Павел Александрович Рязанов
Барон в юбке
Виктору Исьемини-
с приветом из Харькова.
* * *
– Вы же понимаете, Василий Михайлович, в вашей ситуации нет изменений к худшему - уже хорошо. - Пожилой, изнуренный человечек в хирургическом халате положил свою тоненькую, словно прозрачную, с артистическими пальцами, руку сверху на ладонь лежавшего в койке, сплошь забинтованного, человека. -Вам, батенька, вообще надо, по большому счету, в церковь сходить, как оклемаетесь, ибо на моей памяти после такого ранения еще никто не выживал.Его пациент, лежавший в кровати, криво усмехнулся: - И на чем вы мне прикажете туда идти, доктор, сами же давеча мне ногу оттяпали, да и в теле легкость нездоровая, скажите лучше правду,что еще кроме ноги отрезать пришлось?
– Сами смотрите, - Доктор взвесил в руке больничную карту - вы человек военный, думаю вам ситуацию лучше сразу всю обрисовать: нога, правое легкое, множественные разрывы кишечника, три ребра. И как ты, мил человек, в живых остался, я, ей-богу, до сих пор в толк не возьму- одних шариков от подшипников, которыми была начинена бомба, двадцать штук из тебя наковыряли…
Человек в койке сглотнул комок, подступивший к горлу:
– Оставьте меня, пожалуйста, я хочу побыть один, а у вас, поди, еще пациентов море
Доктор покачал головой:
– Да уж, в последнее время военно-полевая хирургия востребована, как никогда…
… - А вы, голубчик, крепитесь: вы у нас - настоящий герой.- Тяжело вздохнул профессор, поднимаясь со скрипучего стула в изголовье кровати больного.
* * *
Василий Михайлович Крымов, бывший майор спецподразделения 'Альфа', сорок девять лет, вдовец, проживающий в Москве, ветеран Афгана, Анголы, Приднестровья, Югославии, Чечни - куда только не заносила нелегкая судьба офицера одного из самых элитных спецподразделений бывшего СССР, да и нынешней России - недвижно лежал на спине и бессильно разглядывал трещинки в потолке - перед его глазами проносились события его бурной, полной крови и событий жизни. За двадцать пять лет службы он умудрился побывать практически во всех 'горячих точках' мира, где были затронуты 'стратегические интересы' его родины, прослыл исключительным счастливчиком и мастером по выживанию практически в любых условиях, оставаясь зачастую единственным выжившим из группы, выходя без единой царапины из самых трудных переделок. Но, как говорится, никогда не знаешь, за каким углом поджидает тебя судьба- злодейка с твоей порцией пыльного мешка в руке. Для Крымова роль карающей руки судьбы сыграла безвестная террористка - смертница в московском метро неделю назад.Свежевышедший на пенсию по выслуге лет в звании майора, Крымов с компанией бывших сослуживцев ехал домой в метро после прощальных посиделок в ресторане.
Вошедшая в вагон женщина сразу привлекла к себе внимание Василия Михайловича - в ней чувствовалось что-то черное, отбрасывающее тень на всех окружающих, и он время от времени начал косить на нее взглядом.
Полупустой поезд выскочил из туннеля на битком набитую людьми платформу очередной станции, и в открывшиеся двери хлынула толпа пассажиров. Странная женщина встала со своего места и подалась им на встречу, расстегивая полушубок.
Когда ее пустой взгляд мимолетно встретился с глазами Крымова, у того все внутри оборвалось - такие же глаза он видел однажды в Центральной Африке, у добровольно приносимого в жертву духам дикаря-людоеда.
Тягучие, слегка 'поддатые' вялые мысли все еще текли внутри его черепной коробки, но где-то, глубоко внутри его души, уже щелкнула пружина интуитивной догадки…
Откуда-то, из глубины души, исторгся утробный крик:
–Н-е-е-е-ет!!!, а сердце рвалось из груди, пытаясь накачать кровь в рвущие в нечеловеческом усилии связки, но все равно не успевающие совершить необходимый рывок, постаревшие мышцы.
Еще не осознавая разумом, что он делает, Крымов интуитивно взметнулся со своего сиденья навстречу встававшей. Та уже успела расстегнуть последнюю пуговицу на воротнике и взглядам опешивших пассажиров, находящихся на гребне ломящейся в вагон людской волны, открылась начиненная взрывчаткой жилетка, так называемый 'пояс шахида'…
С воплем:
– Аллах акбар! Террористка рванула запал взрывного устройства.
…В этот момент на нее всем весом своих ста тридцати килограммов тренированного тела рухнул Крымов, отгородив собой смятую террористку, бессильно воющую, словно раненый зверь, от ломившейся толпы, с криком: - Все вон! Это бомба! И она сейчас взорвется!!!
… Вспышка…
Огромного майора, целиком накрывшего своим телом шахидку, сила взрыва, словно тряпичную куклу, швырнула на ломанувшуюся из вагона толпу. По всему вагону, взвизгивая при рикошете от поручней, смачно чавкая при столкновении с живой плотью и вызывая вопли боли, летали стальные шарики, которыми был, вперемешку с взрывчаткой, начинен 'пояс шахидки'.
В углу, образованном боковиной сиденья и закрытой потертой дверью, с криво намалеванной надписью на стекле, которую какой-то шутник укоротил, сцарапав часть букв, до ' не п…ис…о…ться', осталась лишь кучка окровавленных черных лохмотьев…
…Крымова спасли лишь гигантский опыт и нечеловеческое везение: лишь чудом и везением, помноженным на огромный опыт, можно объяснить то, что смертница, сбитая с ног Крымовым, казалось бы, в отчаянном слепом рывке, упала именно лицом вниз, накрыв собственным телом основную часть взрывчатки, везением была и толстая овчинная дубленка, дубовая, словно кираса, еще 'совковой' выделки, надетая им по причине сильного мороза на улице на толстый, домашней вязки, теткин свитер, которая смягчила удар и ослабила убойную силу осколков…
* * *
Пол года спустя из дверей Института Склифосовского вышел, сильно хромая, седой сгорбленный человек с молодым еще, но сильно посеченным шрамами лицом. Опираясь на вычурную, черного дерева со слоновьей костью, резную трость- подарок московского мэра - он медленно побрел в сторону видневшейся неподалеку остановки маршрутных такси.* * *
…Лика Гжинская, дочь известного в Москве бизнесмена Генриха Гжинского, высокая, стройная девица с ногами, как говорится, 'от зубов', со скучающим взглядом грызла яблоко на ступенях одного из учебных корпусов МГУ, когда перед крыльцом с ужасающим визгом шин, остановился новенький Wolkswagen Tuareg тюннинговой версии, принадлежавший ее новой пассии- сыну одного из туркменских нефтяных царьков - Мураду Рашидбаеву.Крыша автомобиля заметно вибрировала от децибел, выдаваемых бортовой аудиоустановкой. За решеткой радиатора взмаргивали синим и красным проблесковые маячки, в купе с дипломатическими номерами создававшие полную 'невидимость' автомобиля в глазах столичных работников ГИБДД, не смотря на частые и грубые нарушения правил дорожного движения его владельцем.
С тихим шелестом привода приоткрылось одно из окон, выпустив облачко сладковатого дымка, в котором запросто можно было определить 'Тысячу и одну Ночь' - весьма популярный в среде 'золотой' московской молодежи легкий наркотик из смеси гашиша, опиума, и ароматических восточных травок, обладающий, кроме наркотического, еще и сильнейшим афродизиачным эффектом. В окно высунулось смуглое, холеное лицо с ярко сияющей белозубой улыбкой:
– Ну что, красивая, поехали кататься?!
Лика, не глядя на говорившего, потянулась с поистине кошачьим движением:
– Знаю я ваши катания, каждый кобель норовит под юбку влезть бедной девушке. Она, грациозно поводя бедрами, приблизилась к распахнувшейся дверце и картинно замерла рядом, положив холеную ручку на крышу машины и мягко поцокивая лакированными коготками с тысячедолларовым маникюром по гладко полированной крыше.
– И что мне с этого? Катайся с ними, трать на них свое драгоценное время, у меня, между прочим, еще две пары и зачет на носу…
– Ай, какой зачет, какие пары, я себе белый яхта купил, отметить нада (когда Мурад был слегка нетрезв, в его речи прорезался сильный азиатский акцент).
Сальный взгляд 'царевича' влюбленно пожирал ладную фигурку девушки:
– И тебе подарок есть - специально для тебя из дома заказал, сегодня прислали - Мурад вытянул унизанную перстнями руку - меж его пальцев, сияя золотом и звеньями вставленных самоцветов, переливалась, словно живая, сапфировая змейка- браслет.
Весь напускной лоск и неприступность вмиг слетели с лица девушки: испустив счастливый визг, та кинулась на шею довольно усмехавшегося азиата:
–Мурадик!!! Милый!
Наблюдавший все это в открытое окно курилки огромный, браткового вида бритоголовый парень с толстенной золотой цепью на бычьей шее, покачав головой, мрачно сплюнул на пол:
– Понаехало тут зверья всякого, баб наших за цацки направо и налево имеют, а они, дуры, - рады стараться…
– Твою мать!!!
…Туарег, дымя резиной, и повизгивая на крутых поворотах, уже несся прочь, распугивая и заставляя шарахаться в стороны проходящих мимо студентов и степенно прогуливающихся старичков-преподавателей.
…Улыбающийся Мурад, под громкое, отдающее во внутренностях, уханье музыки, восторженно глядел на сидящую рядом с ним девушку, он до сих пор не в силах поверить, что эта роскошь принадлежит ему. И в самом деле: на первый взгляд, во внешности Лики не было ничего особенного - наоборот, многие земляки Мурада, мельком увидев ее на фотографиях, плевались: вот, мол, воистину, как говорят эти гяуры, любовь зла - тощая оглобля; мало того, что синеглазая (- Вай, дурной знак, каждый на востоке знает!), так еще и на полторы головы выше сына дражайшего Селима Ниязовича.
Длинноногая и голенастая, словно цапля, и, в свои восемнадцать лет, все еще по-мальчишечьи угловатая, с лицом, отличавшимся какой-то необычной, не от мира сего, далекой от азиатских стандартов красотой, она вызывала у его земляков, традиционных любителей роскошных женских форм, при заочном знакомстве, как минимум, сильное недоумение.
Но было при всем при этом в Лике Гжинской то нечто неуловимое, присущее лишь, безвозвратно вымершим в наше время, роковым женщинам из дореволюционных романов, да еще, быть может, холеным, жутко породистым кошкам, что заставляло практически всех мужчин, хоть немного лично пообщавшихся с нею, бросаться к ее ногам пачками.
От ощущения обладания чем-то недоступным большинству обывателей, гордую душу потомка одного из самых грозных и свирепых басмачей Туркестана, захватывало непередаваемое чувство лихой удали, заставлявшее все сильнее вжимать педаль в пол, мимо мелькали светофоры и перекрестки, Он счастливо улыбался, вдыхая дым раскуриваемого Ликой 'косячка'. Та же, потеряв под воздействием плавающего сизыми кольцами по салону дурмана, какое-либо чувство стыдливости, все сильнее прижималась к нему, жарко дыша в ухо и скользя руками по его торсу, опуская жадно шарящую руку все ниже и ниже, и, наконец, задержала ее на пряжке ремня…
…Когда сидящая рядом девушка склонила голову вниз, Мурад совсем потерял рассудок: ощутив смыкающиеся на своей плоти жаркие девичьи губы, он дико заревел и на секунду потерял управление ситуацией…
… Этого хватило, чтобы несущийся на скорости сто шестьдесят километров в час 'Туарег' на один миг вылетел на встречную полосу.
Последнее, что увидел в своей жизни содрогающийся от ужаса и оргазма Мурад - перекошенное от страха лицо водителя летящей им в лоб маршрутки…
* * *
Все Норны чудовищно огромного Храма Судьбы, как всегда, без устали плели свою ткань - на необъятных, грохочущих станках были растянуты гигантские полотна Судеб Миров, к ним тянулись мириады нитей от висящих в воздухе и с тонким жужжанием вращающихся разноцветных катушек. Иногда катушки сталкивались, нити, идущие от них, на какое-то время переплетались, а от места их пересечения отходила новая, тонкая, постепенно крепнущая нить, разматываемая с новой, возникающей ниоткуда катушки, и добавляющая свою нить в Узор Мира, либо несколько столкнувшихся катушек обрывали свои нити и падали на пол, увлекая за собой массу других. Время от времени на пол с тихим звоном падали катушки, с которых полностью смотались нити. Периодически от резкого толчка переплеталось слишком много нитей, и образовывался клубок, из которого дождем сыпались оборвавшие свои нити катушки. Вот тут Норны и применяли свои Ножницы - несколько своевременных щелчков острых лезвий - и начавший было образовываться клубок мягко падал вниз, успев накрутить лишь одну- две петли. От мастерства Норны зависело своевременное определение возможного места образования клубка и правильный выбор дозы вмешательства, такого, чтоб не потерять драгоценных ярких нитей, дающих основной узор, а так же не допустить уменьшение количества серых нитей основного полотна, на которое этот узор ложится.Малютка Гретхен, называемая за глаза среди товарок еще и Дурочка Гретхен, за то, что однажды дозволила краснобайствующему проказнику Локи увлечь ее своими россказнями до такой степени, что упустила образование огромного клубка, в котором погибли практически все яркие нити ее Полотна, с завистью смотрела на огромное, ярко расцвеченное Полотно своей соседки Ирльхи:
– Стянуть бы хоть одну-единственную ниточку… - постоянно мечтала она, глотая слезы зависти при распутывании очередной блеклой нити на чахлой деревянной катушке.
– Ну, хоть на развод, но чтобы поярче да поцветастее…
Как видно, и у Богинь Судьбы есть свои небесные покровители: однажды Дурочке Гретхен несказанно повезло - Ирльха метнулась на дальний конец своего Полотна распутывать очередной огромный клубок (на большом Полотне и проблемы большие) а Гретхен, в это время, пока никто не видит, протянула ножницы к давно намеченной ярко-алой нити, вызывающей повсеместную зависть сестер лихими заворотами своего пестрого узора, и, схватив сразу пучок нитей, обрезала их…
Бережно перехватив украденные катушки с нитями, Дурочка рванула на самый дальний конец своего полотна, спеша пристроить поскорее украденное сокровище, пока никто не хватился.
В укромном уголке похитительница наконец-то смогла как следует рассмотреть свою добычу и взвыла: не все оказалось так прекрасно - вожделенная алая нить была намотана на полностью изломанную и практически непригодную катушку, все же остальные нити из пучка были не ярче ее собственных…
Тут Гретхен приняла решение, до которого не додумался бы и сам выдумщик Локи: резким движением лезвия споров тусклую нить с одной из украденных катушек, она перемотала алую нить на нее и, раскрутив в воздухе, вплела новую нить в свое Полотно, а на полу, под грохочущим станком, осиротело остались валяться похищенные катушки с блеклыми нитями, никому теперь не нужные…
* * *
…Вопль дико заоравшего водителя маршрутки разом подхватили и все сидевшие за его спиной пассажиры……Удар…
Хруст дробящихся под скрежет сминаемого металла, костей…
Тьма…
Холод…
Вспышкой появилось сознание…
Снова тьма…
Откуда-то издалека, на пороге людских чувств, словно с того света, доносится странный звон, лязг, людские крики, мычание, ужасный, истошный рев чего-то огромного, многоголосого, и мерный гул, напоминающий или рокот отдаленной лавины, или легкое землетрясение.
…Ощущение падения, словно проваливаешься в какой-то тоннель со стенами из мокрой, холодной мглы. Тоннель извивается, словно огромная, чудовищная кишка: от бесчисленных поворотов и извивов, проскакиваемых на огромной скорости, нападают приступы тошнотворного страха, дико кружится голова. Пытаюсь как-нибудь затормозить падение: ломая ногти, пробую ухватиться руками за стенки- руки по запястья проваливаются в бесплотный, но чем глубже, тем более сгущающийся туман.
Стены мгновенно твердеют, сходство с чьей-то огромной клоакой все сильнее; Пальцы, от холода превратившиеся в скрюченные когти, дерут в клочья стенки этого странного кишечника, на поднятое вверх лицо потоком хлещет черная, ледяная кровь… Пытаюсь заорать, но рот, едва открытый, тотчас же забивают безвкусные клочья содранной со стен плоти…
… Трудно дышать…
… Вновь прихожу в себя: лежу лицом в луже холодной грязи, рот забит, судя по вкусовым ощущениям, прелой прошлогодней листвой с примесью чего-то очень мерзкого, какой-то странной слизи. Не в силах открыть залепленные грязью глаза, шарю вокруг себя руками: вокруг - насколько хватает, длинны руки - грязь, холод, темнота, уныло моросит мерзкий, стылый дождь.
Чтобы хоть как-то сохранить тепло, переворачиваюсь набок и, подтянув ноги под себя, сворачиваюсь в калачик. Тело сотрясают безудержные рыдания. Потихоньку собираюсь с мыслями и осознаю, что плачу, плачу навзрыд, тихо так, тоненько, по-бабьи, подвывая. Сам же удивляюсь своей реакции: -Ты что, Крымов, совсем на старости лет рехнулся? Рыдаешь, словно трахнутая бандой грузчиков институтка!
Мысленно пнув себя изо всех сил по тощей заднице, отгоняю, словно навязчивого комара, мимолетную мысль - А что-то я щупловат со спины-то…
Помогло…
…Пытаюсь встать рывком на ноги, но те бессильно подламываются, и я вновь падаю лицом в грязь.
Привычно сцепив зубы, пытаюсь подавить стон боли от потревоженных падением, едва залеченных ран, полученных при взрыве в метро, и, не ощущаю абсолютно ничего…
…Ничего, кроме смачного шлепка от принимающей меня обратно в свои объятия грязи… От осознания нездорового для меня теперешнего, отсутствия боли после падения на больной бок, пугаюсь по настоящему - весь мой многолетний опыт кричит о том, что если боль была, но вдруг куда-то пропала - дело совсем хреново. Все тело колотит крупная, бессильная дрожь, лязгают зубы. Закусив губу, вновь выбираюсь из грязи, но уже медленно, осторожно.
Застыв на четвереньках, пытаюсь побороть головокружение, заодно отплевываюсь от той мерзости, которой набит весь рот, с головы вниз падают, свисая, длинные пряди грязных волос. Привычным движением заправляю их за ухо, даже забыв удивиться, откуда у меня такие длинные волосы и это самое привычное движение, встаю, опираясь руками в колени, и тут же сгибаюсь пополам. Меня рвет…
Взбунтовавшийся желудок выворачивается наизнанку до тех пор, пока я не начинаю отплевываться горькой, комковатой желудочной слизью. Головокружение слегка утихает, и я, с трудом сфокусировав затуманенный мутный взгляд, могу осмотреться: я стою по щиколотки в грязи в небольшой ямке, которую с журчанием наполняет небольшой ручеек, вокруг, судя по окружающим звукам, стылый осенний лес. Темно. Силуэты деревьев лишь слегка угадываются на фоне еще более темного неба, затянутого тучами. По мокрой спине барабанят крупные, холодные капли, срывающиеся с ветвей, они же тихо шуршат по намокшей опавшей листве, ковром укрывающей землю. Эти капли, вместе с мелким, без перерыва моросящим дождем, высасывают из организма последние остатки тепла.
Выработанный годами тренировок, а после и всяческих командировок с 'миссией 'Братской помощи'' инстинкт, настойчиво начинает долбить в мозгу:
– Двигайся, или погибнешь.
Очень тихо.
С трудом сдерживая стон, на ватных, словно не своих, ногах, делаю первый шаг - в босую ногу впивается острая веточка - одергиваю ногу, и вновь, не удержав равновесие, падаю. Возясь в грязи и пытаясь подняться, еще раз успеваю удивиться отсутствию боли в исковерканных взрывом внутренностях.
Вспоминаются слова доктора:
– Так вот, батенька, привыкайте: если, однажды проснувшись, вы поймете, что у вас больше ничего не болит - оглядитесь вокруг - и, если увидите благообразного бородатого мужичка с ключами, смело идите к нему, это - Апостол Петр…
–Не сильно похоже это все на рай, доктор… Скорее, запроторили меня за все мои тяжкие в менее приятное место, чистилище, например.
– А что…- замираю от страшной догадки - и холодно, и раны не болят - вполне возможно…
…-Так вот ты какое, чистилище…
Вновь встаю, и, уже медленно, аккуратно ставя ноги, пробую идти. Тело все еще словно деревянное, но пока слушается. Добредаю до ближайшего дерева и, обхватив его руками, пытаюсь отдышаться. В ноздри проникает запах дыма. Проморгавшись, пытаюсь определить направление его источника и с трудом замечаю вдалеке красноватые отблески потухающего под дождем костра. Отпустив спасительное дерево, словно сомнамбула, вытянув руки вперед, плетусь туда.
Эти пятьдесят метров по ночному лесу вымотали меня сильнее, чем шестикилометровый марш-бросок в полной выкладке. Выхожу на широкую поляну, всю сплошь истоптанную отпечатками не то огромных копыт, не то широких лап с двумя пальцами - я их не вижу, но могу нащупать одеревеневшими от холода ступнями. В центре поляны - груда чего-то изломанного, то тут, то там валяются несколько огромных туш каких-то животных, опрокинутые телеги, вьюки, и всюду, всюду - изломанные, словно игрушки злого ребенка, втоптанные в грязь, полураздавленные человеческие трупы. Об один из таких я споткнулся, не удержал равновесие и рухнул сверху, оцарапав весь бок о железную ткань его куртки, оказавшейся, при ближайшем рассмотрении, звеньями кольчужного доспеха, в который был одет мертвец.
…Опять лежу в грязи, сил снова встать и идти уже нет, от бессилия хочется выть и грызть землю… Это бред… Откуда осень в середине июня? Где, черт возьми, в нашем долбанном мире, еще могут использовать гужевые повозки-фургоны времен освоения Дикого Запада? И, в конце концов, кто в наше время автомата Калашникова и точечных ракетных бомбардировок будет носить древние доспехи? 'Толкиенутые'? Но они, как мне помнится, друг дружку не убивают… Или, уже начали 'играть взаправду'? Может, я умер, и это все предсмертный бред?
Я снова вырубился… В полубреду, мелькают обрывки моей прошлой жизни, на них накладываются каким-то калейдоскопом ярких вспышек обрывки чьих-то чужих воспоминаний, словно я успел уже прожить еще одну жизнь… Временами я вываливаюсь в настоящее - мое тело все еще борется за жизнь - я куда-то ползу, шарахаясь от наплывающих из тьмы и тумана, втоптанных в грязь, трупов, рву зубами ткань на одном из тюков… Снова тьма…
Прихожу в себя на рассвете. На тело наваливается волна боли: ноют изодранные колени и локти, дико болит каждая мышца моего измученного тела, словно я вчера два вагона угля разгрузил, мочевой пузырь готов лопнуть. Я нахожу в себе силы улыбнуться: - Здравствуй, боль, здравствуй, родная, значит, я еще не помер. Лежу на груде тюков под обширным днищем полуопрокинутого фургона, укутанный в грубый шерстяной плащ, всю рожу сковала плотная корка засохшей грязи. С хрустом поворачиваю голову: открывшаяся моему взгляду картина поражает своим сюрреализмом. Странные деревья, помесь вяза с дубом, окружают небольшую полянку, вся полянка забита торчащими из тумана, словно гнилые клыки чудовища, переломанными обломками, вокруг которых валяются трупы каких-то животных - эдаких сильно раскормленных украинских волов с мордой от бегемота и громадными рогами, кроме этого масса потоптанных человеческих трупов и несколько тварей, похожих на втрое увеличенных вьючных волов [1], но здорово 'накачанных' и явно диких, не кастрированных.
Передо мной стала потихоньку вырисовываться версия произошедшего вчера: на караван, сопровождаемый маленьким отрядом, возможно купеческий, (об этом говорит количество телег и тюков) напало стадо диких туров, с которыми те не смогли разминуться на узкой тропе, как результат- полтора десятка людских трупов, пяток нашедших свой конец туров да туши потоптанной, ни в чем не повинной тягловой скотины…
Да-а-а…
Моя наивная надежда, что я набрел на лагерь совсем свихнувшихся на игре толкиенистов, в котором произошла какая-то трагедия, при виде этих мордатых бегемотов с рогами растаяла, словно дым. Все четче я начал осознавать, что я все-таки помер, или, что там со мной сталось, но я все-таки уже не на Земле, или по крайней мере, на Земле, но не в своем времени…Под ложечкой тошнотворно заныло:
– Ну что, Василь Михалыч, кто там по пьяни хвастался, что побывал и у черта на рогах, и у негров-людоедов на званом ужине чуть ли не главным блюдом, и ничем вас, мол, после этого не удивишь, как вам такой выкрутас?
… И это был не самый страшный из сюрпризов судьбы, настоящий кошмар ждал меня, когда я, мучимый позывами готового лопнуть мочевого пузыря, нашел в себе силы подняться, и, кутаясь в плащ, отойти в сторонку по малой нужде. Сунув руку в складки плаща, я попытался вынуть свое 'хозяйство', но рука наткнулась на полное отсутствие оного…
Едва сдерживая панику, я рванул с себя плащ, и первое, что я увидел, были две задорно торчащие в стороны, вполне оформленные, девичьи титьки с напрягшимися от контакта с грубой шерстью плаща сосками…
НЕ МОЕ ТЕЛО!!!
Едва я осознал это, как оно отказалось мне повиноваться…
… Ноги подкосились, руки обвисли. Падая, я еще успел ощутить позорно растекающуюся по ногам теплоту…
* * *
Лан Марвин Кшиштов Вайтех, виконт, последний потомок когда-то славного, а ныне опального и почти забытого рода королей Болотских и Мокролясских - династии Вайтехов, угрюмо накачивался дрянным дешевым пивом в придорожной корчме, заливая свою обиду в компании ближайших друзей.Это был огромный, массивный мужчина богатырских пропорций, слегка полноватый, с бычьей шеей, обладатель чудовищной ширины плеч и бездонного пуза, способный, в один присест проглотив порядочного подсвинка и запив его бочонком вина, остаться трезвым и все еще слегка голодным.
Одет он был неброско, но надежно, чисто и добротно, в типичный костюм представителя пусть бедного, но гордого рода мокролясских дворян - крепкий, хоть и устаревшего фасона бархатный камзол, проклепанный стальными бляхами, вшитыми между слоями ткани; вместо модных среди имперского дворянства рейтузов с гульфиком- широкие, тонкого полотна, шаровары, заправленные в добротные, воловьей кожи, ботфорты с отворотами; с плеч свисал легкий, но теплый, серовато-белый суконный плащ с капюшоном, скрепленный на груди массивной серебряной застежкой-фибулой.