Страница:
– Майор внутренних войск России в отставке, Василий Михайлович Крымов! Хлопнув себя по груди, как это сделал мой знакомец,
– Крымов! Василий Крымов!
Парнишка задумчиво закатил глаза:
–Ассил-Ле Грымм…
Тут, откинув полог, из фургона выглянула ослепительной красоты миниатюрная девушка с черными, как смоль, волосами, которую я в глубине фургона сначала принял за ребенка, ее голосок, слово серебряный колокольчик, разнесся по истоптанной сотнями копыт поляне. И я, даже не совсем сразу, осознал, что слова ее, звучат, пусть и не совсем так, как мне привычно, но вполне понятно для слуха славянина, знающего, кроме своего родного, еще два-три родственных славянских языка:
– Проше лана, то лан мо мови мокролясски? Денкувати Дажмати, лан е мокролясин?
Вид и манера держать себя этой девушки, в которых чувствовалась несомненная ПОРОДА, так и побуждал к галантным поступкам, и я, мимовольно, на ломаной смеси известных мне польского, русского, украинского и сербского раскланялся:
– К сожалению, прекрасная леди, я не совсем вас понимаю, но, если вас интересует моя национальная принадлежность, то я русский. Русич, понимаете?
На ее милом личике отразилось выражение крайнего удивления и недоверия, смешанного с восторгом:
– Рушики? Она обернулась к высыпавшим при упоминании загадочного Рушики из возка детям:
– Копремо, кавинньи сирто ману лан Рушики эст! Те, высыпали из возка и, округлив глаза, уставились на меня. Затем, повернувшись ко мне, она вновь заговорила на более понятном мне диалекте, насколько я понял:- Але ж, рушики е мерцо три сота лят, яко гули заполонило степа, крамары мови, цо дехто уцилили рушики йти до краю Линь, то лан звидты?
Она обозначила реверанс, слегка склонив свою прелестную головку:
– Моя наму - Миора Ле Гилл, я е дотта фронтирецки господарь Гвидо Ле Гилл, а то - она представила выглядывавших из-за ее спины детей - мои опеканцы Карилла та Ани, да моя сеста Виоланта, ми е фронтирецы.
У меня прямо камень с души свалился: по крайней мере, в здешних местах имеется хоть одно, вполне понятное мне наречие, да и наладить взаимопонимание с такой красоткой - дело чести истинного гусара…
– Тьфу, ты! Какой я к черту теперь гусар, с титьками-то…
Ну, да ладно, приняли за мужика - им виднее, да и надежней, наверное, пока сделать вид, что я не только в душе мужчина. С этими мыслями я галантно подал руку выходящей из возка даме.
– И как же оказалось, что столь прекрасная особа оказалась совсем без охраны в лесу?- намеренно стараясь сделать свой голос грубее и мужественнее, я наконец-то смог оформить смущавшую меня мысль. [4]
Мальчишка с ножом при этих словах встрепенулся, словно бойцовый петух, вся его напускная взрослость вмиг куда-то улетучилась:
– Как без охраны?! А я!? Я сын господаря, а значит, стою трех простых воинов! Я сам могу сохранить безопасность сестер, правда, Миора? - Он молящим взглядом уставился на сестру, ища поддержки. Та, печально улыбнувшись, погладила его по голове:
– Правда, братишка, ты великий воин. Он скривился: похоже, рана на голове причиняла ему немало неудобства. И, потом, уже обращаясь ко мне:
– Простите, добрый лан, но вся наша охрана, во главе с благородным сэром Манфером, - она кивнула в сторону ограбленного мною мертвого рыцаря- до конца выполнила свой долг, только поэтому мы еще до сих пор живы, жаль, ненадолго…
– Отчего же ненадолго, прекрасная леди?
– По нашим следам катится орда ужасных гуллей, не вам мне рассказывать, кто они такие, и, если лан Варуш не отыщет хоть одного вола или камалей на постоялом дворе в шести лигах позади, то без возка мы обречены…
– Лан Варуш? Кто это?
– Это молодой оруженосец сэра Манфера, сын сэра Спыхальского, владельца замка Калле Варуш, он с минуты на минуту должен быть здесь… Но ответьте, пожалуйста, как вы оказались здесь, один, люди вашего народа уже много лет не бывали в наших местах, и почему у вас фронтирский меч, ведь рушики носят лишь свои сабли?
– Здесь я вынужден вас разочаровать: я не помню, ни как оказался тут, вдали от дома, ни того, кем я был до этого: очнулся я вчера ночью, совершенно голый, в лесу, и утром выбрел на ваш караван, меч я подобрал уже тут. Вот, в принципе, и вся моя история.
Не знаю, что дернуло меня поступить именно так, видимо, взыграла дворянская кровь (мой дед происходил из старинного графского рода, 'нерабочее происхождение' принесло мне немало проблем, как в школе, так и в университете, и этот же факт послужил, наверное, толчком к тому, что блестяще окончив филологический факультет МГУ меня дернуло пойти в армию, там, как специалист по арабскому, я попал в состав спецконтингента 'братской помощи' и пошло-поехало), но впоследствии я ни капли не раскаивался в содеянном.
Я, взяв с земли присвоенный мною меч бедняги сэра Манфера, с легким поклоном протянул его рукоятью к стоявшей передо мной девушке и пафосно заявил: - Одно могу сказать точно: пока вы не находитесь в полной безопасности, мой меч к вашим услугам, миледи. Та, присев в реверансе и отчаянно зардевшись, властно приняла мою службу.
Так началась моя жизнь в Империи, на временной службе у фамилии Ле Гилл.
Спустя час на взмыленной твари, который мы потратили на сборы уцелевшего под копытами туров скарба, на этаком гибриде лося и дикого кабана (толстые, столбообразные ноги с широким, раздвоенным копытом; хотя, - нет, скорее, двумя ороговевшими, лопатообразными пальцами; широкое, бочкообразное туловище, длинная, массивная лосиная голова с небольшими лопатообразными рожками и свирепой мордой на короткой толстой шее), явился последний член нашего отряда. Пропахав землю всеми четырьмя лапами, тварь остановилась в двух шагах от нас, оскалив делавшие честь любому земному хищнику, кроме, разве что, вымершего давным-давно смилодона, клыки. На спину зверюги была накинута свисающая до скакательных суставов длинная попона, напоминающая турнирные накидки рыцарских лошадей, знакомые мне по историческим фильмам. В притороченном поверх попоны седле, восседал, косая сажень в плечах, огромный рыцарь, сходу уперший мне в грудь наконечник длинного копья и что-то грозно рычащий тонким, слегка ломающимся мальчишеским голоском. Этот- то детский голосок и портил все устрашающее впечатление от появления ужасающего, закованного с ног до головы в доспех, богатыря.
Получив от леди Миоры объяснения, что я - посланный самим провидением, которое здесь именовалось Дажматерью, новый член отряда, давший обет сопровождать их до тех пор, пока они не окажутся в полной безопасности, прибывший рыцарь спешился, оказавшись мне едва по грудь ростом. Выслушав историю моего появления в здешних лесах, он прочертил ладонью с особо растопыренными пальцами передо мной круг, внимательно проследил за моей реакцией, попросил меня совершить такой же жест, после чего пробормотал себе под нос:
– Ну, что ж: здесь, в Чертовых шеломах, и не такое бывает…
Сняв глухой шлем, он, с виноватой улыбкой на совсем еще детском лице, протянул мне широкую, словно лопата, ладонь:
– Лан Варуш Спыхальский, к вашим услугам! Ваш поступок, благородный лан, делает честь любому истинному рыцарю! (в качестве идиомы 'рыцарь' им применено было еще долго мучившее меня своим смыслом слово рурихм) Дождавшись от меня ответных любезностей, он бухнулся на колено перед леди Миорой:
– Госпожа! Я виноват… Велите мне совершить камоку - я не добыл камалей - гулли уже захватили село, которое мы проезжали вчера днем…
Как доказательство его слов, за лесом взвились клубы черного дыма.
– Самое ужасное, моя госпожа, в том, что крупный отряд, не останавливаясь, следует прямо по нашим следам, и, боюсь, очень скоро они будут здесь…
Он горестно склонил голову:
– Похоже, нашелся предатель, сообщивший о нашем отъезде: степняки определенно ищут именно нас, это подтверждает и то, что у них есть собаки. Видимо, мы обречены…
Про себя я отметил, что сей рыцарь, судя по совсем еще мальчишеской физиономии, скорее всего, будет не старше лет тринадцати от роду. Учитывая же скороспелость средневековых людей (а я все сильнее убеждался, что занесло меня, скорее всего именно в эту 'благословенную' эпоху), он был и того моложе. Как бы то ни было, но парень, назвавшийся ланом Варушем, в сравнении с остальными был просто настоящим гигантом: он на голову возвышался над всеми, кроме меня, членами нашего маленького отряда, ширина же его плеч была примерно такой же, как и у моего старого тела в зрелости, а пареньку же, видимо, еще расти и расти.
Малышка Миора явно происходила от многих поколений потомственной знати: когда она, выслушивала принесенные юным рыцарем известия, на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь в глазах, обращенных куда-то вдаль, застыла такая безнадежная тоска и предчувствие скорой, неминуемой смерти, что у меня буквально навернулись на глаза слезы. Прикоснувшись обнадеживающим жестом повинно склоненной головы парня, она тихим, но твердым голосом произнесла:
– На вас нет вины, храбрый рыцарь… Затем, повернувшись ко мне:
– Лан Ассил, я освобождаю вас от данного вами слова, вы еще можете попытаться скрыться в лесу. Если гулли ищут нас, то у одного человека, о котором они не знают, есть шансы спастись - они ненавидят лес. Идите по этой дороге вдоль гор, она выведет вас к имперскому форпосту в девяти днях пути. Если сможете, оттуда как можно скорее двигайтесь в Преворию, сообщите там, что Фронтира еще держится… Если вас услышат, наша смерть не будет напрасной…
Затем, она обернулась ко все еще стоящему, преклонив колено, парню:
– Надеюсь, у вас, лан Варуш, хватит сил выполнить свой долг - со звенящей в голосе сталью произнесла она - Никто из нас не должен попасть в лапы гуллей живыми…
Она красноречиво бросила взгляд на висевший на поясе рыцаря тонкий кинжал в простых кожаных ножнах.
– После чего… Вы слышите?!! Не смея вступать в бой, скачите во весь опор к ближайшему имперскому форту - вы должны выжить и выполнить поручение моего отца.
Теперь только на вас вся надежда защитников Калле Варуш: без поддержки из Империи им долго не продержаться.
Лан Варуш, с каменным лицом поднявшись с колен, механически кивнул, и, вынув стилет, медленно двинулся к стоящим в молитвенной позе девочкам…
Малютка Карилла, к которой он подошел первой, подняла на него печальный взгляд совсем не детских, а каких-то старушечьих глаз. Затем, опять же совсем не по детски, она тихо произнесла фразу, от которой у меня просто мороз пошел по коже:
– Лан Варуш, постарайтесь, пожалуйста, не больно, ладно?…
Тут меня прорвало:
– Мадам! Если вы думаете, что я способен смотреть на то, как вас с детьми лишают жизни, вы глубоко заблуждаетесь! В чем, собственно, дело? Что тут происходит? Все шестеро посмотрели на меня стеклянным, слегка удивленным взглядом, казалось, уже отрешенным от всего мирского, и обращенным к богу.
Медленно, глядя на меня, словно на болезного головой идиота, леди Миора сквозь зубы процедила:
– Лан Ассил, вы прекрасно слышали: за нами по пятам следуют гулли, а у нас лишь один камаль. Следовательно, уйти от преследования может лишь один из нас, участь всех остальных- плен и рабство у гуллей, а это, поверьте мне, гораздо хуже, чем смерть. Спрятаться от гуллей в лесу мы не сможем - углубиться в пущу - верная смерть, а если уйти недалеко, то их псы нас обнаружат. Дорога вокруг Чертовых Шеломов только одна, и свернуть с нее некуда, а от выполнения нашей миссии зависят жизни трех тысяч людей, осажденных в Калле Варуш. Отойдите, и не мешайте лану Варушу выполнить свой долг…
Получив такой отпор, я несколько смутился:
– Ну, хоть подождите минуту, ведь должен быть какой-нибудь выход, в конце концов! Лан Варуш! У вас есть какая-нибудь карта этих мест?
– Что вы имеете в виду, лан Ассил? Пару минут мне пришлось потратить на то, чтоб объяснить, используя доступный мне словарный запас, этому тугодуму, что такое карта. В итоге тот самый мальчишка, Хлои, принес мне из возка толстый свиток, на котором схематически была изображена карта торговых путей Средиземной, или Преворийской, Империи. Родные латинские символы в названиях на карте меня сильно озадачили.
Хлои показал мне тоненькую линию, изображавшую шлях из Фронтиры в Кримлию, одну из имперских провинций, которая, прихотливо извиваясь, тянулась по равнине далеко вдоль горного хребта, называемого Чертовы Шеломы, и, огибая его, заворачивала в глубь Империи.
Глядя на карту, у меня в голове созрел план:
–Хлои, почему вместо того, чтобы просто пересечь эти горы, дорога тянется так далеко на юг, а затем, обогнув их, обратно на север, они ведь совсем не высоки, почему нет троп напрямик?
– Вы понимаете, лан Ассил, Чертовы Шеломы - это проклятое место, куда трудно проникнуть простым смертным, они густо покрыты таким непроходимым лесом, что даже самые умелые охотники часто не могут найти дорогу обратно, осмелившись войти в него. Кроме того, в этих лесах творятся весьма странные вещи: люди, осмелившиеся войти в древнюю тень Великой Пущи, пропадают бесследно. Говорят так же, что некоторые из них появляются ниоткуда спустя много лет, совершенно не постаревшими и не помнящими, что с ними происходило все эти годы. Вы, свалившийся неизвестно откуда с вашей потерянной памятью - еще одно прямое доказательство этому - если вы действительно рушики, то вам, должно быть, не менее двухсот лет - последние из рушики все полегли под руинами Вальенгарда сто восемьдесят лет назад. Причиной всей этой мистики, (тут его голос сорвался на почтительный шепот) скорее всего, является тот факт, что именно в этих горах, говорят, впервые появились и построили цитадель Йольмы, осквернившие эти леса своей адской магией…
В моей голове завертелись словно в калейдоскопе, мысли, прикидывая, сколько в его словах простого суеверия, а сколько обоснованной реальности.
Вспомнив свои похождения в Уссурийской тайге, куда нас забрасывали в качестве курсов по выживанию, приключения в джунглях Камбоджи, а также случай, когда нас бросили на преследование бежавшей из взбунтовавшейся зоны особо строгого режима, банды матерых урок-рецидивистов, вооруженной отнятыми у убитых вохровцев автоматами, я, взвесив все за и против, принял решение:
– Йольмы жили, говоришь? А теперь не живут? Мальчишка испуганно мотнул головой, отрицая.
– Ну и прекрасно! Запомните, молодой человек: то, что когда-то жило, а теперь уже нет, гораздо безопаснее, чем висящие на хвосте преследователи с собаками. Я лично думаю, что возможная смерть в лесу гораздо предпочтительнее банального самоубийства, ведь это дает хоть какой-то шанс, не так ли?
Все дружно кивнули, в их мокрых глазенках впервые сверкнула робкая надежда. Я в очередной раз поразился, насколько же они еще дети, и, поскольку они вдруг увидели во мне лучик надежды, мне не осталось ничего иного, как, скрепя сердце, и старательно имитируя бодрость и уверенность в себе, хоть на душе кошки скребли, бодренько так скомандовать:
– Если вы действительно рассчитываете выполнить задание своего господина, и при этом выжить всем, прошу следовать за мной.
После нескольких минут споров и пререканий, в которых меня неоднократно назвали безумцем и самоубийцей, (никто не верил в возможность пересечь этот чертов хребет из полусотни низеньких сопок) все, в итоге, единогласно приняли мое предложение.
Особо рьяным моим сторонником оказался юный Варуш - он руками и ногами ухватился за возможность хоть ненадолго отсрочить выполнение смертельного приказа своей молодой госпожи:
– Эх! Помирать-то, все равно придется…
Кому как, а по мне - пересечь дикую пущу Чертовых Шеломов - это самый необычный вид самоубийства, о котором я слышал. Я - за.
Чертовски героическое мнение, я бы сказал, - слишком мал шанс выжить - значит, мы погибнем красиво. А красивая, героическая смерть - угодна богам.
Вот такой неотразимый довод…
И, что ни странно, именно этот довод и оказался самым веским.
На высоту не одной, наверное, сотни метров, уносились чудовищные стволы, двадцати метров в ширину и Бог знает скольких в высоту, оплетенные лианами. У лежащих на земле корней, напоминающих перекрученные меж собой составы сросшихся вагонов, царила практически полная тьма - днем слегка сероватая, а ночью - озаренная мертвенным светом гниющей листвы и гроздей огромных светящихся грибов, густо покрывавших гниющие пни и лежащие на земле громадные бревна. Происхождение этих бревен мы чуть не познали на собственной шкуре, когда в один прекрасный миг, совсем рядом с нами рухнул чудовищный ствол, сделавший бы честь любой земной роще гигантских деревьев, обдав нас волной поднятой из болотной хляби под корнями, жижи, кишевшей мерзкого вида белесыми личинками. Все те огромные гниющие бревна, торчавшие там и сям из толстого слоя гниющей и мертвенно светящейся в промозглой сырости, древесной трухи, как оказалось, были всего лишь обломившимися с гигантских стволов сучьями…
Непосредственно по земле, покрытой многометровым слоем полужидкой живой грязи из гнилой трухи и постоянно шевелящегося ковра личинок, идти не представлялось возможным, поэтому мы с адским трудом пробирались с корня на корень, которые служили здесь звериными тропами, оскальзываясь на коре, покрытой осклизлым, белесым мхом, и каждую минуту рискуя рухнуть вниз.
С заоблачных, в буквальном смысле слова, высот - кроны этих чудовищных деревьев почти всегда были скрыты в медленно плывущем, словно кисель, тумане, - когда крупными каплями, а когда и целыми потоками, низвергавшимися на нас водопадом сверху, текли потоки ледяной воды.
Сколько раз мы возносили молитву благодарности провидению, надоумившему нас, кроме всего прочего, взять с собой из припасов разрушенного обоза легкие кожаные плащи, безмерно выручавшие нас среди этой сырости.
Сильно беспокоила воспалившаяся рана на голове Хлои, к исходу второго дня он уже не мог идти, и его пришлось посадить на спину Хропля - рыцарской верховой зверюги лана Варуша, до того везшей малышек Ани и Кариллу, укутанных одним плащом на двоих. Девочек пришлось взвалить себе на спину, так как Хропля, оступившись на одном из корней, захромал, и еле волок на себе наш багаж и бредившего в горячке Хлои.
Его, когда-то совсем еще недавно, холеное, вылощенное лицо повесы из преворийской богемы, теперь напоминало рожу изрядно потрепанной после тяжелой рабочей ночи гулящей девки: глаза запали, румяна размазались, на пол - физиономии красовался наливающийся синевой свежий синяк. Всем своим видом он, да и сопровождающие его пикинеры, производил впечатление три дня не спавших жертв кабацкой разборки - некоторые из солдат к тому же были обляпаны жидкой грязью, щедро смешанной с навозом.
Разглядев жалкий вид пришедшего за ним конвоя, Марвин гулко расхохотался:
– Ле Бонн, дружище, да что, право слово, с вами случилось? Уж не упали ли вы, упаси Дажмати, оскользнувшись, на облитых дерьмом ступенях королевских апартаментов благородных Ле Куаре? - Он обвел широким жестом темницу - бесплатно предоставляемых всем неугодным Дому Великого Герцога?
Услышав эту тираду, и раздавшееся в ответ змеиное шипение оскорбленного Ле Бонна, тюремщики, столпившиеся с факелами в начале коридора с камерами для особо опасных государственных преступников, расположенных на самом нижнем уровне Багомльского замка, было громко заржали, но, поймав разъяренный взгляд обернувшихся конвоиров, тут же заткнулись.
Позже, проводя взглядом несгибаемую фигуру закованного в цепи лана Марвина, сопровождаемого усиленным конвоем стражников, Ламек, молодой совсем еще паренек, по блату пристроенный раздавальщиком баланды, дернул за рукав старшего тюремщика:
– Дядьку Ваха, так что же это получается, вот так, ни за что, казнят хорошего человека?
Старик грустно усмехнулся:
– Он ведь последний из рода Вайтехов, парень, а это, чтоб ты знал, - кость в горле дражайших господ черняков, особенно Ле Куаре - пока он жив, право герцога на наш трон будет лишь правом данной прапрадедом лана Марвина вассальной клятвы. Они хорошо осознают, что подними лан Марвин восстание, все Мокролясье пойдет за ним, не важно, что он никогда бы этого не сделал - честь рода Вайтехов и их верность данному слову стали проклятьем всего Мокролясья…
– Будь ты проклят, Вайтех Славный!!! Если бы не твоя клятва, твой род сегодня бы не прервался, а Мокролясье не стонало бы под черняцкой пятой…
…Рука старого тюремщика крепко, до побелевших костяшек пальцев, сжала плечо паренька. Где-то, далеко впереди, гулко лязгнула закрываемая за последним из конвоиров окованная железом дверца.
– Ну, что, господа??!… Последовав вашим советам, я вызвал на свою голову полноценный бунт в предместье: мои стражники опасаются даже выйти в город менее чем полусотней, да и тех среди белого дня обливают дерьмом прямо в воротах замка. Благо, пока все ограничивается лишь дерьмом и тухлыми яйцами, но в толпе на площади уже мелькают ножи и дубины, а это пахнет уже кое-чем похуже…
Он злобно пнул подвернувшегося под ногу пса - раздался обиженный визг.
– Я ясно выражаюсь? Тут, как назло, еще ваши интриги, дорогой тестюшка, - отрывистый взгляд в сторону низенького толстяка с кирпично-непроницаемым лицом в алом бархатном колете, задумчиво поигрывающего пудовой золотой цепью на шее. От столь злобного взгляда того передернуло, словно от удара током.
– Привели к тому, что я опасаюсь ввести войска на улицы - они почти всем составом перейдут на сторону бунтующих…
– Демоны!!! Вскричал герцог, вновь заставив вздрогнуть и опасливо поежиться всех присутствующих.
– Да я лично готов задушить эту шлюху Фируллину! Откуда вы взялись на мою голову? Что мне теперь делать прикажете, я вас спрашиваю?!! Если я откажусь от своего решения, то навлеку позор на весь наш род, если же казню, следуя вашим советам, этого Вайтеха, которого, кстати, еще никто не мог обвинить в измене своему слову, то толпа мастеровых, пока еще поддерживающая вооруженный нейтралитет, нас всех просто растерзает…
– Каково придется вам и вашей родне, мадам,- он, подмигивая, склонился в шутовском реверансе жене,- я даже представить не могу. После чего, наконец, взяв себя в руки, герцог приосанился и произнес уже обычным голосом:
– Ну а теперь, господа, прошу пожаловать на площадь… От нас ждут багомляне окончательного и справедливого суда.
– Ведут! Ведут!
Под мерный рокот барабанов на площадь, в плотном каре конвоиров, медленно ступил по ведущему к невысокому эшафоту коридору, еле растолканному двумя рядами стражников в толпе, возвышающийся на три головы над чепцами и шапо присутствующих, последний представитель древней династии мокролясских королей.
В толпе жалобно завыли, заголосили бабы:
– И на кого ты нас покидаешь, родимый???
– Признай вину, покайся…
– Чтоб сдохла эта шлюха, будьте вы прокляты, черняки и Ле Куаре!
Все еще сдерживаемый присутствием до зубов вооруженной стражи, но постепенно усиливающийся, над толпой плыл глухой ропот, доносились отдельные выкрики. В стражников, еле сдерживавших толпу на дальнем конце площади, уже полетели, брошенные меткими мальчишечьими руками, навозные катыши, во множестве валявшиеся на дороге.
Гром барабанов резко оборвался. Шум толпы стих. Стало слышно даже жужжание мух, вьющихся над плохо затертым бурым пятном на эшафоте.
Из герцогской ложи протрубили герольды, вслед за ними поднялся сам герцог:
– Марвин Кшиштоф Вайтех! Признаете ли вы, что, соблазнив девицу благородного рода, Фируллину Ларву Ле Куаре, отказались признать свой грех?
– Нет! Не признаю! Я вообще не имел дела с данной, гм, девицей, и готов дать в том присягу на Ветви Дажмати.
– Лан Марвин! Ваша вина общепризнанна, есть десять благородных свидетелей, чья честность не подлежит сомнению, утверждающих, что видели вас, неоднократно выходящим из покоев опозоренной девицы ночью, или и это вы будете отрицать?
– Не спорю, по долгу службы мне и моим подчиненным часто доводилось водворять сию даму в надлежащие ей покои, ибо самостоятельно эта особа не могла передвигаться после пьянок с конюхами…
Его речь прервал протестующий вопль герцогини:
– Да как он смеет!!! Этот смерд… Оклеветывать… Господин муж мой! Я отказываюсь находиться на одной площади с человеком, порочащим честь представительницы моего рода! Я…
– Крымов! Василий Крымов!
Парнишка задумчиво закатил глаза:
–Ассил-Ле Грымм…
Тут, откинув полог, из фургона выглянула ослепительной красоты миниатюрная девушка с черными, как смоль, волосами, которую я в глубине фургона сначала принял за ребенка, ее голосок, слово серебряный колокольчик, разнесся по истоптанной сотнями копыт поляне. И я, даже не совсем сразу, осознал, что слова ее, звучат, пусть и не совсем так, как мне привычно, но вполне понятно для слуха славянина, знающего, кроме своего родного, еще два-три родственных славянских языка:
– Проше лана, то лан мо мови мокролясски? Денкувати Дажмати, лан е мокролясин?
Вид и манера держать себя этой девушки, в которых чувствовалась несомненная ПОРОДА, так и побуждал к галантным поступкам, и я, мимовольно, на ломаной смеси известных мне польского, русского, украинского и сербского раскланялся:
– К сожалению, прекрасная леди, я не совсем вас понимаю, но, если вас интересует моя национальная принадлежность, то я русский. Русич, понимаете?
На ее милом личике отразилось выражение крайнего удивления и недоверия, смешанного с восторгом:
– Рушики? Она обернулась к высыпавшим при упоминании загадочного Рушики из возка детям:
– Копремо, кавинньи сирто ману лан Рушики эст! Те, высыпали из возка и, округлив глаза, уставились на меня. Затем, повернувшись ко мне, она вновь заговорила на более понятном мне диалекте, насколько я понял:- Але ж, рушики е мерцо три сота лят, яко гули заполонило степа, крамары мови, цо дехто уцилили рушики йти до краю Линь, то лан звидты?
Она обозначила реверанс, слегка склонив свою прелестную головку:
– Моя наму - Миора Ле Гилл, я е дотта фронтирецки господарь Гвидо Ле Гилл, а то - она представила выглядывавших из-за ее спины детей - мои опеканцы Карилла та Ани, да моя сеста Виоланта, ми е фронтирецы.
У меня прямо камень с души свалился: по крайней мере, в здешних местах имеется хоть одно, вполне понятное мне наречие, да и наладить взаимопонимание с такой красоткой - дело чести истинного гусара…
– Тьфу, ты! Какой я к черту теперь гусар, с титьками-то…
Ну, да ладно, приняли за мужика - им виднее, да и надежней, наверное, пока сделать вид, что я не только в душе мужчина. С этими мыслями я галантно подал руку выходящей из возка даме.
– И как же оказалось, что столь прекрасная особа оказалась совсем без охраны в лесу?- намеренно стараясь сделать свой голос грубее и мужественнее, я наконец-то смог оформить смущавшую меня мысль. [4]
Мальчишка с ножом при этих словах встрепенулся, словно бойцовый петух, вся его напускная взрослость вмиг куда-то улетучилась:
– Как без охраны?! А я!? Я сын господаря, а значит, стою трех простых воинов! Я сам могу сохранить безопасность сестер, правда, Миора? - Он молящим взглядом уставился на сестру, ища поддержки. Та, печально улыбнувшись, погладила его по голове:
– Правда, братишка, ты великий воин. Он скривился: похоже, рана на голове причиняла ему немало неудобства. И, потом, уже обращаясь ко мне:
– Простите, добрый лан, но вся наша охрана, во главе с благородным сэром Манфером, - она кивнула в сторону ограбленного мною мертвого рыцаря- до конца выполнила свой долг, только поэтому мы еще до сих пор живы, жаль, ненадолго…
– Отчего же ненадолго, прекрасная леди?
– По нашим следам катится орда ужасных гуллей, не вам мне рассказывать, кто они такие, и, если лан Варуш не отыщет хоть одного вола или камалей на постоялом дворе в шести лигах позади, то без возка мы обречены…
– Лан Варуш? Кто это?
– Это молодой оруженосец сэра Манфера, сын сэра Спыхальского, владельца замка Калле Варуш, он с минуты на минуту должен быть здесь… Но ответьте, пожалуйста, как вы оказались здесь, один, люди вашего народа уже много лет не бывали в наших местах, и почему у вас фронтирский меч, ведь рушики носят лишь свои сабли?
– Здесь я вынужден вас разочаровать: я не помню, ни как оказался тут, вдали от дома, ни того, кем я был до этого: очнулся я вчера ночью, совершенно голый, в лесу, и утром выбрел на ваш караван, меч я подобрал уже тут. Вот, в принципе, и вся моя история.
Не знаю, что дернуло меня поступить именно так, видимо, взыграла дворянская кровь (мой дед происходил из старинного графского рода, 'нерабочее происхождение' принесло мне немало проблем, как в школе, так и в университете, и этот же факт послужил, наверное, толчком к тому, что блестяще окончив филологический факультет МГУ меня дернуло пойти в армию, там, как специалист по арабскому, я попал в состав спецконтингента 'братской помощи' и пошло-поехало), но впоследствии я ни капли не раскаивался в содеянном.
Я, взяв с земли присвоенный мною меч бедняги сэра Манфера, с легким поклоном протянул его рукоятью к стоявшей передо мной девушке и пафосно заявил: - Одно могу сказать точно: пока вы не находитесь в полной безопасности, мой меч к вашим услугам, миледи. Та, присев в реверансе и отчаянно зардевшись, властно приняла мою службу.
Так началась моя жизнь в Империи, на временной службе у фамилии Ле Гилл.
Спустя час на взмыленной твари, который мы потратили на сборы уцелевшего под копытами туров скарба, на этаком гибриде лося и дикого кабана (толстые, столбообразные ноги с широким, раздвоенным копытом; хотя, - нет, скорее, двумя ороговевшими, лопатообразными пальцами; широкое, бочкообразное туловище, длинная, массивная лосиная голова с небольшими лопатообразными рожками и свирепой мордой на короткой толстой шее), явился последний член нашего отряда. Пропахав землю всеми четырьмя лапами, тварь остановилась в двух шагах от нас, оскалив делавшие честь любому земному хищнику, кроме, разве что, вымершего давным-давно смилодона, клыки. На спину зверюги была накинута свисающая до скакательных суставов длинная попона, напоминающая турнирные накидки рыцарских лошадей, знакомые мне по историческим фильмам. В притороченном поверх попоны седле, восседал, косая сажень в плечах, огромный рыцарь, сходу уперший мне в грудь наконечник длинного копья и что-то грозно рычащий тонким, слегка ломающимся мальчишеским голоском. Этот- то детский голосок и портил все устрашающее впечатление от появления ужасающего, закованного с ног до головы в доспех, богатыря.
Получив от леди Миоры объяснения, что я - посланный самим провидением, которое здесь именовалось Дажматерью, новый член отряда, давший обет сопровождать их до тех пор, пока они не окажутся в полной безопасности, прибывший рыцарь спешился, оказавшись мне едва по грудь ростом. Выслушав историю моего появления в здешних лесах, он прочертил ладонью с особо растопыренными пальцами передо мной круг, внимательно проследил за моей реакцией, попросил меня совершить такой же жест, после чего пробормотал себе под нос:
– Ну, что ж: здесь, в Чертовых шеломах, и не такое бывает…
Сняв глухой шлем, он, с виноватой улыбкой на совсем еще детском лице, протянул мне широкую, словно лопата, ладонь:
– Лан Варуш Спыхальский, к вашим услугам! Ваш поступок, благородный лан, делает честь любому истинному рыцарю! (в качестве идиомы 'рыцарь' им применено было еще долго мучившее меня своим смыслом слово рурихм) Дождавшись от меня ответных любезностей, он бухнулся на колено перед леди Миорой:
– Госпожа! Я виноват… Велите мне совершить камоку - я не добыл камалей - гулли уже захватили село, которое мы проезжали вчера днем…
Как доказательство его слов, за лесом взвились клубы черного дыма.
– Самое ужасное, моя госпожа, в том, что крупный отряд, не останавливаясь, следует прямо по нашим следам, и, боюсь, очень скоро они будут здесь…
Он горестно склонил голову:
– Похоже, нашелся предатель, сообщивший о нашем отъезде: степняки определенно ищут именно нас, это подтверждает и то, что у них есть собаки. Видимо, мы обречены…
Про себя я отметил, что сей рыцарь, судя по совсем еще мальчишеской физиономии, скорее всего, будет не старше лет тринадцати от роду. Учитывая же скороспелость средневековых людей (а я все сильнее убеждался, что занесло меня, скорее всего именно в эту 'благословенную' эпоху), он был и того моложе. Как бы то ни было, но парень, назвавшийся ланом Варушем, в сравнении с остальными был просто настоящим гигантом: он на голову возвышался над всеми, кроме меня, членами нашего маленького отряда, ширина же его плеч была примерно такой же, как и у моего старого тела в зрелости, а пареньку же, видимо, еще расти и расти.
Малышка Миора явно происходила от многих поколений потомственной знати: когда она, выслушивала принесенные юным рыцарем известия, на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь в глазах, обращенных куда-то вдаль, застыла такая безнадежная тоска и предчувствие скорой, неминуемой смерти, что у меня буквально навернулись на глаза слезы. Прикоснувшись обнадеживающим жестом повинно склоненной головы парня, она тихим, но твердым голосом произнесла:
– На вас нет вины, храбрый рыцарь… Затем, повернувшись ко мне:
– Лан Ассил, я освобождаю вас от данного вами слова, вы еще можете попытаться скрыться в лесу. Если гулли ищут нас, то у одного человека, о котором они не знают, есть шансы спастись - они ненавидят лес. Идите по этой дороге вдоль гор, она выведет вас к имперскому форпосту в девяти днях пути. Если сможете, оттуда как можно скорее двигайтесь в Преворию, сообщите там, что Фронтира еще держится… Если вас услышат, наша смерть не будет напрасной…
Затем, она обернулась ко все еще стоящему, преклонив колено, парню:
– Надеюсь, у вас, лан Варуш, хватит сил выполнить свой долг - со звенящей в голосе сталью произнесла она - Никто из нас не должен попасть в лапы гуллей живыми…
Она красноречиво бросила взгляд на висевший на поясе рыцаря тонкий кинжал в простых кожаных ножнах.
– После чего… Вы слышите?!! Не смея вступать в бой, скачите во весь опор к ближайшему имперскому форту - вы должны выжить и выполнить поручение моего отца.
Теперь только на вас вся надежда защитников Калле Варуш: без поддержки из Империи им долго не продержаться.
Лан Варуш, с каменным лицом поднявшись с колен, механически кивнул, и, вынув стилет, медленно двинулся к стоящим в молитвенной позе девочкам…
Малютка Карилла, к которой он подошел первой, подняла на него печальный взгляд совсем не детских, а каких-то старушечьих глаз. Затем, опять же совсем не по детски, она тихо произнесла фразу, от которой у меня просто мороз пошел по коже:
– Лан Варуш, постарайтесь, пожалуйста, не больно, ладно?…
Тут меня прорвало:
– Мадам! Если вы думаете, что я способен смотреть на то, как вас с детьми лишают жизни, вы глубоко заблуждаетесь! В чем, собственно, дело? Что тут происходит? Все шестеро посмотрели на меня стеклянным, слегка удивленным взглядом, казалось, уже отрешенным от всего мирского, и обращенным к богу.
Медленно, глядя на меня, словно на болезного головой идиота, леди Миора сквозь зубы процедила:
– Лан Ассил, вы прекрасно слышали: за нами по пятам следуют гулли, а у нас лишь один камаль. Следовательно, уйти от преследования может лишь один из нас, участь всех остальных- плен и рабство у гуллей, а это, поверьте мне, гораздо хуже, чем смерть. Спрятаться от гуллей в лесу мы не сможем - углубиться в пущу - верная смерть, а если уйти недалеко, то их псы нас обнаружат. Дорога вокруг Чертовых Шеломов только одна, и свернуть с нее некуда, а от выполнения нашей миссии зависят жизни трех тысяч людей, осажденных в Калле Варуш. Отойдите, и не мешайте лану Варушу выполнить свой долг…
Получив такой отпор, я несколько смутился:
– Ну, хоть подождите минуту, ведь должен быть какой-нибудь выход, в конце концов! Лан Варуш! У вас есть какая-нибудь карта этих мест?
– Что вы имеете в виду, лан Ассил? Пару минут мне пришлось потратить на то, чтоб объяснить, используя доступный мне словарный запас, этому тугодуму, что такое карта. В итоге тот самый мальчишка, Хлои, принес мне из возка толстый свиток, на котором схематически была изображена карта торговых путей Средиземной, или Преворийской, Империи. Родные латинские символы в названиях на карте меня сильно озадачили.
Хлои показал мне тоненькую линию, изображавшую шлях из Фронтиры в Кримлию, одну из имперских провинций, которая, прихотливо извиваясь, тянулась по равнине далеко вдоль горного хребта, называемого Чертовы Шеломы, и, огибая его, заворачивала в глубь Империи.
Глядя на карту, у меня в голове созрел план:
–Хлои, почему вместо того, чтобы просто пересечь эти горы, дорога тянется так далеко на юг, а затем, обогнув их, обратно на север, они ведь совсем не высоки, почему нет троп напрямик?
– Вы понимаете, лан Ассил, Чертовы Шеломы - это проклятое место, куда трудно проникнуть простым смертным, они густо покрыты таким непроходимым лесом, что даже самые умелые охотники часто не могут найти дорогу обратно, осмелившись войти в него. Кроме того, в этих лесах творятся весьма странные вещи: люди, осмелившиеся войти в древнюю тень Великой Пущи, пропадают бесследно. Говорят так же, что некоторые из них появляются ниоткуда спустя много лет, совершенно не постаревшими и не помнящими, что с ними происходило все эти годы. Вы, свалившийся неизвестно откуда с вашей потерянной памятью - еще одно прямое доказательство этому - если вы действительно рушики, то вам, должно быть, не менее двухсот лет - последние из рушики все полегли под руинами Вальенгарда сто восемьдесят лет назад. Причиной всей этой мистики, (тут его голос сорвался на почтительный шепот) скорее всего, является тот факт, что именно в этих горах, говорят, впервые появились и построили цитадель Йольмы, осквернившие эти леса своей адской магией…
В моей голове завертелись словно в калейдоскопе, мысли, прикидывая, сколько в его словах простого суеверия, а сколько обоснованной реальности.
Вспомнив свои похождения в Уссурийской тайге, куда нас забрасывали в качестве курсов по выживанию, приключения в джунглях Камбоджи, а также случай, когда нас бросили на преследование бежавшей из взбунтовавшейся зоны особо строгого режима, банды матерых урок-рецидивистов, вооруженной отнятыми у убитых вохровцев автоматами, я, взвесив все за и против, принял решение:
– Йольмы жили, говоришь? А теперь не живут? Мальчишка испуганно мотнул головой, отрицая.
– Ну и прекрасно! Запомните, молодой человек: то, что когда-то жило, а теперь уже нет, гораздо безопаснее, чем висящие на хвосте преследователи с собаками. Я лично думаю, что возможная смерть в лесу гораздо предпочтительнее банального самоубийства, ведь это дает хоть какой-то шанс, не так ли?
Все дружно кивнули, в их мокрых глазенках впервые сверкнула робкая надежда. Я в очередной раз поразился, насколько же они еще дети, и, поскольку они вдруг увидели во мне лучик надежды, мне не осталось ничего иного, как, скрепя сердце, и старательно имитируя бодрость и уверенность в себе, хоть на душе кошки скребли, бодренько так скомандовать:
– Если вы действительно рассчитываете выполнить задание своего господина, и при этом выжить всем, прошу следовать за мной.
После нескольких минут споров и пререканий, в которых меня неоднократно назвали безумцем и самоубийцей, (никто не верил в возможность пересечь этот чертов хребет из полусотни низеньких сопок) все, в итоге, единогласно приняли мое предложение.
Особо рьяным моим сторонником оказался юный Варуш - он руками и ногами ухватился за возможность хоть ненадолго отсрочить выполнение смертельного приказа своей молодой госпожи:
– Эх! Помирать-то, все равно придется…
Кому как, а по мне - пересечь дикую пущу Чертовых Шеломов - это самый необычный вид самоубийства, о котором я слышал. Я - за.
Чертовски героическое мнение, я бы сказал, - слишком мал шанс выжить - значит, мы погибнем красиво. А красивая, героическая смерть - угодна богам.
Вот такой неотразимый довод…
И, что ни странно, именно этот довод и оказался самым веским.
* * *
Два дня спустя, когда мы углубились непосредственно в саму Дикую Пущу, я уже готов был поверить его словам насчет полной неестественности и дьявольского происхождения данного леса - ни Уссурийская тайга, ни Амазонская сельва, ни американские рощи мамонтовых деревьев и близко не лежали рядом с тем, что открылось нашим взорам.На высоту не одной, наверное, сотни метров, уносились чудовищные стволы, двадцати метров в ширину и Бог знает скольких в высоту, оплетенные лианами. У лежащих на земле корней, напоминающих перекрученные меж собой составы сросшихся вагонов, царила практически полная тьма - днем слегка сероватая, а ночью - озаренная мертвенным светом гниющей листвы и гроздей огромных светящихся грибов, густо покрывавших гниющие пни и лежащие на земле громадные бревна. Происхождение этих бревен мы чуть не познали на собственной шкуре, когда в один прекрасный миг, совсем рядом с нами рухнул чудовищный ствол, сделавший бы честь любой земной роще гигантских деревьев, обдав нас волной поднятой из болотной хляби под корнями, жижи, кишевшей мерзкого вида белесыми личинками. Все те огромные гниющие бревна, торчавшие там и сям из толстого слоя гниющей и мертвенно светящейся в промозглой сырости, древесной трухи, как оказалось, были всего лишь обломившимися с гигантских стволов сучьями…
Непосредственно по земле, покрытой многометровым слоем полужидкой живой грязи из гнилой трухи и постоянно шевелящегося ковра личинок, идти не представлялось возможным, поэтому мы с адским трудом пробирались с корня на корень, которые служили здесь звериными тропами, оскальзываясь на коре, покрытой осклизлым, белесым мхом, и каждую минуту рискуя рухнуть вниз.
С заоблачных, в буквальном смысле слова, высот - кроны этих чудовищных деревьев почти всегда были скрыты в медленно плывущем, словно кисель, тумане, - когда крупными каплями, а когда и целыми потоками, низвергавшимися на нас водопадом сверху, текли потоки ледяной воды.
Сколько раз мы возносили молитву благодарности провидению, надоумившему нас, кроме всего прочего, взять с собой из припасов разрушенного обоза легкие кожаные плащи, безмерно выручавшие нас среди этой сырости.
Сильно беспокоила воспалившаяся рана на голове Хлои, к исходу второго дня он уже не мог идти, и его пришлось посадить на спину Хропля - рыцарской верховой зверюги лана Варуша, до того везшей малышек Ани и Кариллу, укутанных одним плащом на двоих. Девочек пришлось взвалить себе на спину, так как Хропля, оступившись на одном из корней, захромал, и еле волок на себе наш багаж и бредившего в горячке Хлои.
* * *
В полной тишине камеры-одиночки громом прозвучал лязг открываемой дверцы. Лан Марвин Вайтех, сощурившись от бившего в глаза яркого света факелов, поднял взгляд на вошедшего - им оказался давешний знакомец Ле Бонн. Хоть это и было практически невозможным, но за два дня, проведенные Марвином в темнице, тот явно постарел.Его, когда-то совсем еще недавно, холеное, вылощенное лицо повесы из преворийской богемы, теперь напоминало рожу изрядно потрепанной после тяжелой рабочей ночи гулящей девки: глаза запали, румяна размазались, на пол - физиономии красовался наливающийся синевой свежий синяк. Всем своим видом он, да и сопровождающие его пикинеры, производил впечатление три дня не спавших жертв кабацкой разборки - некоторые из солдат к тому же были обляпаны жидкой грязью, щедро смешанной с навозом.
Разглядев жалкий вид пришедшего за ним конвоя, Марвин гулко расхохотался:
– Ле Бонн, дружище, да что, право слово, с вами случилось? Уж не упали ли вы, упаси Дажмати, оскользнувшись, на облитых дерьмом ступенях королевских апартаментов благородных Ле Куаре? - Он обвел широким жестом темницу - бесплатно предоставляемых всем неугодным Дому Великого Герцога?
Услышав эту тираду, и раздавшееся в ответ змеиное шипение оскорбленного Ле Бонна, тюремщики, столпившиеся с факелами в начале коридора с камерами для особо опасных государственных преступников, расположенных на самом нижнем уровне Багомльского замка, было громко заржали, но, поймав разъяренный взгляд обернувшихся конвоиров, тут же заткнулись.
Позже, проводя взглядом несгибаемую фигуру закованного в цепи лана Марвина, сопровождаемого усиленным конвоем стражников, Ламек, молодой совсем еще паренек, по блату пристроенный раздавальщиком баланды, дернул за рукав старшего тюремщика:
– Дядьку Ваха, так что же это получается, вот так, ни за что, казнят хорошего человека?
Старик грустно усмехнулся:
– Он ведь последний из рода Вайтехов, парень, а это, чтоб ты знал, - кость в горле дражайших господ черняков, особенно Ле Куаре - пока он жив, право герцога на наш трон будет лишь правом данной прапрадедом лана Марвина вассальной клятвы. Они хорошо осознают, что подними лан Марвин восстание, все Мокролясье пойдет за ним, не важно, что он никогда бы этого не сделал - честь рода Вайтехов и их верность данному слову стали проклятьем всего Мокролясья…
– Будь ты проклят, Вайтех Славный!!! Если бы не твоя клятва, твой род сегодня бы не прервался, а Мокролясье не стонало бы под черняцкой пятой…
…Рука старого тюремщика крепко, до побелевших костяшек пальцев, сжала плечо паренька. Где-то, далеко впереди, гулко лязгнула закрываемая за последним из конвоиров окованная железом дверца.
* * *
…Карпет Ле Круам, Великий Герцог Мокролясский и Блотский, мрачным взглядом обвел свою супругу и столпившихся за ее спиной прихлебателей из числа ее родни:– Ну, что, господа??!… Последовав вашим советам, я вызвал на свою голову полноценный бунт в предместье: мои стражники опасаются даже выйти в город менее чем полусотней, да и тех среди белого дня обливают дерьмом прямо в воротах замка. Благо, пока все ограничивается лишь дерьмом и тухлыми яйцами, но в толпе на площади уже мелькают ножи и дубины, а это пахнет уже кое-чем похуже…
Он злобно пнул подвернувшегося под ногу пса - раздался обиженный визг.
– Я ясно выражаюсь? Тут, как назло, еще ваши интриги, дорогой тестюшка, - отрывистый взгляд в сторону низенького толстяка с кирпично-непроницаемым лицом в алом бархатном колете, задумчиво поигрывающего пудовой золотой цепью на шее. От столь злобного взгляда того передернуло, словно от удара током.
– Привели к тому, что я опасаюсь ввести войска на улицы - они почти всем составом перейдут на сторону бунтующих…
– Демоны!!! Вскричал герцог, вновь заставив вздрогнуть и опасливо поежиться всех присутствующих.
– Да я лично готов задушить эту шлюху Фируллину! Откуда вы взялись на мою голову? Что мне теперь делать прикажете, я вас спрашиваю?!! Если я откажусь от своего решения, то навлеку позор на весь наш род, если же казню, следуя вашим советам, этого Вайтеха, которого, кстати, еще никто не мог обвинить в измене своему слову, то толпа мастеровых, пока еще поддерживающая вооруженный нейтралитет, нас всех просто растерзает…
– Каково придется вам и вашей родне, мадам,- он, подмигивая, склонился в шутовском реверансе жене,- я даже представить не могу. После чего, наконец, взяв себя в руки, герцог приосанился и произнес уже обычным голосом:
– Ну а теперь, господа, прошу пожаловать на площадь… От нас ждут багомляне окончательного и справедливого суда.
* * *
…Ворота замка со скрипом распахнулись, и по столпившейся на площади перед цитаделью толпе, с трудом сдерживаемой вооруженными до зубов стражниками, пронесся многоголосый ропот:– Ведут! Ведут!
Под мерный рокот барабанов на площадь, в плотном каре конвоиров, медленно ступил по ведущему к невысокому эшафоту коридору, еле растолканному двумя рядами стражников в толпе, возвышающийся на три головы над чепцами и шапо присутствующих, последний представитель древней династии мокролясских королей.
В толпе жалобно завыли, заголосили бабы:
– И на кого ты нас покидаешь, родимый???
– Признай вину, покайся…
– Чтоб сдохла эта шлюха, будьте вы прокляты, черняки и Ле Куаре!
Все еще сдерживаемый присутствием до зубов вооруженной стражи, но постепенно усиливающийся, над толпой плыл глухой ропот, доносились отдельные выкрики. В стражников, еле сдерживавших толпу на дальнем конце площади, уже полетели, брошенные меткими мальчишечьими руками, навозные катыши, во множестве валявшиеся на дороге.
Гром барабанов резко оборвался. Шум толпы стих. Стало слышно даже жужжание мух, вьющихся над плохо затертым бурым пятном на эшафоте.
Из герцогской ложи протрубили герольды, вслед за ними поднялся сам герцог:
– Марвин Кшиштоф Вайтех! Признаете ли вы, что, соблазнив девицу благородного рода, Фируллину Ларву Ле Куаре, отказались признать свой грех?
– Нет! Не признаю! Я вообще не имел дела с данной, гм, девицей, и готов дать в том присягу на Ветви Дажмати.
– Лан Марвин! Ваша вина общепризнанна, есть десять благородных свидетелей, чья честность не подлежит сомнению, утверждающих, что видели вас, неоднократно выходящим из покоев опозоренной девицы ночью, или и это вы будете отрицать?
– Не спорю, по долгу службы мне и моим подчиненным часто доводилось водворять сию даму в надлежащие ей покои, ибо самостоятельно эта особа не могла передвигаться после пьянок с конюхами…
Его речь прервал протестующий вопль герцогини:
– Да как он смеет!!! Этот смерд… Оклеветывать… Господин муж мой! Я отказываюсь находиться на одной площади с человеком, порочащим честь представительницы моего рода! Я…