Рясной Илья. Бугор

   У Киры второе хобби после того, как объедать мой холодильник, — это забирать мои вещи.
   — Ты на работу чего не встаешь? — спросила она.
   — Мне попозже.
   — И мне попозже, — она легонько укусила меня в ухо. И началось…
   Постельная гимнастика — это такой вид спорта, в котором Кира весьма преуспела. Если бы давали звания, то кандидата в мастера она заслужила вполне. Бывали моменты, когда я так шалел от нее, что казалось, этот миг хочется продлить вечно.
   — Женщина любит ушами, — проворковала она. — Ну скажи, чурбан, главное.
   — Что?
   — Главное слово.
   — Я тебя люблю, — казенно произнес я.
   Это был один из моментов, который всегда меня раздражал. Любит, не любит — главная игра девочек, в том числе и вполне взрослых. Но не мужчин. Люблю — не люблю ее? Черт поймет. Когда люблю, когда не люблю. Не люблю, когда она опустошает подчистую холодильник, оставляя меня голодным, стягивает мои любимые вещи, и я не могу ей отказать. И не люблю, когда требует говорить, что я ее люблю…
   Потом я залез под душ. Побил по груше. Снова — под душ. Потом — готовить завтрак, поскольку Кира занялась нелегкой работой — накладыванием косметики.
   Я вдруг на миг представил, что мы с ней поженились и я привязан к ней гирями. И этот момент повторяется каждый день — я готовлю завтрак, она красит лицо. Тут мне стало дурновато.
   Познакомились мы, когда наша контора проводила контрольную закупку в магазине, где Кира то ли менеджер, то ли вояджер. Я приобрел какой-то рисунок, чей — уже не помню, помню, что за три сотни зеленых. Мы считали, что магазин работает без лицензии и его можно, закрывать. Купив картину, я предъявил удостоверение. На Киру, которая в тот день была главной, жалко было смотреть.
   — Мы-то думали, вы покупатели, — искренне, обиделась она, и в ее глазах выступили слезы, как у ребенка, которому дали подержать конфетку, а потом отняли. Я ощутил, как на меня накатывает раскаяние.
   Оказалось, что приперлись мы зря. И лицензия у магазина была на месте. И выглядели мы полными болванами. И, рискуя показаться еще большим болваном, я пригласил Киру на чашку кофе.
   — Смазать душевные раны, обоюдные, — сказал я. Как-то так получилось, что продолжили мы взаимное врачевание у меня дома.
   Тогда меня как раз бросила Лена, с которой, к счастью, мы так и не успели расписаться. Она — следователь, ушла от меня к прокурору. Анекдот… В целом, правильно — двум сотрудникам МВД жить под одной крышей не рекомендуется. А с Кирой отношения у нас тянутся второй год. То вспыхивали ярко. То утихали. Но так уж получалось, что с периодичностью один-два раза в неделю все это время она приходила ко мне домой. Она была безалаберная, ветреная, безобидная, иногда проницательная, все понимающая, иногда — хоть кол на голове теши. Мне она нравилась каким-то немножко не от мира сего восприятием окружающего. И вместе с тем не хотел бы жить с ней долго. Больше раза в неделю я терпел ее с трудом. Два раза были предельно допустимой дозой.
   — Ты куда сегодня? — спросила она, уплетая приготовленный мной омлет и запивая томатным соком.
   — На встречу с интересным собеседником.
   — Понятно. Шпионские страсти.
   — Ментовские страсти. Кстати, пора звонить. Я взял трубку радиотелефона, настучал номер. К телефону подошел он.
   — Здравствуйте, — сказал я.
   — А, московский розыск. Приятно слышать.
   — Так как мы с вами?
   — Как договаривались. В одиннадцать.
   — В офисе не хотелось бы.
   — В кафе. Знаю один очаровательный подвальчик.
   — Но…
   — Я же вас приглашаю.
   Приглашает так приглашает. На зарплату опера в таком ли ко дорогом городе, как Москва, можно ходить только по булочным.
   Подвальчик был уютный и почти пустой. Мы устроились в углу. Вышколенный официант в косоворотке и красных шароварах подскочил к нам.
   — Вам что? — спросил меня Кандыба.
   — Кофе. Покрепче, — сказал я. Завтракать после завтрака — это слишком.
   — Ясно. Кофе. Стопочку коньяку… А мне — как всегда. Официант удалился и вскоре появился с подносом. На подносе был кофе, стопка коньяка — это мне. А для Кандыбы — стограммовик водки и небольшой, аккуратненький, соленый, а не какой-то маринованный, огурчик.
   — Привычка, — сказал Кандыба, добро глядя на натюрморт — запотевшая рюмка и огурчик. — Уже пятнадцать лет с утра — стопка и огурчик. Знаете, помогает.
   — Рецепт старый, — усмехнулся я.
   — Ну, со встречей, — он поднял рюмку.
   Я проглотил коньяк. Часть его махнул в кофе.
   — Слышал о ваших успехах, — сказал Кандыба, перекусив огурец пополам и сжевав его. Челюсти его работали мощно, им бы перекусывать металл, а не жалкий огурец.
   — Вы имеете в виду Горюнина?
   — И его команду.
   — А вы откуда знаете?
   — По телевизору показывали. Да и слухи уже разошлись. Большая шайка?
   — Четыре человека. Всех взяли…
   Действительно, вчера мы задержали последнего ворюгу — Баклана. Он пришел в палату, где его ждали не подельники, а оперативники. Колоться он отказывается принципиально. Уперся — ничего не выжмешь.
   — Говорят, нашли краденое, — Кандыба вопросительно посмотрел на меня.
   — Не все.
   — Много недосчитались?
   — Трех картин. Саврасов, Поленов, Клевер.
   — Так, — он прикрыл глаза и неожиданно оттарабанв сюжет каждой. — Так?
   — Так.
   — Во, память еще есть… Поленов там изумительный бы. Очень дорогой. Если все сложить, где-то тысяч на сто долларов. А учитывая, что они ворованные, снизьте цену в четыре раза. Не бог весть какой куш.
   — Двадцать пять тысяч долларов? Тоже не валяются…
   — Даже машину приличную не купишь, — отмахнулся Кандыба. — Но Горюнин хорош.
   — Вообще меня пугают темпы, с которыми криминализируется антикварный бизнес, — посетовал я.
   — Потому что, если вести его по закону, платить налоги и торговать только чистыми вещами — много не заработаешь, — сказал Кандыба. — Дилетанты считают, что торговля антиквариатом — это легкие миллионы долларов. Насмотрелись репортажей с аукциона «Сотбис», где Мане уходит за полсотни миллионов долларов, и считают, что все столько зарабатывают. Когда сталкиваются с этим бизнесом ближе, удивляются, что цены так невысоки. Перепродать картину Васнецова и заработать на этом десять тысяч долларов — предел мечтаний. А с одной фуры с окорочками, если с таможней договоришься, доход раза в два больше. Разница?
   — Да уж.
   — Поэтому рецепт нормальной жизни в этом бизнесе: пренебрежение налогами — раз. Торговля темными вещами — два. По возможности вывоз за рубеж — три. И торговля подделками — четыре. Тогда будут более-менее нормальные заработки. Впрочем, на последние три пункта решаются очень не многие. Большинство антикварщиков ограничиваются фокусами с налогами.
   — Факт, — я отхлебнул кофе. Кофе был хороший, и коньяк хороший. И вообще здесь было хорошо. — Меня беспокоит, что последнее время мода пошла у ворья на русских мастеров. То частные коллекции, а вот теперь Русский музея в Санкт-Петербурге. Кто-то по русским мастерам решил пройтись.
   — А что. Очень возможно. — Кандыба приспустил галстук и вздохнул поглубже.
   — А не поздно взялись? На Западе Россия сегодня не в ходу, — отметил я.
   — На Западе Россия всегда была не в ходу. Но это не мешало ей быть Россией, — Кандыба улыбнулся и прикончил огурчик. — Нам Запад не указ.
   — Что получается. Продать эти вещи здесь очень трудно. Да еще за копейки. На Западе они не нужны. Тогда какой смысл во всем этом?
   — Может, заказывают для своих коллекций, — предположил Кандыба. — У многих теперь возникли бешеные деньги. Банковские аферы, наркотики, цветметаллы — мне, что ли, вам объяснять… Хотя вы видели наших наркомафиози?
   — Видел.
   — Им нужен Поленов и Саврасов?
   — Вряд ли.
   — Этому быдлу нужны ванны с гидромассажем и «Лендроверы».
   — Тупик, — развел я руками…
   — Кстати, насчет переправки произведений искусства на Запад. Тут проблема очень остра, — сказал Кандыба. — Вагонами ведь везут!
   — Не без этого, — согласился я.
   — И знаете, кто возит?
   — Много кто. В основном дипломаты. Это еще с давних времен пошло. Переправить за рубеж чемоданчик с ценностями в застой не было проблем — даешь дипломату пять тысяч рублей — машина «Жигули», и чемоданчик оказывается за рубежом. Сегодня за такое цены в зеленых и поболе будут.
   — А еще проводники поездов, — сказал Кандыба. — В вагоне сотни укромных мест, куда не залезет ни один таможенник.
   — Знаете, кто этим занимается? — поинтересовался я. — Ну… — Кандыба замялся.
   — Если начали, то уж договаривайте.
   — Ладно. Если уж взялся содействовать оздоровлению окружающего мира, то надо идти дальше, — развел он руками — Была у меня пара картин. Один случайный знакомый предлагал перегнать на Запад, там как раз опять пополз вверх спрос на русский авангард, да и стоит он в несколько раз дороже, чем тут. Я отказался.
   — Чего так?
   — Я законопослушный человек…. В меру, конечно. Полностью законопослушны сегодня только идиоты. Что-то не так сказал? — улыбнулся он.
   — Во всяком случае, откровенно.
   — Я с людьми всегда откровенен.
   — Тогда скажите, что это что за человек?
   — Виктор Стружевский. Проводник. Подторговывал еще с середины восьмидесятых антиквариатом. Специально пошел проводником работать, чтобы гнать на Запад все. Кстати, — Кандыба стукнул, себя пальцем по лбу. — У него завязки с какими-то бандитами в Питере. Вот вам ход на Русский музей, — он потер руки. Как многих, его начинало захватывать выстраивание версий.
   — Поезд какой?
   — «Лев Толстой», фирменный — Москва-Хельсинки. Виктор сейчас как раз в рейс собирается. Из отпуска вышел.
   — Где вы его видели?
   — На собрании клуба нумизматов. Он там постоянный гость. Ну и я захаживаю иногда, хотя монетами интересуюсь постольку-поскольку.
   — Значит, Стружевский.
   — Удачи вам, — сказал Кандыба. — Чокнулись бы, да бокалы пусты. Но поутру больше нельзя. Тут я с ним был в чем-то согласен…
 
   — И что с этим предлагаешь делать? — осведомился начальник моего отдела, изучив мой рапорт и отчеркнув избранные места ядовито-желтым маркером.
   — Надо обкладывать волка, — с пафосом изрек я.
   — А это не приблудная дворняжка? — с сомнением взглянул на меня полковник Буланов. — Точно волк?
   — А у нас не страховая компания? Точно МУР?
   — Ты о чем?
   — О том, что гарантия только в страховых, компаниях.
   — Не во всех, — покачал головой Буланов. — Ох, не во всех…
   — Ладно, будем пахать эту борозду?
   Буланов еще раз внимательно посмотрел на рапорт, будто пытался увидеть там что-то новое.
   Я без особого труда установил, что на Московской железной дороге действительно работает Виктор Стружевский, тридцати пяти лет от роду. Он и правда член клуба нумизматов. Ездит на голубой «Ауди». Живет в трехкомнатной квартире, которую за три года выменял постепенно, начиная с однокомнатной. Ни в чем не нуждается. Чем может заработать на жизнь проводник международного поезда? Ну уж не провозом зайцев через границу. Только контрабандой.
   — Представляете, потащит картины из Русского музея, и тут мы, — мечтательно произнес я.
   — Ты что, веришь в эти разговоры о питерских бандитах, с которыми связь у этого проводника?
   — Пока вся информация Кандыбы подтверждалась. — Многовато от него информации, — поморщился Буланов.
   — Лучше больше, чем меньше.
   — Чего тебе надо для дела?
   — Наружку. Технический контроль. И поскорее. У него через пять дней рейс.
   — Ой, — покачал головой Буланов. — Знаешь, какая очередина на технику и на наружное наблюдение!
   — Знаю.
   — Ни шиша ты не знаешь.
   — Под громкие дела мы что угодно выбьем.
   — Мы? Это я выбью, — Буланов устало махнул рукой. — Свободен пока…
   Что-что, а выбить начальник родного отдела может все на свете.
   И выбил — и бригаду наружки, и техников. Через курирующий нас отдел Главного управления уголовного розыска МВД. Там ребята ушлые и сразу понимают что к чему, а возможности у них куда больше наших.
   Проводника мы взяли в железные клещи. Наружка протаскала его два дня без всякого толку — по кабакам, антикварным магазинам и по клубу нумизматов. Оперативники расширили свое образование, узнали, чем нумизматика отличается от фалеристики. Но не узнали одного — собирается ли Стружевский везти что-то за границу. И если вдруг собирается, кто ему будет помогать.
   Это узнали техники.
   Вечером я просматривал пришедшую на мое имя сводку технических мероприятии. На компьютере был отпечатан текст.
 
   "Копий не снимать. Аннотаций не составлять.
   Разослать:
   Т. Тихомирову.
   Секретно.
   Сводка технических мероприятий № 11. Per. № 21117.
   За 16 июля с. г.
   На трех листах.
   Объект (X) разговаривает с Неизвестным (Н). Разговор идет о переменах погоды. Об урагане во Владимирской области. Далее:
 
   Н: Ты как сейчас?
   X: Я? В отпуске. Отсыпаюсь.
   Н: Готовишься к труду и обороне?
   X: Только к труду. Ненавижу поезда. Что это за работа? Скажи, черта лысого мне сдалась эта работа?
   Н: Хорошая работа. Денежная работа.
   X: Да уж.
   Н: Когда везешь?
   X: На первом верблюде.
   Н: Прекрасно. Обговорим при встрече.
   X: Обговорим.
   Н: Давай не куксись.
   Начальник отдела Давиденко.
   Отпечатан 1 экз.".
 
   Я показал сводку Железнякову, все бьющемуся в преферанс с компьютером.
   — Понимаешь, о чем речь? — осведомился я.
   — Первый верблюд — это первый рейс, — сказал Железняков. — Первым рейсом он контру повезет.
   — Да… «Была у меня таможня, были контрабандисты», — процитировал я «Белое солнце пустыни».
   — Будем прищучивать? — Спросил Железняков.
   — Обязательно.
   — Где. Здесь?
   — На Выборгской таможне.
   — С таможенниками и ФСБ надо завязываться, — сказал Железняков.
   — «Безопасность» нам зачем?
   — Надежнее. Их внешние все дела. С ними спокойнее.
   — Босс не одобрит, — покачал я головой. Буланов действительно не одобрил идеи сотрудничества с ФСБ.
   — На черта нам чекисты? — осведомился он, прочитав план проведения оперативных мероприятий.
   — Не помешают.
   — Да. А потом раструбят по всему свету, что взяли матерых уголовников, а о нас — ни слова.
   — Договоримся…
   — Договоримся… Нам когда с них чего перепадало?
   — Перепадало. В прошлом году в Шереметьево-2 мы вместе по их информации мероприятия проводили. И успешные. Целый архив старинных документов взяли… Кроме того, если в лужу сядем, шишки тогда тоже поровну делить.
   — Ладно, подумаем, — недовольно произнес Буланов. Чекистов он почему-то сильно не любит. Я сам к этой конторе отношусь толерантно, как к явлению природы, которое может быть и полезно, и вредно. Надо просто знать, как его использовать.
   Через два часа Буланов вызвал меня к себе и сказал:
   — Созвонись с Ванюшиным из ФСБ. Будем работать вместе с его отделом.
   — Будет сделано, — кивнул я…
 
   В полупустой восьмой вагон поезда с гордым названием «Лев Толстой», ранним утром остановившегося на станции Выборг, мы зашли целой толпой: прапорщик-погранец, оперативник из ФСБ, важняк из курирующего отдела ГУУРа Сережа Васин, два таможенника — один местный, другой — из таможенного комитета в Москве.
   В вагоне царила приграничная суета. Пассажиры лезли за паспортами, рылись в поисках мятых таможенных деклараций. Кто-то обязательно возмущался лапотными русскими порядками: «Замучили! В Европе вон никаких границ, через три страны проедешь и не заметишь». Кто-то выглядел боязливо и затравленно, как будто вез пару чемоданчиков героина и литр цианида, притом чаще так выглядели те, кому вообще бояться нечего.
   Поезд тронулся. Местный усатый таможенник методом тыка попросил пару наиболее по виду подозрительных пассажиров открыть чемоданы, но делал это больше формально.
   Да, сейчас границы уже не те, что раньше. И рвение у тружеников границы не то. Какие были раньше орлы — насквозь нарушителя видели, по лицам читали. Сегодня таможня читает в основном наши оперативные сообщения и трясет людей, которые, как точно известно, потащат что-то через границу.
   Закончив с пассажирами, мы зашли в купе, где скучал за стаканом чая и газетой «Спид-инфо» месячной давности Виктор Стружевский — приятного вида, спортивного телосложения почти молодой человек. Его форменный китель был так отутюжен, будто и не было дальней дороги, а сам проводник только что из прачечной и из гладильни.
   — Приветствую, — махнул рукой местный таможенник, заглядывая в купе.
   — День добрый, — Стружевский протянул ему руку. Таможенник пожал ее неохотно и спросил:
   — Деньги, товары, запрещенные к вывозу из России? Стружевский держался спокойно, уверенно, и трудно было представить, что совесть его нечиста.
   — Ничего нет, — развел он руками. — Михалыч, сколько видим друг друга. Я чего когда возил?
   Михалыч едва заметно нахмурился. Похоже, от накативших воспоминании. Конечно, возил. И Михалычу об этом известно. Все проводники что-то возят. Года два назад проводили масштабную операцию «Антиквариат» по северо-западу, так наша милиция с представителями таможенного комитета из Москвы заглянули в вагон-ресторан и ошалели — он был весь забит памперсами — не на одну сотню тысяч долларов.
   — Ну тогда начнем, — сказал Васин. Стружевский кинул на него резкий взгляд. Видно было, что проводник понял — весь этот народ тут неспроста.
   — Что вам показать? — совершенно спокойно произнес он. Ни мускул не дрогнул.
   — Все, Виктор Афанасьевич, — сказал Васин. — Лучше выдайте добровольно.
   — Добровольно выдать что? — спросил он меня.
   — Предметы контрабанды, которых у вас здесь в избытке.
   — Эх, господин, не знаю, кто вы. Если бы у меня что-то было в избытке, я бы не катался на этом поезде за жалкую зарплату. Ищите… — он усмехнулся. — Только побыстрее. Простой поезда представляете сколько стоит в валюте?
   — Пока не представляю, — признался Васин. Проводник знал, что вся эта комедия — до следующей станции. Там обычно погранцы и таможенники выходят, и дальше — чужая территория. Задерживать поезд никто не станет.
   — Что вам показать? — Стружевский достал чемодан сверху. — Вот, полный набор контрабанды, — он извлек из чемодана пару рубашек, нижнее белье и четыре банки икры. — Вот, главная контрабанда. Икорка. Можете сразу в наручники! — все-таки он начинал нервничать, видя полное отсутствие нашей реакции. Хотел сказать что-то еще, но сдержался.
   Тут появился второй проводник и по-хозяйски осведомился:
   — Что тут?
   — Контрабанду ищут, — криво улыбнулся Стружевский.
   Второй проводник деланно захихикал.
   С таможенниками мы осмотрели места, где обычно прячут контрабанду.
   — Ничего, — с таким видом, будто наелся лимонов, заявил старший оперативной группы ФСБ.
   — Надо отправлять поезд, — сказал таможенник Михалыч. — Время на таможенный досмотр вышло.
   — Мы не можем выпускать поезд. Не можем — сказал я. — Вещи здесь.
   — Где? — нервно осведомился фээсбэшник.
   — Здесь! — Я постучал кулаком по стене поезда. — Или там! — Я махнул рукой.
   В Москве служба наружного наблюдения проводила Стружевского до вагона. Тот был со своим приятелем — с тем самым, с которым говорили о «первом верблюде». На горб этого железного «верблюда» они и взгромоздили три объемистые сумки. Когда этот приятель Стружевского выходил из вагона сумка у него была только одна, набитая чем-то мягким — там скорее всего были две другие сумки.
   — Тут столько закутков. Можем год искать, — сказал московский таможенник.
   — Значит, будем искать год, — зло кинул я.
   — А поезд тут будет год стоять? — спросил Михалыч.
   — Будем решать, — сказал я. — А сейчас перекур… Мы с Васиным, московским таможенником и фээсбэшником вышли перевести дух около вагона. Тут на нас набросились начальник поезда и железнодорожное начальство. Какой-то шишкарь в форменном кителе — в железнодорожных знаках различия я разбираюсь туго, но, кажется, чин немаленький, толковал что-то о том, что мы ответим.
   — Вы представляете, что вы делаете? — орал он на меня.
   — Потише, уважаемый. От вашего крика птицы дохнут, — гаркнул я на него в ответ.
   Он разинул рот. Хотел что-то сказать. Но я улыбнулся ему с предельной наглостью, на которую способен (а тут способен я на многое), и произнес с угрозой
   — Тише… Пожалуйста…
   Он отскочил от меня как от прокаженного, покосился боязливо и ушел в сторону, прикрикивая на своих подчиненных и разоряясь насчет того, что так не оставит и позвонит сейчас Голубеву, и тогда всем…
   — Кто такой Голубев? — спросил я.
   — Замминистра путей сообщения. Он сейчас в Питере, пояснил московский таможенник. — Ну, что делать-то?
   — А ничего, — сказал я. — Вагон отцеплять. Людей в другой пересаживать.
   — Это серьезно, — покачал головой таможенник.
   — А мы люди серьезные, — сказал Васин.
   — И по шапке нам дадут тоже со всей серьезностью, — неожиданно весело произнес фээсбэшник. — Отцепляем…
   Думать о том, что будет, если мы ничего не найдем, не хотелось. Наша оперативная комбинация и так уже влетала железной дороге в копеечку…
   После горячего скандала с железнодорожниками, обильно подпорченного угрозами и матюгами, мы все-таки добились, что вагон отцепили и отогнали в депо. Поезд уехал. А проводники остались.
   Стружевский постепенно утрачивал свое спокойствие. Он стоял и курил сигареты одну за другой, пряча руки в карманах, чтобы не видели, как они трясутся.
   — Что вы так нервничаете? — спросил я, подходя к нему. — Все будет нормально.
   — Я не нервничаю, — с вызовом произнес он., — Рейс вы мне сорвали. Ни за что.
   — Бывает, — сказал я.
   Передохнули мы малость. И начади обыскивать ненавистный вагон заново.
   Еще два часа ничего не могли найти. А потом, уже в третий раз обшаривая туалет, я встал на какую-то трубу, зло рванул за решетку на потолке, сорвал ее. Просунул руку на всю длину в межпотолочное пространство. Там было грязно, склизко, пыльно.
   — Ну? — спросил фээсбэшник из коридорчика.
   — Ничего, — сказал я. — Хотя…
   Я просунул всю руку еще дальше, хотя это было тяжеловато. И сообщил:
   — Что-то есть… Дай чем подцепить. Фээсбэшник принес кочергу. Я зацепил какой-то предмет, притянул его. И произнес довольно:
   — Ого.
   Добычу я протянул вниз фээсбэшнику.
   — Иконка. Восемнадцатый век, — оценил он.
   — А ты откуда знаешь? — спросил я сверху с подозрением.
   — Написано — «1761 годъ».
   Я спрыгнул бниз, перевел дыхание. И сказал удовлетворенно:
   — Э!
   — С почином.
   — Пошла карта, — кивнул он.
   — Ну-ка, орлы, навались, — прикрикнул я…
   Когда к вечеру к нам прибыл замминистра путей сообщения Голубев, сухощавый, строгий мужичонка лет шестидесяти, и добрался до злополучного вагона, то застыл как вкопанный.
   Действительно, зрелище было непривычное. Бригада работяг заканчивала разбирать вагон.
   — Это что? — сдвинул он брови.
   — Вон, — я указал на лежащую на брезенте около остатков вагона добычу.
   Из межпотолочного пространства, ниш в рабочем тамбуре, а также из воздушных фильтров извлекли сорок пять икон и три тубуса с картинами.
   — Контрабанда? — спросил деловито замминистра.
   — Она, мерзкая, — кивнул я.
   — Работайте, товарищи, — с энтузиазмом произнес замминистра. — Если что нужно, вам будет оказана любая помощь.
   И удалился со своей свитой.
   Найдя первую икону, мы теперь имели право разобрать по винтику весь поезд. Такова практика. В Англии однажды, проверяя оперативную информацию о наркотиках, таможенники разрезали целый пароход.
   К находкам нас не подпускали два фээсбэшных эксперта. Они раскладывали добычу в своем фургоне, как больного в реанимобиле. Искали следы рук, микрочастицы. Работали на редкость профессионально — загляденье, не сравнить с нашими косорукими технарями из отделения милиции, которые ни о чем, кроме отпечатков пальцев, не слыхивали и по своему невежеству запороли не один десяток тысяч уголовных дел. Техническая сторона работы у ФСБ всегда была на высоте. Возможности тут у них были куда выше, чем у МВД, так как вели они бой с лучшими разведками мира, а не с обычными уголовниками. Я верил, что они докажут — эти вещи прошли через руки Стружевского и его напарника.
   Я ждал, когда эксперты дойдут до тубусов. Мне хотелось верить, что они сейчас развернут полотна из Русского музея. Или из квартиры Тарлаева.
   — Так, — сказал эксперт, руками в перчатках аккуратно открывая тубус и вытаскивая свернутое полотно.
   — Лагорио, — произнес я.
   Морской пейзаж Лагорио украли три года назад из коллекции в Туле. Я прекрасно помнил ориентировки… Второе полотно — вообще неизвестное. Незнамо кто. Третье — похоже на Малевича…
   Не то. Все не то…
 
   Доставили мы Стружевского в Москву не на так нелюбимом им поезде, а на моей служебной машине.
   Держался он молодцом. Признаваться отказался с самого начала.
   — Я ничего не делал, — заявил он, сидя на заднем сиденье между фээсбэшником и Васиным.
   — Пальчики, следы, все твое, — сказал я.
   — О чем разговор? — пожал он плечами. — Доказывайте. Я сдержал такое родное душе бывшего милицейского спецназовца желание съездить ему по уху и пожал плечами.
   — Докажем, придурок.