Страница:
– Нет, просто их специально так выводили в древние времена, чтобы они могли слышать направленные на них мысли хозяина. Так вот ими и управляют - мысленно.- Поспешила ответить она, стараясь его успокоить. Незнакомец заметно расслабился.
– Вот еще что: я так понимаю, уж, поскольку в этих местах уже глубокая осень, а осенью в лесу довольно сыро, нам обязательно понадобятся крепкие, непромокаемые накидки, у вас есть что-либо подобное?
Теплые кожаные плащи на шерстяной подстежке, подаренные на дорогу матерью Ани и Кариллы, баронессой Ле Мло, были одобрены безоговорочно, после чего было решено трогаться в путь.
Члены маленького отряда, не оглядываясь, словно сжигая за собой мосты, углубились в чащу неизведанного леса, оставив позади заваленную трупами полянку. Начинался первый день изнуряющего тело и душу безумного, самоубийственного марша, по никем не исследованным горам.
Лан Ассил оказался весьма опытным проводником и следопытом - за первые несколько часов пути под его руководством, их отряд успел наделать столько петель и ложных поворотов, что найти истинный след среди них смог бы, разве что Мастер Королевский Егерь. Не смотря на заданный сразу же, очень быстрый темп передвижения, он умудрялся, часто забегая вперед, выбирать самые каменистые тропы, на которых копыта камаля и ноги путников оставляли минимум следов, а затем несколько ли вел спутников по каменистому дну мелкого ручья, протекавшего в нужном направлении по гулкому, шумящему ущелью.
Вечером, на первом привале на ночь, заставив спутников переодеться в чистую, сухую одежду, и на скорую руку перекусить, он, уложив детей спать на куске срезанного с фургона непромокаемого полога и оставив лана Варуша на карауле, прихватив меч, исчез на несколько часов, показавшихся перепуганным детям вечностью. Вернулся он уже затемно, мокрый и сильно изнуренный. Приказав разбудить его, когда придет очередь стоять на часах, он, рухнув на охапку ветвей и укутавшись в свой плащ, мгновенно уснул.
На следующий вечер, повторилось то же самое - после ужина, лан Ассил, запрещавший кому бы то ни было отлучаться в лес поодиночке, вновь исчез под густым пологом ветвей. Отправленный проследить за ним Хлои, вернулся спустя пол часа, и с широко распахнутыми глазами, взахлеб стал рассказывать, что их странный спутник никуда не исчезает, а, как оказалось, всего лишь упражняется в обращении с мечом в каких-то сотне локтей от бивуака. И, если держать меч он явно непривычен (видно, стесняясь этого, он и уходит подальше), то боевые танцы [10], исполняемые им - это нечто совершенно невиданное, и столь же явно опасное, как и обнаженный меч в умелых руках.
В тот вечер, пока их неожиданный спаситель отсутствовал, ребята впервые за совместный путь отважились задуматься, а кем же на самом деле является человек, называющий себя Ассил Ле Крым. Мнений была масса, выдвигались самые разнообразные гипотезы и варианты, но все они так и оставались всего лишь детскими попытками разгадать тайну их странного спутника - загадочно женственного юноши с душой, принадлежавшей, казалось, одновременно и опытному воину, и мудрому старцу.
– Для столь исключительных, неординарных людей и у Богов должны найтись исключения и отступления от правил - огромный, весь обвитый чудовищно бугрящимися мышцами мужчина, задумчиво погладил рифленую рукоять лежавшего у него на коленях боевого молота.
Усмехнувшись в пышные, тщательно завитые в замысловатые косы, усы цвета пшеничной соломы, он продолжил:
– В моих чертогах давно не появлялись столь грозные вои, способные так потешить старого Керуна, и я, видит Предвечная Мать, сделаю все, чтобы заполучить его к себе в дружину. Иди, сестра, и не беспокойся - душа твоего Стража займет достойное место на Пиру Героев в чертогах Вирия. Я сказал.
Проводив взглядом одетую в полупрозрачное платье, плетеное из вечно молодой, зеленой листвы, точеную фигурку сестры, Отец Рурихмов - бог грома и молнии Керун, устало откинулся на спинку своего трона.
– Проследи за выполнением! - небрежно кивнул он крупному черному ворону, сидевшему на резной перекладине у его изголовья. Бесшумно сорвавшись со своего места, птица растворилась в воздухе.
– А жирному борову Альиду- в фиолетовых зрачках грозного божества полыхнули молнии - велика будет честь - отгрести себе за просто так, благодаря моей давней ошибке с тем глупым законом, столь лакомый трофей. Слишком жирный кусок для тебя, братец, - подавишься…
Глядя невидящим взглядом куда-то вдаль, он зловеще произнес:
– Уже близок, слишком близок тот день, когда пир под сводами моего зала прекратится, и тогда, среди мечей и копий небесного воинства, эта дубина отнюдь не будет лишней, вовсе нет…
Гримли молча лежал на спине под открытым небом, всей кожей чувствуя на себе беспристрастный взгляд незримых и неосязаемых существ, и бездумно смотрел в глаза немигающим звездам. Тело себя никак не ощущало, лишь тишина ватными пробками давила в уши, изредка прерываемая жалостливым криком ночной неясыти.
Вот, в звенящую тишину ночного леса вклинился шуршащий звук чьих-то шагов и тихие, бормочущие голоса. Это был звук шагов сжимающих вокруг него смертельное кольцо, незримых прислужников повелителя подземного царства - макрахашей, пришедших по его грешную душу.
Шуршащий, приближающийся звук, сливающийся с то угасающим, то снова становящимся слышимым навязчивым, неразборчиво бормочущим речитативом, высасывал из совсем еще недавно могучего, а теперь бездыханно лежащего тела, остатки теплившейся в нем жизни. Лесной великан, долгое время бывший истинным Хозяином леса, без страха и волнения ожидал приближение неминуемого конца своего затянувшегося, и, как он сам считал, никому не нужного, существования.
…Когда-то, пять долгих лет назад, одетый в рубище человек, скрываясь от людей и от себя самого, вошел под полог древнего леса, по праву считавшегося самым гиблым местом во всей Срединной Империи, лелея лишь одну мечту и надежду - как можно скорее расстаться со своей никчемной, опозоренной жизнью. Убить раваллина безнаказанно могли лишь хищные звери - человек, даже просто взглянувший на Отверженного, уже подвергал свою душу неизмеримой опасности, поднявший же на такового руку - сам словно бы брал на себя часть его неподъемных грехов.
Его желанию не суждено было сбыться - некогда гиблые леса, последнее, древнейшее прибежище проклятых людьми и богами йольмов, наполненные жуткой нечистью и бьорхами-людоедами, теперь кишели гораздо более опасной и безжалостной тварью - опустившимися до уровня падальщиков-трупоедов людьми.
На банду таких полулюдей-полувыродков Альида и напоролся блуждавший, в поисках никак не желающей приходить смерти - избавительницы, одинокий странник.
Восхищенный богатырским телосложением понуро бредущего мимо великана, предводитель шайки беглых каторжников, прозванный сообщниками Шаррахом за сходство характера со злобным степным демоном, питавшимся калом непогребенных трупов и душами трусов, покинувших поле боя, предложил ему присоединиться к ним. Получив в ответ полное игнорирование своих слов, злобный вожак лесных душегубов, сам когда-то в далеком прошлом плененный в набеге на земли Империи гулль, первым, словно взбесившаяся гиена, кинулся на спину удалявшегося человека. Скопом, разбойникам, плевавшим на каноны старой веры, бытовавшей в Мокролясье и прилегавших к нему землях, удалось повалить и связать путника, отмеченного кошмарным для любого имперца, позорным знаком - алым ромбом, пришитым к рубищу. Впрочем, сам пленник вовсе и не пытался сопротивляться.
Примерно с неделю над привязанным к дереву понурым гигантом самым жестоким образом издевались, пытаясь вызвать у него если не согласие присоединиться, то хоть какую-нибудь ответную реакцию. В ответ изверги получали лишь полное равнодушие к боли и бесконечное терпение, смешанное с грустной жалостью в глазах истязаемого, обращенных к своим палачам. На исходе недели мучители, наконец, потерявшие интерес к своей, почти совсем бездыханной жертве, в многочисленных ранах которой уже кишмя кишели крупные, вяло шевелящиеся белесые личинки трупной мухи, перерезав стягивавшие того веревки, ушли.
Ушли, оставив свою жертву умирать на изгаженной длительной стоянкой татей лесной опушке, у отравленного набросанной в воду требухой убитых животных и человеческими отбросами, родника.
…Тогда человек, названный впоследствии Гримли-Молчун, точно так же лежал на спине, не в силах сделать хоть одно движение, посреди звенящей тишины ночного леса, и с замиранием сердца вслушивался в шуршащие шаги не осязаемых, но слышимых любым, кто отважится заночевать рядом с непогребенным трупом, или же окажется ночью неподалеку от умирающего грешника, бесплотных тварей. Это были единствнные звуки, свидетельствовавшие о существовании и неминуемом приближении мараккашей - мрачных прислужников темного повелителя Царства Мертвых, шестирукого Альида. Их приближение всегда, не зависимо от сезона, будь то звенящий морозами Лютый, или цветущий ароматами лугов Травень, напоминало мелкое шарканье стариковских ног по прелой прошлогодней листве под тихий шелест падающих дождевых капель…
Когда сердце несчастного изгнанника, в предсмертном бреду слышавшего шуршание приближающихся шагов слуг Смерти, уже готово было сжаться в оледеневший комок, предчувствуя впивающиеся в тело и вырывающие душу крючья - неизменный атрибут макхарашей, на кипящий в испарине лоб легла прохладная, пахнущая лесными цветами и медом, женская рука.
В тот же миг, казалось, безнадежно загаженная поляна, провонявшая дымом костров и вонью испражнений, непостижимо обновилась, вернув свой прежний, первозданный облик. Разгоняя мертвенную тишину, бодро зажурчал, вновь обретя свой звонкий голос, очистившийся от гнилья и помоев родник, а шаги сжимавших свое неумолимое кольцо детей Альида уже не достигали слуха проваливающегося в сладкое небытие странника…
Когда-то давно…
Всего пять лет прошло, а, кажется, что закончилась еще одна полня жизнь. Гримли-Молчун, безмолвный Страж Древней Пущи, в прошлом звавшийся людьми Марвин Вайтех, снова, как и много лет назад, отстраненно вслушивался в шуршащие, царапающие сердце своей неотвратимостью звуки, кричащие о неминуемом приближении некогда столь желанной смерти. В этот раз он был полностью спокоен. Его совесть была чиста, душа спокойна, он с теплой грустью смотрел на проносящиеся, словно в калейдоскопе перед глазами, наиболее яркие картины своих прошедших жизней.
…Вот отец его, Вацлав Вайтех, повинуясь долгу рурихма, уезжает со своими другами в охваченную моровым поветрием Блотину, а маленький Марвин, размазывая по мордашке слезы, долго бежит по дороге вслед за уходящим отрядом, чувствуя, что никогда больше не поднимут его эти огромные руки, не подбросят, заливающегося счастливым смехом, высоко вверх, не посадят на широкую спину богатырского бугай-тура, верой и правдой служившего отцу на войне и в мирной жизни…
…Вот, уже шесть долгих лет спустя, когда с вымершей провинции сняли карантин, всего трое выживших из уехавшего в далекую Блотину отряда, дружинников, понуро стоят перед ним, последним представителем и наследником рода Вайтехов. Вместе с предсмертным напутствием погибшего в далеком краю, даже не являющемся частью Империи, отца, он получил и родовой меч, принадлежавший еще легендарному основателю династии. В углу горько, с надрывом рыдает в один день поседевшая от страшного известия мать…
…Вот юный, шестнадцатилетний Марвин, оставивший обнищавшее, захудалое со смертью старого виконта, поместье на попечение матушки и сенешаля, приторочив за спину ставший уже старомодным в нынешнее время сабель и палашей, громадный двуручный меч основателя рода, отправляется по Багомльскому тракту на вассальную службу к дальнему родственнику и сеньору, Герцогу Мокролясскому.
Как один миг проносятся года службы в Герцогской дружине: взлеты, падения, подавление нескольких баронских бунтов, блестяще проведенная во главе небольшого отряда тяжелой ланской кавалерии, кампания против непокорных лемцулов, засевших в горах и годами терроризировавших жителей предгорий, и, наконец, в неполные двадцать два года, назначение капитаном Дворцовой Гвардии…
Женитьба Герцога на знатной преворийке из сенаторского рода Ле Куаре, а затем последовавшие за ней перемены, сломили, казалось, на века сложившееся течение жизни в самой крупной и консервативной провинции Срединной Империи. Сначала столицу герцогства, прежде живущего изолированно и практически закрытого для чужаков, а затем и все более-менее крупные города провинции, заполонила волна пришлых - авантюристов, охотников за 'тепленьким местечком', а иногда и вовсе - мошенников да проходимцев, из числа многочисленных прихлебателей и родственников, составлявших свиту молодой герцогини. Та, просто вившая веревки из слабовольного супруга, за короткое время добилась практически полного замещения всех старых советников мужа, думающих не столько о благе герцога, сколько о процветании Мокролясья, на поющих дифирамбы благодетельной родственнице, блюдолизов, пекущихся лишь о собственной мошне…
…Черным пятном промелькнули картины суда и изгнания, месяцы блужданий по Имперским дорогам в позорном, словно раскаленная стальная рубаха жгущем кожу и душу, рубище раваллина, и, наконец, туманно слившиеся в мутную, плохо воспринимаемую кашу, годы, когда он был Стражем Леса.
Теперь он ждал лишь одного - избавления от своей, ни на минуту, в течение долгих пяти лет, не прекращавшейся, битвы с самим собой, со своей отравленной черной магией частью.
…Пять лет пролетели, как один день, как беспробудный, туманный сон: человек, всюду искавший смерти, и практически нашедший ее, вместо этого обрел иную, нечеловеческую, жизнь.
Повинуясь воле божества, почитаемого его предками как прародительница рода Вайтехов, едва окрепший от пыток Марвин выполнил задание Бреголиссы - богини его народа, покровительницы лесов и рощ, избавив древний лес от чудовищного порождения дьявольской магии йольмов.
Только смерть последнего из адских чудовищ, созданных давно истребленными йольмскими колдунами путем магического смешения захваченных в плен людей и самых свирепых местных хищников, могла вновь вернуть леса Чертовых Шеломов под власть доброй богини.
Голыми руками, как того требовал обряд, Вайтех удавил кошмарного оборотня, которого йольмы когда-то в древности использовали для охраны своей территории, имевшего облик гигантского бьорха, но никто, даже всеблагая Бреголисса, не знал о последствиях этого шага.
Человек, убивший йольмского Хранителя Цитадели, впитывал в себя его смертоносную сущность, и сам, подобно убитому оборотню, становился одержимым демонической жаждой убийства, освободить его могла лишь смерть.
Нечеловеческой силы воли - наследственной черты рода Вайтехов, хватило лишь на то, чтобы с помощью своей божественной покровительницы направить эту разрушительную злобу на борьбу с двуногой нечистью, заполонившей густые леса Чертовых Шеломов.
Так гордый потомок мокролясских королей стал Лесным Стражем - частично человеком, частично лесным духом, героем легенд и сказаний лесовиков, сущим везде и, в то же время, нигде не обитающим.
В то время, как рвущееся из пут разума, жаждущее крови тело уничтожало душегубов, сама личность Марвина Вайтеха вела изнурительную, без малейшей надежды на победу, битву с захватившим его демоном. Лишь иногда, когда почерневшая от крови дубина начинала выскальзывать из натруженных рук, а сам Демон, сыто урча, сворачивался тяжелой глыбой где-то в глубине сознания, он мог немного отдохнуть, привести себя в порядок, обойти территорию и собрать с импровизированных лесных алтарей - пеньков да валунов, оставленные для него благодарными лесными обитателями немудреные подношения.
В последние годы Страж, практически оставшийся без работы, большую часть времени проводил в сонной дреме, насылаемой на него чарами милосердной богини (пока тело жило своей, полуживотной, жизнью, вместе с усыпленным сознанием дремала и проникшая в его тело черная сущность) и просыпался лишь тогда, когда в подвластных ему лесах вновь появлялись нелюди в человеческом обличье.
…Так случилось и на этот раз…
…Беззвучный крик терзаемой гуллем старухи, разнесшийся над лесом, острым ножом полоснул по дремлющему в вязком, зеленом тумане безвременья сознанию, вырвав его из сладкого забвения. Радостно хрипя, заворочался почувствовавший свежую кровь Демон. Рука сама выдернула из-за спины неразлучную дубину, найденную еще в логове оборотня, среди останков погибшего в битве с порождением злых чар богатыря, жившего в те незапамятные времена, когда люди еще не знали железа. Мрачную тишину окруженного вековыми стволами, пещерного логова Стража нарушил утробный вой рассекаемого взмахами кошмарного оружия воздуха.
Сделав всего десяток шагов по тайным тропам, доступным лишь лесной нечисти, Гримли-молчун преодолев трехдневный путь обычного пешего человека, ворвался на место происшествия, где возник, словно призрак, прямо из воздуха.
Он опоздал - на скользких от крови камнях, в последних рывках агонии пытаясь затолкать в распоротый, от паха до горла, живот разбросанные по земле внутренности, трепыхался парящий кусок обезображенного, изрубленного мяса, бывший когда-то пожилой женщиной. Ее отрезанные груди валялись тут же, неподалеку, в пыли, среди рассыпавшихся по тропе алеющих ягод земаники из брошенных в бегстве и раздавленных чьей-то неосторожной ногой, туесков. Из горла страдалицы с сипением вырывался предсмертный хрип, а единственный уцелевший глаз, белевший на изуродованном отсутствием содранной со лба вместе со скальпом, кожи, лице, бессмысленно смотрел на скребущие землю руки с размозженными обрубками пальцев…
Когда, продернутый белесой пеленой невыносимой боли, взгляд умирающей женщины коснулся возникшей из ниоткуда огромной фигуры, одетой в шкуру бьорха, в угасшем зрачке на миг вспыхнул проблеск сознания. Протянув к немо стоящему Стражу изуродованные руки, обезображенный труп проскрипел:
–Ва-андз…
… И обессилено рухнул в натекшую лужу собственной крови, с немым укором вперив окончательно погасший взгляд в опоздавшего защитника. Тот судорожно сжимал свое, бесполезное теперь, оружие.
Сквозь раскрывшуюся от падения на бок развороченную грудину, отчетливо было видно последний, судорожный рывок большого, доброго сердца, принадлежавшего бессменной любимице детей, старой бабушке Горпине…
Не осознавая, что он делает, не в силах сдержать ручьем текущих слез, Молчун, мягко прикрыв застывший в муке глаз покойницы, поднял практически невесомое тело и, бережно уложив его в продолговатую расщелину меж двух камней, закрыл импровизированную могилу большой каменной плитой, одним рывком вывороченной из земли тут же.
Когда, не смотря ни на что, оставшийся истинным рурихмом бывший виконт выпрямился, завершив обязательный обряд упокоения безвременно ушедшего из жизни человека, в его облике не осталось ничего людского. Исходившая от него волна нечеловеческой ярости была такой силы, что, практически овладевший его телом незадолго до этого, демон-бьорх, скуля, словно побитая шавка, попытался уползти подальше, в темные глубины подсознания. Не тут-то было: выдранный из своего убежища в дальнем уголке души, он был, как простая легавая, воткнут носом в теплый след, оставленный скрывшимся извергом. Побежденный демон, почуяв абсолютную бесполезность сопротивления, уверенно потянул своего новообретенного хозяина вперед, вдогонку спешащему вслед за своими сотоварищами Оргою-Кровопийце…
Все прошло…
Прошел запал битвы, в которой впервые, не борясь с темной сущностью, а, полностью растворив ее в себе и сам, превратившись в демона мщения, Марвин, забыв обо всем, крушил не имевших права на существование уродов, прошла острая боль от пронзившей его грудь насквозь пики, принадлежавшей тому самому чудовищу, замучившему старую Горпину. Вместе с вытекающей из смертельной раны кровью, неотвратимо уходила из него и та самая кровавая жажда смерти, присущая засевшей в нем частице оборотня.
Погружаясь в постепенно сгущающийся вокруг него серый туман посмертия, Марвин вдруг осознал, что этот последний, без малейшей надежды на победу бой, полностью переродил его, окончательно примирив его с самим собой и окружающим миром. Переродилась и та часть его души, где раньше обитал вселившийся в него демон. Ощущавшийся ранее, как черная, веющая ледяным холодом, клякса, раковой опухолью засевший в глубине души Зверь казался теперь, после взаимного поглощения друг другом, дружелюбным и преданным псом, готовым исполнить любую волю хозяина.
Лишь израненное тело, уже практически оставленное смирившейся с приближением смерти, душой, словно подталкиваемое кем-то извне, продолжало бороться. Почему-то перестала идти кровь, затянув неотвратимый конец до позднего вечера, и его помутневшим глазам, раскрывшимся при последнем вдохе, подмигнули холодные, далекие и бездушные звезды…
В момент выхода души из тела, в ушах умирающего громом ревел протяжный, гуляющий эхом по опустевшей оболочке, жалобный вой, обычно издаваемый собакой по умершему человеку. Это выла когда-то чудовищная, кровожадная сущность рожденного магией демона, переродившегося в последнем слиянии с душой Марвина Вайтеха, и скорбящего теперь о потере хозяина.
Зависнув в паре вершков над валяющейся на земле опустошенной, сдувшейся грудой тряпья, оболочкой на тонких, чуть видимых нитях, словно пуповина связывавших ее с телом, душа, стремящаяся покинуть свое бренное обиталище, нетерпеливо ожидала, когда острые крючья мараккашей оборвут последнюю связь с опостылевшей плотью. Усиливавшийся шелест их приближения слышался все отчетливее…
Не имеющая глаз, но, отделившись от тела, обретшая возможность видеть в сером мире духов, личность того, кто был прежде Марвином Вайтехом, теперь отчетливо различала приближающееся в мертвенном хороводе кольцо серовато-бурых теней, вооруженных кривыми, сильно смахивающими на гарпуны, крючьями, свитыми, казалось, из самой тьмы.
Когда лезвие крюка ближайшей тени уже было коснулось одной из нитей, на его пути вдруг выросла маленькая, ярко светящаяся звездочка. Свет, испускаемый ею, был так ярок, что мараккаши, растерянно закрываясь своими баграми, попятились, на пару локтей раздвинув петлю своего круга. Быстро сориентировавшись, серые тени попытались оттеснить нежданную противницу от своей законной добычи, но неведомая звездочка-защитник, презрев опасность, сама бросилась на них, и, рассеяв своим светом одного и обратив в бегство еще двоих, разорвала вновь сдавившееся кольцо.
Мараккаши, не смея восстановить разорванный круг, злобно шипя и шурша подолами тьмяных балахонов, без следа растворились в сгущавшихся тенях приближавшихся сумерек, волоча за собой воющие от страха, загарпуненные чуть ранее ужасными крюками, души убитых гуллей, трепыхавшиеся все это время слега осторонь, на крючьях, словно караси, нанизанные на кукан…
На поляне вновь воцарилась тишина.
Сияние спасительного пламени, совершившего до этого небывалое - обратив в бегство бестелесных слуг повелителя подземного царства, мигнув, словно задуваемая свеча, погасло, и в клубящийся туманом мох, заменяющий траву в Мире Духов, упал тускло рдеющий уголек перегоревшего детского сердца…
– Кррук! Кррук! - раздался над поляной, четко слышимый в обоих мирах, не то смех, не то боевой клич огромного, покрытого тонкой серебряной вязью седины на перьях, Ворона.
Тяжело сорвавшись с ветви старого дуба, древняя птица величественно заскользила по воздуху к висящей уже на одной-единственной, безмерно истончившейся, нити, душе и камнем рухнула на нее сверху. От града ударов, обрушенного на душу упавшим Вороном, та затрепыхалась, словно оставленный на сильном ветру воздушный шарик, и медленно стала опускаться вниз, в объятия осиротевшего тела, под громкое пыхтение радостно взвизгивающего Зверя. Загнав непокорную, уже почувствовавшую долгожданную свободу, сущность обратно в плоть, и напоследок хорошенько наподдав ей, пытающейся вырваться, крепким, вороненой сталью поблескивающим клювом, птица, все так же величественно и неторопливо, направилась к сиротливо лежащему среди сизого мха, под тонким слоем серого пепла, тускло алеющему огоньку.
Громко издав свой клич, ворон, вестник Керуна, захлопал крыльями, раздувая совсем было погасшее пламя внутри упавшего из неведомых далей на сумеречную поляну, маленького светила. Словно в ответ на его крики, вдали гулко пророкотал молот его господина и повелителя - громовержец отвечал своему посланцу. Жарко разгоревшийся от осторожных, заботливых взмахов крыльев мудрой птицы, огонек, снова превратившийся в сияющую, ярко пульсирующую звездочку, благодарно мигнул и вывалился из серого тумана Мира Духов.
На полянке, утратившей с исчезновением чудного огонька и улетом Ворона, последние краски, остались лишь потревоженные, поникшие пряди сизого мха, да забытый в спешке, оброненный кем-то из бежавших в панике мараккашей, крюк-гарпун, свитый из сгустка тьмы…
– Вот еще что: я так понимаю, уж, поскольку в этих местах уже глубокая осень, а осенью в лесу довольно сыро, нам обязательно понадобятся крепкие, непромокаемые накидки, у вас есть что-либо подобное?
Теплые кожаные плащи на шерстяной подстежке, подаренные на дорогу матерью Ани и Кариллы, баронессой Ле Мло, были одобрены безоговорочно, после чего было решено трогаться в путь.
Члены маленького отряда, не оглядываясь, словно сжигая за собой мосты, углубились в чащу неизведанного леса, оставив позади заваленную трупами полянку. Начинался первый день изнуряющего тело и душу безумного, самоубийственного марша, по никем не исследованным горам.
Лан Ассил оказался весьма опытным проводником и следопытом - за первые несколько часов пути под его руководством, их отряд успел наделать столько петель и ложных поворотов, что найти истинный след среди них смог бы, разве что Мастер Королевский Егерь. Не смотря на заданный сразу же, очень быстрый темп передвижения, он умудрялся, часто забегая вперед, выбирать самые каменистые тропы, на которых копыта камаля и ноги путников оставляли минимум следов, а затем несколько ли вел спутников по каменистому дну мелкого ручья, протекавшего в нужном направлении по гулкому, шумящему ущелью.
Вечером, на первом привале на ночь, заставив спутников переодеться в чистую, сухую одежду, и на скорую руку перекусить, он, уложив детей спать на куске срезанного с фургона непромокаемого полога и оставив лана Варуша на карауле, прихватив меч, исчез на несколько часов, показавшихся перепуганным детям вечностью. Вернулся он уже затемно, мокрый и сильно изнуренный. Приказав разбудить его, когда придет очередь стоять на часах, он, рухнув на охапку ветвей и укутавшись в свой плащ, мгновенно уснул.
На следующий вечер, повторилось то же самое - после ужина, лан Ассил, запрещавший кому бы то ни было отлучаться в лес поодиночке, вновь исчез под густым пологом ветвей. Отправленный проследить за ним Хлои, вернулся спустя пол часа, и с широко распахнутыми глазами, взахлеб стал рассказывать, что их странный спутник никуда не исчезает, а, как оказалось, всего лишь упражняется в обращении с мечом в каких-то сотне локтей от бивуака. И, если держать меч он явно непривычен (видно, стесняясь этого, он и уходит подальше), то боевые танцы [10], исполняемые им - это нечто совершенно невиданное, и столь же явно опасное, как и обнаженный меч в умелых руках.
В тот вечер, пока их неожиданный спаситель отсутствовал, ребята впервые за совместный путь отважились задуматься, а кем же на самом деле является человек, называющий себя Ассил Ле Крым. Мнений была масса, выдвигались самые разнообразные гипотезы и варианты, но все они так и оставались всего лишь детскими попытками разгадать тайну их странного спутника - загадочно женственного юноши с душой, принадлежавшей, казалось, одновременно и опытному воину, и мудрому старцу.
* * *
– Твой воин и потомок показал себя истинным рурихмом, сестра. Пожалуй, не смотря на то, что, по завещанному мною же этим людишкам, закону, он опозорен, я попытаюсь выполнить твою просьбу, и все же возьму его к себе, в Вирий…– Для столь исключительных, неординарных людей и у Богов должны найтись исключения и отступления от правил - огромный, весь обвитый чудовищно бугрящимися мышцами мужчина, задумчиво погладил рифленую рукоять лежавшего у него на коленях боевого молота.
Усмехнувшись в пышные, тщательно завитые в замысловатые косы, усы цвета пшеничной соломы, он продолжил:
– В моих чертогах давно не появлялись столь грозные вои, способные так потешить старого Керуна, и я, видит Предвечная Мать, сделаю все, чтобы заполучить его к себе в дружину. Иди, сестра, и не беспокойся - душа твоего Стража займет достойное место на Пиру Героев в чертогах Вирия. Я сказал.
Проводив взглядом одетую в полупрозрачное платье, плетеное из вечно молодой, зеленой листвы, точеную фигурку сестры, Отец Рурихмов - бог грома и молнии Керун, устало откинулся на спинку своего трона.
– Проследи за выполнением! - небрежно кивнул он крупному черному ворону, сидевшему на резной перекладине у его изголовья. Бесшумно сорвавшись со своего места, птица растворилась в воздухе.
– А жирному борову Альиду- в фиолетовых зрачках грозного божества полыхнули молнии - велика будет честь - отгрести себе за просто так, благодаря моей давней ошибке с тем глупым законом, столь лакомый трофей. Слишком жирный кусок для тебя, братец, - подавишься…
Глядя невидящим взглядом куда-то вдаль, он зловеще произнес:
– Уже близок, слишком близок тот день, когда пир под сводами моего зала прекратится, и тогда, среди мечей и копий небесного воинства, эта дубина отнюдь не будет лишней, вовсе нет…
Гримли молча лежал на спине под открытым небом, всей кожей чувствуя на себе беспристрастный взгляд незримых и неосязаемых существ, и бездумно смотрел в глаза немигающим звездам. Тело себя никак не ощущало, лишь тишина ватными пробками давила в уши, изредка прерываемая жалостливым криком ночной неясыти.
Вот, в звенящую тишину ночного леса вклинился шуршащий звук чьих-то шагов и тихие, бормочущие голоса. Это был звук шагов сжимающих вокруг него смертельное кольцо, незримых прислужников повелителя подземного царства - макрахашей, пришедших по его грешную душу.
Шуршащий, приближающийся звук, сливающийся с то угасающим, то снова становящимся слышимым навязчивым, неразборчиво бормочущим речитативом, высасывал из совсем еще недавно могучего, а теперь бездыханно лежащего тела, остатки теплившейся в нем жизни. Лесной великан, долгое время бывший истинным Хозяином леса, без страха и волнения ожидал приближение неминуемого конца своего затянувшегося, и, как он сам считал, никому не нужного, существования.
…Когда-то, пять долгих лет назад, одетый в рубище человек, скрываясь от людей и от себя самого, вошел под полог древнего леса, по праву считавшегося самым гиблым местом во всей Срединной Империи, лелея лишь одну мечту и надежду - как можно скорее расстаться со своей никчемной, опозоренной жизнью. Убить раваллина безнаказанно могли лишь хищные звери - человек, даже просто взглянувший на Отверженного, уже подвергал свою душу неизмеримой опасности, поднявший же на такового руку - сам словно бы брал на себя часть его неподъемных грехов.
Его желанию не суждено было сбыться - некогда гиблые леса, последнее, древнейшее прибежище проклятых людьми и богами йольмов, наполненные жуткой нечистью и бьорхами-людоедами, теперь кишели гораздо более опасной и безжалостной тварью - опустившимися до уровня падальщиков-трупоедов людьми.
На банду таких полулюдей-полувыродков Альида и напоролся блуждавший, в поисках никак не желающей приходить смерти - избавительницы, одинокий странник.
Восхищенный богатырским телосложением понуро бредущего мимо великана, предводитель шайки беглых каторжников, прозванный сообщниками Шаррахом за сходство характера со злобным степным демоном, питавшимся калом непогребенных трупов и душами трусов, покинувших поле боя, предложил ему присоединиться к ним. Получив в ответ полное игнорирование своих слов, злобный вожак лесных душегубов, сам когда-то в далеком прошлом плененный в набеге на земли Империи гулль, первым, словно взбесившаяся гиена, кинулся на спину удалявшегося человека. Скопом, разбойникам, плевавшим на каноны старой веры, бытовавшей в Мокролясье и прилегавших к нему землях, удалось повалить и связать путника, отмеченного кошмарным для любого имперца, позорным знаком - алым ромбом, пришитым к рубищу. Впрочем, сам пленник вовсе и не пытался сопротивляться.
Примерно с неделю над привязанным к дереву понурым гигантом самым жестоким образом издевались, пытаясь вызвать у него если не согласие присоединиться, то хоть какую-нибудь ответную реакцию. В ответ изверги получали лишь полное равнодушие к боли и бесконечное терпение, смешанное с грустной жалостью в глазах истязаемого, обращенных к своим палачам. На исходе недели мучители, наконец, потерявшие интерес к своей, почти совсем бездыханной жертве, в многочисленных ранах которой уже кишмя кишели крупные, вяло шевелящиеся белесые личинки трупной мухи, перерезав стягивавшие того веревки, ушли.
Ушли, оставив свою жертву умирать на изгаженной длительной стоянкой татей лесной опушке, у отравленного набросанной в воду требухой убитых животных и человеческими отбросами, родника.
…Тогда человек, названный впоследствии Гримли-Молчун, точно так же лежал на спине, не в силах сделать хоть одно движение, посреди звенящей тишины ночного леса, и с замиранием сердца вслушивался в шуршащие шаги не осязаемых, но слышимых любым, кто отважится заночевать рядом с непогребенным трупом, или же окажется ночью неподалеку от умирающего грешника, бесплотных тварей. Это были единствнные звуки, свидетельствовавшие о существовании и неминуемом приближении мараккашей - мрачных прислужников темного повелителя Царства Мертвых, шестирукого Альида. Их приближение всегда, не зависимо от сезона, будь то звенящий морозами Лютый, или цветущий ароматами лугов Травень, напоминало мелкое шарканье стариковских ног по прелой прошлогодней листве под тихий шелест падающих дождевых капель…
Когда сердце несчастного изгнанника, в предсмертном бреду слышавшего шуршание приближающихся шагов слуг Смерти, уже готово было сжаться в оледеневший комок, предчувствуя впивающиеся в тело и вырывающие душу крючья - неизменный атрибут макхарашей, на кипящий в испарине лоб легла прохладная, пахнущая лесными цветами и медом, женская рука.
В тот же миг, казалось, безнадежно загаженная поляна, провонявшая дымом костров и вонью испражнений, непостижимо обновилась, вернув свой прежний, первозданный облик. Разгоняя мертвенную тишину, бодро зажурчал, вновь обретя свой звонкий голос, очистившийся от гнилья и помоев родник, а шаги сжимавших свое неумолимое кольцо детей Альида уже не достигали слуха проваливающегося в сладкое небытие странника…
Когда-то давно…
Всего пять лет прошло, а, кажется, что закончилась еще одна полня жизнь. Гримли-Молчун, безмолвный Страж Древней Пущи, в прошлом звавшийся людьми Марвин Вайтех, снова, как и много лет назад, отстраненно вслушивался в шуршащие, царапающие сердце своей неотвратимостью звуки, кричащие о неминуемом приближении некогда столь желанной смерти. В этот раз он был полностью спокоен. Его совесть была чиста, душа спокойна, он с теплой грустью смотрел на проносящиеся, словно в калейдоскопе перед глазами, наиболее яркие картины своих прошедших жизней.
…Вот отец его, Вацлав Вайтех, повинуясь долгу рурихма, уезжает со своими другами в охваченную моровым поветрием Блотину, а маленький Марвин, размазывая по мордашке слезы, долго бежит по дороге вслед за уходящим отрядом, чувствуя, что никогда больше не поднимут его эти огромные руки, не подбросят, заливающегося счастливым смехом, высоко вверх, не посадят на широкую спину богатырского бугай-тура, верой и правдой служившего отцу на войне и в мирной жизни…
…Вот, уже шесть долгих лет спустя, когда с вымершей провинции сняли карантин, всего трое выживших из уехавшего в далекую Блотину отряда, дружинников, понуро стоят перед ним, последним представителем и наследником рода Вайтехов. Вместе с предсмертным напутствием погибшего в далеком краю, даже не являющемся частью Империи, отца, он получил и родовой меч, принадлежавший еще легендарному основателю династии. В углу горько, с надрывом рыдает в один день поседевшая от страшного известия мать…
…Вот юный, шестнадцатилетний Марвин, оставивший обнищавшее, захудалое со смертью старого виконта, поместье на попечение матушки и сенешаля, приторочив за спину ставший уже старомодным в нынешнее время сабель и палашей, громадный двуручный меч основателя рода, отправляется по Багомльскому тракту на вассальную службу к дальнему родственнику и сеньору, Герцогу Мокролясскому.
Как один миг проносятся года службы в Герцогской дружине: взлеты, падения, подавление нескольких баронских бунтов, блестяще проведенная во главе небольшого отряда тяжелой ланской кавалерии, кампания против непокорных лемцулов, засевших в горах и годами терроризировавших жителей предгорий, и, наконец, в неполные двадцать два года, назначение капитаном Дворцовой Гвардии…
Женитьба Герцога на знатной преворийке из сенаторского рода Ле Куаре, а затем последовавшие за ней перемены, сломили, казалось, на века сложившееся течение жизни в самой крупной и консервативной провинции Срединной Империи. Сначала столицу герцогства, прежде живущего изолированно и практически закрытого для чужаков, а затем и все более-менее крупные города провинции, заполонила волна пришлых - авантюристов, охотников за 'тепленьким местечком', а иногда и вовсе - мошенников да проходимцев, из числа многочисленных прихлебателей и родственников, составлявших свиту молодой герцогини. Та, просто вившая веревки из слабовольного супруга, за короткое время добилась практически полного замещения всех старых советников мужа, думающих не столько о благе герцога, сколько о процветании Мокролясья, на поющих дифирамбы благодетельной родственнице, блюдолизов, пекущихся лишь о собственной мошне…
…Черным пятном промелькнули картины суда и изгнания, месяцы блужданий по Имперским дорогам в позорном, словно раскаленная стальная рубаха жгущем кожу и душу, рубище раваллина, и, наконец, туманно слившиеся в мутную, плохо воспринимаемую кашу, годы, когда он был Стражем Леса.
Теперь он ждал лишь одного - избавления от своей, ни на минуту, в течение долгих пяти лет, не прекращавшейся, битвы с самим собой, со своей отравленной черной магией частью.
…Пять лет пролетели, как один день, как беспробудный, туманный сон: человек, всюду искавший смерти, и практически нашедший ее, вместо этого обрел иную, нечеловеческую, жизнь.
Повинуясь воле божества, почитаемого его предками как прародительница рода Вайтехов, едва окрепший от пыток Марвин выполнил задание Бреголиссы - богини его народа, покровительницы лесов и рощ, избавив древний лес от чудовищного порождения дьявольской магии йольмов.
Только смерть последнего из адских чудовищ, созданных давно истребленными йольмскими колдунами путем магического смешения захваченных в плен людей и самых свирепых местных хищников, могла вновь вернуть леса Чертовых Шеломов под власть доброй богини.
Голыми руками, как того требовал обряд, Вайтех удавил кошмарного оборотня, которого йольмы когда-то в древности использовали для охраны своей территории, имевшего облик гигантского бьорха, но никто, даже всеблагая Бреголисса, не знал о последствиях этого шага.
Человек, убивший йольмского Хранителя Цитадели, впитывал в себя его смертоносную сущность, и сам, подобно убитому оборотню, становился одержимым демонической жаждой убийства, освободить его могла лишь смерть.
Нечеловеческой силы воли - наследственной черты рода Вайтехов, хватило лишь на то, чтобы с помощью своей божественной покровительницы направить эту разрушительную злобу на борьбу с двуногой нечистью, заполонившей густые леса Чертовых Шеломов.
Так гордый потомок мокролясских королей стал Лесным Стражем - частично человеком, частично лесным духом, героем легенд и сказаний лесовиков, сущим везде и, в то же время, нигде не обитающим.
В то время, как рвущееся из пут разума, жаждущее крови тело уничтожало душегубов, сама личность Марвина Вайтеха вела изнурительную, без малейшей надежды на победу, битву с захватившим его демоном. Лишь иногда, когда почерневшая от крови дубина начинала выскальзывать из натруженных рук, а сам Демон, сыто урча, сворачивался тяжелой глыбой где-то в глубине сознания, он мог немного отдохнуть, привести себя в порядок, обойти территорию и собрать с импровизированных лесных алтарей - пеньков да валунов, оставленные для него благодарными лесными обитателями немудреные подношения.
В последние годы Страж, практически оставшийся без работы, большую часть времени проводил в сонной дреме, насылаемой на него чарами милосердной богини (пока тело жило своей, полуживотной, жизнью, вместе с усыпленным сознанием дремала и проникшая в его тело черная сущность) и просыпался лишь тогда, когда в подвластных ему лесах вновь появлялись нелюди в человеческом обличье.
…Так случилось и на этот раз…
…Беззвучный крик терзаемой гуллем старухи, разнесшийся над лесом, острым ножом полоснул по дремлющему в вязком, зеленом тумане безвременья сознанию, вырвав его из сладкого забвения. Радостно хрипя, заворочался почувствовавший свежую кровь Демон. Рука сама выдернула из-за спины неразлучную дубину, найденную еще в логове оборотня, среди останков погибшего в битве с порождением злых чар богатыря, жившего в те незапамятные времена, когда люди еще не знали железа. Мрачную тишину окруженного вековыми стволами, пещерного логова Стража нарушил утробный вой рассекаемого взмахами кошмарного оружия воздуха.
Сделав всего десяток шагов по тайным тропам, доступным лишь лесной нечисти, Гримли-молчун преодолев трехдневный путь обычного пешего человека, ворвался на место происшествия, где возник, словно призрак, прямо из воздуха.
Он опоздал - на скользких от крови камнях, в последних рывках агонии пытаясь затолкать в распоротый, от паха до горла, живот разбросанные по земле внутренности, трепыхался парящий кусок обезображенного, изрубленного мяса, бывший когда-то пожилой женщиной. Ее отрезанные груди валялись тут же, неподалеку, в пыли, среди рассыпавшихся по тропе алеющих ягод земаники из брошенных в бегстве и раздавленных чьей-то неосторожной ногой, туесков. Из горла страдалицы с сипением вырывался предсмертный хрип, а единственный уцелевший глаз, белевший на изуродованном отсутствием содранной со лба вместе со скальпом, кожи, лице, бессмысленно смотрел на скребущие землю руки с размозженными обрубками пальцев…
Когда, продернутый белесой пеленой невыносимой боли, взгляд умирающей женщины коснулся возникшей из ниоткуда огромной фигуры, одетой в шкуру бьорха, в угасшем зрачке на миг вспыхнул проблеск сознания. Протянув к немо стоящему Стражу изуродованные руки, обезображенный труп проскрипел:
–Ва-андз…
… И обессилено рухнул в натекшую лужу собственной крови, с немым укором вперив окончательно погасший взгляд в опоздавшего защитника. Тот судорожно сжимал свое, бесполезное теперь, оружие.
Сквозь раскрывшуюся от падения на бок развороченную грудину, отчетливо было видно последний, судорожный рывок большого, доброго сердца, принадлежавшего бессменной любимице детей, старой бабушке Горпине…
Не осознавая, что он делает, не в силах сдержать ручьем текущих слез, Молчун, мягко прикрыв застывший в муке глаз покойницы, поднял практически невесомое тело и, бережно уложив его в продолговатую расщелину меж двух камней, закрыл импровизированную могилу большой каменной плитой, одним рывком вывороченной из земли тут же.
Когда, не смотря ни на что, оставшийся истинным рурихмом бывший виконт выпрямился, завершив обязательный обряд упокоения безвременно ушедшего из жизни человека, в его облике не осталось ничего людского. Исходившая от него волна нечеловеческой ярости была такой силы, что, практически овладевший его телом незадолго до этого, демон-бьорх, скуля, словно побитая шавка, попытался уползти подальше, в темные глубины подсознания. Не тут-то было: выдранный из своего убежища в дальнем уголке души, он был, как простая легавая, воткнут носом в теплый след, оставленный скрывшимся извергом. Побежденный демон, почуяв абсолютную бесполезность сопротивления, уверенно потянул своего новообретенного хозяина вперед, вдогонку спешащему вслед за своими сотоварищами Оргою-Кровопийце…
Все прошло…
Прошел запал битвы, в которой впервые, не борясь с темной сущностью, а, полностью растворив ее в себе и сам, превратившись в демона мщения, Марвин, забыв обо всем, крушил не имевших права на существование уродов, прошла острая боль от пронзившей его грудь насквозь пики, принадлежавшей тому самому чудовищу, замучившему старую Горпину. Вместе с вытекающей из смертельной раны кровью, неотвратимо уходила из него и та самая кровавая жажда смерти, присущая засевшей в нем частице оборотня.
Погружаясь в постепенно сгущающийся вокруг него серый туман посмертия, Марвин вдруг осознал, что этот последний, без малейшей надежды на победу бой, полностью переродил его, окончательно примирив его с самим собой и окружающим миром. Переродилась и та часть его души, где раньше обитал вселившийся в него демон. Ощущавшийся ранее, как черная, веющая ледяным холодом, клякса, раковой опухолью засевший в глубине души Зверь казался теперь, после взаимного поглощения друг другом, дружелюбным и преданным псом, готовым исполнить любую волю хозяина.
Лишь израненное тело, уже практически оставленное смирившейся с приближением смерти, душой, словно подталкиваемое кем-то извне, продолжало бороться. Почему-то перестала идти кровь, затянув неотвратимый конец до позднего вечера, и его помутневшим глазам, раскрывшимся при последнем вдохе, подмигнули холодные, далекие и бездушные звезды…
В момент выхода души из тела, в ушах умирающего громом ревел протяжный, гуляющий эхом по опустевшей оболочке, жалобный вой, обычно издаваемый собакой по умершему человеку. Это выла когда-то чудовищная, кровожадная сущность рожденного магией демона, переродившегося в последнем слиянии с душой Марвина Вайтеха, и скорбящего теперь о потере хозяина.
Зависнув в паре вершков над валяющейся на земле опустошенной, сдувшейся грудой тряпья, оболочкой на тонких, чуть видимых нитях, словно пуповина связывавших ее с телом, душа, стремящаяся покинуть свое бренное обиталище, нетерпеливо ожидала, когда острые крючья мараккашей оборвут последнюю связь с опостылевшей плотью. Усиливавшийся шелест их приближения слышался все отчетливее…
Не имеющая глаз, но, отделившись от тела, обретшая возможность видеть в сером мире духов, личность того, кто был прежде Марвином Вайтехом, теперь отчетливо различала приближающееся в мертвенном хороводе кольцо серовато-бурых теней, вооруженных кривыми, сильно смахивающими на гарпуны, крючьями, свитыми, казалось, из самой тьмы.
Когда лезвие крюка ближайшей тени уже было коснулось одной из нитей, на его пути вдруг выросла маленькая, ярко светящаяся звездочка. Свет, испускаемый ею, был так ярок, что мараккаши, растерянно закрываясь своими баграми, попятились, на пару локтей раздвинув петлю своего круга. Быстро сориентировавшись, серые тени попытались оттеснить нежданную противницу от своей законной добычи, но неведомая звездочка-защитник, презрев опасность, сама бросилась на них, и, рассеяв своим светом одного и обратив в бегство еще двоих, разорвала вновь сдавившееся кольцо.
Мараккаши, не смея восстановить разорванный круг, злобно шипя и шурша подолами тьмяных балахонов, без следа растворились в сгущавшихся тенях приближавшихся сумерек, волоча за собой воющие от страха, загарпуненные чуть ранее ужасными крюками, души убитых гуллей, трепыхавшиеся все это время слега осторонь, на крючьях, словно караси, нанизанные на кукан…
На поляне вновь воцарилась тишина.
Сияние спасительного пламени, совершившего до этого небывалое - обратив в бегство бестелесных слуг повелителя подземного царства, мигнув, словно задуваемая свеча, погасло, и в клубящийся туманом мох, заменяющий траву в Мире Духов, упал тускло рдеющий уголек перегоревшего детского сердца…
– Кррук! Кррук! - раздался над поляной, четко слышимый в обоих мирах, не то смех, не то боевой клич огромного, покрытого тонкой серебряной вязью седины на перьях, Ворона.
Тяжело сорвавшись с ветви старого дуба, древняя птица величественно заскользила по воздуху к висящей уже на одной-единственной, безмерно истончившейся, нити, душе и камнем рухнула на нее сверху. От града ударов, обрушенного на душу упавшим Вороном, та затрепыхалась, словно оставленный на сильном ветру воздушный шарик, и медленно стала опускаться вниз, в объятия осиротевшего тела, под громкое пыхтение радостно взвизгивающего Зверя. Загнав непокорную, уже почувствовавшую долгожданную свободу, сущность обратно в плоть, и напоследок хорошенько наподдав ей, пытающейся вырваться, крепким, вороненой сталью поблескивающим клювом, птица, все так же величественно и неторопливо, направилась к сиротливо лежащему среди сизого мха, под тонким слоем серого пепла, тускло алеющему огоньку.
Громко издав свой клич, ворон, вестник Керуна, захлопал крыльями, раздувая совсем было погасшее пламя внутри упавшего из неведомых далей на сумеречную поляну, маленького светила. Словно в ответ на его крики, вдали гулко пророкотал молот его господина и повелителя - громовержец отвечал своему посланцу. Жарко разгоревшийся от осторожных, заботливых взмахов крыльев мудрой птицы, огонек, снова превратившийся в сияющую, ярко пульсирующую звездочку, благодарно мигнул и вывалился из серого тумана Мира Духов.
На полянке, утратившей с исчезновением чудного огонька и улетом Ворона, последние краски, остались лишь потревоженные, поникшие пряди сизого мха, да забытый в спешке, оброненный кем-то из бежавших в панике мараккашей, крюк-гарпун, свитый из сгустка тьмы…