Русанов Владислав. Заложник удачи

   — Если нечего сказать, я пойду. Устал. — Годимир заложил кулаки за спину, огляделся по сторонам — Вышата стоял в трех шагах, понурившись, как побитый пес. Двое оруженосцев, толкаясь плечами и мешая друг другу, крутились вокруг маленького костра. Вроде бы никакого подвоха.
   Рыцарь подставил давно не бритую щеку солнечным лучам.
   Иржи молчал.
   Годимир тоже молчал.
   На опушке леса закуковала кукушка.
   «Кому она годы отсчитывает, — подумал словинец. — Мне или королевичу рыжему?»
   На пятом «ку-ку» глупая птица замолкла и, шумно ударяя крыльями, взлетела над грабняком.
   «Пять лет? Пускай будет для Иржи. Отчего ж я рыжих так не люблю?»
   — Кто спалил обоз? — неожиданно проговорил королевич.
   — Откуда ж мне знать?
   — Это дракон?
   — Не знаю. — Годимир вздохнул. — Хотелось бы верить, но…
   — Пан Божидар сказал, ты дракона зарубил.
   — Что? — Рыцарь вздрогнул. Слова поморича застали его врасплох. — Какой пан Божидар?
   — А что, тут много Божидаров? — одними губами усмехнулся Иржи. — Каштелян ошмянский, вот какой.
   — Где ты его видел, пан Иржи?
   Тень пробежала по лицу королевича.
   — Что, за певуна своего беспокоишься?
   — А если и так?
   — Не беспокойся… Пан Божидар его из рук не выпустит.
   — Это все, что ты сказать хотел? — скрипнул зубами Годимир.
   — Нет. Не все. Я тебя еще достану, пан Годимир. Обещаю.
   Словинец пожал плечами:
   — Когда будет угодно. Я от поединков не бегаю.
   — Хочется верить.
   — А когда ты меня вызвать решишься, тоже парочку друзей прихватишь, как сегодня? — не удержался Годимир.
   Королевич зарделся, как панянка на выданье:
   — Нет, — твердо ответил он. — Будем один на один биться. — И тише добавил: — Что за леший меня сегодня попутал…
   Рыцарь поковырял носком сапога дерн. Сказал примирительно:
   — Я не в обиде. Ты показал себя честным рыцарем, пан Иржи.
   — Ты тоже, пан Годимир, — не остался в долгу поморич.
   — Если спрошу, ответишь? — воспользовался мгновением словинец.
   — Отвечу. — Иржи кивнул. Снова скривился от боли.
   — Ты точно знаешь, что Олешек — подсыл?
   — Олешек — это шпильман, что ли?
   — Ну да.
   — Точно знаю.
   — И доказать сможешь?
   — Доказать смогу, если свидетелей из Пищеца доставлю.
   — А без свидетелей выходит — твое слово против его слова?
   — Выходит, — согласился Иржи и спохватился. — Ты говори-говори, да не заговаривайся! В моих жилах королевская кровь течет, а он кто?
   — Ну, не знаю… Не кметь, так уж точно. — И неизвестно для чего добавил: — Он из Мариенберга…
   — То-то и оно! — Иржи даже кулаком взмахнул несмотря на слабость. — Из Орденских земель разве что хорошее может выползти? Змеи ядовитые только…
   — Да? — удивился Годимир. — Что ж ты так северян не любишь?
   — А ты басурман сильно любишь?
   — Ну… Это ж другое дело. Они в набеги через Усожу ходят то и дело. Все рыцари хоробровские за честь почитают с ними сразиться!
   — Вот так и у нас, пан Годимир. Точно так же. Только не через Усожу вражье семя лезет, а через горы. Про Пологие горы слыхал?
   — Ну, слыхал… Отчего же не слыхать?
   — Так вот молиться нам на них надо. Если бы не горы, давно бы уже захватили рыцари ордена Длани Господней наши земли.
   — Вот он как, — покачал головой Годимир. — Везде свои враги находятся. У нас — басурманы. У вас, в Поморье, рыцари-монахи. Здесь — загорцы хуже пугала.
   — Именно, — согласился королевич. Как-то так вышло само собой, что говорили они уже не как недавние — и будущие — враги, а как приятели. — А в Пищеце на Олешека твоего указали, что дескать у воеводы Подебрада письма принимал. А Подебрад — вражина всем известный. Денег куры не клюют, а совести никакой. Он едва ли не в открытую в любви к великому магистру расписывается.
   — Ну и что?
   — Что «и что»?
   — Доказали что-нибудь?
   — Да где там! — разочарованно вздохнул Иржи. — Музыкант удрал. Скользкий он, как угорь… Ничего, от пана Божидара не вывернется.
   — Погоди про Божидара. Вы б Подебрада этого самого в застенок, да допросили бы, как положено!
   — Ага! Сейчас! Его возьмешь!
   — Ты ж королевич!
   — Королевич. — Иржи отвел глаза. — Только королевство мое… — Он не договорил, вернулся к воеводе-предателю. — А у Подебрада знаешь, сколько серебра в мошне? И дружина не чета нашей. Батюшка с ним связываться наотрез отказался. Сказал, осерчает — от Пищеца камня на камне не оставит. — Тут Иржи понял, что наболтал лишнего, захлопнул рот, аж зубы клацнули.
   — Так. А здесь ты чего испугался? Орден Длани Господней далеко…
   — Во-первых, я не испугался! — Королевич попытался подбочениться, но понял, что сидя принять горделивую позу не сможет, и успокоился. — А во-вторых, по Ошмянам слухи ходят — загорцев в лесах видели. Я и подумал — одно к другому вяжется.
   — По мне, так нисколечко не вяжется, — задумчиво проговорил Годимир.
   — Скажешь тоже! Думаешь, почему Божидар за певуна уцепился, как утопленник за соломинку?
   — Ну…
   — Вот те и «ну», пан Годимир! Божидар только кажется толстым да ленивым. А ему палец в рот не клади — по локоть отхватит!
   — А по-моему, он об одном думает — как бы драконьи сокровища к рукам прибрать.
   — Может быть, — подумав, согласился Иржи. — Не без того. Он своего не упустит, но и державу блюдет. Король-то Доброжир только с виду такой хороший…
   Годимир поглядел на поморича едва ли не с жалостью. Что морозит, что несет? Или у него не было возможности убедиться, что король ошмянский дела честь по чести разбирает? По правде и по совести. Так в старину короли суды вершили, а про то теперь легенды да былины сложены. А если охота рыжему напраслину возводить на государя Доброжира, это его дело. Совсем у себя в Поморье совесть потеряли. Недаром говорят — поморич тебя купит и продаст, а потом выкупит и перепродаст вдвое дороже. До сегодняшнего дня Годимир думал, что речь в этой пословице идет о мещанах да купцах, а выходит, и королевичи в Поморье хитростью изначальной не обделены.
   — Что зыркаешь? — не замедлил с ответом королевич. — Думаешь, кто меня надоумил, где тебя искать?
   — Кто? — опешил Годимир.
   — Дед Пихто!
   — Ты не крути, говори толком, пан Иржи!
   — Толком? Скажу. Каштелян ошмянский.
   — Да ну?
   — Именно. Пан Божидар собственной персоной.
   — Не может быть! — Годимиру больше всего хотелось схватиться за голову и взвыть.
   — А есть мне резон тебе врать?
   — Ну…
   — Ты подумай, подумай… Или хоробровцы все разумом туги?
   Словинец непроизвольно сжал рукоять меча. Его движение не укрылось от королевича.
   — Ага! Разозлился? Злись. И думать учись. Мне надо, чтоб ты выжил. До тех пор, пока я не подлечусь. Никому не разрешу тебя к пращурам отправить.
   — Ишь ты… — хмыкнул Годимир.
   — А ты как думал? Божидара со стражниками мы вчера встретили. Село там еще… Название такое смешное… Вот леший! Запамятовал!
   — Гнилушки?
   — Именно! Думаешь, где я музыканта увидел? Пан Божидар его с собой вез. И девка при нем крутилась…
   — При ком?
   — Да при музыканте. Не при Божидаре же? Да! Он мне сказал, ты ее с королевной пропавшей спутал?
   — Ну, спутал… — буркнул Годимир. Хочешь не хочешь, а ошибки признавать надо. Тем более такие, про которые уже половине Заречья известно.
   — Как ты мог! — искренне возмутился пан Иржи. — Аделия, она… Словами не описать… А тут… Спору нет, девка хорошенькая…
   — Да что в ней хорошенького? — зло бросил рыцарь. — Конопа… — Он осекся, сообразив, что рыжий королевич сам отмечен веснушками не меньше Велины.
   — Это ты брось, пан Годимир, — уверенно произнес поморич. — Хорошенькая. Прекрасной панной я ее, конечно, не объявил бы, но… — Иржи многозначительно ухмыльнулся, и словинцу захотелось пнуть его сапогом, чтоб губы лопнули и захрустели костяным крошевом зубы.
   — Что-то ты лицом побелел, пан Годимир? — ядовито осведомился королевич. — С чего бы это? Ты, должно быть, расстроишься, когда узнаешь, как она вокруг певуна крутилась?
   — И не подумаю. — Рыцарь сцепил зубы, выдавливая жалкое подобие улыбки. — Мне без разницы. Ладно, пан Иржи, пора мне…
   — Погоди-погоди! Я ж не рассказал еще, как Божидар на тебя указал.
   — Ну, указал и указал… Ты сказал, я услышал.
   — Э-э, нет. Не просто указал. Когда у нас разговор зашел про дракона, про ее высочество… Это пока девка та, с косой, музыканта кашей с ложки кормила…
   — Про Божидара, про Божидара… — прервал его Годимир.
   — Хорошо. Как скажешь. Пан каштелян сказал, что ты дохлому дракону голову срубил. Думал, значит, малым потом рыцарские шпоры заслужить.
   — Малым потом? А он там был? Он видел, что возле той пещеры творилось? Когда людоеды горные… — Рыцарь не договорил, махнул рукой. — Что с вами говорить! Какие сами, так и людей меряют. Одним аршином.
   — Сами мы не такие, — язвительно процедил Иржи. — Мы рыцарского звания обманом не присваивали. А еще сказал Божидар, что если б ты нашел драконьи сокровища, он тебе самолично мечом по плечу хлопнул бы. Да только надежды на неудачника никакой.
   — Он так сказал?
   — Сказал. А музыкант твой дорогой еще ляпнул что-то навроде — рыцарь-несчастье… А девка кивала и улыбалась.
   — Все. Недосуг мне с тобой, пан Иржи, байки травить. До встречи. Выздоравливай. — Годимир повернулся и пошел прочь, сжав кулаки и стиснув зубы, чтобы не заорать от обиды и ярости.
   — А после Божидар стрелочку крутил серебряную, — долетел сзади насмешливый голос королевича. — Она-то в твою сторону и указала…
   Тогда молодой человек не обратил внимания на слова паныча из Поморья, но теперь, сидя в седле неспешно рысящего жеребца, задумался: что за стрелка, как она могла указать на него? Вообще-то подобные вещи уже попахивали чародейством, а чародейства ни одна из господствующих над душами людей церковных конфессий не одобряла. Ни духовно-рыцарский орден Длани Господней, ни церковь Хоробровского патриархата, которой принадлежало большинство действующих монастырей и храмов в Грозовском, Лютовском, Хоробровском королевствах и в Заречье, ни слегка еретическая конфессия Поморья (вот, собственно, из-за чего и пытались наложить лапу на южных соседей орденские комтуры ^[20]). А многие секты, откалывающиеся от распространенных богослужений, так прямо объявляли колдовство смертельным грехом, более страшным, нежели предательство сюзерена, убийство и прелюбодеяние. Хуже чародейства он считали лишь «сотворение кумира», подразумевая под ним поклонение изображениям Господа, вырезанным на липовых досках по освященной временем традиции. Дальше всего в борьбе с чернокнижием и «кумиротворчеством» зашли все те же иконоборцы, с которыми Годимир некогда бок о бок путешествовал в Ошмяны.
   Колдовство — зло. Помыслить, что уважаемый пан, каштелян королевского замка опустится насколько, что замарает душу волшбой, рыцарь просто не мог. А потому выбросил из головы даже сами мысли об этом. Пускай ложь и клевета остается на совести рыжеволосого поморича. Ничего, он еще свое получит. Пускай только попадется на пути — шишкой на лбу не отделается.
   Ну, а сейчас есть дела поважнее.
   Хоть бы разыскать Яроша и попробовать примириться…
   Это будет трудно — лесной молодец норовом крут и резок, как необъезженный жеребчик-трехлеток. Но должен же он понять, что не со зла его Годимир оскорбил, а… Вернее, со зла, но не на него. После боя, в горячке, еще и не такого наговорить можно. Это любой рыцарь, сходивший хоть раз на войну, подтвердить может.
   Дураком Ярош не выглядит. Должен понять. Все равно им друг дружки держаться надо. Вместе и Сыдора из Гражды разыщут, и неизвестных грабителей, нападающих на обозы переселенцев, и, поможет Господь, дракона с королевной Аделией вместе. Еще бы Олешека освободить да Велину…
   Впрочем, кажется, им и без него хорошо. Ну и пусть. Не очень-то и хотелось. Девка бродяжка, ни кожи, ни рожи. Всей красоты, что коса ниже задницы. Еще и лошадей ворует у честных людей. Пускай катится куда подальше. Вместе с Олешеком, для которого, как выясняется, дружба — пустой звук.
   А вот и Гнилушки!
   Годимир прекрасно помнил порубку, поддерживающую опушку леса на расстоянии стрелища от крепкого тына. Три десятка домов, собравшихся в кружок, как девки-кметки, водящие хоровод осенним вечером, после уборки последнего снопа. Ничего не изменилось с того дня, когда они перепили с бортником Дорофеем. А сколько же прошло? Не больше седмицы, а кажется, будто десяток лет.
   Вот и хата бортника. Стоит на отшибе, крыша из дранки давно и настойчиво требует починки, подворье захламленное, сарай перекошен. Где-то должно быть и перевернутое корыто — зимой размокающее, а летом пересыхающее, а потому покрытое глубокими — палец пролазит — трещинами.
   Рыцарь въехал между двумя огороженными дворами — жердь, перекрывающую ночью дорогу, еще не приладили, и она валялась в густой траве. Заливисто разбрехались собаки. У той, что справа, голос погуще, а левая — писклявка писклявкой. Как такую можно держать во дворе?
   Кажется, через плетень выглянул бородатый мужик. Точно сказать трудно, поскольку солнце побагровело и спряталось за леском, оставив на виду лишь самую верхушку. Начинались сумерки — быстрые по-летнему. Длинные тени потянулись от стены к стене, от овина к овину.
   Рыцарь проехал к сельской площади с колодцем посредине — обычное место кметок, вечерком перемывающих косточки соседкам.
   Пыль у колодезного журавля была истоптана, но люди уже разошлись. Никто не спешил с ведрами. Ни с пустыми, ни с полными.
   «Может, оно и к лучшему?» — подумал Годимир.
   Он спешился у знакомого черного плетня — зиявшего прорехами и покосившегося.
   — Дорофей!
   Собак бортник не держал. Говорил, мол, не выживают они у него.
   — Дорофей!!!
   Тишина.
   Неужели ушел в лес борти проверять?
   Тогда плохо дело. Наверняка и Ярош потыкался-помыкался, да и убрался восвояси. Теперь ищи ветра в поле.
   Годимир расслабил подпруги седла — пусть жеребец отдохнет с дороги. Подвел игреневого к сараю, у которого торчали несколько кольев, образуя подобие коновязи. Отстегнул грызло уздечки, бросил перед конем охапку соломы. Еда не ахти какая, но на безрыбье и рак — рыба.
   Дорофей не будет протестовать, если в его лачуге переночует странствующий рыцарь.
   — Дорофей! — На всякий случай Годимир постучал в болтавшуюся на веревочных петлях дверь. Заглянул в дом.
   В лицо дохнул смрад жилища, не убиравшегося не то что давно, а попросту никогда. Гнилье, застарелый пот, копоть, подгорелая каша, причем полугодичной давности, скорее всего. Нет, спать он здесь не будет даже за сокровища дракона. Вот посмотрит сейчас, не валяется ли бортник пьяным где-нибудь под ворохом старых шкур, и скорее на воздух, дышать.
   — Дорофей…
   Смутная тень шевельнулась в глубине дома. Попробуй различи хоть что-нибудь, когда атака серых сумерек разбивается об оборону закопченного бычьего пузыря, словно стремительный разлет конницы кочевников-степняков о ровный строй рыцарей-словинцев.
   — Эй, Дорофей, ты, что ли…
   Дверь со стуком захлопнулась за спиной рыцаря, погрузив внутреннее убранство бортничьего жилища в кромешный мрак. Как в желудке горного великана.
   Тишина.
   А это что? Шорох справа. Теперь за спиной…
   Щеки Годимира коснулся легкий ветерок, вызванный движением крупного тела, а после сильные руки обхватили его вокруг туловища, прижимая локти к бокам. Рыцарь лягнул нападавшего ногой, попытался ударить головой назад. Кажется, попал…
   Но тут ему на голову набросили пыльный, воняющий прелью мешок, ударили под вздох…
   Пояс стал значительно легче — это забрали меч.
   Словинец попытался закричать, позвать на помощь, дернулся опять, опрокидывая удерживающего его человека на пол. Сверху навалились еще двое, судя по весу и тумакам. Один из них умело скрутил запястья Годимира веревкой, а второй улегся животом рыцарю на лицо.
   Попробуй тут посопротивляйся…
   Годимир обмяк, сосредоточившись на том, чтобы не задохнуться.
   Добровольную сдачу оценили. Наверное. По крайней мере, бить его перестали, а потащили, не снимая мешка с головы, прочь.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

   Хриплый голос прокряхтел:
   — Ишь, тяжелый какой, ровно каменный…
   — Молчи уж, слабосильный, — ответил второй, басовитый и густой, как патока. — Сам вызвался.
   — Дык, кто ж знал-то, Пегаш…
   — А никто не знает. Зато все молчат. Один ты.
   — Дык, Пегаш…
   — Заткнись, сказал. А то обижу ненароком.
   Хриплый замолчал.
   Зато встрял другой, странно пришепетывающий, словно полный рот каши набил, а проглотить забыл:
   — Ты, знамо дело, Пегаш, мужик суровый, но дай мне его вдарить как следоват…
   — Дам. Потом. Может быть.
   — Не… Как так — «может быть»? Как он меня башкой засветил-то? Знамо дело! В очах засверкало, аж Дыбще увидал…
   «Вот чего он шепелявит, — подумал Годимир. — Это я его головой по зубам стукнул. Правильно. Мало еще. Эх, жаль, не успел меч вытащить…»
   — Дыбще… — басил Пегаш. — Тоже мне, сказанул… Откель тебе знать про Дыбще-то?
   — Во-во! — подхватил хрипатый. — Ишь, знаток выискался. Говорил тут один…
   Тут Годимир больно стукнулся левым плечом о землю. А после и правым. Видно, тащившие его под мышки люди почти одновременно разжали пальцы. Словно для смеха, державший за ноги сапог из ладоней не выпустил.
   «Ну, и зрелище, должно быть, со стороны!»
   Послышался звук удара. Не злого и сильного, каким выбивают зубы и ломают кости, а обидного и унизительного — вроде пощечины или подзатыльника. Вся сила в звук ушла, зато как ляснет, так ляснет!
   — Чего он, Пегаш! — заныл хриплый.
   — Да я тебя! — это шепелявый.
   — Так, мужики, я не понял… — Ноги Годимира плюхнулись во что-то мягкое и скользкое. Хоть бы не в навоз…
   Боевые выкрики драчунов сменились болезненным ойканьем. Скорее всего, Пегашу не впервой успокаивать своих приятелей. Управился в мгновение ока. Сказал сурово: — Еще раз, мужики. Еще раз и пеняйте на себя. Обижу, мало не покажется.
   Жалобное поскуливание хриплого и шепелявого, должно быть, означало согласие. Во всяком случае, Годимир почувствовал, что его вновь поднимают и тащат. Опять неизвестно куда.
   На этот раз «несуны» молча сопели да вцепившийся в левое плечо хрипатый покряхтывал натужно. Наверное, в самом деле, устал.
   «Сколько же они меня волочь будут? А главное, куда? Кто они? Откуда взялись в избе Дорофея? Зачем я им? Слишком много вопросов, ответ на которые в одиночку, без помощи похитителей подобрать не удастся, хоть плач, хоть кричи… — словинец пробовал заставить себя рассуждать трезво, но получалось с большим трудом. Вернее, не получалось вовсе. — Что за унизительное положение для странствующего рыцаря — волокут, словно барана на бойню? Попытаться вырваться? Бесполезно. Со связанными руками против троих не попрешь. Нужно выжидать, приноравливаться к обстоятельствам, хитрить по возможности. Главное, чтобы мешок с головы сняли, а там поглядим».
   — Все! Хорош, мужики! Кидай его туточки… — скомандовал Пегаш.
   Помощники с радостью выполнили его приказ. Даже с излишней прытью. Могли бы и помягче опустить. Снова заныло ребро, поврежденное еще в Ошмянах. Вспыхнул острой болью локоть, столкнувшийся с некстати подвернувшимся камнем.
   «Ну, сейчас от мешка освободят…»
   Как бы не так. Кто бы ни пленил рыцаря, а возвращать ему зрение здесь не собирались. До поры до времени, по крайней мере.
   Вместо этого заговорил новый человек, еще не слышанный Годимиром нынче. Судя по дребезжащему голосу, он разменял, самое малое, семь десятков лет.
   — Вон… это… вишь, морда разбойная… кого тебе приволокли…
   Ответа не последовало.
   — Эй, борода… это… будешь говорить?
   — Да пошел ты! — смачно ответил знакомый голос. Ярош? Точно он.
   — Я-то пойду… это… куда захочу, хе-хе, — засмеялся старик. — А вот ты… это… вряд ли.
   — Давай ужо побыстрее, Сбылют… — прогудел Пегаш. В его голосе слышалась неуверенность. — Давай ужо… А то, не ровен час…
   — Поговори мне!! — взвизгнул старик. А после тише добавил: — Это… ладно ужо… сымай ужо… Эх, молодежь без терпения… Юшка, сымай ужо…
   Годимира усадили, грубо придерживая за плечо. Мешок сдернули.
   Рыцарь открыл глаза и отчаянно заморгал — скопившийся на ресницах мусор попал в глаза. Попытался вытереться о плечо, но чья-то пятерня вцепилась в волосы на затылке, запрокинула голову.
   — Гляди… это… борода… Твой дружок?
   Глаза рыцаря застилали слезы… Нет, не от обиды или боли, а просто сор щекотал веки. Но сквозь дымку он различил колодезный сруб с журавлем, костерок и десяток кметей — кто стоял, кто уселся прямо в пыль. Вот этот здоровенный, с седыми мазками в вороной бороде — наверняка Пегаш. Сутулый худосочный старичок в домотканой рубахе до колен — Сбылют. Если он не староста Гнилушек, то он, Годимир, благодушный молочник. Рядом кметь средних лет с распухшими губами — вот почему он шепелявил. А хрипатый? Да уж, попробуй угадать, пока не заговорил…
   А у колодца, слегка склонившись набок, сидел связанный по рукам и ногам Ярош Бирюк. Видно, что без борьбы разбойник не сдался — левый глаз набряк, бровь над ним рассечена и сочится кровью, не успевшей схватиться корочкой. На правой скуле — широкая ссадина, словно по щебенке провезли лицом.
   — Ты… это… говорить будешь? — притопнул ногой Сбылют.
   — Еще чего! — Бирюк скривился, сплюнул в пыль.
   — Твой же дружок… это… из панычей. Рыцарь поди?
   — Рыцарь… — процедил сквозь сжатые зубы Ярош. — Крендель с маком, а не рыцарь.
   Годимир задохнулся от возмущения. Он-то спешил, чтобы помириться, а лесной молодец вон как о нем отзывается!
   — Ты… это… брось придуриваться, хе-хе. Дорофей нам по пьяни все выболтал. И про дракона, и про сокровища, и про королевну…
   — Да слышал уже, — лениво откликнулся разбойник. — Уморили, елкина ковырялка. Что б новое придумали, а?
   — Нет, я его! — вскинулся шепелявый. Подскочил к Ярошу, замахнулся ногой, обутой в растоптанный поршень.
   — Охолонь! — пискляво воскликнул Сбылют, а Пегаш протянул широченную лапищу, схватил ослушника за ворот сермяги, рванул.
   — Махал тут ногой один… — послышался хриплый голос из-за спины рыцаря. Ага! Вот, значит, кого Юшкой кличут.
   — Чего вам надо, поселяне? — как можно более строго, но без надменности, спросил Годимир.
   — Хе-хе… — Староста переступил с ноги на ногу, зябко, несмотря на теплую ночь, повел плечами. — Мы… это… хотим знать, где есть… это… пещера драконья…
   — Зачем? — непритворно удивился словинец.
   — Дык золото! — выкрикнул хрипатый, за что получил по затылку от Пегаша.
   — О-хо-хонюшки… — протянул Сбылют, укоризненно покачав головой. — Молодежь, молодежь… Никакого… это… терпения…
   — Нет золота, — твердо проговорил Годимир.
   — И пещеры, может, нетути? — хитро прищурился старик.
   — Пещера есть. А золота нету. А вам, поселяне, за самоуправство так влетит от пана Божидара…
   Мужики захохотали. Все, кроме старосты. Пегаш даже слезы утирать принялся.
   Ярош снова плюнул и отвернулся.
   — Вы это что?! — закипая, вскричал рыцарь.
   — Эх, паныч, паныч, — едва ли не ласково произнес Сбылют. — Нам же пан Божидар… это… на тебя и указал.
   — Как?!
   — Ну… это… не сам, поди. Жамок сказывал…
   Жамок? Годимир напряг память. Ах, да! Особо и напрягать не пришлось. Один из стражников Божидара, что был у пещеры.
   — Все едино связывать меня не имеете права! Не по чину кметям на рыцаря руку поднимать!
   Кулак Юшки вяло ткнулся ему в затылок. Годимир прикусил язык, замолк, но попытался вскочить. Ладони того же хрипатого мужика уперлись ему в плечи, вернули обратно.
   — Сиди! Резвый…
   — Ярош! — воскликнул словинец. — Что тут творится?
   Разбойник гордо отвернулся. Промолчал, всем видом показывая, что не из тех, кто так быстро обиды прощает. Ну и леший с тобой!
   — Ты… это… сиди ужо… — вместо Яроша заговорил Сбылют. — Не трепыхайся. Никакой ты… это… не рыцарь. Так… видимость одна. Вона, Пегаш завтра на утречко… это… меч твой нацепит, так его… это… тоже рыцарем величать и в ножки кланяться?
   — Да как ты смеешь!
   — Тю! А кто мне воспретит-то?
   — Я пан в двенадцатом поколении!
   — Пан… — насмешливо протянул старик. — Паны чем кметей… это… завсегда пугают? А тем, что завсегда… это… друг за дружку. Меч нацепил, на коня… это… вскочил и давай мужичье топтать-сечь… А коли кмети его на вилы, так… это… прочие паны понаедут, деревню спалят… Так или нет?
   — Ну так, — вынужденно согласился Годимир, не понимая, к чему дед клонит.
   — Ото ж… А ты… это… паныч ты али не паныч, а так, погулять вышел… сам по себе. Уяснил?
   — Нет! — Рыцарь попытался вырваться, крутнулся на месте, подсекая Юшку ногой. Кметь упал, но плеча Годимира не выпустил. Словинец трепыхнулся выброшенной на берег щукой, угодил локтем (жаль, что прикрученным к туловищу) мужику в живот, придавил его к земле, дернулся еще раз и, нависая над бородатым лицом с выпученными от неожиданности глазами, ударил его лбом в нос. Еще! И еще раз!
   — Ишь охальник! — задребезжал Сбылют. — А ну, мужики!..
   Тяжелый опорок врезался рыцарю в бок — прямо в больное ребро.
   Годимир квакнул, словно огромная лягуха, и откатился в сторону. Новый удар угодил в скулу. Из глаз брызнули искры. Окажись рядом стог сена — все, сгорел бы до серого пепла.