Рощина Наталия. В двух шагах от рая

   Юлия открывала входную дверь, когда зазвонил телефон. Она быстро сняла обувь и вбежала в гостиную. Подняв трубку, услышала длинный гудок — на том конце провода не дождались. Щеголева не стала обременять себя догадками, решив, что перезвонят, если нужно. Она вернулась в коридор за сумкой, которую второпях оставила на полу. На кухне выгрузила из нее продукты и включила чайник. Это был последний день перед выходом на работу. Предполагая, что работы скопилось много, Юлия сделала покупки на неделю. Потом не будет времени на беготню по рынку, магазинам. К тому же Наташа нуждалась в ее помощи, а на это тоже требовалось и время и силы. Уже было такое, когда она возвращалась домой со сдобной булкой, купленной в ближайшем хлебном киоске. Это повторялось не один раз. Не самую полезную для организма еду Юлия употребляла исключительно из-за цейтнота. Теперь она решила, что пришла пора заботиться о себе. Заботиться хотя бы для того, чтобы не свалиться с ног, чтобы быть полезной дочери и внуку. К тому же Надежда ежедневно ненавязчиво проводила психологическую обработку, что возымело действие. Щеголева знала, что подруга при желании сможет уговорить ее на что угодно. Она даже шутила по этому поводу:
   — Слава богу, что тебе не пришло в голову что-нибудь криминальное. Уверена, что ты и на это смогла бы меня сагитировать.
   Сейчас все разговоры с Андреевой сводились к трем темам, плавно вытекающим одна из другой: отъезд детей, внимание к себе, устройство личной жизни — то есть планы относительно Рогозина. Последнее вызывало у Юлии двойственное чувство. Она даже Наде не рассказала о последнем разговоре с Дмитрием. Она не смогла поделиться с подругой тем, что произошло в день ее отъезда. К его предложению руки и сердца она отнеслась как к временному помутнению рассудка — фантазия творческого человека разгулялась. Щеголева только так воспринимала восторженные взгляды и слова Рогозина, боясь признаться себе, что благодарна ему за эти мгновения. Юлия была уверена, что двух недель будет вполне достаточно для того, чтобы страсти поутихли, и все стало на свои места. К тому же после сообщения Наташи все мысли Юлии были далеки от романтических приключений, которые сулило продолжение знакомства с Рогозиным. Сейчас Щего-лева уже находилась не в шоке и не в панике, но в состоянии очень нестабильном. Вот уже три дня, как она жила с перспективой новых жизненных обстоятельств. Юлия то начинала плакать, представляя последний день прощания с дочерью, внуком, то впадала в лихорадочное возбуждение от фантазий на тему благополучного бизнеса Севы в Штатах. Она искала опору, на которую можно было бы опереться и прожить это нелегкое время, но никто, кроме Нади, не предлагал ей свое плечо. Женя Котова в последнее время в основном звонила по телефону, справлялась о здоровье, настроении, но зачастую это звучало как разговор врача и больного. Только Надя сердечно и добросовестно звонила, приезжала, тормошила, была рядом. Она пропускала через себя все тревоги и печали Юлии, что могла себе позволить только настоящая подруга. Щеголева не чувствовала себя такой одинокой и потерянной, зная, что Надя в любой момент окажется рядом. Иногда Юлии казалось, что она поступает эгоистично, нечестно, но пользовалась привилегией, которую дает истинная дружба.
   Сегодня Надя с мужем были приглашены на торжество. Юлия знала, что впереди у нее свободный от всего вечер. Наташа сказала, что они поедут к родителям Севы. Они предпочитали не вмешиваться в процесс воспитания малыша, помогая по мере возможностей молодым родителям материально. Для этого они обычно приглашали Севу к себе, а теперь, когда малыш немного подрос, его можно было брать с собой. Сева хорошо водил машину, дорога к родителям занимала ровно пятнадцать минут. Пока малыша нужно было кормить каждые три часа, время бежало невероятно быстро. Наташе казалось, что только уложила сытого и довольного Андрюшу, только справилась с какими-то делами, а уже пора готовиться к очередному кормлению. Поэтому на визит к бабушке и дедушке выделялось чуть больше часа. Севе это не нравилось. Он видел, как Юлия переживает, отдает всю себя, заботится об Андрюше. Он невольно сравнивал это с телефонными звонками своих родителей, их нечастым появлением у внука. Они придерживались политики невмешательства. Объясняли это двумя причинами: желанием не мешать и необходимостью дать прочувствовать молодым родителям всю ответственность за малыша. Они сказали однажды, что в свое время справлялись со всеми трудностями сами. Приводили еще массу примеров, когда трудности сплачивали семью или разрушали ее. Сева с недовольством слушал такие разговоры. Ему становилось просто стыдно за то, что его родители открещиваются от самой элементарной заботы о внуке. Наташа не пыталась о чем-то просить их, просто принимала все, как есть. Ей приходилось успокаивать мужа, который выходил из себя после каждого звонка родителей.
   — Ну что ты нервничаешь? — она пыталась успокоить его. — Это твои родители и они такие.
   Сева отмалчивался. Он был благодарен Наташе за то, что она не устраивала сцен, не сравнивала отношение своей матери к внуку с каким-то непонятным отчуждением со стороны его родителей. И сегодняшняя поездка сулила ему неприятные минуты. Сева боялся признаться себе, что испытывал только раздражение и желание поскорее покинуть родительский дом. Очередной визит вежливости, очередное притворство — Всеволод ожидал его, наблюдая за полным спокойствием Наташи. С некоторых пор ему казалось, что она старше, мудрее — настолько верной была ее реакция на все то, что происходило в их семье с появлением Андрюши. Правда, ее спокойствие в немалой степени зависело от матери — Юлия всегда была готова прийти на помощь, а это вселяло в молодую, неопытную маму уверенность.
   Но сегодня от Юлии не требовалось никакого участия. Как всегда, созвонившись с ней утром, Наташа сказала, чтобы та занялась своими делами.
   — Мы едем в гости к родителям Севы. Удели внимание себе, пожалуйста. Я все понимаю, мамуль. Сегодня — последнее воскресенье перед твоим выходом на работу. Ты займись холодильником и домом. Наверняка в агентстве тебя ждет аврал, так что лучше сделай это сегодня. Не откладывай, прошу тебя. В твоем возрасте нужно правильно питаться.
   — В любом возрасте нужно правильно питаться.
   — Ты обиделась?
   — Ни в коем случае.
   — Тогда до связи, — сказала Наташа. — Мы тебя целуем. Вечером после возвращения от родителей Севы я позвоню.
   — Договорились, милая. Целуй Андрюшу.
   — Пока.
   Юлия вдруг подумала, что сорвавшийся телефонный звонок — это Наташа. Может быть, она все-таки хотела ее о чем-то попросить. Теперь, когда вопрос об отъезде был делом времени, Щеголевой было важно выполнять любую самую мало-мальскую просьбу детей. Юлия уже подошла к телефону, чтобы набрать номер дочери, когда телефон снова зазвонил.
   — Алло! — она поспешно сняла трубку.
   — Здравствуй, Юля.
   Она узнала голос Щеголева и почувствовала, как сердце куда-то упало, сорвавшись со своего места. Оно сжалось, словно ища спасения, неожиданно замерло и, воспользовавшись этим, Юлия постаралась ответить как можно спокойнее:
   — Здравствуй, Лева.
   — Как чувствуешь себя? Как отдохнула? — он говорил ровным, бесстрастным голосом, как будто тщательно следил за тем, чтобы не прорвалась ни одна искренняя нотка. И это как нельзя лучше подчеркивало его волнение.
   — Спасибо. Отдохнула прекрасно. Такая красота. Жаль, что все так поздно и теперь не известно, повторится ли это когда-нибудь, — она не могла спрятать грусть.
   — Ты всегда говорила, что стоит чего-то очень захотеть и это обязательно получится.
   — Да, говорила… — возникла пауза, во время которой Юлия пыталась понять, зачем он позвонил.
   Последний раз они разговаривали в день ее рождения. Он тоже казался потерянным, подавленным, но тогда его слова звучали по-другому. Она запретила себе думать о том, как ему живется. Она не знала ни имени, ни развития отношений Щеголева с той, что пыталась стать для него спутницей. Юлия не пыталась ничего разузнавать, прерывая тех, кто стремился донести до нее какую-то информацию. Она предпочла ничего не знать о новой жизни Щеголева. Она не желала ему ни плохого, ни хорошего, загружая себя чем угодно, только бы мысли не возвращали ее к разрыву.
   — Юля, я вот почему звоню… — прервал ее размышления Лев и снова запнулся.
   — Да, я слушаю.
   — Я не отрываю тебя от дел? Могу перезвонить в другое время.
   — Нет-нет, я слушаю. Все в порядке, — эта подчеркнутая вежливость разъединяла их больше, чем откровенная грубость, которую иногда могут позволить себе близкие люди.
   — Так вот, я сегодня узнал, что Наташа и Сева… Узнал, что они уезжают. Я не знаю, как быть. Это так неожиданно. Ты знала?
   — Раньше — нет. Они преподнесли мне вторую часть своего подарка в первый же день моего возвращения домой. Положительные эмоции перед информацией, которая способна тебя раздавить. Своеобразный способ, надо отдать им должное, — Юлия шумно выдохнула, справляясь с вырывающимся из груди сердцем. — Теперь и ты в курсе.
   — Это уже без обсуждения?
   — Да, они давно все решили. Нас поставили перед фактом.
   — Дожили до времен, когда от нас ничего не зависит, значит? — голос Щеголева дрожал от негодования. — Это все Каратов. Его маниакальная страсть к компьютерам достигла апогея. Ему уже тесно здесь, нужны Штаты!
   — Сева — талантливый программист. Он наверняка получит там хорошую работу.
   — Ты так легко смирилась, как странно.
   — В последнее время я только это и делаю, — двусмысленно произнесла Щеголева. — Я не собираюсь обсуждать с тобой свои переживания. Ты позвонил для чего? Для того, чтобы упрекать меня в черствости? — Юлия возмущенно сдвинула брови, поднялась.
   — Я не собирался обижать тебя, честное слово, — Щеголев устало провел ладонью по лицу.
   — Тогда зачем?
   — Мне плохо, Юля, — неожиданно выдохнул Щеголев.
   Он презирал себя за то, что позволил этим словам сорваться с языка. Ему действительно было невероятно тяжело. С тех пор как он переселился к родителям, жизнь потеряла для него всякий интерес. Он не мог уважать себя, а для мужчины нет ничего страшнее, чем потерять себя как личность. И никакие регалии, которых никто не мог отменить, не были в силах изменить то глубокое презрение, которое он к себе испытывал. Он сам враз переиначил свою устоявшуюся, вполне устраивавшую его жизнь. Он спрашивал себя, что на него нашло тогда? Зачем понадобился роман с этой девчонкой, оказавшейся способной растоптать любого, кто перестанет ей быть интересным. Наверняка он не первая ее жертва, но осознание этого не приносило облегчения. Она раздавила его, перешагнула и с гордо поднятой головой двигается дальше. Она совсем не та, за которую он ее принял тогда, в самом начале их знакомства. Она умело применила свою тактику завоевания. Щеголев попался. И теперь он чувствовал себя совершенно разбитым, никому не нужным, словно осиротевшим без Юлии и семьи. А сообщение Наташи вообще лишило его надежд на будущее. У него просто не могло быть будущего, если дочь и внук улетят за тысячи километров. Где и в чем он будет черпать силы и смысл жизни? Работа с некоторых пор перестала всецело владеть его мыслями. Она потеряла первоочередное место, как это было раньше. В той, преданной им жизни, когда все вращалось вокруг него, он знал, что его успехов ждет Юлия, что им будет гордиться Наташа, а сейчас словно и не нужно было оставаться на таком высоком уровне. Щеголев даже подумывал о том, чтобы уйти с директорского поста. Правда, это было в самые невыносимые минуты отчаяния, когда он не видел смысла двигаться вперед. И их становилось все больше. Он чувствовал себя канатоходцем, который идет по тонкому канату, протянутому на очень большой высоте. Он идет и видит, что узел медленно развязывается. Еще пару шагов — и он полетит вниз. Его уже ничто не спасет.
   И зачем он позвонил Юлии? Как жестоко с его стороны ожидать поддержки именно от нее. От той, которую он без сожаления забыл на время. А теперь терзается, понимая, что, потеряв ее, лишил себя главного — смысла, любви, самой жизни.
   — Почему ты говоришь об этом со мной? — искренне удивилась Юлия.
   — Больше не с кем.
   — Что это значит?
   — Все кончено. Я порвал заранее обреченную на неудачу связь. Это была глупость. Непростительное легкомыслие.
   — Что? — Юлия тяжело задышала. — Я думала, что у тебя все слишком серьезно, иначе ты бы не смог так просто уйти. А оказывается, это была связь? Каприз, влечение самца к новому, романтичному времяпрепровождению. Так скоро надоело, странно. Как это не похоже на тебя.
   — Не суди меня строго. Я давно вынес себе самый строгий приговор.
   — И что же означает твоя просьба о помощи? Ведь ты позвонил, чтобы я утешала тебя. Это что — последнее желание приговоренного?
   — Считай, что так, — тихо ответил Щеголев. Ему стало душно в просторном кабинете. Он поднялся, включил кондиционер, ожидая поскорее почувствовать освежающие потоки воздуха. Как она правильно подметила — приговоренного. Он давно ощущает себя именно в таком состоянии.
   — Нет, Щеголев. Я не стану гладить тебя по голове. Ты жестокий и эгоистичный мужчина, которого я создала собственноручно. Ты посмел обидеть, предать меня, наши чувства, а вслед за этим протягиваешь руки. Я должна согреть их? Я не приму твоей протянутой руки. Это означает наступить на горло собственному достоинству, — Юлия волновалась, но говорила лишь то, что считала нужным, а не то, что хотела на самом деле. Она была рада слышать голос Щеголева. Рада настолько, что и сама не ожидала. И его сообщение о своей свободе тоже воспринималось двояко — не радость, не равнодушие, что-то среднее. В глубине души она жалела Льва, но никак не хотела показать это. — Ты остался один и тебе тяжело. Я понимаю тебя. О, как я тебя понимаю! Только ты провел со своей любовью около года, а я — двадцать лет. Не желаю тебе ощутить той пустоты, с которой борюсь я.
   — Ты говоришь «борешься»? — Лев оживился. Он повернул к себе фотографию, которая давно стояла на его рабочем столе. Юлия и Наташа, улыбаясь, смотрели на него, и эта улыбка останавливала бег времени. И тогда Щеголев позволил себе мечтать. — Может быть, это означает, что у нас не все потеряно?
   — Нет, Лева. Я ведь говорила, что ты захочешь вернуться.
   — Я помню.
   — И еще я говорила, что больше не приму тебя.
   — И это помню, — мечта погасла, едва засверкав. Щеголев закрыл глаза.
   — Тогда не будем больше возвращаться к этому. Каждый остается со своими воспоминаниями. Мы стали друг для друга воспоминанием, пойми. И только Наташа делала нас реальными. Скоро она уедет и увезет с собой последнюю нить, которая связывала нас. Она и Андрюша.
   — А может быть, наоборот, Юля! Они уедут, и нам будет легче все переосмыслить. Никто не посмеет нас упрекнуть в том, что мы это делаем ради детей. К черту мнение друзей, детей — важно только то, что мы чувствуем! Для себя, ведь мы можем попробовать для себя! — Щеголев цеплялся за последний шанс. Если сейчас она скажет «нет» — все кончено. — Юля, я умоляю тебя дать мне возможность загладить свою вину. Какая идиотская фраза, словно можно разгладить, как складочки на рубашке, рубцы, образовавшиеся в душе…
   — Ой, как скучно, Лева. Во что ты решил превратить нашу жизнь: в твое постоянное уничижение и мою всепрощенческую благосклонность? Это не для нас. Разве ты забыл, как это было у нас? Я не могу…
   — Юля!
   — Не надо, Лева… Мне кажется, что я уже тысячу лет одна. Я первый новый год встречала в одиночестве. Две тысячи первый год, а я была одна и слышала, как на улице веселые, шумные компании поют песни, смеются. Я в одиночестве пила шампанское и смотрела в окно на сверкающие огни елки вдалеке на площади. А когда били куранты, я не загадала ни одного желания. Не знаю почему… Ты еще не испытал этого, правда? Ужасное состояние. Праздник, который с детства был одним из самых дорогих дней, превращается в муку. День рождения — обременительная обязанность. Все тщетно, потому что потеряна опора, вера, надежда. Это мой ответ. Я не желаю тебе зла, я не радуюсь тому, что твоя попытка стать счастливым ни к чему не привела. Я не сказала о тебе ни единого дурного слова никому, но, ради бога, оставь меня в покое.
   — Никогда не говори никогда…
   — Избито, но умно — не спорю. Однако сердцу не прикажешь — тоже не я придумала, — Юлия не могла говорить по-другому. Он должен прочувствовать каплю той горечи, которая досталась ей.
   — Прости. Действительно глупо. Настолько глупо, насколько безвыходно мое существование в теперешнем состоянии. Мне жаль, Юля. С тобой я был в двух шагах от рая — ты всегда была рядом, ты всегда направляла меня. И за что мне было отмерено столько счастья?.. Ты права, слишком поздно… Я люблю тебя.
   — Ты говоришь таким странным тоном.
   — Это уже не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. Я устал, — сказал Щеголев и прервал разговор. У него не осталось ни слов, ни сил продолжать его.
   Юлия услышала гудки и почувствовала, что все тело ее обмякло. Оно превратилось в одну большую атрофированную мышцу, которую трудно заставить двигаться. Она как-то оказалась на диване, а еще через мгновение сознание покинуло ее. Организм включил систему самосохранения, только так справляясь с очередным стрессом. Придя в себя, Юлия медленно открыла глаза. На душе было тяжело. Разговор со Щеголевым, его последние слова все еще звучали в голове. Юлия поняла, что он на краю. Как она тогда… И больше всего она боялась, что ее отказ подтолкнет его к непоправимому. Ведь ему горько не столько оттого, что не удался роман, сколько от того, что все пути назад отрезаны. Они сожжены ее ответом, ее реакцией на его крик. Ведь это был крик! Щеголев никогда не позволял себе быть слабым, а сегодня он не скрывал того, что чувствует себя именно таким.
   «Господи, что же с тобой произошло, Лева? — Юлия не заметила, что плачет. Она поняла это, только когда глаза снова перестали видеть окружающие предметы. Столько боли скопилось внутри, она снова искала выход.
   «Лева, Лева, зачем ты снова тревожишь меня? Ты хочешь получить покой, лишив меня права уважать себя. Значит, я должна все простить, все забыть, все начать сначала? Но неужели это возможно? Сейчас я не чувствую себя способной на это. Я вообще перестала что-либо понимать. И отъезд Наташи так не вовремя…» — Одна мысль сменяла другую, а Юлия никак не могла найти ту, что поможет ей правильно оценить положение. Не разрешив себе сразу же позвонить Наде, Щеголева кусала губы, глядя вперед и ничего не видя. Она должна сама разобраться со своими проблемами.
   Прошло еще время, а Юлия оставалась полностью погруженной в состояние безысходности. Каждая минута длилась вечность. Щеголева взглянула на часы — стрелка монотонно двигалась по кругу, усиливая панику в душе женщины. Он чувствовал себя вправе снова возникать на ее пути. Как будто он знал, что она не сможет отказать. Лев не оставлял ей выбора. Она никогда не простит себе, если с ним что-нибудь случится. И, решительно поднявшись, Юля подошла к телефону, набрала рабочий номер Щеголева.
   — Приемная директора, — Юлия сразу узнала звонкий голос референта мужа.
   — Добрый день, Светлана Григорьевна.
   — Добрый день, Юлия Сергеевна, — профессиональная память на голоса не подвела опытного секретаря.
   — Могу я поговорить со Львом Николаевичем?
   — Минутку, — в трубке повисла тишина. Юлия покусывала губы, лихорадочно соображая, что сейчас скажет. Какими будут ее слова? Они должны быть запоминающимися, необходимыми, которых она не могла не сказать. Лева все поймет. Хотя что «все»? Юлия совсем запуталась. На самом деле она хотела для начала услышать его. Желала убедиться, что с ним все в порядке. Его срывающийся, полный отчаяния голос до сих пор стоял у нее в ушах. — Соединяю, Юлия Сергеевна.
   — Алло, — он уже знал, что звонит она, и ответил осторожно, напряженно вслушиваясь в еще не прерванную тишину. — Алло, я слушаю.
   — Лева? — голова отказывается думать, эмоции хлещут через край. Щеголева перестала понимать саму себя.
   — Да, я слушаю тебя. Что, Юленька? — ему так приятно произносить ее имя.
   — Скажи честно, что за фотография стоит у тебя сейчас на столе? — она не знала, откуда возник этот вопрос. Только задав его, вспомнила, что это тревожило ее и в день рождения, когда Щеголев звонил с поздравлениями. Сейчас это было так важно. Она не могла забыть свое состояние, когда иступленно порвала дома все фотографии, которые попадались ей на глаза.
   — Фотография? — он не был удивлен. Лев взял фото, которое недавно облачил в стильную рамочку, поднес ближе, словно видел его впервые. — Ты и Тата. Это еще из моей настоящей жизни. Вы улыбаетесь и любите меня.
   — А ты?
   — А я всегда начинаю рабочий день с того, что какое-то время общаюсь с вами.
   — Всегда?
   — Особенно в последнее время. Так я не чувствовал себя вычеркнутым…
   — Бред какой-то, — тяжело выдавила из себя Юлия.
   — Что именно?
   — Я хочу сказать, что тебя никогда не вычеркивали. Я — просто была в отчаянии, а Наташе я не дала совершить этой ошибки.
   — Как тебя понимать? — Щеголев встал, ослабил узел галстука, который вдруг впился в его шею.
   — Я не знаю, сама не знаю. Не торопи меня — это единственное, о чем я тебя прошу…
   — Конечно, — Щеголев ощутил, как в груди что-то оторвалось и стремительно полетело ввысь. Словно сильный удар, но от него не хочется отклоняться. — Скажи еще что-нибудь.
   — Мне тяжело говорить еще что-либо. Я и так медленно, осознанно наступаю на свое самолюбие, гордыню. Это все кажется ничтожным в сравнении с трагедией, которая может произойти.
   — Гордыню? Ты просто великодушно спасаешь меня? Все-таки решаешься протянуть руку, вопреки своим истинным чувствам, вопреки своему желанию. Ты не хочешь получить еще один комплекс — вины за то, что я оказался слаб. Пожизненная вина, которая не даст тебе начать новую жизнь. Ты ведь уже жила этой новой жизнью, а я снова появился на горизонте. Я правильно понял? — Щеголев не знал, радоваться ему или снова впадать в то безнадежное состояние, которое полностью уничтожало его. — Нет, только не жалость.
   Я думал, что приму все, лишь бы все стало, как прежде. Но… Ты никогда не простишь себе того, что позвонила, что остановила меня…
   — Все-таки остановила, значит, я все сделала правильно.
   — Черта с два!
   — Смерть не решает проблемы, она порождает новые. Понимаешь?
   — Да, — Щеголев чувствовал себя опустошенным, вывернутым на изнанку.
   — Мы встретимся как-нибудь и поговорим не по телефону.
   — Как-нибудь, — повторил он, как заклинание. — Ничего определенного, но уже что-то.
   — Тогда, я спокойно кладу трубку. До встречи.
   — До встречи.
   Юлия нажала кнопку, закрыла глаза. Она пыталась снова быть той молодой, по уши влюбленной в Щего-лева девушкой, которая восхищенно наблюдала за ним со стороны, а потом смогла привлечь его внимание и создать с ним семью. Она совершила еще одно путешествие в незабываемые дни их совместной жизни: свадьба, рождение Наташи, защита диссертаций, выпускной дочери, назначение Щеголева на должность директора института, сватовство Севы, свадьба Наташи, рождение Андрюши. Пожалуй, это основные, а сколько их было на самом деле? Достаточно для короткого века, отмеренного человеку. Юлии стало горько от сознания того, что все это в прошлом. Оно теперь кажется таким прекрасным. Забылись бесконечные бессонные ночи у постели болезненной дочки, извечное недовольство Льва, конфликты с его родителями, проблемы на работе. Все это казалось не таким уж мрачным — просто череда жизненных обстоятельств, переход цвета от белого к черному, полосы, полосы. Сколько их было? Сколько будет? Щеголева зашла на кухню и достала из шкафчика банку с кофе. Рука потянулась к кнопке электрического чайника. Сейчас она заварит себе этот любимый Щеголевым напиток и словно несколько минут побудет на его месте. Она постарается ощутить удовольствие, которое испытывал он, осторожно отпивая обжигающий напиток. Юлия усмехнулась, подумав, как бы он удивился, застав ее за таким занятием. Пожалуй, это хорошо, что они еще могут удивлять друг друга. Это значит, что все возможно.
   Пусть пройдет немного времени. Ко всему нужно привыкнуть, отбросить эмоции и ощутить себя такой же спокойной, уравновешенной, как песочные часы. Что бы ни происходило, песок в них сыплется с определенной скоростью, отсчитывая минуты, складывая их в месяцы, годы. Юлия добавила в чашку сахар — кофе должен быть обжигающим и сладким. Кажется, ей начинает нравиться этот непривычный вкус. Замечательно, может быть, настанет время, когда они будут вместе смотреть ночной канал, не в состоянии заснуть после чашки крепкого кофе — бессонница, которая будет делать их ближе, роднее.
   Надя поняла, что в отношениях между Юлией и Рогозиным ровным счетом ничего не происходит. Щеголева уже несколько дней как вернулась с горнолыжного курорта, но ни словом не обмолвилась о том, что общалась с Дмитрием. Она отмахивалась от вопросов подруги, как от назойливого комара.
   — Отстань, Надюша, — миролюбиво отвечала Юлия. — Прекрати устраивать мою личную жизнь. Я сама разберусь, какой курс выбрать. Пожалуйста, не суетись, потому что никто, кроме меня, не знает, что для меня лучше. К тому же твой протеже пропал. Слава богу, пропал. Это было минутным затмением. Как ты не можешь понять?