Русанов Владислав. Мести не будет

   Здесь же хищники кружили подле стоящей особняком кривоватой березы. Верхушка ее была некогда сломана — скорее всего бурей, — и теперь узловатые ветви тянулись в стороны, почти не загибаясь вверх, полого над землей. Волки прыгали, клацали зубами, стараясь дотянуться хотя бы до нижней из них.
   — Никак ребятенок сидит... того-этого...
   — Уж н-н-не суслик, т-точно!
   Медикус уже и сам разглядел, что на нижней ветке кто-то сидит, обхватив руками и ногами (именно руками и ногами, а не, скажем, лапами) ствол березы. Овчинный кожушок, босые пятки. Росту маленького, если сравнивать с волком. Похоже, и вправду ребенок, лет десяти — двенадцати. А на белой, гладкой коре ясно выделялось размазанное красное пятно.
   — Да он же ранен! — воскликнул Ендрек и, не дожидаясь распоряжений Меченого, полез за арбалетом.
   — В-верно! А ну-ка, односумы, разом! — Пан Войцек взвел арбалет, пристроил один бельт в желобке, второй зажал в зубах.
   — Мой с рыжим пятном! — весело проговорил пан Юржик, тщательно прицеливаясь.
   — А мой... того-этого... вон тот, слева, лобастый...
   Ендрек прицелился в светлого зверя с располосованным надвое ухом. Видно, драчун изрядный. Такие и охотниками бывают лучшими. Не он ли зацепил клыками несчастного беглеца?
   Четыре бельта сорвались почти одновременно. Три нашли цель.
   Матерый волчина с рыжим пятном на горле корчился в снегу. Бельт пана Бутли угодил точнехонько в середину пятна. Лобастый хищник кружился волчком, пытаясь зубами вырвать засевшую в боку стрелу. Пан Войцек попал волку прямо под левую лопатку, уложив насмерть. Медикус позорно промахнулся.
   — Перезаряжаем, бегом! — Хорошее настроение возвращалось к пану Юржику прямо на глазах.
   Ендрек промахнулся и второй раз. Волка с разодранным ухом свалила чужая стрела. Возможно, пана Войцека.
   Звери, не разобравшие после первого залпа, откуда приходит бесшумная смерть, наконец увидели людей. Коротко рыкнул светло-светло-серый волк, здоровенный, хоть верхом садись, наверное, вожак. Стая стремительно кинулась наутек, скрываясь между стволами, исчерканными черными метками. Но, вопреки ожиданиям, не убежали совсем. Остановились в половине прицельного выстрела из арбалета. Некоторые волки легли на брюхо, пристроив морды на вытянутые лапы, некоторые стоя выглядывали из-за деревьев. Хоть так, хоть так, попробуй попади...
   — Поскакали! — крикнул студиозус, ударяя пятками коня.
   В галоп серый не перешел, но рыси прибавил.
   — Ч-ч-что-то не так с волками... — Вороной пана Войцека легко нагнал Ендрекова коня.
   — Что именно?
   — О-о-обычно звери убегают от человека, — пояснил Меченый.
   — Неправильные какие-то... того-этого... — подтвердил Лекса.
   — Может, и неправильные, но за горло схватят — мало не покажется, — хмыкнул пан Бутля.
   Пономарь лишь горестно вздыхал, трясясь в хвосте. Он обеими руками вцепился в луку, даже не пытаясь остановить или хотя бы чуть-чуть сдержать мышастого. Знал, натягивай повод, не натягивай, а его конь будет держаться остальных. Вперед не вырвется, но и не отстанет. Так он привык бежать всегда, будучи вьючным.
   Под березой Ендрек и пан Шпара оказались одновременно. Задрали головы:
   — Эй, малыш!.. — выкрикнул студиозус заранее заготовленные слова и замер с раскрытым ртом.
   — В-в-в-вот те на! — поразился Войцек.
   Вцепившись всеми четырьмя конечностями в перекошенный ствол, на дереве сидел маленький лесовик.
   Самый настоящий лесовик, которых много по лесам вдоль Луги, Здвижа и Елуча водится. Некоторые считают лесовиков нечистью. Особенно церковники Руттердаха и Зейцльберга. В этих северных княжествах долгое время охотник или лесник, доставивший в местный приход голову лесовика, мог рассчитывать на особое «епископское» вознаграждение. Пять серебряных руттердахских талеров — деньги немалые. Можно корову купить. Вот и старались людишки, как могли. И ловчие ямы, и силки, и стрела из засады — все шло в ход ради заработка. В Прилужанах к лесовикам относились без особой любви, но с уважением. Если встречали на лесной тропе, то дорогу уступали. Если к охотничьему костру выходил когда лесовик, откупались краюхой хлеба или бутылью горелки. Причем последняя часто помогала гораздо больше. Ближе к Заливанщину даже поговорка ходила — прилип, как леший к горелке.
   Вообще-то неправильно этих зверей называть лесовиками. Водились они и в поле, и в горах, в реках и озерах тоже встречались. Повадки их различались, масть и, пожалуй, размеры. Но все равно, как ни посмотри — видно, что зверь-то один и тот же.
   Роста человеческого или повыше. Да и в плечах гораздо шире. Передние лапы, или, чего уж там выделываться, руки они руки и есть, свисают почти до колена, на бегу мотыляются из стороны в сторону. Спина сутулая, шея короткая, зато голова круглая, с затылка на макушку будто шишка наползает. Потому в некоторых краях звали их шишками, а баб лесных — шишигами. Тело вроде как звериное — покрыто волосами и воняет псиной после дождя или с мороза, но все части — руки, ноги, прочее, что там мужикам и бабам полагается иметь, как у человека. Потому-то про лесовиков говорили — от зверя ушел, к человеку не пришел. Ни то ни се, стало быть...
   Цветом шерсти и волос на голове, к слову сказать, лесовики сильно отличались между собой. Встречались рыжие, желтоватые, навроде буланых, бурые, черные с подпалом, словно выгоревший на жарком летнем солнце вороной конь, даже седые — с небольшой проседью и совершенно сивые, как старики-люди.
   По месту обитания звали люди лесных чудищ лешими, водяными, полевыми, овинными и даже, говорят, были домовые, только на глаза хозяевам дома старались не показываться. Бабам тоже прозвания нашлись — лешачихи, полевицы, водяницы или русалки. Последние, кстати, самые зловредные существа. Если от мужика-шишка еще можно было откупиться или даже подружиться — о таких случаях частенько рассказывали сказки, то, встретив бабу, оставалось лишь вверить себя милости Господней. Потому что исход мог оказаться самым плачевным. В самом лучшем случае у неудачливого прохожего отбирали одежу, рвали волосы и бороду, щипали и щекотали. Хуже всех кметкам приходилось, ибо шишиги своего полу не любили. Завидовали, что ли? Ну, а в худшем случае человека замучивали насмерть. Щекоткой, щипками, пинками.
   Этим летом Ендреку довелось столкнуться над речной заводью сразу с тремя русалками. Воспоминания о водяницах до сих пор отзывались холодным ужасом и оцепенением. Если бы не отряд грозинчан с самим князем Зьмитроком во главе, быть бы студиозусу умученным насмерть.
   Потому и замер он с раскрытым ртом. Растерялся студиозус, руки сами опустились.
   — Тьфу ты... того-этого... кочкодан проклятый, — плюнул через плечо от сглаза Лекса.
   — К-кочкодан, не к-кочкодан, а дите малое, — отозвался Меченый.
   — Гляди, он точно раненый, — добавил Юржик.
   В самом деле, малыш-лесовик сидел, съежившись, пальцы вцепились в ствол, как когти неясыти. Маленькие глазки сверкали, как у затравленного зверька, из-под выпуклых надбровных дуг. На левой ноге, хорошо различимой на белой коре, длинная рваная рана — края запеклись черными сгустками крови. Работа волчьих клыков. Что же еще?
   — Пропадет, — сказал пан Бутля. — Кровью изойдет, либо зараза какая в рану попадет.
   — Т-точно, — кивнул Войцек. — ну, что, студиозус, б-бери нового больного...
   Ендрек молчал. Не мог заставить себя и что-либо сказать, и пошевелиться. Перед глазами, как наяву, возникли уродливые морды русалок — проваленные носы, скошенные лбы, шишковатые головы, длинные спутанные патлы. Сильные, жесткие пальцы, втыкающиеся под ребра... А ведь могли защекотать насмерть. Могли... Если бы не Зьмитрок и нынешний король, а тогда князь Терновский, пан Юстын Далонь. Они спасли незадачливого медикуса, убив одну из водяниц и прогнав остальных.
   — Эй, студиозус! Заснул, поди? — крикнул пан Юржик. — Кому молчим?
   — А? Да нет... Не заснул, задумался...
   — Ты гляди! Задумался он! Пускай лошадь думает — у нее голова большая. Ты не думай — хватай звереныша!
   — Как? — помотал головой Ендрек.
   — Да никак!
   — А на что он нужен... того-этого... панове? Вред один.
   — Т-ты зря так, Лекса. Все-таки ж живая т-т-тварь. Не бросить же ее волкам на съедение?
   — Да что там — «живая». Говорю же... того-этого... вред один. Посевы травят, коров по ночам доят, стога ворушат... Вредители... того-этого...
   — Д-добро, здоровые, может, и вредители, — пожал плечами Меченый. — Малой-то что т-тебе сделал?
   — Дык... того-этого... малые все вырастают...
   — А! Что за люди?! — возмутился пан Бутля. — Один животину, которая ему и не сделала-то ничего, готов бросить волкам на растерзание. Другой стоит столбищем. Руки-ноги у него отнялись. Что, вспомнил, поди, как его тетка тебя прижимала в темном месте?
   История бегства Ендрека под покровом ночи с бивака, разбитого отрядом под командой пана Войцека, встречи с водяницами, последующего пленения грозинчанами частенько бывала предметом подначек со стороны пана Юржика. Студиозус уже почти привык сносить незлобливые, хотя и весьма ехидные замечания. А что поделать? Сам виноват. Вообразил себя героем, способным выжить в одиночку в лесу, да еще и скрыть свои следы от матерых порубежников, какими по праву могли считаться бывший богорадовский сотник да его урядники — Грай и Хватан. За что и поплатился. Едва не лишился жизни во время магического ритуала, проводимого чародеем Мржеком Сякерой над паном Далонем. Скорее всего, как впоследствии понял Ендрек, он должен был стать проводником, посредником в установлении связи между эманациями волшебной силы и паном Юстыном. Именно на нем Мржек замкнул магические линии и каналы связи углов гексаграммы с некой астральной силой, способствующей превращению обычного человека в чародея. А после его кровь, кровь студиозуса Ендрека, пролитая на тело пана Юстына — ныне короля Юстына Первого — передала бы его величеству способности к чародейству.
   По злосчастному для пана Далоня стечению обстоятельств, его окропили кровью не Ендрека, а Грасьяна — верного слуги и пса цепного чародея Мржека. Насколько Ендрек помнил, переносица Грасьяна весьма недвусмысленно намекала на перенесенную некогда дурную болезнь, очень редкую в чопорном Выгове, но достаточно распространенную в Грозине и Мезине — городах, чьи жители отличались веселым нравом и склонностью к рискованным развлечениям. Таким образом, вместо магической силы пан Далонь получил уродливые язвы и рубцы на всем теле, но более — на лице, куда попала кровь Грасьяна. А чародейская эманация, напитавшая кровь студиозуса, никуда не делась, осталась и дала о себе знать чудесным излечением поломанной руки пана Войцека, мигом очистившимися ранами Хватана, пана Бутли и Цимоша Беласьця — одного из панов, пришедшим им на помощь в схватке с рошиорами, невесть откуда взявшимся умением задержать и отклонить в сторону огненный шар, запущенный все тем же Мржеком Сякерой на берегу Стрыпы.
   О последнем «подвиге» Ендрек вспоминать не любил, а вот умением успешно лечить начал последнее время гордиться. А почему бы и нет? Ведь дает результат смешение знаний, полученных в Руттердахской академии, и новоприобретенной волшебной силы? Дает! А значит, надо этим пользоваться. И стоит ли особо надолго задумываться — от Господа этот дар или нет, если он приносит несомненную пользу. Люди выздоравливают. Да так выздоравливают, что и не вспоминают о ранении уже через десяток дней после исцеления.
   И пусть злые языки меньше треплются!
   Все, что идет людям во благо, может быть лишь от Господа.
   — Эй, заснул что ли, студиозус? — Пан Бутля дернул его за рукав. — Что замер-то?
   — Боюсь, — честно признался Ендрек.
   — Кого? Детеныша этого?
   — Ну да...
   — Вот чудак! Вы что у себя, в Великих-то Прилужанах, головой о притолоку стукнутые?
   — Ты... того-этого... — обиженно засопел Лекса.
   — А ты вообще молчи! Вырос до неба и дурной...
   — Того-этого...
   — Молчи, сказал! — Обычно приветливый Юржик скривился и покраснел. — Животное безвредное! У нас они мужикам в поле помогают, воронье гоняют. Потравы не допускают. Могут и зубров в лес выгнать, и туров. А уж олени, косули, зайцы и близко не подходят к тем полям, что лесовики охраняют! Кмети им всегда полоску несжатую оставляют, и плох тот хозяин маетка, что воспротивится!
   — Ну, не знаю... того-этого...
   — Не знаешь — молчи, орясина здоровая! По-человечески же говорю — молчи, не зли меня! Домовики, лесовики — полезные твари. Вот водяные — да, другое дело... Так они сами не мирятся.
   — Правда? — удивился Ендрек.
   — Будет время — расскажу. А сейчас бери звереныша.
   — Любой зверь суть тварь Господня! — глубокомысленно изрек Лодзейко, поднимая к небу палец с обкусанным ногтем. — Всякая жалости достойна, когда воспоможествования требует!
   — Ты... того-этого... сам-то понял, что сказал? — набычился Лекса.
   — Да все поняли, кроме тебя! — махнул рукой Юржик. — Бери его, студиозус!
   Ендрек помотал головой:
   — Боюсь.
   — Тьфу на тебя!
   — Эй, б-болтуны! — вдруг повысил голос пан Войцек, единственный из всех не забывавший смотреть по сторонам. — Лесовика в с-седло и ходу!
   — Что такое? — округлил глаза пан Бутля.
   — С-сам гляди! — Меченый махнул плетью вправо, а после влево.
   Там, за березами, мелькали серые поджарые тела. Не просто мелькали, а постепенно приближались. Стая, которую отогнали стрелами, опасливо пряталась за деревьями, но слева прибывали другие волки. На первый взгляд, не меньше двух десятков. В их движении ощущалась мрачная целеустремленность.
   — Батюшки-светы... — полез пятерней под шапку бывший шинкарь. — Что ж... того-этого... делается?
   — Поехали скорее отсюдова! — Лодзейко затравленно озирался, вжимая голову в плечи, словно захотел стать маленьким и незаметным.
   — Волки... того-этого... тоже суть тварь Господня, — Лекса не преминул уязвить пономаря, но сам вовсе не стремился оставаться в березняке надолго.
   Пан Войцек, не слушая их перепалку, подъехал поближе к стволу обломанной березы. Вытянув руку вверх, он мог бы, пожалуй, кончиками пальцев коснуться пятки лесовика.
   — Н-не бойся. Иди сюда, н-ну...
   Звереныш посверкивал неожиданно умными глазами, переводя их со всадников на волков и обратно.
   — Не бойся, малыш, прыгай! — ласково позвал пан Юржик.
   А Ендреку уже не казался страшным мохнатый, окровавленный лесовичок, когда две волчьих стаи начинали потихоньку окружать их, разворачиваясь полукольцом.
   Чтоб дикий зверь да в открытую на человека шел? Невиданный случай!
   Обычно лесные хищники людей опасались. Предпочитали скрыться, проскользнуть незамеченными. Ведь самый тупой зверь довольно быстро запоминает: что такое копье или рогатина, как далеко бьет лук или самострел. А волков к тупым никак отнести нельзя. Напротив, из всех лесных зверей, без сомнения, самые умные и понятливые.
   Нет, случалось, конечно, что звери лезли на рожон. Нападали на человека. Но это или старые и больные, не способные поймать иную дичь, или бешеные. Приближавшихся волков ни больными, ни бешеными назвать было нельзя. Не сезон — вспышки бешенства весной весьма обычны, но чтоб осенью, под самую зиму? Да и не держатся больные хищники стаей.
   Тут что-то другое...
   — П-прыгай, п-рыгай, не б-б-бойся, — продолжал подбадривать лесовика Меченый. Он поднял руки, показывая детенышу пустые, открытые ладони. Жест, понятный и человеку, и зверю.
   Светло-серый, почти белый, вожак стаи коротко и как-то настойчиво взвыл.
   Ему ответил крупный, темно-серый с ржавым подпалом, волк из вновь прибывшей стаи. Чуть погодя из-за леса донеслось еще два голоса. Один низкий, напоминающий рев изюбра-самца в брачную пору, второй повыше и, вроде бы, малость плаксивый.
   Лесовик вздрогнул, зябко повел плечами, заросшими бурой длинной шерстью, и прыгнул на руки пан Войцека.
   И в этот миг волки, потеряв всякое терпение, очертя голову бросились вперед. Теперь стало совершенно ясно, почему же они в открытую, нахрапом полезли на людей. Видно, лесовик был для стаи чем-то большим, чем просто добычей. Не от голода его преследовали, загнали на дерево и, клацая зубами, пытались оттуда достать.
   Ендрек успел с ужасом подумать: что же стало со старыми лесовиками? Ведь охотники говорили, что лешие в стаи не сбиваются, но семью, если это можно так назвать, сохраняют долгие годы, выращивая детенышей совместно — мать и отец.
   Но тут пан Войцек выкрикнул, как плетью поперек спины перетянул:
   — Ходу!
   Они сорвались с места, поднимая коней в галоп.
   — Господи, прости раба твоего грешного! — выкрикнул Лодзейко, вцепляясь двумя руками в переднюю луку.
   Несмотря на немалый опыт верховой езды, Ендрек был готов ему вторить.
   Кони чувствовали близость волков и в понуканиях не нуждались.
   Дробно били копыта о мерзлую землю. Вылетали комья снега, смешанного с палой листвой. Храпели и косились совершенно шалыми глазами кони.
   — Врешь, не возьмешь! — выкрикнул пан Юржик, взводя самострел.
   — К дороге! — оглядывался на своих товарищей — вороной опередил остальных коней на добрых десять сажен — пан Войцек. — По ровному!
   «Понятно, что по ровному лучше, — как-то отстраненно подумал Ендрек. — А не то на буераках кони ноги побьют. Пропадем...»
   Рядом пыхтел Лекса. Шумно вдыхал-выдыхал воздух его конь. Словно кузнечный мех, раздуваемый дюжим подмастерьем.
   — Господи, спаси и сохрани... Не дай окончить дни во чреве зверином, аки тварь безгласная... — в голос молился пономарь, трясясь так, что зубы бились о зубы со звонким лязгом.
   Сухо тренькнул арбалет пана Бутли.
   — Получай!
   В ответ взвыли волки.
   Мерин Ендрека захрапел и прыгнул в сторону.
   Медикус потерял стремя. Охнул. Упал животом на холку.
   — Держись, студиозус, держись! — Как обычно, заикание бесследно оставляло пана Шпару, вытесняемое опасностью.
   — Я держусь... — вяло ответил Ендрек.
   Скорее всего, слова его никто не расслышал. Ну и ладно. Все равно не до того.
   Позорно схватившись правой рукой за седло, студиозус пытался носком сапога нащупать стремя...
   — Нате вам, сучьи дети! — Юржик повторно разрядил арбалет и, судя по всему, опять попал.
   Стремя моталось из стороны в сторону в такт неистовым прыжкам коня — такой скач уже даже галопом назвать трудно — и не желало надеваться на ногу.
   «Только бы не свалиться... Только бы удержаться... Только бы конь не споткнулся...» — ужас пульсировал под черепом, отдаваясь дрожью в руках и ледяным комом в желудке.
   Краем глаза он различил вытянутые серые тени, обходящие их с двух сторон.
   Волки бежали легко, словно стелились по земле. Куда там отягощенным седоками коням!
   Пан Войцек вытянул саблю.
   Юржик выстрелил.
   Кувырком покатился ближний к буланому волчара.
   — Господи! — завизжал Лодзейко. — Господи!!!
   Крупный темный лохматый волк прыгнул сбоку на Лексу. Великан отмахнулся кулаком. Зверь перевернулся в воздухе, упал на снег.
   Свистнула сабля Меченого.
   Еще один волк пополз, волоча задние лапы, марая снежную белизну алыми пятнами.
   Заходясь от ужаса, Ендрек нащупал пальцами болтающееся путлища, скользнул вдоль ременной полосы и придержал стремя.
   — Бей! Убивай! — Пан Бутля чувствовал себя словно в бою. Да так оно, похоже, и было. Звери оказались опасным и упорным противником.
   Шляхтич рубанул направо, потом налево.
   — Шпара! — ответил ему родовым кличем пан Войцек.
   Бросившийся под ноги вороному хищник высоко подпрыгнул и закружился, вцепившись зубами в толстую черную стрелу.
   Что это?
   Откуда?
   Вторая стрела, прилетев сзади, настигла рыжеватого волка-переярка.
   Пан Войцек, сверкая оскалом из-под смоляных усов, завертел саблю над головой.
   — Шпара! Белый Орел!
   Ендрек подался всем телом вперед, перенося тяжесть тела на шею серому. О том, чтоб достать оружие, он и не помышлял. Все равно ударить с седла толком не сможет. Еще коню ухо отрубит. Главное — скакать. Главное — не свалиться.
   — Бутля! — вопил во все горло пан Юржик.
   — Господи, спаси!!! — Это уже Лодзейко.
   Может, удастся уйти без потерь?
   Эх, застянок какой-нибудь на пути встретился бы, что ли?
   И тут это случилось...
   Тот самый светло-серый вожак первой стаи проскочил под самым храпом гнедого коня Лексы и рванул клыками заднюю ногу буланого. Скакун высоко взбрыкнул задом, заржал жалобно. Пан Юржик замахнулся самострелом...
   Промахнулся.
   Падая, умудрился выскочить из стремян.
   Отбросил бесполезный арбалет. Закружил на раскоряченных, полусогнутых ногах, рисуя саблей петли и вензеля.
   «Пан Юржик, герба Бутля, из Семецка... — мелькнуло в голове студиозуса, и тут же просочилась гаденькая мысль: — А может, волки и удовольствуются паном Бутлей? Не станут гнаться за остальными?»
   — Назад! — заревел раненым зубром пан Войцек. — Поворачивай!
   «Порубежники своих не бросают», — вспомнил Ендрек.
   Он задергал поводом из стороны в сторону, пытаясь остановить коня. Увидел, как вороной Меченого заскакал боком, остановленный сильной рукой, согнул шею в бублик, прижал уши.
   Мимо пронесся Лодзейко. Он, даже если бы хотел, не сумел бы остановить мышастого коня.
   Не меньше десятка волков окружило пана Бутлю, не решаясь, впрочем, атаковать сразу.
   Шляхтич ударил раз, другой...
   Алые капли сорвались с клинка, орошая снег.
   Белый вожак прыгнул, звучно щелкнул зубами у самых усов пана Юржика. Тот отмахнулся саблей.
   Слишком медленно.
   Волк увернулся, упал на все четыре. Выворачиваясь в немыслимом прыжке, врезался плечом в живот пана Бутли.
   Пан Юржик пошатнулся, припал на колено...
   — Шпара! Держись, Юржик! — кричал пан Войцек, которому наконец удалось справиться с вороным.
   Темно-серый с проседью волк с размаху налетел на острие клинка шляхтича. Жалобно вскрикнул, как раненый человек. Ударил широкими лапами человека в грудь.
   Пан Бутля завалился навзничь, закрывая лицо рукавом.
   Сразу несколько хищников повисли на нем, раздирая жупан на клочки.
   Ендрек с огромным трудом остановил мерина, заставил его развернуться.
   Черная стрела вонзилась в загривок волку, рвущемуся к горлу пана Юржика. Вторая пригвоздила зверя к мерзлой земле. Следующая стрела пробила живот светло-серому вожаку. Еще одна отбросила в сторону поджарую волчицу, перебив ей лапу.
   Опять?
   Да что же это за стрелок?
   И тут Ендрек увидел его.
   Осадив мухортого гривастого конька, Бичкен-аскер пускал стрелу одну за другой. Раньше студиозусу приходилось лишь слышать красивые истории об искусстве игры с ветром степных удальцов. А теперь получил возможность убедиться в правдивости рассказчиков воочию.
   Аранк держал в полете четыре стрелы. Мастерство, непостижимое разумом обычного лужичанина.
   Казалось, стрелы разворачиваются веером. И каждая находила жертву.
   Ясное дело, при такой скорости стрельбы обычного сагайдака хватило очень не надолго. Волки, шарахнувшиеся по сторонам, опасливо подвывали, не решаясь броситься туда, где в куче трупов их сотоварищей, рядом с бьющемся в агонии с перегрызенным горлом буланым, поднимался на ноги пан Бутля. Похоже, даже не раненый. Только кунтуш изорван острейшими клыками.
   — Скорее, сюда! — не помня себя от радости, заорал Ендрек, замахал руками.
   Пан Юржик дернулся в его сторону. Должно быть, намеревался бежать за лошадьми.
   Худой — хребет наружу — волк бросился на грудь шляхтичу. Ударил зубами в лицо. Пан Юржик, откидывая голову назад, успел закрыться клинком.
   Кривая сабля рухнула сверху, поперек спины зверя.
   — Манна! Турген!*
   * Сюда! Скорее!
   Сильная рука вцепилась пану Бутле в ворота жупана, дернула.
   Мухортый, хрипя под двойной тяжестью, мчался прямо на Ендрека.
   — Йах! Учугэй!* — крикнул Бичкен-аскер, улыбаясь от уха до уха.
   * Хорошо!
   Но волки так не думали.
   Уму непостижимо, но звери, даже потерпев жестокий урон, потеряв больше половины стаи, не думали отступать. Мчались за мухортым по пятам, норовя вцепиться в скакательный сустав.
   Бичкен отмахивался саблей. Перекинутый через седло пан Бутля рычал и тоже тыкал своим клинком в пасти стелющихся рядом зверей.
   Пан Войцек, из-под руки которого выглядывал перепуганный, но не пытающийся противостоять природному любопытству лесовик, налетел сбоку. Рубанул раз, другой, третий...
   Закричал, размахивая окровавленной саблей:
   — Уходим! За мной!
   Они снова понеслись по заснеженной дороге.
   Лошади хрипели. Бичкен-аскер голосил что-то по-своему, по-аранкски. Черными словами ругался висящий кулем на конской холке пан Юржик.
   Какое-то время волки продолжали преследование, но затем один за другим отстали.