Русанов Владислав. Серебряный медведь

   – Погоди! Потом! – прикрикнул на него Корзьело. – Успеешь еще… Знаешь, что у него в письме?
   – Да не томи, фра. Говори уже. – Скеццо показал щербатый оскал.
   – Император умер…
   Эти слова прозвучали буднично и безучастно, словно и не свидетельствовали об окончании целой эпохи в жизни Сасандры. Многие люди родились, выросли и состарились при нынешнем императоре. Точнее, при бывшем. Теперь-то жрецы быстренько выберут другого.
   Флана тихонько ойкнула и зажала рот ладошкой.
   Скеццо полез пятерней в затылок:
   – Во дела… Это ж что начнется…
   – Да уж. Начнется. – Корзьело взял из пальцев вельзийца бляху. Подкинул на ладони. – Это был гонец, а не сыщик. Слава Триединому!
   – Гонец не гонец, а на государственной службе, – пробурчал охранник. – Поднимется, развоняется… Эт-точно.
   – Не поднимется! – жестко отрезал табачник.
   – Да ну? – удивился Скеццо. Быстро наклонился к Головастику. – Так он же дышит!
   – Дышит? – Корзьело, охнув, присел с ним рядом. – Верно.
   – Эт-точно. Вернее некуда. Добить бы надо…
   – Так чего ты ждешь?
   – Ага. Сейчас… – Скеццо потянул корд из ножен.
   Табачник, кряхтя и держась за поясницу, привстал, делая шаг назад. Не хватало еще, чтобы кровью измараться. Пускай сам пачкается. Такому головорезу не в диковинку.
   – Только попробуйте! – раздался звонкий решительный голос.
   Подняв глаза, Корзьело похолодел. Сразу захотелось зажмуриться. А то и сжаться до размеров макового зернышка. Прямо на него глядело острие арбалетного болта. А за граненым штырем искрящийся решимостью зеленый глаз. И растрепанные рыжие волосы.
   Флана! Вот кошка драная! Сама потаскуха, и мать ее, и бабка, и все бабы в роду…
   – Ты положь игрушку, девочка, – почему-то осипшим голосом проговорил Скеццо. – Не приведи Триединый, выстрелит…
   – Обязательно выстрелит, – заверила рыжая. – Вот увидишь.
   – Стерва… – прошипел Корзьело.
   – Эт-точно. – Вельзиец держал руки ладонями вперед. По всему чувствовалось: ему не впервой стоять под прицелом.
   «Когда она успела подхватить оружие? – пульсировала мысль под черепом табачника. – Да еще взвести ухитрилась. И зарядить. Вот сволочь… И ведь всадит болт, не пожалеет…»
   – Убирайтесь оба! – не терпящим возражения голосом приказала Флана. – Выметайтесь! Чтоб духу вашего…
   – Пошли, Скеццо. – Корзьело хотел толкнуть в плечо охранника, но передумал. Мало ли что взбредет этой стервозе в голову? – Пошли! Он сам сдохнет. Без нас…
   – Не понял… – повел тот плечами. – С чего бы ему дохнуть?
   – Она сама его отравила. По моему приказу. Пошли. В ближайшем же городке я сдам ее в магистрат как отравительницу.
   – Демона лысого ты сдашь, а не меня! – со злостью не сказала, а выплюнула Флана. – У самого рыло в пуху!
   – А ты докажи! – пятясь и стараясь спрятаться за широкую спину Скеццо, откликнулся Корзьело. – Кто тебе, потаскухе, поверит?
   – Есть в Аксамале человек…
   – Ты бы все ж таки положила игрушку! – вступил охранник. – Нас двое. Одного подстрелишь, другой тебя достанет. Эт-точно!
   – Знаю! – Зеленые глаза опасно прищурились. – Потому пристрелю тебя, ублюдок беззубый! А с этим кошачьим огузком я и голыми руками справлюсь. Буркалы бельмастые выцарапаю…
   Арбалет качнулся вверх-вниз, уставился вельзийцу в пупок. Захочешь не промажешь.
   – Ну! Вы убираетесь?
   Тут уж и Скеццо попятился, негромко рыча от ярости. Как ни унизительно здоровому мужику отступать перед шлюхой, а жить хочется каждому.
   – Чего ты хочешь добиться? – выкрикнул Корзьело из-за его спины. – Вернуть нас в Аксамалу?
   – Да уж не в Айшасу!
   – Ты не сможешь не спать, не есть и сидеть все время с самострелом!
   – Знаю. Потому завтра утром вы убирайтесь куда хотите, а меня оставите здесь. На этой обочине.
   – С дохлым курьером?
   – Даже гниющий труп лучше вас, уродов! Проваливай, кому сказала!
   Скеццо заметил, как опасно напрягся ее палец на спусковом крючке арбалета и рванулся к выходу, выталкивая Корзьело впереди себя. Захлопнул дверь. Врезал по соседней стенке кулаком так, что затрещали доски и острой болью откликнулись костяшки. В глубине фургона кто-то пискнул, но звук оборвался так быстро, словно рот зажали. Отлично! Значит, ни одна из шлюх бунт подружки поддерживать не намерена. А ее можно и бросить. Невелика потеря.
   Флана почти без сил опустилась на лежанку.
   Нет, расслабляться нельзя. От этих подонков можно ждать чего угодно. Любого подвоха.
   Она быстро поднялась, на цыпочках подкралась к двери, накинула крючок. Непрочный запор их не остановит, но без шума теперь никто сюда не ворвется.
   Глянула на сопящего курьера. Из угла его рта на подбородок сбегала тонкая струйка слюны, губы подрагивали в такт выдохам.
   Не проснется?
   Как бы не так! Еще как проснется. Протрезвеет и проснется.
   А отрава, выданная ей табачником, возможно, еще пригодится. Мало ли какие в жизни случаи бывают?
   Держа в правой руке арбалет, Флана левой открыла сундучок с одеждой.
   Надо бы подготовиться к завтрашнему утру. В капоте, даже атласном, путешествовать как-то несподручно.

Глава 10

   Пустельга резким кистевым ударом выбила меч из руки Антоло и выругалась.
   Студент изумленно уставился на пустую ладонь. Как она умудряется его обезоруживать? Ведь он выше, шире в плечах, сильнее…
   – Ну, что ты уставился? – Воительница взмахнула мечом, аккуратно срезав побег ясеня толщиной в палец. – Зло меня разбирает, не видишь? Молодой парень, а двигаешься как дед столетний!
   – Почему как столетний?
   – По кочану! Не просто столетний, а столетний обосравшийся дед! Которому полные штаны дерьма шагу ступить не дают! Понял? А ну поднял меч!
   Антоло кивнул и послушно полез в кусты.
   С котами жить – по-кошачьи мяукать. От войны бежал, а все равно на войну попал. Хотя в отряде наемников жизнь куда вольготнее и приятнее, чем в пехотном полку. Они, скорее, отряд друзей и единомышленников, чем воинская часть. Дисциплина есть, но держится она на взаимопонимании и взаимной ответственности, а не на кулаках сержантов и плетях окраинцев из заградительного ^[34]отряда. И относятся к нему по-доброму. В первые дни так и подсовывали куски мяса из общего котла, чтобы отъелся, набрался силенок. А потом Пустельга начала учить его ездить верхом.
   Особо больших успехов она не достигла, но все же бывшему студенту удалось уразуметь необходимость сжимать бока коня коленями, а не пятками. Он понял, как правильно держать повод. Кстати, до недавнего времени он называл его вожжами, будучи полностью уверенным в своей правоте. Он осознал, что, поворачивая коня, нужно тянуть кулак с поводом не вверх, к плечу, а вниз, к колену, да еще и подталкивать в бок противоположной ногой. Узнал значение многих новых слов – путлище, бабка, ганаш, арчак, лука, приструга, шенкель, подперьсе, маклок, пахва. Оказалось даже интересно. Не менее увлекательно, чем вникать в планетные Дома, вычислять звезды на асценденте и десценденте, запоминать тригоны и стеллиумы, купсиды и сигнификаторы. Вскоре он мог без запинки перечислить все ремни, входящие в состав уздечки, а также все детали седла. С практическими навыками выходило тяжелее. Пустельга хмурилась, но, по крайней мере, не орала в голос, как на занятиях фехтованием.
   Упражняться с мечом они начали в период вынужденного безделья. Кондотьер уехал в замок, черневший на холме посреди вырубки, прихватив с собой немногословного воина с двуручным мечом и выскочку лейтенанта. Впрочем, какой он теперь лейтенант? Такой же рядовой боец, как и все. Кроме, пожалуй, Мелкого, Почечуя и Пустельги. Вот они-то в банде Кулака были на правах лейтенантов.
   К вечеру истекали вторые сутки, как ушел кондотьер. Наемники заметно беспокоились. Каждый рвался в дозор – наблюдать за замком.
   Пустельга продолжала отрабатывать с табальцем пеший бой один на один. До конного боя, сказала она, ему еще как до Фалессы на четвереньках. И в наставническом рвении словно с цепи сорвалась… Антоло улыбнулся невольной игре слов, копошась в колючих зарослях шиповника. Заставляла его наносить удар с шагом. Вначале медленно, потом быстро. Потом он делал шаг с ударом, шаг назад и переход в защитную стойку. Студент чувствовал, что ноги у него заплетаются, руки вытворяют что хотят. То же можно было сказать и о мече. Зато пот лил ручьем. Если главной задачей воительницы было – измучить его до потери сознания, то своего она почти добилась.
   – Ты танцевать когда-нибудь учился? – не выдержала наконец женщина.
   – Учился.
   – Ну, и как успехи?
   – Да как тебе сказать?..
   – Можешь не говорить. Все и так понятно! Будем отрабатывать парирование с рипостом. ^[35]
   – Чего? – округлил глаза Антоло.
   – Да ничего! Становись напротив меня.
   Сперва студенту показалось, что новый урок – отдых по сравнению с беготней по поляне. Подумаешь, стой к противнику лицом к лицу и обменивайся с ним ударами. Отбил, ударил сам. И тут же возвращай клинок назад, чтобы защититься от очередного хитрого удара.
   Раз, два! Раз, два!
   А Пустельга знай себе командует:
   – Прима, терция! Секунда, кварта!
   Полсотни ударов, и Антоло почувствовал, что рубашка промокла насквозь.
   – Кисть мягче! Локоть выше!
   Эх, сейчас бы водички ключевой хлебнуть! А еще лучше – нырнуть головой в ручей…
   И тут воительница обезоружила его самым обидным образом.
   Обезоружила, обругала и отправила искать меч.
   А вот, кстати, и клинок. Поблескивает в палой листве.
   Табалец подобрал оружие и вернулся на поляну.
   – Будем продолжать?
   – Нет уж! Довольно с меня на сегодня! – довольно резко ответила Пустельга, с щелчком вгоняя меч в ножны.
   – Ну, и слава Триединому, – пожал плечами бывший студент. – Пойду отдыхать…
   И тут ее словно прорвало. Взмахнув кулаком, женщина раздельно и отчетливо, чеканя каждое слово, проговорила:
   – Я не понимаю – ты правда такой дурень или прикидываешься?
   – Какой – «такой»?
   – А такой! Неужели ты не понимаешь? В этом клинке твоя жизнь или смерть може быть! И от того, как ты им владеешь, зависит, умрешь ты через три дня или внуков еще понянчишь!
   – Ну, так уж и все от клинка…
   – А от чего? От клинка, от коня, от умения с ними управляться! Ты же молодой парень! А двигаешься, словно дед… Да что там дед! Словно баба старая, больная и ожиревшая от безделья вдобавок!
   – Ты полегче! – обиделся Антоло.
   – А не буду полегче! Может, тебя хоть слова мои проймут! Раз сам не хочешь о себе заботиться!
   – Я всегда сам о себе заботился! И от драки не бегал никогда!
   – То-то я и заметила!
   – Ты видела, как я с кордом обращаюсь? – подался вперед табалец.
   – Ну, видела… – неохотно признала женщина. Как ни крути, а крыть ей нечем. Ножом и кордом он научился драться еще на родине, среди таких же, как он, подростков. А после здорово усовершенствовал навыки, будучи студентом. Потасовки на улицах Аксамалы – явление совсем не редкое. И зачастую зачинщиками этих безобразий становились студенты университета и, в особенности, компания, сплотившаяся вокруг Антоло. Так что чего-чего, а опыта в уличных драках ему не занимать.
   – А ты говоришь – баба старая! – с ноткой торжества вымолвил студент.
   – Да нет. Пожалуй, ошиблась я… – покачала головой Пустельга. – Не баба старая, а дурак молодой. Голова, как есть, деревянная!
   – Почему это?
   – А я ж не знаю! Хвастаться он вздумал! С кордом умеет! Ну, положим, против Почечуя ты и выстоишь. А больше ни с кем тебе не светит в нашей банде. Нашел чем хвастаться! Перед крестьянами хвастайся!
   – Опять за свое! – Парень схватился за голову.
   – А ты уши-то не зажимай! Слушай! В настоящем бою тебя прикончат, когда он еще начаться толком не успеет…
   – А я в бой не рвусь! И вообще, война – это не мое! Не хочу и не буду! – Он с силой ударил кулаком о ладонь. – Что ж это такое! В армию насильно загребли, никто даже не спросил – хочешь или не хочешь! А я сразу решил, что убивать не буду…
   – А на войне никто не спрашивает – будешь или не будешь. Или ты его, или он тебя. Жизнь – штука простая.
   – Как я понял, жизнь довольно сложная. Путей к цели много может быть. Один не подойдет, так другой сгодится. Я сразу решил, что из полка сбегу. И вот случай подвернулся. Если бы не Желтый Гром, меня бы окраинцы в первую же ночь поймали бы!
   – Я что-то не поняла: ты гордишься дезертирством или как?
   – Горжусь не дезертирством, а тем, что своего добился. Решил и добился! Разве тебе это не знакомо?
   – Знакомо. Я вот решила в детстве: на мечах рубиться буду. И выучилась. Не всякий мужик против меня выстоит. И горжусь этим.
   – А я не хочу этим гордиться! Не хочу убивать! Понимаешь? Я так для себя решил. И все!
   Пустельга вздохнула:
   – Ох, и тяжело тебе в жизни придется.
   – С чего бы это?
   – А ты к ней приспосабливаться не хочешь.
   – Почему?
   – Да уж не знаю! Ты жизнь под себя ломаешь. Или ждешь, когда она к тебе сама приноровится. А нужно наоборот… Как с мечом – вписываешься в движение, а потом уже на силу берешь! Потому, видно, и с мечом у тебя не выходит ничего.
   – Ну, так я тебе и говорю – не мое.
   – А убьют тебя, чье будет?
   – Убьют так убьют… Кто обо мне заплачет? – Антоло вдруг вспомнил Флану. Захотелось узнать, где она сейчас, что делает? Вспоминает о нем хоть иногда? Ведь им было хорошо вдвоем. А может, забыла? Высокомерный выскочка лейтенант затмил его в глазах девушки. Она ведь не его спасала, а Кира. Вот, пожалуй, единственный человек, которого он хотел бы убить. И плевать, что кондотьер запретил драки между собой в банде. Он подождет, а там… Конечно, с мечом в руке он офицеру не ровня. Зато в кулачной драке размажет его, как хозяйка корж для пирога.
   Пустельга внимательно наблюдала за бурей чувств, отразившихся на лице молодого человека.
   – Ну, что? Нашел кого-то, кто тебя добром помянет?
   – Не знаю. Поглядим еще.
   – А на мечах учиться будешь?
   Парень вздохнул:
   – Ведь без толку…
   – Не бывает так, чтоб без толку. Когда-нибудь, а пригодится… Ладно, думай, а то Мелкий опять на меня заботы перекинуть хочет. – Она усмехнулась, приняла беззаботно-бесшабашный вид.
   К ним и в самом деле широко шагал Мелкий. Рядом с ним переставлял длинные ноги Легман, уступавший в росте, пожалуй, только Мудрецу.
   – Что случилось? – нахмурилась Пустельга.
   – Похоже, беда, – негромко проговорил Мелкий. – Надо все обмозговать.
   – Да что именно у вас вышло? Говори, не томи!
   – Вот он из дозора вернулся. – Мелкий кивнул на Легмана. – Сейчас все расскажет.
   – Говори!
   – Ну… Похоже, не то что-то с энтим замком…
   – Это я и так знаю. Иначе нас тут не было бы! По делу есть что сказать?
   – Ну… – запнулся северянин.
   – Ты не перебивай! – вступился за него Мелкий. – Прям как в магистрате! Говори, Легман.
   – Ну… Мы в засаде лежали. Ну… Смотрели, выходит, за воротами. Ну… Глядим – всадник. Ну… По дороге к замку едет. Ну…
   – Ну-ну? Тьфу ты, разнукалась! Наберешься тут от вас…
   – Ну… Лежим, выходит. Ну… Я. Ну… Мигуля и Бучило. Ну…
   – Ты про всадника какого-то говорил.
   – Ну… Едет. Всадник-то. Ну… Конь в мыле. Ну… Сам в пылище, в грязище. Ну… Морда небритая.
   – И что с того?
   – Ну… Мигуля его, выходит, узнал. Ну… Крысюком его кличут. Ну… У Черепа в банде они вместе служили…
   – Вот как?! У Черепа?! Это ж выходит… – Воительница побледнела.
   – Вот и я про то, – сплюнул в траву Мелкий. – Хреновое дело выходит, мать моя женщина!
   – Может, и сам Череп там? – быстро спросила Пустельга.
   – Ну… Не видал. Ну…
   – Если Череп в замке, – сокрушенно тряхнул головой Мелкий, – нашим ребятам кирдык.
   – Причем полный, – согласилась женщина. – Что ж делать? Как узнать?
   – Еще один лазутчик?
   – Ты что, совсем сдурел?
   – Ох, а мы такие умные! – обиделся Мелкий. – На себя погляди.
   – Я и не претендую.
   – Ну… Это… – переступил с ноги на ногу Легман.
   – Чего тебе? – повернулась к нему Пустельга, удивленно округлив глаза. Казалось, она забыла о его присутствии.
   – Ну… Не все я сказал. Ну…
   – Так что ж молчишь?!
   – Ну…
   – Не нукай! Что дальше было? Говори!
   – Ну… Гонец. Ну… В середку, выходит, заехал. Ну… А через время. Ну… Трельм Зубан и еще трое. Ну… Не знаю их я… Ну… Выскочили – и наметом. Ну…
   – Куда?
   – Ну… На закат, выходит. Ну… Туды, где тракт. Ну…
   – Вот оно как! – крякнул Мелкий.
   – И Зубан, значит, тут… – Пустельга чуть не рычала.
   – Коты драные, шелудивые, – не отставал от нее Мелкий. – Медренскому продались, получается?
   – Получается…
   – Что ж делать будем?
   – А что делать? – вмешался Антоло. – Ударить на замок, да и все дела!
   Помощники кондотьера с недоумением уставились на него. Да и Легман рот открыл. Будто дерево заговорило. Или конь.
   – Молчал бы ты, студент! – с нескрываемым презрением бросил Мелкий. – Тебя не спрашивали!
   – Нет, и это тот говорит, который войну на дух не переносит! – ухмыльнулась Пустельга.
   – А я что? – пожал плечами молодой человек. – Я и не отрицаю. Терпеть не могу, когда убивают друг друга. Но вы все равно своих не бросите?
   – Нет, конечно!
   – Да ни за что!
   Одновременно воскликнули лейтенанты наемников.
   – Тогда не нужно дожидаться, чтобы в замок латников понаехало, как каматийцев в Аксамалу!
   Воин с протазаном задумался. А Пустельга сразу махнула рукой:
   – А если нет там Черепа? А если он и Трельм тоже засланные, как и наши? Генерал мог не складывать все яйца в одну корзину… Если мы все испортим, Кулак по голове не погладит.
   – А если его голову завтра на пике поднимут? – едко поинтересовался Антоло.
   – Ну… Не подняли же, – пробормотал Легман.
   – А ты хорошо смотрел?
   – Ну… Смотрел. Ну…
   – А ну тихо! – прикрикнула на них женщина. – Как бабы базарные! Слушайте, что я скажу.
   – Давай уж, говори, – кивнул Мелкий. Чувствовалось, что он не хочет брать на себя ответственность и рад любому, кто избавит его от этого труда.
   – Мне кажется, нужно подождать. – Пустельга внимательно посмотрела на каждого из мужчин. По очереди. Надолго задерживая взгляд. Скорее всего, ожидала возражений, возмущения, спора. Не дождалась и продолжила: – Кулак приказал ждать до сегодняшнего вечера. Он должен или знак подать, или… Или не подать. Тогда поймем, что товарищи наши в плену, а не в гостях.
   – Он еще приказывал проваливать, если не вернется, – тихонько произнес – скорее, прошептал – коротышка.
   – А это уже наше дело будет! – оскалилась воительница. – Спросим ребят – хотят командира выручить или хотя бы отомстить за него? Останутся те, кто захочет!
   – Тоже верно… – вздохнул Мелкий. Покрепче перехватил рукоять протазана, давая понять: уж он-то останется при любых раскладах.
   – Вот на том и порешим! – подвела итог Пустельга. – А сейчас за дорогой посмотреть надо. Ясно? Давай, Легман.
   Северянин кивнул и развернулся.
 
   Ближе к вечеру Антоло лежал под кустом шиповника, уставившись на малоезженую, заросшую травой дорогу (пожалуй, даже тропу), ведущую к замку ландграфа Медренского. Рядом грыз травинку горбоносый Тедальо. Чуть дальше угрюмо опустил подбородок на сжатые кулаки проводник Ингальт, который оказался опытным солдатом и после первых дней взаимной холодности был принят в банде за своего. Рана в боку не давала ему ухаживать за лошадьми или собирать хворост для костра, но поваляться в дозоре уннарец любил.
   Солнце клонилось к закату. Тени удлинялись, скользили по палой листве и подлеску. Еще совсем немного – и наступят сумерки. Если до того времени кондотьер не подаст знак из замка, Пустельга начнет готовить отряд к штурму. Много ли проку в попытке двадцати человек захватить хорошо защищенное укрепление? Ведь даже если в гарнизоне Медренского не больше десятка лучников, они перестреляют атакующих еще на подходе. Вот если придумать какую-нибудь хитрость…
   Тедальо перевернулся на бок и ожесточенно почесал ляжку.
   – Муравьи, кошка их мать… Лезут и лезут…
   Антоло кивнул, щелчком пальцев сбил с рукава крупного черно-красного с завидными жвалами муравья. Бедняга тащил какое-то семечко. Еще бы! Осень вступила в свои права – месяц Кота на исходе. Бывший студент вздохнул.
   Донесшийся из перелеска крик сойки заставил караульщиков встрепенуться, навострить уши. Звук повторился. Вот противный! Нечто среднее между мяуканьем и скрипом несмазанной оси. И тут же еще два раза. Подряд, без перерыва.
   Это был сигнал от охранения, прячущегося ближе к тракту. Замок замком, а тыл оставлять без присмотра тоже не годится. Можно и в окружение угодить. Потому наблюдение за дорогой велось и днем, и ночью. В случае чего – опасность или просто заслуживающее интереса происшествие – лейтенанты оповещались по цепочке: от передового дозора к охранению второй линии и дальше в лагерь. От тракта – крик сойки, от замка – иволги.
   Тедальо, как старший дозора, приложил палец к губам. Антоло кивнул – и без команды понятно, что сидеть нужно тише мышки.
   – Гляди, едет кто-то, – одними губами прошептал Ингальт. Ткнул пальцем в сторону тракта.
   В самом деле, к замку приближалась цепочка всадников. Они ехали не торопясь. По низко опущенным головам коней и пропыленным плащам седоков видно – в дороге давно и усталость потихоньку берет свое.
   Впереди – крепкий мужик на кауром коне. Он улыбался во весь рот. Из-под вислых усов торчали два здоровенных зуба. Почти как у сурка. Антоло догадался – это и есть Трельм по кличке Зубан. Следом за ним ехали еще трое в пестром обмундировании, выдававшем наемников. Один в кольчужном капюшоне, у двоих других головы не покрыты.
   Следующий всадник выделялся богатой одеждой – плащ расшит золотом, округлая шляпа украшена пером гигантской нелетающей птицы, которая водилась лишь в южных областях Айшасы. Говорят, у нее клюв длиннее меча, а ударом ноги она запросто сбивает с ног коня. Но, несмотря на риск, охотников влекут перья, ценящиеся дороже золота. На сжимающих повод пальцах Антоло разглядел блеск драгоценных камней. Да не одного и не двух, а почти на каждом пальце. Сперва табалец подумал, что это и есть ландграф Медренский. Но его спутники! Нет, человек, живущий по эту сторону гор Тумана, ни за что не выбрался бы в путь в компании дроу. Четверо остроухих карликов ехали на низкорослых мохнатых лошадках – таких разводят в Барне, на самом севере, у Внутреннего моря, – холка на уровне пупка человека со средним ростом. Но для дроу это кони в самый раз. Ведь даже Белый, привыкший к высокорослым по меркам его народа скакунам (а на самом деле его пегаш был не более трех локтей в холке), страдал всякий раз, забираясь в седло. Остроухие держали наготове длинные луки, служившие гордостью их народа. Не самое подходящее оружие для всадника, подумал Антоло. А собственно, чья это забота? Его? Ну, уж нет…
   Кавалькаду довершали пять копий ^[36]конницы. Поверх доспехов у латников – черные сюрко с вышитыми серебряной нитью медведями. На дроу они поглядывали с недоверием и опаской. Вот это точно местные. С первого взгляда видно.
   Отряд медленно въехал за поворот дороги, скрываясь из виду.
   – Ну, и что бы это значило, закусай меня морская щука? – ошалело пробормотал Тедальо.
   – Если б я сам хоть что-то понял, – развел руками, что сделать лежа совсем непросто, Антоло.
   – На латниках цвета Медрена, – уверенно проговорил Ингальт. – Его люди.
   – Ну, а первые точно из банды Черепа, – сказал каматиец. – Жаль, что не все разбежались. Осталось десяток полудурков, верных. Тьфу!
   – А дроу? – Антоло почесал затылок. – Откуда они здесь? Ведь до их гор тысяча миль!
   – Ну, так Белый тоже здесь… – Тедальо закусил ус. – Меня больше этот крендель в плаще заинтересовал. Кто такой? Вот вопросик так вопросик…
   – Вы старшим думаете докладывать? – остудил его Ингальт.
   – А то? – буркнул наемник. – Само собой. Сгоняй, студент, к Пустельге.
   Антоло кивнул и, пятясь задом, пополз из куста. Он уже понял, что знака от кондотьера они сегодня не дождутся.
 
   Над Аксамалой висел молодой месяц Большой Луны. Словно прикрытый кошачий глаз. Янтарно-желтый, хищный, выжидающий.
   Генерал Бригельм дель Погго отошел от окна. Сел за стол.
   Третий день он жил под давлением страшного известия.
   Смерть настигла его императорское величество во сне. Утром слуги обнаружили властелина империи уже остывшим, с безмятежной улыбкой на устах. Хорошая смерть, если подумать. Как-никак, семьдесят пять лет. Конечно, для чародея это не возраст, но для правителя или военачальника – очень даже ничего.
   «Подумать только, а ведь и мне в месяце Филина уже семьдесят стукнет. Ровно на десятый день, – подумал гвардеец. – Интересно, сколько Триединый мне еще отвел? Может, десяток лет, а может, один день…»
   Бригельм смутно ощущал – со смертью императора Сасандра прощается с целой эпохой.
   «Сохранит ли людская память о ней добрые воспоминания или же дурные, кто знает? Станут историки порочить нас перед будущими поколениями или создавать святых? Как будут сами сасандрийцы, прожившие здесь всю сознательную жизнь, оценивать свое прошлое?»
   Это были годы сытой и почти безмятежной жизни.
   Империя дремала, как отяжелевший от съеденной добычи медведь, не обращая внимания на кружащих в опасной близости голодных бродячих котов.