Матвей Ройзман
Дело №306
1
В распахнутое окно со свистом ворвался ветер. Жесткие листья комнатной пальмы затрепетали с сухим шелестом. Клавдия Федоровна Былинская подбежала к подоконнику, сняла с него пальму, взглянула на небо и закрыла окно. Весь день на синем июльском небе не было ни единого облачка, а сейчас высоко над домами как бы дремал легкий, прозрачный полумесяц. Но с севера наплывали лиловые тучи.
На стенных часах уже без семнадцати минут десять! Муж обещал заехать за Былинской в половине десятого. Они собирались, сделав по пути на вокзал кое-какие покупки, успеть к дачному поезду, отходившему в десять двадцать пять. Видно, опять замешкался на службе — вероятно, вызвал директор треста… В последнее время это случалось часто. Клавдия Федоровна решила ехать одна. Переложив из плетеной сумки в небольшой чемодан кулечки и свертки, она оделась, взяла зонтик и вышла из квартиры.
Еще шумевшие на ступеньках подъезда подростки посторонились. Былинская вышла на улицу. На Тверском бульваре светились в полутьме молочные шары фонарей, бесшабашный ветер вздымал мелкий песок, задорно трепал листья на деревьях. Высоко над городом сияли глазастые звезды. К ним уже подбирался дымящий лохматый край тучи. На углу Пушкинской площади продавщица поспешно складывала букеты цветов в корзину. Ветер рвал из ее рук газету, которой она пыталась закрыть цветы.
Былинская поравнялась с пожилой женщиной. Та шла, наклонив голову, потом повернулась спиной к ветру, закашлялась.
— Вот это погодка! — сказала Клавдия Федоровна, придерживая рукой шляпу. — Недаром днем так парило.
— Да, — кивнула женщина, застегивая легкое пальто. — Быть грозе!
Былинская внимательно взглянула на нее: голос звучал молодо, но лицо иссечено морщинами. Из-под пестрого, веселого платка выбивались седые волосы. Женщина повернулась и зашагала вперед, Былинская — за ней. Им оказалось по дороге. Они пересекли площадь и пошли по правой стороне улицы Горького к площади Маяковского.
Тучи уже закрыли почти все небо. Месяц с минуту просвечивал сквозь лохматую тучу, как китайский фонарик, затем сразу погас. С дробным стуком упали крупные капли дождя, печатая на асфальте мостовой черные звездочки. На углу переулка незнакомка, сойдя с тротуара, стала переходить мостовую. Ослепительно-рыжая молния рассекла тучи, и в мгновенном, призрачном свете Былинская увидела, что на ее случайную спутницу летит автомобиль. Та метнулась в сторону, потом неловко побежала. В ту же секунду раздался пронзительный вопль, заглушённый раскатом грома и шумом бурно хлынувшего ливня.
«Почему шофер не дал ни одного гудка? Ведь он видел ее, видел!» — подумала Клавдия Федоровна, раскрывая дрожащими руками зонт.
Милиционер-регулировщик, стоявший неподалеку, бросился наперерез автомобилю. Шофер так резко вильнул машиной, что ее занесло по мокрому асфальту вбок. Она сшибла регулировщика, рванулась вперед и скрылась за углом ближайшего переулка.
На мокром асфальте лежали два неподвижных человека… Через две-три минуты прибежал постовой милиционер. С помощью прохожих он перенес в угловую аптеку женщину и своего товарища. Дежурный фармацевт хлопотал возле пострадавших, стараясь привести их в чувство. Женщина не подавала признаков жизни. Регулировщик открыл было глаза, но веки его тотчас же бессильно опустились.
Постовой вызвал по телефону машину «скорой помощи» и сообщил о происшествии дежурному по городской милиции.
Записав донесение постового, дежурный позвонил в отдел регулирования уличного движения. Лейтенант Михаил Дмитриевич Мозарин получил приказ выехать на место происшествия.
На стенных часах уже без семнадцати минут десять! Муж обещал заехать за Былинской в половине десятого. Они собирались, сделав по пути на вокзал кое-какие покупки, успеть к дачному поезду, отходившему в десять двадцать пять. Видно, опять замешкался на службе — вероятно, вызвал директор треста… В последнее время это случалось часто. Клавдия Федоровна решила ехать одна. Переложив из плетеной сумки в небольшой чемодан кулечки и свертки, она оделась, взяла зонтик и вышла из квартиры.
Еще шумевшие на ступеньках подъезда подростки посторонились. Былинская вышла на улицу. На Тверском бульваре светились в полутьме молочные шары фонарей, бесшабашный ветер вздымал мелкий песок, задорно трепал листья на деревьях. Высоко над городом сияли глазастые звезды. К ним уже подбирался дымящий лохматый край тучи. На углу Пушкинской площади продавщица поспешно складывала букеты цветов в корзину. Ветер рвал из ее рук газету, которой она пыталась закрыть цветы.
Былинская поравнялась с пожилой женщиной. Та шла, наклонив голову, потом повернулась спиной к ветру, закашлялась.
— Вот это погодка! — сказала Клавдия Федоровна, придерживая рукой шляпу. — Недаром днем так парило.
— Да, — кивнула женщина, застегивая легкое пальто. — Быть грозе!
Былинская внимательно взглянула на нее: голос звучал молодо, но лицо иссечено морщинами. Из-под пестрого, веселого платка выбивались седые волосы. Женщина повернулась и зашагала вперед, Былинская — за ней. Им оказалось по дороге. Они пересекли площадь и пошли по правой стороне улицы Горького к площади Маяковского.
Тучи уже закрыли почти все небо. Месяц с минуту просвечивал сквозь лохматую тучу, как китайский фонарик, затем сразу погас. С дробным стуком упали крупные капли дождя, печатая на асфальте мостовой черные звездочки. На углу переулка незнакомка, сойдя с тротуара, стала переходить мостовую. Ослепительно-рыжая молния рассекла тучи, и в мгновенном, призрачном свете Былинская увидела, что на ее случайную спутницу летит автомобиль. Та метнулась в сторону, потом неловко побежала. В ту же секунду раздался пронзительный вопль, заглушённый раскатом грома и шумом бурно хлынувшего ливня.
«Почему шофер не дал ни одного гудка? Ведь он видел ее, видел!» — подумала Клавдия Федоровна, раскрывая дрожащими руками зонт.
Милиционер-регулировщик, стоявший неподалеку, бросился наперерез автомобилю. Шофер так резко вильнул машиной, что ее занесло по мокрому асфальту вбок. Она сшибла регулировщика, рванулась вперед и скрылась за углом ближайшего переулка.
На мокром асфальте лежали два неподвижных человека… Через две-три минуты прибежал постовой милиционер. С помощью прохожих он перенес в угловую аптеку женщину и своего товарища. Дежурный фармацевт хлопотал возле пострадавших, стараясь привести их в чувство. Женщина не подавала признаков жизни. Регулировщик открыл было глаза, но веки его тотчас же бессильно опустились.
Постовой вызвал по телефону машину «скорой помощи» и сообщил о происшествии дежурному по городской милиции.
Записав донесение постового, дежурный позвонил в отдел регулирования уличного движения. Лейтенант Михаил Дмитриевич Мозарин получил приказ выехать на место происшествия.
2
Открытое лицо Мозарина, его серые с хитринкой глаза располагали к себе. Отличный покрой кителя, подтянутость и выправка выдавали в нем столичного офицера милиции. Вообще лейтенант был, как говорится, ладный парень: строен, щеголеват, движения уверенные и точные, как у тренированного спортсмена. Каждый, кто схватывался с ним в самбо, сразу попадал в сильные, на редкость цепкие руки.
Недавно демобилизовавшись из армии, лейтенант был еще полон фронтовыми воспоминаниями. Он видел себя в маскировочном халате с гранатами, ножом и пистолетом за пазухой, бесшумно ползущим со своими товарищами в разведку. Услыхав отдаленный шум или увидев взмывающую в небе ракету, он, припадая к земле, вползал в ложбину или кусты и как бы растворялся во мраке. На фронте Мозарин научился по хрусту сучка, звуку вкрадчивых, почти неслышных шагов, легкому покашливанию точно определять, сколько метров отделяет его от врага, умел неслышно и ловко накинуть на голову «языка» мешок.
Старшина разведроты, встречая их, охотников за «языками», словно отец сыновей, отводил в приземистую, вросшую в землю баньку, топившуюся «по-черному», и после баньки торжественно отдавал каждому документы. Потом, угощая хлопцев солидной гвардейской чаркой, старшина пускался в рассказы о легендарных приключениях и подвигах армейских разведчиков, начиная с первых месяцев войны. Старшина был великим знатоком фронтовой бывальщины и мог рассказывать часами. Сам он недавно вернулся из госпиталя и не мог еще участвовать в дерзких вылазках разведчиков, но был замечательным хранителем боевых традиций батальона и отличным наставником молодежи.
От старшины Мозарин перенял хитроумную науку чтения и расшифровки различных следов: человека, животных, автомашин, танков. Эта наука пригодилась теперь, когда он вступил в ряды московской милиции и его профессией стало расследование автомобильных аварий, катастроф, наездов на пешеходов. Да, что поделаешь, именно так: расследование наездов автомобилей на пешеходов… Слов нет, конечно, наш лейтенант, как и все молодые следователи, мечтал о более громких, сложных и запутанных делах, которые бы он с опасностью для жизни молниеносно и блестяще распутывал!
Выслушав приказания начальника, Мозарин четко повернулся кругом и пошел к выходу. Надевая фуражку, он по военной привычке приставил к носу и кокарде ребро ладони, чтобы головной убор сидел «по форме». У двери он снял с гвоздя непромокаемый плащ и выбежал из комнаты, ухитрившись надеть его, когда спускался по лестнице к уже ожидавшей его машине.
— Здравствуйте, товарищи! — бодро сказал он, захлопывая за собой дверцу автомобиля и чувствуя, как за шиворот ползет холодная капля.
Машина помчалась под бушующим звонким ливнем. Вместе с лейтенантом в машине ехали пожилой дежурный врач и молодой эксперт научного отдела Надя Корнева.
Как случилось, что девушка, готовившаяся было в аспирантуру химического института, вдруг пошла работать в научно-технический отдел Управления милиции? Еще в школе она увлекалась химией, писала содержательные доклады в научном кружке юных химиков, не раздумывая, поступила в Институт имени Менделеева. Но однажды Наде попалась под руку в кабинете отца, известного хирурга, книга по судебной медицине. Эта отрасль криминалистики очень заинтересовала ее, увлекла. Отец познакомил Надю с судебно-медицинским экспертом. Она побывала вместе с ним в криминалистической лаборатории. И девушка твердо заявила родителям: «Буду химиком-криминалистом! Химия поможет раскрывать самые загадочные преступления!» Мать встревожилась: она жаловалась всем, что ее дочку влечет к себе «мир ужасов». Но Надя упрямо стояла на своем. Окончив институт, она стала сотрудницей научно-технического отдела Уголовного розыска. Для получения специальных знаний отдел командировал ее на курсы при Институте судебной медицины. Так, в двадцать три года Надя Корнева обрела профессию, которая захватила ее целиком.
Лейтенант Мозарин чувствовал к Наде некоторую неприязнь. Уж очень независимо она держала себя, иногда даже подшучивала над ним. И он, чуть сердясь и посмеиваясь над собой, вспоминал, как в детские годы кипятился, когда какая-нибудь озорная девчонка вмешивалась в мальчишеские игры. Мозарин понимал, что Корнева своей тонкой и скрупулезной работой помогает розыскам, но все же при встречах ершился и не мог удержаться от колкостей. Надя отвечала тем же.
Мозарин оглянулся на девушку. Взгляды их встретились.
Лейтенант с подчеркнутой любезностью сказал:
— В такую погоду, Надя, я не очень надеюсь на химию… Сплошное аш-два-о. Все смоет…
— А вы и в хорошую не надеетесь на науку! — с милой улыбкой ответила Корнева.
Машина остановилась.
В аптеке толпились пережидавшие ливень люди. Мозарин, Надя и врач пробрались в кабинет управляющего, где лежали регулировщик и неизвестная женщина. Постовой доложил лейтенанту о том, что произошло. Но много ли он мог рассказать? Ведь самый момент катастрофы он не видел, лишь издали заметил автомобиль, бешено выскочивший из переулка.
Лейтенант наклонился к регулировщику. Тот приоткрыл глаза, губы его дрогнули: он пытался что-то сказать. Вслушиваясь в едва уловимый, прерываемый судорожными вздохами шепот, Мозарин узнал, что «Победа» мчалась с незажженными фарами, наехала на женщину, потом, резко повернув, сбила с ног его, регулировщика. Милиционер откинул голову, замолчал. Мозарин с безмолвным участием посмотрел на него. Он по своему опыту знал, как трудна работа регулировщика в таком городе, как Москва, да еще на центральной улице.
На первый взгляд кажется, что милиционер, играючи, поднимает и опускает жезл, время от времени предостерегая свистком рассеянных пешеходов. На самом деле работа регулировщика очень напряженная, изнуряющая, требующая мгновенной реакции. Это беспрерывное утомительное наблюдение за сотнями машин и потоком пешеходов. В какую-нибудь секунду надо рассчитать — удачно ли проедет автомобиль, автобус, троллейбус, перехватить нарушившую правила движения машину, предупредить образование «пробки» на перекрестке в «часы пик». Регулировщик сразу определяет наметанным глазом, что за водитель сидит за рулем: не новичок ли он, не дремлет ли, ведя машину, — не пьяный ли «лихач». И кто этот пешеход, который пересекает улицу в неположенном месте: больной, близорукий, замечтавшийся? Дежурство регулировщика — это часы напряженной бдительности среди водоворота уличного движения.
— Узнайте, как фамилия этого товарища, его адрес! — приказал офицер постовому. — Надо известить о случившемся его родных.
Женщина лежала без сознания. Ее голова и правая нога были уже забинтованы. Дежурный врач, складывая резиновые трубки фонендоскопа, покачал головой: вряд ли пострадавшая выживет…
Корнева тщательно осмотрела через лупу пальто пострадавшей — она искала отпечатка шин. Но шелк не сохранил их характерного рисунка. В карманах не нашлось никаких документов. Лишь в правом оказалась горсть мелких клочков бумаги, исписанных с обеих сторон. Корнева завернула их в пергаментный лист и опустила в свою служебную сумку.
В кабинет вошли санитары «скорой помощи», осторожно положили на носилки пострадавших и унесли их.
Корнева и врач уселись за стол. Девушка начала писать акт. Мозарин опросил очевидцев. Его особенно заинтересовали показания Былинской. Клавдия Федоровна рассказала все подробно, начиная с той минуты, когда увидела неизвестную женщину. Лейтенант спросил, не слышала ли Былинская автомобильных сигналов?
— Какие там сигналы! — ответила Былинская. — Машина мчалась прямо на нее…
— Фары были зажжены?
— Нет! Оттого она и спохватилась так поздно, оттого так и заметалась.
— Номера машины не видели?
— Приметила при блеске молнии последние цифры: восемьдесят пять.
— А какого цвета и какого типа машина?
— Серебристая «Победа».
— Вы разбираетесь в марках автомобилей?
— Слава богу, на своей три года езжу. Теперь она в ремонте…
— Может быть, вы запомнили, как выглядел шофер?
— Нет, зря не стану говорить. Мелькнуло за стеклом что-то белое… Может быть, рубашка…
Большинство очевидцев подтвердило: автомобиль — серебристый, марка — «Победа», фары погашены. Но никто не успел заметить номера, разглядеть шофера. Только экономист Новосибирского строительного треста Петр Иванович Грунин — словоохотливый франтоватый человек средних лет, с тонкими усиками, в зеленой шляпе и с большим ярко-красным портфелем в руках, — сообщил, что, идя в аптеку за содой, подошел к стоящей в переулке, недалеко от угла, машине «Победа», чтобы попросить спичку. Но у шофера спичек не оказалось. Вглядевшись, Грунин увидел, что за рулем сидит девушка лет двадцати — двадцати двух, в белом платье. Именно эта машина через минуту обогнала его в переулке на огромной скорости и при выезде на улицу Горького сшибла женщину.
— Пожалуйста, поподробнее опишите внешность водителя, — попросил Мозарин.
— Если бы знал, что это понадобится, уж я бы рассмотрел ее как следует! — вздохнул Грунин. — А так, знаете, очень спешил — ведь хлынул дождь. Одно могу сказать: на лицо — приятная! Я немного отошел от машины, как она резко взяла с места и обогнала меня.
— Номер видели?
— Тоже только окончание. По-моему, гражданка Былинская ошибается: не восемьдесят пять, а тридцать пять.
— Может, и тридцать пять, — согласилась Клавдия Федоровна. — Машина мчалась быстро — я могла и ошибиться.
— Вы, гражданин Грунин, уверены, что это та самая машина, которая наскочила на людей?
— Да. Я шел по тому же направлению, куда она поехала. Буквально через минуту услыхал крик, потом свисток милиционера.
Лейтенант записал адрес Былинской. Грунин был в столице проездом и, дожидаясь свободного номера в гостинице, ночевал то у одних знакомых, то у других. Экономист спросил номер телефона Мозарина и старательно вывел цифры в своей записной книжке.
Лейтенант надеялся, что найдутся какие-нибудь вещественные доказательства на мостовой. Обычно, если автомобиль наезжал на человека, разбивались стекла фар, а иногда и электрические лампочки, на дороге оставались осколки. По форме и материалу стекла определяли марку машины; по характеру осколков — какой фаре они принадлежали. Если линии излома этих осколков и уцелевших в фарах совпадали, это служило уликой против шофера.
При наезде автомобиля на человека могли помяться буфер, решетка радиатора. Часто в радиатор попадали осколки. Все эти повреждения передней части кузова легко бросались в глаза, и оповещенные о них милиционеры задерживали шофера-лихача. Если это не удавалось сделать на улицах, то по тем же признакам искали машину в гаражах.
Ливень затихал. Люди выходили из аптеки на улицу. Мозарин вышел вслед за ними. В лицо дохнуло влажной прохладой, запахом мокрой листвы. Тротуары и асфальт мостовой блестели, как черные зеркала, в них зыбко отражались электрические фонари. Постовой подвел офицера к прикрытому брезентом месту катастрофы. Лейтенант тщательно осмотрел каждый сантиметр мостовой. Изредка он нагибался, тщетно пытаясь найти хотя бы крошечный осколок стекла. Стало ясно, что фары серебристого автомобиля не были повреждены. Но, по словам регулировщика, его сбило левой стороной кузова. Вероятно, эта сторона помята или поцарапана милицейским жезлом, который в момент наезда был в руках регулировщика.
Лейтенант вернулся в аптеку, спросил заведующего, кто из сотрудников остается на ночное дежурство. Фармацевт вызвал из рабочего помещения сотрудницу.
Худощавая брюнетка в черном платье с подкрашенными губами и подведенными глазами кивнула Мозарину. Через ее руку был перекинут белый халат, который она еще не успела надеть на себя.
— Что вам угодно? — с холодной учтивостью спросила она.
Лейтенант объяснил, что, вероятно, родные или знакомые неизвестной женщины спохватятся, станут ее разыскивать, может быть, зайдут в аптеку. Офицер просил немедленно известить его об этом по телефону. Написав в блокноте номер телефона и свою фамилию, он отдал листок дежурной. Она прочитала, вскинула ресницы и, поправляя костяную брошь с искусно вырезанным паучком, сказала:
— Хорошо, товарищ Мозарин. А если вы не окажетесь на месте, тогда как поступить?
— Запишите фамилию и адрес того, кто будет спрашивать о женщине, и позвоните мне еще раз.
— Все будет сделано, товарищ! Можете не беспокоиться.
Застегнув плащ, лейтенант взглянул на часы. Прошло два часа восемь минут с тех пор, как он приехал на место происшествия.
Корнева и врач уже сидели в автомобиле. Надя встретила Мозарина язвительным вопросом:
— Вы, конечно, уже нашли какие-нибудь следы серебристой машины, Михаил Дмитриевич?
— Очень туманные, Надя. А как у вас?
— Я не столь проницательна, не умею так быстро анализировать… Даже туманно…
Недавно демобилизовавшись из армии, лейтенант был еще полон фронтовыми воспоминаниями. Он видел себя в маскировочном халате с гранатами, ножом и пистолетом за пазухой, бесшумно ползущим со своими товарищами в разведку. Услыхав отдаленный шум или увидев взмывающую в небе ракету, он, припадая к земле, вползал в ложбину или кусты и как бы растворялся во мраке. На фронте Мозарин научился по хрусту сучка, звуку вкрадчивых, почти неслышных шагов, легкому покашливанию точно определять, сколько метров отделяет его от врага, умел неслышно и ловко накинуть на голову «языка» мешок.
Старшина разведроты, встречая их, охотников за «языками», словно отец сыновей, отводил в приземистую, вросшую в землю баньку, топившуюся «по-черному», и после баньки торжественно отдавал каждому документы. Потом, угощая хлопцев солидной гвардейской чаркой, старшина пускался в рассказы о легендарных приключениях и подвигах армейских разведчиков, начиная с первых месяцев войны. Старшина был великим знатоком фронтовой бывальщины и мог рассказывать часами. Сам он недавно вернулся из госпиталя и не мог еще участвовать в дерзких вылазках разведчиков, но был замечательным хранителем боевых традиций батальона и отличным наставником молодежи.
От старшины Мозарин перенял хитроумную науку чтения и расшифровки различных следов: человека, животных, автомашин, танков. Эта наука пригодилась теперь, когда он вступил в ряды московской милиции и его профессией стало расследование автомобильных аварий, катастроф, наездов на пешеходов. Да, что поделаешь, именно так: расследование наездов автомобилей на пешеходов… Слов нет, конечно, наш лейтенант, как и все молодые следователи, мечтал о более громких, сложных и запутанных делах, которые бы он с опасностью для жизни молниеносно и блестяще распутывал!
Выслушав приказания начальника, Мозарин четко повернулся кругом и пошел к выходу. Надевая фуражку, он по военной привычке приставил к носу и кокарде ребро ладони, чтобы головной убор сидел «по форме». У двери он снял с гвоздя непромокаемый плащ и выбежал из комнаты, ухитрившись надеть его, когда спускался по лестнице к уже ожидавшей его машине.
— Здравствуйте, товарищи! — бодро сказал он, захлопывая за собой дверцу автомобиля и чувствуя, как за шиворот ползет холодная капля.
Машина помчалась под бушующим звонким ливнем. Вместе с лейтенантом в машине ехали пожилой дежурный врач и молодой эксперт научного отдела Надя Корнева.
Как случилось, что девушка, готовившаяся было в аспирантуру химического института, вдруг пошла работать в научно-технический отдел Управления милиции? Еще в школе она увлекалась химией, писала содержательные доклады в научном кружке юных химиков, не раздумывая, поступила в Институт имени Менделеева. Но однажды Наде попалась под руку в кабинете отца, известного хирурга, книга по судебной медицине. Эта отрасль криминалистики очень заинтересовала ее, увлекла. Отец познакомил Надю с судебно-медицинским экспертом. Она побывала вместе с ним в криминалистической лаборатории. И девушка твердо заявила родителям: «Буду химиком-криминалистом! Химия поможет раскрывать самые загадочные преступления!» Мать встревожилась: она жаловалась всем, что ее дочку влечет к себе «мир ужасов». Но Надя упрямо стояла на своем. Окончив институт, она стала сотрудницей научно-технического отдела Уголовного розыска. Для получения специальных знаний отдел командировал ее на курсы при Институте судебной медицины. Так, в двадцать три года Надя Корнева обрела профессию, которая захватила ее целиком.
Лейтенант Мозарин чувствовал к Наде некоторую неприязнь. Уж очень независимо она держала себя, иногда даже подшучивала над ним. И он, чуть сердясь и посмеиваясь над собой, вспоминал, как в детские годы кипятился, когда какая-нибудь озорная девчонка вмешивалась в мальчишеские игры. Мозарин понимал, что Корнева своей тонкой и скрупулезной работой помогает розыскам, но все же при встречах ершился и не мог удержаться от колкостей. Надя отвечала тем же.
Мозарин оглянулся на девушку. Взгляды их встретились.
Лейтенант с подчеркнутой любезностью сказал:
— В такую погоду, Надя, я не очень надеюсь на химию… Сплошное аш-два-о. Все смоет…
— А вы и в хорошую не надеетесь на науку! — с милой улыбкой ответила Корнева.
Машина остановилась.
В аптеке толпились пережидавшие ливень люди. Мозарин, Надя и врач пробрались в кабинет управляющего, где лежали регулировщик и неизвестная женщина. Постовой доложил лейтенанту о том, что произошло. Но много ли он мог рассказать? Ведь самый момент катастрофы он не видел, лишь издали заметил автомобиль, бешено выскочивший из переулка.
Лейтенант наклонился к регулировщику. Тот приоткрыл глаза, губы его дрогнули: он пытался что-то сказать. Вслушиваясь в едва уловимый, прерываемый судорожными вздохами шепот, Мозарин узнал, что «Победа» мчалась с незажженными фарами, наехала на женщину, потом, резко повернув, сбила с ног его, регулировщика. Милиционер откинул голову, замолчал. Мозарин с безмолвным участием посмотрел на него. Он по своему опыту знал, как трудна работа регулировщика в таком городе, как Москва, да еще на центральной улице.
На первый взгляд кажется, что милиционер, играючи, поднимает и опускает жезл, время от времени предостерегая свистком рассеянных пешеходов. На самом деле работа регулировщика очень напряженная, изнуряющая, требующая мгновенной реакции. Это беспрерывное утомительное наблюдение за сотнями машин и потоком пешеходов. В какую-нибудь секунду надо рассчитать — удачно ли проедет автомобиль, автобус, троллейбус, перехватить нарушившую правила движения машину, предупредить образование «пробки» на перекрестке в «часы пик». Регулировщик сразу определяет наметанным глазом, что за водитель сидит за рулем: не новичок ли он, не дремлет ли, ведя машину, — не пьяный ли «лихач». И кто этот пешеход, который пересекает улицу в неположенном месте: больной, близорукий, замечтавшийся? Дежурство регулировщика — это часы напряженной бдительности среди водоворота уличного движения.
— Узнайте, как фамилия этого товарища, его адрес! — приказал офицер постовому. — Надо известить о случившемся его родных.
Женщина лежала без сознания. Ее голова и правая нога были уже забинтованы. Дежурный врач, складывая резиновые трубки фонендоскопа, покачал головой: вряд ли пострадавшая выживет…
Корнева тщательно осмотрела через лупу пальто пострадавшей — она искала отпечатка шин. Но шелк не сохранил их характерного рисунка. В карманах не нашлось никаких документов. Лишь в правом оказалась горсть мелких клочков бумаги, исписанных с обеих сторон. Корнева завернула их в пергаментный лист и опустила в свою служебную сумку.
В кабинет вошли санитары «скорой помощи», осторожно положили на носилки пострадавших и унесли их.
Корнева и врач уселись за стол. Девушка начала писать акт. Мозарин опросил очевидцев. Его особенно заинтересовали показания Былинской. Клавдия Федоровна рассказала все подробно, начиная с той минуты, когда увидела неизвестную женщину. Лейтенант спросил, не слышала ли Былинская автомобильных сигналов?
— Какие там сигналы! — ответила Былинская. — Машина мчалась прямо на нее…
— Фары были зажжены?
— Нет! Оттого она и спохватилась так поздно, оттого так и заметалась.
— Номера машины не видели?
— Приметила при блеске молнии последние цифры: восемьдесят пять.
— А какого цвета и какого типа машина?
— Серебристая «Победа».
— Вы разбираетесь в марках автомобилей?
— Слава богу, на своей три года езжу. Теперь она в ремонте…
— Может быть, вы запомнили, как выглядел шофер?
— Нет, зря не стану говорить. Мелькнуло за стеклом что-то белое… Может быть, рубашка…
Большинство очевидцев подтвердило: автомобиль — серебристый, марка — «Победа», фары погашены. Но никто не успел заметить номера, разглядеть шофера. Только экономист Новосибирского строительного треста Петр Иванович Грунин — словоохотливый франтоватый человек средних лет, с тонкими усиками, в зеленой шляпе и с большим ярко-красным портфелем в руках, — сообщил, что, идя в аптеку за содой, подошел к стоящей в переулке, недалеко от угла, машине «Победа», чтобы попросить спичку. Но у шофера спичек не оказалось. Вглядевшись, Грунин увидел, что за рулем сидит девушка лет двадцати — двадцати двух, в белом платье. Именно эта машина через минуту обогнала его в переулке на огромной скорости и при выезде на улицу Горького сшибла женщину.
— Пожалуйста, поподробнее опишите внешность водителя, — попросил Мозарин.
— Если бы знал, что это понадобится, уж я бы рассмотрел ее как следует! — вздохнул Грунин. — А так, знаете, очень спешил — ведь хлынул дождь. Одно могу сказать: на лицо — приятная! Я немного отошел от машины, как она резко взяла с места и обогнала меня.
— Номер видели?
— Тоже только окончание. По-моему, гражданка Былинская ошибается: не восемьдесят пять, а тридцать пять.
— Может, и тридцать пять, — согласилась Клавдия Федоровна. — Машина мчалась быстро — я могла и ошибиться.
— Вы, гражданин Грунин, уверены, что это та самая машина, которая наскочила на людей?
— Да. Я шел по тому же направлению, куда она поехала. Буквально через минуту услыхал крик, потом свисток милиционера.
Лейтенант записал адрес Былинской. Грунин был в столице проездом и, дожидаясь свободного номера в гостинице, ночевал то у одних знакомых, то у других. Экономист спросил номер телефона Мозарина и старательно вывел цифры в своей записной книжке.
Лейтенант надеялся, что найдутся какие-нибудь вещественные доказательства на мостовой. Обычно, если автомобиль наезжал на человека, разбивались стекла фар, а иногда и электрические лампочки, на дороге оставались осколки. По форме и материалу стекла определяли марку машины; по характеру осколков — какой фаре они принадлежали. Если линии излома этих осколков и уцелевших в фарах совпадали, это служило уликой против шофера.
При наезде автомобиля на человека могли помяться буфер, решетка радиатора. Часто в радиатор попадали осколки. Все эти повреждения передней части кузова легко бросались в глаза, и оповещенные о них милиционеры задерживали шофера-лихача. Если это не удавалось сделать на улицах, то по тем же признакам искали машину в гаражах.
Ливень затихал. Люди выходили из аптеки на улицу. Мозарин вышел вслед за ними. В лицо дохнуло влажной прохладой, запахом мокрой листвы. Тротуары и асфальт мостовой блестели, как черные зеркала, в них зыбко отражались электрические фонари. Постовой подвел офицера к прикрытому брезентом месту катастрофы. Лейтенант тщательно осмотрел каждый сантиметр мостовой. Изредка он нагибался, тщетно пытаясь найти хотя бы крошечный осколок стекла. Стало ясно, что фары серебристого автомобиля не были повреждены. Но, по словам регулировщика, его сбило левой стороной кузова. Вероятно, эта сторона помята или поцарапана милицейским жезлом, который в момент наезда был в руках регулировщика.
Лейтенант вернулся в аптеку, спросил заведующего, кто из сотрудников остается на ночное дежурство. Фармацевт вызвал из рабочего помещения сотрудницу.
Худощавая брюнетка в черном платье с подкрашенными губами и подведенными глазами кивнула Мозарину. Через ее руку был перекинут белый халат, который она еще не успела надеть на себя.
— Что вам угодно? — с холодной учтивостью спросила она.
Лейтенант объяснил, что, вероятно, родные или знакомые неизвестной женщины спохватятся, станут ее разыскивать, может быть, зайдут в аптеку. Офицер просил немедленно известить его об этом по телефону. Написав в блокноте номер телефона и свою фамилию, он отдал листок дежурной. Она прочитала, вскинула ресницы и, поправляя костяную брошь с искусно вырезанным паучком, сказала:
— Хорошо, товарищ Мозарин. А если вы не окажетесь на месте, тогда как поступить?
— Запишите фамилию и адрес того, кто будет спрашивать о женщине, и позвоните мне еще раз.
— Все будет сделано, товарищ! Можете не беспокоиться.
Застегнув плащ, лейтенант взглянул на часы. Прошло два часа восемь минут с тех пор, как он приехал на место происшествия.
Корнева и врач уже сидели в автомобиле. Надя встретила Мозарина язвительным вопросом:
— Вы, конечно, уже нашли какие-нибудь следы серебристой машины, Михаил Дмитриевич?
— Очень туманные, Надя. А как у вас?
— Я не столь проницательна, не умею так быстро анализировать… Даже туманно…
3
Всем постовым, регулировщикам, милицейским патрулям и заставам было приказано задержать серебристый автомобиль марки «Победа» с окончанием номера «35» или «85», управляемый шофером-девушкой лет двадцати — двадцати двух. В приказе говорилось, что левая сторона кузова машины, возможно, помята или поцарапана; может быть, у нее испорчены тормоза.
В эту ночь милиционеры, каждый на свой лад, изощрялись, придумывая разные предлоги, чтобы останавливать и осматривать «Победы» серебристого цвета с шоферами-женщинами, не вызывая никаких подозрений. Однако серебристая машина с окончанием номера «35» или «85» так и не попалась им.
Утром в комнату, где работали уполномоченные ОРУДа, вошла Надя Корнева. Она отдала одному из офицеров химический анализ следов какой-то краски, потом положила на стол Мозарина прозрачный конверт.
— Я сложила сюда клочки, которые нашла в кармане пострадавшей женщины, — сказала Надя.
— Узнали по записке имя или фамилию этой женщины?
— Нет, Михаил Дмитриевич. Я что-то мало поняла в ней. Может быть, вы разберетесь?
Офицер разложил на столе клочки, составил их и прочитал записку несколько раз, пожал плечами.
— Загадка не для детей младшего возраста…
— По вашему лицу видно, что она не по зубам и детям старшего возраста! — съязвила Корнева и вышла из комнаты.
Несколько озадаченный Мозарин посмотрел ей вслед. У этой девушки такое хорошее открытое лицо, — что правда, то правда! — чистые, синие глаза, милая, скромная улыбка, легкая походка. Почему она невзлюбила его? Зачем эти вечные колкости? Что он, дорогу ей перешел?
Лейтенант снова перечитал записку, на которой были наклеены аккуратно вырезанные из газет буквы и цифры:
На обратной стороне записки, в правом углу, была жирно-фиолетовыми чернилами зачеркнута строка.
Офицер подумал, что, вероятно, кроме номеров 311, 222, 483, другие тоже получили такой же приказ. Они нападут на дежурного пока неизвестного 3КБ и овладеют военной картой. Надо немедленно принять меры! Бить тревогу!
Мозарин положил записку в дело № 306 о происшествии на улице Горького, взял папку и бегом поспешил в кабинет к начальнику ОРУДа. Тот также встревожился, тут же позвонил начальнику Управления милиции и доложил о странной записке.
— Комиссар приказывает снять фотокопии этой записки и немедленно отправить ему, — сказал начальник, кладя телефонную трубку. — А вам приказано явиться к майору Градову и энергично продолжать следствие под его руководством.
Начальник дружелюбным взглядом окинул Мозарина и продолжал:
— Вам повезло, лейтенант! Я рад, что вы поработаете с Виктором Владимировичем, по его указаниям. Майор Градов — опытный, проницательный оперативный работник. Наши лучшие молодые работники — его воспитанники. Он ведь по совместительству преподает в нашей офицерской школе. В прошлом году стал кандидатом юридических наук. Вот как! Силен и в практике и в теории.
Еще на четвертом курсе юридического факультета Виктор Градов твердо решил стать оперативным работником милиции. Это решение пришло к нему после летней практики в районной прокуратуре. Знакомясь там с различными материалами, он особенно заинтересовался делами, поступающими из Уголовного розыска. Вначале его завлекла загадочность, сложность, запутанность некоторых преступлений. Потом, побывав в Уголовном розыске, он узнал о тонкостях оперативной работы, о связанных с ней опасностях. Ему рассказали о разлагающем влиянии уголовной среды на некоторую часть нашей молодежи. Он увидел, какой ущерб приносит преступность нашему обществу и как превращаются в опасных зверей люди, ставшие на путь уголовщины. Студент Градов понял: его место здесь, на переднем крае борьбы с преступным миром.
Окончив Московский университет, Виктор пришел в отдел, руководимый полковником И. А. Аникановым. Старый чекист стал учителем и другом молодого Градова и, как говорится, поставил его на ноги. Когда Аниканов перешел в министерство, он оставил в кабинете Градова портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, под которым можно было прочесть слова этого великого солдата пролетарской революции: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК».
Теперь Градов работал старшим оперативным уполномоченным Уголовного розыска. Он блестяще раскрыл ряд запутанных преступлений, ликвидировал несколько преступных гнезд. Имя Градова становилось все более известным. Он выступал с докладами в научном обществе криминалистов, изредка москвичи читали в газетах сообщения и даже очерки о его расследованиях, но подлинная фамилия Градова, по его просьбе, при этом не упоминалась или заменялась выдуманной. Однако о некоторых сложных и крупных следствиях он предпочитал не рассказывать газетчикам: нельзя описать в двухстах-трехстах строчках тонкую, кропотливую и опасную работу, которую под его руководством вели десятки людей.
Не медля ни минуты, Мозарин отправился с делом № 306 в портфеле к Градову, радуясь, что будет работать по его указаниям.
Он осторожно постучал в дверь кабинета.
— Войдите! — послышалось в ответ.
Лейтенант молодецки расправил плечи, раскрыл дверь и браво шагнул в кабинет к письменному столу, собираясь доложиться «по всей форме». Но за столом никого не было. Он растерянно оглянулся.
В углу комнаты на диване сидел майор в синем штатском костюме и просматривал на маленьком столике газеты, держа в руках цветной карандаш.
Это был коренастый, широкий в плечах человек, со смуглым крупным лицом. Градову было лет сорок, но сильная проседь в темных волосах и резкие морщины на лбу старили его. Черные пристальные глаза и густые, жесткие брови придавали ему суровый вид, от которого становилось не по себе даже самым развязным преступникам. Но стоило майору улыбнуться, как это первое впечатление улетучивалось. Все те, кто часто общался с Градовым, отлично знали отзывчивость и даже мягкость майора, никак не соответствующие его грозной внешности. Впрочем, в напряженные часы работы он действительно бывал грозен и беспощадно требователен к себе и другим.
— Садитесь, лейтенант, — сказал Градов. — Нашли серебристую машину? Я уже ознакомился в общих чертах с делом.
— Нет, машину не обнаружили, товарищ майор.
— Установили, кто пострадавшая?
— Утром звонил в клинику. До сих пор она не пришла в сознание.
— И это все, что вы можете доложить?
— Нет, не все! — Мозарин протянул Градову конверт с таинственной запиской.
Майор взял конверт, развернул записку и, подойдя к окну, стал внимательно, через лупу, исследовать ее.
— Н-да… Любопытный, странный документик… Что-то не очень квалифицированный… — сказал он, усмехнувшись. — Однако займемся уточнением происшествия. В котором часу автомобиль налетел на неизвестную?
— В двадцать два ноль пять! Но, товарищ майор, готовится диверсия! «День икс» — может быть, сегодня, завтра… — волнуясь, говорил Мозарин. — Надо спасать дежурного!
— Ну, об этом особый разговор… Значит, все случилось до того, как хлынул ливень?
— Да! Но ливень смыл, разумеется, все следы. А главное, на мостовой не найдено ни одного осколка.
— Это легко поддается объяснению. Женщина поздно заметила, что на нее мчится машина, испугалась, стала метаться, споткнулась и упала. Автомобиль, видимо, наехал на нее, когда она уже лежала на мостовой. Понятно, что фары, переднее крыло и радиатор не коснулись ее.
— Так, — подтвердил Мозарин. — Но машина, очевидно, была неисправная. Сигнал не действовал, фары не включены, тормоза, наверное, тоже были не в порядке…
— Слишком много неполадок для одной машины, — задумчиво произнес Градов. — Какой шофер, зная, что его машина неисправна, будет лететь сломя голову, да еще в непогоду, в потемках? Нет! Тут что-то другое.
— Во всяком случае, товарищ майор, виноват шофер! Думаю, что можно выяснить, какие шоферы-женщины проезжали в этот час по улице Горького. Я поговорю с ними повнушительней!
Градов покачал головой.
— Вижу, что вы не наметили план расследования! — воскликнул он, поднялся с дивана и, опустившись в кресло напротив Мозарина, посмотрел на стенные часы.
— Шаблон в нашем деле может завести вас на ложную дорогу. — Градов взял со стола прозрачный мундштук, вставил в него сигарету, закурил и пододвинул портсигар лейтенанту. — Следствие — дело щепетильное, творческое, не терпит трафаретных, решений. Зачем собирать улики, разрабатывать версии, вести допросы? По-вашему получается, что поговоришь «внушительно» с подозреваемым — и дело в шляпе! А ведь признание далеко не всегда является истиной. Вот на Западе додумались сажать подследственного посреди комнаты с зеркальными стенами. Допрос ведется через небольшое отверстие. Когда ставится вопрос о виновности, комната освещается зловещим зеленоватым светом. Куда ни взглянет обвиняемый, он видит в зеркалах свое лицо, похожее на лицо мертвеца. Западные криминалисты считают, что самые закоренелые преступники в зеркальной комнате признаются во всем.
В эту ночь милиционеры, каждый на свой лад, изощрялись, придумывая разные предлоги, чтобы останавливать и осматривать «Победы» серебристого цвета с шоферами-женщинами, не вызывая никаких подозрений. Однако серебристая машина с окончанием номера «35» или «85» так и не попалась им.
Утром в комнату, где работали уполномоченные ОРУДа, вошла Надя Корнева. Она отдала одному из офицеров химический анализ следов какой-то краски, потом положила на стол Мозарина прозрачный конверт.
— Я сложила сюда клочки, которые нашла в кармане пострадавшей женщины, — сказала Надя.
— Узнали по записке имя или фамилию этой женщины?
— Нет, Михаил Дмитриевич. Я что-то мало поняла в ней. Может быть, вы разберетесь?
Офицер разложил на столе клочки, составил их и прочитал записку несколько раз, пожал плечами.
— Загадка не для детей младшего возраста…
— По вашему лицу видно, что она не по зубам и детям старшего возраста! — съязвила Корнева и вышла из комнаты.
Несколько озадаченный Мозарин посмотрел ей вслед. У этой девушки такое хорошее открытое лицо, — что правда, то правда! — чистые, синие глаза, милая, скромная улыбка, легкая походка. Почему она невзлюбила его? Зачем эти вечные колкости? Что он, дорогу ей перешел?
Лейтенант снова перечитал записку, на которой были наклеены аккуратно вырезанные из газет буквы и цифры:
Приказ № 672
День икс явитесь 22 ч. 30 м. район расположения 3КБ. По сигналу вместе с 311, 222, 483 нападение на дежурного 3КБ, обезоружьте, свяжите его, возьмите карту лист С-б, доставьте в УЮН. Сигнал — два свистка, длинный и короткий.
У4БЛПИ.
На обратной стороне записки, в правом углу, была жирно-фиолетовыми чернилами зачеркнута строка.
Офицер подумал, что, вероятно, кроме номеров 311, 222, 483, другие тоже получили такой же приказ. Они нападут на дежурного пока неизвестного 3КБ и овладеют военной картой. Надо немедленно принять меры! Бить тревогу!
Мозарин положил записку в дело № 306 о происшествии на улице Горького, взял папку и бегом поспешил в кабинет к начальнику ОРУДа. Тот также встревожился, тут же позвонил начальнику Управления милиции и доложил о странной записке.
— Комиссар приказывает снять фотокопии этой записки и немедленно отправить ему, — сказал начальник, кладя телефонную трубку. — А вам приказано явиться к майору Градову и энергично продолжать следствие под его руководством.
Начальник дружелюбным взглядом окинул Мозарина и продолжал:
— Вам повезло, лейтенант! Я рад, что вы поработаете с Виктором Владимировичем, по его указаниям. Майор Градов — опытный, проницательный оперативный работник. Наши лучшие молодые работники — его воспитанники. Он ведь по совместительству преподает в нашей офицерской школе. В прошлом году стал кандидатом юридических наук. Вот как! Силен и в практике и в теории.
Еще на четвертом курсе юридического факультета Виктор Градов твердо решил стать оперативным работником милиции. Это решение пришло к нему после летней практики в районной прокуратуре. Знакомясь там с различными материалами, он особенно заинтересовался делами, поступающими из Уголовного розыска. Вначале его завлекла загадочность, сложность, запутанность некоторых преступлений. Потом, побывав в Уголовном розыске, он узнал о тонкостях оперативной работы, о связанных с ней опасностях. Ему рассказали о разлагающем влиянии уголовной среды на некоторую часть нашей молодежи. Он увидел, какой ущерб приносит преступность нашему обществу и как превращаются в опасных зверей люди, ставшие на путь уголовщины. Студент Градов понял: его место здесь, на переднем крае борьбы с преступным миром.
Окончив Московский университет, Виктор пришел в отдел, руководимый полковником И. А. Аникановым. Старый чекист стал учителем и другом молодого Градова и, как говорится, поставил его на ноги. Когда Аниканов перешел в министерство, он оставил в кабинете Градова портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, под которым можно было прочесть слова этого великого солдата пролетарской революции: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК».
Теперь Градов работал старшим оперативным уполномоченным Уголовного розыска. Он блестяще раскрыл ряд запутанных преступлений, ликвидировал несколько преступных гнезд. Имя Градова становилось все более известным. Он выступал с докладами в научном обществе криминалистов, изредка москвичи читали в газетах сообщения и даже очерки о его расследованиях, но подлинная фамилия Градова, по его просьбе, при этом не упоминалась или заменялась выдуманной. Однако о некоторых сложных и крупных следствиях он предпочитал не рассказывать газетчикам: нельзя описать в двухстах-трехстах строчках тонкую, кропотливую и опасную работу, которую под его руководством вели десятки людей.
Не медля ни минуты, Мозарин отправился с делом № 306 в портфеле к Градову, радуясь, что будет работать по его указаниям.
Он осторожно постучал в дверь кабинета.
— Войдите! — послышалось в ответ.
Лейтенант молодецки расправил плечи, раскрыл дверь и браво шагнул в кабинет к письменному столу, собираясь доложиться «по всей форме». Но за столом никого не было. Он растерянно оглянулся.
В углу комнаты на диване сидел майор в синем штатском костюме и просматривал на маленьком столике газеты, держа в руках цветной карандаш.
Это был коренастый, широкий в плечах человек, со смуглым крупным лицом. Градову было лет сорок, но сильная проседь в темных волосах и резкие морщины на лбу старили его. Черные пристальные глаза и густые, жесткие брови придавали ему суровый вид, от которого становилось не по себе даже самым развязным преступникам. Но стоило майору улыбнуться, как это первое впечатление улетучивалось. Все те, кто часто общался с Градовым, отлично знали отзывчивость и даже мягкость майора, никак не соответствующие его грозной внешности. Впрочем, в напряженные часы работы он действительно бывал грозен и беспощадно требователен к себе и другим.
— Садитесь, лейтенант, — сказал Градов. — Нашли серебристую машину? Я уже ознакомился в общих чертах с делом.
— Нет, машину не обнаружили, товарищ майор.
— Установили, кто пострадавшая?
— Утром звонил в клинику. До сих пор она не пришла в сознание.
— И это все, что вы можете доложить?
— Нет, не все! — Мозарин протянул Градову конверт с таинственной запиской.
Майор взял конверт, развернул записку и, подойдя к окну, стал внимательно, через лупу, исследовать ее.
— Н-да… Любопытный, странный документик… Что-то не очень квалифицированный… — сказал он, усмехнувшись. — Однако займемся уточнением происшествия. В котором часу автомобиль налетел на неизвестную?
— В двадцать два ноль пять! Но, товарищ майор, готовится диверсия! «День икс» — может быть, сегодня, завтра… — волнуясь, говорил Мозарин. — Надо спасать дежурного!
— Ну, об этом особый разговор… Значит, все случилось до того, как хлынул ливень?
— Да! Но ливень смыл, разумеется, все следы. А главное, на мостовой не найдено ни одного осколка.
— Это легко поддается объяснению. Женщина поздно заметила, что на нее мчится машина, испугалась, стала метаться, споткнулась и упала. Автомобиль, видимо, наехал на нее, когда она уже лежала на мостовой. Понятно, что фары, переднее крыло и радиатор не коснулись ее.
— Так, — подтвердил Мозарин. — Но машина, очевидно, была неисправная. Сигнал не действовал, фары не включены, тормоза, наверное, тоже были не в порядке…
— Слишком много неполадок для одной машины, — задумчиво произнес Градов. — Какой шофер, зная, что его машина неисправна, будет лететь сломя голову, да еще в непогоду, в потемках? Нет! Тут что-то другое.
— Во всяком случае, товарищ майор, виноват шофер! Думаю, что можно выяснить, какие шоферы-женщины проезжали в этот час по улице Горького. Я поговорю с ними повнушительней!
Градов покачал головой.
— Вижу, что вы не наметили план расследования! — воскликнул он, поднялся с дивана и, опустившись в кресло напротив Мозарина, посмотрел на стенные часы.
— Шаблон в нашем деле может завести вас на ложную дорогу. — Градов взял со стола прозрачный мундштук, вставил в него сигарету, закурил и пододвинул портсигар лейтенанту. — Следствие — дело щепетильное, творческое, не терпит трафаретных, решений. Зачем собирать улики, разрабатывать версии, вести допросы? По-вашему получается, что поговоришь «внушительно» с подозреваемым — и дело в шляпе! А ведь признание далеко не всегда является истиной. Вот на Западе додумались сажать подследственного посреди комнаты с зеркальными стенами. Допрос ведется через небольшое отверстие. Когда ставится вопрос о виновности, комната освещается зловещим зеленоватым светом. Куда ни взглянет обвиняемый, он видит в зеркалах свое лицо, похожее на лицо мертвеца. Западные криминалисты считают, что самые закоренелые преступники в зеркальной комнате признаются во всем.