Рытхэу Юрий Сергеевич. В долине Маленьких Зайчиков

   – Хорошо. Так и запишем, – с удовлетворением кивнул Ринтытегин.
   Он вручил молодоженам свидетельство о браке и напомнил Наташе:
   – Не забудь сменить паспорт.
   – Поздравляю, – Елизавета Андреевна расцеловала жениха и невесту, подала тяжелый сверток.
   Бухгалтер Зубков надел на палец Наташе тонкое колечко с блестящим камешком и поцеловал ей руку.
   Сергей Володькин прочитал сочиненные наскоро шуточные стихи, которые кончались словами:
   Семья – это ячейка государства. Наш долг – ее хранить, оздоровлять.
   Праву пригласил всех вечером к себе.
   Ринтытегин попросил уточнить, к кому именно.
   – Раз вы теперь муж и жена, то в силу жилищного кризиса в нашем поселке должны немедленно освободить одну комнату.
   – Тогда приходите ко мне, – сказала Наташа.
   Весь день прошел в хлопотах. Надо было приготовить угощение, купить вина. Когда Праву попросил в магазине водки и вина, продавщица заявила, что спиртные напитки продаются только в субботу и праздничные дни: постановление сельского Совета. Пришлось идти к Ринтытегину, брать разрешение.
   Вечером собрались гости. Первыми пришли Елизавета Андреевна с мужем, приехавшим по делам в Торвагыргын. За ними появился бухгалтер Зубков в старомодном черном костюме, в белой рубашке и галстуке-бабочке.
   Когда все уселись за стол, Ринтытегин провозгласил тост за новобрачных:
   – Пусть их жизнь будет примером для всех семей. По дружбе, по количеству детей и нежности друг к другу…
   За столом было оживленно. Со всех сторон кричали «горько».
   Быстрее всех опьянели милиционер Гырголтагин и бухгалтер Зубков. Гырголтагин объяснялся в любви колхозному бухгалтеру:
   – Другом моим будь! Ты же давно наш, советский меньшевик! Долой Временное правительство, да здравствует колхозный бухгалтер Зубков! – кричал он, поднимая стакан. – Горько!
   А Елизавета Андреевна сокрушалась:
   – Так неожиданно получилось… Можно было закатить такую свадьбу, чтобы на весь район было слышно. Тебе, Николай, – обратилась она к Праву, – теперь надо переезжать обратно в Торвагыргын. А то что же получится: молодой муж в бригаде, в тундре, а жена одна в поселке?
   – Нет, дорогая Елизавета Андреевна, – ответил Праву. – Я пока останусь в тундре.
   – Пусть в разлуке поживут. Для любви полезно, – заявил Сергей Володькин и принялся читать стихи.
   Но его никто не слушал. Вечер вошел в ту стадию, когда общий разговор уже распался.
   Самые трезвые, Наташа и Праву, сидели рядом и тихо разговаривали.
   Гости разошлись поздно вечером.
   Праву уже лежал в постели, когда раздался стук в дверь.
   Наташа удивленно спросила:
   – Кто там? – и услышала голос милиционера Гырголтагина:
   – Это я, дайте, пожалуйста, остатки вина. Мы с Зубковым просим. За вас будем пить до утра…
   Наташа рассмеялась и сунула в полуоткрытую дверь недопитые бутылки.
   Праву исподволь учился оленеводству. Прислушивался к разговорам пастухов, наблюдал, как они перегоняли стадо. Даже беседуя с шаманом Эльгаром, старался повернуть разговор на оленей.
   – Почему стадо стойбища Локэ по упитанности оленей и выносливости превосходит многие колхозные стада? – спрашивал Праву.
   Коравье не сумел ответить на этот вопрос, а Эльгар как-то объяснил:
   – Локэ гнал стадо туда, где ни одно копыто не топтало ягель… Здесь, в горах, обдуваемых ветром, мало гнуса, оводов, чистая вода… Не изнурял он оленей бесконечными кочевками…
   По вечерам Праву читал книги по оленеводству.
   Но ни один учебник, ни одна книга не давали таких увлекательных и красочных описаний оленя и его повадок, как это делал Коравье.
   – Не зря ты носишь свое имя, – хвалил его Праву.
   – Должно быть, мои родители любили оленей, если захотели, чтобы их сын назывался Духом Оленей, – отвечал Коравье. – Когда твоя жизнь проходит все время в стадах, ты уже начинаешь понимать оленей почти также, как людей.
   Постепенно Праву открыл для себя много нового. Например, он понял, что настоящему оленеводу мало только выносливости, способности порой обходиться без пищи, проходить огромные расстояния, выдерживать морозы и пургу… Ему недостаточно знать повадки оленей, нужно, хорошо понимать тундру, уметь уловить надвигающуюся перемену погоды. Оленеводы не надеются на помощь какого-то сверхъестественного существа, а полагаются на точные, веками проверенные знания, переходящие от поколения к поколению, которые и дают им оружие в борьбе с суровой и коварной тундрой. Коравье много рассказывал об этом, и Праву как-то не сдержался и воскликнул:
   – Ты, Корав, в своем деле профессор!
   Коравье знал значение слова, которым его одарил Праву, и все же ответил сдержанно:
   – Когда человек знает свое дело хорошо – какой же это профессор? Он просто честно работает.
   Над тундровыми горами ярко сияло солнце. Снег, отполированный до зеркального блеска ветрами, блестел и резал глаза.
   Праву распорядился, чтобы в бригаду привезли светозащитные очки. Через день большинство пастухов вернулось без очков. Оказалось, они отдали очки ребятишкам.
   – Они же теперь много учатся. Им надо беречь глаза больше, чем нам, – объяснил за всех Рунмын. – Мы можем и такими обойтись. – Он показал деревяшки с узкими прорезями для глаз. Праву видел такие очки в музее этнографии в Ленинграде.
   Пришлось еще раз просить прислать очки.
   Однажды утром Праву, обходя стадо, обратил внимание на встревоженное состояние оленей. Вскоре послышался собачий лай. Праву взбежал на холмик, служивший наблюдательной площадкой для пастухов. Дежурил Инэнли.
   – Кто-то едет, – сообщил пастух, вглядываясь из-под руки в дальний конец долины.
   Праву тоже увидел облако снега, быстро приближающееся к стаду. Лай становился громче, и теперь не оставалось сомнений, что это собачья упряжка.
   – Они несутся прямо на стадо! – встревожился Инэнли и бросился наперерез упряжке.
   Побежал и Праву.
   Нарта лежала на боку и бороздила снег. Собаки рвались из постромков: они алчно поглядывали на пасущихся оленей, пена кипела у них на губах и ноздри дрожали. За нартой, намертво вцепившись в дугу, волочился человек.
   – Это Вэлоткэн! – крикнул Инэнли и кинулся к собакам. Тяжестью своего тела ему удалось притормозить нарту, и Праву уже не стоило большого труда остановить собак.
   Он подошел к неподвижному Володькину. Снег плотно набился в капюшон камлейки Сергея. Рукава закатались к локтям, на голых руках кровоточили глубокие царапины.
   Праву хотел поднять Володькина, но тот зашевелился.
   – А, это ты, Праву? – слабо пробормотал он и тут же громко выругался: – Проклятые! Чуть не угробили каюра!
   Праву помог Володькину поставить нарту. Груз был так тщательно обвязан веревками и ремнями, что с ним ничего не случилось бы, если бы даже нарту мчали крылатые сказочные олени.
   – Куда ты едешь? – спросил Праву.
   – К вам, – Володькин отряхивался от снега. – Дальше еду в бригаду Нутэвэнтина, везу свежие газеты, почту и продукты.
   Володькин принялся развязывать хитроумные узлы.
   – Елизавета Андреевна прислала светозащитные очки, – говорил он. – Не разбились бы… Бутылка для Нутэвэнтина… Фотоаппарат с набором оптики. Хочу поснимать.
   Про аппарат Праву ничего не мог сказать, но то, что Нутэвэнтин не раз в душе выругает Володькина, об этом говорили осколки бутылки. Уцелели три пары очков, остальные превратились в массу цветного стекла и пластмассовых заушников.
   Володькин рылся в куче груза, отбирая более или менее целые вещи, и сокрушался:
   – Откуда мне знать, что собаки так любят кидаться на оленей? Разве можно сдержать остолом нарту? Бешеные стали!..
   Собачью упряжку оттащили к тракторному домику и там рассадили псов на металлической цепи. Инэнли притащил задранного волками оленя. Володькин нарубил корм и вышел бросить его собакам.
   Праву разжигал печурку, чтобы согреть неожиданному гостю чай. Вдруг послышался истошный вопль. Одним прыжком Праву выскочил наружу и увидел беднягу Володькина среди собак, которые вырывали из-под него куски мерзлой оленины. Раскидав собак, Праву вызволил незадачливого каюра.
   – Ну и псы! – ругался Володькин. – Пожрали все мясо и набросились на меня, свалили с ног. Хорошо, что не съели.
   – Собак надо кормить издали, лучше всего с возвышения, – объяснил Праву.
   За чаепитием от кружки к кружке Володькин все больше мрачнел.
   Праву, поглядывая на него, думал о том, что Сергею ни за что благополучно не добраться до бригады Нутэвэнтина. Либо выпадет из нарты и замерзнет в тундре, либо его действительно сожрут собаки, если он не добудет корму.
   – Завтра дальше поедешь? – спросил Праву.
   – Что делать? – развел руками Володькин. – Надо так надо. Продукты же не пострадали.
   Володькин сказал это таким тоном, что стало ясно: будь у него мало-мальски веские причины не ехать, он с удовольствием бы это сделал.
   – Сегодня я ехал вдоль автомобильной дороги, – рассказывал Володькин, – и остолом махал шоферам. Между прочим, обгонял даже некоторые машины.
   – Неужели? – недоверчиво протянул Коравье.
   – Бульдозеры, например, – скромно сказал Сергей.
   – А кто отправил тебя в тундру? – спросил Кэлетэгин.
   – Сам Ринтытегин, – с гордостью ответил Володькин. – Он сказал: поезжай, Сергей, в тундру, испытай, можешь ли ты быть настоящим человеком.
   В другое время Володькин, не задумываясь, сознался бы, что ему боязно одному ехать дальше. Теперь это сделать нелегко: слишком расхвастался…
   Праву видел, как мучился Володькин. Когда легли спать, Сергей долго не засыпал, ворочался на скрипучих нарах, вздыхал.
   «Как же быть с ним?.. – размышлял Праву. – И обидеть его не хочется и в то. же время пустить одного в тундру опасно…»
   Праву заснул уже под утро. Его разбудила какая-то возня. Сергей Володькин с угрюмым видом собирал пожитки.
   За чаем Праву завел разговор о том, что хорошо бы перегнать стадо на крутые склоны гор, где ветер сдирает снежный пласт и оленям легче добывать корм.
   – Здесь нас ничто не держит, – согласился Коравье. – Мы все стравили. Если согласны другие пастухи – можно хоть завтра ехать. Трактор в порядке.
   – Ты говоришь так, будто машина уже под твоей ответственностью, – обиженно заметил Кэлетэгин.
   – Я не хотел этого, – виновато заверил его Коравье. – Но разве не так?
   – Машина готова, – подтвердил Кэлетэгин. – Значит, скоро встречусь со своим прежним бригадиром Нутэвэнтином. Он как раз там кочует.
   – В таком случае я поеду на собаках следом за вами! – обрадовался Володькин.
   – Какой смысл? – возразил Праву. – Мы можем сами доставить продукты, а ты возвращайся в Торвагыргын.
   Как ни притворялся Володькин, что огорчен таким поворотом дела, но радость пересиливала. Он солидно, неторопливо собирался в обратный путь и все же довольно быстро был готов.
   Сев на облегченную нарту, он молодцевато крикнул на собак:
   – Тагам! Гок!
   Упряжка рванулась и понеслась по долине, взметая за собой отяжелевший от солнца, быстро оседающий снег.

16

   Трактор шел по тундре. Тяжело надрывался мотор, втаскивая домик на склон горы. Люди выходили, чтобы откопать полозья саней, глубоко врывшиеся в снег. Иногда попадались участки, где снега не было вовсе и обнаженный камень, отполированный ветрами и снегом, черно поблескивал на набирающем силу весеннем солнце.
   Стадо шло за трактором, широкий след тянулся за оленями. Важенки задевали отяжелевшими животами снежные заструги, важно семенили быки, брели нетеля…
   Однажды бригаду нагнал вертолет. Он опустился на снег рядом с домиком. Вышел Ринтытегин и еще какой-то человек.
   Ринтытегин, поздоровавшись с пастухами, сказал:
   – Еле вас догнали. Привез вам лектора.
   Праву только теперь узнал своего давнего знакомого Семенова.
   – Не хотел везти его к вам, – говорил Рынтыгегин. – Доказывал, что в этой бригаде кочует сам заведующий красной ярангой.
   – Мы знакомы, – сказал Семенов. – Вместе учились. Очень рад встретиться. Читал о нем в газете, о его работе. Дай, думаю, взгляну: не зазнался ли?
   – Раз приехал, будем рады послушать твои лекции, – гостеприимно сказал Праву. – Вот знакомься с нашей бригадой.
   Праву назвал всех. Семенов с каждым поздоровался за руку, повторяя при этом:
   – Лектор Семенов.
   Ринтытегин поинтересовался делами бригады, помог выгрузить почту, продукты и заторопился:
   – Оставляю вам лектора до послезавтра. Полечу к Нутэвэнтину, оттуда к Кымыргину. Потом вместе с Елизаветой Андреевной вернемся к вам.
   Завертелись лопасти вертолета, и в снежном вихре тяжелая машина неожиданно легко оторвалась от земли. Некоторое время повисела над землей, как бы раздумывая, куда взять направление, и двинулась как-то бочком, набирая высоту.
   Праву и пастухи вернулись в домик.
   Прибытие почты – большое событие для любого человека. Особенно оно радостно для того, кто получает письма и газеты не каждый день, а в лучшем случае раз в неделю, а то и в месяц.
   Праву нетерпеливо рылся в ворохе газет и журналов, с замиранием сердца отыскивая конверт со знакомым почерком.
   Писем было несколько. Взяв их, Праву отошел в сторону.
   Теперь очередь разбирать почту была за Коравье. Он вытащил газеты на чукотском языке! Инэнли отобрал журналы с красочными картинками, а тракторист Кэлетэгин принялся раскладывать газеты по числам.
   Праву прочитал письма. Он искал в них слов любви, но Наташа писала о чем угодно, только не об этом. Перескакивала с одной новости на другую и даже подробно описала внутреннее устройство дома, подготовленного для новоселов из стойбища Локэ. «Пришлось вести холодную потопролитную войну с Геллерштейном, – писала она. – Победа, разумеется, будет за мной. Каждый раз, когда он отказывается удовлетворить мои требования, я показываю на его дом, где он ухитрился поставить даже холодильник. А мебель?! Китайская, обитая красным бархатом…» Сообщала она и о том, что каждую субботу на лыжах в Торвагыргын приходит Валентин Александрович и многие с удивлением узнали, что они с Елизаветой Андреевной давным-давно женаты.
   Наташа сообщала, что посылает книги. Праву кинулся к почте и нашел толстую бандероль, перевязанную оленьими жилами. В ней оказалось несколько сборников стихов и даже сборник японской поэзии, «Капитанская дочка» Пушкина и третий подписной том «Истории России» Соловьева.
   Семенов тем временем, порывшись в газетах, достал «Магаданскую правду».
   – Смотри, Николай.
   В правом верхнем углу газетной полосы был крупно набран заголовок: «Красная яранга в пути».
   Корреспондент красочно описывал зимний тундровый пейзаж, оленьи стада. Описание природы занимало больше половины статьи, а о самой красной яранге говорилось мимоходом.
   – Ну как? – спросил Семенов.
   – Хороший пейзажист, – отозвался Праву.
   – Строго критикуешь. Автор статьи заведует сельскохозяйственным отделом газеты и всегда сопровождает в поездках Савелия Михайловича.
   – Не знал, что он такой крупный специалист…
   Семенов не уловил иронии в словах Праву и деловито сказал:
   – У меня подготовлено несколько лекций. Может, ты подскажешь, что интереснее твоим пастухам?
   Праву остановил выбор на лекции, рисующей Чукотку в конце семилетки.
   Вечером бригада собралась послушать лектора. Рассказ о будущем Чукотки словно поднял их на самую высокую вершину чукотских гор, откуда во всю широту открывался завтрашний день. После лекции еще долго сидели и разговаривали.
   Перед сном, когда пастухи ушли собирать стадо, Семенов осторожно осведомился у Праву:
   – Лекция действительно была интересной?
   – Очень, – заверил его Праву. – Ты же сам видел!
   – Может быть, у тебя есть замечания?
   – Одно есть.
   – Какое? – насторожился Семенов.
   – О том, что Чукотка перегнала Соединенные Штаты Америки по потреблению мяса на душу населения.
   – Так это совершенно точно, – запальчиво сказал Семенов. – Эти цифры мне дали в отделе пропаганды.
   – А ты знаешь, что Чукотка испокон веков находилась на первом месте в мире по потреблению мяса, потому что, кроме мяса, есть-то больше нечего было! Сделали открытие! Так можно договориться и до такой чуши, что благосостояние чукчей достигло предела, потому что на Чукотке все поголовно ходят в мехах!
   – Да, как-то я не подумал об этом, – задумчиво произнес Семенов.
   – А что сказали бы люди, давшие тебе эти цифры, если бы узнали, что, например, в стойбище Локэ потребление мяса резко упало за последние месяцы? Пожалуй, дадут сигнал бедствия! Голод! А дело простое – появился магазин, а в нем крупы, консервы, сливочное масло, молока, фрукты, черт возьми!.. Я помню, в интернате нам дали написать сочинение, как раньше жили. Один мальчик написал: «Мы постоянно голодали. Ели только мясо и больше ничего…» А если уж речь зашла о лекции, – продолжал Праву, – то я скажу еще: много у тебя всяких стримеров, цифр, а вот об изменениях, которые произойдут с людьми за семилетие, ты ничего не сказал. А ведь все это делается для людей, во имя человека. Главное – человек!
   – Тут уже нужна художественная литература, – улыбнулся Семенов.
   – Почему? – возразил Праву. – Не надо иметь большое воображение, чтобы представить себе, как, например, будет жить в 1965 году пастух Коравье, который без малого год назад жил почти в первобытном обществе.
   – Кем же, по-твоему, будет Коравье в конце семилетки?
   – Во-первых, он будет трактористом, – ответил Праву.
   – Так, – загнул палец Семенов, – а дальше?
   – И коммунистом. Человеком в полном смысле слова! Современным человеком!
   Солнце с каждым днем набирало высоту. Снег тяжелел и по ночам покрывался твердым настом. Близилась весна – страдная пора оленеводов.
   Дни стали длинные и солнечные, и пастухи почти все время проводили в стаде, редко возвращаясь в тракторный домик.
   Один Коравье почти не отходил от трактора, мучая бесконечными расспросами Кэлетэгина.
   По вечерам, когда бригада собиралась вместе, Праву читал вслух «Капитанскую дочку».
   Он переводил прямо с листа и в первые дни никак не мог приноровиться. Пока мысленно подыскивал нужное слово, слушатели недовольно крякали, выражая нетерпение.
   Едва только Праву прочитал первые строки, как на него посыпалось столько вопросов, что он едва успевал отвечать. Разъяснение непонятных слов занимало больше времени, чем само чтение. Пастухи очень удивились, узнав, что герой повести еще в утробе матери был записан сержантом в Семеновский полк.
   – Выходит, и я своего Мирона в те времена мог записать бригадиром! – сказал Коравье.
   – В те времена, о которых писал Пушкин, колхозных бригадиров не было, – пояснил Кэлетэгин.
   Коравье вопросительно посмотрел на Праву.
   – Это верно, – подтвердил Праву.
   Вызвало много споров упоминание о парикмахере. Инэнли никак не мог взять в толк, как это человек занимается стрижкой и бритьем других людей. Коравье, уверенный в том, что в советское время парикмахеров не может быть, сказал:
   – У всякого народа раньше было много ненужных людей, занимающихся ненужным делом. Вот у нас тоже – старик Эльгар. Он теперь как парикмахер.
   Праву пришлось объяснить, что парикмахеры и поныне здравствуют и работают, являясь полезными членами советского общества.
   – Вот как! – удивился Коравье. – Что же ты не показал мне хоть одного парикмахера в Анадыре?
   – Мне в голову не пришло, что это тебя заинтересует, – ответил Праву. – Ты же бреешься своим ножом.
   – А в Торвагыргыне будет парикмахер? – спросил Инэнли.
   – Обязательно, – ответил Праву. – Может быть, уже есть.
   Потом Праву объяснил, что такое военные чины, так как до сих пор пастухи видели в форме только одного человека – поселкового милиционера Гырголтагина.
   Всем очень понравилась вторая глава повести – «Вожатый». Описание пурги вызвало много замечаний.
   – Как у нас! – с удовлетворением отметил Коравье. – Молодец Пушкин, правдивый человек.
   Праву вспоминал, как именно книга знакомила его с русским языком. В интернате была довольно богатая для тех мест библиотека. Однажды учительница прочитала на уроке сказку Пушкина «Золотой петушок». Праву удивила способность простого разговора превращаться в волшебные звуки. Эти звуки создавали зримую картину далекой жизни. Праву еще был в том замечательном возрасте, когда верят сказкам. Для него мир за пределами селения начался именно со сказок, которые рассказывали друг другу его земляки. В метельные зимние вечера при свете мерцающего жирника неторопливо текли рассказы о подвигах чукотских богатырей, о неудачливых похождениях священного, но глуповатого ворона, о скитаниях чукотского сироты… В сказках назывались реальные места, где происходило действие, и даже когда оно перемещалось на первое, второе и пятое небо, никто из слушателей не выражал сомнения в достоверности рассказа-сказки.
   На смену сказкам пришли книги. Новый, совершенно незнакомый мир открылся Праву. В героях книг он искал черты, которые были знакомы ему в окружающих людях, в нем самом. У каждого человека есть минуты, когда он с особой отчетливостью, с внутренним восторгом отмечает в сердце очень важные открытия. Одним из таких открытий для Праву было то, что в книгах жили люди, которые мало отличались от него самого. Праву как-то неожиданно научился определять меру правдивости художественного произведения – когда читатель легко может представить себя на месте героя и без труда проходит через строй печатных знаков в те страны, города, деревни, на палубы кораблей, в безмолвные льды, в глубокие шахты, о которых пишется в книге…
   Чтение «Капитанской дочки» часто являлось только поводом для разговора, который имел довольно далекое отношение к Пушкину.
   Однажды Коравье спросил:
   – Как ты научился русскому языку? Вот ты говоришь с русскими, а мне кажется, что ты родился уже знающим этот язык.
   Праву хорошо помнил время, когда он не знал по-русски ни одного слова. Он слушал русских и не представлял, как можно понимать язык, состоящий сплошь из непонятных звуков, сливающихся в одно неразборчивое бормотание. Но еще больше его удивляли люди, способные изъясняться сразу на двух языках.
   Назвать точно день, когда ему стал понятен русский язык, Праву бы не смог. В школе с ним за одной партой сидел русский мальчик, с которым, разумеется, нельзя было не наладить отношений. Через некоторое время они уже объяснялись на удивительном смешанном наречия. Слово за словом, фраза за фразой в мозгу у Праву откладывались богатства языка, который теперь стал для него вторым родным языком. В университет он приехал уже свободно говорящим по-русски. Преподаватели только дивились, как это юноша, выросший на Чукотке, говорит по-русски лучше многих приехавших из более развитых районов страны.
   А затем книги…
   – Как бы мне хотелось заговорить на русском языке! – воскликнул Коравье. – Вот я смотрю на человека, читающего русскую книгу или говорящего на этом языке, и мне кажется, что по сравнению с ним я слепой на один глаз, глухой на одно ухо.
   Кэлетэгин тоже поделился воспоминаниями:
   – В нашем селе жил русский мальчик, сын работника полярной станции, гидролога. У этого мальчика была двухвесельная лодка, на которой он плавал по лагуне. Мы с ним дружили, но когда дело доходило до того, чтобы вместе поплавать на лодке, он брал меня только с условием, что я выучу какое-нибудь русское стихотворение или песню. Я еще всех слов не понимал, но стихов знал множество. И в лодке посреди лагуны громко их читал:

 
Заунывный ветер гонит
Стаи туч на край небес,
Ель надломленная стонет,
Глухо плачет темный лес…
 

   Иногда во весь голос пел:

 
Не шей ты мне, матушка,
Красный сарафан!
 

   Так я быстро выучился говорить по-русски, и меня даже иногда просили быть переводчиком. Однажды приехал какой-то начальник из района и говорил речь. Мне велели переводить. Он говорил долго и все повторял, что надо работать хорошо. Я его речь за пять минут перевел. Он рассердился и потребовал, чтобы кто-нибудь другой перевел все заново…
   В заключение Кэлетэгин предложил:
   – Давайте учить русскому языку Коравье и Инэнли! Я, конечно, не учитель, но разговору могу поучить.
   – Что ж, – согласился Праву. – Это дело. Правда, пособий у нас нет.
   – Да прямо по этой книге и будем учить, – Кэлетэгин кивнул на томик Пушкина. – Вспомним школьные уроки.
   – Ладно. С завтрашнего дня и начнем. А сейчас ложитесь спать. Сегодня на дежурство пойду я.
   Праву вышел из тракторного домика. Несмотря на поздний час, было светло, как в зимний полдень. Ночь отличалась ото дня только тем, что на землю спускалась какая-то особенная тишина, не похожая на тишину тундрового дня. Снег покрылся смерзшейся корочкой, и ноги с хрустом проваливались в него.
   Праву начал круговой обход, зорко оглядывая окрестности. Некоторые олени имеют привычку откалываться от стада. На этот раз все было спокойно. Серое пятно стада заняло почти весь распадок. За невысоким перевалом паслись олени Нутэвэнтина.
   Праву любил часы ночного дежурства. Дремала природа, не мешая спокойному течению мыслей, тишина лишь изредка нарушалась далеким гулом машин, идущих по новой шоссейной дороге.
   Праву давно не был там – на дороге и в комбинате. Говорили, что строительство подходит к концу. Хотелось повидать и брата. Как-то он там? Вообще, надо признаться, по отношению к родным он ведет себя, по меньшей мере, непочтительно. Даже не сообщил о женитьбе. А на свадьбу надо было бы пригласить Васю…