Страница:
— Может, и был. Но меня там уже не было…
— Чудеса! — повторила Велина, качая головой. — Чего только не встретишь на юге Заречья. Около гор Запретных. Так?
Годимир пожал плечами. Аделия вздохнула.
— А что вы, друзья мои дорогие, давеча у костра притихли так дружно, когда я речь о чародеях завела?
Рыцарь искоса глянул на королевну. Пускай сама говорит, если хочет. Лично ему мэтр Вукаш до церковной лампады.
Заречанка решительно замотала головой. Не знаю, мол, никаких чародеев. Но вслух ничего не сказала.
— Не хотите говорить — как хотите. — Сыскарь ничуть не огорчилась. — Самим бы хуже не было. От колдунов да чароплетов всяких добра ждать не приходится. Даже если вид делают, что помогают тебе, все едино свою выгоду ловят. — Помолчала и добавила: — В мутной водице.
— А с чего ты взяла, что мы что-то про колдуна знать можем? Откуда здесь в Ошмянах колдун? — воскликнула Аделия. Без особого убеждения, но с азартом.
— А запнулись вы, когда я речь о Божидаре повела. О стрелке чародейской. А потом по всему видно стало, что не о каштеляне ошмянском рассчитывали от меня услышать. Это раз. А во-вторых, здорово я сомневаюсь, чтоб Сыдор мог так все складно придумать с драконом. Эй, пан драконоборец, много в Заречье книжек о драконах хранится?
— Боюсь, не одной, — искренне ответил Годимир. — Ну, может, в Дыбще какая-никакая есть. А так за ближайшей в Беляны или Хоробров ехать надо.
— А мог Сыдор туда съездить и почитать? Он же грамотный, как оказалось.
— Как ты там говорила? «Здорово сомневаюсь». Когда ему было ездить по монастырям да университетам книги читать? Дело Сыдора — людей на большаке грабить. — К разбойнику Годимир и прежде не испытывал особой приязни, а теперь его чувство потихоньку, полегоньку перерастало в ненависть. Ушлый, хитрый, наглый, вероломный, беспощадный, расчетливый убийца… Что бы еще вспомнить? И это отребье, которому место на ближайшем суку, на полном серьезе заявляет, что намерен стать королем всего Заречья, взять в супруги ни много, ни мало самую прекрасную королевну из живущих от Студеного моря до Загорья, а его, рыцаря в двенадцатом колене, благородного словинца, вынуждает потворствовать своим грязным замыслам.
— Что вы взъелись на Сыдора?! — взмахнула кулачком Аделия. — Разбойник? Да! А ваш Ярош Бирюк кубари для детишек из липы режет? Или, может, ты, пан Годимир, людей не убивал никогда?
— Убивал, — не стал спорить словинец. — Но в честном бою. Один на один. Или войско против войска. Про Яроша ничего не скажу. Только я не видел, как он людей убивает. То есть… — Рыцарь замялся. — Как убивает, видел. А вот что для выгоды своей он это делает — не видел.
— А, значит, как Сыдор убивает, ты видел?
— За горшечника он нам на дороге себя выдал. А потом я узнал, что убили горшечника Пархима из Колбчи.
— И что с того? Ты за руку Сыдора ловил?
— Обоз я видел. Когда от пещеры драконовой мы с Ярошем шли… Три телеги сгоревшие и люди побитые. У людей серьги вместе с ушами срезаны. Не проверял наверняка, но, думаю, и пальцы, ежели у кого колечко нашлось. А у Якима с Якуней полсундука такого добра хранилось…
— И что с того? — с вызовом подбоченилась Аделия. — Сыдор тут при чем?
— Старуха… Якуня которая. Так вот она кричала перед смертью, что молодые панычи приходят, добрые да пригожие, добычу забирают…
— Ну и что? Ничего ты не доказал, пан Годимир! За руку не пойман, значит не вор. Сколько дней назад ты обоз сожженный видел?
— Да в тот день, когда вы меня у гнилушчан отбили.
— Я тебе скажу — весь тот день мы с Сыдором вместе были! Никуда он не отлучался, не уезжал!
Глаза королевны горели праведным огнем. Рыцарь понял — еще чуть-чуть, еще один выпад против вожака хэвры, и она наговорит такого… В общем, о нарождающейся, наклевывающейся словно цветок из зернышка, любви можно будет позабыть раз и навсегда.
Он прижал ладонь к сердцу. Наклонил голову:
— Прости меня, панна Аделия. Это я сгоряча. Больше не повторится.
Заречанка все еще хмурилась, но, видно, подумала о том же. Что чувство, как и цветок, вырастить трудно, а сломать ой как легко. Она протянула руку и коснулась ладонью одетого в кольчугу плеча драконоборца.
— Я принимаю извинения. И не сержусь. А ты, пан Годимир, не держи сердца на Сыдора. Боюсь, скоро он будет требовать сочувствия. — Королевна озорно подмигнула рыцарю. — А теперь — обещанная баллада.
— Да я… Я не… — начал было отнекиваться Годимир, но обе девушки смотрели на него строго и требовательно. — Я не очень силен в стихосложении…
— Ничего. Нам прославленных шпильманов слушать не доводилось, — не сдавалась королевна.
— Не считая Олешека из Мариенберга, — кинула и свои четверть скойца Велина. — Но и того недолго.
— Вам не понравится…
— Понравится, понравится! — заверила рыцаря Аделия. — Нет, погоди, пан Годимир. Это же не честно получается — я всю правду рассказала, ничегошеньки не утаила, а ты, значит, на попятный? Или это и есть воспетое исстари рыцарское понятие о чести?
— Хорошо, хорошо! — сдался Годимир, поняв — от расплаты не уйти. Раз уж проговорился, нужно отвечать за свои слова. Ничего, в следующий раз умнее будет — сперва думать, а только потом говорить.
Он откашлялся:
— Это будет баллада. В старинной манере сложенная.
— Давай, давай, — подбодрила его Аделия.
— В балладе должно быть три куплета по восемь строчек. И посылка — маленький куплет в конце. В нем всего лишь четыре строки. Заканчиваться куплеты…
— Что ты нам лекции читаешь? — скорчила недовольную гримаску Велина. — Словно в Мариенбержской академии. Мы поэзии ждем!
— Заканчиваются куплеты и посылка одним и тем же словом, — все же не дал сбить себя с толку рыцарь. — Теперь слушайте.
Годимир открыл рот. Подумал. Откашлялся еще раз. Начал:
— И кто же эта Неприступная? — наконец-то выговорила Аделия. В глаза ее стояли слезы или Годимиру показалось?
Он собрался с силами, чтобы ответить правду. Как и большинство его поэтических творений, баллада посвящалась пани Марлене из Стрешина — златокудрой воеводше, как сказал о ней тоже не чуждый высокого стиля пан Мешко герба Козерог из Бокуня, что стоит на перекрестке трех трактов приблизительно на полпути между Выровой и Грозовым. Сейчас, по трезвому размышлению (или же благодаря исцелившей его Аделии), Годимир понял, что известная далеко за пределами Стрешинского воеводства пани на самом деле поощряла едва ли не каждого из молодых рыцарей, прибившихся к ее окружению. А уж если рыцарь умел подобрать две-три достойные рифмы! Но сердца своего Марлена не отдала никому. Скорее всего, и ее муж, пан Истислав, не мог похвастаться искренней — не по церковному закону, а по зову души — привязанностью собственной супруги. Ей нравилось купаться в обожании, нравилось наблюдать вокруг толпы поклонников, видеть их горящие глаза, слушать восторженные речи. Но не более того…
И как об этом сказать Аделии? Отнесется ли она с пониманием? Тем более что замусоленный, зеленый с вышитыми желтыми листиками канюшины шарф молодой человек как бы случайно забыл у костра под поваленным деревом. А вместе с ним оставил там и все некогда бушевавшие в его груди чувства к «златокудрой воеводше». Но поверит ли в это королевна?
От необходимости отвечать его избавила открывшаяся за поворотом тракта картина.
Загруженная всяческими тючками да корзинами выше бортов телега с впряженным в нее пузатым коротконогим конем мышастой масти стояла прямо посерди дороги.
Рядом с нею натужно поводил боками караковый жеребец явно хороших кровей. Правда, тонкие ноги дрожали, с трудом удерживая животное от падения, сухая, с круглыми ганашами и широким лбом голова клонилась к земле. Шею, плечи, бока скакуна покрывали полосы засохшей пены, а светлый, желтоватый с непонятным рисунком вальтрап с левого бока марали подозрительные пятна. Бурые. Ну, очень похожие на засохшую кровь.
Где же всадник?
А вот и он. У ног коня лежал, бессильно раскинув руки, человек, а над ним склонились двое. Коренастые, крепкие, как грибы-боровики. Одеты в неброские, но добротные зипуны, на головах меховые шапки, а на ногах — сапоги. Кметь бы надел поршни или опорки. Значит, купцы. И не из самых бедных. Похожи, словно родные братья. Только у одного борода русая с редкой проседью, а у другого — рыжая до огненности.
Старые знакомые.
Купцы, угощавшие их с паном Тишило в корчме Андруха Рябого на пути из Островца в Ошмяны.
Рыжий — Ходась, а второй — Дямид, мужик угрюмый и молчун каких поискать.
А кто же этот раненый? Или убитый?
Годимир толкнул игреневого шенкелем.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Чудеса! — повторила Велина, качая головой. — Чего только не встретишь на юге Заречья. Около гор Запретных. Так?
Годимир пожал плечами. Аделия вздохнула.
— А что вы, друзья мои дорогие, давеча у костра притихли так дружно, когда я речь о чародеях завела?
Рыцарь искоса глянул на королевну. Пускай сама говорит, если хочет. Лично ему мэтр Вукаш до церковной лампады.
Заречанка решительно замотала головой. Не знаю, мол, никаких чародеев. Но вслух ничего не сказала.
— Не хотите говорить — как хотите. — Сыскарь ничуть не огорчилась. — Самим бы хуже не было. От колдунов да чароплетов всяких добра ждать не приходится. Даже если вид делают, что помогают тебе, все едино свою выгоду ловят. — Помолчала и добавила: — В мутной водице.
— А с чего ты взяла, что мы что-то про колдуна знать можем? Откуда здесь в Ошмянах колдун? — воскликнула Аделия. Без особого убеждения, но с азартом.
— А запнулись вы, когда я речь о Божидаре повела. О стрелке чародейской. А потом по всему видно стало, что не о каштеляне ошмянском рассчитывали от меня услышать. Это раз. А во-вторых, здорово я сомневаюсь, чтоб Сыдор мог так все складно придумать с драконом. Эй, пан драконоборец, много в Заречье книжек о драконах хранится?
— Боюсь, не одной, — искренне ответил Годимир. — Ну, может, в Дыбще какая-никакая есть. А так за ближайшей в Беляны или Хоробров ехать надо.
— А мог Сыдор туда съездить и почитать? Он же грамотный, как оказалось.
— Как ты там говорила? «Здорово сомневаюсь». Когда ему было ездить по монастырям да университетам книги читать? Дело Сыдора — людей на большаке грабить. — К разбойнику Годимир и прежде не испытывал особой приязни, а теперь его чувство потихоньку, полегоньку перерастало в ненависть. Ушлый, хитрый, наглый, вероломный, беспощадный, расчетливый убийца… Что бы еще вспомнить? И это отребье, которому место на ближайшем суку, на полном серьезе заявляет, что намерен стать королем всего Заречья, взять в супруги ни много, ни мало самую прекрасную королевну из живущих от Студеного моря до Загорья, а его, рыцаря в двенадцатом колене, благородного словинца, вынуждает потворствовать своим грязным замыслам.
— Что вы взъелись на Сыдора?! — взмахнула кулачком Аделия. — Разбойник? Да! А ваш Ярош Бирюк кубари для детишек из липы режет? Или, может, ты, пан Годимир, людей не убивал никогда?
— Убивал, — не стал спорить словинец. — Но в честном бою. Один на один. Или войско против войска. Про Яроша ничего не скажу. Только я не видел, как он людей убивает. То есть… — Рыцарь замялся. — Как убивает, видел. А вот что для выгоды своей он это делает — не видел.
— А, значит, как Сыдор убивает, ты видел?
— За горшечника он нам на дороге себя выдал. А потом я узнал, что убили горшечника Пархима из Колбчи.
— И что с того? Ты за руку Сыдора ловил?
— Обоз я видел. Когда от пещеры драконовой мы с Ярошем шли… Три телеги сгоревшие и люди побитые. У людей серьги вместе с ушами срезаны. Не проверял наверняка, но, думаю, и пальцы, ежели у кого колечко нашлось. А у Якима с Якуней полсундука такого добра хранилось…
— И что с того? — с вызовом подбоченилась Аделия. — Сыдор тут при чем?
— Старуха… Якуня которая. Так вот она кричала перед смертью, что молодые панычи приходят, добрые да пригожие, добычу забирают…
— Ну и что? Ничего ты не доказал, пан Годимир! За руку не пойман, значит не вор. Сколько дней назад ты обоз сожженный видел?
— Да в тот день, когда вы меня у гнилушчан отбили.
— Я тебе скажу — весь тот день мы с Сыдором вместе были! Никуда он не отлучался, не уезжал!
Глаза королевны горели праведным огнем. Рыцарь понял — еще чуть-чуть, еще один выпад против вожака хэвры, и она наговорит такого… В общем, о нарождающейся, наклевывающейся словно цветок из зернышка, любви можно будет позабыть раз и навсегда.
Он прижал ладонь к сердцу. Наклонил голову:
— Прости меня, панна Аделия. Это я сгоряча. Больше не повторится.
Заречанка все еще хмурилась, но, видно, подумала о том же. Что чувство, как и цветок, вырастить трудно, а сломать ой как легко. Она протянула руку и коснулась ладонью одетого в кольчугу плеча драконоборца.
— Я принимаю извинения. И не сержусь. А ты, пан Годимир, не держи сердца на Сыдора. Боюсь, скоро он будет требовать сочувствия. — Королевна озорно подмигнула рыцарю. — А теперь — обещанная баллада.
— Да я… Я не… — начал было отнекиваться Годимир, но обе девушки смотрели на него строго и требовательно. — Я не очень силен в стихосложении…
— Ничего. Нам прославленных шпильманов слушать не доводилось, — не сдавалась королевна.
— Не считая Олешека из Мариенберга, — кинула и свои четверть скойца Велина. — Но и того недолго.
— Вам не понравится…
— Понравится, понравится! — заверила рыцаря Аделия. — Нет, погоди, пан Годимир. Это же не честно получается — я всю правду рассказала, ничегошеньки не утаила, а ты, значит, на попятный? Или это и есть воспетое исстари рыцарское понятие о чести?
— Хорошо, хорошо! — сдался Годимир, поняв — от расплаты не уйти. Раз уж проговорился, нужно отвечать за свои слова. Ничего, в следующий раз умнее будет — сперва думать, а только потом говорить.
Он откашлялся:
— Это будет баллада. В старинной манере сложенная.
— Давай, давай, — подбодрила его Аделия.
— В балладе должно быть три куплета по восемь строчек. И посылка — маленький куплет в конце. В нем всего лишь четыре строки. Заканчиваться куплеты…
— Что ты нам лекции читаешь? — скорчила недовольную гримаску Велина. — Словно в Мариенбержской академии. Мы поэзии ждем!
— Заканчиваются куплеты и посылка одним и тем же словом, — все же не дал сбить себя с толку рыцарь. — Теперь слушайте.
Годимир открыл рот. Подумал. Откашлялся еще раз. Начал:
Дочитав последнюю строчку, рыцарь в душе съежился, ожидая насмешек. Но Господь миловал. Девушки не смеялись. Наверное, и правда, маловато истинных, известных шпильманов слышали, если его убогая рифмовка сумела понравиться.
— Я — рыцарь, не простолюдин,
Готов на штурм твоей твердыни.
До самых старческих седин
Не знать покоя мне отныне.
Мне чувства не излить в словах —
Теснятся мысли на бумаге,
Но здесь, как и в иных мирах,
Вассальной верен я присяге.
Мне очи панны — мир един,
Суровый взгляд как вкус полыни.
Ты мне единый господин,
Источник в выжженной пустыне.
Жизнь без тебя — лишь тлен и прах,
Берлога волчья при овраге,
Песок в иссохшихся губах
И жизнь — служение присяге.
Сраженный — зрит Господь один, —
Пощады лишь прошу я ныне
У холодов твоих и льдин,
В бездонной, северной пучине.
Моя судьба в твоих руках,
О, если бы, Господь Всеблагий,
Сбылось все, виденное в снах…
Но я живу, служа присяге.
О Неприступная, ответь —
Не зря ль мечтаю я о благе?
А может, лучше умереть,
Своей не изменив присяге?
— И кто же эта Неприступная? — наконец-то выговорила Аделия. В глаза ее стояли слезы или Годимиру показалось?
Он собрался с силами, чтобы ответить правду. Как и большинство его поэтических творений, баллада посвящалась пани Марлене из Стрешина — златокудрой воеводше, как сказал о ней тоже не чуждый высокого стиля пан Мешко герба Козерог из Бокуня, что стоит на перекрестке трех трактов приблизительно на полпути между Выровой и Грозовым. Сейчас, по трезвому размышлению (или же благодаря исцелившей его Аделии), Годимир понял, что известная далеко за пределами Стрешинского воеводства пани на самом деле поощряла едва ли не каждого из молодых рыцарей, прибившихся к ее окружению. А уж если рыцарь умел подобрать две-три достойные рифмы! Но сердца своего Марлена не отдала никому. Скорее всего, и ее муж, пан Истислав, не мог похвастаться искренней — не по церковному закону, а по зову души — привязанностью собственной супруги. Ей нравилось купаться в обожании, нравилось наблюдать вокруг толпы поклонников, видеть их горящие глаза, слушать восторженные речи. Но не более того…
И как об этом сказать Аделии? Отнесется ли она с пониманием? Тем более что замусоленный, зеленый с вышитыми желтыми листиками канюшины шарф молодой человек как бы случайно забыл у костра под поваленным деревом. А вместе с ним оставил там и все некогда бушевавшие в его груди чувства к «златокудрой воеводше». Но поверит ли в это королевна?
От необходимости отвечать его избавила открывшаяся за поворотом тракта картина.
Загруженная всяческими тючками да корзинами выше бортов телега с впряженным в нее пузатым коротконогим конем мышастой масти стояла прямо посерди дороги.
Рядом с нею натужно поводил боками караковый жеребец явно хороших кровей. Правда, тонкие ноги дрожали, с трудом удерживая животное от падения, сухая, с круглыми ганашами и широким лбом голова клонилась к земле. Шею, плечи, бока скакуна покрывали полосы засохшей пены, а светлый, желтоватый с непонятным рисунком вальтрап с левого бока марали подозрительные пятна. Бурые. Ну, очень похожие на засохшую кровь.
Где же всадник?
А вот и он. У ног коня лежал, бессильно раскинув руки, человек, а над ним склонились двое. Коренастые, крепкие, как грибы-боровики. Одеты в неброские, но добротные зипуны, на головах меховые шапки, а на ногах — сапоги. Кметь бы надел поршни или опорки. Значит, купцы. И не из самых бедных. Похожи, словно родные братья. Только у одного борода русая с редкой проседью, а у другого — рыжая до огненности.
Старые знакомые.
Купцы, угощавшие их с паном Тишило в корчме Андруха Рябого на пути из Островца в Ошмяны.
Рыжий — Ходась, а второй — Дямид, мужик угрюмый и молчун каких поискать.
А кто же этот раненый? Или убитый?
Годимир толкнул игреневого шенкелем.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЧЕРНАЯ СТРЕЛА
Конь встрепенулся, тряхнул головой и прибавил рыси.
— Это кто? — послышался встревоженный голос Аделии.
— Сейчас разберемся, — сквозь зубы проговорил Годимир. Краем глаза он заметил, что Велина юркнула в кусты. Вряд ли сыскарь решила скрыться и пересидеть в лесу возможную стычку. Скорее всего, задумала зайти купцам за спину, чтобы пресечь отступление, ежели чего.
Ходась первым услышал стук копыт. Поднял голову, дернулся затравленным зайцем. Похоже, первым его побуждением было — скрыться с глаз долой. Благородные паны, на коне да при оружии, с простолюдинами особо церемониться не привыкли. Вначале голову снимут, а после разбираться начнут — что да как. Может, и выяснят, что невиновен, только без головы оно как бы и ни к чему уже.
Рыжий купчина даже толкнул локтем спутника — гляди, мол, кто припожаловал. Но потом вдруг расплылся в улыбке, сорвал с головы шапку-кучму. Дямид последовал его примеру. Медленнее и с видимой неохотой, но дерзить пану все же не захотел.
— Поздорову тебе, пан рыцарь! — радостно провозгласил Ходась. Даже как-то слишком радостно. Подозрительно. С чего бы такое веселье у человека, коего над трупом посреди дороги застукали? — Рад видеть, очень даже рад!
— Рад? — Годимир нахмурился, стараясь придать себе суровый вид. — Что-то не вижу я повода для радости.
Рыцарь сдержал коня, так сильно натянув повод, что игреневый слегка присел на задние ноги. Опустил ладонь на рукоять меча.
— Так не чаяли уж свидеться! — еще шире расплылся купец.
— Ты зубы не заговаривай! — Королевна взмахнула плетью, висевшей прежде на темляке. — Живо отвечать!
— Так спрашивайте, благородная панна. Разве ж мы когда…
— Молчать! Кто такие?
Ходась озадаченно переводил взгляд с Годимира на Аделию, а словинец не знал как быть. Если разрешить королевне командовать и дальше, то станет очевидным ее высокое положение в Ошмянах. Нужно ли им, чтоб поползли слухи прежде, чем откроются ворота королевского замка? Но и приказать ей замолчать и вести допрос сам, молодой человек тоже не мог. Во-первых, обидится. А во-вторых, совсем не по-рыцарски обрывать на полуслове прекрасную, пускай и назойливую панну.
— Я спрашиваю — кто такие?! — продолжала меж тем Аделия, потрясая кулаком с зажатой плеткой. — Мужичье сиволапое!
— Так, благородная панна… — протянул с непонимающим видом рыжебородый. — Мы… так… купцы. Знамо дело… Не кмети мы. Купеческого сословия… Так.
— Не «такай» мне тут! — возмутилась королевна. — Давно в кметях ходил, деревенщина? Кто такие? Что тут делаете? Это кто? — Она ткнула плетью в сторону неподвижного тела. — Откуда здесь?
— Так… благородная панна… мы тут… это… ехали…
— Что значит — ехали?!
— Ну… так… это… На телеге, знамо дело… — Ходась, похоже, начинал жалеть, что не удрал с самого начала, еще до разговора. Теперь он постреливал глазами по сторонам, прикидывая расстояние до кустов. Даже в жизни самых жадных и тороватых купцов такие мгновения случаются, когда товар лучше бросить к лешаковой бабушке, а спасать жизнь, ибо товар можно новый купить, а жизнь дается один раз.
Положение спасла Велина.
Пока Годимир разрывался между осторожностью и благородством, а Аделия с упоением возвращалась к роли хозяйки и повелительницы Ошмян, девушка-сыскарь успела по широкому полукругу обогнуть телегу и появилась за спинами купцов, неся посох на плечах, словно коромысло. Приблизилась неслышными шагами и застыла едва ли не касаясь Дямидового кептаря. Перекатилась с пятки на носок, внимательно разглядывая труп. И вдруг сказала:
— А ведь он живой!
Ходась с Дямидом при звуках ее голоса аж подпрыгнули.
Рыжий таки решил исполнить свой замысел и кинулся к лесу. Да не тут-то было! Конец тонкого посоха ловко ударил его под колено, опрокидывая навзничь. Годимир даже не успел выкрикнуть: «Стоять!», как собирался, а второй конец посоха ударом вскользь сбил с купца шапку.
— Ай, не бейте! — Ходась закрыл голову рукавом.
— Успокойся! — не терпящим возражений тоном приказала сыскарь. — Успокойся и говори толком — что за человек, как его нашли?
— Не бойся, — добавил от себя Годимир. — Если вы невиновны, кто ж вас накажет?
— Эх, пан рыцарь! Нынче время такое: виноват — накажут, не виноват — все едино накажут. Как… это… в Ерпене пан подкоморий говорил? Разобраться, чья вина, и наказать кого попало…
— Балагур, — верно расценила его слова Велина. — Держится молодцом.
— Плетей бы ему, — сердито бросила Аделия. — Тотчас забыл бы, как шутки шутятся!
— С доброй шуткой и помирать легче. Так, пан рыцарь? — Ходась хотел подняться, но опасливо глянул на Велину и вежливо осведомился: — Дозволит ли на ноги встать благородная панна?
Сыскарь, услышав такое обращение, не удержалась и прыснула. Потом махнула рукой:
— Вставай, говорун! А ты что молчишь, борода? — Она легонько ткнула посохом Дямида. — Или немой?
Купчина пожал плечами, а вместо него ответил Годимир:
— Он, вроде, и не немой, но говорить не любит. Два дня с ним рядом ехал, а ни одного слова не услышал. Ну, разве что «угу» или «ага»…
— Так ты их знаешь, пан Годимир? — возмутилась королевна. — Почему же сразу не сказал?
— Не успел, — искренне развел руками рыцарь.
Не успел Аделия открыть рот для очередного упрека, как вмешалась сыскарь:
— Будем ругаться или раненому помощь окажем?
Не раздумывая, Годимир спрыгнул с коня, придержал стремя Аделии, пока она спешивалась. При этом он с трудом подавил желание подхватить королевну на руки и закружить. И плевать, что где-то Сыдор дожидается весточки, которую, кстати, с уходом Озима, не с кем передать…
Велина уже наклонилась над лежащим человеком.
— Так я и хотел сразу сказать… — монотонно бубнил Ходась. — Едем… это… Бац! Конь! Еле идет, вот-вот свалится, сами ж видите, благородные панны и пан рыцарь. Совсем заездили коняку… Рази ж так можно? Рази ж это по-людски?
— Потом! После расскажешь! — прикрикнул на него Годимир, привязывая поводья коней к телеге.
— Так как это потом? Сами ж велели сейчас… Вот панна и велела…
— Да помолчи ты, во имя Господа! — не выдержал рыцарь. Ну, что за человек! Впору отобрать у Аделии плетку и отходить разговорчивого по спине… и пониже спины… Вот Дямид не в пример приятнее! Молчит, ни во что не лезет.
Тем временем Велина и королевна осматривали раненого.
Им оказался мужчина средних лет — около тридцати, туда-сюда года два-три, одетый в добротные сапоги, обшитый бляхами бригантин, кожаные штаны и холщовый, шнурованный на темени, подшлемник. Ни суркотты с цветами владельца, ни щита с гербом. Но шлем легкий, это словинец оценил сразу, по толщине подшлемника. Скорее шишак или бацинет без бармицы, чем рыцарское ведро.
— Вряд ли рыцарь, — проговорил молодой человек.
— Думаешь? — склонила голову к плечу Велина, а поразмыслив, кивнула. — Не рыцарь. Стражник или дружинник. Чей только?
Они с надеждой глянули на Аделию. Кому, как не местной королевне, знать тутошних панов и их ближних слуг?
Заречанка внимательно осмотрела черноусое лицо с начавшей отрастать бородой — дней пять щек не брил. На правой скуле у незнакомца красовалась внушительная ссадина, которая, несомненно, раскрасится ярким кровоподтеком. Но это, скорее всего, свежая рана — падая с коня заработал. А вот длинный порез над бровью начал уже подсыхать, хотя сочившаяся из него кровь перемазала половину лица. А откуда же следы на вальтрапе?
— У него должна быть серьезная рана, — убежденно проговорил Годимир. — Седло в крови…
— Верно, — согласилась сыскарь. Сунула руку человеку под спину. Хмыкнула, вытащила окровавленную ладонь. — Похоже, печень зацепило. Видишь, какая кровь черная…
— Не знаю его… — развела руками Аделия.
— И уже, видно, не узнаем, — разочарованно произнес рыцарь. — Печень — это не шуточки. Помрет.
— Помрет. Как есть помрет, — влез Ходась.
— Тебя не спросили! — зло бросила Аделия. Поднялась. Подошла к коню. И вдруг воскликнула почти радостно: — Вот! Поняла! Это короля Кременя, дядьки моего человек!
Услышав слово «дядька», купцы застыли с выпученными глазами. А Годимир, сообразив, что таиться дальше нет необходимости, пояснил:
— Да, это ее высочество, королевна Аделия. Но трепаться об этом на каждом перекрестке я не советую. Проболтаетесь, убью.
— А если у пана рыцаря рука дрогнет, — просто, но убедительно сказала Велина, — я разыщу. И языки на ось тележную намотаю. Чтоб неповадно. Поняли, купцы? — Крутанула над головой посох так, что он на краткий миг превратился в мерцающий серый диск. Причем сделала это одними пальцами, не задействовав руку.
— У короля Кременя герб — Молния. Рисунок на знамени — лазоревая загогулина на золотом поле. А на вальтрапе все нитки выцвели. Еле разобрала.
— Угу, угу, — покивала Велина. — Стражник или из дворни?
— Откуда ж мне знать?
— Может, вообще, лихой человек у дружинника из Ломышей коня увел? — предположил Годимир.
— Он… того… шел и спотыкался… Конь, то есть… — опять вмешался Ходась. — А мужик на спине сидел. Вернее, лежал у коня на шее. Руками обнял. Вот так! — купец скрутил мощные лапищи «кренделем». — Я только… это… под уздцы коня схватил, а он возьми… Человек, то есть… А он возьми да и свались! Мы только хотели поглядеть — может, помочь чем… А тут ты, пан рыцарь, с ее высоче… Нет-нет-нет, — замахал ладонями рыжий заметив зверскую гримасу Годмира. — Не высочество… Какое такое высочество? Не видели никого. Проезжала одна прекрасная панна, лицом и нравом…
— Довольно! — грубовато — ведь он все-таки ее восхвалял, а не из соседней державы королевну — одернула купчину Аделия. — Если еще дышит, может, перевязать его?
— Попробуем, — отозвалась сыскарь. — Только с дыркой в печенке все едино — не жилец.
— Ну, хоть пару слов сказать успеет… — нерешительно протянул рыцарь.
— Верно! Давай, помоги мне перевернуть его!
— Дозвольте, панночка, я вам пособлю, — протянул широкие ладони Ходась.
— Какая я тебе панночка?! — возмутилась сыскарь. — А впрочем… Помогай. У тебя, пан рыцарь, корпия есть?
— Эх! — сокрушенно тряхнул чубом рыцарь. — Если б у меня хоть что-то осталось от того, с чем в Островец…
— Так, может, надергаешь с чего-нибудь? Или панна Аделия… — Велина скептически скривилась. — Нет, пожалуй, лучше ты.
— Я, — утробным басом вдруг произнес Дямид.
От неожиданности Годимир шарахнулся в сторону, хватаясь за меч. Велина далеко шагнула в сторону левой ногой и присела странной раскорякой, воздев посох над головой.
— Я, — повторил купец и стукнул себя кулаком в грудь для вящей убедительности.
— Во дает! — восхитился Ходась. — Уж пять годков вместе торгуем, а чтоб вот так вот добровольно слово сказал…
Качая головой — не поймешь, то ли одобрительно, то ли как раз наоборот, — рыжебородый приподнял раненого и перевернул его на живот. Дямид пожал плечами и пошел к повозке. Должно быть, за полотном для перевязки и тряпкой для корпии.
Колотая рана — сразу определил Годимир, едва взглянул на пропитанный кровью бригантин. Натекло столько, что промок и кожаный доспех, и толстая шерстяная рубаха, надетая с исподу, и штаны. Черная кровь хлюпала под пальцами, подтекала из узкого разреза.
Копье? Дротик? Стрела?
Если стрела, то, скорее всего, древко обломано, а наконечник остался в ране и извлечь его нечего и надеяться. Хуже не придумаешь. Когда-то так умер Славощ по кличке Бычок — неплохой, наверное, парень, но злейший враг Годимира-подростка. Но та стрела была от кочевников, а басурманы известны особой жестокостью и наконечники подпиливают таким образом, чтобы, воткнувшись в плоть, они разваливались на острые, зазубренные осколки. Вот те раны лечить нечего пытаться. В Заречье, как, собственно, и в Хоробровском королевстве, такое способен удумать только самый извращенный человеконенавистник или больной с помутившимся разумом. Значит, надо смотреть — если бронебойная, вытащим… А на срезень и не похоже — прореха чересчур мала.
— Пан рыцарь! А это что такое? — Ходась протягивал драконоборцу короткую, толстую — древко в два пальца — стрелу, от острия до оперения выкрашенную черным.
— Ты где взял?
Рыцарь бережно принял предмет, о назначении которого не пытался даже строить домыслы. Для стрельбы она слишком короткая. Локоть. Это нужно или маленьким, как бы не детским луком пользоваться, либо не до конца тетиву натягивать. И в том и в другом случае непонятно, как она полетит — оперение сделано вычурно, но неумело. И как воткнется в жертву тоже не ясно — наконечник тупой, как младший помощник кожемяки.
— Что за ерунда? — Годимир закусил ус.
— Дай глянуть… — Велина прижалась плечом к его локтю. — Интересно…
— Что тебе интересно?
— Да понимаешь… — начала пояснять сыскарь, но не успела.
— Черная стрела?!! — дрожащим голосом проговорила Аделия.
— Не понял… — растерялся Годимир.
— Я так и думала, — кивнула Велина.
— Та самая? — охнул Ходась.
Королевна молча сняла с ладоней рыцаря стрелу. Подняла повыше, словно ей не хватало света, чтобы рассмотреть. При этом держала девушка стрелу на вытянутых руках, словно ядовитую змею или вещи заразного больного, сохраняя на лице встревоженное выражение.
— Что это? Поясни, панна Аделия, — не выдержал молчанки Годимир.
— Я могла бы… — снова попыталась разъяснить сыскарь, но королевна, словно в тумане, заговорила:
— Черная стрела — это древний символ, который короли Заречья отправляют соседям в случае опасности. Она хранится и у нас, и в Островце, и в Ломышах, и в Убереже, и в Остке… Отголосок давних времен, когда загорцы тревожили рубежи наших королевств гораздо чаще и были не в пример злее. Да и горные великаны тогда встречались едва ли не на каждом шагу. Голодные, свирепые, непобедимые в рукопашной… Тогда село помогало селу, город городу, а король королю. Это сейчас они норовят сцепиться, словно бродячие псы над костью. А тогда… Отголосок тех времен сохранился в этой вот стреле. Насколько я знаю, уже лет семьдесят она не доставалась из сундука. Тогда король из Остки просил подмоги против все тех же загорцев. Дело в том, что ее нельзя послать просто так, по пустячному поводу. Ни у кого просто рука не поднимется. Черная стрела — знак истинной опасности, угрозы, которая, если ее не задавить сообща, погубит весь юг Заречья. И если Кремень Беспалый отправил ее, значит, Ломышанскому королевству пришлось взаправду туго.
Молчание повисло над трактом. Только трясли головами, фыркали кони. В глубине леса тревожно кричал удод, жалуясь на судьбу: «Худо-тут, худо-тут!»
Ходась с Велиной стояли на коленях над раненым, как у гроба на панихиде. Годимир застыл на одном колене у ног королевны, которая, глядя на черную стрелу, беззвучно шевелила губами, словно продолжая рассказ.
Рассыпчатой трелью обозначил свое присутствие дятел.
На солнце набежало небольшое, но плотное облачко. Тень предчувствием грядущей беды скользнула по лицам людей.
И тут Дямид рванул тряпку. С пронзительным треском лопнули нити основы и утка. Вздрогнула Аделия. И неожиданно для всех пошевелился и тихо застонал раненый.
— Живой! — радостно воскликнула Велина.
— Благодарение Господу, — выказал особую благочестивость рыжебородый купец.
— Живой? — Королевна, не глядя, сунула стрелу в руки Годимиру. Наклонилась над гонцом. Схватила его за плечо, рывком развернула.
— Ты что делаешь? — удивилась сыскарь. — Он же…
— Мне нужно знать! — проявляя воистину королевскую решительность отмахнулась Аделия. — И он скажет!
Она наклонилась. Низко, почти вплотную к перепачканному кровью лицу. Глаза в глаза. «И дыхание их смешалось», — наверняка сказал бы любой шпильман, когда бы сподобился присутствовать при этой сцене.
— Это кто? — послышался встревоженный голос Аделии.
— Сейчас разберемся, — сквозь зубы проговорил Годимир. Краем глаза он заметил, что Велина юркнула в кусты. Вряд ли сыскарь решила скрыться и пересидеть в лесу возможную стычку. Скорее всего, задумала зайти купцам за спину, чтобы пресечь отступление, ежели чего.
Ходась первым услышал стук копыт. Поднял голову, дернулся затравленным зайцем. Похоже, первым его побуждением было — скрыться с глаз долой. Благородные паны, на коне да при оружии, с простолюдинами особо церемониться не привыкли. Вначале голову снимут, а после разбираться начнут — что да как. Может, и выяснят, что невиновен, только без головы оно как бы и ни к чему уже.
Рыжий купчина даже толкнул локтем спутника — гляди, мол, кто припожаловал. Но потом вдруг расплылся в улыбке, сорвал с головы шапку-кучму. Дямид последовал его примеру. Медленнее и с видимой неохотой, но дерзить пану все же не захотел.
— Поздорову тебе, пан рыцарь! — радостно провозгласил Ходась. Даже как-то слишком радостно. Подозрительно. С чего бы такое веселье у человека, коего над трупом посреди дороги застукали? — Рад видеть, очень даже рад!
— Рад? — Годимир нахмурился, стараясь придать себе суровый вид. — Что-то не вижу я повода для радости.
Рыцарь сдержал коня, так сильно натянув повод, что игреневый слегка присел на задние ноги. Опустил ладонь на рукоять меча.
— Так не чаяли уж свидеться! — еще шире расплылся купец.
— Ты зубы не заговаривай! — Королевна взмахнула плетью, висевшей прежде на темляке. — Живо отвечать!
— Так спрашивайте, благородная панна. Разве ж мы когда…
— Молчать! Кто такие?
Ходась озадаченно переводил взгляд с Годимира на Аделию, а словинец не знал как быть. Если разрешить королевне командовать и дальше, то станет очевидным ее высокое положение в Ошмянах. Нужно ли им, чтоб поползли слухи прежде, чем откроются ворота королевского замка? Но и приказать ей замолчать и вести допрос сам, молодой человек тоже не мог. Во-первых, обидится. А во-вторых, совсем не по-рыцарски обрывать на полуслове прекрасную, пускай и назойливую панну.
— Я спрашиваю — кто такие?! — продолжала меж тем Аделия, потрясая кулаком с зажатой плеткой. — Мужичье сиволапое!
— Так, благородная панна… — протянул с непонимающим видом рыжебородый. — Мы… так… купцы. Знамо дело… Не кмети мы. Купеческого сословия… Так.
— Не «такай» мне тут! — возмутилась королевна. — Давно в кметях ходил, деревенщина? Кто такие? Что тут делаете? Это кто? — Она ткнула плетью в сторону неподвижного тела. — Откуда здесь?
— Так… благородная панна… мы тут… это… ехали…
— Что значит — ехали?!
— Ну… так… это… На телеге, знамо дело… — Ходась, похоже, начинал жалеть, что не удрал с самого начала, еще до разговора. Теперь он постреливал глазами по сторонам, прикидывая расстояние до кустов. Даже в жизни самых жадных и тороватых купцов такие мгновения случаются, когда товар лучше бросить к лешаковой бабушке, а спасать жизнь, ибо товар можно новый купить, а жизнь дается один раз.
Положение спасла Велина.
Пока Годимир разрывался между осторожностью и благородством, а Аделия с упоением возвращалась к роли хозяйки и повелительницы Ошмян, девушка-сыскарь успела по широкому полукругу обогнуть телегу и появилась за спинами купцов, неся посох на плечах, словно коромысло. Приблизилась неслышными шагами и застыла едва ли не касаясь Дямидового кептаря. Перекатилась с пятки на носок, внимательно разглядывая труп. И вдруг сказала:
— А ведь он живой!
Ходась с Дямидом при звуках ее голоса аж подпрыгнули.
Рыжий таки решил исполнить свой замысел и кинулся к лесу. Да не тут-то было! Конец тонкого посоха ловко ударил его под колено, опрокидывая навзничь. Годимир даже не успел выкрикнуть: «Стоять!», как собирался, а второй конец посоха ударом вскользь сбил с купца шапку.
— Ай, не бейте! — Ходась закрыл голову рукавом.
— Успокойся! — не терпящим возражений тоном приказала сыскарь. — Успокойся и говори толком — что за человек, как его нашли?
— Не бойся, — добавил от себя Годимир. — Если вы невиновны, кто ж вас накажет?
— Эх, пан рыцарь! Нынче время такое: виноват — накажут, не виноват — все едино накажут. Как… это… в Ерпене пан подкоморий говорил? Разобраться, чья вина, и наказать кого попало…
— Балагур, — верно расценила его слова Велина. — Держится молодцом.
— Плетей бы ему, — сердито бросила Аделия. — Тотчас забыл бы, как шутки шутятся!
— С доброй шуткой и помирать легче. Так, пан рыцарь? — Ходась хотел подняться, но опасливо глянул на Велину и вежливо осведомился: — Дозволит ли на ноги встать благородная панна?
Сыскарь, услышав такое обращение, не удержалась и прыснула. Потом махнула рукой:
— Вставай, говорун! А ты что молчишь, борода? — Она легонько ткнула посохом Дямида. — Или немой?
Купчина пожал плечами, а вместо него ответил Годимир:
— Он, вроде, и не немой, но говорить не любит. Два дня с ним рядом ехал, а ни одного слова не услышал. Ну, разве что «угу» или «ага»…
— Так ты их знаешь, пан Годимир? — возмутилась королевна. — Почему же сразу не сказал?
— Не успел, — искренне развел руками рыцарь.
Не успел Аделия открыть рот для очередного упрека, как вмешалась сыскарь:
— Будем ругаться или раненому помощь окажем?
Не раздумывая, Годимир спрыгнул с коня, придержал стремя Аделии, пока она спешивалась. При этом он с трудом подавил желание подхватить королевну на руки и закружить. И плевать, что где-то Сыдор дожидается весточки, которую, кстати, с уходом Озима, не с кем передать…
Велина уже наклонилась над лежащим человеком.
— Так я и хотел сразу сказать… — монотонно бубнил Ходась. — Едем… это… Бац! Конь! Еле идет, вот-вот свалится, сами ж видите, благородные панны и пан рыцарь. Совсем заездили коняку… Рази ж так можно? Рази ж это по-людски?
— Потом! После расскажешь! — прикрикнул на него Годимир, привязывая поводья коней к телеге.
— Так как это потом? Сами ж велели сейчас… Вот панна и велела…
— Да помолчи ты, во имя Господа! — не выдержал рыцарь. Ну, что за человек! Впору отобрать у Аделии плетку и отходить разговорчивого по спине… и пониже спины… Вот Дямид не в пример приятнее! Молчит, ни во что не лезет.
Тем временем Велина и королевна осматривали раненого.
Им оказался мужчина средних лет — около тридцати, туда-сюда года два-три, одетый в добротные сапоги, обшитый бляхами бригантин, кожаные штаны и холщовый, шнурованный на темени, подшлемник. Ни суркотты с цветами владельца, ни щита с гербом. Но шлем легкий, это словинец оценил сразу, по толщине подшлемника. Скорее шишак или бацинет без бармицы, чем рыцарское ведро.
— Вряд ли рыцарь, — проговорил молодой человек.
— Думаешь? — склонила голову к плечу Велина, а поразмыслив, кивнула. — Не рыцарь. Стражник или дружинник. Чей только?
Они с надеждой глянули на Аделию. Кому, как не местной королевне, знать тутошних панов и их ближних слуг?
Заречанка внимательно осмотрела черноусое лицо с начавшей отрастать бородой — дней пять щек не брил. На правой скуле у незнакомца красовалась внушительная ссадина, которая, несомненно, раскрасится ярким кровоподтеком. Но это, скорее всего, свежая рана — падая с коня заработал. А вот длинный порез над бровью начал уже подсыхать, хотя сочившаяся из него кровь перемазала половину лица. А откуда же следы на вальтрапе?
— У него должна быть серьезная рана, — убежденно проговорил Годимир. — Седло в крови…
— Верно, — согласилась сыскарь. Сунула руку человеку под спину. Хмыкнула, вытащила окровавленную ладонь. — Похоже, печень зацепило. Видишь, какая кровь черная…
— Не знаю его… — развела руками Аделия.
— И уже, видно, не узнаем, — разочарованно произнес рыцарь. — Печень — это не шуточки. Помрет.
— Помрет. Как есть помрет, — влез Ходась.
— Тебя не спросили! — зло бросила Аделия. Поднялась. Подошла к коню. И вдруг воскликнула почти радостно: — Вот! Поняла! Это короля Кременя, дядьки моего человек!
Услышав слово «дядька», купцы застыли с выпученными глазами. А Годимир, сообразив, что таиться дальше нет необходимости, пояснил:
— Да, это ее высочество, королевна Аделия. Но трепаться об этом на каждом перекрестке я не советую. Проболтаетесь, убью.
— А если у пана рыцаря рука дрогнет, — просто, но убедительно сказала Велина, — я разыщу. И языки на ось тележную намотаю. Чтоб неповадно. Поняли, купцы? — Крутанула над головой посох так, что он на краткий миг превратился в мерцающий серый диск. Причем сделала это одними пальцами, не задействовав руку.
— У короля Кременя герб — Молния. Рисунок на знамени — лазоревая загогулина на золотом поле. А на вальтрапе все нитки выцвели. Еле разобрала.
— Угу, угу, — покивала Велина. — Стражник или из дворни?
— Откуда ж мне знать?
— Может, вообще, лихой человек у дружинника из Ломышей коня увел? — предположил Годимир.
— Он… того… шел и спотыкался… Конь, то есть… — опять вмешался Ходась. — А мужик на спине сидел. Вернее, лежал у коня на шее. Руками обнял. Вот так! — купец скрутил мощные лапищи «кренделем». — Я только… это… под уздцы коня схватил, а он возьми… Человек, то есть… А он возьми да и свались! Мы только хотели поглядеть — может, помочь чем… А тут ты, пан рыцарь, с ее высоче… Нет-нет-нет, — замахал ладонями рыжий заметив зверскую гримасу Годмира. — Не высочество… Какое такое высочество? Не видели никого. Проезжала одна прекрасная панна, лицом и нравом…
— Довольно! — грубовато — ведь он все-таки ее восхвалял, а не из соседней державы королевну — одернула купчину Аделия. — Если еще дышит, может, перевязать его?
— Попробуем, — отозвалась сыскарь. — Только с дыркой в печенке все едино — не жилец.
— Ну, хоть пару слов сказать успеет… — нерешительно протянул рыцарь.
— Верно! Давай, помоги мне перевернуть его!
— Дозвольте, панночка, я вам пособлю, — протянул широкие ладони Ходась.
— Какая я тебе панночка?! — возмутилась сыскарь. — А впрочем… Помогай. У тебя, пан рыцарь, корпия есть?
— Эх! — сокрушенно тряхнул чубом рыцарь. — Если б у меня хоть что-то осталось от того, с чем в Островец…
— Так, может, надергаешь с чего-нибудь? Или панна Аделия… — Велина скептически скривилась. — Нет, пожалуй, лучше ты.
— Я, — утробным басом вдруг произнес Дямид.
От неожиданности Годимир шарахнулся в сторону, хватаясь за меч. Велина далеко шагнула в сторону левой ногой и присела странной раскорякой, воздев посох над головой.
— Я, — повторил купец и стукнул себя кулаком в грудь для вящей убедительности.
— Во дает! — восхитился Ходась. — Уж пять годков вместе торгуем, а чтоб вот так вот добровольно слово сказал…
Качая головой — не поймешь, то ли одобрительно, то ли как раз наоборот, — рыжебородый приподнял раненого и перевернул его на живот. Дямид пожал плечами и пошел к повозке. Должно быть, за полотном для перевязки и тряпкой для корпии.
Колотая рана — сразу определил Годимир, едва взглянул на пропитанный кровью бригантин. Натекло столько, что промок и кожаный доспех, и толстая шерстяная рубаха, надетая с исподу, и штаны. Черная кровь хлюпала под пальцами, подтекала из узкого разреза.
Копье? Дротик? Стрела?
Если стрела, то, скорее всего, древко обломано, а наконечник остался в ране и извлечь его нечего и надеяться. Хуже не придумаешь. Когда-то так умер Славощ по кличке Бычок — неплохой, наверное, парень, но злейший враг Годимира-подростка. Но та стрела была от кочевников, а басурманы известны особой жестокостью и наконечники подпиливают таким образом, чтобы, воткнувшись в плоть, они разваливались на острые, зазубренные осколки. Вот те раны лечить нечего пытаться. В Заречье, как, собственно, и в Хоробровском королевстве, такое способен удумать только самый извращенный человеконенавистник или больной с помутившимся разумом. Значит, надо смотреть — если бронебойная, вытащим… А на срезень и не похоже — прореха чересчур мала.
— Пан рыцарь! А это что такое? — Ходась протягивал драконоборцу короткую, толстую — древко в два пальца — стрелу, от острия до оперения выкрашенную черным.
— Ты где взял?
Рыцарь бережно принял предмет, о назначении которого не пытался даже строить домыслы. Для стрельбы она слишком короткая. Локоть. Это нужно или маленьким, как бы не детским луком пользоваться, либо не до конца тетиву натягивать. И в том и в другом случае непонятно, как она полетит — оперение сделано вычурно, но неумело. И как воткнется в жертву тоже не ясно — наконечник тупой, как младший помощник кожемяки.
— Что за ерунда? — Годимир закусил ус.
— Дай глянуть… — Велина прижалась плечом к его локтю. — Интересно…
— Что тебе интересно?
— Да понимаешь… — начала пояснять сыскарь, но не успела.
— Черная стрела?!! — дрожащим голосом проговорила Аделия.
— Не понял… — растерялся Годимир.
— Я так и думала, — кивнула Велина.
— Та самая? — охнул Ходась.
Королевна молча сняла с ладоней рыцаря стрелу. Подняла повыше, словно ей не хватало света, чтобы рассмотреть. При этом держала девушка стрелу на вытянутых руках, словно ядовитую змею или вещи заразного больного, сохраняя на лице встревоженное выражение.
— Что это? Поясни, панна Аделия, — не выдержал молчанки Годимир.
— Я могла бы… — снова попыталась разъяснить сыскарь, но королевна, словно в тумане, заговорила:
— Черная стрела — это древний символ, который короли Заречья отправляют соседям в случае опасности. Она хранится и у нас, и в Островце, и в Ломышах, и в Убереже, и в Остке… Отголосок давних времен, когда загорцы тревожили рубежи наших королевств гораздо чаще и были не в пример злее. Да и горные великаны тогда встречались едва ли не на каждом шагу. Голодные, свирепые, непобедимые в рукопашной… Тогда село помогало селу, город городу, а король королю. Это сейчас они норовят сцепиться, словно бродячие псы над костью. А тогда… Отголосок тех времен сохранился в этой вот стреле. Насколько я знаю, уже лет семьдесят она не доставалась из сундука. Тогда король из Остки просил подмоги против все тех же загорцев. Дело в том, что ее нельзя послать просто так, по пустячному поводу. Ни у кого просто рука не поднимется. Черная стрела — знак истинной опасности, угрозы, которая, если ее не задавить сообща, погубит весь юг Заречья. И если Кремень Беспалый отправил ее, значит, Ломышанскому королевству пришлось взаправду туго.
Молчание повисло над трактом. Только трясли головами, фыркали кони. В глубине леса тревожно кричал удод, жалуясь на судьбу: «Худо-тут, худо-тут!»
Ходась с Велиной стояли на коленях над раненым, как у гроба на панихиде. Годимир застыл на одном колене у ног королевны, которая, глядя на черную стрелу, беззвучно шевелила губами, словно продолжая рассказ.
Рассыпчатой трелью обозначил свое присутствие дятел.
На солнце набежало небольшое, но плотное облачко. Тень предчувствием грядущей беды скользнула по лицам людей.
И тут Дямид рванул тряпку. С пронзительным треском лопнули нити основы и утка. Вздрогнула Аделия. И неожиданно для всех пошевелился и тихо застонал раненый.
— Живой! — радостно воскликнула Велина.
— Благодарение Господу, — выказал особую благочестивость рыжебородый купец.
— Живой? — Королевна, не глядя, сунула стрелу в руки Годимиру. Наклонилась над гонцом. Схватила его за плечо, рывком развернула.
— Ты что делаешь? — удивилась сыскарь. — Он же…
— Мне нужно знать! — проявляя воистину королевскую решительность отмахнулась Аделия. — И он скажет!
Она наклонилась. Низко, почти вплотную к перепачканному кровью лицу. Глаза в глаза. «И дыхание их смешалось», — наверняка сказал бы любой шпильман, когда бы сподобился присутствовать при этой сцене.