Страница:
— Ой, что сейчас с Катькой! — всплеснула Лена руками, обессиленно присаживаясь на табуретку. В ее глазах застыл ужас. Тот ужас после злосчастного взрыва самодельного устройства в последнее время немножко отступил, но возвращения его Арнольд боялся. Это значило, что опять будут транквилизаторы, бессонница, упреки.
— С Катькой, — горько усмехнулся он. — Что сейчас с мужиками!
— С кем?
— Ох, лучше не напоминай…
Тут послышался телефонный звонок. Недолго ждали. Можно представить, как в эти минуты обрывают провода телефонов, настукивают номера на мобильниках. Весь сигаретный бомонд сейчас гудит встревоженным ульем.
— Здравствуй, — послышался в трубке голос старого приятеля и компаньона Казимира Сапковского по кличке Плут. Кличку эту он заработал честно.
— О, давно не видались, — хмыкнул Арнольд. — Чего голос грустный? Телевизора насмотрелся?
— Насмотрелся.
— Хорошо мы погорели.
— На семьдесят тысяч зелени с общака нашей родной фирмы, — взволнованно воскликнул Плут.
— А ты сам? — спросил Арнольд. — Только не говори мне, что свои деньги в проект не вливал.
— Вливал.
— Сколько?
— Под семьдесят.
— Ну, это ты переживешь.
— А ты?
— Мой тридцатник, — сказал Арнольд, и в его голосе ощущалась не свойственная моменту легкость: действительно, чего горевать, если погорел на тридцать тысяч долларов, тогда как лучший кореш погорел на семьдесят, а на сколько погорели другие кореша, вообще приятно представить. — Я человек осторожный.
— Осторожный. Ты же еврей натуральный! — воскликнул Плут. — Всегда в выигрыше.
— Все сказал?
— Ладно, Арнольд, не обращай внимания…
— Вообще-то, кто из нас еврей, можно поспорить, Казимирчик.
— Ну, завелся, как двигатель моего «Ягуара» — с полоборота, — с досадой произнес Плут. — Пропустим. Что-то с соображалкой туго у меня… Блин, семьдесят. И еще общак на сто.
— Последние деньги?
— Это почти сто зеленью! Ты понимаешь…
— Понимаю…
— Арнольд, вот что… Надо встретиться. Втроем. Ты, я и Глушак. Он тоже пострадавший. И влетел, думаю, больше всех нас.
— Ox, от него только шум, — поморщился Арнольд.
— Пора мириться нам всем. И вместе бороться. Или я не прав?
— Поглядим, — без особого воодушевления произнес Арнольд, отлично помнивший, как рассыпалась фирма «Восток», как разошлись они с Глушаком. Разве забудешь, если до сих пор справа ноют сломанные ребра.
— Надо людям прощать, — сказал Плут. — Тем более действительно, влезли мы в эту историю все втроем. И разгребать надо попытаться тоже сообща…
— Хорошо. Забиваем стрелочку. Ты организуй, Плут. Я с Глушаком сам говорить не хочу. Не правильно поймет.
— Да все он поймет правильно. Он хоть и с придурью, но когда надо — все понимает.
— Решили, — кивнул Арнольд.
Он отключил радиотелефон и протянул черную трубку Лене.
Глава 5
— Нет, ты посмотри, что гамадрилы творят! — Полковник Гринев хлопнул волосатой ручищей по газете с такой силой, что если бы этот удар достался субтильному редактору газеты «Трезвый взор», то отправил бы его в реанимацию.
— Опять тебя поминают? — с усмешкой поинтересовался Ушаков.
— Ничего, — потряс пальцем Гринев, и очки его яростно сверкнули, поймав из окна солнечный зайчик. — Завтра же будет еще один иск в суд. Я этот голубой бордель прикрою! Я ему устрою!
Война эта шла уже не первый год. Но в последние месяцы обе стороны растеряли остатки приличий. Эдуард Зарецкий, тридцатипятилетний неопрятный очкарик — главный редактор «Трезвого взора», газеты желтее желтухи и ведущий примерно такой же направленности и качества телепередачи «Горизонт» на областном телевидении а заодно депутат областного собрания и самый известный голубой в городе, сцепился не на жизнь, а на смерть с Гриневым. Конфликт давно перерос рамки обычного выяснения отношений между журналистами и представителями власти. Сыщик и редактор ненавидели друг друга отчаянно. А чему удивляться? Один втихаря подкрашивал перед зеркалом губы, строчил развязные статьи по заказу криминалитета и сделал свою газету рупором местной братвы, при этом был страшно жаден до денег и стыд свой растерял в таком далеком детстве, что ныне не мог и вспомнить, что это слово означает, а кроме — того, любил себя прямо космической любовью, с болезненной мнительностью следил за своим здоровьем. Другой был кобелем в лучшем смысле этого слова, в прошлом девушки падали ему в объятия одна за другой, но форму не растерял и до сих пор. И всю свою жизнь «давил сволочь», как сам выражался, жил впроголодь, на нищенскую милицейскую зарплату и не жалел ни себя, ни других. Так что понятно, почему их трясло при виде друг Друга.
Эта война давно стала забавой для всей области. В интервью по телевизору Гринев рычал, что голубые в городе жить спокойно не будут, даже если они и депутаты. А Зарецкий в каждом номере перечислял замученных Гриневым невинных людей.
— «Убийца в серой шинели», — процитировал Гринев, снова хлопнув ладонью по газете.
— Это про тебя? — спросил начальник уголовного розыска.
— А про кого еще?
На этот раз Гриневу припомнили, как пять лет назад он застрелил при задержании рэкетира Мишаню Косого, державшего в ежовых рукавицах весь Ленинский район и. пытавшего бизнесменов в сырых подвалах.
— Оказывается, тот гад был ангелом небесным, а я ему пистолет в руку сунул после того, как по пьяни застрелил!. У, педрила очкастая! — прорычал Гринев.
— Ладно, береги нервы.
— Я ему устрою…Я…
— Четыре часа уже. Пошли кофе выпьем, — предложил Ушаков.
У Ушакова было пониженное давление, и он по привычке поднимал его чашкой-другой крепкого кофе. Армен, хозяин небольшого кафе-павильончика «Береза» напротив «серого дома» — семиэтажного, давно не крашенного здания областного УВД — готовил на углях прекрасный кофе по одному ему известному рецепту.
В павильончике было малолюдно. Парочка студентов цедила кока-колу, трое кавказцев как-то уныло давили бутылку с коньяком, закусывая его шоколадом. За стойкой скучала миловидная барменша. Она лучезарно улыбнулась посетителям, и тут же из кухни вынырнул Армен.
— Здравствуйте. Давно вас не было! — воскликнул он.
— Ты скажешь. Всего-то три дня, — возразил начальник уголовного розыска.
— Три дня, да, — цокнул Армен. — Я и говорю — давно. Наше фирменное?
— Как всегда.
Как всегда означало чашку крепкого кофе Ушакову и кофе со ста граммами водки (безумное сочетание) для Гринева.
Из динамиков магнитофона мягко лилась мелодичная армянская народная песня, под которую Армен, подобно алхимику, колдовал над медной, видавшей виды своей фирменной, наверное, доставшейся по наследству от прадедушки, туркой — в ней он варил кофе только для дорогих гостей. Вскоре кофе был готов. Ушаков отхлебнул и прижмурился от удовольствия. Да, три дня отказывать себе в таком удовольствии — это долго. Но так получилось, что три дня было не до этого. Активно, порой как простой опер, расследовал он убийство сигаретчика. Для проведения первоначальных оперативно-розыскных мероприятий он задействовал всех, кого мог — даже курсантов Полесского юридического института МВД. Опросили жильца каждой квартиры в окрестностях, восстановили по минутам последний день Сороки. Составили скудный фоторобот подозреваемых — их видел один свидетель, когда они бежали с места убийства. А дальше все застопорилось. Дело начало привычно вязнуть.
Главный вопрос, который сейчас стоял перед следственно-оперативной группой, — кому выгодна смерть Сороки? Должен быть мотив — без мотива киллера не наймут. Ушаков напряг нескольких уважаемых в блатном и коммерческом мире людей, и пошла некоторая информация. Постепенно стали вырисовываться версии. Одна из них — дельца застрелили, потому что он ввязался в какую-то крупную аферу, связанную с поставкой из Германии в область сигарет. Вторая версия — это очередная кровавая головомойка в рамках войны за квоты. Прошлогодние аукционные торги, на которые выставлялось право беспошлинно ввезти в Россию миллиард девятьсот девяносто миллионов сигарет, вылились в отстрел в общей сложности четверых сигаретчиков. Тогда Ушаков, грешным делом, посчитал, что стрельба не затихнет, пока не лягут в могилу основные фигуры воюющих сторон, — такая вероятность была очень реальная, поскольку слишком дорогостоящие интересы были затронуты. Однако неожиданно разборки затихли, определенно не без помощи извне, из дорогой столицы — золотой Москвы. Но далеко не по всем счетам было тогда уплачено. А Сорока являлся одним из тех, кто тоже хотел поживиться за счет квот на беспошлинный ввоз сигарет.
— Мне все-таки кажется, что Шамиля это дело. — Гринев хлопнул стопку водки, крякнул и потянулся к кофе-запить.
Шамиль Зайнутдинов — главный бандит Полесской области, табачный воротила, владелец развлекательного центра «Золотой шельф» и совладелец фешенебельной валютной гостиницы «Континенталь» — как нельзя лучше подходил на роль заказчика всех заказных убийств, происходящих в городе, потому что везде, где только можно, он протоптался своими грязными сапогами. Во всяком случае, он был одной из сторон в войне за квоты, вот только, как всегда, доказывать это нечем. Чтобы привлечь к ответственности за заказное убийство, нужно вытащить на свет и представить перед судьями всю цепочку — заказчик-посредник-исполнитель, а это удается редко. Поэтому Шамиль на свободе. И поэтому Ушаков только матерится про себя, заслышав это имя.
— Не к ночи черта поминаешь, — невесело улыбнулся Гринев, глядя на кого-то за спиной Ушакова.
Начальник уголовного розыска повернул голову. И увидел, как в двери чинно, рука в кармане выглаженных полосатых брюк, заходит Дрюня — один из помощников Шамиля. Еще недавно он носил кожаную куртку, цепь в руку толщиной, брил затылок. Сегодня же приоделся в шитый дорогой костюм, прикупил золотые запонки, дорогущий галстук и ботиночки не из дешевых, сунул в нагрудный карман мобильный телефон и обзавелся новым, цвета «коррида» «Пежо-806», в общем, теперь он считал, что выглядит не как бывший бармен из «Якоря», отсидевший в свое время за групповой разбой, а как солидный бизнесмен. Вот только нос поломан в драке и глаза бегают, да и морда все равно свинячья. Нет, никуда ты, Дрюня, от своего прошлого не денешься, подумал Ушаков.
Дрюня был в ленивой расслабухе, но, увидев сыщиков, подобрался, подтянул живот.
— Здравствуйте, — кивнул он головой. Гринев искоса посмотрел на него, кивнул в ответ, приглашая садиться, и осведомился:
— Чего приперся? Никак явку с повинной притаранил?
— Вы все шутите, Валентин Михайлович. Все шутите , — кисло сморщился тот. — В мэрии был.
— Взятки носил? — поинтересовался Ушаков.
— Обижаете.
— Ну да, — сказал начальник уголовного розыска. — Все по-честному. По закону.
— Лучше бы ты явку с повинной принес, — мечтательно протянул Гринев, недобро разглядывая бандита.
— За что, интересно? — возмутился Дрюня. — Я свое отсидел. Все по молодости было, по глупости. Сейчас я приличный человек, господа сыщики.
— С Шамилем работаешь, — добавил Гринев.
— Ну и что? — пожал плечами Дрюня. — Шамиль тоже теперь вне криминала. Какой, к чертям, криминал, когда столько всего вокруг и без него.
— А какие, к чертям, деньги без криминала? — спросил Ушаков.
— И вообще, — тут Гринев с расстановкой выдал свою коронную фразу:
— То, что вы с Шамилем пока не за решеткой, — это не ваша заслуга, а наша недоработка.
— Ну, это вы зря, — решил все-таки обидеться Дрюня.
— Ты еще заплачь, красна девица, — грубо хохотнул Гринев. — Кто Сороку убил?
— Откуда мне знать?
— А ты у Шамиля не спрашивал? — удивился Гринев. — Он уж наверняка в курсе.
— Чего вы нас не любите, Валентин Михайлович?
— Я? Не люблю? — всплеснул руками Гринев. — Да я вас ненавижу. Но это делу не мешает.
— Я чего, конкретно, не въезжаю — зачем на нас, спокойных людей, напирать? Вон беспределыцики на уши всю губернию поставили.
— Это кто? — полюбопытствовал Ушаков;
— Кореец, мать его… — Дрюня кивнул хозяину кафе. — Браток, принеси коньячку. И что-нибудь конкретное сообрази пожевать.
— Сделаем, — кивнул Армен.
— Дрюня, — внимательно посмотрел на него Ушаков, видя, как старая кличка неприятно резанула собеседника. — Ты чего сюда, жрать пришел?
— Мимо проходил.
— Нет, — надавил Ушаков. — Ты сюда пришел прикопать Корейца. Я не прав?
— Не правы, Лев Васильевич. Хотя Кореец действительно беспредельщик.
— Давай выкладывай.
— У меня приятель в рейс ходил на тунцелове. Возвращались из Варшавы. Тут их «торпеды» Корейца за хобот взяли.
— Как взяли?
— Засунули в какую-то вонючую гостиницу. Не дают продохнуть, позвонить родным. Вымогалово. Внаглую так, беспредельно. Хотят лавы. Или растаможку, типа, на машины.
— Как же ты обо всем узнал, если они позвонить не могут? — спросил Гринев.
— Люди добрые нашептали.
— Да, мир не без добрых людей. — У Ушакова внутри екнуло радостно. Наконец-то! — Давай адрес гостиницы.
— Лев Васильевич, только все между нами, — заерзал на стуле Дрюня. — Вы же понимаете… Слово даете?
— Да, — сказал Ушаков.
Дрюня удовлетворенно кивнул. Он знал еще по отсидке на зоне, когда Ушаков служил заместителем начальника по оперативной работе областного Управления исправительно-трудовых учреждений, что Адмирал словами не бросается. Слово дал — будет держать.
— Вот адрес, — бизнесменствующий бандит протянул смятую бумажку. — Они сейчас там. Как раз документы на машины оформляют. Матросики вряд ли довольны. Показания дадут.
— От темы отклонились. Все-таки, за что Сороку могли грохнуть? — вернулся к своим баранам Гринев.
— Слухи ходили, что он большие деньги с братков в Полесске и за его пределами собрал, — произнес Дрюня. — Очень большие.
— Подо что?
— Под дешевые сигареты.
— А дальше?
— А дальше, как пишут в газете объявлений, возможны варианты, — развел руками Дрюня. — Так как насчет коньячка? — кивнул он на хороший коньяк, принесенный Арменом.
— Сам выпей. За здоровье своего пахана. — Гринев поднялся. И Ушаков последовал за ним.
Дрюня посмотрел им вслед со злой усмешкой.
Глава 6
Опять они, Арнольд Колпашин, Казимир Сапковский и Валера Глушко, устроились втроем в баньке в ближнем пригороде Полесска. Это имение досталось Глушко от дела одиннадцать лет назад. С тех пор деревня умерла, а родился коттеджный поселок, но наследник не стал возводить виллу, оставил бревенчатую избу и добрую баньку.
Грелась, калилась банька, полз вверх столбик термометра. Пивко, которое все любили, морозилось в холодильнике, а частью в запотевших бутылках стояло на столе. Все было как в те времена, когда в будущее, казалось, ведут только прямые пути, когда звали заманчивые перспективы и не было в мире преград, которых не взять троим друзьям. Вот только прошли как сон, пролетели, как разогнавшийся экспресс, просвистели пулями десять лет. И каких лет! Тогда, в том далеком прошлом им, наивным, казалось, что их дружба будет длиться вечно. Но все меняется. И постепенно по этой самой незыблемой, железобетонной дружбе змеями поползли трещины. Все было за эти десять лет — и обиды, и обман, и недоразумения. Но сейчас им вдруг показалось, что время можно повернуть вспять.
По молчаливой договоренности они сначала просто парились, пили пиво и не говорили про дела. Понимали, что нужно просто немножко расслабиться, очухаться от последних вестей и тяжелый разговор оставить на попозже, чтобы не напороть горячки, не сцепиться опять, как было не раз.
Глушко посмотрел на лампу через янтарную кружку. Он уже поднабрался, осоловел, перед ним выстроились полные бутылки, еще более длинный ряд опустевших бутылок стоял у стены, как гильзы от снарядов.
— Эх, братцы, — вздохнул он, пиво располагало его к совершенно несвойственной ему в обычном состоянии сентиментальности. — Все, устал. Остохренело. Эти офисы. Эти болваны-партнеры. Эти договора. Морды, морды, морды. Бабки, бабки, бабки. Все обрыдло, братки. Все… Пустота.
— Про то, что человечности не хватает, начнешь заливать? — хмыкнул Сапковский. — Да?
— Ну и начну…
— Ну давай. А мы послушаем.
— Да ну вас на хрен, — зло кинул Глушко. — Кто скажет — Глушак кого продал? Меня продавали. А Глушак никого не продавал… Глушак…
— Так, все. Стоп. Для выяснения отношений еще рано. По последней, — поднял Сапковский кружку с пивом. — Окунемся в пруд. И задела.
— Так уж и по последней, — обиделся Арнольд. — У нас еще есть.
— Не, пока башка трезвая, надо дела наши грешные обсудить, — сказал Сапковский.
— Эх, Плут прав, — почесав увесистую челюсть, произнес Глушко, и взор его потяжелел.
Наконец заседание открыл Сапковский словами:
— Ну, братцы-кролики-алкоголики, опустили нас на солидную сумму.
— На сколько? — поинтересовался Арнольд. — Давай, считай, бухгалтер.
— Итак, общак в нашем родном ТОО «Восток» усох на семьдесят тысяч зелени. Да еще каждый индивидуально опустился. Так?
— Ну.
— И откуда уши растут у этого поганого животного? — поглядел на своих приятелей Сапковский. — Откуда, братцы?
— Много врагов здоровью своему, — с угрозой произнес Глушак.
— Не своему, а нашему, — поправил Сапковский.
— Ох, если узнаю, кто… — покачал головой Глушко.
— Пока пострадал только Сорока.
— Сорока — лох обычный, — сказал Арнольд. — Дешевка. Подставная фигура. Его обвели вокруг пальца и как свидетеля грохнули.
— Это мы лохи, что купились, — вздохнул Сапковский. — Развел кто-то полгорода на такой дешевой мульке. И теперь ищи, кто за этим стоит.
— А я докопаюсь. — Глушко ударил кулачищем по столу, так что бутылка с пивом подпрыгнула и покатилась. Он начал приходить в такое состояние, когда ему лучше не перечить.
— Что успокаивает — кинули не нас одних, а многих, — сказал Сапковский. — Интересно, на сколько?
— Лимонов на пять-шесть зеленых, не меньше, — прикинул Арнольд. — И «ВТВ», и «Молния-К» лоханулись. Много кто. Взрослые же все мужики. И повелись на такую дешевку.
— А кто мог подумать, что Сороку втемную разыграют? — досадливо воскликнул Сапковский.
Действительно, Сороку все знали как удачливого сигаретного оптовика. Он имел хорошие связи в Германии и гнал оттуда сигареты по сверхнизким ценам. Год назад он собрал с сигаретчиков Полесска деньги под товар. Товар ввез, расплатился. Навар все получили хороший. Следующая партия была больше. И снова все с прибылью. И вот в очередной раз он собирает несколько миллионов долларов по Полесску на очень выгодных условиях. Люди уже знают, что Сорока слово держит, и дают ему эти деньги. После этого он погибает.
— Что начнется! — покачал головой Сапковский. — Ох, какие наезды пойдут!
— У фирмы «Квадро» сто копеек на счету да несколько компьютеров с факсом, — хмыкнул Арнольд. — Квартира его ничего не стоит по сравнению с ушедшими бабками. Машина, имущество — все копейки. Да и вряд ли братва будет семью прессовать. Парни все-таки у нас с понятиями.
— Это еще вопрос, — возразил Сапковский.
— Двести тысяч, — прошипел Глушак. Действительно, он в общей сложности влетел на двести тысяч, и сейчас каждый из этих долларов проходил перед его мысленным взором, вызывая у него холодную ярость. — Ничего, найдем, кто это затеял.
— Как? — спросил Сапковский.
— Откуда-то деньги ушли, — произнес Глушко, сжимая кулак. — Куда-то пришли. Найдем…
— Без толку, — сказал Сапковский.
— Я найду! — Глушко вновь хлопнул кулаком по столу. — Найду и убью! Завалю к… матери!
Глава 7
Ушаков развалился на переднем сиденье, благо салон его служебной машины «Рено-Меган классик» цвета «белая ночь» был просторный, и лениво смотрел на пробегающую мимо польскую землю. Гринев дремал на заднем сиденье, посапывая под нос. Водитель жал все глубже на газ.
— Тише, Сашок, сейчас машина взлетит! — прикрикнул начальник уголовного розыска.
— Детская скорость. Для начинающих, — буркнул молоденький сержант-водитель, слегка сдерживая бег своего резвого «мустанга». — А дорога более-менее. Лучше, чем у нас.
— Полятчина, — произнес Ушаков, в очередной раз думая о том, что интереснее всего путешествовать по Европе на машине. Тогда ощущаешь течение чужой жизни. И еще настраиваешься на философский лад. И в голову лезут грустные мысли.
После развала СССР Полесская область оказалась в сухопутной изоляции от России, отрезанная недружественными, если не сказать более. Прибалтийскими государствами; визовый режим для жителей области был предельно упрощен, так что на машине теперь легче добраться до Берлина, чем до Смоленска. Ушаков пару раз со знакомыми гонял на машине в Германию с целью прикупить дешевый железный хлам на колесах, поскольку на приличную машину денег у него не было и быть не могло. И сразу бросалось в глаза постепенное окультуривание. окружающей среды с продвижением на Запад. Раздолбанные дороги, унылые бензозаправки, покосившиеся заборы и некрашеные, похоже, еще со времен немецкого владычества, дома — это наша, Полесская область. Заборы становятся чуть попрямее, дорога чуть менее колдобистая, дома чуть посвежее — это пошла Польша. Но пока различия не кардинальные. Здесь, как и в России, царит нездоровая мода на безвкусные кирпичные домища, порой размерами и украшениями попирающие все приличия.
Действительно, человек в добром здравии и в своем уме вряд ли возведет вон такой, приютившийся около дороги трехэтажный, космически безвкусный, украшенный гипсовой лепниной в самых непригодных для этого местах архитектурный «шедевр» в форме средневекового замка. Его хозяин полировал тряпкой стерегущего ворота безобразного гипсового льва. Он оторвался от своего занятия и проводил глазами «Рено» с русскими номерами и двумя антеннами на крыше.
— Поляки — вроде нас, — будто в такт мыслям Ушакова произнес водитель. — Месяц назад в Варшаве был, машину перегонял. На заправке на три секунды сумку в туалете оставил. И нет ее. Шаромыжники!.. Это разве Европа?!
— Братья славяне, — кивнул Ушаков.
— А девочек на трассе здесь побольше, чем в Полесске, — причмокнул водитель, глядя на оставшуюся за кормой трассовую шлюху. — Ну чего ты руку тянешь? — хмыкнул он. — Руссиш полицай. Ноу бабок… Во, еще одна…
Шлюх здесь вдоль дороги на запад выстроилось куда больше, чем на такой же трассе в Полесской губернии. Их будто расставил какой-то эстет, ровненько, на расстоянии примерно пятьсот метров друг от друга вдоль всей трассы и одел в униформу — белые блузки, короткие юбочки. И все в одной позе — нога вперед, рука поднята — голосуют.
— Вот у немцев — там порядок, — с уважением произнес водитель. — Орднунг. Серьезные люди.
И тут он был прав. Граница с Германией — это переход в другой мир. Как в фантастическом романе — шагаешь в черную дыру и оказываешься на другой планете. Это царство орднунга — благословенного немецкого порядка. Здесь у тебя не сопрут зонт, который ты оставил в автобусе, а будут бежать за тобой через весь город и кричать, что ты его забыл. Тут нет некрашеных домов и кривых, ухабистых шоссе, на которых отваливаются колеса. Тут аккуратные немцы каждое утро моют асфальт перед своим «хаузом», часто шампунем, притом не из-за того, что, как гласит анекдот, они настолько страну загадили, а чисто по причине приверженности на генном уровне к орднунгу. И на оградах палисадничков с розами там висят таблички «частная собственность», что означает — эти розы никакой пьяный дурак не сгребет в охапку, чтобы преподнести своей тоже уже изрядно поддатой даме сердца. Орднунг — суть недостижимой в какой-то своей машинной размеренности, правильной и жутко скучной цивилизации.
Но на сей раз Ушакову не надо было в Германию. Ему нужна была Польша. Ему нужен был маленький двухэтажный отель, где банда Корейца выбивала деньги из морских волков, пробороздивших все моря и ставших жертвами пиратов сухопутных.
«Рено» остановился у подъезда нового здания управления полиции. Начальник криминальной полиции воеводства, седой, разменявший недавно полтинник Анджей Полонский, уже ждал их — по рации ему сообщили, что русская машина въехала в город.
Добрая половина криминала в приграничье связана именно с российско-польскими контактами, отсюда и отношения у коллег-полицейских тесные и взаимовыгодные, часто перерастающие в приятельские.
— Здравствуй, дружище. — Анджей с искренней радостью похлопал по плечам Ушакова, крепко пожал руку Гриневу. — Пошли, — он дал гостям знак следовать за собой.
По-русски Полонский говорил прекрасно, почти без акцента. Он в свое время учился в Академии МВД СССР, где, кстати, впервые и встретился с Ушаковым, пережил все чистки после падения социализма и прирос к своему креслу намертво.
Они прошли в просторный кабинет начальника криминальной полиции, в котором на видном месте под стеклом были знаки различия русской милиции и немецкой полиции, а также письмо за подписью начальника Полесского УВД с благодарностью за сотрудничество.
— Вот, — ткнул Полонский в точку на карте своего воеводства. — Здесь этот притон.
— С Катькой, — горько усмехнулся он. — Что сейчас с мужиками!
— С кем?
— Ох, лучше не напоминай…
Тут послышался телефонный звонок. Недолго ждали. Можно представить, как в эти минуты обрывают провода телефонов, настукивают номера на мобильниках. Весь сигаретный бомонд сейчас гудит встревоженным ульем.
— Здравствуй, — послышался в трубке голос старого приятеля и компаньона Казимира Сапковского по кличке Плут. Кличку эту он заработал честно.
— О, давно не видались, — хмыкнул Арнольд. — Чего голос грустный? Телевизора насмотрелся?
— Насмотрелся.
— Хорошо мы погорели.
— На семьдесят тысяч зелени с общака нашей родной фирмы, — взволнованно воскликнул Плут.
— А ты сам? — спросил Арнольд. — Только не говори мне, что свои деньги в проект не вливал.
— Вливал.
— Сколько?
— Под семьдесят.
— Ну, это ты переживешь.
— А ты?
— Мой тридцатник, — сказал Арнольд, и в его голосе ощущалась не свойственная моменту легкость: действительно, чего горевать, если погорел на тридцать тысяч долларов, тогда как лучший кореш погорел на семьдесят, а на сколько погорели другие кореша, вообще приятно представить. — Я человек осторожный.
— Осторожный. Ты же еврей натуральный! — воскликнул Плут. — Всегда в выигрыше.
— Все сказал?
— Ладно, Арнольд, не обращай внимания…
— Вообще-то, кто из нас еврей, можно поспорить, Казимирчик.
— Ну, завелся, как двигатель моего «Ягуара» — с полоборота, — с досадой произнес Плут. — Пропустим. Что-то с соображалкой туго у меня… Блин, семьдесят. И еще общак на сто.
— Последние деньги?
— Это почти сто зеленью! Ты понимаешь…
— Понимаю…
— Арнольд, вот что… Надо встретиться. Втроем. Ты, я и Глушак. Он тоже пострадавший. И влетел, думаю, больше всех нас.
— Ox, от него только шум, — поморщился Арнольд.
— Пора мириться нам всем. И вместе бороться. Или я не прав?
— Поглядим, — без особого воодушевления произнес Арнольд, отлично помнивший, как рассыпалась фирма «Восток», как разошлись они с Глушаком. Разве забудешь, если до сих пор справа ноют сломанные ребра.
— Надо людям прощать, — сказал Плут. — Тем более действительно, влезли мы в эту историю все втроем. И разгребать надо попытаться тоже сообща…
— Хорошо. Забиваем стрелочку. Ты организуй, Плут. Я с Глушаком сам говорить не хочу. Не правильно поймет.
— Да все он поймет правильно. Он хоть и с придурью, но когда надо — все понимает.
— Решили, — кивнул Арнольд.
Он отключил радиотелефон и протянул черную трубку Лене.
Глава 5
ДОНОС
— Нет, ты посмотри, что гамадрилы творят! — Полковник Гринев хлопнул волосатой ручищей по газете с такой силой, что если бы этот удар достался субтильному редактору газеты «Трезвый взор», то отправил бы его в реанимацию.
— Опять тебя поминают? — с усмешкой поинтересовался Ушаков.
— Ничего, — потряс пальцем Гринев, и очки его яростно сверкнули, поймав из окна солнечный зайчик. — Завтра же будет еще один иск в суд. Я этот голубой бордель прикрою! Я ему устрою!
Война эта шла уже не первый год. Но в последние месяцы обе стороны растеряли остатки приличий. Эдуард Зарецкий, тридцатипятилетний неопрятный очкарик — главный редактор «Трезвого взора», газеты желтее желтухи и ведущий примерно такой же направленности и качества телепередачи «Горизонт» на областном телевидении а заодно депутат областного собрания и самый известный голубой в городе, сцепился не на жизнь, а на смерть с Гриневым. Конфликт давно перерос рамки обычного выяснения отношений между журналистами и представителями власти. Сыщик и редактор ненавидели друг друга отчаянно. А чему удивляться? Один втихаря подкрашивал перед зеркалом губы, строчил развязные статьи по заказу криминалитета и сделал свою газету рупором местной братвы, при этом был страшно жаден до денег и стыд свой растерял в таком далеком детстве, что ныне не мог и вспомнить, что это слово означает, а кроме — того, любил себя прямо космической любовью, с болезненной мнительностью следил за своим здоровьем. Другой был кобелем в лучшем смысле этого слова, в прошлом девушки падали ему в объятия одна за другой, но форму не растерял и до сих пор. И всю свою жизнь «давил сволочь», как сам выражался, жил впроголодь, на нищенскую милицейскую зарплату и не жалел ни себя, ни других. Так что понятно, почему их трясло при виде друг Друга.
Эта война давно стала забавой для всей области. В интервью по телевизору Гринев рычал, что голубые в городе жить спокойно не будут, даже если они и депутаты. А Зарецкий в каждом номере перечислял замученных Гриневым невинных людей.
— «Убийца в серой шинели», — процитировал Гринев, снова хлопнув ладонью по газете.
— Это про тебя? — спросил начальник уголовного розыска.
— А про кого еще?
На этот раз Гриневу припомнили, как пять лет назад он застрелил при задержании рэкетира Мишаню Косого, державшего в ежовых рукавицах весь Ленинский район и. пытавшего бизнесменов в сырых подвалах.
— Оказывается, тот гад был ангелом небесным, а я ему пистолет в руку сунул после того, как по пьяни застрелил!. У, педрила очкастая! — прорычал Гринев.
— Ладно, береги нервы.
— Я ему устрою…Я…
— Четыре часа уже. Пошли кофе выпьем, — предложил Ушаков.
У Ушакова было пониженное давление, и он по привычке поднимал его чашкой-другой крепкого кофе. Армен, хозяин небольшого кафе-павильончика «Береза» напротив «серого дома» — семиэтажного, давно не крашенного здания областного УВД — готовил на углях прекрасный кофе по одному ему известному рецепту.
В павильончике было малолюдно. Парочка студентов цедила кока-колу, трое кавказцев как-то уныло давили бутылку с коньяком, закусывая его шоколадом. За стойкой скучала миловидная барменша. Она лучезарно улыбнулась посетителям, и тут же из кухни вынырнул Армен.
— Здравствуйте. Давно вас не было! — воскликнул он.
— Ты скажешь. Всего-то три дня, — возразил начальник уголовного розыска.
— Три дня, да, — цокнул Армен. — Я и говорю — давно. Наше фирменное?
— Как всегда.
Как всегда означало чашку крепкого кофе Ушакову и кофе со ста граммами водки (безумное сочетание) для Гринева.
Из динамиков магнитофона мягко лилась мелодичная армянская народная песня, под которую Армен, подобно алхимику, колдовал над медной, видавшей виды своей фирменной, наверное, доставшейся по наследству от прадедушки, туркой — в ней он варил кофе только для дорогих гостей. Вскоре кофе был готов. Ушаков отхлебнул и прижмурился от удовольствия. Да, три дня отказывать себе в таком удовольствии — это долго. Но так получилось, что три дня было не до этого. Активно, порой как простой опер, расследовал он убийство сигаретчика. Для проведения первоначальных оперативно-розыскных мероприятий он задействовал всех, кого мог — даже курсантов Полесского юридического института МВД. Опросили жильца каждой квартиры в окрестностях, восстановили по минутам последний день Сороки. Составили скудный фоторобот подозреваемых — их видел один свидетель, когда они бежали с места убийства. А дальше все застопорилось. Дело начало привычно вязнуть.
Главный вопрос, который сейчас стоял перед следственно-оперативной группой, — кому выгодна смерть Сороки? Должен быть мотив — без мотива киллера не наймут. Ушаков напряг нескольких уважаемых в блатном и коммерческом мире людей, и пошла некоторая информация. Постепенно стали вырисовываться версии. Одна из них — дельца застрелили, потому что он ввязался в какую-то крупную аферу, связанную с поставкой из Германии в область сигарет. Вторая версия — это очередная кровавая головомойка в рамках войны за квоты. Прошлогодние аукционные торги, на которые выставлялось право беспошлинно ввезти в Россию миллиард девятьсот девяносто миллионов сигарет, вылились в отстрел в общей сложности четверых сигаретчиков. Тогда Ушаков, грешным делом, посчитал, что стрельба не затихнет, пока не лягут в могилу основные фигуры воюющих сторон, — такая вероятность была очень реальная, поскольку слишком дорогостоящие интересы были затронуты. Однако неожиданно разборки затихли, определенно не без помощи извне, из дорогой столицы — золотой Москвы. Но далеко не по всем счетам было тогда уплачено. А Сорока являлся одним из тех, кто тоже хотел поживиться за счет квот на беспошлинный ввоз сигарет.
— Мне все-таки кажется, что Шамиля это дело. — Гринев хлопнул стопку водки, крякнул и потянулся к кофе-запить.
Шамиль Зайнутдинов — главный бандит Полесской области, табачный воротила, владелец развлекательного центра «Золотой шельф» и совладелец фешенебельной валютной гостиницы «Континенталь» — как нельзя лучше подходил на роль заказчика всех заказных убийств, происходящих в городе, потому что везде, где только можно, он протоптался своими грязными сапогами. Во всяком случае, он был одной из сторон в войне за квоты, вот только, как всегда, доказывать это нечем. Чтобы привлечь к ответственности за заказное убийство, нужно вытащить на свет и представить перед судьями всю цепочку — заказчик-посредник-исполнитель, а это удается редко. Поэтому Шамиль на свободе. И поэтому Ушаков только матерится про себя, заслышав это имя.
— Не к ночи черта поминаешь, — невесело улыбнулся Гринев, глядя на кого-то за спиной Ушакова.
Начальник уголовного розыска повернул голову. И увидел, как в двери чинно, рука в кармане выглаженных полосатых брюк, заходит Дрюня — один из помощников Шамиля. Еще недавно он носил кожаную куртку, цепь в руку толщиной, брил затылок. Сегодня же приоделся в шитый дорогой костюм, прикупил золотые запонки, дорогущий галстук и ботиночки не из дешевых, сунул в нагрудный карман мобильный телефон и обзавелся новым, цвета «коррида» «Пежо-806», в общем, теперь он считал, что выглядит не как бывший бармен из «Якоря», отсидевший в свое время за групповой разбой, а как солидный бизнесмен. Вот только нос поломан в драке и глаза бегают, да и морда все равно свинячья. Нет, никуда ты, Дрюня, от своего прошлого не денешься, подумал Ушаков.
Дрюня был в ленивой расслабухе, но, увидев сыщиков, подобрался, подтянул живот.
— Здравствуйте, — кивнул он головой. Гринев искоса посмотрел на него, кивнул в ответ, приглашая садиться, и осведомился:
— Чего приперся? Никак явку с повинной притаранил?
— Вы все шутите, Валентин Михайлович. Все шутите , — кисло сморщился тот. — В мэрии был.
— Взятки носил? — поинтересовался Ушаков.
— Обижаете.
— Ну да, — сказал начальник уголовного розыска. — Все по-честному. По закону.
— Лучше бы ты явку с повинной принес, — мечтательно протянул Гринев, недобро разглядывая бандита.
— За что, интересно? — возмутился Дрюня. — Я свое отсидел. Все по молодости было, по глупости. Сейчас я приличный человек, господа сыщики.
— С Шамилем работаешь, — добавил Гринев.
— Ну и что? — пожал плечами Дрюня. — Шамиль тоже теперь вне криминала. Какой, к чертям, криминал, когда столько всего вокруг и без него.
— А какие, к чертям, деньги без криминала? — спросил Ушаков.
— И вообще, — тут Гринев с расстановкой выдал свою коронную фразу:
— То, что вы с Шамилем пока не за решеткой, — это не ваша заслуга, а наша недоработка.
— Ну, это вы зря, — решил все-таки обидеться Дрюня.
— Ты еще заплачь, красна девица, — грубо хохотнул Гринев. — Кто Сороку убил?
— Откуда мне знать?
— А ты у Шамиля не спрашивал? — удивился Гринев. — Он уж наверняка в курсе.
— Чего вы нас не любите, Валентин Михайлович?
— Я? Не люблю? — всплеснул руками Гринев. — Да я вас ненавижу. Но это делу не мешает.
— Я чего, конкретно, не въезжаю — зачем на нас, спокойных людей, напирать? Вон беспределыцики на уши всю губернию поставили.
— Это кто? — полюбопытствовал Ушаков;
— Кореец, мать его… — Дрюня кивнул хозяину кафе. — Браток, принеси коньячку. И что-нибудь конкретное сообрази пожевать.
— Сделаем, — кивнул Армен.
— Дрюня, — внимательно посмотрел на него Ушаков, видя, как старая кличка неприятно резанула собеседника. — Ты чего сюда, жрать пришел?
— Мимо проходил.
— Нет, — надавил Ушаков. — Ты сюда пришел прикопать Корейца. Я не прав?
— Не правы, Лев Васильевич. Хотя Кореец действительно беспредельщик.
— Давай выкладывай.
— У меня приятель в рейс ходил на тунцелове. Возвращались из Варшавы. Тут их «торпеды» Корейца за хобот взяли.
— Как взяли?
— Засунули в какую-то вонючую гостиницу. Не дают продохнуть, позвонить родным. Вымогалово. Внаглую так, беспредельно. Хотят лавы. Или растаможку, типа, на машины.
— Как же ты обо всем узнал, если они позвонить не могут? — спросил Гринев.
— Люди добрые нашептали.
— Да, мир не без добрых людей. — У Ушакова внутри екнуло радостно. Наконец-то! — Давай адрес гостиницы.
— Лев Васильевич, только все между нами, — заерзал на стуле Дрюня. — Вы же понимаете… Слово даете?
— Да, — сказал Ушаков.
Дрюня удовлетворенно кивнул. Он знал еще по отсидке на зоне, когда Ушаков служил заместителем начальника по оперативной работе областного Управления исправительно-трудовых учреждений, что Адмирал словами не бросается. Слово дал — будет держать.
— Вот адрес, — бизнесменствующий бандит протянул смятую бумажку. — Они сейчас там. Как раз документы на машины оформляют. Матросики вряд ли довольны. Показания дадут.
— От темы отклонились. Все-таки, за что Сороку могли грохнуть? — вернулся к своим баранам Гринев.
— Слухи ходили, что он большие деньги с братков в Полесске и за его пределами собрал, — произнес Дрюня. — Очень большие.
— Подо что?
— Под дешевые сигареты.
— А дальше?
— А дальше, как пишут в газете объявлений, возможны варианты, — развел руками Дрюня. — Так как насчет коньячка? — кивнул он на хороший коньяк, принесенный Арменом.
— Сам выпей. За здоровье своего пахана. — Гринев поднялся. И Ушаков последовал за ним.
Дрюня посмотрел им вслед со злой усмешкой.
Глава 6
ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ
Опять они, Арнольд Колпашин, Казимир Сапковский и Валера Глушко, устроились втроем в баньке в ближнем пригороде Полесска. Это имение досталось Глушко от дела одиннадцать лет назад. С тех пор деревня умерла, а родился коттеджный поселок, но наследник не стал возводить виллу, оставил бревенчатую избу и добрую баньку.
Грелась, калилась банька, полз вверх столбик термометра. Пивко, которое все любили, морозилось в холодильнике, а частью в запотевших бутылках стояло на столе. Все было как в те времена, когда в будущее, казалось, ведут только прямые пути, когда звали заманчивые перспективы и не было в мире преград, которых не взять троим друзьям. Вот только прошли как сон, пролетели, как разогнавшийся экспресс, просвистели пулями десять лет. И каких лет! Тогда, в том далеком прошлом им, наивным, казалось, что их дружба будет длиться вечно. Но все меняется. И постепенно по этой самой незыблемой, железобетонной дружбе змеями поползли трещины. Все было за эти десять лет — и обиды, и обман, и недоразумения. Но сейчас им вдруг показалось, что время можно повернуть вспять.
По молчаливой договоренности они сначала просто парились, пили пиво и не говорили про дела. Понимали, что нужно просто немножко расслабиться, очухаться от последних вестей и тяжелый разговор оставить на попозже, чтобы не напороть горячки, не сцепиться опять, как было не раз.
Глушко посмотрел на лампу через янтарную кружку. Он уже поднабрался, осоловел, перед ним выстроились полные бутылки, еще более длинный ряд опустевших бутылок стоял у стены, как гильзы от снарядов.
— Эх, братцы, — вздохнул он, пиво располагало его к совершенно несвойственной ему в обычном состоянии сентиментальности. — Все, устал. Остохренело. Эти офисы. Эти болваны-партнеры. Эти договора. Морды, морды, морды. Бабки, бабки, бабки. Все обрыдло, братки. Все… Пустота.
— Про то, что человечности не хватает, начнешь заливать? — хмыкнул Сапковский. — Да?
— Ну и начну…
— Ну давай. А мы послушаем.
— Да ну вас на хрен, — зло кинул Глушко. — Кто скажет — Глушак кого продал? Меня продавали. А Глушак никого не продавал… Глушак…
— Так, все. Стоп. Для выяснения отношений еще рано. По последней, — поднял Сапковский кружку с пивом. — Окунемся в пруд. И задела.
— Так уж и по последней, — обиделся Арнольд. — У нас еще есть.
— Не, пока башка трезвая, надо дела наши грешные обсудить, — сказал Сапковский.
— Эх, Плут прав, — почесав увесистую челюсть, произнес Глушко, и взор его потяжелел.
Наконец заседание открыл Сапковский словами:
— Ну, братцы-кролики-алкоголики, опустили нас на солидную сумму.
— На сколько? — поинтересовался Арнольд. — Давай, считай, бухгалтер.
— Итак, общак в нашем родном ТОО «Восток» усох на семьдесят тысяч зелени. Да еще каждый индивидуально опустился. Так?
— Ну.
— И откуда уши растут у этого поганого животного? — поглядел на своих приятелей Сапковский. — Откуда, братцы?
— Много врагов здоровью своему, — с угрозой произнес Глушак.
— Не своему, а нашему, — поправил Сапковский.
— Ох, если узнаю, кто… — покачал головой Глушко.
— Пока пострадал только Сорока.
— Сорока — лох обычный, — сказал Арнольд. — Дешевка. Подставная фигура. Его обвели вокруг пальца и как свидетеля грохнули.
— Это мы лохи, что купились, — вздохнул Сапковский. — Развел кто-то полгорода на такой дешевой мульке. И теперь ищи, кто за этим стоит.
— А я докопаюсь. — Глушко ударил кулачищем по столу, так что бутылка с пивом подпрыгнула и покатилась. Он начал приходить в такое состояние, когда ему лучше не перечить.
— Что успокаивает — кинули не нас одних, а многих, — сказал Сапковский. — Интересно, на сколько?
— Лимонов на пять-шесть зеленых, не меньше, — прикинул Арнольд. — И «ВТВ», и «Молния-К» лоханулись. Много кто. Взрослые же все мужики. И повелись на такую дешевку.
— А кто мог подумать, что Сороку втемную разыграют? — досадливо воскликнул Сапковский.
Действительно, Сороку все знали как удачливого сигаретного оптовика. Он имел хорошие связи в Германии и гнал оттуда сигареты по сверхнизким ценам. Год назад он собрал с сигаретчиков Полесска деньги под товар. Товар ввез, расплатился. Навар все получили хороший. Следующая партия была больше. И снова все с прибылью. И вот в очередной раз он собирает несколько миллионов долларов по Полесску на очень выгодных условиях. Люди уже знают, что Сорока слово держит, и дают ему эти деньги. После этого он погибает.
— Что начнется! — покачал головой Сапковский. — Ох, какие наезды пойдут!
— У фирмы «Квадро» сто копеек на счету да несколько компьютеров с факсом, — хмыкнул Арнольд. — Квартира его ничего не стоит по сравнению с ушедшими бабками. Машина, имущество — все копейки. Да и вряд ли братва будет семью прессовать. Парни все-таки у нас с понятиями.
— Это еще вопрос, — возразил Сапковский.
— Двести тысяч, — прошипел Глушак. Действительно, он в общей сложности влетел на двести тысяч, и сейчас каждый из этих долларов проходил перед его мысленным взором, вызывая у него холодную ярость. — Ничего, найдем, кто это затеял.
— Как? — спросил Сапковский.
— Откуда-то деньги ушли, — произнес Глушко, сжимая кулак. — Куда-то пришли. Найдем…
— Без толку, — сказал Сапковский.
— Я найду! — Глушко вновь хлопнул кулаком по столу. — Найду и убью! Завалю к… матери!
Глава 7
БРАТЬЯ ПОЛЯКИ
Ушаков развалился на переднем сиденье, благо салон его служебной машины «Рено-Меган классик» цвета «белая ночь» был просторный, и лениво смотрел на пробегающую мимо польскую землю. Гринев дремал на заднем сиденье, посапывая под нос. Водитель жал все глубже на газ.
— Тише, Сашок, сейчас машина взлетит! — прикрикнул начальник уголовного розыска.
— Детская скорость. Для начинающих, — буркнул молоденький сержант-водитель, слегка сдерживая бег своего резвого «мустанга». — А дорога более-менее. Лучше, чем у нас.
— Полятчина, — произнес Ушаков, в очередной раз думая о том, что интереснее всего путешествовать по Европе на машине. Тогда ощущаешь течение чужой жизни. И еще настраиваешься на философский лад. И в голову лезут грустные мысли.
После развала СССР Полесская область оказалась в сухопутной изоляции от России, отрезанная недружественными, если не сказать более. Прибалтийскими государствами; визовый режим для жителей области был предельно упрощен, так что на машине теперь легче добраться до Берлина, чем до Смоленска. Ушаков пару раз со знакомыми гонял на машине в Германию с целью прикупить дешевый железный хлам на колесах, поскольку на приличную машину денег у него не было и быть не могло. И сразу бросалось в глаза постепенное окультуривание. окружающей среды с продвижением на Запад. Раздолбанные дороги, унылые бензозаправки, покосившиеся заборы и некрашеные, похоже, еще со времен немецкого владычества, дома — это наша, Полесская область. Заборы становятся чуть попрямее, дорога чуть менее колдобистая, дома чуть посвежее — это пошла Польша. Но пока различия не кардинальные. Здесь, как и в России, царит нездоровая мода на безвкусные кирпичные домища, порой размерами и украшениями попирающие все приличия.
Действительно, человек в добром здравии и в своем уме вряд ли возведет вон такой, приютившийся около дороги трехэтажный, космически безвкусный, украшенный гипсовой лепниной в самых непригодных для этого местах архитектурный «шедевр» в форме средневекового замка. Его хозяин полировал тряпкой стерегущего ворота безобразного гипсового льва. Он оторвался от своего занятия и проводил глазами «Рено» с русскими номерами и двумя антеннами на крыше.
— Поляки — вроде нас, — будто в такт мыслям Ушакова произнес водитель. — Месяц назад в Варшаве был, машину перегонял. На заправке на три секунды сумку в туалете оставил. И нет ее. Шаромыжники!.. Это разве Европа?!
— Братья славяне, — кивнул Ушаков.
— А девочек на трассе здесь побольше, чем в Полесске, — причмокнул водитель, глядя на оставшуюся за кормой трассовую шлюху. — Ну чего ты руку тянешь? — хмыкнул он. — Руссиш полицай. Ноу бабок… Во, еще одна…
Шлюх здесь вдоль дороги на запад выстроилось куда больше, чем на такой же трассе в Полесской губернии. Их будто расставил какой-то эстет, ровненько, на расстоянии примерно пятьсот метров друг от друга вдоль всей трассы и одел в униформу — белые блузки, короткие юбочки. И все в одной позе — нога вперед, рука поднята — голосуют.
— Вот у немцев — там порядок, — с уважением произнес водитель. — Орднунг. Серьезные люди.
И тут он был прав. Граница с Германией — это переход в другой мир. Как в фантастическом романе — шагаешь в черную дыру и оказываешься на другой планете. Это царство орднунга — благословенного немецкого порядка. Здесь у тебя не сопрут зонт, который ты оставил в автобусе, а будут бежать за тобой через весь город и кричать, что ты его забыл. Тут нет некрашеных домов и кривых, ухабистых шоссе, на которых отваливаются колеса. Тут аккуратные немцы каждое утро моют асфальт перед своим «хаузом», часто шампунем, притом не из-за того, что, как гласит анекдот, они настолько страну загадили, а чисто по причине приверженности на генном уровне к орднунгу. И на оградах палисадничков с розами там висят таблички «частная собственность», что означает — эти розы никакой пьяный дурак не сгребет в охапку, чтобы преподнести своей тоже уже изрядно поддатой даме сердца. Орднунг — суть недостижимой в какой-то своей машинной размеренности, правильной и жутко скучной цивилизации.
Но на сей раз Ушакову не надо было в Германию. Ему нужна была Польша. Ему нужен был маленький двухэтажный отель, где банда Корейца выбивала деньги из морских волков, пробороздивших все моря и ставших жертвами пиратов сухопутных.
«Рено» остановился у подъезда нового здания управления полиции. Начальник криминальной полиции воеводства, седой, разменявший недавно полтинник Анджей Полонский, уже ждал их — по рации ему сообщили, что русская машина въехала в город.
Добрая половина криминала в приграничье связана именно с российско-польскими контактами, отсюда и отношения у коллег-полицейских тесные и взаимовыгодные, часто перерастающие в приятельские.
— Здравствуй, дружище. — Анджей с искренней радостью похлопал по плечам Ушакова, крепко пожал руку Гриневу. — Пошли, — он дал гостям знак следовать за собой.
По-русски Полонский говорил прекрасно, почти без акцента. Он в свое время учился в Академии МВД СССР, где, кстати, впервые и встретился с Ушаковым, пережил все чистки после падения социализма и прирос к своему креслу намертво.
Они прошли в просторный кабинет начальника криминальной полиции, в котором на видном месте под стеклом были знаки различия русской милиции и немецкой полиции, а также письмо за подписью начальника Полесского УВД с благодарностью за сотрудничество.
— Вот, — ткнул Полонский в точку на карте своего воеводства. — Здесь этот притон.