Страница:
Когда Надя вышла из гостиной, Юлия еще какое-то время стояла у окна. Потом медленно прошла через комнату и, выйдя в коридор, увидела Наташу, сидящую на стуле. Она сидела, опустив голову, покачивая ногой. Она была глубоко погружена в собственные мысли и не заметила, как Юлия присела рядом, обхватила руками ее колени.
— Девочка, милая моя, — прошептала Щеголева. Наташа вздрогнула и испуганно посмотрела на мать. — Ната, доченька, я хочу сказать тебе важное. Ты разбиваешь мне сердце, но я счастлива и готова терпеть эту боль, потому что люблю тебя.
— И я тебя, дорогая моя мамочка. Ты не обижаешься больше? Ты поняла нас? Ты не сердишься на Севу? — Наташа всхлипывала, не пытаясь вытирать бегущие слезы. — Он так переживает. Ты не сердишься?
— Нет, девочка, я могу только любить вас, — закрыв глаза, едва слышно произнесла Юлия.
— Спасибо тебе.
— Ну за что, милая? — Юлия открыла глаза и, встретив взгляд дочери, неожиданно спросила: — Отцу когда скажете?
— Попозже.
— Он тоже должен иметь время, чтобы смириться с вашим выбором. Не откладывай на последний день, — Юлия покачала головой. — Не представляю, как он переживет это…
— Мам, ты действительно переживаешь за него?
— Он твой отец. Он никогда не станет для меня чужим человеком. Мы не вместе, но у меня в памяти столько светлых воспоминаний. Вот вы уедете, и как ты думаешь, что будет согревать мое одиночество?.. Да, да, то, что было хорошего.
Воспоминания… Щеголева прижала пылающие щеки к прохладным ладоням дочери. Поцеловала их, возвращаясь в далекое время, когда Наташа была совсем маленькой. Тогда она. протягивала ей свои ладошки и смеялась, когда Юлия покрывала их отрывистыми поцелуями. Лев всегда говорил, что она балует девочку. Может быть, он был прав. Но теперь Щеголева была уверена, что какое бы расстояние ни разделяло ее и Наташу, у дочери останутся милые сердцу воспоминания. Память вернет ее в те мгновения, когда она чувствовала себя счастливой и защищенной, ощущая прикосновение материнских губ.
Все время, пока Рогозин не имел возможности даже слышать Щеголеву, тянулось для него невероятно медленно. Он отгонял от себя мысли об этой женщине, но они упорно возвращались, мешая ему работать, общаться с окружающими его людьми. Он понял, что его поведение стало иным, замечая взгляды и отвечая на не совсем привычные вопросы. За две недели он так извел себя, что к дню возвращения Щеголевой не мог думать ни о чем, кроме того, какой ответ она приготовила для него. Удивление и озабоченность переходили в желание выяснить состояние его здоровья:
— Как вы себя чувствуете, Дмитрий Ильич? — первой не выдержала Лена.
— Отлично, спасибо, — один из обычных рабочих дней закончился, и Рогозин собирался уходить.
Только делал он это не как всегда: сев в кресло для посетителя, он задумчиво смотрел в окно, не замечая Катюши, старательно орудовавшей веником, моющим пылесосом. Он никак не реагировал на то, что происходит вокруг. Не ответил Людмиле, попрощавшейся до завтра со всеми. Он словно окаменел, глядя на освещенную улицу. В этот момент он думал о том, что сегодня вернулась Юлия. Уже вечер, а он не нашел в себе смелости позвонить, поговорить, просто услышать голос. Он несколько раз подходил к телефону, но, постояв с трубкой в руке, трусливо отказывался от намерения. И все из-за того, что он боялся узнать ответ на интересующий его вопрос. Ждать, что она первой наберет номер его телефона, было бессмысленно.
Рогозин понимал, что у него очень мало шансов. Он начал слишком активно и этим мог испугать Щеголеву. Она смотрела на него с удивлением в их последнюю встречу. Что-то вроде жалости промелькнуло в ее лице. Нет, только не это. Ему нужна полная отдача, почти материнская привязанность, забота, любовь. «Почти» — потому что никто и никогда не сможет любить его так беззаветно, как мама. А Юлия… В ней было что-то, роднившее ее с самым дорогим для Рогозина человеком. Пока он улавливал это, несмотря на то что внешне она просто терпела его присутствие. Может быть, что-то изменится? Хотя что означают две недели, когда предстоит оставить за спиной двадцать лет брака, прошлое, в котором, по ее словам, было много хорошего. Она осталась одна не по своей инициативе — в этом случае все могло быть иначе. Вероятно, муж бросил ее. Андреева не стала распространяться на эту тему, когда он попросил его просветить. Она — настоящая подруга, никаких подробностей, ничего, что может бросить тень на Юлию. Надя оставила его в недоумении, произнеся:
— Щеголев еще пожалеет. Юлия не из тех женщин, которых можно бросить и потом не пожалеть об этом.
— У него есть шанс вернуться? — осторожно спросил Рогозин.
— По словам Юлии — нет.
— А вы что думаете?
— Прогнозы в этой области — дело неблагодарное, — уклончиво ответила Андреева.
— А у меня?
— Дмитрий, вы явление, мимо которого нельзя пройти равнодушно, но это не означает автоматического желания задержаться рядом.
— Это ваше мнение?
— Исключительно.
— Тогда остается надежда…
Вспоминая этот разговор, состоявшийся по его инициативе, Дмитрий искал и не находил очков в свою пользу. Это выбивало почву из-под ног, лишало его привычной легкости и оптимизма. Последний раз взглянув на свое отражение в зеркале, Дмитрий подмигнул ему и вышел из зала. Закрыл дверь на ключ и повесил его на небольшой стенд.
— Дмитрий Ильич? — охранник остановил Рогозина, когда тот прошел мимо, не поставив как обычно свою подпись в журнале. Это было обычной процедурой: каждый из работающих в салоне отмечал время и число, когда приходил и уходил с работы. Рогозин забыл об этом и собирался выйти из здания. Охранник остановил его, мягко придержав за рукав пальто. — Вы забыли сделать отметку в журнале.
— Да, конечно, — ответил Рогозин, спохватившись. Он виновато улыбнулся и быстро черкнул в графе свою размашистую подпись. — До завтра.
Но уже в эту минуту Дмитрий чувствовал, что не хочет возвращаться сюда. Это было с ним впервые.
Работа — его детище, его второе я, смысл существования и источник удовлетворения, сейчас отступала на второй план. Совершенно новое состояние было непривычно, и Рогозин не знал, как себя вести. Он не мог понять, как вместить себя в рамки этого отчаянно равнодушного ко всему состояния. И не нашел ничего лучшего, как приехать в один из баров, где обычно встречался с друзьями. Сегодня ему не хотелось сразу ехать домой. Он решил, что рюмка-другая обжигающей водки придаст ему смелости — способ, к которому Рогозин не прибегал никогда раньше. Почему он выбрал его в этот раз?
Узнав его, бармен расцвел в улыбке и, желая показать внимание к столь важной персоне, после короткого приветствия спросил:
— Все, как обычно? Водка с апельсиновым соком?
— Да, спасибо. Если можно, с ощутимым изменением объема, — не менее очаровательно улыбнулся Рогозин. — Мы его увеличим в два раза. Для начала.
— Понял.
Бармен профессиональными Движениями налил водку до половины стакана и быстро долил в него сок. На блюдце появилась нарезка бастурмы и сыра с тонкими ломтиками белого хлеба. Рогозин равнодушно наблюдал за отточенными движениями бармена. Получив свой привычный заказ, только со значительно увеличенной дозой спиртного, Дмитрий благодарно кивнул. Он начал отпивать небольшими глотками напиток, положив в рот маленький розовый лепесток бастурмы. Едва только он почувствовал ее острый вкус, как рядом раздался невероятно мягкий, приятный голосок.
— Кофе, пожалуйста.
И хотя слова эти были совсем обыденными, Рогозин не мог не повернуть голову в ту сторону, откуда они доносились. Он увидел очаровательную девушку лет двадцати. Ее короткие темно-русые волосы были уложены гелем в стильную прическу. Казалось, в ее облике все продумано для того, чтобы привлекать к себе внимание: волосы, открытая длинная шея, три маленькие золотые капельки, игриво покачивающиеся в нежно-розовой мочке, ярко-красные губы. Короткое меховое манто ложилось мягкими складками. Расстегнутое, оно открыло высокую грудь, обтянутую блейзером золотистого цвета. Взгляд мужчины быстро скользнул по точеному профилю, пухлым губкам, в которых появилась сигарета. Дмитрий недовольно поджал губы. Это обстоятельство не добавило девушке очков. Она бросила в сторону Рогозина оценивающий взгляд и недоуменно подняла изогнутые дуги бровей. Она заметила, что сидящий рядом мужчина чем-то в ее внешнем виде недоволен. Это настолько поразило ее, что она не удержалась от вопроса. Повернувшись к нему в пол-оборота, она выпустила в сторону резкую струю дыма.
— Вы так на меня смотрите, как будто я ваша дочь, которую вы впервые застали с сигаретой, — обращаясь к Рогозину, заметила девушка.
— Я так старо выгляжу? — возмущенно спросил Дмитрий.
— Не знаю, здесь темно, — уклончиво ответила она.
— Поднесите к моему лицу свою зажигалку и побыстрее, — отпивая из своего стакана, сказал Рогозин. Ему нравилась ситуация. Она веселила его, отвлекала от собственных мыслей.
— Что теперь вас волнует больше: женщина с сигаретой или отношение к вам самому? — хитро прищурившись, спросила девушка.
Она получила свою чашку кофе и, помешивая сахар ложечкой, продолжала смотреть на Рогозина. В какой-то момент выражение ее лица вдруг изменилось. Оно перестало быть насмешливо-надменным. Превосходство и открыто выставляемая независимость сменились недоумением. Улыбнувшись, она более добродушно посмотрела на Рогозина. Повернулась к нему, протянула маленькую ладошку:
— Мария Пожарская, — и тут же добавила: — Очень приятно, Дмитрий.
— Неужели? — Рогозин был удивлен. — Мы знакомы?
— Я делала о вас два репортажа. Один о международном конкурсе парикмахерского искусства в Париже, где наша команда заняла первое место. Это был десятиминутный сюжет по телевидению. Потом писала о вас, как о восходящей звезде, стилисте с большим будущем.
— Так вы — журналистка, — как-то вяло констатировал Дмитрий.
— Да.
— Интересно, ваши коллеги столько бреда написали обо мне. Вам за них не совестно? — поинтересовался Рогозин.
— Каждый отвечает за свои слова. У меня сложилось к вам отношение исключительно положительное, отсюда и сюжеты. Уважение к трудолюбию, таланту, упорству. В столь молодом возрасте вы добились! многого. Это нельзя не признать, — Маша откровенно кокетничала, бросая на Рогозина красноречивые взгляды.
— Ого, уже лучше. Значит, в дочки вы больше не претендуете?
— Увы.
— Прекрасно. Тогда… А что-нибудь кроме кофе вы употребляете? Могу я угостить вас?
— Нет, спасибо. Я пью очень редко. Три-четыре раза в год. Сейчас хочется выпить чашку кофе и выкурить сигаретку-другую, — очаровательно улыбнулась Маша. В какой-то момент блик цветомузыки упал на ее лицо, придавая что-то мистическое большим карим глазам и полуоткрытому рту. — Общество такой личности, как вы — это неожиданный десерт.
— С ума сойти, как все меняется, — засмеялся Рогозин. — От старца к звезде и десерту — метаморфозы!
Он не заметил, как попал под обаяние этой молодой, уверенной в себе девушки. Ему захотелось понравиться ей, произвести впечатление. Это желание возникло помимо его воли. Пожарская умело выплескивала все свое женское обаяние, заманивания очередную жертву. И хотя в планы Рогозина совершенно не входило знакомство, он медленно погружался именно в волнующее состояние предвкушения новых эмоций. Напряженность последних дней способствовала подсознательному желанию расслабиться и получить дозу адреналина, только на этот раз от положительных эмоций. Рогозин был мужчиной, в конце концов, и слишком долго он пытался забыть об этом. Взрыв чувств, связанный с появлением в его жизни Юлии, помог ему проснуться, но одновременно — погрузил в неведомую ранее пучину неуверенности и неприятного, томительного ожидания. Для Рогозина это было впервые. Он мучился от неопределенности, боясь получить банальный отказ. Такого в его жизни еще не бывало, а от Юлии, кажется, можно ожидать всего, что угодно. Она не станет притворяться. А вот откровенное восхищение и вожделение в глазах Пожарской действовало на Дмитрия опьяняюще. Его бокал с крепким напитком катастрофически пустел. И Рогозин в какой-то момент престал понимать, что больше кружит ему голову — похотливые взгляды Маши или градусы, всасывающиеся в его горячую кровь. Очередная сигарета, которую Маша прикурила, искоса поглядывая на него, вызвала у него снисходительную улыбку.
— На самом деле, меня это не касается, — медленно произнес он. — Однако мне не нравится запах сигарет и вид женщины, держащей ее в зубах.
— Понимаю и уважаю ваше мнение, но ничего не могу с собой поделать. Сигарета — то немногое, что помогает мне расслабиться.
— Вредная привычка, которая помогает. Странно звучит.
— Оставим эту тему. Бессмысленно пытаться переиначить человека в темном баре, со стаканом водки с апельсиновым соком в руке, — иронично заметила Маша.
— Удар, сшибающий с ног. Один-один.
— Без потери сознания, надеюсь?
— Безусловно.
Пожарская улыбнулась. Она почувствовала, что и этот мужчина не против продолжить знакомство, но ей это было совершенно не нужно. Она в очередной раз доказала себе, что может очаровать любого. Кажется, и этот подвыпивший именитый стилист попался. Хотя он как раз и не показатель — слишком много спиртного, слишком высокое самомнение у этой звезды парикмахерского салона. Он наверняка возомнил, что она без ума от него и готова в этот же вечер раздвинуть ножки. Маша отхлебнула остывший кофе и обратила внимание на то, что Рогозин словно потерял к ней интерес. Он безучастно рассматривал остатки напитка на дне своего бокала, не решаясь заказать еще. Бармен помог ему определиться с выбором.
— Повторить? — обратился он к Рогозину и подобострастно застыл в ожидании.
— Да, пожалуй, — Дмитрий говорил не то, что хотел, но карие глаза Маши словно гипнотизировали его и заставляли произносить не те слова.
— И часто вы сюда захаживаете? — спросила Пожарская. Она хотела выяснить для себя степень пристрастия Рогозина к горячительным напиткам.
— Последний раз я был здесь месяца два назад, — глядя на новый бокал с коктейлем, ответил Дмитрий.
— Понятно, — нараспев произнесла Маша. Она сделала вывод, что мужчина явно топит свою проблему в бокале, а она невольно может стать орудием возмездия. Наверняка здесь замешано разбитое сердце, которое ей предстоит склеить на одну ночь. Нет, эта роль не для нее. К тому же она не собирается начинать ни романа, ни романчика. Отработка очарования, которое обычно бьет без промаха, и только. — Продолжим разговор?
— О чем? — Рогозин удивленно поднял брови и посмотрел на Машу, словно увидел ее впервые. — О чем мы можем говорить здесь, в полутьме, в сигаретном дыму?
— Вы предлагаете сменить место общения? — Пожарская провела рукой по тщательно уложенным волосам.
— А вы бы согласились? — Рогозин многозначительно посмотрел на нее. — Может быть, вы захотите взять у меня интервью. Последнее время газеты что-то перестали поливать меня грязью или хвалить. Пора покончить с забвением, вы не считаете?
— Прекрасная мысль, — Маша допила кофе, достала деньги и рассчиталась с барменом. Она поднялась со стула и протянула Рогозину визитку. — Возьмите, позвоните, когда придете в себя после «отвертки».
— После чего? — Рогозин автоматически взял визитку, недоуменно глядя на Пожарскую.
— Так называется коктейль, который вы заказываете. Одним он мозги откручивает напрочь, другим — вставляет.
— Вы намекаете, что я ничего не соображаю?
— Нет. Я прямо говорю, что благодарю за приятные минуты и больше не злоупотреблю вашим вниманием, — запахнув меховое манто, она очаровательно улыбнулась.
— Вы вот так просто уйдете? — разочарованно произнес Рогозин.
— Да.
— А если я попрошу вас остаться?
— «Штирлиц, а вас я попрошу остаться…» — деланно строго произнесла Маша и звонко рассмеялась. — У нас что-то вроде восемнадцатого мгновения весны намечается?
— Обзовем так это маленькое приключение, — пьяно растягивая слова, ответил Рогозин. Он в несколько больших глотков допил содержимое своего бокала, положил в рот ломтик сыра. — Вы принимаете мое предложение?
— Какое?
— Еще по кофе и ко мне, — Рогозин почувствовал, как перед глазами все возмутительно потеряло равновесие и, кажется, он сам подвергал себя риску, желая подняться с места. Досадуя на то, что его так развезло, Дмитрий попытался улыбнуться одной из своих дежурных улыбок под названием «штурм», но реально получилась обычная самодовольная улыбка основательно подвыпившего мужчины.
— Нет, — ответила Пожарская и для убедительности покачала указательным пальчиком перед его лицом. — Я ухожу прямо сейчас.
— Останьтесь, — упрямо повторил Рогозин, разозлившись на эту пигалицу с вызывающим личиком. Он едва сдерживался, чтобы не выпалить одну из грубых, пошловатых шуточек в ее адрес. Он часто позволял себе быть несдержанным. Ему прощался и такой недостаток. Талант и известность смазывали грань, которую запрещалось преступать простым смертным. После второго бокала коктейля Дмитрий был на грани откровенной грубости и похабной тирады. И вызывающе презрительный взгляд Маши нарушил шаткое равновесие между затуманенным разумом и рвущимся наружу хамством. Кто она такая, в конце концов? Она насмехается над ним, а это никому не позволено. Он хочет ее поиметь сегодня, и она должна понимать, что отказывать не имеет права! Ему нужно расслабиться, а завтра — пусть считает себя свободной и независимой. Ей, кажется, только это в себе и нравится. Журналисточка, проныра газетная, думает, что он действительно пленился ее чертовыми глазками и сережками, которыми утыкано ее ухо. Как бы не так.
— Спасибо. Я просто хочу сохранить приятные воспоминания о сегодняшней встрече, — уже без тени улыбки ответила Маша.
— Ну и пошла ты, писака несчастная! — приблизив к ней свое лицо, медленно проговорил Рогозин. Она отшатнулась, скривившись от крепкого запаха водки, ударившего ей в нос. А Дмитрий, видя, как ей это неприятно, снова придвинулся и прошептал уже в самое ухо, обдавая его горячим дыханием: — Храни свое подставляло для более лучших времен, не больно-то и хотелось.
Пожарская поджала губы и, состроив презрительную гримасу, наотмашь ударила Рогозина по щеке. Тот пошатнулся, оперся о стойку бара и криво усмехнулся.
— Чао, Штирлиц, — уже достаточно громко сказал он. — Я понимаю, в критические дни трудно самой получить наслаждение, а альтруизмом дама, кажется, не страдает. Иди, иди. До встречи в эфире.
Маша бросила быстрый взгляд на недоумевающего бармена. Рогозин не принадлежал к числу посетителей, приход которых сулит скандал, неприятности. Сегодня происходило что-то из ряда вон выходящее. Пожарская поняла по выражению его лица, что он слышал по крайней мете последнюю реплику Рогозина. Ей захотелось врезать этому пьяному хаму еще разок, но умоляющий взгляд бармена удержал ее.
— Вот из-за таких ублюдков количество нормальных посетителей вашего бара может резко сократиться, — четко и громко произнесла Пожарская, обращаясь к нему. От возмущения она задыхалась. — Цирюльник хренов!
Повернувшись, она быстро прошла через небольшое помещение, где сидело еще несколько парочек, увлеченных собственными проблемами. Кажется, даже до Рогозина не сразу дошло, что говорилось конкретно о нем. Он поднял брови и медленно повернул голову в сторону входных дверей: Пожарская как раз закрывала их за собой. В этот момент бокал Дмитрия со звоном разбился о них, но Маша уже не оборачивалась.
На улице ей стало легче дышать. Но, сделав всего несколько вдохов, она почувствовала непреодолимое желание закурить. Дрожащими руками достала сигарету, зажигалку. Первая затяжка показалась болеутоляющей, спасительной. Уняв внутреннюю дрожь, Пожарская медленно пошла по улице. Ей было не по себе от того, что с ней так поступили. Она словно и забыла о том, что сама провоцировала Рогозина на ухаживание, хотела его внимания. Вот и доказала себе, любимой, что от нее всем мужикам нужно только одно, только одно. И чем меньше она будет витать в облаках по поводу любви и прочей чепухи, тем лучше для нее. Ей больше не нужны любовные осложнения. Хватит истории со Щеголевым. Наверняка ей еще перемоют косточки, да и ему достанется. Доброжелателей хватает — тому, кто на виду, всегда сложнее решать обычные человеческие проблемы. Всегда найдется кто-то, желающий приукрасить, добавить клубнички и тогда — держись! Маша зареклась от опрометчивых поступков. Больше никаких абортов, никаких знакомств, а всех этих существ в брюках она не допустит к своему телу еще очень долго, а в душу — никогда.
Одно из таких существ по фамилии Рогозин медленно поднял глаза на ошарашенного бармена. Вероятно, выражение его лица немного привело Дмитрия в чувство. Он почувствовал, что-то вроде досады — из всех его выходок эта была самой наглой, к тому же она произошла при свидетелях. Это обстоятельство вызывало у Рогозина недовольство. Он не думал о том, что вел себя по-свински, он просто пытался собрать разбредавшиеся в пьяной голове мысли, чтобы хоть что-то сообразить.
— Сколько с меня? — едва ворочая языком, спросил он и, не давая бармену возможности ответить, выложил на стойку несколько крупных купюр. — Этого достаточно?
— Очень много, Дмитрий Ильич, — бармен принялся отсчитывать сдачу, но Рогозин остановил его.
— Не надо сдачи, но ты ничего не видел и не слышал. Идет?
— Хорошо, Дмитрий Ильич, — поспешил согласиться бармен. — Я могу вызвать вам такси.
— Валяй, — улыбнулся Рогозин и, шумно потянув носом пропитанный запахом табака воздух, поморщился. — Вызывай, а то я скоро превращусь в пепельницу.
Такси домчало его до дома, а потом он очень долго пытался открыть входную дверь. Пока ему это удалось, он выдал весь набор матерных слов, которые только знал. Войдя в квартиру, Рогозин сорвал с себя пальто, швырнул его в сторону, обувь тоже полетела куда-то в глубь коридора. Разрушение продолжалось, а Дмитрий никак не мог остановиться. Он вошел в гостиную, понимая, что, если сейчас сядет в стоящее перед ним мягкое, глубокое кресло, никакая сила не поднимет его, а он так и не сделал того, что намеревался. Он успел напиться, нахамить журналистке, ошарашить бармена, отношение которого к нему наверняка теперь будет более осмотрительным. Дмитрий понял, что он натворил немало за эти полтора часа, а главного так и не сделал: он не позвонил Юлии. Более того, он привел себя в такое состояние, что физически не мог ничего членораздельно говорить. Непослушный язык и тупое, вяло подчиняющееся командам тело раздражали Рогозина.
Он разделся, беспорядочно разбросав одежду по дивану, креслам, кое-что соскользнуло на пол, добрался до ванной комнаты, временами опираясь о стены, открыл кран холодной воды и стал под душ. Сначала ему захотелось тут же закрыть воду и наскоро обтереться мягким махровым полотенцем. Но Рогозин сцепил зубы и продолжал стоять под потоками освежающей, отрезвляющей воды. Настал даже момент просветления, после которого Дмитрию вообще стало тошно. Он запретил себе думать о том, как вел себя последние пару часов. Он не хотел давать этому оценку. Потому что ему и без того было не по себе — такого с ним еще не бывало! Причины Рогозин тоже не собирался искать, потому что знал — единственное, что его гложет, что не дает ему покоя — ответ Юлии. Он ждал его и боялся, что она вообще забыла о том дне, когда он признался ей в любви. Он страдает, мучается, со страху напился, как свинья, а она, быть может, вспоминает о нем только когда подходит к зеркалу и видит свою новую стрижку.
Уже стуча зубами, Дмитрий упорно стоял под холодными струями душа. Он вдруг решил заболеть. Да, именно простудиться. Завтра он позвонит в салон и охрипшим голосом скажет, что не выйдет на работу.
Попросит Лену извиниться перед клиентами, пообещав, что за пару дней обязательно встанет на ноги. Эта идея понравилась Рогозину, потому что впервые за много лет ему не хотелось выходить на работу. Сейчас он физически не мог запросто общаться с людьми, улавливать их настроение. Он не хотел никого видеть и слышать. Только ее, а она не позвонит сама. Он же снова откладывал это до завтрашнего дня. Сегодня он не в форме. Создавалось впечатление, что он сознательно довел себя до такого состояния, чтобы отложить звонок.
Быстро вытершись полотенцем, Рогозин надел махровый халат и направился в спальню. Его шаг был более четким, чем несколько минут назад. Голова все еще находилась под воздействием алкоголя, которого сегодня было слишком много. Когда он вошел в комнату, первое, что бросилось ему в глаза, была огромная фотография, висевшая над его кроватью. Красивая черно-белая фотография. Два лица, прижавшиеся друг к другу, улыбаются и светятся от счастья и любви — он и мама. Дмитрий улыбнулся. Он смотрел на дорогое сердцу фото, а оно стало терять очертания, вдруг стало размытым. И только мамины глаза по-прежнему были видны четко и смотрели на него все с той же любовью и нежностью. Рогозин отвел взгляд, поборол спазм в горле. Он провел ладонью по шее, словно пытаясь так освободиться от удушья. А когда снова взглянул на фотографию, с нее на него, смеясь, смотрели глаза Юлии. Это она словно перевоплотилась в самое дорогое для него существо. Рогозин вздрогнул, закрыл глаза, тряхнул головой. Осторожно снова открыл — все было по-прежнему: он и мама. Дмитрий запрокинул голову, едва слышно застонал, упал навзничь на широкую кровать и долго не мог уснуть, не находя себе места.
— Девочка, милая моя, — прошептала Щеголева. Наташа вздрогнула и испуганно посмотрела на мать. — Ната, доченька, я хочу сказать тебе важное. Ты разбиваешь мне сердце, но я счастлива и готова терпеть эту боль, потому что люблю тебя.
— И я тебя, дорогая моя мамочка. Ты не обижаешься больше? Ты поняла нас? Ты не сердишься на Севу? — Наташа всхлипывала, не пытаясь вытирать бегущие слезы. — Он так переживает. Ты не сердишься?
— Нет, девочка, я могу только любить вас, — закрыв глаза, едва слышно произнесла Юлия.
— Спасибо тебе.
— Ну за что, милая? — Юлия открыла глаза и, встретив взгляд дочери, неожиданно спросила: — Отцу когда скажете?
— Попозже.
— Он тоже должен иметь время, чтобы смириться с вашим выбором. Не откладывай на последний день, — Юлия покачала головой. — Не представляю, как он переживет это…
— Мам, ты действительно переживаешь за него?
— Он твой отец. Он никогда не станет для меня чужим человеком. Мы не вместе, но у меня в памяти столько светлых воспоминаний. Вот вы уедете, и как ты думаешь, что будет согревать мое одиночество?.. Да, да, то, что было хорошего.
Воспоминания… Щеголева прижала пылающие щеки к прохладным ладоням дочери. Поцеловала их, возвращаясь в далекое время, когда Наташа была совсем маленькой. Тогда она. протягивала ей свои ладошки и смеялась, когда Юлия покрывала их отрывистыми поцелуями. Лев всегда говорил, что она балует девочку. Может быть, он был прав. Но теперь Щеголева была уверена, что какое бы расстояние ни разделяло ее и Наташу, у дочери останутся милые сердцу воспоминания. Память вернет ее в те мгновения, когда она чувствовала себя счастливой и защищенной, ощущая прикосновение материнских губ.
Все время, пока Рогозин не имел возможности даже слышать Щеголеву, тянулось для него невероятно медленно. Он отгонял от себя мысли об этой женщине, но они упорно возвращались, мешая ему работать, общаться с окружающими его людьми. Он понял, что его поведение стало иным, замечая взгляды и отвечая на не совсем привычные вопросы. За две недели он так извел себя, что к дню возвращения Щеголевой не мог думать ни о чем, кроме того, какой ответ она приготовила для него. Удивление и озабоченность переходили в желание выяснить состояние его здоровья:
— Как вы себя чувствуете, Дмитрий Ильич? — первой не выдержала Лена.
— Отлично, спасибо, — один из обычных рабочих дней закончился, и Рогозин собирался уходить.
Только делал он это не как всегда: сев в кресло для посетителя, он задумчиво смотрел в окно, не замечая Катюши, старательно орудовавшей веником, моющим пылесосом. Он никак не реагировал на то, что происходит вокруг. Не ответил Людмиле, попрощавшейся до завтра со всеми. Он словно окаменел, глядя на освещенную улицу. В этот момент он думал о том, что сегодня вернулась Юлия. Уже вечер, а он не нашел в себе смелости позвонить, поговорить, просто услышать голос. Он несколько раз подходил к телефону, но, постояв с трубкой в руке, трусливо отказывался от намерения. И все из-за того, что он боялся узнать ответ на интересующий его вопрос. Ждать, что она первой наберет номер его телефона, было бессмысленно.
Рогозин понимал, что у него очень мало шансов. Он начал слишком активно и этим мог испугать Щеголеву. Она смотрела на него с удивлением в их последнюю встречу. Что-то вроде жалости промелькнуло в ее лице. Нет, только не это. Ему нужна полная отдача, почти материнская привязанность, забота, любовь. «Почти» — потому что никто и никогда не сможет любить его так беззаветно, как мама. А Юлия… В ней было что-то, роднившее ее с самым дорогим для Рогозина человеком. Пока он улавливал это, несмотря на то что внешне она просто терпела его присутствие. Может быть, что-то изменится? Хотя что означают две недели, когда предстоит оставить за спиной двадцать лет брака, прошлое, в котором, по ее словам, было много хорошего. Она осталась одна не по своей инициативе — в этом случае все могло быть иначе. Вероятно, муж бросил ее. Андреева не стала распространяться на эту тему, когда он попросил его просветить. Она — настоящая подруга, никаких подробностей, ничего, что может бросить тень на Юлию. Надя оставила его в недоумении, произнеся:
— Щеголев еще пожалеет. Юлия не из тех женщин, которых можно бросить и потом не пожалеть об этом.
— У него есть шанс вернуться? — осторожно спросил Рогозин.
— По словам Юлии — нет.
— А вы что думаете?
— Прогнозы в этой области — дело неблагодарное, — уклончиво ответила Андреева.
— А у меня?
— Дмитрий, вы явление, мимо которого нельзя пройти равнодушно, но это не означает автоматического желания задержаться рядом.
— Это ваше мнение?
— Исключительно.
— Тогда остается надежда…
Вспоминая этот разговор, состоявшийся по его инициативе, Дмитрий искал и не находил очков в свою пользу. Это выбивало почву из-под ног, лишало его привычной легкости и оптимизма. Последний раз взглянув на свое отражение в зеркале, Дмитрий подмигнул ему и вышел из зала. Закрыл дверь на ключ и повесил его на небольшой стенд.
— Дмитрий Ильич? — охранник остановил Рогозина, когда тот прошел мимо, не поставив как обычно свою подпись в журнале. Это было обычной процедурой: каждый из работающих в салоне отмечал время и число, когда приходил и уходил с работы. Рогозин забыл об этом и собирался выйти из здания. Охранник остановил его, мягко придержав за рукав пальто. — Вы забыли сделать отметку в журнале.
— Да, конечно, — ответил Рогозин, спохватившись. Он виновато улыбнулся и быстро черкнул в графе свою размашистую подпись. — До завтра.
Но уже в эту минуту Дмитрий чувствовал, что не хочет возвращаться сюда. Это было с ним впервые.
Работа — его детище, его второе я, смысл существования и источник удовлетворения, сейчас отступала на второй план. Совершенно новое состояние было непривычно, и Рогозин не знал, как себя вести. Он не мог понять, как вместить себя в рамки этого отчаянно равнодушного ко всему состояния. И не нашел ничего лучшего, как приехать в один из баров, где обычно встречался с друзьями. Сегодня ему не хотелось сразу ехать домой. Он решил, что рюмка-другая обжигающей водки придаст ему смелости — способ, к которому Рогозин не прибегал никогда раньше. Почему он выбрал его в этот раз?
Узнав его, бармен расцвел в улыбке и, желая показать внимание к столь важной персоне, после короткого приветствия спросил:
— Все, как обычно? Водка с апельсиновым соком?
— Да, спасибо. Если можно, с ощутимым изменением объема, — не менее очаровательно улыбнулся Рогозин. — Мы его увеличим в два раза. Для начала.
— Понял.
Бармен профессиональными Движениями налил водку до половины стакана и быстро долил в него сок. На блюдце появилась нарезка бастурмы и сыра с тонкими ломтиками белого хлеба. Рогозин равнодушно наблюдал за отточенными движениями бармена. Получив свой привычный заказ, только со значительно увеличенной дозой спиртного, Дмитрий благодарно кивнул. Он начал отпивать небольшими глотками напиток, положив в рот маленький розовый лепесток бастурмы. Едва только он почувствовал ее острый вкус, как рядом раздался невероятно мягкий, приятный голосок.
— Кофе, пожалуйста.
И хотя слова эти были совсем обыденными, Рогозин не мог не повернуть голову в ту сторону, откуда они доносились. Он увидел очаровательную девушку лет двадцати. Ее короткие темно-русые волосы были уложены гелем в стильную прическу. Казалось, в ее облике все продумано для того, чтобы привлекать к себе внимание: волосы, открытая длинная шея, три маленькие золотые капельки, игриво покачивающиеся в нежно-розовой мочке, ярко-красные губы. Короткое меховое манто ложилось мягкими складками. Расстегнутое, оно открыло высокую грудь, обтянутую блейзером золотистого цвета. Взгляд мужчины быстро скользнул по точеному профилю, пухлым губкам, в которых появилась сигарета. Дмитрий недовольно поджал губы. Это обстоятельство не добавило девушке очков. Она бросила в сторону Рогозина оценивающий взгляд и недоуменно подняла изогнутые дуги бровей. Она заметила, что сидящий рядом мужчина чем-то в ее внешнем виде недоволен. Это настолько поразило ее, что она не удержалась от вопроса. Повернувшись к нему в пол-оборота, она выпустила в сторону резкую струю дыма.
— Вы так на меня смотрите, как будто я ваша дочь, которую вы впервые застали с сигаретой, — обращаясь к Рогозину, заметила девушка.
— Я так старо выгляжу? — возмущенно спросил Дмитрий.
— Не знаю, здесь темно, — уклончиво ответила она.
— Поднесите к моему лицу свою зажигалку и побыстрее, — отпивая из своего стакана, сказал Рогозин. Ему нравилась ситуация. Она веселила его, отвлекала от собственных мыслей.
— Что теперь вас волнует больше: женщина с сигаретой или отношение к вам самому? — хитро прищурившись, спросила девушка.
Она получила свою чашку кофе и, помешивая сахар ложечкой, продолжала смотреть на Рогозина. В какой-то момент выражение ее лица вдруг изменилось. Оно перестало быть насмешливо-надменным. Превосходство и открыто выставляемая независимость сменились недоумением. Улыбнувшись, она более добродушно посмотрела на Рогозина. Повернулась к нему, протянула маленькую ладошку:
— Мария Пожарская, — и тут же добавила: — Очень приятно, Дмитрий.
— Неужели? — Рогозин был удивлен. — Мы знакомы?
— Я делала о вас два репортажа. Один о международном конкурсе парикмахерского искусства в Париже, где наша команда заняла первое место. Это был десятиминутный сюжет по телевидению. Потом писала о вас, как о восходящей звезде, стилисте с большим будущем.
— Так вы — журналистка, — как-то вяло констатировал Дмитрий.
— Да.
— Интересно, ваши коллеги столько бреда написали обо мне. Вам за них не совестно? — поинтересовался Рогозин.
— Каждый отвечает за свои слова. У меня сложилось к вам отношение исключительно положительное, отсюда и сюжеты. Уважение к трудолюбию, таланту, упорству. В столь молодом возрасте вы добились! многого. Это нельзя не признать, — Маша откровенно кокетничала, бросая на Рогозина красноречивые взгляды.
— Ого, уже лучше. Значит, в дочки вы больше не претендуете?
— Увы.
— Прекрасно. Тогда… А что-нибудь кроме кофе вы употребляете? Могу я угостить вас?
— Нет, спасибо. Я пью очень редко. Три-четыре раза в год. Сейчас хочется выпить чашку кофе и выкурить сигаретку-другую, — очаровательно улыбнулась Маша. В какой-то момент блик цветомузыки упал на ее лицо, придавая что-то мистическое большим карим глазам и полуоткрытому рту. — Общество такой личности, как вы — это неожиданный десерт.
— С ума сойти, как все меняется, — засмеялся Рогозин. — От старца к звезде и десерту — метаморфозы!
Он не заметил, как попал под обаяние этой молодой, уверенной в себе девушки. Ему захотелось понравиться ей, произвести впечатление. Это желание возникло помимо его воли. Пожарская умело выплескивала все свое женское обаяние, заманивания очередную жертву. И хотя в планы Рогозина совершенно не входило знакомство, он медленно погружался именно в волнующее состояние предвкушения новых эмоций. Напряженность последних дней способствовала подсознательному желанию расслабиться и получить дозу адреналина, только на этот раз от положительных эмоций. Рогозин был мужчиной, в конце концов, и слишком долго он пытался забыть об этом. Взрыв чувств, связанный с появлением в его жизни Юлии, помог ему проснуться, но одновременно — погрузил в неведомую ранее пучину неуверенности и неприятного, томительного ожидания. Для Рогозина это было впервые. Он мучился от неопределенности, боясь получить банальный отказ. Такого в его жизни еще не бывало, а от Юлии, кажется, можно ожидать всего, что угодно. Она не станет притворяться. А вот откровенное восхищение и вожделение в глазах Пожарской действовало на Дмитрия опьяняюще. Его бокал с крепким напитком катастрофически пустел. И Рогозин в какой-то момент престал понимать, что больше кружит ему голову — похотливые взгляды Маши или градусы, всасывающиеся в его горячую кровь. Очередная сигарета, которую Маша прикурила, искоса поглядывая на него, вызвала у него снисходительную улыбку.
— На самом деле, меня это не касается, — медленно произнес он. — Однако мне не нравится запах сигарет и вид женщины, держащей ее в зубах.
— Понимаю и уважаю ваше мнение, но ничего не могу с собой поделать. Сигарета — то немногое, что помогает мне расслабиться.
— Вредная привычка, которая помогает. Странно звучит.
— Оставим эту тему. Бессмысленно пытаться переиначить человека в темном баре, со стаканом водки с апельсиновым соком в руке, — иронично заметила Маша.
— Удар, сшибающий с ног. Один-один.
— Без потери сознания, надеюсь?
— Безусловно.
Пожарская улыбнулась. Она почувствовала, что и этот мужчина не против продолжить знакомство, но ей это было совершенно не нужно. Она в очередной раз доказала себе, что может очаровать любого. Кажется, и этот подвыпивший именитый стилист попался. Хотя он как раз и не показатель — слишком много спиртного, слишком высокое самомнение у этой звезды парикмахерского салона. Он наверняка возомнил, что она без ума от него и готова в этот же вечер раздвинуть ножки. Маша отхлебнула остывший кофе и обратила внимание на то, что Рогозин словно потерял к ней интерес. Он безучастно рассматривал остатки напитка на дне своего бокала, не решаясь заказать еще. Бармен помог ему определиться с выбором.
— Повторить? — обратился он к Рогозину и подобострастно застыл в ожидании.
— Да, пожалуй, — Дмитрий говорил не то, что хотел, но карие глаза Маши словно гипнотизировали его и заставляли произносить не те слова.
— И часто вы сюда захаживаете? — спросила Пожарская. Она хотела выяснить для себя степень пристрастия Рогозина к горячительным напиткам.
— Последний раз я был здесь месяца два назад, — глядя на новый бокал с коктейлем, ответил Дмитрий.
— Понятно, — нараспев произнесла Маша. Она сделала вывод, что мужчина явно топит свою проблему в бокале, а она невольно может стать орудием возмездия. Наверняка здесь замешано разбитое сердце, которое ей предстоит склеить на одну ночь. Нет, эта роль не для нее. К тому же она не собирается начинать ни романа, ни романчика. Отработка очарования, которое обычно бьет без промаха, и только. — Продолжим разговор?
— О чем? — Рогозин удивленно поднял брови и посмотрел на Машу, словно увидел ее впервые. — О чем мы можем говорить здесь, в полутьме, в сигаретном дыму?
— Вы предлагаете сменить место общения? — Пожарская провела рукой по тщательно уложенным волосам.
— А вы бы согласились? — Рогозин многозначительно посмотрел на нее. — Может быть, вы захотите взять у меня интервью. Последнее время газеты что-то перестали поливать меня грязью или хвалить. Пора покончить с забвением, вы не считаете?
— Прекрасная мысль, — Маша допила кофе, достала деньги и рассчиталась с барменом. Она поднялась со стула и протянула Рогозину визитку. — Возьмите, позвоните, когда придете в себя после «отвертки».
— После чего? — Рогозин автоматически взял визитку, недоуменно глядя на Пожарскую.
— Так называется коктейль, который вы заказываете. Одним он мозги откручивает напрочь, другим — вставляет.
— Вы намекаете, что я ничего не соображаю?
— Нет. Я прямо говорю, что благодарю за приятные минуты и больше не злоупотреблю вашим вниманием, — запахнув меховое манто, она очаровательно улыбнулась.
— Вы вот так просто уйдете? — разочарованно произнес Рогозин.
— Да.
— А если я попрошу вас остаться?
— «Штирлиц, а вас я попрошу остаться…» — деланно строго произнесла Маша и звонко рассмеялась. — У нас что-то вроде восемнадцатого мгновения весны намечается?
— Обзовем так это маленькое приключение, — пьяно растягивая слова, ответил Рогозин. Он в несколько больших глотков допил содержимое своего бокала, положил в рот ломтик сыра. — Вы принимаете мое предложение?
— Какое?
— Еще по кофе и ко мне, — Рогозин почувствовал, как перед глазами все возмутительно потеряло равновесие и, кажется, он сам подвергал себя риску, желая подняться с места. Досадуя на то, что его так развезло, Дмитрий попытался улыбнуться одной из своих дежурных улыбок под названием «штурм», но реально получилась обычная самодовольная улыбка основательно подвыпившего мужчины.
— Нет, — ответила Пожарская и для убедительности покачала указательным пальчиком перед его лицом. — Я ухожу прямо сейчас.
— Останьтесь, — упрямо повторил Рогозин, разозлившись на эту пигалицу с вызывающим личиком. Он едва сдерживался, чтобы не выпалить одну из грубых, пошловатых шуточек в ее адрес. Он часто позволял себе быть несдержанным. Ему прощался и такой недостаток. Талант и известность смазывали грань, которую запрещалось преступать простым смертным. После второго бокала коктейля Дмитрий был на грани откровенной грубости и похабной тирады. И вызывающе презрительный взгляд Маши нарушил шаткое равновесие между затуманенным разумом и рвущимся наружу хамством. Кто она такая, в конце концов? Она насмехается над ним, а это никому не позволено. Он хочет ее поиметь сегодня, и она должна понимать, что отказывать не имеет права! Ему нужно расслабиться, а завтра — пусть считает себя свободной и независимой. Ей, кажется, только это в себе и нравится. Журналисточка, проныра газетная, думает, что он действительно пленился ее чертовыми глазками и сережками, которыми утыкано ее ухо. Как бы не так.
— Спасибо. Я просто хочу сохранить приятные воспоминания о сегодняшней встрече, — уже без тени улыбки ответила Маша.
— Ну и пошла ты, писака несчастная! — приблизив к ней свое лицо, медленно проговорил Рогозин. Она отшатнулась, скривившись от крепкого запаха водки, ударившего ей в нос. А Дмитрий, видя, как ей это неприятно, снова придвинулся и прошептал уже в самое ухо, обдавая его горячим дыханием: — Храни свое подставляло для более лучших времен, не больно-то и хотелось.
Пожарская поджала губы и, состроив презрительную гримасу, наотмашь ударила Рогозина по щеке. Тот пошатнулся, оперся о стойку бара и криво усмехнулся.
— Чао, Штирлиц, — уже достаточно громко сказал он. — Я понимаю, в критические дни трудно самой получить наслаждение, а альтруизмом дама, кажется, не страдает. Иди, иди. До встречи в эфире.
Маша бросила быстрый взгляд на недоумевающего бармена. Рогозин не принадлежал к числу посетителей, приход которых сулит скандал, неприятности. Сегодня происходило что-то из ряда вон выходящее. Пожарская поняла по выражению его лица, что он слышал по крайней мете последнюю реплику Рогозина. Ей захотелось врезать этому пьяному хаму еще разок, но умоляющий взгляд бармена удержал ее.
— Вот из-за таких ублюдков количество нормальных посетителей вашего бара может резко сократиться, — четко и громко произнесла Пожарская, обращаясь к нему. От возмущения она задыхалась. — Цирюльник хренов!
Повернувшись, она быстро прошла через небольшое помещение, где сидело еще несколько парочек, увлеченных собственными проблемами. Кажется, даже до Рогозина не сразу дошло, что говорилось конкретно о нем. Он поднял брови и медленно повернул голову в сторону входных дверей: Пожарская как раз закрывала их за собой. В этот момент бокал Дмитрия со звоном разбился о них, но Маша уже не оборачивалась.
На улице ей стало легче дышать. Но, сделав всего несколько вдохов, она почувствовала непреодолимое желание закурить. Дрожащими руками достала сигарету, зажигалку. Первая затяжка показалась болеутоляющей, спасительной. Уняв внутреннюю дрожь, Пожарская медленно пошла по улице. Ей было не по себе от того, что с ней так поступили. Она словно и забыла о том, что сама провоцировала Рогозина на ухаживание, хотела его внимания. Вот и доказала себе, любимой, что от нее всем мужикам нужно только одно, только одно. И чем меньше она будет витать в облаках по поводу любви и прочей чепухи, тем лучше для нее. Ей больше не нужны любовные осложнения. Хватит истории со Щеголевым. Наверняка ей еще перемоют косточки, да и ему достанется. Доброжелателей хватает — тому, кто на виду, всегда сложнее решать обычные человеческие проблемы. Всегда найдется кто-то, желающий приукрасить, добавить клубнички и тогда — держись! Маша зареклась от опрометчивых поступков. Больше никаких абортов, никаких знакомств, а всех этих существ в брюках она не допустит к своему телу еще очень долго, а в душу — никогда.
Одно из таких существ по фамилии Рогозин медленно поднял глаза на ошарашенного бармена. Вероятно, выражение его лица немного привело Дмитрия в чувство. Он почувствовал, что-то вроде досады — из всех его выходок эта была самой наглой, к тому же она произошла при свидетелях. Это обстоятельство вызывало у Рогозина недовольство. Он не думал о том, что вел себя по-свински, он просто пытался собрать разбредавшиеся в пьяной голове мысли, чтобы хоть что-то сообразить.
— Сколько с меня? — едва ворочая языком, спросил он и, не давая бармену возможности ответить, выложил на стойку несколько крупных купюр. — Этого достаточно?
— Очень много, Дмитрий Ильич, — бармен принялся отсчитывать сдачу, но Рогозин остановил его.
— Не надо сдачи, но ты ничего не видел и не слышал. Идет?
— Хорошо, Дмитрий Ильич, — поспешил согласиться бармен. — Я могу вызвать вам такси.
— Валяй, — улыбнулся Рогозин и, шумно потянув носом пропитанный запахом табака воздух, поморщился. — Вызывай, а то я скоро превращусь в пепельницу.
Такси домчало его до дома, а потом он очень долго пытался открыть входную дверь. Пока ему это удалось, он выдал весь набор матерных слов, которые только знал. Войдя в квартиру, Рогозин сорвал с себя пальто, швырнул его в сторону, обувь тоже полетела куда-то в глубь коридора. Разрушение продолжалось, а Дмитрий никак не мог остановиться. Он вошел в гостиную, понимая, что, если сейчас сядет в стоящее перед ним мягкое, глубокое кресло, никакая сила не поднимет его, а он так и не сделал того, что намеревался. Он успел напиться, нахамить журналистке, ошарашить бармена, отношение которого к нему наверняка теперь будет более осмотрительным. Дмитрий понял, что он натворил немало за эти полтора часа, а главного так и не сделал: он не позвонил Юлии. Более того, он привел себя в такое состояние, что физически не мог ничего членораздельно говорить. Непослушный язык и тупое, вяло подчиняющееся командам тело раздражали Рогозина.
Он разделся, беспорядочно разбросав одежду по дивану, креслам, кое-что соскользнуло на пол, добрался до ванной комнаты, временами опираясь о стены, открыл кран холодной воды и стал под душ. Сначала ему захотелось тут же закрыть воду и наскоро обтереться мягким махровым полотенцем. Но Рогозин сцепил зубы и продолжал стоять под потоками освежающей, отрезвляющей воды. Настал даже момент просветления, после которого Дмитрию вообще стало тошно. Он запретил себе думать о том, как вел себя последние пару часов. Он не хотел давать этому оценку. Потому что ему и без того было не по себе — такого с ним еще не бывало! Причины Рогозин тоже не собирался искать, потому что знал — единственное, что его гложет, что не дает ему покоя — ответ Юлии. Он ждал его и боялся, что она вообще забыла о том дне, когда он признался ей в любви. Он страдает, мучается, со страху напился, как свинья, а она, быть может, вспоминает о нем только когда подходит к зеркалу и видит свою новую стрижку.
Уже стуча зубами, Дмитрий упорно стоял под холодными струями душа. Он вдруг решил заболеть. Да, именно простудиться. Завтра он позвонит в салон и охрипшим голосом скажет, что не выйдет на работу.
Попросит Лену извиниться перед клиентами, пообещав, что за пару дней обязательно встанет на ноги. Эта идея понравилась Рогозину, потому что впервые за много лет ему не хотелось выходить на работу. Сейчас он физически не мог запросто общаться с людьми, улавливать их настроение. Он не хотел никого видеть и слышать. Только ее, а она не позвонит сама. Он же снова откладывал это до завтрашнего дня. Сегодня он не в форме. Создавалось впечатление, что он сознательно довел себя до такого состояния, чтобы отложить звонок.
Быстро вытершись полотенцем, Рогозин надел махровый халат и направился в спальню. Его шаг был более четким, чем несколько минут назад. Голова все еще находилась под воздействием алкоголя, которого сегодня было слишком много. Когда он вошел в комнату, первое, что бросилось ему в глаза, была огромная фотография, висевшая над его кроватью. Красивая черно-белая фотография. Два лица, прижавшиеся друг к другу, улыбаются и светятся от счастья и любви — он и мама. Дмитрий улыбнулся. Он смотрел на дорогое сердцу фото, а оно стало терять очертания, вдруг стало размытым. И только мамины глаза по-прежнему были видны четко и смотрели на него все с той же любовью и нежностью. Рогозин отвел взгляд, поборол спазм в горле. Он провел ладонью по шее, словно пытаясь так освободиться от удушья. А когда снова взглянул на фотографию, с нее на него, смеясь, смотрели глаза Юлии. Это она словно перевоплотилась в самое дорогое для него существо. Рогозин вздрогнул, закрыл глаза, тряхнул головой. Осторожно снова открыл — все было по-прежнему: он и мама. Дмитрий запрокинул голову, едва слышно застонал, упал навзничь на широкую кровать и долго не мог уснуть, не находя себе места.