха перед будущим. Она избавилась от этого так же легко, как забыла об упавшем на траву пиджаке. Он уже был не нужен, значит, автоматически стирался из памяти. Нина не заметила, как Панин оказался рядом, поднял его и, медленно отряхивая, пристально смотрел на Орлову. В этот момент для него было не важно, чистый ли у него пиджак. Володя не замечал, что он делает. Его движения казались со стороны бессмысленными. Главным для него было наблюдать за Ниной. И то, что он видел, его не радовало – она вычеркивала его из жизни, так же легко, как он стряхивал серую пыль со своего пиджака. За годы учебы Володя научился четко чувствовать настроение Нины. И на этот раз он тоже оказался прав.
– Что ты так смотришь? – запыхавшись, спросила она. Ее распущенные волосы шевелил утренний ветерок. Полупрозрачное платье цвета морской волны время от времени облегало фигуру, делая ее обладательницу очень соблазнительной. Все это должно было вызывать восхищение, но разочарование ясно было написано на лице Панина.
– Ты многого добьешься, Ниночка, – многозначительно произнес он. – Можешь не сомневаться.
– Поэтому у тебя такой вид, будто ты разбил свой любимый мотоцикл?
– Мотоцикл – это святое. Ты же знаешь, скорость – моя страсть. Скорость и ты.
– Не начинай сначала, прошу тебя, – поморщилась Нина, поведя плечами. И только сейчас она заметила, что пиджак в руках Панина. Он перехватил ее растерянный взгляд и улыбнулся. – Извини, Володь, я поддалась всеобщей эйфории. Я бы сама подняла его.
Нина собиралась съязвить что-то по поводу его внимания и заботы, но Володя не дал ей начать очередную перепалку. Он развернул ее в сторону, куда сейчас завороженно смотрели все. Нина старалась как-то иначе оценить появление каждодневного чуда, но не ощущала внутри никакого вожделенного восторга. Она лишь понимала, что это – конец праздника. Он казался таким далеким, и вот – остался позади. Прожит последний день детства. Неужели в такой момент можно чему-то радоваться? Одноклассники вокруг кричали, подпрыгивали, смеясь, обнимали друг друга, а Нине хотелось плакать. Володька осторожно взял ее за руку. Она не выдернула ее, но прикосновение показалось ей неуместным. Ей не это сейчас было нужно. Нина не могла точно описать своих ощущений, настороженно прислушиваясь к тому, что происходит внутри нее самой. Чтото похожее на состояние волнения перед экзаменом. И билеты знаешь – на каждый вопрос заучен ответ, а все равно никуда не деться от переживаний. Наверное, есть такие, которые спокойно, со стойкостью существ, лишенных нервных окончаний, постепенно сдают экзамен за экзаменом. Нина была не из их числа. В эту торжественную для всех минуту Нина словно почувствовала груз наступающей взрослой жизни, которой мама всегда пугала ее. Он придавил девушку всей своей тяжестью непрожитого, непонятого, непрочувствованного. Нина даже приложила руку к груди – стало трудно дышать. Мамины внушения не проходят даром. Трудно чувствовать себя уверенной в завтрашнем дне, когда не на кого надеяться, только на себя, на свои силы. Считая, что сама она в жизни ничего не добилась, Алевтина Михайловна Орлова болезненно относилась к взрослению дочери. Она должна была быть уверена, что ее Нина проживет более достойную жизнь и состоится как личность.
– Нина, что происходит? – заметив тень огорчения и разочарования на красивом лице подруги, спросил Володя. – Что с тобой?
– Сама не знаю, – вздохнув, ответила Нина. Она могла только ему признаваться в своих слабостях. – Всходит солнце новой жизни, а мне почему-то страшно. Знаешь, хочется опять за парту: привычный ход событий, определенность каждого дня. Глупо? Не смотри так, я сама себя не узнаю. Слова кажутся бессильными что-то описать, передать.
– Не переигрывай, Орлова, – услышав последнюю фразу Нины, усмехнулся Илья Стоянов – признанный лидер 10 «А», безуспешно ухаживавший за ней последние два года. В этот прощальный вечер, когда они были единой командой, он больше не прилагал бесплодных усилий все-таки заинтересовать эту рыжеволосую фею, словно околдовавшую его. В нем проснулось желание показать ей, что он излечился. Захотелось уколоть ее, ущемить самолюбие. Хотя Стоянов понимал, что это мелко и неуместно для такого торжественного дня, все же он довершил задуманное. – Ты напоминаешь всем, что собираешься стать актрисой? Считай, что получилось. Остается придать лицу нужное выражение и начать: «Почему люди не летают?..»
– Илюша, постарайся не быть злым хотя бы сегодня, – сверкнув зелеными глазищами, отрезала Нина. Она не ожидала, что кто-то окажется свидетелем ее откровенного признания. Для ушей Стоянова оно точно не предназначалось. – Чертежная доска, которая станет по жизни твоей основной спутницей, и та может не выдержать. Всего в тебе полно: красоты, силы, таланта, но желчи – сверх меры. Это может тебя погубить.
– Обменялись комплиментами? – улыбаясь, вступила в разговор Лена Смирнова, лучшая подружка Нины: десять лет за одной партой – это что-то да значит. Открытое, усеянное веснушками лицо выражало укор. – Не можете даже в такой день не цапаться?
Лена была рада хоть на одну минуту оказаться рядом с Ильей – ее отношение к нему было известно всему 10 «А». Ленка ничего не скрывала – восхищение талантами Стоянова с годами переросло в первую любовь. Конечно – безответную, полную слез, разочарований. Наверное, это необходимый этап взросления, но философски относиться к нему получается только по прошествии многих лет. Пока же все кажется трагедией: оброненное слово, случайный взгляд. Стоянов никогда не замечал ее, не хотел замечать. Он жил в другом измерении, где нет места таким сереньким личностям, какой считала себя Лена. Да разве можно обратить на себя внимание любимого парня, когда рядом сверкает Нина? Они такие разные, как день и ночь, жар и холод. Выбор заранее предопределен. Но почему-то Лена не обижалась, не держала зла на подругу. Кто виноват в том, что один человек удачливее, другой – красивее, а третий – сильнее? Все, что недодает природа, есть варианты дополучить, прикладывая определенные усилия. Важно понимать, насколько тебе это необходимо и что ты готов совершить ради этого. Ради того, чтобы привлечь внимание Ильи, Лена не делала ровным счетом ничего. Такой вывод сделала Нина накануне выпускного:
– Он не твой. Ты просто придумала себе игру в любовь. Так играй, но без надрывного страдания.
– Не тебе меня учить. Ты, что ли, Володьку любишь? – парировала Лена.
– Не знаю. Мне с ним интересно.
– Интересно с двоечником, извечным заводилой разборок, отпетым хулиганом, который только и может что гонять на мотоцикле с утра до ночи?
– Представь себе, – Нина в упор посмотрела на готовую испариться от этого взгляда подругу. – Ты ведь отказалась прокатиться. Ты вообще – тихоход по жизни.
– Это не для меня, – отмахнулась Лена. – Жажда скорости – нет, увольте.
– Если хочешь знать, я вообще не хочу любить, – неожиданно добавила Нина.
– Что это значит?
– Не хочу ни к кому привязываться, страдать. Это такая мука – любить по-настоящему. Зачем обрекать себя на то, чего можно избежать? Ты книг не читала, что ли?
– Ты серьезно? – Смирнова была поражена.
– Абсолютно. Вот с Володькой мне спокойно и весело. Пока мне больше ничего от него не надо. Мне вообще больше ничего от него не нужно, а что он воображает – его дело.
– Ты используешь его? Нина, тебе только семнадцать, а ты бессовестно используешь людей: Володю, меня, маму, даже Илью – тебе льстит его внимание и то, что тебе от него ничего не нужно. Я права?
– Ленка, если хочешь поссориться, то продолжай, – предупредила Нина.
– Не хочу.
– Тогда хватит на тему о любви. Мы с мамой живем вдвоем и нормально.
– Мне казалось, для тебя «нормально» – это мало.
– Я знаю, чего хочу от жизни, – пропустив мимо ушей замечание Лены, продолжала Нина. – В конце концов, мы говорим о вещах неиспытанных. Сердце должно подсказать. Как можно описать сахар, не попробовав его? Нам любви еще дождаться надо – после поговорим.
– А сейчас о чем?
– О том, что через несколько дней мы расстанемся, и одному Богу известно, когда еще встретимся.
– Ты имеешь в виду, что не вернешься, даже если не поступишь? – с тревогой спросила Лена.
– Точно, Леночка! Сюда я не вернусь, а то, что я не Вивьен Ли, – это я сама понимаю. Здесь еще везение нужно. Знаешь, немножечко помощи от нечистого, совсем чуть-чуть.
– Перестань, Нинка, вечно ты все сводишь то к Богу, то к дьяволу.
– И докажи, что я не права…
Глядя на Нину в это раннее утро – последнее утро уходящего детства, Лена ощущала острое желание снова подвести разговор к этой фразе. Смирнова была уверена, что сейчас смогла бы доказать, что все предопределено и расставлено на свои места только благодаря усилиям Всевышнего. Последнее время она часто думала над этим. Быть может, из-за того, что бабушка не ложилась спать без молитвы, не садилась за стол, не возблагодарив Создателя. Несколько месяцев назад они стали жить вместе – бабушка Катя, мать Лениного отца, была совсем старенькая, и родители, продав дом в деревне, забрали ее жить к себе. Раньше каждое лето Лена проводила у бабы Кати – как любила говорить мама, на экологически чистых просторах. Теперь все изменилось, каждодневное присутствие бабушки внесло определенные изменения в распорядок жизни Смирновых, а для Лены многое стало открытием. Например, то, как каждый вечер бабушка подходила к образам, стоявшим в углу, зажигала свечу и едва слышно читала молитву за молитвой. Ее сухие губы произносили привычные слова легко, а Лена вслушивалась, восхищаясь, – как в голове остаются такие мудреные тексты.
– Ничего здесь сложного нет, внученька, – улыбаясь, говорила бабушка. – Нас смалу учили Закону Божьему. Молоко матери и молитвы – это было главным в жизни. Это сейчас – атеисты, богоотступники, прости господи. Вот и Тимоша мой тоже от образов взгляд воротит. Времена, говорит, другие. А времена всегда одинаковые, Леночка. По-людски надо жить, по заповедям. Иначе не избежать суда грозного.
Лена любила слушать неспешную речь бабушки. Тяжелый труд, войны, лишения рано состарили ее, но старение это коснулось в большей степени ее красоты, движений. Голова же у бабушки Кати была светлая, а историй разных в ней хранилось – не счесть.
– Бабуль, расскажи мне, как ты замуж выходила? – Лена обычно приходила по вечерам к ней в комнату. Родители устраивались перед телевизором, а она шла к бабе Кате, потому что ее рассказы были куда интереснее телевизионных. Лена словно чувствовала, что недолго осталось ее бабушке жить на белом свете, и оказалась права – этой зимой бабы Кати не стало. Она вдруг отказалась от еды, не захотела вставать с постели, даже разговаривала с трудом. И последнее, что сказала Лене: – Не дожила до весны, вот досада.
Лена никогда не забудет ее улыбку, скользнувшую по лицу, чуть рассеянный взгляд и последний выдох, долгий, шумный…
Бабушкины образа она забрала в свою комнату и последнее время часто сама обращалась к Всевышнему с множеством просьб. Кроме того, Лена просила прощения, как учила баба Катя, хотя в глубине души не понимала: за что? А после, выполнив необходимый ритуал, мечтала о том, что ее слова будут услышаны и жизнь ее не будет такой серой, скучной, однообразной, как у большинства окружающих ее людей. Маленький городок с обычными человеческими проблемами, радостями и огорчениями – для нее это было мелко. Как и Нине, ей так хотелось всего по высшему разряду. Чтобы все на «отлично», как в аттестате, чтоб блестело высшей пробой золота, как ее медаль, врученная вчера на выпускном вечере. Пожалуй, это было единственным, что связывало подруг, во всем остальном их вкусы, взгляды на мир различались. Нина, например, никогда не понимала тяги подруги к молитвам.
– О монастыре не мечтаешь? – смеялась Орлова, скептически глядя на иконы в комнате Лены. – И что говорят предки по поводу твоего нездорового интереса?
– Они не вмешиваются, – Лена не обижалась на подругу, не находя в ней союзницы в этом вопросе. – Ты не понимаешь, как это интересно. Я попросила отца достать мне что-нибудь по истории религий. Вот ты что знаешь о буддизме, иудаизме, христианстве?
– Почти ничего, но меня это не беспокоит.
– А мне интересно!
– Замечательно. Когда-нибудь ты мне расскажешь, кем на самом деле был дьявол: антихристом или жертвой.
– Нина, ты опять начинаешь!
– Нет, ничего я не начинаю. Просто у каждого свое отношение к религии. Для нашего возраста – это уже круто. Не находишь? А вообще нас воспитывают в духе атеистического взгляда на эти вопросы. Я горжусь тем, что ты у меня такая своеобразная личность, Елена Тимофеевна. Идешь против течения, так сказать. И как ты терпишь рядом с собой такую заурядную девушку, как я? – Нина улыбалась, задорно сверкая глазами, и у Лены пропадало всякое желание разговаривать на эту тему. Она избрала своеобразный способ ухода от конфликтов – начинала говорить о другом, не имеющем отношения к предмету спора. Нина легко поддерживала такую игру. И казалось странным, что они за столько лет дружбы не поссорились, словно и не нашлось серьезного повода. Они позволяли друг другу мыслить поразному, не делая из этого проблемы. Это была полная свобода взглядов, скольжение без сучков и задоринок. В этом нежном возрасте немаловажной причиной было и то, что их сосуществующие без противостояния взгляды не касались вопросов, связанных с выбором сердца: им всегда нравились совершенно разные мальчики.
Вот и нынешнее неразделенное чувство Лены к Илье не разъединяло, а связывало подруг. В женской дружбе одно из важных условий – сопереживать страданиям подруги, а как же заставить себя сопереживать, если предмет страданий волнует обеих? Другое дело, что Нина нравилась Илье тоже давно и безответно. Может быть, именно эта безответность помогала Лене без паники и отчаяния воспринимать сложившуюся ситуацию.
– Нас может погубить множество вещей, – заступаясь за Стоянова, сказала Лена. – Быть злым не означает уничтожать себя. Между добрым дураком и злым умником я бы выбрала второго.
– С каких пор ты записалась в адвокаты к будущему корифею конструкторской мысли? – засмеялась Нина. Она увидела, как потухли глаза подруги, и поспешила исправить впечатление от грубо прозвучавших слов. – Мы все нуждаемся в защите, почему везет только таким злым красавчикам?
– Не считаю, что ему повезло больше, чем мне, – заявил Володя, обнимая Нину за плечи.
– Это смотря что считать везеньем, – многозначительно произнес Стоянов, отходя в сторону к большинству одноклассников, все еще пребывающих в состоянии эйфории.
– Грустить сегодня запрещается, – улыбнулась Лена Орловой и тут же посмотрела Илье вслед. Обменявшись взглядами с Ниной, она не спеша последовала за ним. Лена не могла отказать себе в удовольствии побыть рядом с Ильей хотя бы в этот день. Она продлевала себе праздник как могла, купаясь в придуманных разговорах, несостоявшихся танцах. Она вспоминала, как сегодня они шли, взявшись за руки, во время торжественного шествия выпускников. Это было настолько волнующе для Лены – идти рядом, вдыхать запах его одеколона. Непривычное ощущение – хотелось уткнуться ему в плечо, почувствовать себя слабой и забыть о существовании всех вокруг. Только это и имело смысл. Но глаза Ильи все время были чуть впереди – там, в паре с Володей Паниным, гордо подняв голову, шла Нина. Лена понимала, что настоящей королевой выпускного бала станет именно она. Это справедливо, и отличный аттестат здесь ни при чем. Орловой так идет сверкать, царить, и она прекрасно справлялась со своей ролью…
Лена знала, что на ней – одно из самых красивых платьев. Прическу ей сделала лучшая мастерица их парикмахерской, а над макияжем придирчиво и долго трудилась мама. Все это преследовало единственную цель – Лена должна была выглядеть по высшему разряду. И рассыпанные по лицу и плечам веснушки было решено считать достоинством, а не недостатком. Мама не раз говорила об этом, пытаясь избавить дочку от комплекса. Лена согласно кивала, но в душе мечтала иметь такую же матовую кожу, как у Нины. Странно, что у нее, рыжеволосой, такая удивительная кожа. Хотя за долгие годы дружбы Лена перестала удивляться тому, что у Орловой нет и не может быть недостатков. Этот факт не означал подобострастного отношения, скорее – восхищение дарами природы.
Светлые волосы Лены были подобраны, открывая красивую, длинную шею. Платье облегало фигуру, подчеркивая плавную волну перехода от тонкой талии к бедрам. В довершение – туфли на высокой шпильке делали ее выше, а походку – легкой, изящной. По восхищенным взглядам родителей Лена поняла, что они довольны результатами своего труда. Только тот, для кого это предназначалось, не выглядел очарованным. Его взгляд задержался на ней не дольше, чем на ступеньках крыльца, по которым они спускались, скользнул и только.
Лена старалась играть роль самой счастливой и веселой выпускницы, но, не замечая необходимого ей внимания со стороны Стоянова, чувствовала, что ее силы на исходе. Она все время следила за выражением своего лица, боясь, что на нем отразятся истинные переживания. Ей хотелось других впечатлений в этот замечательный день. А рядом была Нина, которой не нужно было ничего играть.
Она вся светилась, озаряя окружающих своим светом. Она была такой весь вечер, всю ночь и только под утро что-то в ее облике изменилось. Сначала Лена не могла понять, что произошло с подругой. У нее появилась привычка всякий раз анализировать поведение Нины. Лена не понимала, зачем ей это нужно, но делала это с завидным постоянством. Это доставляло ей необъяснимое удовлетворение.
Не только Володя заметил перемену в настроении Нины, Лена сделала это намного раньше, но никак не удавалось подойти и поинтересоваться: что случилось? И перебранка с Ильей явно касалась этого. Оказавшись в этот момент поблизости, Лена включилась в натянутый разговор. И закончилось все не лучшим образом: Илья проигнорировал, Нина отпустила шпильку. Лишь отойдя на несколько шагов, Смирнова оглянулась и, пристально присмотревшись к Нине, поняла, в чем дело: не зная, что за ней наблюдают, Нина стояла, опустив голову. Рядом что-то беспрерывно говорил Володя. Он говорил, словно старался в чем-то убедить ее, а она никак не соглашалась. Нина зябко куталась в его пиджак, грузно сидевший на ее маленькой, хрупкой фигуре, и ковыряла носком туфли сухую землю. Лена поняла, что Володя пытается отговорить ее уезжать из города. Это было неинтересно, потому что она знала, какие слова он произносит, – Нина не раз рассказывала ей об этом. Лена решила, что вмешиваться не стоит, повернулась и снова нашла взглядом Илью.
В этот момент Володя действительно решил, что настало время для самого серьезного разговора. Панин не хотел отпускать Нину, он чувствовал, что навсегда потеряет ее. Несмотря на кажущуюся смелость, граничащую с дерзостью, Володя был добряком, человеком мягким и легкоранимым. Но в это утро он был настойчивее обычного и его лицо выражало непоколебимую решимость. Он воспользовался тем, что подруга явно была в том состоянии, когда нужно было просто чутьчуть надавить. Она подавлена, она боится, хотя изо всех сил делает вид, что мечтает поскорее уехать за сотни километров от родного города.
– Нина, мы столько раз говорили об этом. Мне казалось, я смог убедить тебя.
– Перестань, Володя. Я уеду – это решено. Мне нет места в этом душном городе.
– Тогда тебе нужно в деревню. Там посвежее, – усмехнулся Володя.
– Спасибо, я учту.
– Нина, выходи за меня замуж, – Панин давно репетировал эту фразу, стоя перед большим прямоугольным зеркалом в прихожей. Он ощущал себя старше, сильнее, красивее, когда произносил эту фразу. Но реакция Нины была полной противоположностью тому, что он чувствовал.
– Да ты что, Володька?! – она рассмеялась, согнувшись от смеха и приседая. – Какой из тебя муж, а из меня – жена? Мы только школу закончили, ты забыл?
– При чем здесь школа? Главное, хотим мы этого или не хотим.
– Нет, Володя, замуж я не собираюсь ни за тебя, ни за кого другого. По крайней мере, еще лет пять хочу походить в невестах.
– Я в армию пойду. Будь тогда моей невестой, – продолжал настаивать Панин. Он волновался и едва подбирал слова, чтобы не казаться смешным. Нина – мастерица посмеяться над неверным словом, неправильным ударением. Ей кажется это мелочью, а ему каждое ее слово то медом, то дегтем отдает. – Письма будешь писать, ответа ждать.
– Два года пролетят – не заметишь, – не отвечая прямо на поставленный вопрос, произнесла Нина. – Я могу писать, но обещать ничего не стану. Я не люблю обещать, не будучи уверенной, что выполню.
– Так много соблазнов вокруг, что говорить, – Панин повернулся и сделал несколько шагов в сторону одноклассников, обреченно добавив: – И я совсем не герой твоего романа.
– Володь! – Нина окликнула его и, виновато улыбаясь, приблизилась. Она положила руки ему на плечи, прямо глядя в глаза. – Я очень благодарна тебе за предложение, честное слово. Я никогда не забуду того, что с нами происходило все эти годы. Мне было интересно с тобой, спокойно.
– Что ты заладила «было, было», – резко убрав ее руки, сказал Панин. В его карих глазах мелькнула неприкрытая злость. – Я не профессорский сынок, а то бы ты по-другому разговаривала.
– Есть Илья Стоянов, но я не рядом с ним, – Нина удивленно пожала плечами. – Если ты такого мнения обо мне, зачем предлагать выходить замуж?
– Не знаю. Ничего не знаю, – Володька взъерошил черные кудри загорелыми пальцами. – Только без тебя мне никак. Хочешь верь, хочешь нет. Не уезжай!
– Ты как ребенок, Володька.
– Какой есть. Я к ребятам пойду, присоединяйся, – Панин направился к одноклассникам, ставшим в круг и поющим: «Мы все спешим за чудесами…»
Многоголосье сливалось в стройное пение, все старались, вкладывая в незамысловатые слова все свое романтическое настроение. На лицах преподавателей, державшихся чуть поодаль, застыло выражение умиротворенности. Им нравилась теплая атмосфера этого раннего утра, спокойная уверенность их уже бывших учеников, их выставляемое напоказ желание казаться взрослыми.
А Нина так и осталась на месте, тоскливо глядя на стоящих чуть поодаль одноклассников. Сейчас казалось невозможным, что они перестанут видеться каждый день. Пути их разойдутся, они повзрослеют, обзаведутся семьями, детьми и когда-нибудь соберутся, чтобы попытаться вернуть прошлое. Одних постигнет разочарование, другие останутся равнодушными, третьи впадут в ностальгическую эйфорию, пытаясь казаться увереннее и сильнее, чем на самом деле. Все это произойдет нескоро и, вероятнее всего, будет похоже на спектакль, где каждый отвел себе главную роль с монологом о прожитом…
Нина подошла к ребятам, когда они, допев антоновский шлягер, сделали передышку. Воспользовавшись этим, Орлова решила обратиться ко всем. Она сделала это не из желания выделиться, она следовала велению своей души.
– Ребята! – сказала Нина своим грудным голосом, сразу привлекая к себе всеобщее внимание. Ее глаза блестели. – Давайте поклянемся никогда не предавать друг друга! Пусть наши отношения будут наполнены таким же чистым, живительным светом, как лучи восходящего солнца. И чтобы через много-много лет мы могли прямо смотреть друг другу в глаза!
– Интересно, из какого это монолога? – прошептал на ухо стоящей рядом Лене Смирновой Илья, а вслух произнес: – Это здорово! Я «за». Соединим наши руки.
Стоянов протянул вперед руку, и через мгновение ее покрыли десятки ладоней. Охваченные пафосом этой минуты, выпускники ощущали необыкновенный эмоциональный подъем. Они искренне верили, что так и будет, ведь не зря они соединили руки в этом рукопожатии. Блеск в глазах, жар в сердцах, голова свободна от малейшего негатива – все это создавало вокруг собравшихся особую атмосферу.
– А теперь грянем дружное и раскатистое ура, – предложил Илья. Его влияние на одноклассников было бесспорным. Над холмами, озаренными оранжево-желтым светом, пронеслось звонкое, радостное ура.
Нина тоже взмахнула руками, отчего с плеч ее упал Володин пиджак. Не обращая на это внимания, она кричала, словно освобождаясь в эту минуту от всей нахлынувшей грусти и страха перед будущим. Она избавилась от этого так же легко, как забыла об упавшем на траву пиджаке. Он уже был не нужен, значит, автоматически стирался из памяти. Нина не заметила, как Панин оказался рядом, поднял его и, медленно отряхивая, пристально смотрел на Орлову. В этот момент для него было не важно, чистый ли у него пиджак. Володя не замечал, что он делает. Его движения казались со стороны бессмысленными. Главным для него было наблюдать за Ниной. И то, что он видел, его не радовало – она вычеркивала его из жизни, так же легко, как он стряхивал серую пыль со своего пиджака. За годы учебы Володя научился четко чувствовать настроение Нины. И на этот раз он тоже оказался прав.
– Что ты так смотришь? – запыхавшись, спросила она. Ее распущенные волосы шевелил утренний ветерок. Полупрозрачное платье цвета морской волны время от времени облегало фигуру, делая ее обладательницу очень соблазнительной. Все это должно было вызывать восхищение, но разочарование ясно было написано на лице Панина.
– Ты многого добьешься, Ниночка, – многозначительно произнес он. – Можешь не сомневаться.
– Поэтому у тебя такой вид, будто ты разбил свой любимый мотоцикл?
– Мотоцикл – это святое. Ты же знаешь, скорость – моя страсть. Скорость и ты.
– Не начинай сначала, прошу тебя, – поморщилась Нина, поведя плечами. И только сейчас она заметила, что пиджак в руках Панина. Он перехватил ее растерянный взгляд и улыбнулся. – Извини, Володь, я поддалась всеобщей эйфории. Я бы сама подняла его.