Позвонила судебный пристав, чтобы сообщить, что Топор просмотрел досье Дорси и назначил встречу завтра утром в его кабинете, дабы обсудить наши намерения по использованию этой информации в суде. Топор любил утрясать такие моменты без официальных слушаний, и я был всецело за. Хорошо, что он не назначил встречу на сегодняшнее утро, потому что у меня уже была назначена договоренность встретиться с Уилли Миллером и адвокатом противоположной стороны, на чье имущество мы претендовали.
Уилли невольно продемонстрировал, как он относится к своему грядущему богатству, – он попросил меня заехать за ним в местное представительство фирмы «Мерседес». Когда я прибыл, он стоял возле дверей офиса.
– Что ж ты не зашел внутрь? Я думал, ты присматриваешься к машинам, пинаешь резину… – сказал я, когда он сел в машину.
– Они решили, что я фигней страдаю, – отмахнулся Уилли. – Думают, что я не могу позволить себе купить одну из этих развалюх. Корчат из себя хрен знает что.
– А сколько денег у тебя на счету? – спросил я.
– Да нет у меня ни хрена, никакого счета, – сказал он, а затем широко улыбнулся, – но скоро будет.
Остаток пути до офиса адвоката нашего оппонента мы говорили о Лори. Как всякий, кто знал Лори, Уилли беспокоился о ней, а уж кто, как не он, знал, сколь несправедливой может быть система правосудия.
Юридическая контора «Бертрам, Смит и Кейтс» – уважаемая фирма, занимающаяся гражданскими делами, – располагалась в Тинеке. [5]Пару раз мне случалось говорить со Стивеном Кейтсом, адвокатом, представляющим ответчиков по иску Уилли, и он, по сути, все еще не мог определиться со своей позицией, по крайней мере, до сегодняшней встречи.
Кейтс сердечно приветствовал нас, усадил за стол в конференц-зале, на котором красовалось огромное блюдо с фруктами, предложил чего-нибудь выпить, а затем перешел прямо к делу.
– Я знаю, вы находились в близких отношениях с дочерью одного из моих клиентов, – сказал он, имея в виду Николь.
– Находился, – кивнул я.
– Мне очень жаль, что вы оказались в такой неоднозначной ситуации. Разумеется, я не знал об этом до сих пор.
– Ничего страшного, – сказал я.
Затем он ударился в многословный рассказ о положении своих клиентов и о том, что они хотят как можно скорее разрешить этот злосчастный конфликт или, по крайней мере, данную его часть. Они осознают то негативное влияние, которое оказали их действия на жизнь Уилли, и они выработали формулу, по которой, как они надеются, будет определено финансовое выражение компенсации. Он был так занят объяснением сути этой формулы, что забыл назвать сумму.
Через двадцать минут, показавшихся нам двумя часами, Кейтс наконец закончил и спросил:
– Есть ли у вас какие-то вопросы?
Уилли, который за время объяснений сжевал три апельсина, два яблока, банан и гроздь винограда, не стал терять времени.
– Сколько? – спросил он.
Кейтс, казалось, был поражен прямотой Уилли, но решил ответить столь же прямо:
– Мы остановились на сумме четыре миллиона триста семьдесят тысяч долларов, которая будет выплачена в рассрочку в течение семи лет.
Уилли чуть не выплюнул три виноградины, таким абсурдным было предложение.
– Может, вы и остановились в этом районе, – сказал он. – Но мы – нет. Нам нужен район попрестижнее.
Под «нами» Уилли понимал себя и меня, хотя я намеревался предоставить ему возможность вести переговоры в качестве главы делегации. У него превосходно получалось, а мои мысли были заняты смертью Барри Лейтера, в которой я винил себя.
Но Кейтс повернулся ко мне, вероятно, надеясь на менее сильный напор, чем демонстрировал Уилли.
– Какова же ваша позиция?
Я посмотрел на Уилли, он кивнул, в сущности, передавая мне слово.
– Одиннадцать миллионов семьсот тысяч, с выплатой в течение пяти минут.
Он и глазом не моргнул.
– Могу я узнать, как вы пришли к этой цифре?
– Нутром почуяли, – сказал я. – Мы считаем эту сумму довольно скромной, а раз так, то обсуждению она не подлежит. Я уверен, что мы можем добиться гораздо большего на суде.
– Понятно. Я передам это своим клиентам.
Я сказал ему, что нас это вполне устраивает, и мы с Уилли, который напоследок сграбастал последний апельсин, откланялись.
Уилли спросил, не смогу ли я подбросить его к дому его подружки, которая жила в довольно неблагоустроенном квартале нижнего Паттерсона. Паттерсон – город, в котором проживает больше ста тысяч жителей, и он может сравниться с любым другим городом, по степени загрязненности, например. Однако когда кто-нибудь говорит «город», он обычно имеет в виду Нью-Йорк.
Мы были примерно в десяти кварталах от места назначения, когда едва не сбили собаку без поводка, бежавшую по улице. Псина была похожа на помесь Лабрадора, тощая, облезлая и измученная жизнью на улице.
Нас обоих потрясла едва не случившаяся авария.
– Черт, как близко – едва пронесло, – сказал он.
– Бедный пес, – сказал я. – Его поймают и отвезут в приют для бездомных животных.
– И что потом?
– И потом убьют.
– Что?! – возопил Уилли дурным голосом. – Останови машину!
Я едва успел затормозить, как Уилли выскочил из машины и побежал по проезжей части вслед за собакой, взывая:
– Сюда, песик!
Собака проявила незаурядный интеллект, припустив от вопящего Уилли так, что я остановил машину и попытался отрезать псине путь. Я выскочил из машины и начал гнать собаку на Уилли, но пес снова оказался умнее нас обоих и свернул в боковую аллею.
Погоня продолжалась, и следующие двадцать минут мы с Уилли провели, бегая туда-сюда по улицам и заворачивая в переулки, преследуя несчастную собаку. Мы испробовали несколько хитрых маневров, чтобы отрезать псу путь к отступлению, но ему всякий раз удавалось обвести нас вокруг пальца.
Тренировки с Винсом Сандерсом не успели подготовить меня к столь тяжелым нагрузкам. Я хватал ртом воздух, у меня кололо в боку, но Уилли держался так, будто всего лишь вышел прогуляться в парке.
Через несколько минут я потерял из виду и Уилли, и пса и решил, что дальше им придется справляться своими силами. Для очистки совести я пошатался туда-сюда по переулкам в надежде обнаружить одного из них, хотя первым делом мне хотелось бы наткнуться на кислородную подушку.
И вот в конце одного из переулков напротив грязного гаража я увидел Уилли. Он сидел прямо на асфальте, прислонившись спиной к стене, обнимал пса коленями и осторожно гладил его по голове. Пес довольно урчал, устроив голову на колене Уилли. Они выглядели так умиротворенно, что для полноты картины не хватало только пруда и удочки.
Когда я наконец смог снова дышать и двигаться, мы вернулись в машину, теперь уже втроем. Уилли забрался на переднее сиденье, снова устроил пса между своими коленями и заявил, что теперь это его пес и зовут его Бакс – по вполне понятной причине. Я проверил и убедился, что на шее пса нет ни ошейника, ни бирки, а значит, шанс, что где-нибудь поблизости рыщет хозяин, разыскивающий свою драгоценную животину, равнялся нулю.
Уилли пообещал, что развесит в округе объявления с фотографией собаки, но я не уверен, что он сдержит слово. Хотя какая разница? Пес нашел заботливого хозяина – в этом мире есть гораздо более неприятные вещи, которые могут случиться с собакой.
Я вернулся домой и, к своему удивлению, обнаружил там Пита Стэнтона, который ждал меня, чтобы сообщить мне последние новости из расследования по делу Стайнза. Он мог бы сделать это и по телефону, но, вероятно, захотел повидать Лори и морально поддержать ее.
Информация о Стайнзе была ошеломляющей в своей краткости.
– До сих пор мы считали, что Стайнза не существует, – сказал Пит.
– О чем это ты? – спросил я.
Пит рассказал, что полиция разослала повсюду отпечатки пальцев Стайнза – по военным, федеральным и местным участкам, но ничего не обнаружилось. Его фотография была разослана по всем полицейским учреждениям страны с требованием срочной проверки – и опять ничего.
– Как такое возможно? – спросил я.
– Я не думаю, что это возможно, – сказал Пит. – Парень вроде него не мог нигде не засветиться – он должен был служить, обращаться с просьбой на право ношения оружия… нечто в этом роде. Если на него нигде нет никаких данных, значит, эти данные были стерты.
– Кем?
Пит пожал плечами.
– Кем-то, кто имел к ним доступ. Какого черта ты меня спрашиваешь? Мы, конечно, до сих пор ищем, но не думаю, что найдем что-нибудь.
Пит уехал, и остаток вечера я провел, готовясь к завтрашней встрече в кабинете Топора, на которой должен был обсуждаться наш запрос всей информации об Алексе Дорси. Мы не могли позволить себе получить отказ.
Утро было солнечным и ярким, однако в кабинете судьи было темно и мрачно, как всегда. И снова Дилан приехал туда раньше нас с Кевином, что начинало меня раздражать. Судья не должен говорить с одной стороной в отсутствие другой. Я мог бы просветить Топора на этот счет – или промолчать, или остаться в живых, и предпочел последнее.
Впрочем, тут же выяснилось, что их встреча с глазу на глаз инициирована Топором.
– Мистер Кэмпбелл решил не препятствовать вам, – объявил мне судья.
– Хорошо, – сказал я.
– Вы получите досье к концу рабочего дня.
– Хорошо, – сказал я.
– Это все, джентльмены.
– Хорошо, – сказал я.
Так что Дилан не произнес ни слова, а я произнес только одно, приятное, целых три раза. Через несколько секунд мы с Кевином вновь оказались в машине.
– За каким чертом надо было нас звать? – возмутился Кевин.
– Видимо, перед тем, как мы пришли, Топор вынес ему строгое предупреждение, – предположил я.
– И Дилан так просто сдался? – недоверчиво буркнул Кевин.
– Тебе Топор, похоже, никогда не делал предупреждений. Если он действительно надавил, Дилан бы и первенца своего на заклание отдал.
Я позвонил Эдне, и она сказала, что получено важное сообщение от Маркуса. Он просил меня о встрече и назвал адрес где-то в трущобах. Кевин согласился поехать со мной, и через двадцать минут мы добрались до места, оказавшегося заброшенным многоквартирным домом. Рядом был заброшенный кинотеатр, а через улицу ютились несколько заброшенных магазинов.
Мы вышли из машины и принялись озираться по сторонам. Через несколько минут послышался голос:
– Сюда, наверх.
Маркус смотрел на нас сверху, выглядывая из окна, одного из немногих неразбитых.
– Поднимайтесь, – сказал он. – Шестой этаж.
Я застонал, потому что лифт в этом здании наверняка не работал, а у меня ноги все еще были как ватные после вчерашних гонок за собакой. Но деваться было некуда, и мы с Кевином потопали к зданию, а потом совершили поистине альпинистское восхождение по лестнице.
Когда мы добрались до шестого этажа, я обнаружил, что не ошибся насчет лифта. Он действительно не работал, в чем нетрудно было убедиться: в пустой шахте лифта висел человек. Он висел на плечевых ремнях безопасности, выпучив от страха устремленные на Маркуса глаза. Тот стоял поблизости, поигрывая огромным ножом, готовый перерезать ремни и отправить несчастного в последний полет с шестого этажа навстречу гибели.
Я потерял дар речи, но Маркус был спокоен и невозмутим, словно мы встречались в бассейне, чтобы выпить по бокалу «Пина-колады». Как воспитанный человек, он представил нас друг другу:
– Энди Карпентер, Кевин Рэндалл, это Задница. Задница, это мистер Карпентер и мистер Рэндалл.
Вот почему, сообразил я, он позволил запихать себя в шахту. С таким именем трудно развить в себе чувство собственного достоинства.
Маркус сообщил, что висящий человек хочет кое-чем поделиться с нами. Похоже было, Кевина сейчас удар хватит – он явно не ожидал стать участником подобной сцены. Да и я чувствовал себя несколько некомфортно. Поэтому я уговорил Маркуса поставить несчастного на твердую землю. Маркус нехотя согласился, после того как тот пообещал говорить стоя так же честно и без утайки, как если бы продолжал висеть.
Покинув шахту лифта, парень немного успокоился, и я узнал, что у него есть и другое имя – Митч. По-видимому, Митч был мелким жуликом, приторговывал информацией и был сущим мешком дерьма. Маркус мог быть очень убедительным, и он уговорил Митча поделиться с нами некоторой информацией бесплатно. Ремни безопасности и шахта были дополнительным аргументом в переговорах.
Митчу удалось пролить немного света на царство темных делишек Дорси, однако это было немного не то, что мы искали. Дорси, как и предполагалось, принимал весьма активное участие в криминальной деятельности семьи Петроне. Однако, если верить Митчу, он был всего лишь распорядителем общака, хоть и крупным; настоящая власть и покровительство Петроне принадлежали тем, на кого работал Дорси. Митч ничего не знал о том, кто бы это мог быть, но точно знал, что главная функция самого Дорси состояла в сборе денег и передаче основной их массы наверх.
Это вполне совпадало с тем, что Селия сказала о другом лейтенанте, с которым был связан Дорси. Был ли этот лейтенант выше Дорси в организации Петроне или просто работал с ним на одной ступени, ясно одно: кто-то в департаменте очень хотел, чтобы Лори было предъявлено это обвинение.
Мы отпустили Митча с искренней признательностью и предупредили, чтобы он держал ухо востро и докладывал Маркусу, если еще что-то узнает. Он поклялся, что именно так и будет поступать, однако мне почему-то казалось, что Митч предпочтет не оставаться в том же полушарии, что и Маркус.
Топор Хендерсон был из тех судей, чьи приказы всегда выполняются, а Дилан не выказывал готовности стать тем юристом, который нарушит эту традицию. Когда мы с Кевином добрались до дома, остаток досье Дорси был уже переслан нам, и мы немедленно приступили к его изучению.
Самый интересный период в биографии Дорси начинался с обвинений, выдвинутых против него Лори. Они были здесь приведены. К досье прилагался рапорт Отдела внутренних расследований. Он был не столь обширен, как доклад Комиссии Уоррена, [6]но подтверждал обвинения Лори и основывал на них дальнейшее расследование.
Дорси вел дела с Домиником Петроне в различных областях нелегальной деятельности, преимущественно в криминальном ростовщичестве, проституции и наркоторговле. Его роль в этих делах, по существу, сводилась к тому, чтобы ограждать эти сферы от посягательства полиции. Иногда его участие было даже более активным и непосредственным, однако ясно, что его ценность для Петроне состояла в службе в полиции.
ФБР фактически вмешалось, чтобы сохранить за Дорси его должность, два года назад, и конкретным вмешавшимся лицом был специальный агент Дарен Хоббс. Невероятно, но Хоббс дал полиции не больше информации, чем мне, – он просто сказал, что идет важное расследование ФБР, которое будет сорвано, если сейчас всплывет дело Дорси. Хоббс сказал, что эта операция не имеет никакого отношения к Дорси, она направлена на «элементы организованной преступности». Власти Паттерсона вряд ли гордились тем, что покорились федеральному вмешательству. Этот факт скорее всего и был той причиной, почему нам так долго отказывали в доступе к этой информации.
В обмен на неправдоподобно мягкое наказание в виде выговора Дорси пообещал воздержаться от незаконной деятельности в будущем. Были несомненные доказательства того, что он сдержал свое обещание, но на очень непродолжительное время. Примерно полгода назад Отделу внутренних расследований стало известно, что Дорси снова занялся нелегальным бизнесом, и обвинения вновь подтвердились.
Хоббс был проинформирован о ситуации прежде, чем были предприняты какие-либо действия, но на этот раз ни он, ни кто-либо еще из ФБР не вмешался. Дорси вот-вот должны были арестовать, когда он исчез, а неделю спустя было обнаружено тело, которое, как утверждалось, принадлежало Дорси.
Было досадно получить информацию, которой мы так добивались, и обнаружить, что в ней нет ничего полезного. Она не открывала новых направлений для расследования и не давала никаких новых фактов, на основе которых можно было бы выработать стратегию поведения в суде.
Следующим гвоздем в наш юридический гроб был звонок Ника Сабониса. Он сообщил мне, что не обнаружено никаких признаков того, что Дорси может быть до сих пор жив. Дело пока остается открытым, однако, по мнению его коллег, Дорси мертв. Он допускал, что Лори не лгала, рассказывая о телефонном звонке, просто ее ввели в заблуждение с помощью фальшивки, дабы оказать давление на подсудимую.
Я был готов закипеть от досады.
– Ничего, если я задам тебе вопрос, Ник? Как получилось, что ты стал следователем по делу Дорси?
Он помолчал с минуту, пытаясь обнаружить скрытый смысл вопроса.
– А что? Ты думаешь, что я – тот самый таинственный лейтенант, с которым работал Дорси?
– Ну, с кем-то же он работал, – сказал я. – Пока я не готов исключить ничьего участия.
– Будь осторожнее – подумай, кого обвиняешь, – сказал он, и тон его был еще более угрожающим, чем слова.
– Ты не собираешься ответить на мой вопрос, Ник?
– Я сам попросил, чтобы мне дали это дело.
– Почему?
– Я не любил Дорси, и мне не нравились его делишки. Но убийства полицейских нравятся мне еще меньше.
Неделя подготовки к суду, назначенному на сегодняшнее утро, хорошо иллюстрирует мою мысль. Для Лори время тянулось мучительно медленно. Для нас с Кевином сегодняшний день приближался, как товарняк, несущийся на всех парах. Каждую минуту каждого дня мы делали все возможное, чтобы подготовиться, просчитать стратегию защиты, в которой сможем быть уверены, – и пока что даже близко к этому не подошли.
Я вырубился около четырех утра и проснулся в семь – кровь буквально кипела от адреналина, сердце готово было выпрыгнуть и поскакать в суд впереди меня. Лори, кажется, была скорее возбуждена, чем нервничала. Перспектива наконец-то выйти из дома оказалась столь радостной, что на время пересилила нормальный человеческий страх, который она должна была испытать и, несомненно, еще испытает. Но это ничего – в данный момент я боялся так, что хватало на нас обоих.
Судебный пристав прибыл в девять, дабы сопроводить Лори в суд, и она впервые прошла сквозь толпу журналистов, собравшихся вокруг дома. В основном вопросы, которыми ее закидывали, относились к тому, как она чувствует себя перед началом суда. Кто-то спрашивал о наших личных отношениях – в последние несколько дней пресса пережевывала эту тему. Высказывались предположения, что Лори разрушила мой брак, а также завуалированные нападки по поводу того, что смешивать частную жизнь с профессиональными обязанностями недопустимо.
Я отвечал на вопросы открыто и прямо, признавая, что люблю и давно любил Лори и что наши отношения начались после моего развода, но до того, как Лори стала моей клиенткой. И что Лори было нелегко и неловко согласиться на мою защиту, особенно когда сложилось так, что другого выбора у нее не оставалось.
Возле суда журналистов было гораздо больше, чем возле дома, но нас провели через служебный вход. Едва мы заняли свои места за столом защиты, Топор начал заседание – как всегда, с формальностей, предшествующих любой судебной процедуре.
За столом защиты рядом со мной сидели Кевин и Лори. Напротив, через проход, располагался Дилан с двумя другими обвинителями. Он был одет в свой лучший выходной костюм – я даже удивился, что у него нет цветка в петлице. Дилан создавал вокруг себя атмосферу самоуверенности, которую я мечтал стереть с его лица.
Как я и ожидал, зал был битком набит любопытными, которые, если верить судебному приставу, выиграли желанные места в лотерею – и такая лотерея будет проводиться каждый день. Сегодняшние посетители, которые вроде бы должны были считать себя счастливчиками, что попали сюда, уже начинали изрядно скучать из-за рутинной процедуры подбора присяжных.
Я проконсультировал двух присяжных советников по тактике, но, в конце концов, решил заняться всем сам. Одна из тех немногих вещей, в которых должны убедиться присяжные, – это несоответствие внешности и манеры поведения Лори с жестокостью убийства. Присяжные советники считали, что женщинам-присяжным будет очень трудно поверить, что Лори могла совершить подобное, но я не мог с ними согласиться. Я намеревался прислушиваться к тому, что говорит мне внутреннее чутье, хотя было бы здорово, если бы мои внутренности наконец перестало крутить – иначе мне никак не услышать это самое нутро.
Подбор присяжных считается самым важным этапом судебного разбирательства, процессом, в течение которого дело может быть выиграно или проиграно до того, как будет вызван первый свидетель. Это считается прописной истиной, однако на практике подбор едва ли играет такую важную роль.
Опытные юристы достаточно искушены в этой процедуре, и маловероятно, что одной из сторон удастся добиться решающего преимущества. Это как в футболе. Тактика игры, все эти крестики-нолики, жизненно важна для успеха команды, но современный тренерский состав настолько мудр и опытен, что обычно решающее преимущество команды развивается в совсем других областях.
Дилан при каждом удобном случае открыто называл Лори безжалостным бывшим полицейским, тогда как моей задачей было заставить всех видеть в ней нежный цветок. На самом деле она была и тем, и другим, что делало нашу маленькую игру более острой.
Лори терпеть не может, когда я называю суд игрой, однако я вижу это именно так – и так и должен его видеть, чтобы показать все, на что способен. Это игра в том смысле, что здесь есть стратегия и удача, ажиотаж и хладнокровие, взлеты и падения и, конечно, победители и проигравшие. Игру игрой делают вовсе не ставки – ты играешь, чтобы выиграть, а потом уж подсчитываешь барыши, и не важно, насколько тяжелее стал твой кошелек.
Чтобы моя работа была эффективной, я должен обезличить дело для себя, смотреть на него только с позиции стратегии и тактики. В данном случае для меня здесь крылась большая опасность, другая же опасность состояла в том, что обвинение, по-видимому, было построено непробиваемо. Попытка отойти и посмотреть на дело как на игру для меня была сопряжена с постоянной внутренней борьбой – я не мог забыть о конкретных людях и о том, как безумно высоки ставки.
Я боялся, что не смогу вести дело достаточно хорошо, чтобы победить, но чтобы провести его хорошо, мне нельзя бояться.
Топор был в хорошей форме. Я всегда подозревал, что он не расстается с «измерителем сердитости». Чем более значимым было то или иное обстоятельство, чем более напряженным был момент, тем больше он сердился и угрожал. Сегодня его «сердитометр» стоял примерно на отметке 7 по десятибалльной шкале, и это означало, что он, несомненно, может наорать на юриста трехэтажным благим матом, но стирать в порошок и испепелять на месте вряд ли станет. Это был знак, что он считает наше дело важным. И в этом он был прав.
Примерно через час Топор повернулся ко мне.
– Защита готова?
– Да, ваша честь, – солгал я, и мы с разбега окунулись в дело «Нью-Джерси против Лори Коллинз».
Сотня кандидатов в присяжные была приведена в зал суда, и Топор прочел им стандартную лекцию о важности их работы для общества. Он поблагодарил их за то, что они хорошие граждане, но он знал не хуже меня, что все эти люди здесь потому, что в отличие от большинства других хороших граждан не смогли придумать, как отвязаться от столь почетных обязанностей.
Присяжные получили опросники для заполнения, в которых содержались многие из тех вопросов, которые будут задавать им юристы. Эта процедура была придумана для того, чтобы сократить время и силы юристов, необходимые на данный процесс, потому что записанные ответы нередко помогают отсеять непригодных без траты времени на интервьюирование.
Процесс отбора двенадцати основных и четырех дополнительных присяжных, которые решат судьбу Лори, занял два с половиной дня. Семь мужчин, три афроамериканца, один латиноамериканец. Среди них не было специалиста по хирургии мозга, однако должен признать, что для присяжных у них был интеллект выше среднего и бесспорная широта взглядов. И это важно, потому что им придется понять и прочувствовать защиту, если, конечно, до нее дойдет дело.
Последний член группы присяжных принес клятву в три часа дня, и Дилан обратился к Топору с просьбой отложить официальное открытие слушаний на завтрашнее утро. Это меня устраивало – у меня появлялось дополнительное время на подготовку. Я попросил Кевина и Маркуса приехать ко мне к шести часам, чтобы мы могли еще раз определиться, что мы имеем и что нам необходимо.
Лори приготовила обед, а затем устроилась с нами в гостиной. Маркус был крайне недоволен собой – он чувствовал, что никогда еще не делал так мало для продвижения расследования, хотя для него это было самое важное дело, над которым он когда-либо работал. Личность Стайнза, его настоящее имя и его причастность к убийству до сих пор оставались тайной, так же как и местонахождение Дорси.
Уилли невольно продемонстрировал, как он относится к своему грядущему богатству, – он попросил меня заехать за ним в местное представительство фирмы «Мерседес». Когда я прибыл, он стоял возле дверей офиса.
– Что ж ты не зашел внутрь? Я думал, ты присматриваешься к машинам, пинаешь резину… – сказал я, когда он сел в машину.
– Они решили, что я фигней страдаю, – отмахнулся Уилли. – Думают, что я не могу позволить себе купить одну из этих развалюх. Корчат из себя хрен знает что.
– А сколько денег у тебя на счету? – спросил я.
– Да нет у меня ни хрена, никакого счета, – сказал он, а затем широко улыбнулся, – но скоро будет.
Остаток пути до офиса адвоката нашего оппонента мы говорили о Лори. Как всякий, кто знал Лори, Уилли беспокоился о ней, а уж кто, как не он, знал, сколь несправедливой может быть система правосудия.
Юридическая контора «Бертрам, Смит и Кейтс» – уважаемая фирма, занимающаяся гражданскими делами, – располагалась в Тинеке. [5]Пару раз мне случалось говорить со Стивеном Кейтсом, адвокатом, представляющим ответчиков по иску Уилли, и он, по сути, все еще не мог определиться со своей позицией, по крайней мере, до сегодняшней встречи.
Кейтс сердечно приветствовал нас, усадил за стол в конференц-зале, на котором красовалось огромное блюдо с фруктами, предложил чего-нибудь выпить, а затем перешел прямо к делу.
– Я знаю, вы находились в близких отношениях с дочерью одного из моих клиентов, – сказал он, имея в виду Николь.
– Находился, – кивнул я.
– Мне очень жаль, что вы оказались в такой неоднозначной ситуации. Разумеется, я не знал об этом до сих пор.
– Ничего страшного, – сказал я.
Затем он ударился в многословный рассказ о положении своих клиентов и о том, что они хотят как можно скорее разрешить этот злосчастный конфликт или, по крайней мере, данную его часть. Они осознают то негативное влияние, которое оказали их действия на жизнь Уилли, и они выработали формулу, по которой, как они надеются, будет определено финансовое выражение компенсации. Он был так занят объяснением сути этой формулы, что забыл назвать сумму.
Через двадцать минут, показавшихся нам двумя часами, Кейтс наконец закончил и спросил:
– Есть ли у вас какие-то вопросы?
Уилли, который за время объяснений сжевал три апельсина, два яблока, банан и гроздь винограда, не стал терять времени.
– Сколько? – спросил он.
Кейтс, казалось, был поражен прямотой Уилли, но решил ответить столь же прямо:
– Мы остановились на сумме четыре миллиона триста семьдесят тысяч долларов, которая будет выплачена в рассрочку в течение семи лет.
Уилли чуть не выплюнул три виноградины, таким абсурдным было предложение.
– Может, вы и остановились в этом районе, – сказал он. – Но мы – нет. Нам нужен район попрестижнее.
Под «нами» Уилли понимал себя и меня, хотя я намеревался предоставить ему возможность вести переговоры в качестве главы делегации. У него превосходно получалось, а мои мысли были заняты смертью Барри Лейтера, в которой я винил себя.
Но Кейтс повернулся ко мне, вероятно, надеясь на менее сильный напор, чем демонстрировал Уилли.
– Какова же ваша позиция?
Я посмотрел на Уилли, он кивнул, в сущности, передавая мне слово.
– Одиннадцать миллионов семьсот тысяч, с выплатой в течение пяти минут.
Он и глазом не моргнул.
– Могу я узнать, как вы пришли к этой цифре?
– Нутром почуяли, – сказал я. – Мы считаем эту сумму довольно скромной, а раз так, то обсуждению она не подлежит. Я уверен, что мы можем добиться гораздо большего на суде.
– Понятно. Я передам это своим клиентам.
Я сказал ему, что нас это вполне устраивает, и мы с Уилли, который напоследок сграбастал последний апельсин, откланялись.
Уилли спросил, не смогу ли я подбросить его к дому его подружки, которая жила в довольно неблагоустроенном квартале нижнего Паттерсона. Паттерсон – город, в котором проживает больше ста тысяч жителей, и он может сравниться с любым другим городом, по степени загрязненности, например. Однако когда кто-нибудь говорит «город», он обычно имеет в виду Нью-Йорк.
Мы были примерно в десяти кварталах от места назначения, когда едва не сбили собаку без поводка, бежавшую по улице. Псина была похожа на помесь Лабрадора, тощая, облезлая и измученная жизнью на улице.
Нас обоих потрясла едва не случившаяся авария.
– Черт, как близко – едва пронесло, – сказал он.
– Бедный пес, – сказал я. – Его поймают и отвезут в приют для бездомных животных.
– И что потом?
– И потом убьют.
– Что?! – возопил Уилли дурным голосом. – Останови машину!
Я едва успел затормозить, как Уилли выскочил из машины и побежал по проезжей части вслед за собакой, взывая:
– Сюда, песик!
Собака проявила незаурядный интеллект, припустив от вопящего Уилли так, что я остановил машину и попытался отрезать псине путь. Я выскочил из машины и начал гнать собаку на Уилли, но пес снова оказался умнее нас обоих и свернул в боковую аллею.
Погоня продолжалась, и следующие двадцать минут мы с Уилли провели, бегая туда-сюда по улицам и заворачивая в переулки, преследуя несчастную собаку. Мы испробовали несколько хитрых маневров, чтобы отрезать псу путь к отступлению, но ему всякий раз удавалось обвести нас вокруг пальца.
Тренировки с Винсом Сандерсом не успели подготовить меня к столь тяжелым нагрузкам. Я хватал ртом воздух, у меня кололо в боку, но Уилли держался так, будто всего лишь вышел прогуляться в парке.
Через несколько минут я потерял из виду и Уилли, и пса и решил, что дальше им придется справляться своими силами. Для очистки совести я пошатался туда-сюда по переулкам в надежде обнаружить одного из них, хотя первым делом мне хотелось бы наткнуться на кислородную подушку.
И вот в конце одного из переулков напротив грязного гаража я увидел Уилли. Он сидел прямо на асфальте, прислонившись спиной к стене, обнимал пса коленями и осторожно гладил его по голове. Пес довольно урчал, устроив голову на колене Уилли. Они выглядели так умиротворенно, что для полноты картины не хватало только пруда и удочки.
Когда я наконец смог снова дышать и двигаться, мы вернулись в машину, теперь уже втроем. Уилли забрался на переднее сиденье, снова устроил пса между своими коленями и заявил, что теперь это его пес и зовут его Бакс – по вполне понятной причине. Я проверил и убедился, что на шее пса нет ни ошейника, ни бирки, а значит, шанс, что где-нибудь поблизости рыщет хозяин, разыскивающий свою драгоценную животину, равнялся нулю.
Уилли пообещал, что развесит в округе объявления с фотографией собаки, но я не уверен, что он сдержит слово. Хотя какая разница? Пес нашел заботливого хозяина – в этом мире есть гораздо более неприятные вещи, которые могут случиться с собакой.
Я вернулся домой и, к своему удивлению, обнаружил там Пита Стэнтона, который ждал меня, чтобы сообщить мне последние новости из расследования по делу Стайнза. Он мог бы сделать это и по телефону, но, вероятно, захотел повидать Лори и морально поддержать ее.
Информация о Стайнзе была ошеломляющей в своей краткости.
– До сих пор мы считали, что Стайнза не существует, – сказал Пит.
– О чем это ты? – спросил я.
Пит рассказал, что полиция разослала повсюду отпечатки пальцев Стайнза – по военным, федеральным и местным участкам, но ничего не обнаружилось. Его фотография была разослана по всем полицейским учреждениям страны с требованием срочной проверки – и опять ничего.
– Как такое возможно? – спросил я.
– Я не думаю, что это возможно, – сказал Пит. – Парень вроде него не мог нигде не засветиться – он должен был служить, обращаться с просьбой на право ношения оружия… нечто в этом роде. Если на него нигде нет никаких данных, значит, эти данные были стерты.
– Кем?
Пит пожал плечами.
– Кем-то, кто имел к ним доступ. Какого черта ты меня спрашиваешь? Мы, конечно, до сих пор ищем, но не думаю, что найдем что-нибудь.
Пит уехал, и остаток вечера я провел, готовясь к завтрашней встрече в кабинете Топора, на которой должен был обсуждаться наш запрос всей информации об Алексе Дорси. Мы не могли позволить себе получить отказ.
Утро было солнечным и ярким, однако в кабинете судьи было темно и мрачно, как всегда. И снова Дилан приехал туда раньше нас с Кевином, что начинало меня раздражать. Судья не должен говорить с одной стороной в отсутствие другой. Я мог бы просветить Топора на этот счет – или промолчать, или остаться в живых, и предпочел последнее.
Впрочем, тут же выяснилось, что их встреча с глазу на глаз инициирована Топором.
– Мистер Кэмпбелл решил не препятствовать вам, – объявил мне судья.
– Хорошо, – сказал я.
– Вы получите досье к концу рабочего дня.
– Хорошо, – сказал я.
– Это все, джентльмены.
– Хорошо, – сказал я.
Так что Дилан не произнес ни слова, а я произнес только одно, приятное, целых три раза. Через несколько секунд мы с Кевином вновь оказались в машине.
– За каким чертом надо было нас звать? – возмутился Кевин.
– Видимо, перед тем, как мы пришли, Топор вынес ему строгое предупреждение, – предположил я.
– И Дилан так просто сдался? – недоверчиво буркнул Кевин.
– Тебе Топор, похоже, никогда не делал предупреждений. Если он действительно надавил, Дилан бы и первенца своего на заклание отдал.
Я позвонил Эдне, и она сказала, что получено важное сообщение от Маркуса. Он просил меня о встрече и назвал адрес где-то в трущобах. Кевин согласился поехать со мной, и через двадцать минут мы добрались до места, оказавшегося заброшенным многоквартирным домом. Рядом был заброшенный кинотеатр, а через улицу ютились несколько заброшенных магазинов.
Мы вышли из машины и принялись озираться по сторонам. Через несколько минут послышался голос:
– Сюда, наверх.
Маркус смотрел на нас сверху, выглядывая из окна, одного из немногих неразбитых.
– Поднимайтесь, – сказал он. – Шестой этаж.
Я застонал, потому что лифт в этом здании наверняка не работал, а у меня ноги все еще были как ватные после вчерашних гонок за собакой. Но деваться было некуда, и мы с Кевином потопали к зданию, а потом совершили поистине альпинистское восхождение по лестнице.
Когда мы добрались до шестого этажа, я обнаружил, что не ошибся насчет лифта. Он действительно не работал, в чем нетрудно было убедиться: в пустой шахте лифта висел человек. Он висел на плечевых ремнях безопасности, выпучив от страха устремленные на Маркуса глаза. Тот стоял поблизости, поигрывая огромным ножом, готовый перерезать ремни и отправить несчастного в последний полет с шестого этажа навстречу гибели.
Я потерял дар речи, но Маркус был спокоен и невозмутим, словно мы встречались в бассейне, чтобы выпить по бокалу «Пина-колады». Как воспитанный человек, он представил нас друг другу:
– Энди Карпентер, Кевин Рэндалл, это Задница. Задница, это мистер Карпентер и мистер Рэндалл.
Вот почему, сообразил я, он позволил запихать себя в шахту. С таким именем трудно развить в себе чувство собственного достоинства.
Маркус сообщил, что висящий человек хочет кое-чем поделиться с нами. Похоже было, Кевина сейчас удар хватит – он явно не ожидал стать участником подобной сцены. Да и я чувствовал себя несколько некомфортно. Поэтому я уговорил Маркуса поставить несчастного на твердую землю. Маркус нехотя согласился, после того как тот пообещал говорить стоя так же честно и без утайки, как если бы продолжал висеть.
Покинув шахту лифта, парень немного успокоился, и я узнал, что у него есть и другое имя – Митч. По-видимому, Митч был мелким жуликом, приторговывал информацией и был сущим мешком дерьма. Маркус мог быть очень убедительным, и он уговорил Митча поделиться с нами некоторой информацией бесплатно. Ремни безопасности и шахта были дополнительным аргументом в переговорах.
Митчу удалось пролить немного света на царство темных делишек Дорси, однако это было немного не то, что мы искали. Дорси, как и предполагалось, принимал весьма активное участие в криминальной деятельности семьи Петроне. Однако, если верить Митчу, он был всего лишь распорядителем общака, хоть и крупным; настоящая власть и покровительство Петроне принадлежали тем, на кого работал Дорси. Митч ничего не знал о том, кто бы это мог быть, но точно знал, что главная функция самого Дорси состояла в сборе денег и передаче основной их массы наверх.
Это вполне совпадало с тем, что Селия сказала о другом лейтенанте, с которым был связан Дорси. Был ли этот лейтенант выше Дорси в организации Петроне или просто работал с ним на одной ступени, ясно одно: кто-то в департаменте очень хотел, чтобы Лори было предъявлено это обвинение.
Мы отпустили Митча с искренней признательностью и предупредили, чтобы он держал ухо востро и докладывал Маркусу, если еще что-то узнает. Он поклялся, что именно так и будет поступать, однако мне почему-то казалось, что Митч предпочтет не оставаться в том же полушарии, что и Маркус.
Топор Хендерсон был из тех судей, чьи приказы всегда выполняются, а Дилан не выказывал готовности стать тем юристом, который нарушит эту традицию. Когда мы с Кевином добрались до дома, остаток досье Дорси был уже переслан нам, и мы немедленно приступили к его изучению.
Самый интересный период в биографии Дорси начинался с обвинений, выдвинутых против него Лори. Они были здесь приведены. К досье прилагался рапорт Отдела внутренних расследований. Он был не столь обширен, как доклад Комиссии Уоррена, [6]но подтверждал обвинения Лори и основывал на них дальнейшее расследование.
Дорси вел дела с Домиником Петроне в различных областях нелегальной деятельности, преимущественно в криминальном ростовщичестве, проституции и наркоторговле. Его роль в этих делах, по существу, сводилась к тому, чтобы ограждать эти сферы от посягательства полиции. Иногда его участие было даже более активным и непосредственным, однако ясно, что его ценность для Петроне состояла в службе в полиции.
ФБР фактически вмешалось, чтобы сохранить за Дорси его должность, два года назад, и конкретным вмешавшимся лицом был специальный агент Дарен Хоббс. Невероятно, но Хоббс дал полиции не больше информации, чем мне, – он просто сказал, что идет важное расследование ФБР, которое будет сорвано, если сейчас всплывет дело Дорси. Хоббс сказал, что эта операция не имеет никакого отношения к Дорси, она направлена на «элементы организованной преступности». Власти Паттерсона вряд ли гордились тем, что покорились федеральному вмешательству. Этот факт скорее всего и был той причиной, почему нам так долго отказывали в доступе к этой информации.
В обмен на неправдоподобно мягкое наказание в виде выговора Дорси пообещал воздержаться от незаконной деятельности в будущем. Были несомненные доказательства того, что он сдержал свое обещание, но на очень непродолжительное время. Примерно полгода назад Отделу внутренних расследований стало известно, что Дорси снова занялся нелегальным бизнесом, и обвинения вновь подтвердились.
Хоббс был проинформирован о ситуации прежде, чем были предприняты какие-либо действия, но на этот раз ни он, ни кто-либо еще из ФБР не вмешался. Дорси вот-вот должны были арестовать, когда он исчез, а неделю спустя было обнаружено тело, которое, как утверждалось, принадлежало Дорси.
Было досадно получить информацию, которой мы так добивались, и обнаружить, что в ней нет ничего полезного. Она не открывала новых направлений для расследования и не давала никаких новых фактов, на основе которых можно было бы выработать стратегию поведения в суде.
Следующим гвоздем в наш юридический гроб был звонок Ника Сабониса. Он сообщил мне, что не обнаружено никаких признаков того, что Дорси может быть до сих пор жив. Дело пока остается открытым, однако, по мнению его коллег, Дорси мертв. Он допускал, что Лори не лгала, рассказывая о телефонном звонке, просто ее ввели в заблуждение с помощью фальшивки, дабы оказать давление на подсудимую.
Я был готов закипеть от досады.
– Ничего, если я задам тебе вопрос, Ник? Как получилось, что ты стал следователем по делу Дорси?
Он помолчал с минуту, пытаясь обнаружить скрытый смысл вопроса.
– А что? Ты думаешь, что я – тот самый таинственный лейтенант, с которым работал Дорси?
– Ну, с кем-то же он работал, – сказал я. – Пока я не готов исключить ничьего участия.
– Будь осторожнее – подумай, кого обвиняешь, – сказал он, и тон его был еще более угрожающим, чем слова.
– Ты не собираешься ответить на мой вопрос, Ник?
– Я сам попросил, чтобы мне дали это дело.
– Почему?
– Я не любил Дорси, и мне не нравились его делишки. Но убийства полицейских нравятся мне еще меньше.
* * *
Время – наш главный враг. Оно нагло, бескомпромиссно и оскорбительно ведет себя всегда назло нам. Это моя теория, в верности которой я не сомневаюсь. Это одна из тех мудрых теорий, до которых я дошел своим умом в одной из таких же хреновых ситуаций, лежа в постели без сна в три часа ночи.Неделя подготовки к суду, назначенному на сегодняшнее утро, хорошо иллюстрирует мою мысль. Для Лори время тянулось мучительно медленно. Для нас с Кевином сегодняшний день приближался, как товарняк, несущийся на всех парах. Каждую минуту каждого дня мы делали все возможное, чтобы подготовиться, просчитать стратегию защиты, в которой сможем быть уверены, – и пока что даже близко к этому не подошли.
Я вырубился около четырех утра и проснулся в семь – кровь буквально кипела от адреналина, сердце готово было выпрыгнуть и поскакать в суд впереди меня. Лори, кажется, была скорее возбуждена, чем нервничала. Перспектива наконец-то выйти из дома оказалась столь радостной, что на время пересилила нормальный человеческий страх, который она должна была испытать и, несомненно, еще испытает. Но это ничего – в данный момент я боялся так, что хватало на нас обоих.
Судебный пристав прибыл в девять, дабы сопроводить Лори в суд, и она впервые прошла сквозь толпу журналистов, собравшихся вокруг дома. В основном вопросы, которыми ее закидывали, относились к тому, как она чувствует себя перед началом суда. Кто-то спрашивал о наших личных отношениях – в последние несколько дней пресса пережевывала эту тему. Высказывались предположения, что Лори разрушила мой брак, а также завуалированные нападки по поводу того, что смешивать частную жизнь с профессиональными обязанностями недопустимо.
Я отвечал на вопросы открыто и прямо, признавая, что люблю и давно любил Лори и что наши отношения начались после моего развода, но до того, как Лори стала моей клиенткой. И что Лори было нелегко и неловко согласиться на мою защиту, особенно когда сложилось так, что другого выбора у нее не оставалось.
Возле суда журналистов было гораздо больше, чем возле дома, но нас провели через служебный вход. Едва мы заняли свои места за столом защиты, Топор начал заседание – как всегда, с формальностей, предшествующих любой судебной процедуре.
За столом защиты рядом со мной сидели Кевин и Лори. Напротив, через проход, располагался Дилан с двумя другими обвинителями. Он был одет в свой лучший выходной костюм – я даже удивился, что у него нет цветка в петлице. Дилан создавал вокруг себя атмосферу самоуверенности, которую я мечтал стереть с его лица.
Как я и ожидал, зал был битком набит любопытными, которые, если верить судебному приставу, выиграли желанные места в лотерею – и такая лотерея будет проводиться каждый день. Сегодняшние посетители, которые вроде бы должны были считать себя счастливчиками, что попали сюда, уже начинали изрядно скучать из-за рутинной процедуры подбора присяжных.
Я проконсультировал двух присяжных советников по тактике, но, в конце концов, решил заняться всем сам. Одна из тех немногих вещей, в которых должны убедиться присяжные, – это несоответствие внешности и манеры поведения Лори с жестокостью убийства. Присяжные советники считали, что женщинам-присяжным будет очень трудно поверить, что Лори могла совершить подобное, но я не мог с ними согласиться. Я намеревался прислушиваться к тому, что говорит мне внутреннее чутье, хотя было бы здорово, если бы мои внутренности наконец перестало крутить – иначе мне никак не услышать это самое нутро.
Подбор присяжных считается самым важным этапом судебного разбирательства, процессом, в течение которого дело может быть выиграно или проиграно до того, как будет вызван первый свидетель. Это считается прописной истиной, однако на практике подбор едва ли играет такую важную роль.
Опытные юристы достаточно искушены в этой процедуре, и маловероятно, что одной из сторон удастся добиться решающего преимущества. Это как в футболе. Тактика игры, все эти крестики-нолики, жизненно важна для успеха команды, но современный тренерский состав настолько мудр и опытен, что обычно решающее преимущество команды развивается в совсем других областях.
Дилан при каждом удобном случае открыто называл Лори безжалостным бывшим полицейским, тогда как моей задачей было заставить всех видеть в ней нежный цветок. На самом деле она была и тем, и другим, что делало нашу маленькую игру более острой.
Лори терпеть не может, когда я называю суд игрой, однако я вижу это именно так – и так и должен его видеть, чтобы показать все, на что способен. Это игра в том смысле, что здесь есть стратегия и удача, ажиотаж и хладнокровие, взлеты и падения и, конечно, победители и проигравшие. Игру игрой делают вовсе не ставки – ты играешь, чтобы выиграть, а потом уж подсчитываешь барыши, и не важно, насколько тяжелее стал твой кошелек.
Чтобы моя работа была эффективной, я должен обезличить дело для себя, смотреть на него только с позиции стратегии и тактики. В данном случае для меня здесь крылась большая опасность, другая же опасность состояла в том, что обвинение, по-видимому, было построено непробиваемо. Попытка отойти и посмотреть на дело как на игру для меня была сопряжена с постоянной внутренней борьбой – я не мог забыть о конкретных людях и о том, как безумно высоки ставки.
Я боялся, что не смогу вести дело достаточно хорошо, чтобы победить, но чтобы провести его хорошо, мне нельзя бояться.
Топор был в хорошей форме. Я всегда подозревал, что он не расстается с «измерителем сердитости». Чем более значимым было то или иное обстоятельство, чем более напряженным был момент, тем больше он сердился и угрожал. Сегодня его «сердитометр» стоял примерно на отметке 7 по десятибалльной шкале, и это означало, что он, несомненно, может наорать на юриста трехэтажным благим матом, но стирать в порошок и испепелять на месте вряд ли станет. Это был знак, что он считает наше дело важным. И в этом он был прав.
Примерно через час Топор повернулся ко мне.
– Защита готова?
– Да, ваша честь, – солгал я, и мы с разбега окунулись в дело «Нью-Джерси против Лори Коллинз».
Сотня кандидатов в присяжные была приведена в зал суда, и Топор прочел им стандартную лекцию о важности их работы для общества. Он поблагодарил их за то, что они хорошие граждане, но он знал не хуже меня, что все эти люди здесь потому, что в отличие от большинства других хороших граждан не смогли придумать, как отвязаться от столь почетных обязанностей.
Присяжные получили опросники для заполнения, в которых содержались многие из тех вопросов, которые будут задавать им юристы. Эта процедура была придумана для того, чтобы сократить время и силы юристов, необходимые на данный процесс, потому что записанные ответы нередко помогают отсеять непригодных без траты времени на интервьюирование.
Процесс отбора двенадцати основных и четырех дополнительных присяжных, которые решат судьбу Лори, занял два с половиной дня. Семь мужчин, три афроамериканца, один латиноамериканец. Среди них не было специалиста по хирургии мозга, однако должен признать, что для присяжных у них был интеллект выше среднего и бесспорная широта взглядов. И это важно, потому что им придется понять и прочувствовать защиту, если, конечно, до нее дойдет дело.
Последний член группы присяжных принес клятву в три часа дня, и Дилан обратился к Топору с просьбой отложить официальное открытие слушаний на завтрашнее утро. Это меня устраивало – у меня появлялось дополнительное время на подготовку. Я попросил Кевина и Маркуса приехать ко мне к шести часам, чтобы мы могли еще раз определиться, что мы имеем и что нам необходимо.
Лори приготовила обед, а затем устроилась с нами в гостиной. Маркус был крайне недоволен собой – он чувствовал, что никогда еще не делал так мало для продвижения расследования, хотя для него это было самое важное дело, над которым он когда-либо работал. Личность Стайнза, его настоящее имя и его причастность к убийству до сих пор оставались тайной, так же как и местонахождение Дорси.