Страница:
— Ладно! Прощаю, — отмахнулась Аделия. Бросила чистотел на седло. Подошла поближе к костру, протянула ладони к дрожащему пламени. — Нет, не Михалина. Что с той дуры возьмешь? Куколка медовая, куколка медовая… — гнусаво протянула она, довольно похоже передразнивая толстую, слащавую до приторности бабу, приставленной к ней в Ошмянах. Следила, следила Михалина, да не уследила. Воспитанница хитрее оказалась. — Только пожрать да поспать. Бабка Либуша! Вот кто мне в детстве сказки рассказывал. В одной из них, помнится, говорилось о девяти всадниках в длинных черных плащах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Скакали они на черных-пречерных лошадях по дорогам и без дорог! — Королевна взмахнула рукой, входя в образ рассказчицы. — Несли зло роду человеческому, пока один чаровник не обрушил на них воды Оресы и не утопил к лешаковой бабушке!
Она звонко захохотала.
— И что, все? — удивился Годимир. — Конец сказке? — Он уже начал обстругивать две тоненькие веточки. Кашу варить на ночь глядя недосуг, а вот поджарить хлеба, чередуя его с ломтиками сала и колечками лука, они успеют. И быстро, и вкусно. В дороге лучше не придумаешь — просто пальчики оближешь.
— Как бы не так! Кони-то утонули, а вот всадники выжили. И стали они летающими… Эй, пан Годимир! — вдруг воскликнула королевна. — Давай ты отвернешься, а я портки сниму и просушу.
— Я… это… ну… — снова замычал рыцарь. «Ну, не соскучишься с нею! — пронеслось в голове. — Уж лучше одному путешествовать!»
— Что ты «нукаешь», пан Годимир? Я же не прошу за собой подглядывать! — Она лукаво улыбнулась. — Думаю, все должно быть честно. А то ты высохнешь, а я должна мокрая сидеть?
— Это… Конечно, твое высочество. — Он пересел спиной к вьюкам. — Переоденься.
Сзади послышался шорох. Потом голос королевны:
— Ага, найдешь тут во что переодеться! О! Вот!
Аделия хихикнула, а потом появилась перед Годимиром. В левой руке она держала сапоги, а в правой — портки. Вокруг бедер она обернула вышитый рушник. Получилось что-то наподобие поневы, которые носили кметки в Полесье. Вот только видеть вместо обычных для поселянок толстых шерстяных чулок голые стройные ноги с округлыми коленками рыцарь не привык.
— Ну, как?
— Если бы здесь был Олешек… — вздохнул словинец.
— Это тот шпильман, про которого говорили в Ошмянах? Олешек Острый Язык?
— Да. Он смог бы…
— Что смог бы?
— Срифмовать несколько строчек, достойных твоего высочества.
— А ты не можешь? Рыцари в Хоробровском королевстве, я слышала, не только сражаются в честь прекрасных панн, но и канцоны, баллады слагают. А, пан Годимир? Умеешь ты стихи слагать?
— Немножко, — ляпнул Годимир и тут же пожалел.
Королевна захлопала в ладоши, уселась рядом прямо на землю.
— Прочитай, а?
Насаживая кусочки хлеба и сала на самодельный вертел, рыцарь попытался отнекиваться. Не поэт, мол, а только учусь. Вот если бы Олешек был тут…
— Да что мне Олешек? — гневно вскричала Аделия. — Захочу стихи Олешека услышать, его попрошу. А я твои хочу!
— Ну, корявые они у меня…
— А мы не на турнире красноречия!
— Нет. Не уговаривай, твое высочество…
— Так, пан Годимир! — Одной рукой королевна схватила рыцаря за плечо, а другой оттолкнула в сторону веточку с будущим ужином. — Во-первых, с этого вечера я тебе не «высочество». Разрешаю звать меня просто Аделией. Ну, панной Аделией, если совсем без церемоний не можешь. А во-вторых… — Она задумалась.
Годимир молчал. Смотрел прямо в бездонные, карие глаза.
— А во-вторых, ты прочитаешь мне любую из своих баллад. И немедленно!
— Твое высо…
— Аделия!
— Панна Аделия, — начал рыцарь и вдруг решился. А была, не была! Что он теряет, в конце концов? — Я прочитаю…
— Вот здорово! — Она разве что в ладоши не захлопала.
— Я прочитаю, а ты мне расскажешь, как вы с Сыдором устроили твой побег из Ошмян. Договорились?
Легкая тень пробежала по лицу девушки.
— С Сыдором? И нужно было тебе о Сыдоре вспоминать…
— Так будущий король всего Заречья как-никак. И я с ним договором связан, если еще помнишь.
Королевна вскочила, едва не выскользнув из рушника. Стиснула кулачки. Годимиру на миг показалось, что она бросится в драку.
— Ты меня воспитывать вздумал никак, пан Годимир? — Она топнула, но, видимо, попала пяткой на шишку. Ойкнула, запрыгала на одной ноге. Потом села рядом с рыцарем. Уткнулась подбородком в коленки. — Ты думаешь, у меня жизнь сплошным медом была? Как сыр в масле каталась королевна, да? А потому от безделья и на стенку лезть начала? Подавай лесных молодцев, удальцов бесшабашных… Так думаешь, да?
— Да не думал я ничего, — попытался оправдаться молодой человек. — Кто я такой, чтобы в чужую жизнь лезть?
— Неправда! Думал ведь? Ну, признайся!
— Не думал.
— Может, не так думал, но похоже… Я что, не вижу, что ли? Осуждаешь, что свободы захотела, что свою судьбу решила сама устраивать…
— Но не в хэвре же… — не сдержался Годимир и тут же прикусил язык.
— Ага! Не в хэвре. Да тут такая жизнь, что куда угодно удерешь. В хэвру, к бродячим лицедеям. Да хоть в монастырь! Меня когда Сыдор позвал, я и думать обо всем забыла! Ведь вас, рыцарей, валандается по замку больше, чем тараканов, а хоть бы один предложил сбежать! Или попросту подсадил бы в седло и увез. Так нет, всем полкоролевства подавай, титулы, серебро, почет… А любви-то никакой и нет! Прицениваются, как мещанки на ярмарке к новым горшкам. А никто не подумал, как мне тошно жить в четырех стенах!
— Чем же так плохо у короля Доброжира в замке? — Не выдержал рыцарь. — Все-таки в тепле да сытости.
— Вот-вот, все вы так говорите. Живешь, словно зверюшка в клетке. Главное — накормить вовремя, сена свежего натрусить… А я, может, не хотела куклой жить. Куколка медовая… — снова вспомнила она няньку. — Я сама хочу решать, с кем мне быть, куда мне идти.
— И вот так, очертя голову, с разбойниками?
— А что? Пусть с разбойниками! Они настоящие, по крайней мере, а все те рыцари, что к нам на турнир понаехали, они ж как чурки деревянные…
Годимир услышал в голосе девушки с трудом сдерживаемые рыдания, а потом разглядел и слезы, блеснувшие на ресницах.
— Я и не думал, что королевнам так тяжело живется… — растерянно проговорил он. — Ты прости меня, что растревожил. Я не хотел.
— Не хотел он! — Аделия уже ревела в голос, уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее дергались под дублетом. — Все вы…
Рыцарь протянул руку, желая утешить, хоть чуть-чуть успокоить, погладил королевну по голове.
— Отстань! — Она отмахнулась, рванулась в сторону. Берет свалился, и по плечам рассыпались каштановые волосы, блестящие и мягкие. — Пойди прочь!
Годимир без труда удержал королевну.
— Я же сказал — прости, панна Аделия. Ни в Ошмянах, ни по всему Заречью нет ничего, что бы стоило твоих слез…
Неожиданно она повернулась, продолжая всхлипывать, уткнулась носом рыцарю в плечо. Пробормотала тихонько:
— Ты тоже настоящий, Годимир. Ты не такой, как все… Где ж ты был хотя бы этой весной?..
«Этой весной? Торчал, позабыв обо всем в пограничной крепости — Стрешине. Сочинял баллады в честь прекрасной Марлены. Задирал прочих, собравшихся при воеводском дворе, рыцарей. С тремя из них бился до первой крови на мечах, с двумя — на копьях. Пытался освоить цистру. Изображал из себя пылкого поклонника, пока тамошний пан войский [29]— доброжелательный старичок — не объяснил недалекому, что суровый стрешинский воевода пан Истислав на поединок вызывать его не собирается, а приказал верным слугам — мешок на голову и в Оресу…»
Рассказывать это Аделии он, само собой не собирался, а потому наклонился и поцеловал королевну в пахнувшую ромашкой макушку.
— Прости меня, панна…
— Это ты прости…
Кажется, Годимир ничуть не удивился, почувствовав губы девушки на своих губах. Теплые, нежные, ищущие…
А потом время перестало для них существовать так же, как отодвинулся окружающий мир. Пускай начнется война, пускай слетятся все драконы, прискачет Сыдор со всей своей хэврой…
Остались только поцелуи, прикосновения, бессвязный шепот, стоны страсти…
Соскользнувший на землю рушник.
Дублет, брошенный у костра.
Острая шишка впилась в плечо сквозь кожу плаща.
Прядь, прилипшая к влажному от пота виску.
Солоноватая капелька на ключице.
Звезды, отраженные в распахнутых очах.
Губа, прикушенная в порыве наслаждения.
Частые благодарные поцелуи.
А обступившие прогалину ясени кружили в нескончаемом хороводе, словно даруя влюбленным благословение леса…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Она звонко захохотала.
— И что, все? — удивился Годимир. — Конец сказке? — Он уже начал обстругивать две тоненькие веточки. Кашу варить на ночь глядя недосуг, а вот поджарить хлеба, чередуя его с ломтиками сала и колечками лука, они успеют. И быстро, и вкусно. В дороге лучше не придумаешь — просто пальчики оближешь.
— Как бы не так! Кони-то утонули, а вот всадники выжили. И стали они летающими… Эй, пан Годимир! — вдруг воскликнула королевна. — Давай ты отвернешься, а я портки сниму и просушу.
— Я… это… ну… — снова замычал рыцарь. «Ну, не соскучишься с нею! — пронеслось в голове. — Уж лучше одному путешествовать!»
— Что ты «нукаешь», пан Годимир? Я же не прошу за собой подглядывать! — Она лукаво улыбнулась. — Думаю, все должно быть честно. А то ты высохнешь, а я должна мокрая сидеть?
— Это… Конечно, твое высочество. — Он пересел спиной к вьюкам. — Переоденься.
Сзади послышался шорох. Потом голос королевны:
— Ага, найдешь тут во что переодеться! О! Вот!
Аделия хихикнула, а потом появилась перед Годимиром. В левой руке она держала сапоги, а в правой — портки. Вокруг бедер она обернула вышитый рушник. Получилось что-то наподобие поневы, которые носили кметки в Полесье. Вот только видеть вместо обычных для поселянок толстых шерстяных чулок голые стройные ноги с округлыми коленками рыцарь не привык.
— Ну, как?
— Если бы здесь был Олешек… — вздохнул словинец.
— Это тот шпильман, про которого говорили в Ошмянах? Олешек Острый Язык?
— Да. Он смог бы…
— Что смог бы?
— Срифмовать несколько строчек, достойных твоего высочества.
— А ты не можешь? Рыцари в Хоробровском королевстве, я слышала, не только сражаются в честь прекрасных панн, но и канцоны, баллады слагают. А, пан Годимир? Умеешь ты стихи слагать?
— Немножко, — ляпнул Годимир и тут же пожалел.
Королевна захлопала в ладоши, уселась рядом прямо на землю.
— Прочитай, а?
Насаживая кусочки хлеба и сала на самодельный вертел, рыцарь попытался отнекиваться. Не поэт, мол, а только учусь. Вот если бы Олешек был тут…
— Да что мне Олешек? — гневно вскричала Аделия. — Захочу стихи Олешека услышать, его попрошу. А я твои хочу!
— Ну, корявые они у меня…
— А мы не на турнире красноречия!
— Нет. Не уговаривай, твое высочество…
— Так, пан Годимир! — Одной рукой королевна схватила рыцаря за плечо, а другой оттолкнула в сторону веточку с будущим ужином. — Во-первых, с этого вечера я тебе не «высочество». Разрешаю звать меня просто Аделией. Ну, панной Аделией, если совсем без церемоний не можешь. А во-вторых… — Она задумалась.
Годимир молчал. Смотрел прямо в бездонные, карие глаза.
— А во-вторых, ты прочитаешь мне любую из своих баллад. И немедленно!
— Твое высо…
— Аделия!
— Панна Аделия, — начал рыцарь и вдруг решился. А была, не была! Что он теряет, в конце концов? — Я прочитаю…
— Вот здорово! — Она разве что в ладоши не захлопала.
— Я прочитаю, а ты мне расскажешь, как вы с Сыдором устроили твой побег из Ошмян. Договорились?
Легкая тень пробежала по лицу девушки.
— С Сыдором? И нужно было тебе о Сыдоре вспоминать…
— Так будущий король всего Заречья как-никак. И я с ним договором связан, если еще помнишь.
Королевна вскочила, едва не выскользнув из рушника. Стиснула кулачки. Годимиру на миг показалось, что она бросится в драку.
— Ты меня воспитывать вздумал никак, пан Годимир? — Она топнула, но, видимо, попала пяткой на шишку. Ойкнула, запрыгала на одной ноге. Потом села рядом с рыцарем. Уткнулась подбородком в коленки. — Ты думаешь, у меня жизнь сплошным медом была? Как сыр в масле каталась королевна, да? А потому от безделья и на стенку лезть начала? Подавай лесных молодцев, удальцов бесшабашных… Так думаешь, да?
— Да не думал я ничего, — попытался оправдаться молодой человек. — Кто я такой, чтобы в чужую жизнь лезть?
— Неправда! Думал ведь? Ну, признайся!
— Не думал.
— Может, не так думал, но похоже… Я что, не вижу, что ли? Осуждаешь, что свободы захотела, что свою судьбу решила сама устраивать…
— Но не в хэвре же… — не сдержался Годимир и тут же прикусил язык.
— Ага! Не в хэвре. Да тут такая жизнь, что куда угодно удерешь. В хэвру, к бродячим лицедеям. Да хоть в монастырь! Меня когда Сыдор позвал, я и думать обо всем забыла! Ведь вас, рыцарей, валандается по замку больше, чем тараканов, а хоть бы один предложил сбежать! Или попросту подсадил бы в седло и увез. Так нет, всем полкоролевства подавай, титулы, серебро, почет… А любви-то никакой и нет! Прицениваются, как мещанки на ярмарке к новым горшкам. А никто не подумал, как мне тошно жить в четырех стенах!
— Чем же так плохо у короля Доброжира в замке? — Не выдержал рыцарь. — Все-таки в тепле да сытости.
— Вот-вот, все вы так говорите. Живешь, словно зверюшка в клетке. Главное — накормить вовремя, сена свежего натрусить… А я, может, не хотела куклой жить. Куколка медовая… — снова вспомнила она няньку. — Я сама хочу решать, с кем мне быть, куда мне идти.
— И вот так, очертя голову, с разбойниками?
— А что? Пусть с разбойниками! Они настоящие, по крайней мере, а все те рыцари, что к нам на турнир понаехали, они ж как чурки деревянные…
Годимир услышал в голосе девушки с трудом сдерживаемые рыдания, а потом разглядел и слезы, блеснувшие на ресницах.
— Я и не думал, что королевнам так тяжело живется… — растерянно проговорил он. — Ты прости меня, что растревожил. Я не хотел.
— Не хотел он! — Аделия уже ревела в голос, уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее дергались под дублетом. — Все вы…
Рыцарь протянул руку, желая утешить, хоть чуть-чуть успокоить, погладил королевну по голове.
— Отстань! — Она отмахнулась, рванулась в сторону. Берет свалился, и по плечам рассыпались каштановые волосы, блестящие и мягкие. — Пойди прочь!
Годимир без труда удержал королевну.
— Я же сказал — прости, панна Аделия. Ни в Ошмянах, ни по всему Заречью нет ничего, что бы стоило твоих слез…
Неожиданно она повернулась, продолжая всхлипывать, уткнулась носом рыцарю в плечо. Пробормотала тихонько:
— Ты тоже настоящий, Годимир. Ты не такой, как все… Где ж ты был хотя бы этой весной?..
«Этой весной? Торчал, позабыв обо всем в пограничной крепости — Стрешине. Сочинял баллады в честь прекрасной Марлены. Задирал прочих, собравшихся при воеводском дворе, рыцарей. С тремя из них бился до первой крови на мечах, с двумя — на копьях. Пытался освоить цистру. Изображал из себя пылкого поклонника, пока тамошний пан войский [29]— доброжелательный старичок — не объяснил недалекому, что суровый стрешинский воевода пан Истислав на поединок вызывать его не собирается, а приказал верным слугам — мешок на голову и в Оресу…»
Рассказывать это Аделии он, само собой не собирался, а потому наклонился и поцеловал королевну в пахнувшую ромашкой макушку.
— Прости меня, панна…
— Это ты прости…
Кажется, Годимир ничуть не удивился, почувствовав губы девушки на своих губах. Теплые, нежные, ищущие…
А потом время перестало для них существовать так же, как отодвинулся окружающий мир. Пускай начнется война, пускай слетятся все драконы, прискачет Сыдор со всей своей хэврой…
Остались только поцелуи, прикосновения, бессвязный шепот, стоны страсти…
Соскользнувший на землю рушник.
Дублет, брошенный у костра.
Острая шишка впилась в плечо сквозь кожу плаща.
Прядь, прилипшая к влажному от пота виску.
Солоноватая капелька на ключице.
Звезды, отраженные в распахнутых очах.
Губа, прикушенная в порыве наслаждения.
Частые благодарные поцелуи.
А обступившие прогалину ясени кружили в нескончаемом хороводе, словно даруя влюбленным благословение леса…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
СЕРЕБРЯНАЯ СТРЕЛКА
Господи, как же противно стрекочут сороки, когда начинают учить вылетевших из гнезда птенцов!
Эти черно-белые пронырливые птицы откладывают яйца в начале кветня, высиживают их дней восемнадцать, потом кормят горластых, прожорливых сорочат, покрытых белесым пухом, еще до трех седмиц, пока те не обрастут перьями и не начнут выбираться из гнезда. Вот во второй половине червня слетки уже вовсю перепархивают по веткам дерева, укрывающего прочное, надежное гнездо — не всякий кметь с таким тщанием себе избу ладит. А родители-сороки громкими криками подбадривают отпрысков и поощряют их к дальнейшим усердным трудам, призванным сделать из птенца взрослую птицу. В Заречье, как оказалось, усиленная учеба молодых сорок начинается после Водограевой ночи [30]… Годимир узнал это только теперь, когда молодняк отчаянно спорил со старшими птицами прямо у него над головой.
Чем бы в них запустить?
Сон прошел окончательно и бесповоротно. Растворился, как легкий туман над речной гладью под дуновением утреннего ветерка.
Под правым боком тихонько сопела Аделия. Ее птичий гам, похоже, не беспокоил нисколечко.
А ты, пан рыцарь герба Косой Крест?
Разве можно думать о сороках, галках, грачах, когда королевна Ошмян доверчиво уткнулась носом тебе в плечо?
Годимир осторожно провел ладонью по волосам Аделии, мягким и нежным, как редчайшая ткань, которую купцы из Басурмани обменивали на золото один к пяти по весу. Королевна зашевелилась, умостилась поудобнее, свернувшись калачиком, как умаявшийся за день котенок.
Как бы выбраться из-под плаща, не потревожив ее? Костер наверняка прогорел… Не худо бы разжечь новый, одеться — ведь не будут же они, как первые люди, созданные Господом нашим, Пресветлым и Всеблагим, жить в наготе и единении с миром?
И уж тем более стоит подумать, как дальше жить?
Одно дело, спасти королевну от дракона, от разбойников, лешего, кикиморы лесной, да мало ли? А совсем другое дело оную королевну соблазнить.
Хотя…
Если подумать хорошенько, то еще неизвестно, кто кого соблазнил!
Годимир не считал себя новичком в любви, но и Аделия показала себя…
Словинец дернул головой, прогоняя недостойные рыцаря мысли. Служение прекрасной панне не предполагает плотского соития, а лишь возвышенную любовь на расстоянии. Но раз уж случилось, значит случилось. Он, Годимир из Чечевичей, не побоится взглянуть в глаза королю-отцу. Будь что будет. Господь не выдаст, свинья не съест.
Правда, есть еще Сыдор — король всего Заречья. До этой ночи драконоборец вполне обоснованно считал, что у них с королевной любовь. А вот теперь подумал, не кинулась ли Аделия, измученная скукой в ошмянском замке, на шею первому встречному, в котором почувствовала внутреннюю силу, независимость, уверенность в себе?
Сороки разразились особо трескучей трелью, вонзившейся в уши подобно мизерикордию.
Аделия зашевелилась, потянула край плаща на голову.
«Все, встаю», — подумал Годимир. Осторожно высвободил руку. Приоткрыл глаза. И тут же забыл о птицах, о королевне, о Сыдоре и об Ошмянском королевстве (вернее, о его половине, замаячившей на окоеме в виде приданого за наследницей трона).
В пяти шагах от мирно пасшегося игреневого сидела, скрестив ноги, Велина. Все те же растоптанные опорки, домотканые портки, к холщовой ношеной рубахе прибавилась меховая безрукавка-кептарь. Русая с рыжинкой коса обмотана вокруг головы, а на коленях лежит длинная палка — не меньше трех аршин в длину и толщиной в два пальца. Посох? Лук?
— С добрым утром тебя, пан рыцарь, — улыбнулась одними губами девушка. — Неплохо устроился.
Годимир кивнул, ляпнул невпопад:
— И тебе доброго здоровья…
Голос предательски захрипел, сбился на сипение. А в голове крутилось: как теперь выбираться из-под плаща? Неприлично как-то без штанов перед женщиной прыгать. Какой стороной ни повернись, а все равно неприлично.
Не попытаться ли дотянуться до порток, не вставая с места?
— Не мучайся, пан рыцарь, не страдай, — проговорила Велина. — Я отвернусь, коль ты такой стеснительный.
Она потерла кончик носа о запястье и повернула голову к лошадям.
Кстати, ее коня нигде не видно. Или пешком пришла? Конечно, до Ошмян не больше двух поприщ, но все-таки край диковатый, запросто могут ограбить, убить… Хотя… Уж кому-кому, а Велине бояться разбойного нападения не следует. Это лесным молодцам туго придется. если они с ней ненароком на узкой тропке повстречаются.
— Тебя долго ждать, пан рыцарь? А то шея затекла…
Годимир наконец-то решился — выскользнул из-под покрывала, прикрываясь руками (чем леший не шутит, а вдруг подглядывает, скосив глаз?), пробежал до ясеневого комля, сдернул просохшие портки, запрыгал на одной ноге, стараясь второй попасть в штанину.
Фу-у-ух!
Получилось.
Теперь гашник завязать…
Странно, как мало порой нужно человеку, чтобы почувствовать уверенность в себе. Кажется, штаны — ерунда, тряпка или кусок кожи, кое-как прошитый, без которого разве что на лошади сидеть плохо — ноги мгновенно разотрешь, а больше не для чего в жизни не нужный. А ведь стоит натянуть их на ноги, завязать гашник, расправить складки, возвращается голос, и румянец смущения начинает оставлять в покое щеки.
— Какими судьбами? — коротко спросил он, встряхивая рубаху. Да, вот еще прореха, и по подолу обтрепалась… Все-таки не стирать ее, пока не обзаведешься достойной заменой, правильное решение.
— Да вот, соскучилась… — Велина вновь улыбнулась. И опять веселье не коснулось ее зеленых глаз, которые, словно по давней привычке, обшаривали поляну, не пропуская ни единой, самой малой малости.
— Бывает… — кивнул Годимир, ныряя в рубаху. Высунувшись из горловины спросил еще: — А как нас нашла?
— Про то отдельный разговор будет, пан рыцарь. Я смотрю, ты времени зря не теряешь. Какую красотку в лесу нашел! Главное, другие грибы находят, ягоды, а кто и смерть — это уж как придется, а ты больше по женской части…
Под неспешный говорок Велины, рыцарь забрался в жак, застегнул пуговицы. Принялся за кольчугу.
— Ты как на бой собираешься… — протянула надоедливая девчонка.
— Сама говорила, что некоторым со смертью повстречаться выпадает, — в тон ей ответил Годимир. — А что ты…
Его отвлек сдавленный писк.
Так и есть.
Их голоса разбудили Аделию.
Королевна дернулась было спросонку вскочить — мелькнули округлые плечи и маленькая грудь, но потом опомнилась и уселась, натянув плащ до подбородка.
— Ты кто такая? — с властной ноткой в голосе спросила она.
— Кто я? — прищурилась Велина. — А зачем тебе, крошка? Меньше знаешь — дольше живешь. Да и спишь крепче…
— Я тебе не крошка! Как разговариваешь, чернавка?
— Твое высочество… — укоризненно протянул Годимир.
— И ты хорош тоже! Стоит, лясы точит! Может, ты и голышом перед ней щеголял? А, пан странствующий рыцарь, защитник слабых и обиженных?
— Я, кажется, догадалась. — Велина поправила выбившуюся из-под косы прядь. — Мои поздравления, пан рыцарь. Не ожидала, что тебе удастся.
— Что удастся? — растерянно пролепетал Годимир.
— Королевну сыскать. Это ведь Аделия, не так ли? Твое высочество, покорнейше прошу меня простить. — Велина дурашливо поклонилась, не вставая, впрочем, с нагретого места. — Я сразу как-то не сообразила… Со счастливым возвращением, твое высочество.
— Да кто ты такая?! — Глаза Аделии метали молнии. Если бы была ей дана хотя бы толика чародейской силы, о которой не раз упоминается в старинных рыцарских поэмах, собеседница давно осела бы кучкой серого пепла.
— О, прошу простить меня, твое высочество, не представилась. Меня Велиной зовут. Оправдать меня может лишь одно — однажды мне пришлось тобой побыть.
— Как? — Аделия замерла с открытым ртом.
— Да уж так. Надо мне было к одному шпильману поближе подобраться. Олешек Острый Язык из Мариенберга. Не слыхала про такого?
Ответить королевна не смогла и лишь кивнула.
— Слыхала? Вот и чудесно.
— Так ты к Олешеку подбиралась? — Брови Годимира поползли вверх.
— А ты думал, к тебе, пан рыцарь? Извини. Разочарую. Какой у меня к тебе интерес может быть?
Словинец решительно взялся за меч:
— Кто ты? Что с Олешеком? Как ты нас нашла? Зачем?
— Погоди, погоди! — Велина подняла руки, будто бы сдаваясь на милость победителя. — Не слишком ли много вопросов? С какого начинать? — Она вдруг вскочила одним движением, даже ладонью о землю не оперлась, палка замерла на сгибе левой руки — очень-очень напоминает стойку Ключ с длинным мечом. Неужели это оружие?
— По очереди начинай, — сурово проговорил Годимир. Загадки, которые каждый встречный-поперечный так и норовил преподнести, молодому человеку порядком надоели, но не устраивать же драку с девчонкой чуть больше двух аршин росту? Тем более, когда не уверен в победе… — Сперва скажи: кто ты?
— А надо ли? Помнишь, я говорила — меньше знаешь…
— Слышал. Не глухой. Уяснил и запомнил. И все-таки, мне нужна правда.
— Да гони ты ее, Годимир! — воскликнула королевна.
— Вот как! — непонятно чем восхитилась Велина. — Уже Годимир. Ну да, конечно… Глупо думать, что вы под одним плащом просто грелись.
— Ты не увиливай! — Рыцарь насупился. — Отвечать на вопросы собираешься?
— Признаться… — Велина опустила посох к земле. — Признаться честно, я не знаю, зачем я тебе это рассказываю. Но… время покажет — права я или нет.
— Ты не тяни, не тяни…
— А ты не подгоняй, не подгоняй… Я, пан рыцарь, сыскарь. Что рот открыл? Слыхал про таких или нет?
Годимир покачал головой.
— Я слыхала, — вдруг проговорила Аделия. И уважения в ее голосе прибавилось даже не вдвое. Впятеро, самое малое.
— И что же плетут о сыскарях в вашей глуши? — Велина склонила голову к плечу.
— Что плетут? А наемники вы. Если богачу или благородному пану нужно загадку какую распутать, лучше всего к вам сразу бежать. И мешок серебра с собой везти. Опять же, если убить кого-то надо… Тоже к вам. Не брезгуете никакой работой, лишь бы денежки исправно проплачивались. Так?
— Почти так. — Велина подумала. Кивнула. — Одна поправка — не за любое дело мы беремся. Совет Наставников дорожит своей репутацией.
— Но ведь убиваете? — стояла на своем королевна.
— Убиваем. Если понимаем, что без этого нельзя никак. Но каждый такой случай, с убийством, заносится у нас в особую книгу, и послушники, проходящие обучение в Школе Сыскарей, обязаны выучить их все наизусть.
Девушка внимательно обвела глазами собеседников:
— Не бледней, пан рыцарь, не надо. Тебе не к лицу. Во-первых, никаких секретов я вам не выдаю. Поверь, сыскарю проще язык себе откусить, чем выдать подлинную тайну Школы. А у меня с языком все в порядке. — В подтверждение своих слов она высунула между губами розовый кончик языка. Пошевелила, дразнясь, и спрятала.
— А что ж про вас никто не знает ничего? — медленно произнес Годимир. — Если вы такие открытые. Прям как на ладошке.
— Если ты ничего не знаешь, пан рыцарь, так это не значит, что никто не знает, — веско ответила девушка. — Тебя что интересовало когда в жизни, кроме книг о тварях чудесных, сочиненных академиками крейцбергскими да баснословами басурманскими?
— А этого ты не тронь!
— Ой, подумаешь! Пан рыцарь уже обиделся?
— Нет, но…
— А на «нет» и суда нет. Продолжаем наше чудесное утро вопросов и ответов. — Велина приблизилась на два шага, и Годимир почему-то почувствовал, что хочет отодвинуться, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Как перед началом поединка. — Да не шарахайся ты, пан рыцарь, — не замедлила она съязвить, тут же приметив почти незаметное движение драконоборца. — Я не потому вам все это рассказываю, что после убить собралась.
— Вот нахалка! — возмутилась Аделия. Попыталась дотянуться до своего меча, но устыдилась наготы и осталась на месте.
— Не надо, твое высочество, — хмуро предупредил ее рыцарь. — Обойдемся без оружия.
— Да мы еще проверим, какой она сыскарь! — прошипела королевна как рассерженная кошка.
Велина хмыкнула:
— Я бы не советовала. Пан рыцарь верно говорит.
— Отвернись, я оденусь! — вместо ответа выкрикнула заречанка.
— Господь Всеблагий! — Велина возвела глаза к небу. — Какие мы стеснительные! Пускай пан рыцарь отворачивается. А с меня что возьмешь? Ты ж, поди, дворовых девок не стесняешься?
— Я отвернусь, — пообещал Годимир. — После. Когда услышу ответы на все вопросы.
Аделия ответила сквозь зубы. Неразборчиво и тихо, но сверкнувшие глаза оставляли мало места для сомнений в смысле сказанного.
— Хорошо! — кивнула Велина. — Продолжаем. Меня наняли… А впрочем, вас это не касается, кто меня нанял. Просто было подозрение, что некий шпильман Олешек Острый Язык балуется в свободное от виршеплетства время доставкой писем. Но не как обычный гонец, а писем тайных, содержание которых не всякому знать можно.
— Значит, прав был королевич Иржи? — Рыцарь чуть-чуть расслабился, но на всякий случай продолжал следить за девушкой-сыскарем.
— Это который? — подняла бровь Велина. — Рыжий такой, что ли? С двумя рыбами на щите?
Годимир кивнул.
— И что же он наплел про Олешека?
— Что подсыл загорский, — как на духу ответил рыцарь. — Говорил, что в Костраве он войта подкупил, что в Пищеце тоже кого-то письмами смущал.
Сыскарь задумалась ненадолго. Сказала:
— Вот почему Божидар… Ладно. Не будем. Божидар Божидаром, а Олешек Олешеком. Могу тебя успокоить, пан рыцарь, в политических интригах твой друг не замешан.
— Друг? После того, что он мне наговорил?
— А ты считаешь, что дружба может разлететься вдребезги от неосторожного слова, брошенного в запале?
— Не знаю… — замялся словинец.
— Или мне показалось, что промеж вами дружба?
— Да нет… То есть… Ну, не знаю…
— Ладно, пан рыцарь. С Олешеком будешь сам разбираться. Ты ж в Ошмяны нацелился, верно?
— Ну, да.
— Вот и хорошо. Там и поговорите. Только не слишком-то с попреками. Письма я у него нашла. Но политики в них, как в клюкве сладости.
— Правда?
— Правда. Зато воздыханий приторных хоть пруд пруди. При встрече намекни ему, что Олешеку из Мариенберга, которого Острым Языком кличут, стыдно такую пошлятину возить. Да еще где!
— Где? — воскликнул Годимир.
— От кого письма? — одновременно с ним спросила королевна.
— От кого — это не моя тайна, твое высочество. И к кому — тоже. Могу тебя успокоить — не к тебе. — Количества яда в голосе Велины хватило бы, чтобы отравить половину Оресы — от верховий до впадения в нее Словечны, к примеру. — А «где»… Угадай, пан рыцарь.
Годимир задумался.
— Подкладка?
— Нет.
— За голенищем… Постой, постой! Тоже не может быть. Нашли бы, когда в Ошмянах под замок сажали. В ладанке?
— А у него есть ладанка?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Тогда думай.
— Хватит. Не хочу больше.
— Зря. А мне было бы интересно проверить…
— Сказал — не хочу! Я же не сыскарь, а странствующий рыцарь. Мое дело — мечом махать, а думать — задачка для других, более умных.
Велина покачала головой:
— Обиделся? Ладно. Раз ты такой обидчивый, пан рыцарь… Он прятал письма в цистре.
— Что? — Годимир словно обухом по голове получил. Даже почудились звездочки перед глазами. — Как?
— Тебе даже в ум не приходило?
— Ну… Я не знаю… Это же цистра!
— Выходит, пан рыцарь, ты больше шпильман, чем сам Олешек Острый Язык. Ты помнишь, как он над ней трясся?
— Помню. Ну… Так я и сам трясся бы, если бы…
— Если бы она была твоя?
— Да. Но… Он же мне ее отдал, когда его по навету Иржи в буцегарню [31]упрятали!
— Да? Не знала. Наверное, это для того, чтоб в случае чего поклясться именем Господа — ничего у меня нет, никаких писем.
— Хитер шпильман! А как же ты нашла?
— Я — сыскарь, — гордо расправила плечи Велина. — Нас учат не только следить и драться, но и думать. Если бы он письма в одежде прятал, то пан Божидар ими уж больше седмицы как завладел бы. Так?
— Ну… Так.
— Вот я и решила цистру проверить. Ночью взяла…
— Ты хоть ее не… — Рыцарь не решился произнести страшное слово «сломала», но, тем не менее, девушка его поняла.
— Нет. Я осторожно, — она проделала неопределенный жест ладонью, будто сметаны из крынки зачерпнула. — Просмотрела и обратно засунула. Пусть везет. Разумеется, после того, как его Божидар отпустит.
— Ясно.
— И последний твой вопрос, пан рыцарь. Как я вас нашла?
— Да чего уж там. Для настоящего сыскаря…
— Это ты зря, пан рыцарь. Слишком ты высокого мнения о сыскарях.
— Да по следу и Ярош бы нас в два счета разыскал.
— Да? — Велина хитро прищурилась и Годимир вдруг понял, что сморозил глупость. Она шла не по следам, а навстречу им. Из Ошмян. Значит, точно знала, куда они выйдут, где заночуют. Но откуда? Как человек может предвидеть будущее, если только он не… Если только он не чародей.
Эти черно-белые пронырливые птицы откладывают яйца в начале кветня, высиживают их дней восемнадцать, потом кормят горластых, прожорливых сорочат, покрытых белесым пухом, еще до трех седмиц, пока те не обрастут перьями и не начнут выбираться из гнезда. Вот во второй половине червня слетки уже вовсю перепархивают по веткам дерева, укрывающего прочное, надежное гнездо — не всякий кметь с таким тщанием себе избу ладит. А родители-сороки громкими криками подбадривают отпрысков и поощряют их к дальнейшим усердным трудам, призванным сделать из птенца взрослую птицу. В Заречье, как оказалось, усиленная учеба молодых сорок начинается после Водограевой ночи [30]… Годимир узнал это только теперь, когда молодняк отчаянно спорил со старшими птицами прямо у него над головой.
Чем бы в них запустить?
Сон прошел окончательно и бесповоротно. Растворился, как легкий туман над речной гладью под дуновением утреннего ветерка.
Под правым боком тихонько сопела Аделия. Ее птичий гам, похоже, не беспокоил нисколечко.
А ты, пан рыцарь герба Косой Крест?
Разве можно думать о сороках, галках, грачах, когда королевна Ошмян доверчиво уткнулась носом тебе в плечо?
Годимир осторожно провел ладонью по волосам Аделии, мягким и нежным, как редчайшая ткань, которую купцы из Басурмани обменивали на золото один к пяти по весу. Королевна зашевелилась, умостилась поудобнее, свернувшись калачиком, как умаявшийся за день котенок.
Как бы выбраться из-под плаща, не потревожив ее? Костер наверняка прогорел… Не худо бы разжечь новый, одеться — ведь не будут же они, как первые люди, созданные Господом нашим, Пресветлым и Всеблагим, жить в наготе и единении с миром?
И уж тем более стоит подумать, как дальше жить?
Одно дело, спасти королевну от дракона, от разбойников, лешего, кикиморы лесной, да мало ли? А совсем другое дело оную королевну соблазнить.
Хотя…
Если подумать хорошенько, то еще неизвестно, кто кого соблазнил!
Годимир не считал себя новичком в любви, но и Аделия показала себя…
Словинец дернул головой, прогоняя недостойные рыцаря мысли. Служение прекрасной панне не предполагает плотского соития, а лишь возвышенную любовь на расстоянии. Но раз уж случилось, значит случилось. Он, Годимир из Чечевичей, не побоится взглянуть в глаза королю-отцу. Будь что будет. Господь не выдаст, свинья не съест.
Правда, есть еще Сыдор — король всего Заречья. До этой ночи драконоборец вполне обоснованно считал, что у них с королевной любовь. А вот теперь подумал, не кинулась ли Аделия, измученная скукой в ошмянском замке, на шею первому встречному, в котором почувствовала внутреннюю силу, независимость, уверенность в себе?
Сороки разразились особо трескучей трелью, вонзившейся в уши подобно мизерикордию.
Аделия зашевелилась, потянула край плаща на голову.
«Все, встаю», — подумал Годимир. Осторожно высвободил руку. Приоткрыл глаза. И тут же забыл о птицах, о королевне, о Сыдоре и об Ошмянском королевстве (вернее, о его половине, замаячившей на окоеме в виде приданого за наследницей трона).
В пяти шагах от мирно пасшегося игреневого сидела, скрестив ноги, Велина. Все те же растоптанные опорки, домотканые портки, к холщовой ношеной рубахе прибавилась меховая безрукавка-кептарь. Русая с рыжинкой коса обмотана вокруг головы, а на коленях лежит длинная палка — не меньше трех аршин в длину и толщиной в два пальца. Посох? Лук?
— С добрым утром тебя, пан рыцарь, — улыбнулась одними губами девушка. — Неплохо устроился.
Годимир кивнул, ляпнул невпопад:
— И тебе доброго здоровья…
Голос предательски захрипел, сбился на сипение. А в голове крутилось: как теперь выбираться из-под плаща? Неприлично как-то без штанов перед женщиной прыгать. Какой стороной ни повернись, а все равно неприлично.
Не попытаться ли дотянуться до порток, не вставая с места?
— Не мучайся, пан рыцарь, не страдай, — проговорила Велина. — Я отвернусь, коль ты такой стеснительный.
Она потерла кончик носа о запястье и повернула голову к лошадям.
Кстати, ее коня нигде не видно. Или пешком пришла? Конечно, до Ошмян не больше двух поприщ, но все-таки край диковатый, запросто могут ограбить, убить… Хотя… Уж кому-кому, а Велине бояться разбойного нападения не следует. Это лесным молодцам туго придется. если они с ней ненароком на узкой тропке повстречаются.
— Тебя долго ждать, пан рыцарь? А то шея затекла…
Годимир наконец-то решился — выскользнул из-под покрывала, прикрываясь руками (чем леший не шутит, а вдруг подглядывает, скосив глаз?), пробежал до ясеневого комля, сдернул просохшие портки, запрыгал на одной ноге, стараясь второй попасть в штанину.
Фу-у-ух!
Получилось.
Теперь гашник завязать…
Странно, как мало порой нужно человеку, чтобы почувствовать уверенность в себе. Кажется, штаны — ерунда, тряпка или кусок кожи, кое-как прошитый, без которого разве что на лошади сидеть плохо — ноги мгновенно разотрешь, а больше не для чего в жизни не нужный. А ведь стоит натянуть их на ноги, завязать гашник, расправить складки, возвращается голос, и румянец смущения начинает оставлять в покое щеки.
— Какими судьбами? — коротко спросил он, встряхивая рубаху. Да, вот еще прореха, и по подолу обтрепалась… Все-таки не стирать ее, пока не обзаведешься достойной заменой, правильное решение.
— Да вот, соскучилась… — Велина вновь улыбнулась. И опять веселье не коснулось ее зеленых глаз, которые, словно по давней привычке, обшаривали поляну, не пропуская ни единой, самой малой малости.
— Бывает… — кивнул Годимир, ныряя в рубаху. Высунувшись из горловины спросил еще: — А как нас нашла?
— Про то отдельный разговор будет, пан рыцарь. Я смотрю, ты времени зря не теряешь. Какую красотку в лесу нашел! Главное, другие грибы находят, ягоды, а кто и смерть — это уж как придется, а ты больше по женской части…
Под неспешный говорок Велины, рыцарь забрался в жак, застегнул пуговицы. Принялся за кольчугу.
— Ты как на бой собираешься… — протянула надоедливая девчонка.
— Сама говорила, что некоторым со смертью повстречаться выпадает, — в тон ей ответил Годимир. — А что ты…
Его отвлек сдавленный писк.
Так и есть.
Их голоса разбудили Аделию.
Королевна дернулась было спросонку вскочить — мелькнули округлые плечи и маленькая грудь, но потом опомнилась и уселась, натянув плащ до подбородка.
— Ты кто такая? — с властной ноткой в голосе спросила она.
— Кто я? — прищурилась Велина. — А зачем тебе, крошка? Меньше знаешь — дольше живешь. Да и спишь крепче…
— Я тебе не крошка! Как разговариваешь, чернавка?
— Твое высочество… — укоризненно протянул Годимир.
— И ты хорош тоже! Стоит, лясы точит! Может, ты и голышом перед ней щеголял? А, пан странствующий рыцарь, защитник слабых и обиженных?
— Я, кажется, догадалась. — Велина поправила выбившуюся из-под косы прядь. — Мои поздравления, пан рыцарь. Не ожидала, что тебе удастся.
— Что удастся? — растерянно пролепетал Годимир.
— Королевну сыскать. Это ведь Аделия, не так ли? Твое высочество, покорнейше прошу меня простить. — Велина дурашливо поклонилась, не вставая, впрочем, с нагретого места. — Я сразу как-то не сообразила… Со счастливым возвращением, твое высочество.
— Да кто ты такая?! — Глаза Аделии метали молнии. Если бы была ей дана хотя бы толика чародейской силы, о которой не раз упоминается в старинных рыцарских поэмах, собеседница давно осела бы кучкой серого пепла.
— О, прошу простить меня, твое высочество, не представилась. Меня Велиной зовут. Оправдать меня может лишь одно — однажды мне пришлось тобой побыть.
— Как? — Аделия замерла с открытым ртом.
— Да уж так. Надо мне было к одному шпильману поближе подобраться. Олешек Острый Язык из Мариенберга. Не слыхала про такого?
Ответить королевна не смогла и лишь кивнула.
— Слыхала? Вот и чудесно.
— Так ты к Олешеку подбиралась? — Брови Годимира поползли вверх.
— А ты думал, к тебе, пан рыцарь? Извини. Разочарую. Какой у меня к тебе интерес может быть?
Словинец решительно взялся за меч:
— Кто ты? Что с Олешеком? Как ты нас нашла? Зачем?
— Погоди, погоди! — Велина подняла руки, будто бы сдаваясь на милость победителя. — Не слишком ли много вопросов? С какого начинать? — Она вдруг вскочила одним движением, даже ладонью о землю не оперлась, палка замерла на сгибе левой руки — очень-очень напоминает стойку Ключ с длинным мечом. Неужели это оружие?
— По очереди начинай, — сурово проговорил Годимир. Загадки, которые каждый встречный-поперечный так и норовил преподнести, молодому человеку порядком надоели, но не устраивать же драку с девчонкой чуть больше двух аршин росту? Тем более, когда не уверен в победе… — Сперва скажи: кто ты?
— А надо ли? Помнишь, я говорила — меньше знаешь…
— Слышал. Не глухой. Уяснил и запомнил. И все-таки, мне нужна правда.
— Да гони ты ее, Годимир! — воскликнула королевна.
— Вот как! — непонятно чем восхитилась Велина. — Уже Годимир. Ну да, конечно… Глупо думать, что вы под одним плащом просто грелись.
— Ты не увиливай! — Рыцарь насупился. — Отвечать на вопросы собираешься?
— Признаться… — Велина опустила посох к земле. — Признаться честно, я не знаю, зачем я тебе это рассказываю. Но… время покажет — права я или нет.
— Ты не тяни, не тяни…
— А ты не подгоняй, не подгоняй… Я, пан рыцарь, сыскарь. Что рот открыл? Слыхал про таких или нет?
Годимир покачал головой.
— Я слыхала, — вдруг проговорила Аделия. И уважения в ее голосе прибавилось даже не вдвое. Впятеро, самое малое.
— И что же плетут о сыскарях в вашей глуши? — Велина склонила голову к плечу.
— Что плетут? А наемники вы. Если богачу или благородному пану нужно загадку какую распутать, лучше всего к вам сразу бежать. И мешок серебра с собой везти. Опять же, если убить кого-то надо… Тоже к вам. Не брезгуете никакой работой, лишь бы денежки исправно проплачивались. Так?
— Почти так. — Велина подумала. Кивнула. — Одна поправка — не за любое дело мы беремся. Совет Наставников дорожит своей репутацией.
— Но ведь убиваете? — стояла на своем королевна.
— Убиваем. Если понимаем, что без этого нельзя никак. Но каждый такой случай, с убийством, заносится у нас в особую книгу, и послушники, проходящие обучение в Школе Сыскарей, обязаны выучить их все наизусть.
Девушка внимательно обвела глазами собеседников:
— Не бледней, пан рыцарь, не надо. Тебе не к лицу. Во-первых, никаких секретов я вам не выдаю. Поверь, сыскарю проще язык себе откусить, чем выдать подлинную тайну Школы. А у меня с языком все в порядке. — В подтверждение своих слов она высунула между губами розовый кончик языка. Пошевелила, дразнясь, и спрятала.
— А что ж про вас никто не знает ничего? — медленно произнес Годимир. — Если вы такие открытые. Прям как на ладошке.
— Если ты ничего не знаешь, пан рыцарь, так это не значит, что никто не знает, — веско ответила девушка. — Тебя что интересовало когда в жизни, кроме книг о тварях чудесных, сочиненных академиками крейцбергскими да баснословами басурманскими?
— А этого ты не тронь!
— Ой, подумаешь! Пан рыцарь уже обиделся?
— Нет, но…
— А на «нет» и суда нет. Продолжаем наше чудесное утро вопросов и ответов. — Велина приблизилась на два шага, и Годимир почему-то почувствовал, что хочет отодвинуться, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Как перед началом поединка. — Да не шарахайся ты, пан рыцарь, — не замедлила она съязвить, тут же приметив почти незаметное движение драконоборца. — Я не потому вам все это рассказываю, что после убить собралась.
— Вот нахалка! — возмутилась Аделия. Попыталась дотянуться до своего меча, но устыдилась наготы и осталась на месте.
— Не надо, твое высочество, — хмуро предупредил ее рыцарь. — Обойдемся без оружия.
— Да мы еще проверим, какой она сыскарь! — прошипела королевна как рассерженная кошка.
Велина хмыкнула:
— Я бы не советовала. Пан рыцарь верно говорит.
— Отвернись, я оденусь! — вместо ответа выкрикнула заречанка.
— Господь Всеблагий! — Велина возвела глаза к небу. — Какие мы стеснительные! Пускай пан рыцарь отворачивается. А с меня что возьмешь? Ты ж, поди, дворовых девок не стесняешься?
— Я отвернусь, — пообещал Годимир. — После. Когда услышу ответы на все вопросы.
Аделия ответила сквозь зубы. Неразборчиво и тихо, но сверкнувшие глаза оставляли мало места для сомнений в смысле сказанного.
— Хорошо! — кивнула Велина. — Продолжаем. Меня наняли… А впрочем, вас это не касается, кто меня нанял. Просто было подозрение, что некий шпильман Олешек Острый Язык балуется в свободное от виршеплетства время доставкой писем. Но не как обычный гонец, а писем тайных, содержание которых не всякому знать можно.
— Значит, прав был королевич Иржи? — Рыцарь чуть-чуть расслабился, но на всякий случай продолжал следить за девушкой-сыскарем.
— Это который? — подняла бровь Велина. — Рыжий такой, что ли? С двумя рыбами на щите?
Годимир кивнул.
— И что же он наплел про Олешека?
— Что подсыл загорский, — как на духу ответил рыцарь. — Говорил, что в Костраве он войта подкупил, что в Пищеце тоже кого-то письмами смущал.
Сыскарь задумалась ненадолго. Сказала:
— Вот почему Божидар… Ладно. Не будем. Божидар Божидаром, а Олешек Олешеком. Могу тебя успокоить, пан рыцарь, в политических интригах твой друг не замешан.
— Друг? После того, что он мне наговорил?
— А ты считаешь, что дружба может разлететься вдребезги от неосторожного слова, брошенного в запале?
— Не знаю… — замялся словинец.
— Или мне показалось, что промеж вами дружба?
— Да нет… То есть… Ну, не знаю…
— Ладно, пан рыцарь. С Олешеком будешь сам разбираться. Ты ж в Ошмяны нацелился, верно?
— Ну, да.
— Вот и хорошо. Там и поговорите. Только не слишком-то с попреками. Письма я у него нашла. Но политики в них, как в клюкве сладости.
— Правда?
— Правда. Зато воздыханий приторных хоть пруд пруди. При встрече намекни ему, что Олешеку из Мариенберга, которого Острым Языком кличут, стыдно такую пошлятину возить. Да еще где!
— Где? — воскликнул Годимир.
— От кого письма? — одновременно с ним спросила королевна.
— От кого — это не моя тайна, твое высочество. И к кому — тоже. Могу тебя успокоить — не к тебе. — Количества яда в голосе Велины хватило бы, чтобы отравить половину Оресы — от верховий до впадения в нее Словечны, к примеру. — А «где»… Угадай, пан рыцарь.
Годимир задумался.
— Подкладка?
— Нет.
— За голенищем… Постой, постой! Тоже не может быть. Нашли бы, когда в Ошмянах под замок сажали. В ладанке?
— А у него есть ладанка?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Тогда думай.
— Хватит. Не хочу больше.
— Зря. А мне было бы интересно проверить…
— Сказал — не хочу! Я же не сыскарь, а странствующий рыцарь. Мое дело — мечом махать, а думать — задачка для других, более умных.
Велина покачала головой:
— Обиделся? Ладно. Раз ты такой обидчивый, пан рыцарь… Он прятал письма в цистре.
— Что? — Годимир словно обухом по голове получил. Даже почудились звездочки перед глазами. — Как?
— Тебе даже в ум не приходило?
— Ну… Я не знаю… Это же цистра!
— Выходит, пан рыцарь, ты больше шпильман, чем сам Олешек Острый Язык. Ты помнишь, как он над ней трясся?
— Помню. Ну… Так я и сам трясся бы, если бы…
— Если бы она была твоя?
— Да. Но… Он же мне ее отдал, когда его по навету Иржи в буцегарню [31]упрятали!
— Да? Не знала. Наверное, это для того, чтоб в случае чего поклясться именем Господа — ничего у меня нет, никаких писем.
— Хитер шпильман! А как же ты нашла?
— Я — сыскарь, — гордо расправила плечи Велина. — Нас учат не только следить и драться, но и думать. Если бы он письма в одежде прятал, то пан Божидар ими уж больше седмицы как завладел бы. Так?
— Ну… Так.
— Вот я и решила цистру проверить. Ночью взяла…
— Ты хоть ее не… — Рыцарь не решился произнести страшное слово «сломала», но, тем не менее, девушка его поняла.
— Нет. Я осторожно, — она проделала неопределенный жест ладонью, будто сметаны из крынки зачерпнула. — Просмотрела и обратно засунула. Пусть везет. Разумеется, после того, как его Божидар отпустит.
— Ясно.
— И последний твой вопрос, пан рыцарь. Как я вас нашла?
— Да чего уж там. Для настоящего сыскаря…
— Это ты зря, пан рыцарь. Слишком ты высокого мнения о сыскарях.
— Да по следу и Ярош бы нас в два счета разыскал.
— Да? — Велина хитро прищурилась и Годимир вдруг понял, что сморозил глупость. Она шла не по следам, а навстречу им. Из Ошмян. Значит, точно знала, куда они выйдут, где заночуют. Но откуда? Как человек может предвидеть будущее, если только он не… Если только он не чародей.