Вошла судья, Сюзанна Тиммерман, и судебный пристав провозгласил: «Встать, суд идет!» Ей предстояло вести только эти слушания; на само дело судья еще не был назначен. Прискорбно, потому что она – прекрасный судья, никогда не потакает обвинителю, и мы с ней прекрасно находили общий язык прежде.
Обвинения, содержавшиеся в деле «Нью-Джерси против Оскара Гарсии», были зачтены; обвинитель и защитник согласованы. Оскару задали вопрос, признает ли он себя виновным, и он неплохо отыграл свою роль, сказав «Невиновен, ваша честь» уверенно и даже с легким возмущением. Учитывая биографию Оскара, легкое возмущение – это все, что можно было себе позволить.
Заявление о невиновности определило необходимость судебного разбирательства, и теперь суду надлежало рассмотреть это. У судьи Тиммерман не было повестки дня, она даже не знала, кто будет судьей по делу, но, по крайней мере, она могла на основе своего опыта назначить дату. Мы сошлись на 14 июля, то есть примерно через четыре месяца, и судья Тиммерман спросила, есть ли еще что-либо, что она должна рассмотреть.
Я вскочил.
– Я обнаружил информацию, ваша честь.
– Какую именно? – спросила она.
– Я пришел к выводу, что мой оппонент не доверяет защите. Я запросил рапорты, которые не были мне предоставлены.
Дилан выглядел так, будто я нанес ему смертельную рану.
– Ваша честь, – пожаловался он, – запрос был сделан только вчера.
Но меня это не волновало.
– Прошу прощения, ваша честь, но речь идет о копировании рапортов. Это занимает минуты, а не дни. Я был бы рад отправиться с мистером Кэмпбеллом в его офис и скопировать все сам. Кроме того, время запроса не имеет значения, запрос вообще не обязателен. Обвинение должно быть осведомлено о своей обязанности предоставлять обнаруженную информацию как по специальному запросу, так и без него. Эти документы должны быть скопированы и предоставлены защите в том виде, в котором они получены обвинением, без редактуры.
Судья кивнула и издала приказ:
– Штат предоставит копии всех рапортов, имеющихся в распоряжении и относящихся к делу, сегодня в течение дня.
Она стукнула своим деревянным молотком, эффектно закрыв заседание. Зал суда быстро опустел, и когда журналисты разошлись, Дилан забыл подойти для обмена любезностями.
Я договорился позже встретиться с Оскаром, дабы обсудить дело подробнее. Мне было крайне интересно, где он был в ночь убийства. Надеюсь, он обедал с госсекретарем или давал интервью Теду Коппелу в «Ночной линии».
Лори ждала меня в задней части зала суда, и Оскар не сводил с нее глаз все время, пока его выводили из зала. И во взгляде его было не внимание к красивой женщине, а ненависть и страх.
Когда Оскар наконец скрылся из виду, я подошел к Лори.
– Ты как следует отутюжил Дилана, – заметила она.
Я кивнул.
– Это должно было случиться рано или поздно.
– Это было рано. Послушай, Энди, я хочу поработать над этим делом.
Это меня удивило.
– Зачем? Я знаю, как ты относишься к Оскару.
– Это не имеет значения. Я профессионал, – сказала она.
Я обнаружил, что раздумываю над ее предложением.
– Не нравится мне это, – сказал я, – ну да пусть будет по-твоему.
– Начнем прямо сейчас? – спросила она.
– Нет. Завтра, – сказал я, бросив взгляд на часы. – Мне надо быть в школе через двадцать минут.
Я учился в «Паттерсон Истсайд». Наша школа гордилась тем, что ей был посвящен фильм «Положись на меня» с Морганом Фрименом в главной роли, который в школе же и снимали. Фильм повествовал о тогдашнем директоре, Джо Кларке, и его жестком методе приведения городской школы к порядку.
В школе я не блистал по части девушек и спорта. С девушками можно было все списать на молодость – мол, еще успеется. Поэтому свою посредственность в спорте я воспринимал более болезненно. Упорства у меня хватало, но этого было явно недостаточно.
Наше футбольное поле соорудили на месте старого кладбища после того, как могилы якобы перенесли. Поэтому команда имела два прозвища: «Призраки» и «Гробовщики». Именно на этом поле я пережил свое величайшее унижение. Пока я сидел на скамье запасных игроков, команда играла хуже некуда. Тренер повернулся ко мне и сказал:
– Можешь представить себе, насколько плохи твои дела, если ты играешь еще хуже, чем они?
Но сегодня был день моего триумфа – я учредил ежегодную стипендию имени своего отца, названную в честь моего отца. Было устроено собрание в актовом зале, и директор поведал мне, что в школе не прошло незамеченным мое недавнее появление на экране.
В ответной речи я искренне пожелал ученикам прожить свои жизни с пользой, а потом добавил, что мне-то едва ли это удается: хоть я и довольно хороший адвокат, но единственная причина, по которой я сегодня стою здесь, – это то, что мой отец умер и оставил мне уйму денег.
Упомянув отца, я прикусил язык. В последнее время я все чаще замечал, что с годами становлюсь более сентиментальным. Были и другие признаки старения – например, пара волосков, растущих у меня из ушей. Здесь, похоже, имеется причинно-следственная связь. Может, стоит вложить деньги в медицину, чтобы ученые определили, как по волосам, растущим из ушей, оценивать эмоциональное состояние человека.
Затем сессия «вопрос-ответ» пошла на удивление оживленно. Большинство учеников хотели узнать о деле Уилли Миллера, причем больше всего их интересовало, какие ощущения я испытывал, посещая Уилли в камере смертников.
Дело Гарсии вызывало меньше интереса. Кое-кто из учеников знал Оскара или слышал о нем от соседей, а знать Оскара означало быть равнодушным к его судьбе. Однако меня проводили громкими аплодисментами, после чего я направился в тюрьму повидать своего клиента.
Оскар был взволнован и заметно напуган; почему-то именно слушания, а не арест и не заключение, заставили его почувствовать реальность происходящего.
Тонкости психологии не для Оскара, и я лишь спросил, есть ли у него какие-нибудь вопросы насчет того, что происходило сегодня в суде.
– Этот парень, Кэмпбелл, кажется, хочет меня поиметь.
Это был не вопрос, но почти вопрос.
– Он хочет отправить тебя в тюрьму на весь остаток твоей жизни.
– Сукин сын.
– Видимо, ты встречался с ним раньше, – сказал я. – А теперь расскажи мне все по порядку: что ты делал в ночь убийства, по минутам, так подробно, как только сможешь вспомнить. Не пропускай ни одной детали, какой бы мелкой и незначительной она ни казалась.
Мрачный Оскар помрачнел еще сильнее.
– Я был занят, – пробормотал он.
– Это не совсем та деталь, которая мне нужна.
– Эй, мужик, а что ты хочешь, чтобы я сказал? – спросил он, явно раздраженный моей настойчивостью.
– Я хочу, чтобы ты сказал мне, где ты был в ту ночь. Потому что если ты не будешь со мной сотрудничать, то я могу точно сказать тебе, где ты будешь проводить каждую ночь до конца твоей жизни.
– Я занимался своим бизнесом, – буркнул он.
– Где? В парке?
– Нет.
Теперь я был раздражен.
– Черт возьми, Оскар, где тебя носило в ту ночь?
Он принялся рассказывать довольно бессобытийную историю о мелкой торговле наркотиками в парке и около него с некоторым добавлением сутенерских сделок. Все это продолжалось примерно до часа ночи, и он утверждал, что некоторые люди, которых он упомянул, подтвердят это, если их вызвать. Но даже если заручиться их показаниями, сомневаюсь, что присяжных это бы убедило.
Что было после часа ночи, Оскар четко припомнить не мог. Только путем повторных вопросов мне удалось воссоздать картину происходившего: он должен был заплатить оговоренную мзду своим преступным боссам за право работать на этой территории, что и сделал после часа ночи.
– Мне нужны имена, Оскар. Имена людей, с которыми ты встречался, когда вносил свою плату.
К моему удивлению, Оскар рассмеялся столь абсурдному требованию.
– Забудь об этом, мужик. Это не катит. Если я назову тебе эти имена, ты будешь защищать покойника.
Я мог бы прочесть ему еще одну лекцию о соглашении адвоката с клиентом, о том, что информация, данная мне, дальше меня не пойдет, это бы ничего не дало. Поэтому пришлось сделать по-другому. Я попросил его описать мне обстановку – улицу, на которой он находился во время этой сделки. В конечном счете он кое-что рассказал, но ограничился описанием только двух домов – не хотел, чтобы я вычислил место. Насколько я понял, речь шла о районе, который считался штаб-квартирой организованной преступности.
– И сколько времени ты там провел? – спросил я.
– Около трех часов.
– Три часа, чтобы расплатиться? – удивился я.
– Они были заняты, – объяснил он, – и меня заставили ждать.
– Это всегда так?
– Обычно это бывает не так долго, – сказал он, а затем пояснил: – Когда яприхожу к ним.
– А что, бывало, когда они приходили к тебе?
– Разумеется, – сказал он не без гордости. – Почти всегда.
Я заставил его рассказать о тех трех часах, которые он провел в ожидании: что находилось рядом, видел ли его кто-нибудь. В основном он торчал в подвале того дома, в который пришел, только вышел на полчаса купить себе поесть.
– Ты ел в закусочной? – спросил я.
– Не, пошел в один из этих крупных супермаркетов – кажется, он называется «Пищевая ярмарка». У них там сандвичи ничего.
– Ты расплачивался кредитной карточкой?
Он посмотрел на меня с насмешкой, словно я спросил, расплачивался ли он золотом или бриллиантами.
Если бы Брэд Питт в ту ночь зашел в супермаркет, чтобы съесть сандвич, его бы могли запомнить. У Оскара же была совершенно заурядная внешность. Я отстал от него с расспросами и сказал, что в следующий раз мы встретимся через день или два.
Когда я уходил, он спросил:
– Слушай, мужик, у меня вообще-то куча дел. Долго еще я буду здесь торчать?
– Думаю, тебе имеет смысл заказать сюда мебель и обои, если тебя интересует комфорт.
Оказалось, его волновало не это.
Этими мыслями была занята моя голова, когда мы с Лори обедали у меня дома. Лори заметила, что я подозрительно молчалив, однако не стала давить на меня, чтобы выяснить, о чем я думаю.
Мы как раз заканчивали обед, когда позвонил Винс Сандерс.
– Я проверил твоего Джеффри Стайнза, – сказал он.
– И что? – спросил я.
– И еще я проверил волшебника страны Оз, Румпельштильцхена и фею Динь-Динь. Они тоже не существуют.
– Вот облом.
– Да уж, – сказал он. – Может, тебе надо носить колокольчик на шее?
– Что за чушь?
С Винсом иногда бывает довольно трудно общаться.
– Есть два Джеффри Стайнза, которые пишутся именно так, как ты сказал, – сообщил он. – Один из них родился четыре месяца назад, в среду, а второму девяносто два, и он живет в доме престарелых. Вдобавок ни один источник из тех, которые я проверял, а я проверил чертову кучу источников, ничего не слышал о нем. Так что мне ужасно интересно: какого черта ты тратишь на это мое время?!
Я не мог свободно разговаривать, потому что Лори сидела прямо напротив меня, а мне не хотелось потом отвечать на ее вопросы.
– Мне было интересно, – это все, что я смог произнести вслух.
– Сильный мотив, – восхитился Винс. – А если бы меня похитили и подвергли пыткам? Из меня бы могли вытрясти информацию о том, что Энди Карпентер думает, будто это интересно.
– Если попадешься, держись до последнего. Твоя страна нуждается в тебе.
– Смотри, – сказал он, – если здесь будет сенсация, она моя.
– Знаешь, для некоторых людей оказать любезность своему другу – уже достаточная плата.
– Тогда тебе надо было этих людей и просить, – огрызнулся он и повесил трубку.
Остаток вечера прошел в молчании. Лори читала, я делал вид, что тоже читаю, а все мои мысли вертелись вокруг этого дела. Ужасно неловко я себя чувствовал из-за того, что почти ничем не мог поделиться с Лори. Такая ситуация у нас сложилась впервые. С другой стороны, есть масса вещей, которыми она не делится со мной, и большинство из них касается Оскара Гарсии.
Сильно сомневаюсь, что она взаправду читала, а не делала вид, как я. Тара вела себя честнее, чем мы оба: она не притворялась, будто жует игрушку, а действительно ее жевала.
Около одиннадцати вечера я устал изображать, что читаю, и мы с Лори отправились в постель. И тут же заснули. Тот период, когда мы использовали каждую возможность, чтобы заняться любовью, уже прошел. Нет, чаще всего мы своего не упускаем, но иногда мне грустно, что та сумасшедшая пора ушла.
Я встал раньше Лори, потому что у меня была назначена встреча с Кевином в офисе в восемь утра. Когда я приехал, он как раз заканчивал свой обычный завтрак: один рогалик, поджаренный, со сливочным сыром, и второй рогалик, неподжаренный, с маслом. Есть люди, которые могут сколько угодно набивать желудки и не прибавлять ни фунта. Кевин определенно не относится к этому типу. Главное различие между ним и Винсом Сандерсом в том, что Кевин объедается исключительно нездоровой пищей. Хотя может съесть что угодно: поставьте перед ним бочку ростков пшеницы – он и ее опустошит.
Мы с Кевином были одни, Эдна еще не пришла. В десять мы все равно были бы одни. С тех пор, как Эдна не занимается никакой реальной работой, она не видит необходимости просиживать здесь весь рабочий день. В этом была такая неопровержимая логика, что я сдался и прекратил попытки ее опровергнуть.
Кевин встречался со следователем вчера. Ценной информации было немного, но он был уверен, что выжал оттуда все, что только можно было выжать. Тело Дорси было в таком состоянии, что судить о чем-либо с полной определенностью не приходилось, однако можно было утверждать, что причиной смерти явилось отделение головы от туловища, и что когда ее отрезали, Дорси был еще жив. Кровотечение и результат действия огня привели следователя к убеждению, что смерть наступила приблизительно за час до сожжения тела. Это точно соответствовало тому, что я знал, а именно, что убийство было совершено позади стадиона Хинчклифф, который находится примерно в сорока пяти минутах езды от склада.
Когда полиции стало известно, в какое время было подожжено тело, они смогли определить время смерти с необыкновенной точностью: Дорси был убит между полтретьего и тремя часами ночи. Как раз в это время Оскар, по его же собственным словам, находился в противоположном конце города, сдавая еженедельную мзду своим преступным боссам.
Это была ситуация, где наши с Лори обязанности пересекались. Я – адвокат, Лори – детектив; у меня не было никаких иллюзий насчет наших ролей и никакого желания поменяться ими. Но я люблю присутствовать при начале каждого расследования; это связывает меня с делом, что оказывается полезным.
Само место расследования напоминало о Паттерсоне прошлого. Дома были скромные и поддерживались в идеальном порядке, а улицам удавалось сохранять ощущение близкого доброго соседства. Дети беззаботно играли на улицах; любой торговец наркотиками, если он в здравом уме, не стал бы и пытаться искать здесь клиентов.
В северном Нью-Джерси главой той организации, которую раньше принято было называть семьей, был Доминик Петроне. Я встречал Петроне на разных скучных торжественных приемах, которые вынужден был посещать. Интеллигентный седой мужчина с прекрасными манерами, он выглядел как типичный главный администратор крупной компании, каковым, в сущности, и являлся. Товары и услуги его корпорации включали наркотики, проституцию, незаконное ростовщичество, отмывание денег и иногда парочку-другую убийств. Это была нелегкая работа, но кто-то же должен был выполнять ее.
Я взял с собой фотографию Оскара и показал ее некоторым людям на улице, спрашивая, не узнают ли они его. Это было антипродуктивно; это заставляло их думать, что мы – часть принудительного применения закона, а значит, мы против Петроне, а значит, мы враги. Эти люди не нуждались в полиции и не пользовались ее услугами – все, кто им нужен был для защиты своих жизней и имущества, жили по соседству. Они бы скорее предали Господа Бога, чем Доминика Петроне, и любые вопросы только заставляли их смотреть на нас с подозрением.
Разумеется, было совершенно невероятно, чтобы тот человек, к которому Оскар приходил сюда, был Петроне. У него были люди, у которых были свои люди, у которых были люди, и у тех тоже были люди, чтобы заниматься такой мелкой сошкой, как Оскар. И даже они не заинтересовались бы им.
Поскольку мы не знали, в какой конкретно дом приходил Оскар, и не могли найти никого, кто вспомнил бы, что видел его, то в основном бесцельно шатались по улицам, нисколько не продвигаясь к разгадке. Расследование совсем застопорилось.
Мы уже почти собрались уходить, когда увидели супермаркет «Пищевая ярмарка», куда Оскар, по его словам, заходил. Первое, что мы сделали, это удостоверились, что в ту ночь работала совсем другая смена сотрудников, и шансов, что кто-то из нынешней смены вспомнит Оскара, не было. Лори придется вернуться сюда ночью и проверить ночную смену.
Мы попросили позвать менеджера – хотели выяснить, нет ли у них записей, сделанных скрытой камерой, относящихся к тому вечеру, о котором идет речь. Если Оскар был здесь той ночью, он мог быть на этой записи.
Менеджер ушел выпить кофе, и пока мы ждали, Лори решила немного прогуляться по магазину, купить еды. Она отошла, а я догулял до банкомата, чтобы по крайней мере предложить заплатить за ее покупки. В супермаркете было небольшое отделение банка с тремя банкоматами.
Из другого похожего дела я знал, что наши шансы что-то обнаружить на записях скрытой камерой равны нулю. Большинство магазинов просто крутят эти ленты в 24- или 48-часовом режиме, а потом ставят сначала и записывают поверх предыдущей записи. Но попытка не пытка, и когда вернулся менеджер, Уолли, мы задали ему этот вопрос. Что его зовут Уолли и что он менеджер, я узнал из бэджа на кармане его форменной рубашки, гласившего «Уолли», а строкой ниже – «менеджер». Это те хитрости, которым я научился, сопровождая Лори на расследованиях.
– Как долго вы храните записи скрытой камеры? – спросил я.
– Вы что, копы? – спросил Уолли.
Его ответ явно не соответствовал вопросу, и он сказал «копы» с таким видом, будто если бы мы действительно были полицейскими, он бы попытался отвести нас в отдел товаров для борьбы с садовыми вредителями и там применить против нас дуст. У меня было такое чувство, что кто-то предупредил его о том, что мы выслеживаем кого-то, задавая вопросы.
– Нет, – сказал я.
– А что тогда?
– А что тогда – что? – парировал я.
Это был остроумный ответ на уровне довольно искушенного человека; надеюсь, Лори поведет себя так же.
Кассир, стоявший на расстоянии, на котором он мог слышать наш разговор, зевал: острота определенно прошла мимо него.
– Кто вы такие? – потребовал он.
– Я устал от этого разговора, – ответил я, после чего Лори выразительно вздохнула и вмешалась:
– Он адвокат, а я частный детектив. Мы можем прислать вам повестку в суд, и вы проведете целый день, давая показания, либо же вы можете ответить на пару простых вопросов и вернуться к складыванию бидонов на складе номер семь. Выбирайте.
– Точно, – сказал я, чтобы подчеркнуть ее слова, но удержался и язык ему показывать не стал.
Он рассердился, однако понял тщетность противостояния силе закона в моем лице.
– Мы ведем записи двадцать четыре часа, а затем записываем на те же кассеты заново.
Я показал ему фотографию Оскара.
– Вы когда-нибудь видели этого человека?
– Нет, – немедленно ответил он, едва взглянув на нее.
Даже если бы я показал ему фотографию Джорджа Буша, он бы тоже не задумываясь ответил «нет».
– Вы как хороший гражданин могли бы и постараться помочь нам, вы же хотите, чтобы свершилось правосудие, – парировал я.
Лори тут же утащила меня, и очень жаль, потому что перед моими аргументами он не мог устоять.
По дороге из супермаркета я в рамках своей благотворительной программы бросил чек на двадцать долларов в жестянку для пожертвований, затем мы с Лори разделились. Она собиралась опросить соседей Оскара, а я возвращался в офис на встречу. Лори не спросила адрес Оскара, из чего я заключил, что она знает, где он живет. Из полицейских рапортов я знал, что Оскар жил там только два месяца. То есть Лори не могла узнать этот адрес, когда еще служила в полиции. Что же, Оскар не зря упомянул в суде, что она крутилась возле его дома. Я не стал задавать ей вопросов. И не стал спрашивать себя почему.
Встречи, назначенной у меня в офисе, я ждал с нетерпением. Мы с Уилли Миллером собирались обсудить иск, который я подал от его имени против моего бывшего крестного отца, Филиппа Ганта – об имуществе Виктора Маркхэма.
Виктор и Филипп двадцать пять лет назад совершили убийство, а затем, много лет спустя, – еще одно, чтобы скрыть то, первое, да вдобавок сумели подставить Уилли, так что виновным во втором убийстве признали его. Уилли провел семь лет в камере смертников, но мне удалось на повторных слушаниях доказать его невиновность. В результате Филипп оказался в тюрьме, а Виктор покончил с собой. Жестокая история, особенно для Уилли, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: и Филипп, и Виктор были баснословно богаты.
В исходе дела можно было не сомневаться: победный мяч шел прямо в ворота противника, и обе стороны это знали. Оставалось неясным, каков будет приз победителю, ответчики нервничали по поводу решения присяжных по этому вопросу. Потому они и потребовали отдельных слушаний по поводу документов о передаче имущества в собственность. Сегодня мы с Уилли собирались заранее обговорить свою позицию.
В первые месяцы после освобождения, особенно в первые две недели, Уилли стал настоящей знаменитостью. О нем писали газеты, его показывали по телевидению, он участвовал в ток-шоу и на «круглом столе», внеся туда свежую струю. Уличный мальчишка, который никогда не видел ничего, кроме городских задворок, Уилли не имел возможности развить у себя тот «фильтр», сквозь который большинство людей общается с прессой. И на этих передачах он был просто Уилли Миллером, и с телеведущими беседовал на том же языке, на котором говорил со своими друзьями на улице.
В результате получился свежий и живой образ. Одно из своих интервью Уилли прервал вопросом: «Эй, а мне за это заплатят?» Другого журналиста он спросил о девушке-операторе, и когда ему сказали, что она не замужем, он пригласил ее к себе, непосредственно в прямом эфире. Она отказалась, но потом передумала и после шоу приняла его приглашение.
Были и неудобные ситуации, хотя Уилли, казалось, их совершенно не замечал. Когда его попросили сравнить мир сегодня и тот мир, который он покинул семь лет назад, он посетовал на то, что «цены на курево и бухло здорово взлетели».
Зайдя в офис, я застал Уилли и Эдну за приятной беседой. Начало я пропустил, но сразу понял, что Уилли шокировал Эдну, заявив, что никогда не видел кроссвордов и даже не слышал о них. Она предполагала, что такие люди существуют где-нибудь в джунглях Амазонки, живут в пещерах или на деревьях и могут не знать о благах современной цивилизации. Но здесь, в нашем офисе? Невероятно.
Уилли, казалось, нимало не смутился своим признанием – видимо, потому, что вообще никогда ничем не смущался. Он нехотя согласился, чтобы Эдна научила его основам разгадывания кроссвордов, что только усилило ее культурный шок.
– Двусмысленность, – сказала она, посмотрев в газету. – Шестнадцать букв.
Уилли обиделся.
– Я знаю, какая куча слов начинается на «не».
Эдна покачала головой.
– Нужно найти другое слово, которое значит то же, что «двусмысленность». В нем шестнадцать букв, и пятая из них – «р».
– А за каким чертом нам надо найти это слово? – спросил Уилли. – У нас ведь уже есть это слово «двусмысленность». Может, давайте лучше поищем слово, которого у нас нет?
– Уилли, отгадка «неопределенность».
– А мне казалось, вы говорили, что в этом слове шестнадцать букв. – Уилли принялся считать, загибая пальцы и тихонько бормоча под нос буквы. Закончив, он одарил Эдну торжествующим взглядом. – Здесь никак не может быть одиннадцать.
Мне на секунду представился кошмар: Уилли играет в слова с Лори; затем я нарушил идиллию и повел Уилли к себе в кабинет. У него был черный пояс по карате, но я почему-то уверен, что если бы не мой приход, Эдна бы его убила.
Не успели мы начать разговор, как позвонил Пит Стэнтон. Он нашел примерно столько же информации о Джеффри Стайнзе, сколько и Винс Сандерс. Пит признался, что проверил все, что только можно было проверить, и пришел к неопровержимому заключению: Стайнз приходил ко мне под вымышленным именем.
Это значительно осложняло ситуацию. Если он подписал соглашение «адвокат – клиент» фальшивым именем, соглашение не имело законной силы. Неясно было, освобождает ли это меня от обязательств хранить его тайну или нет. Надо было выяснить, но я отложил это: неопределенность, будь Эдна неладна, сейчас как нельзя кстати, пока я не решил, чего хочу относительно неразглашения тайны Стайнза.
Мое решение было «и вашим, и нашим». Не обнаруживая, сколь мало я знаю о личности Стайнза, я использую кое-какую информацию, полученную от него, чтобы помочь своему клиенту. Я встал на шаткую почву, но другой опоры у меня нет, а защищаться придется.
Обвинения, содержавшиеся в деле «Нью-Джерси против Оскара Гарсии», были зачтены; обвинитель и защитник согласованы. Оскару задали вопрос, признает ли он себя виновным, и он неплохо отыграл свою роль, сказав «Невиновен, ваша честь» уверенно и даже с легким возмущением. Учитывая биографию Оскара, легкое возмущение – это все, что можно было себе позволить.
Заявление о невиновности определило необходимость судебного разбирательства, и теперь суду надлежало рассмотреть это. У судьи Тиммерман не было повестки дня, она даже не знала, кто будет судьей по делу, но, по крайней мере, она могла на основе своего опыта назначить дату. Мы сошлись на 14 июля, то есть примерно через четыре месяца, и судья Тиммерман спросила, есть ли еще что-либо, что она должна рассмотреть.
Я вскочил.
– Я обнаружил информацию, ваша честь.
– Какую именно? – спросила она.
– Я пришел к выводу, что мой оппонент не доверяет защите. Я запросил рапорты, которые не были мне предоставлены.
Дилан выглядел так, будто я нанес ему смертельную рану.
– Ваша честь, – пожаловался он, – запрос был сделан только вчера.
Но меня это не волновало.
– Прошу прощения, ваша честь, но речь идет о копировании рапортов. Это занимает минуты, а не дни. Я был бы рад отправиться с мистером Кэмпбеллом в его офис и скопировать все сам. Кроме того, время запроса не имеет значения, запрос вообще не обязателен. Обвинение должно быть осведомлено о своей обязанности предоставлять обнаруженную информацию как по специальному запросу, так и без него. Эти документы должны быть скопированы и предоставлены защите в том виде, в котором они получены обвинением, без редактуры.
Судья кивнула и издала приказ:
– Штат предоставит копии всех рапортов, имеющихся в распоряжении и относящихся к делу, сегодня в течение дня.
Она стукнула своим деревянным молотком, эффектно закрыв заседание. Зал суда быстро опустел, и когда журналисты разошлись, Дилан забыл подойти для обмена любезностями.
Я договорился позже встретиться с Оскаром, дабы обсудить дело подробнее. Мне было крайне интересно, где он был в ночь убийства. Надеюсь, он обедал с госсекретарем или давал интервью Теду Коппелу в «Ночной линии».
Лори ждала меня в задней части зала суда, и Оскар не сводил с нее глаз все время, пока его выводили из зала. И во взгляде его было не внимание к красивой женщине, а ненависть и страх.
Когда Оскар наконец скрылся из виду, я подошел к Лори.
– Ты как следует отутюжил Дилана, – заметила она.
Я кивнул.
– Это должно было случиться рано или поздно.
– Это было рано. Послушай, Энди, я хочу поработать над этим делом.
Это меня удивило.
– Зачем? Я знаю, как ты относишься к Оскару.
– Это не имеет значения. Я профессионал, – сказала она.
Я обнаружил, что раздумываю над ее предложением.
– Не нравится мне это, – сказал я, – ну да пусть будет по-твоему.
– Начнем прямо сейчас? – спросила она.
– Нет. Завтра, – сказал я, бросив взгляд на часы. – Мне надо быть в школе через двадцать минут.
Я учился в «Паттерсон Истсайд». Наша школа гордилась тем, что ей был посвящен фильм «Положись на меня» с Морганом Фрименом в главной роли, который в школе же и снимали. Фильм повествовал о тогдашнем директоре, Джо Кларке, и его жестком методе приведения городской школы к порядку.
В школе я не блистал по части девушек и спорта. С девушками можно было все списать на молодость – мол, еще успеется. Поэтому свою посредственность в спорте я воспринимал более болезненно. Упорства у меня хватало, но этого было явно недостаточно.
Наше футбольное поле соорудили на месте старого кладбища после того, как могилы якобы перенесли. Поэтому команда имела два прозвища: «Призраки» и «Гробовщики». Именно на этом поле я пережил свое величайшее унижение. Пока я сидел на скамье запасных игроков, команда играла хуже некуда. Тренер повернулся ко мне и сказал:
– Можешь представить себе, насколько плохи твои дела, если ты играешь еще хуже, чем они?
Но сегодня был день моего триумфа – я учредил ежегодную стипендию имени своего отца, названную в честь моего отца. Было устроено собрание в актовом зале, и директор поведал мне, что в школе не прошло незамеченным мое недавнее появление на экране.
В ответной речи я искренне пожелал ученикам прожить свои жизни с пользой, а потом добавил, что мне-то едва ли это удается: хоть я и довольно хороший адвокат, но единственная причина, по которой я сегодня стою здесь, – это то, что мой отец умер и оставил мне уйму денег.
Упомянув отца, я прикусил язык. В последнее время я все чаще замечал, что с годами становлюсь более сентиментальным. Были и другие признаки старения – например, пара волосков, растущих у меня из ушей. Здесь, похоже, имеется причинно-следственная связь. Может, стоит вложить деньги в медицину, чтобы ученые определили, как по волосам, растущим из ушей, оценивать эмоциональное состояние человека.
Затем сессия «вопрос-ответ» пошла на удивление оживленно. Большинство учеников хотели узнать о деле Уилли Миллера, причем больше всего их интересовало, какие ощущения я испытывал, посещая Уилли в камере смертников.
Дело Гарсии вызывало меньше интереса. Кое-кто из учеников знал Оскара или слышал о нем от соседей, а знать Оскара означало быть равнодушным к его судьбе. Однако меня проводили громкими аплодисментами, после чего я направился в тюрьму повидать своего клиента.
Оскар был взволнован и заметно напуган; почему-то именно слушания, а не арест и не заключение, заставили его почувствовать реальность происходящего.
Тонкости психологии не для Оскара, и я лишь спросил, есть ли у него какие-нибудь вопросы насчет того, что происходило сегодня в суде.
– Этот парень, Кэмпбелл, кажется, хочет меня поиметь.
Это был не вопрос, но почти вопрос.
– Он хочет отправить тебя в тюрьму на весь остаток твоей жизни.
– Сукин сын.
– Видимо, ты встречался с ним раньше, – сказал я. – А теперь расскажи мне все по порядку: что ты делал в ночь убийства, по минутам, так подробно, как только сможешь вспомнить. Не пропускай ни одной детали, какой бы мелкой и незначительной она ни казалась.
Мрачный Оскар помрачнел еще сильнее.
– Я был занят, – пробормотал он.
– Это не совсем та деталь, которая мне нужна.
– Эй, мужик, а что ты хочешь, чтобы я сказал? – спросил он, явно раздраженный моей настойчивостью.
– Я хочу, чтобы ты сказал мне, где ты был в ту ночь. Потому что если ты не будешь со мной сотрудничать, то я могу точно сказать тебе, где ты будешь проводить каждую ночь до конца твоей жизни.
– Я занимался своим бизнесом, – буркнул он.
– Где? В парке?
– Нет.
Теперь я был раздражен.
– Черт возьми, Оскар, где тебя носило в ту ночь?
Он принялся рассказывать довольно бессобытийную историю о мелкой торговле наркотиками в парке и около него с некоторым добавлением сутенерских сделок. Все это продолжалось примерно до часа ночи, и он утверждал, что некоторые люди, которых он упомянул, подтвердят это, если их вызвать. Но даже если заручиться их показаниями, сомневаюсь, что присяжных это бы убедило.
Что было после часа ночи, Оскар четко припомнить не мог. Только путем повторных вопросов мне удалось воссоздать картину происходившего: он должен был заплатить оговоренную мзду своим преступным боссам за право работать на этой территории, что и сделал после часа ночи.
– Мне нужны имена, Оскар. Имена людей, с которыми ты встречался, когда вносил свою плату.
К моему удивлению, Оскар рассмеялся столь абсурдному требованию.
– Забудь об этом, мужик. Это не катит. Если я назову тебе эти имена, ты будешь защищать покойника.
Я мог бы прочесть ему еще одну лекцию о соглашении адвоката с клиентом, о том, что информация, данная мне, дальше меня не пойдет, это бы ничего не дало. Поэтому пришлось сделать по-другому. Я попросил его описать мне обстановку – улицу, на которой он находился во время этой сделки. В конечном счете он кое-что рассказал, но ограничился описанием только двух домов – не хотел, чтобы я вычислил место. Насколько я понял, речь шла о районе, который считался штаб-квартирой организованной преступности.
– И сколько времени ты там провел? – спросил я.
– Около трех часов.
– Три часа, чтобы расплатиться? – удивился я.
– Они были заняты, – объяснил он, – и меня заставили ждать.
– Это всегда так?
– Обычно это бывает не так долго, – сказал он, а затем пояснил: – Когда яприхожу к ним.
– А что, бывало, когда они приходили к тебе?
– Разумеется, – сказал он не без гордости. – Почти всегда.
Я заставил его рассказать о тех трех часах, которые он провел в ожидании: что находилось рядом, видел ли его кто-нибудь. В основном он торчал в подвале того дома, в который пришел, только вышел на полчаса купить себе поесть.
– Ты ел в закусочной? – спросил я.
– Не, пошел в один из этих крупных супермаркетов – кажется, он называется «Пищевая ярмарка». У них там сандвичи ничего.
– Ты расплачивался кредитной карточкой?
Он посмотрел на меня с насмешкой, словно я спросил, расплачивался ли он золотом или бриллиантами.
Если бы Брэд Питт в ту ночь зашел в супермаркет, чтобы съесть сандвич, его бы могли запомнить. У Оскара же была совершенно заурядная внешность. Я отстал от него с расспросами и сказал, что в следующий раз мы встретимся через день или два.
Когда я уходил, он спросил:
– Слушай, мужик, у меня вообще-то куча дел. Долго еще я буду здесь торчать?
– Думаю, тебе имеет смысл заказать сюда мебель и обои, если тебя интересует комфорт.
Оказалось, его волновало не это.
* * *
Странно. Я был почти уверен, что Джеффри Стайнз объявится, чтобы обвинить меня в нарушении тайны клиента – иначе с чего бы мне защищать Гарсию. Но он как в воду канул.Этими мыслями была занята моя голова, когда мы с Лори обедали у меня дома. Лори заметила, что я подозрительно молчалив, однако не стала давить на меня, чтобы выяснить, о чем я думаю.
Мы как раз заканчивали обед, когда позвонил Винс Сандерс.
– Я проверил твоего Джеффри Стайнза, – сказал он.
– И что? – спросил я.
– И еще я проверил волшебника страны Оз, Румпельштильцхена и фею Динь-Динь. Они тоже не существуют.
– Вот облом.
– Да уж, – сказал он. – Может, тебе надо носить колокольчик на шее?
– Что за чушь?
С Винсом иногда бывает довольно трудно общаться.
– Есть два Джеффри Стайнза, которые пишутся именно так, как ты сказал, – сообщил он. – Один из них родился четыре месяца назад, в среду, а второму девяносто два, и он живет в доме престарелых. Вдобавок ни один источник из тех, которые я проверял, а я проверил чертову кучу источников, ничего не слышал о нем. Так что мне ужасно интересно: какого черта ты тратишь на это мое время?!
Я не мог свободно разговаривать, потому что Лори сидела прямо напротив меня, а мне не хотелось потом отвечать на ее вопросы.
– Мне было интересно, – это все, что я смог произнести вслух.
– Сильный мотив, – восхитился Винс. – А если бы меня похитили и подвергли пыткам? Из меня бы могли вытрясти информацию о том, что Энди Карпентер думает, будто это интересно.
– Если попадешься, держись до последнего. Твоя страна нуждается в тебе.
– Смотри, – сказал он, – если здесь будет сенсация, она моя.
– Знаешь, для некоторых людей оказать любезность своему другу – уже достаточная плата.
– Тогда тебе надо было этих людей и просить, – огрызнулся он и повесил трубку.
Остаток вечера прошел в молчании. Лори читала, я делал вид, что тоже читаю, а все мои мысли вертелись вокруг этого дела. Ужасно неловко я себя чувствовал из-за того, что почти ничем не мог поделиться с Лори. Такая ситуация у нас сложилась впервые. С другой стороны, есть масса вещей, которыми она не делится со мной, и большинство из них касается Оскара Гарсии.
Сильно сомневаюсь, что она взаправду читала, а не делала вид, как я. Тара вела себя честнее, чем мы оба: она не притворялась, будто жует игрушку, а действительно ее жевала.
Около одиннадцати вечера я устал изображать, что читаю, и мы с Лори отправились в постель. И тут же заснули. Тот период, когда мы использовали каждую возможность, чтобы заняться любовью, уже прошел. Нет, чаще всего мы своего не упускаем, но иногда мне грустно, что та сумасшедшая пора ушла.
Я встал раньше Лори, потому что у меня была назначена встреча с Кевином в офисе в восемь утра. Когда я приехал, он как раз заканчивал свой обычный завтрак: один рогалик, поджаренный, со сливочным сыром, и второй рогалик, неподжаренный, с маслом. Есть люди, которые могут сколько угодно набивать желудки и не прибавлять ни фунта. Кевин определенно не относится к этому типу. Главное различие между ним и Винсом Сандерсом в том, что Кевин объедается исключительно нездоровой пищей. Хотя может съесть что угодно: поставьте перед ним бочку ростков пшеницы – он и ее опустошит.
Мы с Кевином были одни, Эдна еще не пришла. В десять мы все равно были бы одни. С тех пор, как Эдна не занимается никакой реальной работой, она не видит необходимости просиживать здесь весь рабочий день. В этом была такая неопровержимая логика, что я сдался и прекратил попытки ее опровергнуть.
Кевин встречался со следователем вчера. Ценной информации было немного, но он был уверен, что выжал оттуда все, что только можно было выжать. Тело Дорси было в таком состоянии, что судить о чем-либо с полной определенностью не приходилось, однако можно было утверждать, что причиной смерти явилось отделение головы от туловища, и что когда ее отрезали, Дорси был еще жив. Кровотечение и результат действия огня привели следователя к убеждению, что смерть наступила приблизительно за час до сожжения тела. Это точно соответствовало тому, что я знал, а именно, что убийство было совершено позади стадиона Хинчклифф, который находится примерно в сорока пяти минутах езды от склада.
Когда полиции стало известно, в какое время было подожжено тело, они смогли определить время смерти с необыкновенной точностью: Дорси был убит между полтретьего и тремя часами ночи. Как раз в это время Оскар, по его же собственным словам, находился в противоположном конце города, сдавая еженедельную мзду своим преступным боссам.
Это была ситуация, где наши с Лори обязанности пересекались. Я – адвокат, Лори – детектив; у меня не было никаких иллюзий насчет наших ролей и никакого желания поменяться ими. Но я люблю присутствовать при начале каждого расследования; это связывает меня с делом, что оказывается полезным.
Само место расследования напоминало о Паттерсоне прошлого. Дома были скромные и поддерживались в идеальном порядке, а улицам удавалось сохранять ощущение близкого доброго соседства. Дети беззаботно играли на улицах; любой торговец наркотиками, если он в здравом уме, не стал бы и пытаться искать здесь клиентов.
В северном Нью-Джерси главой той организации, которую раньше принято было называть семьей, был Доминик Петроне. Я встречал Петроне на разных скучных торжественных приемах, которые вынужден был посещать. Интеллигентный седой мужчина с прекрасными манерами, он выглядел как типичный главный администратор крупной компании, каковым, в сущности, и являлся. Товары и услуги его корпорации включали наркотики, проституцию, незаконное ростовщичество, отмывание денег и иногда парочку-другую убийств. Это была нелегкая работа, но кто-то же должен был выполнять ее.
Я взял с собой фотографию Оскара и показал ее некоторым людям на улице, спрашивая, не узнают ли они его. Это было антипродуктивно; это заставляло их думать, что мы – часть принудительного применения закона, а значит, мы против Петроне, а значит, мы враги. Эти люди не нуждались в полиции и не пользовались ее услугами – все, кто им нужен был для защиты своих жизней и имущества, жили по соседству. Они бы скорее предали Господа Бога, чем Доминика Петроне, и любые вопросы только заставляли их смотреть на нас с подозрением.
Разумеется, было совершенно невероятно, чтобы тот человек, к которому Оскар приходил сюда, был Петроне. У него были люди, у которых были свои люди, у которых были люди, и у тех тоже были люди, чтобы заниматься такой мелкой сошкой, как Оскар. И даже они не заинтересовались бы им.
Поскольку мы не знали, в какой конкретно дом приходил Оскар, и не могли найти никого, кто вспомнил бы, что видел его, то в основном бесцельно шатались по улицам, нисколько не продвигаясь к разгадке. Расследование совсем застопорилось.
Мы уже почти собрались уходить, когда увидели супермаркет «Пищевая ярмарка», куда Оскар, по его словам, заходил. Первое, что мы сделали, это удостоверились, что в ту ночь работала совсем другая смена сотрудников, и шансов, что кто-то из нынешней смены вспомнит Оскара, не было. Лори придется вернуться сюда ночью и проверить ночную смену.
Мы попросили позвать менеджера – хотели выяснить, нет ли у них записей, сделанных скрытой камерой, относящихся к тому вечеру, о котором идет речь. Если Оскар был здесь той ночью, он мог быть на этой записи.
Менеджер ушел выпить кофе, и пока мы ждали, Лори решила немного прогуляться по магазину, купить еды. Она отошла, а я догулял до банкомата, чтобы по крайней мере предложить заплатить за ее покупки. В супермаркете было небольшое отделение банка с тремя банкоматами.
Из другого похожего дела я знал, что наши шансы что-то обнаружить на записях скрытой камерой равны нулю. Большинство магазинов просто крутят эти ленты в 24- или 48-часовом режиме, а потом ставят сначала и записывают поверх предыдущей записи. Но попытка не пытка, и когда вернулся менеджер, Уолли, мы задали ему этот вопрос. Что его зовут Уолли и что он менеджер, я узнал из бэджа на кармане его форменной рубашки, гласившего «Уолли», а строкой ниже – «менеджер». Это те хитрости, которым я научился, сопровождая Лори на расследованиях.
– Как долго вы храните записи скрытой камеры? – спросил я.
– Вы что, копы? – спросил Уолли.
Его ответ явно не соответствовал вопросу, и он сказал «копы» с таким видом, будто если бы мы действительно были полицейскими, он бы попытался отвести нас в отдел товаров для борьбы с садовыми вредителями и там применить против нас дуст. У меня было такое чувство, что кто-то предупредил его о том, что мы выслеживаем кого-то, задавая вопросы.
– Нет, – сказал я.
– А что тогда?
– А что тогда – что? – парировал я.
Это был остроумный ответ на уровне довольно искушенного человека; надеюсь, Лори поведет себя так же.
Кассир, стоявший на расстоянии, на котором он мог слышать наш разговор, зевал: острота определенно прошла мимо него.
– Кто вы такие? – потребовал он.
– Я устал от этого разговора, – ответил я, после чего Лори выразительно вздохнула и вмешалась:
– Он адвокат, а я частный детектив. Мы можем прислать вам повестку в суд, и вы проведете целый день, давая показания, либо же вы можете ответить на пару простых вопросов и вернуться к складыванию бидонов на складе номер семь. Выбирайте.
– Точно, – сказал я, чтобы подчеркнуть ее слова, но удержался и язык ему показывать не стал.
Он рассердился, однако понял тщетность противостояния силе закона в моем лице.
– Мы ведем записи двадцать четыре часа, а затем записываем на те же кассеты заново.
Я показал ему фотографию Оскара.
– Вы когда-нибудь видели этого человека?
– Нет, – немедленно ответил он, едва взглянув на нее.
Даже если бы я показал ему фотографию Джорджа Буша, он бы тоже не задумываясь ответил «нет».
– Вы как хороший гражданин могли бы и постараться помочь нам, вы же хотите, чтобы свершилось правосудие, – парировал я.
Лори тут же утащила меня, и очень жаль, потому что перед моими аргументами он не мог устоять.
По дороге из супермаркета я в рамках своей благотворительной программы бросил чек на двадцать долларов в жестянку для пожертвований, затем мы с Лори разделились. Она собиралась опросить соседей Оскара, а я возвращался в офис на встречу. Лори не спросила адрес Оскара, из чего я заключил, что она знает, где он живет. Из полицейских рапортов я знал, что Оскар жил там только два месяца. То есть Лори не могла узнать этот адрес, когда еще служила в полиции. Что же, Оскар не зря упомянул в суде, что она крутилась возле его дома. Я не стал задавать ей вопросов. И не стал спрашивать себя почему.
Встречи, назначенной у меня в офисе, я ждал с нетерпением. Мы с Уилли Миллером собирались обсудить иск, который я подал от его имени против моего бывшего крестного отца, Филиппа Ганта – об имуществе Виктора Маркхэма.
Виктор и Филипп двадцать пять лет назад совершили убийство, а затем, много лет спустя, – еще одно, чтобы скрыть то, первое, да вдобавок сумели подставить Уилли, так что виновным во втором убийстве признали его. Уилли провел семь лет в камере смертников, но мне удалось на повторных слушаниях доказать его невиновность. В результате Филипп оказался в тюрьме, а Виктор покончил с собой. Жестокая история, особенно для Уилли, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: и Филипп, и Виктор были баснословно богаты.
В исходе дела можно было не сомневаться: победный мяч шел прямо в ворота противника, и обе стороны это знали. Оставалось неясным, каков будет приз победителю, ответчики нервничали по поводу решения присяжных по этому вопросу. Потому они и потребовали отдельных слушаний по поводу документов о передаче имущества в собственность. Сегодня мы с Уилли собирались заранее обговорить свою позицию.
В первые месяцы после освобождения, особенно в первые две недели, Уилли стал настоящей знаменитостью. О нем писали газеты, его показывали по телевидению, он участвовал в ток-шоу и на «круглом столе», внеся туда свежую струю. Уличный мальчишка, который никогда не видел ничего, кроме городских задворок, Уилли не имел возможности развить у себя тот «фильтр», сквозь который большинство людей общается с прессой. И на этих передачах он был просто Уилли Миллером, и с телеведущими беседовал на том же языке, на котором говорил со своими друзьями на улице.
В результате получился свежий и живой образ. Одно из своих интервью Уилли прервал вопросом: «Эй, а мне за это заплатят?» Другого журналиста он спросил о девушке-операторе, и когда ему сказали, что она не замужем, он пригласил ее к себе, непосредственно в прямом эфире. Она отказалась, но потом передумала и после шоу приняла его приглашение.
Были и неудобные ситуации, хотя Уилли, казалось, их совершенно не замечал. Когда его попросили сравнить мир сегодня и тот мир, который он покинул семь лет назад, он посетовал на то, что «цены на курево и бухло здорово взлетели».
Зайдя в офис, я застал Уилли и Эдну за приятной беседой. Начало я пропустил, но сразу понял, что Уилли шокировал Эдну, заявив, что никогда не видел кроссвордов и даже не слышал о них. Она предполагала, что такие люди существуют где-нибудь в джунглях Амазонки, живут в пещерах или на деревьях и могут не знать о благах современной цивилизации. Но здесь, в нашем офисе? Невероятно.
Уилли, казалось, нимало не смутился своим признанием – видимо, потому, что вообще никогда ничем не смущался. Он нехотя согласился, чтобы Эдна научила его основам разгадывания кроссвордов, что только усилило ее культурный шок.
– Двусмысленность, – сказала она, посмотрев в газету. – Шестнадцать букв.
Уилли обиделся.
– Я знаю, какая куча слов начинается на «не».
Эдна покачала головой.
– Нужно найти другое слово, которое значит то же, что «двусмысленность». В нем шестнадцать букв, и пятая из них – «р».
– А за каким чертом нам надо найти это слово? – спросил Уилли. – У нас ведь уже есть это слово «двусмысленность». Может, давайте лучше поищем слово, которого у нас нет?
– Уилли, отгадка «неопределенность».
– А мне казалось, вы говорили, что в этом слове шестнадцать букв. – Уилли принялся считать, загибая пальцы и тихонько бормоча под нос буквы. Закончив, он одарил Эдну торжествующим взглядом. – Здесь никак не может быть одиннадцать.
Мне на секунду представился кошмар: Уилли играет в слова с Лори; затем я нарушил идиллию и повел Уилли к себе в кабинет. У него был черный пояс по карате, но я почему-то уверен, что если бы не мой приход, Эдна бы его убила.
Не успели мы начать разговор, как позвонил Пит Стэнтон. Он нашел примерно столько же информации о Джеффри Стайнзе, сколько и Винс Сандерс. Пит признался, что проверил все, что только можно было проверить, и пришел к неопровержимому заключению: Стайнз приходил ко мне под вымышленным именем.
Это значительно осложняло ситуацию. Если он подписал соглашение «адвокат – клиент» фальшивым именем, соглашение не имело законной силы. Неясно было, освобождает ли это меня от обязательств хранить его тайну или нет. Надо было выяснить, но я отложил это: неопределенность, будь Эдна неладна, сейчас как нельзя кстати, пока я не решил, чего хочу относительно неразглашения тайны Стайнза.
Мое решение было «и вашим, и нашим». Не обнаруживая, сколь мало я знаю о личности Стайнза, я использую кое-какую информацию, полученную от него, чтобы помочь своему клиенту. Я встал на шаткую почву, но другой опоры у меня нет, а защищаться придется.