Рясной Илья. Наше дело – табак

   Дорога на косу — узкую песчаную стрелу, на несколько десятков километров вонзившуюся в Балтийское море, — была перекрыта шлагбаумом. За въезд на машине драли приличные деньги, но к милиции, понятно, это не относилось. А начальника уголовного розыска охранникам в таком месте положено знать в лицо, так что шлагбаум немедленно поднялся и охранник козырнул.
   Коса давно была объявлена заповедной зоной, всякое строительство здесь было запрещено. Естественно, «новорусские» коттеджи как поганки вырастали и здесь, но не так густо, так что большая часть пространства все-таки оставалась нетронутой. В основном новые хозяева жизни строили свои поселки на территории бывших домов отдыха. Ну и в пионерлагерях — они пали первыми, поскольку областное начальство рассудило, что пионеров теперь нет, значит, и лагеря ни к чему, а деньги, которые предлагали за участок под коттедж на косе, перевешивали все доводы разума и новокаином обезболивали уколы совести.
   Коса сильно пострадала три года назад, когда по ней прошел небывалый ураган. Ураган выворачивал вековые сосны, которые не могли надежно зацепиться корнями за песчаную почву. По лесу будто прошлось какое-то чудовище. И уже три года лесхоз собирался вывезти распиленные деревья. Но никак не мог собраться.
   «Жигули» свернули с главной дороги и вскоре остановились перед металлической оградой, за которой высились островерхие черепичные крыши отеля. Охранник присмотрелся к гостю, узнал его, кивнул, здороваясь, и побежал открывать ворота.
   Отель назывался незатейливо — «Хауз», что по-немецки означает дом, и принадлежал старому приятелю Ушакова. Раньше на этой территории располагался профилакторий стеклозавода имени Двадцать второго партсъезда. Завод почти что загнулся, профилакторий приватизировали, и новый хозяин решил построить здесь приют для немцев, которых тянуло на косу как магнитом. На месте старых деревянных домишек вознеслись чистенькие дома в немецком стиле, с красной черепицей, дымчатыми окнами, зацвели цветы на клумбах, дорожки вымостили плиткой, все сияло чистотой, давило порядком. Надписи были на немецком языке, персонал тоже без напряжения лопотал по-немецки, номера стоили до двухсот марок в сутки. Немцы, приезжавшие сюда, глядя на окрестные сосновые леса и белые песчаные дюны, прислушиваясь к ласковому шепоту волн, могли помечтать о том, что они в Германии, что произошло чудо и коса опять немецкая.
   Ушакова здесь всегда ждали свободная комната для гостей и добрый ужин. Два года назад он вытащил Палыча — хозяина — из такой передряги, что тот был благодарен до конца жизни. Денег начальник розыска за всю свою службу не брал ни с кого ни копейки, а вот воспользоваться гостеприимством владельца «Хауза» иногда не отказывался.
   — Давно не был, — улыбнулся приветливо Палыч, встречая Ушакова у машины.
   — Дела, дела, — развел руками начальник уголовного розыска.
   Палыч обнял Ушакова,
   — Совсем забыл нас, Василич.
   — Не совсем, — возразил тот. — Видишь, приехал.
   — Молодец…
   — Мы со Светкой обнаружили, что двадцать пять лет назад пили шампанское на своей свадьбе. Так что не просто так приехали.
   — Серебряная свадьба, — кивнул хозяин «Хауза».
   — Старые стали, Палыч, — вздохнул Ушаков грустно. — Совсем старые.
   — Кто старые? Мы старые? — усмехнулся Пальл. — Не преувеличивай, Василич. Вся жизнь впереди.
   Ушаков кивнул. Он ощущал с болью, как уходят годы, Уходят незаметно, день за днем…
   Хозяин указал своему помощнику, облаченному в красную фирменную одежду отеля:
   — Вещи в третий номер.
   Тот кивнул, подхватил сумки и потащил их к коттеджу.
   — А мы идем в ресторан… Стопка водки, как?
   — Стопку можно, — согласился Ушаков. Народу в «Хаузе» было немного — несколько немцев и один затесавшийся в их компанию швед.
   Ушаков хлопнул с Палычем по стопке в баре на втором этаже главного корпуса. Потом еще по одной, стало легко.
   — Хватит, — прикрыл он ладонью стопку.
   — Пока хватит, — уточнил Палыч.
   — Точно… Пошли, прогуляемся, — кивнул Ушаков жене.
   Они спустились вниз, по мощеной дорожке прошли к выходу с территории. Вокруг отеля раскинулся лес, волны лизали белый песок, вдали из травы и деревьев поднимались оголенные дюны — с годами они сдвигались, меняли форму. Воздух был упоителен. Жара отступила, клонившееся к горизонту солнце ласкало, а не палило кожу.
   — Гутен таг, — поклонился немец — старик-одуванчик, на его руку опиралась седая старушка, тоже улыбнувшаяся.
   — Здравствуйте, — улыбнулся в ответ Ушаков, и его кольнуло грустью.
   Палыч рассказал, что эти двое стариков-немцев жили в этих местах еще до войны, детьми. То, что для большинства людей на планете было далекой историей — Вторая мировая война, бомбежки, проводы частей вермахта на фронт, авианалеты, встреча фюрера, когда воодушевленные толпы мечтали об одном — увидеть его, поймать на себе хотя бы мимолетный его взгляд, а потом огненный вихрь и русские танки на улицах Полесска, — для них это было их личным прошлым. И оно с годами становилось гораздо четче, яснее, понятнее настоящего, которому они принадлежали чисто формально, доживая в нем последние годы.
   Ушаковы присели на берегу, на перевернутой лодке, рядом с доской от серфинга, и смотрели на чистую воду.
   — Смотри! — с детским восторгом воскликнула Света.
   — Ух ты! — присвистнул он.
   На отмель в двадцати метрах от них неторопливо выбирался кто-то — небольшой, но солидный, черный, влажный.
   — Бобер! — ударила слабо, чтобы не спугнуть, в ладоши Света.
   — А вон еще один! — ткнул Ушаков в другую тень.
   Живности на косе было полно. Зал ресторанчика «Хауза» украшали чучела птиц и животных, которые водятся здесь.
   Они сидели, взявшись за руки и глядя вдаль, где уже вспыхивала на вечереющем небе крохотная яркая искра маяка. Все было наполнено чистой грустью. Здесь была другая планета. Куда лучше той, с которой они прилетели. И очень не хотелось возвращаться на грешную землю с грешными делами.
   Ужин был отменный — в ресторане при свечах. Света, раскрасневшаяся от вина, смеялась и была счастлива., Они раздавили бутылочку, потом другую, налили немцам. Ушаков сразился с двумя фрицами — молодым и пожилым в бильярд и разбил их начисто. Это талант — не убавить, не прибавить. Он вполне мог бы зарабатывать себе на жизнь, гоняя кием шары в бильярдных, так что победить немцев для него никакого труда не составило.
   — Капут, Сталинград, — засмеявшись, поднял руки вверх пожилой немец.
   Ушаков видел, что немец расстроился. Немцы страшно не любят проигрывать и всегда мечтают взять реванш. Но тут им реванш явно не светил, поэтому просто Ушаков пошел и хряпнул с ними по стакану водки.
   Вечер удался. И так бы он и закончился в тишине и дфотворенности, если бы не подлый ящик, работаю-ий в углу. Передавали «Итоги».
   — Наш специальный репортаж — из Полесской области, — шевеля усами, многозначительно произнес известный телеведущий, интригуя обещанием очередного разоблачения. — Хочу только заметить, что наша съемочная группа в процессе подготовки этого материала подвергалась невиданному давлению. И у нас были основания опасаться за жизнь журналистов. Нашлись люди, которые помогли им выполнить свой долг. Но об этом в самом репортаже.
   — Сделайте погромче, — попросил Ушаков барменшу.
   — Я сам. — Палыч взял пульт, сделал погромче и включил видеомагнитофон на запись. И с экрана полезло такое!
   В первых кадрах возникла панорама Полесска, порт с ржавыми, вставшими на вечный прикол кораблями. Потом один за другим менялись картинки. Вот логово Шамиля, развлекательный комплекс с казино и стриптиз-шоу «Золотой шельф». Вот его же вотчина — валютный отель «Континенталь». Вот янтарный разрез. Вот погранпункт в Кумаринском районе с вереницей машин перед ним. Все это сопровождалось комментариями о невиданном разгуле преступности в Полесской области. Вспомнил комментатор добрым словом и контрабандистов-сигаретчиков, и потопленный, распроданный рыбный флот, и дикие махинации в торговом порту. И янтарь вспомнил. Ничего не забыл. Со многим Ушаков готов был согласиться. Он хоть сейчас бы подписался под словами о коррупции в окружении губернатора. И о разворованном бюджете. Факты, конечно, были слегка перевраны, слегка подтасованы, но в целом соответствовали действительности. Если бы на этом репортаж и закончился…
   — Кто же им информацию дал? — задумчиво произнес Ушаков, глядя на экран.
   — А что, трудно эту информацию найти? — недоуменно спросил Палыч.
   — Не так легко. Все систематизировано. Как в толково составленной справке.
   После фактов начались умозаключения и домыслы. Тут журналисты порезвились вовсю, направо и налево нашлепывая ярлыки. Выяснилось, что мафию можно было бы победить давно, если бы не покровительство самых высоких чиновников. Например, вконец заворовавшегося губернатора области — тут Ушаков был согласен. И начальника УВД, который на корню зарубил все попытки расследовать факты коррупции. Да и вообще, генерал Шаповаленко является лучшим другом губернатора, который вытащил его непонятно откуда.
   — Эка вашего начальника приложили, — покачал головой Палыч.
   — Все ведь с ног на голову поставили, — возмутился Ушаков. — И не краснеют.
   Дела обстояли как раз наоборот. Действительно, губернатор в свое время согласился на назначение начальника УВД, решив, что тот человек из армии, не совсем понимает, где очутился, а на практике проверено, что с задубевшими от скитаний по военным городкам и полигонам армейскими договориться куда легче, чем с хитрыми ментами. Вот тут губернатора и ждал сюрприз. Шаповаленко оказался из почти вымершего племени честных чиновников. Мзду не брал. Никакие шкурные дела не обтяпывал. В бизнес своих родственников не пропихивал. В общем, был человеком неуправляемым. И постепенно начал прижучивать всех, включая областную администрацию. Именно при новом начальнике УВД пошли дела по янтарному комбинату, рыбфлоту. И по сигаретам. Были привлечены к ответственности несколько шишек из властного олимпа и парочка наиболее доверенных бизнесменов. В результате губернатор каждые три месяца слал «телеги» в МВД России, призывая снять распоясавшегося держиморду с должности, но в МВД на эти призывы внимания не обращали, поскольку знали, что из себя представляет областной руководитель и какова ему цена…
   Дальше законспирированным голосом, будто пытаясь проглотить микрофон, на фоне морского порта корреспондент НТВ с придыханием вещал, что за ними была слежка, их пасли с момента схода с трапа самолета милиция и криминальные структуры, и члены телегруппы рисковали своей жизнью на каждом шагу. И так бы и сложили они буйные головушки на негостеприимной полесской земле, если бы не помощь истинных слуг народных, отважных оперативников областного УБОПа.
   — Приехали, — всплеснул руками Ушаков, уже начавший подозревать, к чему все идет.
   В общем, суть репортажа сводилось к одному — УБОП знает наперечет всех бандитов (а кто их не знает), готов их хоть завтра всех взять и упечь на Колыму, но губернатор и начальник УВД не дают им вздохнуть.
   — Мать твою! Вот наглецы, — покачал головой Ушаков.
   — Приложили вас, — усмехнулся хозяин «Хауза».
   — Ох, что сейчас начнется…
   Он потянулся к рации, лежащей по привычке под рукой, и выключил ее, решив, что в воскресенье он отдыхает. Перед понедельником надо хорошо отдохнуть. В понедельник в УВД откроется сумасшедший дом. Да, доблестная спецслужба пустилась во все тяжкие.
   — Вот идиот, — прошептал он.
   Слово это относилось к начальнику УБОПа…

Глава 8
СПЛЕТНИЦЫ

 
   — Как тебе причесон? — спросила Вика, возникая на пороге.
   — Вызывающе слегка, — сказала Лена.
   Вика подстриглась чуть ли не «под ноль».
   — Почему? Что, спрашивается, такая калоша, как я, не может тряхнуть стариной?
   — Может.
   — В Голливуде одно время мода была — налысо брились и прически краской рисовали. — Вика скинула туфли, обулась в мягкие, пушистые тапочки и прошествовала на кухню, на которой не одному человеку перемывались косточки, смаковалась не одна сплетня.
   — Знаешь, я у Рудика больше стричься не буду. Макс — у того рука легче. — Вика уселась на мягкое сиденье уголка и вытянула ноги, проведя пальцем по стежку на чулке — только что где-то зацепилась.
   — Макс берет больше, — возразила Лена.
   — Господи, десять долларов туда, десять сюда — какие проблемы…
   — Ты слышала. Дона Педро арестовали. — Лена начала колдовать над туркой. Фирменную кофеварку она отставила в сторону, придя к выводу, что кофе, приготовленный в турке, все-таки лучше. Нужно, конечно, готовить на углях, но на кухне места углям не было.
   — Говорят, это он Глушака заказал… Я, кстати, так и думала. Помнишь, перед всеми этими кровавыми делами я тебе еще говорила, что у Инессы с Педро шуры-муры. Я еще тогда прикинула — его подлая рука здесь.
   — Слушай, что это за люди такие? — воскликнула Лена зло. — Сегодня обнимаются, друг другу в дружбе клянутся. А завтра киллеров посылают.
   — Знаешь, мой муженек как говорит?
   — И как он говорит?
   — В нашем бизнесе, говорит, друзей нет. — Вика потянулась так, что косточки хрустнули.
   — Не он один так говорит, — поморщилась досадливо Лена. — Это их любимая присказка.
   — Я единственно чего не понимаю — почему милиция Инессу не берет? Наверняка с ее ведома муженька прихлопнули.
   — Наверняка. — Лена вздохнула. — Мне рассказывали, она просто взбесилась, когда ее из «Востока» попросили.
   — Поживилась-то она там не хило. У нее сейчас мечта — как можно больше денег из всех вытрясти и умотать в Англию.
   — Чего она в Англии делать будет? — усмехнулась Лена. — Она кроме русского языка никакого не знает. И не выучит.
   — Выучит. А потом окрутит какого-нибудь лоха английского побогаче. И будет ему наставлять рога.
   — Вот стерва.
   — Еще какая.
   — Господи, как же я ненавижу их! — с чувством воскликнула Лена.
   — Это ты зря. Ненависть, подруга, иссушает. Смотри на вещи философски, — порекомендовала Вика.
   — Я боюсь, — негромко произнесла Лена. — И с каждыми днем боюсь все больше… Инесса. Она же тут орала, что Арнольду все это так не пройдет. На что она способна?
   — На все… Но сейчас ее прижали. Так что Арнольд выживет… Пока выживет.
   — Что значит пока?
   — А потом как получится.
   — Вика, ты чего такое говоришь!
   — Я шучу… Повторяю, подруга: не дергайся. Все вокруг какие-то дерганые. Мой вон тоже какой-то ошалевший стал. После торгов за квоты вообще лицо перекривило, будто бутылку рыбьего жира выпил. Все твердит, что новые разборы грядут. Без телохранителя из дома не выходит.
   — А тебе?
   — А мое тело он не настолько ценит, чтобы его хранить… Козлы они, я тебе скажу. Говорю же, их надо принимать такими, как они есть. То есть обычными козлами.
   — Попробуй, как лучше — из кофеварки или из турки? — Лена разлила кофе по маленьким чашечкам. Вика сделала небольшой глоток, причмокнула.
   — Так лучше. Чего-то добавляешь?
   — Кое-что.
   — Дашь рецепт? Или секрет?
   — Конечно, дам.
   — Хотя у меня все равно так не получится. — Вика еще раз глотнула кофе, блаженно прижмурилась. — На кофе рука легкая должна быть. Это или умеешь, или не умеешь. Как и на деньги. Они или липнут к рукам, или не липнут. Будь ты хоть академик, хоть дебил — не влияет. Вон Глушак, дурак дураком был, но деньги к нему рекой текли. А доктора наук на помойках бутылки собирают. Потому что у него рука на деньги легкая была. Понимаешь, подруга?
   — Как не понять.
   Вика пригладила волосы:
   — Знаешь, а мне нравится. Причесываться не надо. Просто и практично… Давай тебя так же обкорнаем… Я Макса попрошу. Он тебя воткнет вне очереди… Смотри, кажется, просто так взять и обкорнать. А каждая волосинка на своем месте. Где больше снять, где меньше — мастер, одним словом… Да еще голову помассировать… У него такие пальцы, подруга. Аж дрожь пробирает.
   — Сильно пробирает? — усмехнулась Лена.
   — Да как бы не пробирала — что толку? Все равно он голубой. Женскими модельерами и парикмахерами могут быть только голубые. Ты что, не знала?
   — Наверное, преувеличение.
   — Ни фига не преувеличение… Ну как, спросить?
   — Ну, спроси, — кивнула Лена рассеянно.
   — И будет нас две лысые старые калоши, — довольная, засмеялась Вика… — Коньяк в кружку, — велела она, ткнув в кофейную чашку пальцем.
   Лена вытащила бутылку «Наполеона». Ритуал был отлажен. Было ясно, что полбутылки они уговорят.
   Вика захмелела быстро.
   — Кстати, у моего тоже дурная идея, — сообщила та. — Какой-нибудь домишко в Англии прикупить.
   — Чего им эта Англия сдалась?
   — Нравится. В общем, в Лондон свинтить. Навсегда. В больше сюда ни ногой… Казик надерется и как заведенный повторяет: «Пора делать ноги». Уже год я это слышу… У него идея глубоко засела — сорвать где-то большие деньги. Не сотню-другую тысяч долларов, а действительно большие. И рвануть отсюда подальше.
   — Почему?
   — Боится, подруга. Они все боятся. Потому что страшно. Будем, — она подняла стопку коньяку.
   — Страшно, кивнула Лена.
   — На войне как на войне. То одного пулей снесет. То от другого воронка останется. У них крыша и едет… Знаешь, когда он узнал, что Глушака и Арнольда подстрелили, что он делал?
   — Что?
   — Захохотал, как идиот… Подруга, все вокруг чокнутые, но надо и к этому относиться философски… А сейчас муженек говорит, что домик за бугром крошечный, комнат на тридцать, присматривает.
   — Что, сорвал большие деньги? — заинтересовалась Лена.
   — А он мне говорит? Он же козел… Они все козлы, подруга… Это что, последняя бутылка коньяка?
   — Есть еще.

Глава 9
ЖЕНЩИНА-ВАМП

 
   Как Ушаков и ожидал, в понедельник начался сумасшедший дом. Начальнику УВД звонили из аппарата министра, требовали отчеты по каждой из служб. На среду генерала вызвали в столицу на ковер. И чем это все кончится — никто не знал.
   — Здорово они нам врезали, — кипел Гринев. — Прямо под дыхало. Хуже бандюганов. Уроды поганые.
   — Да, выдали стране угля, — нерадостно улыбнулся Ушаков и поглядел в окно своего кабинета, за которым собирался дождь. К дождю грудь как-то сдавливало.
   — Ты мне объясни, непонимающему, какая такая наружка топала за этими телевизионщиками от самого самолета? — завопил Гринев. — Кто?
   — Дед Пихто, — произнес Ушаков. — Мы вообще не знали, что телегруппа НТВ здесь!
   — Брешут и брешут… Телевизионщикам еще по ордену за мужество дадут после этого репортажа.
   На самом деле в УВД никого до сей поры не волновало, кого из представителей центральных СМИ приглашает в область УБОП. У «оргпреступников» имелась своя мощная пресс-служба, ребята там работали ушлые, усвоившие все законы рекламы, в том числе главный — сто раз повторенный по телевизору тезис становится для зрителя личным убеждением. Поэтому с утра до вечера они трудились, чтобы не менее трех раз в сутки горожане слышали: единственная служба, которая защищает их покой, — это УБОП. К этим играм Ушаков относился спокойно, по старинке считая, что работает не за славу, а за совесть, и оперу лишняя реклама ни к чему. Ну кто, спрашивается, мог ожидать, что руководство УБОПа пустится во все тяжкие?
   — Вообще, чего это московских телевизионщиков заинтересовали судьбы нашей области и подвиги УБОПа? — спросил Гринев.
   — Это какие-то интриги в высших эшелонах власти, — сказал Ушаков, потирая затылок. — Подкоп идет под губернатора. Кое у кого свои взгляды на будущее области и на доходы со свободной экономической зоны. И тут как раз подвернулись наши коллеги со своими обидами. Их и использовали как дурачков. В результате те, кто в Москве это все затеял, достигнут своей цели…
   — А наших затейников выкинут, как конфетные обертки, в урну, — кивнул Гринев. — Да, если ума нет, то и не будет. Я начальника нашего УБОПа знал, когда он еще лейтенантом был. Я ему говорил, что старшим лейтенантом ему не стать… А ты глянь, уже полковник. И такой же дурак, каким в лейтенантах был…
   — Ладно, чего шуметь. Теперь жди комиссию из министерства.
   — Пускай едут, — с угрозой произнес Гринев. — Я им все выскажу. И кто кому не дает с бандитами бороться. И кто крышу Шамилю и Корейцу все годы держал. За мной не заржавеет.
   — Не спеши, — сказал Ушаков. — Это политика. Посмотрим, чем кончится.
   — Хреново кончится.
   — Может, и не совсем. Сейчас пришлют из Москвы оперативную группу. И поставят область на уши. Нам от этого только выгода. Глядишь, помогут поднять сигаретные дела.
   — Василич, я считаю, ты лучший начальник розыска из тех, с кем я работал. Но твоя вера в лучшее меня порой изумляет… Кто нам когда поможет? На кого мы можем рассчитывать?! Только на себя! На тебя. На меня. Да на пяток-другой наших сотрудников. И все. Об остальном можно забыть. Группа из Москвы, ха! Приедет толпа бездельников, поймет, что без цистерны спирта в наших делах не разобраться. И укатит обратно.
   — Время покажет, — сказал Ушаков, признавая, что его заместитель во многом прав. — Недолго ждать.
   — Да шли бы они все, — махнул рукой Гринев. — У нас своих забот полон рот. Что с Доном Педро делать? Прокурор уже ерзает в кресле, все грозится меру пресечения изменить. Держим человека на аховых основаниях.
   — Надо колоть его.
   — По-моему, не расколется… Василич, надо дергать эту стерву.
   — Инессу?
   — Да. Ее, змею подколодную. Все-таки если Глушака они заказали, тогда на пару работали. Решили втихаря избавиться от ревнивого мужа. И прибрать имущество.
   — А почему Арнольда не добили? Тогда бы вообще с «Востоком» проблем не было.
   — Решили, что он готов. А он, сволочь, живучий оказался.
   — Если мы Педро выпустим…
   — То разбор будет продолжаться. Его прихлопнут.
   — Или он прихлопнет, — сказал Ушаков.
   — Пауки ядовитые. У них судьба такая — друг друга жрать.
   — Ладно. Отряжаем добрых молодцев, пускай везут Инессу сюда. Она сейчас в массажном салоне. Здоровье поправляет.
   За Инессой пристально наблюдали несколько дней, и распорядок дня, которому она педантично следовала, был известен уголовному розыску до мельчайших деталей. Заодно оперативники изучили немало кабаков, парикмахерских, массажных салонов и клиник для «новых русских». Жизнь у Инессы была напряженная. Все расписано, ни минуты покоя — врачи, массажисты, маникюрщицы, посещение женского клуба. И вечером — обязательный кабак. Раньше она посещала кабаки с Доном Педро. После его убытая в следственный изолятор скучала она недолго. Уже через день объявилась в «змеевнике» с Валей Гринбергом, владельцем сети продовольственных магазинов. Когда он появлялся с ней на людях, вид имел какой-то затуманенный и очень походил на очередного идиота, заболевшего этой женщиной-вамп. Смотрел на нее юношескими влюбленными глазами.
   — Так, в два она выходит из массажного салона. Берите даму под белы ручки — и ко мне, — проинструктировал оперативников Ушаков.
   — Права будет качать, — сказал старший опер из «убойного» отдела, который уже имел некоторый опыт общения с Инессой
   — Пусть качает. Берите жестко. Не как вдову, а как лицо, которое .подозревается в соучастии в убийстве. И пусть она это почувствует.
   Через полчаса старший опер зашел в кабинет:
   — Доставили, товарищ полковник.
   — Как она? — спросил Ушаков.
   — Взбесилась сразу. Потребовала, чтобы ей вручили повестку. Потом заявила, что отказывается ехать. Пришлось чуть надавить — в рамках приличий, конечно… В общем, по дороге она нас всех успела поувольнять с работы. Меня обещала раздавить, как клопа. Раньше она такой не была.
   — Веди. — Гринев потер руки. — Сейчас шалаву раскрутим по-быстрому.
   Ушакову вспомнилось, как томно смотрели на него ее слегка раскосые, обладающие какой-то гипнотической силой глаза. Да, она ему фактически предлагалась. Если она замешана в убийстве, то причины такого поведения становятся понятными.
   — Ну что, Инесса, вот и вновь свиделись. Как я и говорил, — произнес Ушаков.
   — Что за хамство? — Она с размаху уселась на стул и закинула ногу на ногу. Мини-юбка выгодно открывала ее шикарные ноги, которые магнитом притягивали взгляд мужчины.
   Время, когда она управлялась с фирмой «Восток», верша там революцию, не прошло для нее даром. Она и раньше не испытывала особого недостатка в наглости и напористости, а теперь могла давать их взаймы под проценты.
   — Вы бы на меня еще наручники нацепили! — зло воскликнула она.
   — А что, не нацепили? — удивился Гринев, присевший на подоконник и рассматривавший с интересом Инессу.
   — Вы что? — уставилась она на него.
   — Обычно при задержании преступников мы используем наручники. Мало ли что…
   — Каких преступников?!
   — Инесса, — вкрадчиво произнес Гринев, — вы смотрели старые шпионские фильмы? Там есть хорошие штампованные фразы: «Игра закончена. Ваша карта бита. Пора признаваться». Мне хочется сказать то же самое. Пора, Инесса, признаваться.
   — В чем?! — крикнула она.
   — Все вы знаете, — сказал Ушаков. — Думаете, зря у нас ваш любовник столько времени томится? Он что, молчать будет?