Русанов Владислав. Мести не будет

   Прекратив погоню, хищники усаживались на задние лапы, задирали головы к небу, начинавшему сереть в преддверии сумерек, и выли. Выли тоскливо и страшно. Словно предрекая беды и несчастья.
   Потревоженная ими, сорвалась стая крупных, иссиня-черных воронов с веток ближайшей рощи. Резкий крик птиц смешался с беспокойным кличем волчьей стаи, провожая чудом спасшихся людей.
 

Глава девятая,
 
из которой читатель узнает об особенностях псовой охоты на оленя в Великих Прилужанах, что за бродяги шастают по заброшенным трактам неподалеку от Батятичей, а также присутствует при беседе с безумным слепцом-коломиечником.

   Тяжелая короткокрылая птица с шумом вылетела из елки.
   Взбрыкнули, освобождаясь от груза, мохнатые ветви. Завихрилась в морозном воздухе искристая снежная пыль.
   Кони присели, шарахнулись в стороны.
   — Тетерев! — Редкоусый юноша в куцей шубейке и волчьей шапке с фазаньим пером вскинул самострел.
   — Ворона!! — в тон ему крикнула хорошенькая панянка с разрумянившимся лицом. Светло-русые прядки выбились из-под беличьей шапочки, оттеняя серые с голубизной глаза.
   — Сама ты... — обиделся молодой шляхтич. Опустил арбалет, так и не выстрелив. — Ворона щипанная!
   — От петуха облезлого слышу! — Девушка ловко наклонилась в дамском седле, замахиваясь изящной плеточкой. — Вот я тебя!
   Юноша испуганно ойкнул, толкнул коня шпорами, проскакивая на добрых три корпуса вперед. При этом, сам того не желая, он прикрыл рукой... Как бы помягче выразиться? Вот именно, мягкие части пониже спины. Видно, получал не единожды от скорой на расправу панянки.
   Остальные присутствующие при споре паны захохотали.
   — Ай да Ханнуся! — воскликнул высокий, широкоплечий шляхтич с раздвоенным подбородком и густыми усами. — Ох, и отбрила Лаврушку! Эй, Лаврин, двумя руками за зад хватайся-то, а то отобьет!
   Лаврин-Лаврушка зарделся пуще алого мака.
   — Тихо, Вяслав! — прикрикнул на советчика пан с легкой проседью в чубе. — Все ж родной брат тебе!
   — Так и я — сестра! — задорно воскликнула Ханнуся.
   — Вот и помиритесь, а то скубетесь, хуже кошки с собакой. Верно, Цимош?
   Четвертый пан — любой прохожий с легкостью признал бы в них всех родных братьев — серьезно кивнул, потер по давней привычке пальцем небольшой шрам через левую бровь и веко.
   — Верно, Климаш, верно. Ты ж старший. Вот и прикажи им помириться.
   — А ведь и правда! — расправил усы Климаш. — Старший я или не старший? А ну-ка помиритесь, обнимитесь и поцелуйтесь.
   — Вот еще! — фыркнула Ханнуся. — Не буду я Лаврушку целовать! Он усы салом мажет, чтоб росли лучше. А они только вонючими становятся.
   — Кто мажет? Я мажу? — обернулся заехавший довольно далеко вперед Лаврин. — Неправда! Врет она! Брехухой с детства уродилась!
   Выпалив это, он опасливо покосился на пятого паныча, едущего с ними, бок о бок с игреневым мерином Ханнуси. Он не отличался от братьев Беласцей — весьма известного рода в окрестностях Батятичей — одеждой или упряжью гнедого злого жеребца, но выделялся среди них, как выделяется овчарка-пастух, зарабатывающая свой кусок хлеба в жару и в стужу, от откормленных псов-охранников на купеческом подворье. Светлые густые усы, подкрученные самую малость на кончиках, спускались ниже подбородка по северной моде, из-под лихо заломленной шапки с лазоревым верхом выбивался пышный чуб.
   — Все болтаете, дрын мне в коленку! — усмехнулся он. — Так и зверь уйдет.
   Только глухой не узнал бы в его речи малолужичанский выговор.
   — Да ну? — Климаш прислушался к далекому лаю. — Не уйдет. На нас гонят. Петраш!
   — Слушаю, пан Климаш! — Кряжистый доезжачий с лицом, изрытым оспинами, поравнялся с Беласцями.
   — Не уйдет олень?
   — Не должон. — Доезжачий почесал затылок. — Вдоль Евражьего лога я кметей выставил с трещотками и бубнами. Отпугнут. На лед он не выскочит — побоится. Не крепкий еще лед-то... В самый раз должен между Крутым яром и нами проскочить.
   — Да я и так слышу, что сюда ведут, — вмешался Цимош.
   Далекий лай гончих постепенно приближался. Утробно завывали ищейки, им дробно вторили выжлы.
   — Сюда, сюда! Точно сюда! — Ханнуся от нетерпения едва не подпрыгивала в седле. — Пан Янек, поехали посмотрим!
   Малолужичанин, которого она назвала паном Янеком, смущенно потупился. Никак не мог привыкнуть к шляхетскому обращению.
   — Да не пан я, дрын мне в коленку... Сколько говорить можно? Батька рыбаком на Луге был. Возиться бы и мне с сетями, когда б...
   Ищейки загудели громче. Теперь в их голосах слышался азарт и жажда крови. Тут же в отдалении запел охотничий рожок.
   — По зрячему пошли! — вскинулся Климаш.
   — Точно, пан, по зрячему, — согласился доезжачий.
   — Верно! — кивнул Цимош. — Как заливаются!
   — Варом варят, — подтвердил Петраш.
   — Готовь свору! — в воодушевлении взмахнул кулаком Беласець.
   Петраш кивнул и поскакал туда, где выжлятники с трудом уже сдерживали рвущихся в нетерпении собак. Гончие визжали и поскуливали, припадали на передние лапы, оглядываясь — ну когда же, когда?
   — Глянь, сестрица, Струнка как рвется! — улыбнулся прищуренный Цимош, указывая на светлую, цвета спелой ржаной соломы выжлу. — Если не она первая оленя догонит, я трижды с башни прокукарекаю.
   — Ханнуся оленя догонит. Вперед Струнки, — ядовито заметил Лаврин. — Ей тоже невтерпеж.
   — Молчи уж! — прикрикнул на него Климаш — старший брат.
   — Пошли выжлятники! — выкрикнул доезжачий и поднес к губам рожок.
   Сильные, глубокие звуки раскатились в морозной свежести утра.
   Свора, разделенная на три смычка по восемь собак, рванула вперед, волоча за собой верховых выжлятников. Рыжие, сероватые, желтые с чепраками спины плыли над снегом.
   — Можно уже, братик? — Ханнуся кусала губы, едва не срываясь с места вслед за выжлами.
   Вновь пропел рожок. Еще ближе.
   — Набрасывай! — скомандовал Климаш доезжачему. И махнул рукой панам. — Вперед!
   Сытые, охочие до скачки кони сорвались с места. Вынесли седоков на опушку леса. Дальше расстилались широкие порубки с наделами кметей, лишь вдалеке темнело голыми ветвями раменье. Где-то за ним скрывался Евражий лог — глубокий, с покатыми краями, заросшими лозняком и терном. Правее лес сбегал к Крутому яру.
   — Вон он! Набрасывай! — заорал Вяслав — тот самый Беласець с раздвоенным подбородком, — тыкая плетью в дальний край поля.
   — Отпускай! — махнул арапником Петраш.
   Выжлятники разом отстегнули смычки. Запорскали, заголосили.
   Изнывающие от нетерпения псы понеслись по снегу, забирая наперерез ведущей матерого оленя своре.
   — Что ждем? Вперед! — звонко закричала Ханнуся, тряхнула поводом.
   — Вперед! — согласно крикнул Климаш.
   И они поскакали.
   Взрыли снег крепкие, подкованные копыта.
   Лаврин засвистал, заулюлюкал.
   Доезжачие мчались впереди, щелкая арапниками.
   — Взы, взы!
   — Ату его!!! Ату!!!
   — И-и-и-йэх!!!
   В десятке саженей от края леса Ханнусин игреневый скакнул через плетень — видно, находчивый кметь поставил загородку, чтоб снег на поле накапливать. Панночка покачнулась в седле, но выровнялась, задорно улыбаясь братьям и Янеку. Вот только беличья шапочка слетела у нее с головы. Полетела по ветру длинная коса.
   Янек на полном скаку отвернул в сторону гнедого, ловко наклонился, подхватывая шапочку кончиками пальцев. Подбросил ее вверх, поймал. С поклоном передал Ханнусе, поравнявшись с ее конем, чем вызвал одобрительные и полные уважения взгляды братьев Беласцей.
   Панна сложила губки, словно для поцелуя, стрельнула глазками в кавалера, нахлобучила шапку на голову.
   — Вперед, Янек, а то не поспеем!
   А вдали уже показался стремительно бегущий по полю олень.
   Красавец. Размах рогов почти полсажени, да и весу пудов шесть, не меньше. Не зря хвастался-хвалился выслеженной дичью лесник Юсь Младший.
   Гладкая шерсть оленя играла на солнце не хуже соболиной. Светло-бурая с желтоватыми кончиками волос на боках, она темнела к хребту, сливаясь в почти черный ремень, а на шее набирала густо-коричневый оттенок, делалась гуще и длиннее. Матерый зверь закинул рога на спину и бежал, размашисто выбрасывая ноги. На мгновение замедлил ход, оглянулся на висящую на хвосте свору круглым вишневым глазом и опять пошел мерить снежную целину раздвоенными копытами.
   — Взы, взы! Ату!!!
   Три крупные, рыжие с красным отливом длинноухие ищейки, бежавшие впереди, одновременно задрали брылястые морды и заголосили:
   — У-у-а-гау-у-у!
   Выжлы ответили им частым перебрехом, слившимся для привычного уха в некое подобие музыки — куда там бродячим шпильманам со своими тренькалками!
   Свежая, только что «наброшенная» свора заставила оленя потесниться в сторону дальнего раменья и прибавить ходу. Теперь он не рысил, а перешел на размеренный галоп, и, несмотря на то, что выглядел довольно свежим, во взгляде его промелькнула всплывшая внезапно тоска.
   — Ату! Ату его!!!
   Доезжачий завертел над головой арапник. Защелкали кнутами выжлятники.
   Паны развернули коней и понеслись рядом, но немного в стороне от погони — так интереснее наблюдать. Нет, все-таки могучий олень. Такой и уйти может, если забыть предосторожности.
   — Эх! — крикнул Цимош доезжачему. — В лес уйдет — выпорю!
   — Не уйдет! — крякнул Петраш. Чего-чего, а панского гнева он не боялся. Оно конечно, не без неприятностей. Ну, накричат в горячке, могут и плетью поперек спины перетянуть, но потом-то все равно отдарят. И отдарят сторицей. Могут полную шапку серебра насыпать, могут шубу или коня подарить.
   — Эх, уйдет!
   — Не уйдет, пан Цимош! Гляди!
   Едва заметными фигурками на противоположном конце поля стали появляться кмети-загонщики. Далеко высовываться из лесу им не было велено, и потому они скакали меж деревьями. Орали, махали руками. Трещали трещотками, били в бубны.
   — Дайте, я его! — воскликнул Лаврин, размахивая самострелом.
   — Я тебе дам! — погрозил ему кулаком Вяслав. — Не порть забаву!
   А ведь и правда, не в добыче же дело? Подумаешь, оленина! Не голодают же паны Беласци. Могли приказать и корову зарезать для пира. Так нет, охоту затеяли.
   А для чего?
   А все для того же.
   Для скачки очертя голову через редколесье, кметские поля, канавы, кусты и плетни.
   Для морозного воздуха, врывающегося в легкие, липнущего к усам сосульками.
   Для солнца, сверкающего и переливающегося на взбитых копытами снежинках.
   Для терпкого запаха конского пота на рукавице.
   Для разрумянившихся щек Ханнуси и ее бьющейся по ветру не хуже конского хвоста косы.
   Да Лаврин и не думал портить удовольствие. Сам наслаждался погоней, скачкой, нетерпением и азартом. Просто шутил. Не мог не подначить слишком уж серьезного Вяслава.
   Янек скакал вместе со всеми и никак не мог понять, почему же он телом здесь, а мыслями где-то далеко, совсем в других краях. Там, откуда доносятся в Выговское воеводство лишь неясные и противоречивые слухи. Жгут, мол, зейцльбержцы малолужичанские города... А с юга под стены Крыкова Твожимир Зурав реестровых понагнал. Правда, последним указом короля смещен он с великих гетманов, а на его место новый назначен, молодой да напористый. Но будет от этого Малым Прилужанам легче? Кто подскажет?..
   — Смотри, Янек! Струнка что делает! — отвлекла его панна.
   Золотистая сука, далеко опередив обе своры, мчалась едва не касаясь черным носом задних ног оленя.
   — Эге-ге! Доспела-таки! — обрадованно закричал Цимош. — Взы его, Струнка, взы!
   — Сейчас хватка будет! — с восторгом воскликнула Ханнуся, оборачивая лицо к Янеку.
   И точно!
   Выжла прыгнула, лязгнула зубами. Алые брызги, слетев с окорока рогача, окрасили снег. Олень взбрыкнул, целя острым копытом собаке под дых, но промазал. Струнка ловко изогнулась в полете, избегнув удара.
   — Ну не чудо ли? — проговорила панночка.
   — Чудо, дрын мне в коленку, чудо!
   — Взы, Струнка! Взы его!!! — голосил доезжачий.
   Снова затрубил рожок.
   Олень вдруг развернулся, взметая снег, и бросился к лесу.
   Собаки с разбегу промчались дальше. Как говорят опытные охотники, сделали угонку.
   Первой опомнилась все та же Струнка. Повернулась, упала, зацепившись ногой за ногу, вскочила и понеслась вслед за зверем.
   — Ату! Доспевай! — Климаш свесился с седла на правую сторону, помогая коню быстрее пройти поворот.
   — Поле держи! — срывая голос, заорал Петраш выжлятникам. — Не дай уйти! Держи поле!!!
   Те засвистали, загудели в рожки, защелкали арапниками.
   — В лес уйдет! — В сердцах Янек пристукнул кулаком по луке.
   — Не уйдет, там кмети! — ответил Цимош.
   — На старый тракт сейчас выгоним! — добавила Ханнуся.
   — Говорил, стрелять надо было! — ввернул Лаврушка и тут же отъехал подальше, сберегая многострадальные ягодицы от свистнувшей плети Вяслава.
   — Это какой такой — старый? — поинтересовался Янек, пристраивая коня рядом с панночкой.
   — От Козлиничей на Батятичи. Терновский севернее, на Хоров через Кудельню купцы ездят, а это остался неприкаянный. Зарос весь, заколдобился... Вот и зовут люди его старым. Ой, гляди!
   Ханнуся аж подпрыгнула в седле. Струнка вновь доспела рогача. Куснула в этот раз за правый окорок. Сбила с ровного бега.
   Олень скакнул туда, сюда. Ударил копытом рыжую с черным ухом выжлу. Оставляя красные пятна на снегу, сделал последний отчаянный рывок, устремляясь между двумя клиньями леса — темным заснеженным ельником и прозрачным лиственным бором.
   — Взы! Взы! — подбадривали своры выжлятники.
   Никто в первый миг не понял, отчего могучий рогач запнулся, как едва научившийся ходить олененок, и упал. Разноцветная, колышущаяся волна песьих тел тут же накрыла его.
   — Отрыщ! — трубно провозгласил доезжачий. Взмахнул арапником.
   — Отрыщ! Отрыщ!!! — подхватили псари. Послышались щелчки и глухие удары кнутовищами по спинам собак.
   — Стой! — воскликнул Янек, хватая Ханнусю за рукав. Чуть из седла не вырвал. — Гляди!
   В полусотне саженей впереди оборвавшегося гона стояли три измученных коня и полдюжины людей. Все грязные, заросшие бородами до глаз. Одежда несла следы дальней дороги и выдавала крайнюю бедность хозяев, хотя по виду была шляхетской, а не кметской.
   Низкорослый смуглый человечек в островерхом малахае — шапка малопривычная для Выговского воеводства — держал в руках короткий, круторогий лук. Рядом с ним высокий, слегка сутулящий плечи, чернобородый воин заложил большие пальцы рук за пояс, и молодой парень со светлой, вьющейся бородкой поправлял перекинутую через плечо пузатую сумку. За их спинами возвышался подлинный великан — в плечах два обычных человека. Коренастый мужчина с круглым, как репка, носом придерживал под уздцы вороного со звездочкой во лбу коня, в седле которого сидел укутанный в рваный жупан вроде бы ребенок, а вроде бы какой-то зверь — мордашка мохнатая, уши заостренные. Особняком держался тощий человек средних лет в засаленном подряснике и мятой скуфейке.
   — Что за бродяги? — нахмурился Климаш.
   Прочие Беласци выстроились рядом со старшим братом. Их хмурые лица не предвещали ничего хорошего.
   — В батоги! — презрительно оттопырив нижнюю губу, выплюнул Лаврин.
   — Пан Климаш, пан Климаш! Стрела! — перекричал доезжачий лай и визг псов, отгоняемых от дичи.
   — Какая еще стрела, Петраш?
   — Известно какая. Степняцкая. У оленя-то в груди...
   — Так... — Губы Климаша искривились в гневной гримасе.
   — Вот он что, значит... Охоте мешать? — обиженно проговорил Вяслав.
   Цимош не сказал ничего, но рука его словно сама собой легла на рукоять неразлучной сабли.
   Увидел бы братьев любой из соседей-шляхтичей, сразу сказал бы: разъярились Беласци не на шутку. А в гневе они спуску никому не дают. Давеча ремонтера коронного пинками под зад со двора прогнали за один только косой взгляд в сторону Ханнуси. Да еще напоследок обещали, если вдругорядь заявится, штандарт королевский с изображением Золотого Пардуса в задницу засунуть.
   Лаврин вскинул арбалет, прицелился...
   Тренькнула тетива, и бельт ушел в белый свет, как в медный грошик. Это Янек легонько хлопнул ладонью под локоть младшего Беласця.
   — Ты что? — удивился Лаврин.
   — Ни с места, — сурово приказал Янек, и было в его голосе что-то такое, что заставляет повиноваться и толпу раздухарившихся мародеров.
   Во все глаза следили шляхтичи, как он заставил гнедого прорысить до обочины «старого» тракта, посреди которого и стояла кучка оборванцев. Натянул повод, на ходу еще перебрасывая ногу через переднюю луку. Спрыгнул.
   Раскачивающейся походкой прирожденного конника сделала пару шагов, приминая хрустящий снег, и вдруг кинулся в объятья чернобородого:
   — Пан сотник! Пан сотник!!! Не чаял свидеться, дрын мне в коленку!
   — Хв-в-в-ватан! — тяжело заикаясь, ответил бродяга. — Н-н-ну, ты даешь! Со-о-овсем панычом заделался!
   — Пан сотник! — радостно выкрикивал Янек. И вдруг обернулся к Беласцям. — Вы что, не узнали, дрын мне в коленку! Это же пан Войцек Шпара — сотник богорадовский!
   Климаш недоверчиво хмыкнул, пригляделся повнимательнее.
   — Ну да... Вроде как пан Войцек. А так сразу и не скажешь...
   — Да он, конечно, он! — поверил сразу и безоговорочно Цимош. — Шерстью зарос — чистый медведь, но голос ни с чьим не спутаешь.
   А Вяслав искоса бросил взгляд на сестру. Вспомнила ли пана Войцека? Вот теперь и повод хороший в гости пригласить знаменитого порубежника найдется. Только надо ли? Головка у Ханнуси ветреная. Сей же час Янека забудет, вновь прибывшим паном увлечется, а ведь дело так гладко шло. Еще чуть-чуть, и свадьба.
   — Сердечно приветствую тебя, пан Войцек герба Шпара, — Климаш приложил ладонь к сердцу. — Приглашаю наконец-то погостить в нашем маетке. Уж не откажи в любезности.
   Меченый ответил поклоном:
   — И я п-п-приветствую тебя, пан Климаш. Н-не забыл еще, как рошиоров с-с-секли?
   — Забудешь такое, как же! — дернул головой старший Беласець.
   — Славно сабельки потупили! — усмехнулся Цимош. — Кабы не твой лекарь, пан Войцек, я б до сих пор хромал.
   А Хватан тем временем уже мял в объятьях сразу двоих. Пана Бутлю и Ендрека.
   — Живые! Это ж надо! Тьфу ты, ну ты! Пан Юржик! И студиозус, дрын мне в коленку! Вот уж не думал, ученый малый, что выдержишь ты поход! Это ж надо, а? А где Гапей? Где Грай?
   Пан Бутля отвел глаза. Ну, что скажешь? Сами-то уже как-то обвыклись, что товарищи погибли, а для него же новость. Дурная новость, куда уж дурнее?
   Войцек вздохнул, провел пальцем по усам:
   — П-после, Хватан, после... — Повернулся к Климашу. — Мы с односумами п-п-принимаем ваше гостеприимство, паны Беласци.
   — Тогда живенько на конь, — обрадовался Климаш. — Своих тут бросайте — псари приведут, а мы вам из-под нашей дворни скакунов выделим.
   — Да, п-пан Климаш, прошу п-п-простить моего спутника. — Меченый кивнул на лучника в малахае. — Д-дитя степей, дикий человек. Я п-п-полагаю, он не думал вас обидеть.
   — Ладно уж, пан Войцек. Давно забыли, — Беласець махнул рукой. — Сейчас вас в баньку...
   — А после и за стол можно. Попировать, — добавил Цимош.
   — Попировать можно, — согласился пан Юржик. — Заодно и товарищей помянем, как полагается...
   Пока псари спешивались, передавали поводья из рук в руки неожиданным панским гостям, Хватан все никак не мог успокоиться. То хлопал по плечу пана Бутлю, то тыкал кулаком в бок Ендреку, улыбаясь, как мальчишка, которому пообещали настоящую саблю подарить на День рождения Господа.
   Наконец все оказались в седлах. Даже нерасторопный пономарь Лодзейко. Копыта дружно ударили, вздымая снежную труху. Вереница всадников помчалась через поле к маетку Беласцей.

* * *

   Внизу, в людской, вовсю топилась огромная, на полстены, печь. Суетились поварихи и дворовые девки. Шипело масло, булькало что-то в котлах, поднимался ароматный парок над мисками, блюдами и чугунками.
   А наверху, в «большой» зале панского дома полыхали жаром две обмазанные глиной и побеленные грубы. Дюжина факелов в кованных фигурных упорах бросали красноватые отблески на стол, застеленный чистой льняной скатертью.
   Посреди стола возвышалась осторожно разрезанная, зажаренная и вновь сложенная, как говорится «до кучи» туша затравленного сегодня оленя. А вокруг...
   Чего только не было в закромах панов Беласцей!
   Соленые грибочки в кадушках. Белые, грузди, рыжики и маслята.
   Квашеная капуста в глубоких мисках — отдельно с брусникой, словно снег, орошенный кровью, отдельно со свеклой — яркая, хрустящая, сладкая.
   Тертый хрен и лук, замоченный в яблочном уксусе.
   Особое место занимали два обложенных колотым льдом посеребренных ведерка с черной икрой — белужьей и севрюжьей. Они доставлялись по особому заказу пана Климаша из Терновского воеводства. Ну, любил старший Беласець горелку закусить икрой, что тут поделаешь?
   А кроме всяческих изысков, стол ломился от простой и здоровой деревенской пищи: вареников всяческих, пересыпанных золотисто-коричневыми ломтиками обжаренного лука; галушек, облитых сметаною; голубцов, кручеников и завиванцев; лемишек и пампушек.
   Украшали застолье здоровенные — на полведра — бутыли с горелкою. Здесь ее настаивали на черной смородине, добиваясь ни с чем не сравнимого пурпурного оттенка.
   О квасе и пиве даже не задумывались. Что думать, если жбаны под рукой — черпай, сколько влезет. Лишь бы не лопнул после пятой кружки.
   Сам пан Климаш сидел во главе стола. Праздничный и радостный, с закрученными по-столичному усами. По правую руку от себя он устроил пана Войцека, сверкавшего седой прядью в отмытых дочиста смоляных волосах. Меченый сбрил бороду, приоделся по случаю застолья в подаренную Беласцями одежду — свежую рубаху и темно-синий жупан тонкого сукна.
   Дальше вдоль длинных сторон стола уселись: справа все Беласци, а слева спутники пана Войцека.
   Сперва шляхтичи воротили нос от Лексы и Бичкен-аскера, но после обвыклись. Да аранк и сам чувствовал себя неуютно — сидеть на лавке, а не на кошме, пить горелку, а не араку, закусывать непривычными яствами... Ко всему прочему, он плохо понимал лужичанскую речь. Бывший шинкарь тоже пытался отказаться от присутствия на пиру — мол, ему в людской будет приятнее и веселее. Там, по крайней мере, можно запросто поболтать без всяких церемоний и излишней чопорности. Вскоре он здорово изменил мнение о забавах шляхты. В особенности, когда Ханнуся подложила потянувшемуся за вареником Лаврину под зад крупный, хорошо просоленный груздь, а Вяслав вышвырнул в распахнутое окно сунувшего нос к его миске кота. Тогда Лекса успокоился и даже начал потихоньку прикармливать вертевшуюся тут же Струнку и темно-рыжего лобастого выжлеца Заграя.
   Первую чарку выпили за здоровье гостей и за радостную встречу.
   Вторую с молчаливого одобрения Меченого за здоровье хозяев поднял пан Юржик, раскрасневшийся после бани и довольный, как козел в капусте.
   С третьей встал из-за стола пан Войцек.
   — Н-ну, панове, коль с-с-собрались мы за столом б-богатым и обильным, хочу вспомнить тех, к-к-кому уже на пирах не сиживать. Всемнадцатером отправились мы в п-п-поход, сейчас вижу лишь т-троих со мной рядом. Да я, сам-один, четвертый. Почтим же п-п-память не доживших, сложивших головы в дороге с окаянным грузом... Грай, урядник. Бельт в грудь п-посреди Стрыпы. Гапей по прозвищу Тыковка. Скользкий человек, но т-т-товарищ отменный. Утонул в Стрыпе. П-пан Стадзик Клямка. Шляхтич, для которого честь и гонор не пустые слова. Посажен на кол. Хмыз, бывший гусарский урядник Крыковской хоругви. Зарезан. Самося, Шилодзюб, Д-даник. Хоть и мародеры, а все ж п-п-парни неплохие, честные и отважные. Посечены саблями в честной схватке. Пиндюр. П-погиб от арбалетной стрелы. Глазик... Имени его настоящего н-н-никто из нас н-не знал. Конокрад. Затоптан толпою. Издор. Пропал в Выгове. Я не верю, что он нас п-предать хотел. Скорее на-а-астоящему п-предателю помешал. Выпьем же, чтоб принял и упокоил Господь их души. В п-память славных товарищей!
   Не сговариваясь, гости и хозяева поднялись с лавок. Даже Бичкен-аскер, разобравший речь Меченого с пятого на десятое. В полном молчании опрокинули чарки. Уселись. Веселья как не бывало. Кто-то отщипывал крошки от хлебной краюхи, кто-то с хрустом прикусил сочную луковицу. Многих из перечисленных людей братья Беласци знали, сражались плечом к плечу. Кое-кого застать в живых не удалось — зато снимали с кола.
   — Пан Войцек! — нарушил тишину голос Ханнуси. — Пан Войцек, ты же говорил — семнадцать вышло. Я посчитала, троих не достает...
   Глянув на суровые лица братьев и заезжих удальцов, панянка смутилась и умолкла.
   — В-в-верно, панна, — согласился Меченый. — Троих не хватает. Т-три имени я не назвал. И на-а-азывать не желаю. Ибо это имена п-предателей и изменников. Если б не они... Эх, да что там г-го-оворить!
   Пан Войцек махнул рукой, сокрушенно тряхнул чубом.
   — Человека, который князя либо иного правителя предаст, — веско заметил пан Юржик, — я еще могу понять, прекрасная панна. Понять и простить. Но тому, кто своих товарищей предает, нет прощения.
   — Верно! — одобрил Цимош. — Гореть предателям в адском пламени и языками каленые сковородки вылизывать!
   — И за это выпить надо обязательно! — потянулся к горелке Вяслав.
   — Мстить предателям надо, чтоб вдругорядь неповадно было! — воскликнул Лаврин.