Страница:
— Я тоже так думаю, — согласился Валерий. — Вероятно, тут имеет значение и состав этих камней, и их необычная форма. И я даже, кажется, знаю, как нам проверить свои предположения.
Он снял куртку и поднял ее над камнями. На противоположном берегу часть микробов исчезла, вместо них появилось черное окно — отображение куртки.
— А теперь надо заснять эти камни и отбить от них образцы для лаборатории.
…Когда через несколько недель участники экспедиции вышли из здания лаборатории университета, где полностью подтвердились их предположения, настроение у них было разное.
Перед глазами Пети в оранжевом свете витало видение огромного зала, цветы в девичьих руках, восхищенные взгляды и шепот: «Какой смельчак! Кто бы подумал!» Олег радовался за друзей и за свою мать, которая будет показывать газету соседям и говорить: «А вот про моего сына.
Аркадий вспоминал данные анализов. Под воздействием солнечной энергии оранжевые камни излучали частицы. Длина волн частиц была в несколько раз меньше длины рентгеновских лучей и измерялась десятыми долями ангстрема [2].
Причем эти волны не поглощались, а отражались предметами, чем и объяснялась их относительная безвредность для организмов.
Встречая что-нибудь новое, Аркадий не успокаивался, пока не находил ему практического применения. И сейчас он думал о сверхмощных микроскопах, в которых предмет будет освещаться лучами оранжевых камней.
И только Валерий, руководитель экспедиции, уже не думал о разгаданной загадке. Она потеряла для него интерес. Впереди были новые загадки, и он готов был устремиться к ним.
ВТОРОЕ ИСПЫТАНИЕ
Может быть, ему почудилось? Но диктор повторил:
— Вместо Владимира Бредько на беговую дорожку выйдет неоднократный чемпион Европы Всеволод Левицкий…
Совпадение имени, фамилии и почетного звания?
В напряженных глазах Дрю Карлсона появилась легкая резь, и он на миг закрыл их. Надо взять себя в руки волнение перед дальней дистанцией — плохой помощник.
На стартовой дорожке появился высокий, чуть сутуловатый человек. Он остановился неподалеку. Дрю пристально посмотрел на него.
Да, он все такой же, как и два года назад в Риме. Смуглая гладкая кожа, румянец, выпуклая неширокая грудь чуть вздымается в такт дыханию.
Точно такой же, а должен быть совсем другим…
«Спокойствие!» — приказал себе Дрю, пытаясь остановить нахлынувшие мысли. Ему удалось это всего на не-сколько секунд. А затем знакомым движением русский стайер поднял руку ко лбу, и у Дрю в голове словно закрутилась кинолента. Быстро-быстро понеслись кадры воспоминаний…
…Рим. Стайеру Левицкому вручают золотую медаль, а Дрю, занявший лишь восьмое место, с плохо скрытой за-вистью наблюдает за ним.
…Едкий горячий дым вползает в глаза, рот, нос. Когда огонь доберется до кормы, вспыхнет нефть.
— В первом отсеке незастрахованный груз! — истошно вопит капитан. — Пять тысяч долларов премии тому, кто спасет его!
Матросы бросаются к первому отсеку. Гейнц сбивает с ног Дрю, прорывается первым. Дрю встает и бежит за ннм.
Пять тысяч — можно будет жениться на Луизе.
Гейнц тащит большущий ящик. Что в нем — никто не знает, кроме капитана.
И кому какое дело! Пять тысяч — это главное.
Дрю хватает второй ящик. Его пробуют оттолкнуть, но помогают огонь и дым. Противники не выдерживают, поспешно выбираются на палубу. Дрю тоже приходится трудно. Выручает спортивная закалка. Он вытаскивает ящик на палубу, но до шлюпок еще далеко.
Выскочивший из рубки радист орет во все горло:
— Держись, ребята! Русские китобои идут на помощь!
Огонь и дым, красное и черное постепенно вытесняют все другие цвета.
Три шлюпки причаливают к судну, и на палубе появляются русские матросы.
— Пять тысяч долларов тому, кто спасет груз! — кричит им капитан.
Они словно не слышат его. Бросаются к матросам. В это время с левого борта раздается первый взрыв. Столб огня, ровный, как свеча, вонзается в небо, затем разрастается в клокочущую черно-багровую тучу.
— Нефть! — слышен вопль, и невозможно узнать, кто это кричит.
Нечем дышать. Дрю обеими руками рвет ворот и падает на палубу.
Его кто-то подхватывает, Дрю открывает глаза. «Всеволод Левицкий!» — вдруг вспоминает он.
Русский чемпион тащит его сквозь огонь.
Затем Дрю видит горящий обломок мачты и теряет сознание…
Очнувшись в приморской клинике на второй день, он узнает, что отделался сравнительно легко: ожог второй степени и перелом руки. У его спасителя дела безнадежны. Левицкого придавило обломком мачты, раздробило ребра.
Пришлось удалить правое легкое и половину левого. Врач сказал:
— Вряд ли выживет…
Поред уходом из клиники Дрю удалось пробраться в палату русского. Он увидел лицо, словно вылепленное из желтой и синей глины. На простыне безвольно лежала прозрачная рука.
Спелые апельсины тяжело шлепнулись на пол из кулька и покатились в разные стороны…
Прошло два года.
Чтобы полностью восстановить здоровье и силы, Дрю понадобилось немало денег. И тут подвернулся необычный тренер доктор Лунквист со своей экспериментальной программой.
— Я бы взялся тренировать вас, — предложил он. — В случае удачи вы бы хорошо заработали.
— Но вы же врач, а не тренер, — возразил Дрю.
— Я спортивный врач. И потом, это не ваше дело. Согласны вы поступить в мое распоряжение на несколько месяцев? Я вам заплачу. Вот контракт, посмотрите, Ничего не скажешь, контракт был составлен так, что Дрю по сути становился собственностью тренера. Зато плата была высокой.
Моряк вспомнил длинные очереди безработных, кивнул головой: согласен.
Лунквист привел Дрю в свою домашнюю лабораторию. Вся она разместилась в двух небольших комнатах. Почти половину первой занимал операционный стол с вращающейся доской. К нему подходили провода.
Ни слова не говоря, Лунквист подошел к виварию, взял оттуда черепаху и поставил на стол. Потом нажал кнопку.
Прошло несколько секунд, и вдруг черепаха быстро запрыгала по столу, описывая круги.
Лунквист посмотрел на моряка. Тот стоял с невозмутимым лицом. «Цирковые фокусы», — думал Дрю.
— Итак, вы будете моим подопытным кроликом, — сказал Лунквист.
Дрю поморщился, и тренер добавил:
— Кроликом, который должен стать гепардом. Из другой комнаты выбежала белокурая худенькая женщина лет тридцати. У нее были острые детские плечи, тонкая шея и большие доверчивые глаза.
— Знакомьтесь, — сказал Лунквист. — Это моя жена и помощница Люси, а это — морской кролик, который отзывается на имя Дрю.
Моряку не особенно понравился такой «титул», но он ничего не сказал. На миг задержал в своей руке тоненькую холодноватую ладошку Люси.
Тренировки начались через несколько дней. Лунквист и Люси уложили Дрю на вращающийся стол. К его рукам, ногам, груди подвели провода с присосками. Лунквист пристально посмотрел на моряка и сказал:
— Тебя не должна угнетать мысль, что ты служишь подопытным кроликом, мой мальчик. Кролики, морские свинки, собаки принесли человечеству гораздо больше пользы, чем многие люди, бесполезно растратившие жизнь. В конце концов все мы только подопытные кролики. Так что ты еще в лучшем положений, Дрю.
Сознание отого пусть никогда не покидает тебя.
Моряк кивал головой: Лунквист умеет мягко стелить.
Лунквист подал знак Люси, и она включила рубильник. Дрю почувствовал, как десятки иголок начали осторожно покалывать его в тех местах, куда подходили провода. Это было не больно, слегка раздражало. Лунквист спрашивал моряка о самочувствии и медленно вращал ручку настройки. Уколы больше не ощущались, приятная истома разлилась по телу. Он стал как бы погружаться в сон. Но вот состояние резко изменилось. Нечем стало дышать.
Капли пота выступили на лбу. Дрю приподнялся на столе, сдерживая стоп.
Лунквист что-то переключил на щитке, и Дрю почувствовал облегчение. Он видел над собой холодные изучающие глаза. Лунквист сказал:
— Тебе сейчас пришлось трудно. Но не думай, что я варвар, садист. Для моих опытов нельзя использовать собак или обезьян, потому что стимуляторы, с которыми я экспериментирую, близки к сигналам мозга, а шифр сигналов человеческого мозга отличается от обезьяньего и собачьего. И мне очень жаль, что приходится использовать тебя, а не обезьяну.
— К тому же обезьяна и стоила бы дешевле, — согласился Дрю.
Лунквист едва заметно улыбнулся, сказал:
— Сегодня опыты закончены. Можешь идти. Люси помогла Дрю встать со стола.
— Обопритесь на мое плечо.
Ему стало смешно — на ее плечо! Женщина-ребенок трогала его своей доверчивостью.
Уже подойдя к двери, он услышал приглушенный голос доктора Лунквиста:
— Теперь твоя очередь, Люси.
Дрю показалось, что ему обожгли сердце. Он остано-вился, повернулся к своему тренеру и к Люси, которая уже направилась к столу.
— Слушайте, вы, изверг, — угрожающе сказал он Лунквисту, — можете делать со мной все, что угодно, но ее вы не тронете. Или…
Лицо маленькой женщины преобразилось. Между бровями через весь невысокий лоб пролегла морщина.
— Это не ваше дело, Дрю, — решительно произнесла Люси. — Идите.
Всю дорогу до своего отеля Дрю думал о том, что и жену свою он подвергает такой опасности. Ради чего же он работает? Может быть, ради славы? Кто такой Лунквист- фанатик, маньяк?
Ночью ему снилась Люси…
В лабораторию Дрю пришел раньше обычного часа. Дверь оказалась незапертой. У Дрю появилось недоброе предчувствие. Он тихо прошел по коридору, слегка приоткрыл дверь в комнату.
То, что он увидел, было неожиданным и заставило его застыть на месте.
На столе в паутине проводов лежал сам Лунквист. На его лбу и висках выступили тяжелые капли пота. Пальцы руки так сжались в кулак, что посинели.
— Включай М-3,- сказал Лунквист. Дрю услышал голос Люси:
— Но это очень опасно, родной. Попробуем лучше на Дрю.
— Включай! — нетерпеливо приказывал Лунквист. — Если с Карлсоном что-то случится, я не заработаю денег и мы не сможем продолжать опыты.
«Продолжать опыты! — подумал Дрю. — Вот для чего ему деньги. Он, как видно, не такой уж плохой. Если бы у него были деньги для этих самых опытов, он мог бы позволить себе быть добрым или даже наивным…» Лунквист повернул голову, увидел моряка. Подал знак Люси.
— Входи, — пригласил Лунквист. — Я освобождаю тебе место.
Дрю молча приготовился, лег на стол. Люси присоединила провода.
Лунквист вел себя так, как будто ничего не случилось. И Дрю не выдержал:
— Зачем это вам?
Лунквист понял, о чем идет речь:
— По контракту я не обязан отвечать на твои вопросы. Но я ничего не хочу скрывать от тебя. Знаю: ты умный парень, поймешь, что цель моих опытов — великая цель. И ты вместе со мной служишь ей. Слушай же внимательно и постарайся запомнить то, что я сейчас скажу. Все в нашем бренном мире колеблется. Колеблются горы и долины, наши сердца, каждая молекула нашего тела. От того, как колеблются молекулы, зависят основные свойства ткани, органа, организма. Когда мы научимся управлять колебаниями молекул, мы научимся управлять своим телом и его жизнью. Сегодня в моих слабых руках уже есть орудие, с помощью которого я могу усиливать и тормозить колебания молекул живых клеток. Это орудие — электромагнитные импульсы.
Лунквист посмотрел на своего «кролика», и Дрю кивнул головой. Он тогда еще не все понимал в рассказе Лунквиста, но ему было забавно наблюдать, с каким волнением этот холодный, жестокий человек излагает свою программу.
Что ж, у каждого свои заблуждения. Хорошо, если они способны волновать.
— С помощью таких импульсов наш мозг управляет организмом. Когда ты только думаешь о предстоящей опасности, твои мышцы непроизвольно напрягаются, а чувства обостряются. Почему? Это мозг послал сигналы определенным группам клеток, усилил колебания их молекул, возбудил их, создал дополнительные потоки электронов, дополнительную энергию. Эти сигналы и сложны и просты, как знаки алфавита. Но они могут оказать самое разнообразное действие, в зависимости от их комбинаций и от того, куда посланы, в какое время. Если знать этот алфавит, код сигналов мозга, и научиться посылать их определенным органам и участкам ткани, то можно использовать их в качестве стимуляторов — усилить или затормозить работу желудка, печени, сердца, изменить их режим. Это открывает неограниченные возможности. Но мы находимся только в начале пути… Я надеюсь, ты кое-что понял, Дрю. Остальное поймешь позже… на себе…
И Дрю действительно позже понял, вернее, ощутил все то, о чем говорил этот непонятный, рассудительный и хитрый человек, у которого, однако, была великая страсть к науке. Он ощутил это, когда корчился в судорогах на ма-нипуляционном столе, опутанный проводами. В зависимости от того, куда Лунквист присоединял провода и какие импульсы посылал, у Дрю то наступало удушье и судороги, то выступал обильный пот, то, наоборот, он чувствовал небывалый подъем сил и волчий аппетит. Иногда он приобретал способность чувствовать тончайшие запахи или улавливать малейший шорох.
Действие одной из групп стимуляторов Лунквист решил проверить на соревнованиях.
…Дрю слышит команду и занимает свое место на старте рядом с русским.
Искоса внимательно рассматривает его.
Может быть, тогда в палате у Дрю была галлюцинация? Но в таком случае и газеты врали: «…ампутированы правое легкое и половина левого…» «Безногий русский летчик мог танцевать и водить самолет, — вспоминает Дрю и думает: — Искусственные легкие?» Нет, они применялись при операциях, но их не вставляли на всю жизнь.
Дрю услышал выстрел из спортивного пистолета, и ноги автоматически начали бег. Он плохо стартовал, но впереди — шесть миль.
Волнение становилось приглушенней, тупее. Маячила белая майка того, кто шел под именем Левицкого.
«Русские способны на чудеса, но человек с половиной легкого никогда не станет стайером».
Дрю чувствовал мышцы ног. Они работали в привычном ритме. И в такт ритму дыхание наконец установилось, стало спокойнее и глубже. Один вдох на семь сокращений мышцы, один выдох — на девять.
Кислорода достаточно, запасы гликогена в печени благодаря стимуляторам очень велики. «Ты побежишь с таким же зарядом в печени, как гепард, — говорил Лунквист. — Ты — мое ружье, мальчик, и ты не должен промазать. Чем больше гликогена сгорит, тем больше электричества получат мышцы».
Дрю улыбается… А воля к победе? Лунквист утверждал, что есть и стимуляторы воли…
Интересно, когда начнет уставать тот, в белой майке, которому присвоили чужое имя? Зачем русским понадобился этот трюк?
Дрю безуспешно старается избавиться от мыслей о Левицком, от волнующих сомнений. Их не должно быть: человеку с половиной легкого никогда не стать стайером. Нет никакой загадки, впереди-подставное лицо, двойник.
Но и бег этого двойника — бег золотого олимпийца. Тот же широкий, непринужденный шаг, те же движения плеч.
Дрю почему-то вспомнил фамилию безногого русского летчика и больше не мог отделаться от нее,
«Бред! — ругал он себя. — Может быть безногий летчик, но стайер без полутора легкого невозможен». Он уже почти уверился в этом, но тут Левицкий на бегу оглянулся и подбадривающе улыбнулся своим соперникам. «Совсем такой же, как тогда…» Дрю пытался сосредоточиться, но мысль бежала по кругу, как лошадь на привязи, и опять возвращалась к исходному.
Его обогнала синяя майка, затем две желтых, зеленая…
«Гликоген не окислится без кислорода, а кислород несет дыхание, подумал он словами Лунквиста. — Волнение расстраивает дыхание».
До финиша оставалось немногим больше мили. Дрю понял, что ритм дыхания уже не восстановится. «А воля? — мысленно закричал он себе. — Кроме гликогена, кислорода, электричества, есть еще воля, черт бы меня побрал!» Он сделал рывок — и окончательно потерял ритм. Все равно! Вперед! Ему не хватало воздуха, как тогда, на пожаре. Но он мысленно толкал свои мышцы. И они все же подчинялись.
Он настиг зеленую майку…
Он делал невозможное. Но три майки — впереди. Еще рывок.
Дыхание на пределе. Легкие вот-вот разорвутся. Сердце стучит молотом.
Дрю обогнал еще одного. Но больше уже ничего не мог сделать.
Обида и злость! Ненависть! Негодный трюк! Он разоблачит!
Финиш…
Дрю пришел третьим. Лунквист будет недоволен. Ну и пусть!
Дрю не чувствовал усталости. Газеты получат сенсацию. Да еще какую!
Он направляется к судейскому столику. Очевидно, тот, настоящий Левицкий, знал, что под его именем выступит другой, и дал согласие.
Но зачем понадобился этот трюк?
Дрю не находил ответа. Ничего, репортеры разберутся. О, они ухватятся за сенсацию, особенно вон тот, толстый, пыхтящий трубкой! Они разнюхают все, приведут все подробности.
Дрю тоже вспомнил… подробности. Черное и красное, запах гари, пылающий обломок мачты… Он остановился, со злостью плюнул себе под ноги и повернул назад, втянув голову в плечи, как побитый пес. Усталость навалилась сразу, словно все время выжидала подходящего момента.
Он увидел того, кто прикрывался чужой фамилией. Рядом с ним стояли еще двое. Подошел к Левицкому:
— Мне необходимо с вами поговорить. Сейчас же… Тот послушно отошел с Дрю в сторону. Дрю взглянул русскому в глаза-любопытные, выжидающие.
Где-то в зрачках колебались темные облака. Дрю спросил:
— Вы помните меня?
И, прежде чем тот успел отрицательно покачать головой, напомнил:
— Рим. Пожар на танкере.
Лицо русского напряглось, затем посветлело, устремилось навстречу Дрю:
— Вы?
— А легкие? — спросил Дрю, уже не веря в свои подозрения и уверуя в чудо медицины. — Искусственные легкие, да?
— Нет, не искусственные, мои, — как-то колеблясь, сказал Левицкий. Врачи называют это регенерацией — восстановлением… Это похоже на то, как у ящерицы отрастает хвост… Профессор Косоркин говорил, что напрасно думают, будто на регенерацию способны в основном низшие животные. Даже мы с вами способны на то же, что и ящерица…
Левицкий немного помолчал.
— Я не все запомнил. Но основное понял. Профессору удалось открыть, что электромагнитные импульсы с определенным ритмом и мощностью могут менять колебания молекул, резко усиливать защитные свойства определенного органа или участка ткани, в том числе и их способность к восстановлению. Он и его помощники проложили провод к остатку моего левого легкого и посылали такие импульсы. А когда левое легкое полностью восстановилось, они отделили от него кусочек, пересадили на место правого легкого и снова посылали импульсы. Пожалуй, это все, что я могу сказать…
— Кажется, я понимаю, — сказал Дрю, думая о стимуляторах. — Ну и дурака я свалял. Простите меня, я подозревал, что вы продали свое имя и звание. Трюк с именем…
— Трюк? Какой может быть трюк? — спросил русский, и по его лицу было видно, что он ничего не понимает.
Дрю не ответил. Он вспомнил, как поправлялся сам, о контракте с Лунквистом и медленно проговорил:
— Вы ведь простой моряк. Или, может быть, контракт… Я хочу сказать, что такая операция наверняка стоит уйму денег…
Левицкий с недоумением уставился на него. Над их головами по небу плыли темные облака…
СТРЕЛКИ ЧАСОВ
Чернильные тени размазываются по полу, и никто не в силах удержать их очертания, как будто эти тени вышли из моей памяти.
Я сделал все, что хотел: перешагнул запретную черту, подарил бессмертие Майе; слышите, из угла лаборатории доносится её ритмичное дыхание — сегодня она переключила себя на кислородное. Мой друг и ровесник Юрий, которому скоро исполняется триста лет, поведет ракету к созвездию Феникса, откуда пришли сигналы.
А вот передо мной фото Майи и Юры, когда им было немногим больше двадцати.
Много ли в них теперь осталось от тех? И можно ли их считать теми или это просто условие игры?
Я говорю себе: но ведь человек в пять, в двадцать и в шестьдесят лет только условно носит то же самое имя. Не тело, которое ежесекундно изменяется, не наши сердца, руки, ноги, а лишь сохранение опыта может считаться одной и той же жизнью. А если ото так, то я, победивший смерть и отступивший перед жизнью, все-таки являюсь победителем.
Первый этап опыта, длившийся свыше двух столетий, закончен. Я пишу на грани кристалла, который является и лабораторным журналом и моей биографией, вывод:
«Чтобы покорить природу, нужно…»
— Вот вам еще одна… — сказал он, и, прежде чем он закончил фразу, девушка неслышно, словно ступая на носках, прошла через всю комнату и остановилась передо мной.
Я подумал, что у нее не очень приятная походка, пожалуй, чересчур быстрая и неслышная, и девушка будет возникать как привидение. Но походка не повод для отказа в работе, и я сказал:
— Поможете у микротома. Справитесь?
— Да, — поспешно произнесла она и несколько раз кивнула головой, — В университете мы…
Я махнул рукой, указывая на ее место, и пошел к своему кабинету. За моей спиной прозвучали один за другим два маленьких звонких взрыва бьющегося стекла.
Я обернулся, и она съежилась от моей извиняющей улыбки. Я еще раз подумал, что она ходит чересчур быстро для тесного помещения, уставленного стеклянной посудой.
— Медленней ходить вы не сможете, — вздохнул я. — Но, по крайней мере, потеснее прижимайте локти.
Вид у девушки был достаточно провинившийся, но я не жалел ее, предчувствуя, что еще натерплюсь с ней бед.
Зайдя в кабинет, я вскрыл пачку только что прибывших иностранных журналов.
Среди них лежал и проспект нового альманаха, который собирался выпускать английский издатель. Он писал, что в альманахе опубликует гипотезы и теории, признанные бредовыми, а также работы вроде «вечного двигателя».
Это он будет делать с целью: во-первых, выловить «среди бредовых гипотез настолько бредовые, чтобы они являлись еще и верными», и, во-вторых, чтобы повеселить ученую публику.
Я позвонил два раза, и через несколько минут в кабинет вошел мой заместитель и однокашник Юра.
— Глянь. — Я протянул ему проспект.
За дверью прозвучал жалобный звон стекла, но мы притворились, будто не слышим его, хотя меня и передернуло. Через несколько минут звон повторился, и я знал, что это последнее «прости» большой колбы, названной нами «люсьена». Такие колбы были дефицитными.
— Мы закончили электрофорез. ДНК [3]из тимуса не дает контрольных изменений, — сказал Юра, намекая, что сегодня «люсьены» уже не очень понадобятся. Он хотел меня утешить.
— Ладно, — сказал я бесшабашно, и Юра все понял. — Ты по-прежнему веришь в то, что мы найдем «стрелки часов»?
— Или бросим работу? — весело подхватил он и сразу же стал серьезным, почти суровым. — Конечно, проще всего ответить: мы стареем потому, что живем. Но если разобраться, то мы стареем в той же мере, в какой накопляются изменения в ДНК наших клеток. Но почему мы аккумулируем жизнь до двадцати семи лет, сохраняем равновесие между тридцатью и сорока пятью и катимся под уклон после пятидесяти пяти? Разве все эти вопросы уже выяснены? И разве придумали им другое объяснение, кроме часов?
— У которых количественные накопления секундной стрелки ведут к передвижению минутной, а передвижения минутной — к прыжку часовой. И все это происходит по законам изменения биологических суток, — подхватил я.
К сожалению, ни он, ни я не сказали друг другу ничего нового в нашей традиционной проверке позиций. Мы устраивали ее периодически, чтобы выяснить, не появились ли у кого-нибудь из нас новые гипотезы или наблюдения, которые бы могли послужить толчком к ним. А потом снова возвращались к опытам, к поискам «стрелок» в самых миниатюрных и сложных часах — в клетке.
Мы искали секундные стрелки там, где контролируется процесс от одного деления до второго: синтез белка, синтез нуклеиновых кислот.
Задача сводилась к тому, чтобы найти «секундные и минутные стрелки» — механизмы, отвечающие за появление первых качественных изменений в наследственном чертеже, по которому каждый раз воссоздается клетка, изменений настолько больших, чтобы они были заметны в ее деятельности, и настолько малых, чтобы уже измененная клетка еще оставалась «самой собой».
Это были «ювелирные» поиски, и пока они не приносили успехов. Требовались новые гипотезы, но, сколько мы ни шарили в своем воображении, таковых но находилось.
— Сегодня кончаем работу — и часок на лыжах, идет? — предложил Юра.
Пожалуй, это был хороший вариант. Я согласился.
Мы не дождались пяти и ушли с работы раньше. Я знал, что мне будут звонить из Дворца культуры химиков, но если честно выполнять все обязанности, в том числе многочисленные общественные нагрузки, то лыжи нужно запрятать в чулан и забыть о них раз и навсегда.
Он снял куртку и поднял ее над камнями. На противоположном берегу часть микробов исчезла, вместо них появилось черное окно — отображение куртки.
— А теперь надо заснять эти камни и отбить от них образцы для лаборатории.
…Когда через несколько недель участники экспедиции вышли из здания лаборатории университета, где полностью подтвердились их предположения, настроение у них было разное.
Перед глазами Пети в оранжевом свете витало видение огромного зала, цветы в девичьих руках, восхищенные взгляды и шепот: «Какой смельчак! Кто бы подумал!» Олег радовался за друзей и за свою мать, которая будет показывать газету соседям и говорить: «А вот про моего сына.
Аркадий вспоминал данные анализов. Под воздействием солнечной энергии оранжевые камни излучали частицы. Длина волн частиц была в несколько раз меньше длины рентгеновских лучей и измерялась десятыми долями ангстрема [2].
Причем эти волны не поглощались, а отражались предметами, чем и объяснялась их относительная безвредность для организмов.
Встречая что-нибудь новое, Аркадий не успокаивался, пока не находил ему практического применения. И сейчас он думал о сверхмощных микроскопах, в которых предмет будет освещаться лучами оранжевых камней.
И только Валерий, руководитель экспедиции, уже не думал о разгаданной загадке. Она потеряла для него интерес. Впереди были новые загадки, и он готов был устремиться к ним.
* * *
Газета все еще лежала на столе… Мой товарищ — его звали Валерием — глядел куда-то вдаль. Его брови сходились и расходились от переносицы, изогнутые, как два вопросительных знака. И я понял, что его мысли уже уносились туда, к таинственной австралийской бухте, где люди обнаружили еще одно «чудо», еще одно неразгаданное слово в огромном словаре природы.
ВТОРОЕ ИСПЫТАНИЕ
Научно-фантастический рассказ
Может быть, ему почудилось? Но диктор повторил:
— Вместо Владимира Бредько на беговую дорожку выйдет неоднократный чемпион Европы Всеволод Левицкий…
Совпадение имени, фамилии и почетного звания?
В напряженных глазах Дрю Карлсона появилась легкая резь, и он на миг закрыл их. Надо взять себя в руки волнение перед дальней дистанцией — плохой помощник.
На стартовой дорожке появился высокий, чуть сутуловатый человек. Он остановился неподалеку. Дрю пристально посмотрел на него.
Да, он все такой же, как и два года назад в Риме. Смуглая гладкая кожа, румянец, выпуклая неширокая грудь чуть вздымается в такт дыханию.
Точно такой же, а должен быть совсем другим…
«Спокойствие!» — приказал себе Дрю, пытаясь остановить нахлынувшие мысли. Ему удалось это всего на не-сколько секунд. А затем знакомым движением русский стайер поднял руку ко лбу, и у Дрю в голове словно закрутилась кинолента. Быстро-быстро понеслись кадры воспоминаний…
…Рим. Стайеру Левицкому вручают золотую медаль, а Дрю, занявший лишь восьмое место, с плохо скрытой за-вистью наблюдает за ним.
…Едкий горячий дым вползает в глаза, рот, нос. Когда огонь доберется до кормы, вспыхнет нефть.
— В первом отсеке незастрахованный груз! — истошно вопит капитан. — Пять тысяч долларов премии тому, кто спасет его!
Матросы бросаются к первому отсеку. Гейнц сбивает с ног Дрю, прорывается первым. Дрю встает и бежит за ннм.
Пять тысяч — можно будет жениться на Луизе.
Гейнц тащит большущий ящик. Что в нем — никто не знает, кроме капитана.
И кому какое дело! Пять тысяч — это главное.
Дрю хватает второй ящик. Его пробуют оттолкнуть, но помогают огонь и дым. Противники не выдерживают, поспешно выбираются на палубу. Дрю тоже приходится трудно. Выручает спортивная закалка. Он вытаскивает ящик на палубу, но до шлюпок еще далеко.
Выскочивший из рубки радист орет во все горло:
— Держись, ребята! Русские китобои идут на помощь!
Огонь и дым, красное и черное постепенно вытесняют все другие цвета.
Три шлюпки причаливают к судну, и на палубе появляются русские матросы.
— Пять тысяч долларов тому, кто спасет груз! — кричит им капитан.
Они словно не слышат его. Бросаются к матросам. В это время с левого борта раздается первый взрыв. Столб огня, ровный, как свеча, вонзается в небо, затем разрастается в клокочущую черно-багровую тучу.
— Нефть! — слышен вопль, и невозможно узнать, кто это кричит.
Нечем дышать. Дрю обеими руками рвет ворот и падает на палубу.
Его кто-то подхватывает, Дрю открывает глаза. «Всеволод Левицкий!» — вдруг вспоминает он.
Русский чемпион тащит его сквозь огонь.
Затем Дрю видит горящий обломок мачты и теряет сознание…
Очнувшись в приморской клинике на второй день, он узнает, что отделался сравнительно легко: ожог второй степени и перелом руки. У его спасителя дела безнадежны. Левицкого придавило обломком мачты, раздробило ребра.
Пришлось удалить правое легкое и половину левого. Врач сказал:
— Вряд ли выживет…
Поред уходом из клиники Дрю удалось пробраться в палату русского. Он увидел лицо, словно вылепленное из желтой и синей глины. На простыне безвольно лежала прозрачная рука.
Спелые апельсины тяжело шлепнулись на пол из кулька и покатились в разные стороны…
Прошло два года.
Чтобы полностью восстановить здоровье и силы, Дрю понадобилось немало денег. И тут подвернулся необычный тренер доктор Лунквист со своей экспериментальной программой.
— Я бы взялся тренировать вас, — предложил он. — В случае удачи вы бы хорошо заработали.
— Но вы же врач, а не тренер, — возразил Дрю.
— Я спортивный врач. И потом, это не ваше дело. Согласны вы поступить в мое распоряжение на несколько месяцев? Я вам заплачу. Вот контракт, посмотрите, Ничего не скажешь, контракт был составлен так, что Дрю по сути становился собственностью тренера. Зато плата была высокой.
Моряк вспомнил длинные очереди безработных, кивнул головой: согласен.
Лунквист привел Дрю в свою домашнюю лабораторию. Вся она разместилась в двух небольших комнатах. Почти половину первой занимал операционный стол с вращающейся доской. К нему подходили провода.
Ни слова не говоря, Лунквист подошел к виварию, взял оттуда черепаху и поставил на стол. Потом нажал кнопку.
Прошло несколько секунд, и вдруг черепаха быстро запрыгала по столу, описывая круги.
Лунквист посмотрел на моряка. Тот стоял с невозмутимым лицом. «Цирковые фокусы», — думал Дрю.
— Итак, вы будете моим подопытным кроликом, — сказал Лунквист.
Дрю поморщился, и тренер добавил:
— Кроликом, который должен стать гепардом. Из другой комнаты выбежала белокурая худенькая женщина лет тридцати. У нее были острые детские плечи, тонкая шея и большие доверчивые глаза.
— Знакомьтесь, — сказал Лунквист. — Это моя жена и помощница Люси, а это — морской кролик, который отзывается на имя Дрю.
Моряку не особенно понравился такой «титул», но он ничего не сказал. На миг задержал в своей руке тоненькую холодноватую ладошку Люси.
Тренировки начались через несколько дней. Лунквист и Люси уложили Дрю на вращающийся стол. К его рукам, ногам, груди подвели провода с присосками. Лунквист пристально посмотрел на моряка и сказал:
— Тебя не должна угнетать мысль, что ты служишь подопытным кроликом, мой мальчик. Кролики, морские свинки, собаки принесли человечеству гораздо больше пользы, чем многие люди, бесполезно растратившие жизнь. В конце концов все мы только подопытные кролики. Так что ты еще в лучшем положений, Дрю.
Сознание отого пусть никогда не покидает тебя.
Моряк кивал головой: Лунквист умеет мягко стелить.
Лунквист подал знак Люси, и она включила рубильник. Дрю почувствовал, как десятки иголок начали осторожно покалывать его в тех местах, куда подходили провода. Это было не больно, слегка раздражало. Лунквист спрашивал моряка о самочувствии и медленно вращал ручку настройки. Уколы больше не ощущались, приятная истома разлилась по телу. Он стал как бы погружаться в сон. Но вот состояние резко изменилось. Нечем стало дышать.
Капли пота выступили на лбу. Дрю приподнялся на столе, сдерживая стоп.
Лунквист что-то переключил на щитке, и Дрю почувствовал облегчение. Он видел над собой холодные изучающие глаза. Лунквист сказал:
— Тебе сейчас пришлось трудно. Но не думай, что я варвар, садист. Для моих опытов нельзя использовать собак или обезьян, потому что стимуляторы, с которыми я экспериментирую, близки к сигналам мозга, а шифр сигналов человеческого мозга отличается от обезьяньего и собачьего. И мне очень жаль, что приходится использовать тебя, а не обезьяну.
— К тому же обезьяна и стоила бы дешевле, — согласился Дрю.
Лунквист едва заметно улыбнулся, сказал:
— Сегодня опыты закончены. Можешь идти. Люси помогла Дрю встать со стола.
— Обопритесь на мое плечо.
Ему стало смешно — на ее плечо! Женщина-ребенок трогала его своей доверчивостью.
Уже подойдя к двери, он услышал приглушенный голос доктора Лунквиста:
— Теперь твоя очередь, Люси.
Дрю показалось, что ему обожгли сердце. Он остано-вился, повернулся к своему тренеру и к Люси, которая уже направилась к столу.
— Слушайте, вы, изверг, — угрожающе сказал он Лунквисту, — можете делать со мной все, что угодно, но ее вы не тронете. Или…
Лицо маленькой женщины преобразилось. Между бровями через весь невысокий лоб пролегла морщина.
— Это не ваше дело, Дрю, — решительно произнесла Люси. — Идите.
Всю дорогу до своего отеля Дрю думал о том, что и жену свою он подвергает такой опасности. Ради чего же он работает? Может быть, ради славы? Кто такой Лунквист- фанатик, маньяк?
Ночью ему снилась Люси…
В лабораторию Дрю пришел раньше обычного часа. Дверь оказалась незапертой. У Дрю появилось недоброе предчувствие. Он тихо прошел по коридору, слегка приоткрыл дверь в комнату.
То, что он увидел, было неожиданным и заставило его застыть на месте.
На столе в паутине проводов лежал сам Лунквист. На его лбу и висках выступили тяжелые капли пота. Пальцы руки так сжались в кулак, что посинели.
— Включай М-3,- сказал Лунквист. Дрю услышал голос Люси:
— Но это очень опасно, родной. Попробуем лучше на Дрю.
— Включай! — нетерпеливо приказывал Лунквист. — Если с Карлсоном что-то случится, я не заработаю денег и мы не сможем продолжать опыты.
«Продолжать опыты! — подумал Дрю. — Вот для чего ему деньги. Он, как видно, не такой уж плохой. Если бы у него были деньги для этих самых опытов, он мог бы позволить себе быть добрым или даже наивным…» Лунквист повернул голову, увидел моряка. Подал знак Люси.
— Входи, — пригласил Лунквист. — Я освобождаю тебе место.
Дрю молча приготовился, лег на стол. Люси присоединила провода.
Лунквист вел себя так, как будто ничего не случилось. И Дрю не выдержал:
— Зачем это вам?
Лунквист понял, о чем идет речь:
— По контракту я не обязан отвечать на твои вопросы. Но я ничего не хочу скрывать от тебя. Знаю: ты умный парень, поймешь, что цель моих опытов — великая цель. И ты вместе со мной служишь ей. Слушай же внимательно и постарайся запомнить то, что я сейчас скажу. Все в нашем бренном мире колеблется. Колеблются горы и долины, наши сердца, каждая молекула нашего тела. От того, как колеблются молекулы, зависят основные свойства ткани, органа, организма. Когда мы научимся управлять колебаниями молекул, мы научимся управлять своим телом и его жизнью. Сегодня в моих слабых руках уже есть орудие, с помощью которого я могу усиливать и тормозить колебания молекул живых клеток. Это орудие — электромагнитные импульсы.
Лунквист посмотрел на своего «кролика», и Дрю кивнул головой. Он тогда еще не все понимал в рассказе Лунквиста, но ему было забавно наблюдать, с каким волнением этот холодный, жестокий человек излагает свою программу.
Что ж, у каждого свои заблуждения. Хорошо, если они способны волновать.
— С помощью таких импульсов наш мозг управляет организмом. Когда ты только думаешь о предстоящей опасности, твои мышцы непроизвольно напрягаются, а чувства обостряются. Почему? Это мозг послал сигналы определенным группам клеток, усилил колебания их молекул, возбудил их, создал дополнительные потоки электронов, дополнительную энергию. Эти сигналы и сложны и просты, как знаки алфавита. Но они могут оказать самое разнообразное действие, в зависимости от их комбинаций и от того, куда посланы, в какое время. Если знать этот алфавит, код сигналов мозга, и научиться посылать их определенным органам и участкам ткани, то можно использовать их в качестве стимуляторов — усилить или затормозить работу желудка, печени, сердца, изменить их режим. Это открывает неограниченные возможности. Но мы находимся только в начале пути… Я надеюсь, ты кое-что понял, Дрю. Остальное поймешь позже… на себе…
И Дрю действительно позже понял, вернее, ощутил все то, о чем говорил этот непонятный, рассудительный и хитрый человек, у которого, однако, была великая страсть к науке. Он ощутил это, когда корчился в судорогах на ма-нипуляционном столе, опутанный проводами. В зависимости от того, куда Лунквист присоединял провода и какие импульсы посылал, у Дрю то наступало удушье и судороги, то выступал обильный пот, то, наоборот, он чувствовал небывалый подъем сил и волчий аппетит. Иногда он приобретал способность чувствовать тончайшие запахи или улавливать малейший шорох.
Действие одной из групп стимуляторов Лунквист решил проверить на соревнованиях.
…Дрю слышит команду и занимает свое место на старте рядом с русским.
Искоса внимательно рассматривает его.
Может быть, тогда в палате у Дрю была галлюцинация? Но в таком случае и газеты врали: «…ампутированы правое легкое и половина левого…» «Безногий русский летчик мог танцевать и водить самолет, — вспоминает Дрю и думает: — Искусственные легкие?» Нет, они применялись при операциях, но их не вставляли на всю жизнь.
Дрю услышал выстрел из спортивного пистолета, и ноги автоматически начали бег. Он плохо стартовал, но впереди — шесть миль.
Волнение становилось приглушенней, тупее. Маячила белая майка того, кто шел под именем Левицкого.
«Русские способны на чудеса, но человек с половиной легкого никогда не станет стайером».
Дрю чувствовал мышцы ног. Они работали в привычном ритме. И в такт ритму дыхание наконец установилось, стало спокойнее и глубже. Один вдох на семь сокращений мышцы, один выдох — на девять.
Кислорода достаточно, запасы гликогена в печени благодаря стимуляторам очень велики. «Ты побежишь с таким же зарядом в печени, как гепард, — говорил Лунквист. — Ты — мое ружье, мальчик, и ты не должен промазать. Чем больше гликогена сгорит, тем больше электричества получат мышцы».
Дрю улыбается… А воля к победе? Лунквист утверждал, что есть и стимуляторы воли…
Интересно, когда начнет уставать тот, в белой майке, которому присвоили чужое имя? Зачем русским понадобился этот трюк?
Дрю безуспешно старается избавиться от мыслей о Левицком, от волнующих сомнений. Их не должно быть: человеку с половиной легкого никогда не стать стайером. Нет никакой загадки, впереди-подставное лицо, двойник.
Но и бег этого двойника — бег золотого олимпийца. Тот же широкий, непринужденный шаг, те же движения плеч.
Дрю почему-то вспомнил фамилию безногого русского летчика и больше не мог отделаться от нее,
«Бред! — ругал он себя. — Может быть безногий летчик, но стайер без полутора легкого невозможен». Он уже почти уверился в этом, но тут Левицкий на бегу оглянулся и подбадривающе улыбнулся своим соперникам. «Совсем такой же, как тогда…» Дрю пытался сосредоточиться, но мысль бежала по кругу, как лошадь на привязи, и опять возвращалась к исходному.
Его обогнала синяя майка, затем две желтых, зеленая…
«Гликоген не окислится без кислорода, а кислород несет дыхание, подумал он словами Лунквиста. — Волнение расстраивает дыхание».
До финиша оставалось немногим больше мили. Дрю понял, что ритм дыхания уже не восстановится. «А воля? — мысленно закричал он себе. — Кроме гликогена, кислорода, электричества, есть еще воля, черт бы меня побрал!» Он сделал рывок — и окончательно потерял ритм. Все равно! Вперед! Ему не хватало воздуха, как тогда, на пожаре. Но он мысленно толкал свои мышцы. И они все же подчинялись.
Он настиг зеленую майку…
Он делал невозможное. Но три майки — впереди. Еще рывок.
Дыхание на пределе. Легкие вот-вот разорвутся. Сердце стучит молотом.
Дрю обогнал еще одного. Но больше уже ничего не мог сделать.
Обида и злость! Ненависть! Негодный трюк! Он разоблачит!
Финиш…
Дрю пришел третьим. Лунквист будет недоволен. Ну и пусть!
Дрю не чувствовал усталости. Газеты получат сенсацию. Да еще какую!
Он направляется к судейскому столику. Очевидно, тот, настоящий Левицкий, знал, что под его именем выступит другой, и дал согласие.
Но зачем понадобился этот трюк?
Дрю не находил ответа. Ничего, репортеры разберутся. О, они ухватятся за сенсацию, особенно вон тот, толстый, пыхтящий трубкой! Они разнюхают все, приведут все подробности.
Дрю тоже вспомнил… подробности. Черное и красное, запах гари, пылающий обломок мачты… Он остановился, со злостью плюнул себе под ноги и повернул назад, втянув голову в плечи, как побитый пес. Усталость навалилась сразу, словно все время выжидала подходящего момента.
Он увидел того, кто прикрывался чужой фамилией. Рядом с ним стояли еще двое. Подошел к Левицкому:
— Мне необходимо с вами поговорить. Сейчас же… Тот послушно отошел с Дрю в сторону. Дрю взглянул русскому в глаза-любопытные, выжидающие.
Где-то в зрачках колебались темные облака. Дрю спросил:
— Вы помните меня?
И, прежде чем тот успел отрицательно покачать головой, напомнил:
— Рим. Пожар на танкере.
Лицо русского напряглось, затем посветлело, устремилось навстречу Дрю:
— Вы?
— А легкие? — спросил Дрю, уже не веря в свои подозрения и уверуя в чудо медицины. — Искусственные легкие, да?
— Нет, не искусственные, мои, — как-то колеблясь, сказал Левицкий. Врачи называют это регенерацией — восстановлением… Это похоже на то, как у ящерицы отрастает хвост… Профессор Косоркин говорил, что напрасно думают, будто на регенерацию способны в основном низшие животные. Даже мы с вами способны на то же, что и ящерица…
Левицкий немного помолчал.
— Я не все запомнил. Но основное понял. Профессору удалось открыть, что электромагнитные импульсы с определенным ритмом и мощностью могут менять колебания молекул, резко усиливать защитные свойства определенного органа или участка ткани, в том числе и их способность к восстановлению. Он и его помощники проложили провод к остатку моего левого легкого и посылали такие импульсы. А когда левое легкое полностью восстановилось, они отделили от него кусочек, пересадили на место правого легкого и снова посылали импульсы. Пожалуй, это все, что я могу сказать…
— Кажется, я понимаю, — сказал Дрю, думая о стимуляторах. — Ну и дурака я свалял. Простите меня, я подозревал, что вы продали свое имя и звание. Трюк с именем…
— Трюк? Какой может быть трюк? — спросил русский, и по его лицу было видно, что он ничего не понимает.
Дрю не ответил. Он вспомнил, как поправлялся сам, о контракте с Лунквистом и медленно проговорил:
— Вы ведь простой моряк. Или, может быть, контракт… Я хочу сказать, что такая операция наверняка стоит уйму денег…
Левицкий с недоумением уставился на него. Над их головами по небу плыли темные облака…
СТРЕЛКИ ЧАСОВ
Научно-фантастическая повесть
Чернильные тени размазываются по полу, и никто не в силах удержать их очертания, как будто эти тени вышли из моей памяти.
Я сделал все, что хотел: перешагнул запретную черту, подарил бессмертие Майе; слышите, из угла лаборатории доносится её ритмичное дыхание — сегодня она переключила себя на кислородное. Мой друг и ровесник Юрий, которому скоро исполняется триста лет, поведет ракету к созвездию Феникса, откуда пришли сигналы.
А вот передо мной фото Майи и Юры, когда им было немногим больше двадцати.
Много ли в них теперь осталось от тех? И можно ли их считать теми или это просто условие игры?
Я говорю себе: но ведь человек в пять, в двадцать и в шестьдесят лет только условно носит то же самое имя. Не тело, которое ежесекундно изменяется, не наши сердца, руки, ноги, а лишь сохранение опыта может считаться одной и той же жизнью. А если ото так, то я, победивший смерть и отступивший перед жизнью, все-таки являюсь победителем.
Первый этап опыта, длившийся свыше двух столетий, закончен. Я пишу на грани кристалла, который является и лабораторным журналом и моей биографией, вывод:
«Чтобы покорить природу, нужно…»
1
Дверь открылась, вошла светловолосая девушка, а за ней Григорий Петрович.— Вот вам еще одна… — сказал он, и, прежде чем он закончил фразу, девушка неслышно, словно ступая на носках, прошла через всю комнату и остановилась передо мной.
Я подумал, что у нее не очень приятная походка, пожалуй, чересчур быстрая и неслышная, и девушка будет возникать как привидение. Но походка не повод для отказа в работе, и я сказал:
— Поможете у микротома. Справитесь?
— Да, — поспешно произнесла она и несколько раз кивнула головой, — В университете мы…
Я махнул рукой, указывая на ее место, и пошел к своему кабинету. За моей спиной прозвучали один за другим два маленьких звонких взрыва бьющегося стекла.
Я обернулся, и она съежилась от моей извиняющей улыбки. Я еще раз подумал, что она ходит чересчур быстро для тесного помещения, уставленного стеклянной посудой.
— Медленней ходить вы не сможете, — вздохнул я. — Но, по крайней мере, потеснее прижимайте локти.
Вид у девушки был достаточно провинившийся, но я не жалел ее, предчувствуя, что еще натерплюсь с ней бед.
Зайдя в кабинет, я вскрыл пачку только что прибывших иностранных журналов.
Среди них лежал и проспект нового альманаха, который собирался выпускать английский издатель. Он писал, что в альманахе опубликует гипотезы и теории, признанные бредовыми, а также работы вроде «вечного двигателя».
Это он будет делать с целью: во-первых, выловить «среди бредовых гипотез настолько бредовые, чтобы они являлись еще и верными», и, во-вторых, чтобы повеселить ученую публику.
Я позвонил два раза, и через несколько минут в кабинет вошел мой заместитель и однокашник Юра.
— Глянь. — Я протянул ему проспект.
За дверью прозвучал жалобный звон стекла, но мы притворились, будто не слышим его, хотя меня и передернуло. Через несколько минут звон повторился, и я знал, что это последнее «прости» большой колбы, названной нами «люсьена». Такие колбы были дефицитными.
— Мы закончили электрофорез. ДНК [3]из тимуса не дает контрольных изменений, — сказал Юра, намекая, что сегодня «люсьены» уже не очень понадобятся. Он хотел меня утешить.
— Ладно, — сказал я бесшабашно, и Юра все понял. — Ты по-прежнему веришь в то, что мы найдем «стрелки часов»?
— Или бросим работу? — весело подхватил он и сразу же стал серьезным, почти суровым. — Конечно, проще всего ответить: мы стареем потому, что живем. Но если разобраться, то мы стареем в той же мере, в какой накопляются изменения в ДНК наших клеток. Но почему мы аккумулируем жизнь до двадцати семи лет, сохраняем равновесие между тридцатью и сорока пятью и катимся под уклон после пятидесяти пяти? Разве все эти вопросы уже выяснены? И разве придумали им другое объяснение, кроме часов?
— У которых количественные накопления секундной стрелки ведут к передвижению минутной, а передвижения минутной — к прыжку часовой. И все это происходит по законам изменения биологических суток, — подхватил я.
К сожалению, ни он, ни я не сказали друг другу ничего нового в нашей традиционной проверке позиций. Мы устраивали ее периодически, чтобы выяснить, не появились ли у кого-нибудь из нас новые гипотезы или наблюдения, которые бы могли послужить толчком к ним. А потом снова возвращались к опытам, к поискам «стрелок» в самых миниатюрных и сложных часах — в клетке.
Мы искали секундные стрелки там, где контролируется процесс от одного деления до второго: синтез белка, синтез нуклеиновых кислот.
Задача сводилась к тому, чтобы найти «секундные и минутные стрелки» — механизмы, отвечающие за появление первых качественных изменений в наследственном чертеже, по которому каждый раз воссоздается клетка, изменений настолько больших, чтобы они были заметны в ее деятельности, и настолько малых, чтобы уже измененная клетка еще оставалась «самой собой».
Это были «ювелирные» поиски, и пока они не приносили успехов. Требовались новые гипотезы, но, сколько мы ни шарили в своем воображении, таковых но находилось.
— Сегодня кончаем работу — и часок на лыжах, идет? — предложил Юра.
Пожалуй, это был хороший вариант. Я согласился.
Мы не дождались пяти и ушли с работы раньше. Я знал, что мне будут звонить из Дворца культуры химиков, но если честно выполнять все обязанности, в том числе многочисленные общественные нагрузки, то лыжи нужно запрятать в чулан и забыть о них раз и навсегда.