Рыжков Лев. Золотарь

   — Очень досадно, — проговорил граф, завершив осмотр, — что господин барон остался в замке. Я был бы поистине счастлив познакомиться с ним. Досадно! Чертовски досадно!
   Шульц и Гейнц уже рыдали от смеха.
   — Но, — сказала мать, — господин барон находится
   здесь. Кристоф! Представьтесь господину графу.
   Я спешился, протянул графу руку.
   — Так это вы — новый барон? — недоверчиво говорил граф, пожимая мою руку. — Никогда бы не подумал, вы уж извините. А почему бы не подумал? Вовсе не потому, что вы на барона не похожи. Отнюдь! Но очень уж, сударь, лошаденка ваша худа. У этих, — он кивнул на егерей, — красавцы, а не кони. А у вас? Послушайтесь старого кавалериста: не скупитесь, купите новую. А на этой клячонке даже дрова возить нельзя. Это я вам как кавалерист говорю. Сколько лет назад вы ее купили?
   — Сегодня, — отвечал я.
   — Зачем? — изумился граф. — Зачем вы купили эту падаль? Впрочем, не мое это дело. А сколько заплатили?
   — Золотой, — мрачно соврал я.
   — Зо-ло-той?! — Глаза графа сделались круглы. — Почему так дорого? Нет! Все-таки поразительно, до чего обнаглели эти торговцы! Ни стыда ни совести! По-ра-зи-тель-но! Если хотите, посмотрите, каких лошадок я наторговал для своей кареты. За каждую отдал пополталера. Зато какие лошади! Стройны, как лани, резвы, как леопарды. Кстати, о лошадях, там дочь моя сидит. Невеста на выданье. Хотите познакомлю? Эй, Верхен, иди сюда! Не хочет. Стесняется.
   Я взглянул в сторону его экипажа. Женская головка в его окошке показалась мне хороша.
   — Хорошие вы люди, — продолжал тем временем отставной полковник. — Пригласил бы вас в гости, да особняк наш, хе-хе, в ремонте. Так что сначала уж к вам, к вам. Как насчет четверга?
   — Очень будем рады, — сказала мать. — Приезжайте к обеду.
   — С превеликим удовольствием, сударыни и судари! — сказал граф. — С превеликим удовольствием! Ну-с, в гости напросился, теперь можно и откланяться. О'ревуар, господа, до четверга!
   С этими словами почтенный граф удалился восвояси.
   Обратная дорога прошла без приключений. В замок мы прибыли затемно и, отужинав, завалились спать. Егеря — во флигеле, я же — один в своей необъятной опочивальне. Долго не мог заснуть, ворочался с одного бока на другой. Различные мысли проносились в голове, подобно стылым сквознякам, хозяйничающим по полам и углам циклопической моей спальни. Вспоминались события прошедшего дня. «Почему это, — размышлялось, — никто не верит, что я барон? Может, я сошел с ума и меня сдадут в дурдом? Или я сплю? Как раз нет, напротив — не могу уснуть. Неужели я настолько не похож на дворянина? Даже этот солдафон граф и тот не распознал во мне „голубую“ кровь, хотя у него на нее и „чутье“. Еще мне было чертовски неудобно перед дворецким. Так обхамить бедного, добросовестного служаку! Как школяр, при товарищах не признающий придурковатого братца. Завтра же извинюсь перед ним и прибавлю жалованья. В общем, Леопольд, меня угрызала обычная с похмелья совесть.
   Я постарался подумать о приятном. Например, о той прелестной женской головке в окне графской кареты. Обуреваемый сей приятной мыслью, я уснул. Мне снилось, что я портной. Только вместо одежды примеряю туловища, приставляю их к голове миловидной Верхен. Туловища различные: изящные, не очень изящные, полные, худые. Тела, которые я примерял, были обнажены, горячи, волнующи. Неожиданно у меня в руках оказалось мужское тело: одноногое, горбатое, покрытое шерстью. Проснулся я в холодном поту.
   Уже рассвело. Проснулся я очень кстати, потому что егеря вознамерились провезти меня по окрестностям, показать ущелья и водопады. Наспех позавтракав, мы выехали. От греха подальше я оставил Молнию в конюшне, оттуда же взял вполне добротного мериноса, точнее, меринос — это овца, а я взял коня какой-то восточной породы, название сложное, не запомнить, так что пусть будет меринос.
   Часа четыре мы куда-то поднимались, затем опускались, проезжали вьющимися вокруг пологих гор тропками. Потом подобрались к какой-то дикой лесистой расселине, где спешились. Невозможно, Леопольд, описать красоту здешних мест. Я и не стану этого делать. Хочешь представить, как тут красиво, — купи открытку и полюбуйся. А еще лучше — приезжай в гости.
   Войдя в ущелье, я попервоначалу любовался окружающими видами, машинально забираясь на водопады вслед за егерями. Когда я вскарабкался на четвертый или пятый водопад, то понял: что-то неладно. Я абсолютно не представлял себе, как буду слезать обратно. А глядя на то, куда нам еще предстояло залезть, я не мог вообразить, как мы пойдем вперед.
   Когда я вспоминаю то, что ждало нас дальше, мне все еще становится немного не по себе. Представь, Леопольд, каково это повиснуть на веревке над ревущим водопадом, ногой выискивать в скале опору, а из-под ноги сыплются камешки. Однако настоящего ужаса я натерпелся, когда нам нужно было пробраться самым краем пропасти, по уступу не шире полутора пальцев, причем мизинцев. При этом ты сильно отклоняешь тело назад, ногой нашариваешь выступ, пальцами же цепляешься за какие-то еле видимые щели в камнях. Вот тогда-то я впервые пожалел, что у меня ноги, а не копыта, а на руках нет длинных когтей. Насколько сподручней было бы карабкаться в таком обличье по скалам!
   Вскорости стало темнеть. Надо было выбираться из ущелья, и мы полезли вверх по лесистому склону. Это, Леопольдушка, доложу, было немного посложнее, чем карабкаться по водосточной трубе к кухаркам на второй этаж. Влезали мы нескончаемо долго, до самой темноты. Было уже совсем темно, когда мы добрались наконец к нашим коням, а я к своему мериносу. В замок мы прибыли уже глубокой ночью, уставшие и голодные. Встречать нас выбежала вся многочисленная замковая прислуга, суетясь и лопоча, накрыли нам на стол. В эту ночь я спал без сновидений, как актер анатомического театра.
   На этом, дружище, пока откланиваюсь. Остальное отпишу тебе в самое ближайшее время.
   Твой друг Кристоф фон Верхолаз.
   P.S. А я сейчас баклана в манговом соусе ел. Очень вкусно. Хе-хе…
   P.P.S. Не обижайся и не завидуй. Приедешь — еще и не такой вкуснятинкой угощу: пальчики оближешь, и не только рук, но и ног.

3. Наследство

   Кристоф — Леопольду
   А теперь, дружище, придется тебе потерпеть еще немного, ибо я решил, не откладывая дела в долгий ящик, в этом же письме изложить, с чего же все началось, как я стал наследником замка, владельцем несусветных миллионов, самодуром и супостатом. А поскольку письмо мое сделалось уже чересчур объемно и его можно назвать не письмом даже, но целой бандеролью, у меня возникают справедливые сомнения в том, что ты, дружище, дочитаешь его до конца. Поэтому я распорядился: мой слуга не выдаст тебе пятьсот обещанных талеров, пока ты не дочитаешь письмо до конца в его присутствии. Не обижайся, Леопольд, но я тебя знаю как облупленного — чтение чего-либо, превышающего размером одну страницу, составляет для тебя непосильный труд. Так что потрудись, дружок, потрудись.
   А началось все вот как. Ты, наверное, помнишь, когда мы с тобою виделись последний раз, как я отправился подкрасить у бакалейщика вывеску, получил там четверть талера и как ты, не дождавшись меня, умотал куда-то с двумя цыганками. (Жирный ты кабан! Хотел тебе послать тысячу монет, но, вспомнив твою бессовестность, решил ограничиться пятьюстами.) И по твоей, Леопольдушка, милости весь вечер для меня безнадежно пропал. Оставалось либо скучать в четырех стенах, либо отправляться самому искать приключений на одно место. Я избрал последнее. Четверть талера довольно ощутимо отягощали карман. Я решил поступить по-свински в ответ на свинство с твоей стороны: четверть талера, замыслил я, должны быть потрачены. С таковой мыслью и отправился на улицу.
   Сумеречный вид нашей улицы, узкой, с выщербленной мостовой, к увеселениям никак не располагал. Какая-то тетка волочила котомки, по-видимому, с рынка. Какой-то человек, насвистывая, прилаживал к телеге новое колесо. Беззубые пацаны-оборвыши фехтовали ящичными досками. У входа в лавку восседала жена бакалейщика с тремя похожими на ручки от швабры дочерьми. И все такое прочее, много раз виденное и в описании не нуждающееся.
   Спустившись по лестнице, я остановился на пороге, хотя, как известно, этого делать не следует, дабы не попасться фрау Хисс. Наоборот, следует проскакивать это злополучное, ибо оно находится аккурат напротив окон нашей домохозяйки, место как можно быстрей. Однако четверть талера в кармане придали мне храбрость неслыханную: я не только остановился на этом олицетворяющем опасность пороге, но еще и извлек заветную монету из кармана, вполне отдавая себе отчет в том, что стоит лишь фрау Хисс увидеть деньги, как их у меня уже не будет — цепкие лапы нашей домовладелицы ухватят денежки своими когтями, а я останусь ей еще и должен. И все же об этом я даже и не думал. Мысли мои были заняты тем, куда направиться в поисках развлечений: направо или налево? Я решил определить это жребием, подбросив монету. Орел, положил я, будет означать направо, профиль же курфюрста — несомненно, налево. Подброшенная вверх щелчком пальца монета заплясала в воздухе замысловатыми синусоидами, и мне пришлось преизрядно изловчиться, чтобы поймать ее ладонью, на каковую четверть талера легли профилем курфюрста вверх. Значит, рассудил я, налево… Туда я и направился, в душе жаждая пойти направо, где располагались самые разнообразные увеселительные заведения. Налево же меня не ожидало ничего лучше, чем трущобные кабаки, хотя и там можно было изыскать щекочущих нервы развлечений. Здраво рассудив, что ежели держаться поосторожней, то, пожалуй, можно повеселиться и в самом грязном притоне, не опасаясь грабежа (ибо четверть талера — сумма довольно незначительная), притом скромность моих денежных запасов по зрелом размышлении не позволяла отправиться никуда, кроме разве что какой-нибудь затрапезной забегаловки. И все же, говорят, даже аристократы почитают за развлечение провести свой досуг в обществе живописных подонков, калек и нищих.
   «Итак, — порешил я, — в трущобы!…»
   В той стороне, куда я направлялся, улица сужалась, двух-, трехэтажные ряды жилых строений, построенных во времена незапамятные, где каждый этаж заметно выдавался вперед относительно предыдущего, сменились рядом хозяйственных построек весьма ветхого вида, чередой полуразрушенных зданий, кошмарных, безнадежных лачуг. Быстро темнело. Петляющая улица вывела меня в окончательно заброшенные кварталы, при взгляде на которые мнилось, что здесь прокатилось гуннское нашествие. Постоянно приходилось обходить подчас зловонные кучи отбросов й мусора. Здания становились реже. Ветер завывал в щербатых промежутках. Казалось, это шепчутся во мраке злоумышленники. Ощущение опасности словно бы когтистой лапой продирало тонкие струны нервов. Было весело и прохладно. Радовало безлюдье. За все время пути мне встретились лишь двое попрошаек в отвратительных лохмотьях, полицейский пристав да женщина, волочащая из кабака безобразно пьяного муженька. Слышался далекий хохот какой-то нетрезвой компании.
   И тем более странно зазвучал в этом убогом месте многокопытный топот конской упряжки, стук подпрыгивавших на ухабах колес экипажа, энергичное понукание кучера. Я с любопытством обернулся. В наступившем сумраке почти неразличимая (если бы не фонарик, освещавший кучеру путь) ко мне приближалась карета. Можно сказать, что я почувствовал что-то недоброе, однако простейшее логическое соображение: какого черта, кому может понадобиться моя скромная персона, чтобы тем паче гоняться за ней в экипаже? — усыпило мои опасения. Посему как ни в чем не бывало, пиная камешки, я продолжал идти по темному, извилистому междуулочью.
   Когда экипаж поравнялся со мной, я повернулся. Меня ослепил свет фонаря, направленный мне прямо в глаза. И, прежде чем я успел что-либо предпринять, распахнулась дверца, и наземь спрыгнула невысокая, вся в черном фигура.
   — Господин Клотцель, если не ошибаюсь? — осведомилась она голосом неопределенным, не то женским, не то мужским.
   — Положим, — отвечал я.
   — Вы-то нам и нужны, — произнесла фигура, цепко ухватывая меня за рукав. — Попрошу сесть в экипаж.
   — И не подумаю, — отвечал я, силясь освободить рукав от руки незнакомца.
   Из кареты выскочил второй незнакомец, во всем напоминавший первого.
   — Ах, ах, ах! Почтеннейший господин Клотцель! — произнес он тем же, что и у первого, андрогинным голосом. — Не следовало бы вам сопротивляться!
   — Да кто вы в конце концов такие?! — воскликнул я. — И по какому пр…
   И тут рот мой оказался зажат тряпицей, как по волшебству возникшей в руках второго незнакомца, а едкие пары хлороформа, ударив мне в ноздри, усыпили разум.
   Проспал я, наверное, часов сорок. Мне снилось, что моя голова сорвалась с плеч и, подобно некоему колобку, покатилась по земле. Я бегу, силюсь ее догнать, но тщетно. Голова укатывается от меня, злорадно скалится, ехидно подмигивает. Это все длится черт знает сколько времени, пока случайная лошадь не наступает на мою голову, копытом попадая прямо в одну из глазниц.
   Проснулся я с криком и довольно долго не мог прийти в себя. К тому же спросонок я был не в силах опознать место, где спал. Мне (да и тебе, впрочем) приходилось неоднократно ночевать в самых различных местах. Я, например, однажды заночевал в склепе. Ощущение при пробуждении было примерно таким же: темнота, неясность очертаний. Только теперь помещение сотрясалось. Пол его был подвижен. Несколько мгновений мне пришлось восстанавливать в памяти прошедшие события, и наконец я осознал, что все так же нахожусь в экипаже, везомый моими похитителями неизвестно куда.
   Это, разумеется, не прибавило мне спокойствия и умиротворенности. Я попробовал открыть дверцу. Тщетно. Она была заперта снаружи. Тогда я предпринял попытку высадить дверцу ногой, но был слишком слаб после продолжительного сна, и ноги, которые я к тому же отлежал, плохо слушались меня. Малейшее движение ими сопровождалось покалыванием сотен невидимых иголочек.
   Кто и зачем похитил меня? Как назло, не возникало ни одного сколько-нибудь правдоподобного предположения. Это какая-то ошибка, заключил я и сам не заметил, как заснул вновь.
   На сей раз мне не снилось ничего. Пробудившись и вновь обнаружив, что нахожусь все в том же экипаже, я нисколько не удивился. Однако удивиться пришлось другому: рядом со мной сидели моя мать и сестра Клара. Я не видел их уже два года и даже не сразу признал. Мать была все в том же простом платье, в каком я ее видел последний раз. Да и Клара все такая же — старая дева, похожая на высохшую воблу. Она старше меня на одиннадцать лет. Отец никакого наследства (и приданого) не оставил, а кому нужна такая дурища, притом задаром?
   Я, не скрою, встрече обрадовался. «Мамхен! Клар-хен! — изливались из меня приторно медоточивые возгласы. — Какими, Боже мой, судьбами?!» И все это сопровождалось неимоверным количеством влажнейших поцелуев. Сам я не сентиментален, отнюдь. Бываю подчас и циничен. Однако, черт его знает от чего, расчувствовался и даже слегка прослезился. Впрочем, прослезился-то я не слегка. Стоило лишь первой слезе, той самой, скупой, мужской, суровой, покинуть пределы глазного века, как за ней, первой ласточкой, последовал целый слезный водопад, сменившийся неожиданно самым идиотическим хихиканьем сквозь те же слезы. Я понимал, что выгляжу смешно, но ничего не мог с собой поделать: на меня все еще действовал проклятый хлороформ.
   Так же, сквозь смех и слезы, я спросил мать и сестру:
   — Вы-то, вы-то как здесь оказались? Нас что, всех арестовали?
   — Нет, — отвечала мать. — Нет, сынуля (терпеть не могу обращение «сынуля»), нет! Мы едем получать наследство.
   Услышав сие, я почему-то не очень удивился, лишь еще более расхохотался.
   — Неужели, — спросил я, — престарелая бабуля Эльза скончалась? Какая жалость!
   Мать смотрела на меня весьма подозрительно, она так и не могла понять, смеюсь я или плачу. В голове ее, несомненно, бродили мысли вроде: «Да, испортился мой сынок на университетских хлебах. Наверное, не стоило посылать его учиться. Сидел бы ты, сынуля, лучше в нашем задрипанном Задницбурге, пошел бы в ученики к сапожнику, а годам к пятидесяти, глядишь, и мастером стал бы. Эх, молодежь, молодежь!»
   Я и сам чувствовал, что поневоле, идиотизированный наркотическими парами, спровоцировал извечный конфликт отцов и детей. Мне сделалось неловко. Я закрыл руками лицо, ладонями сдавил себе уста, дабы не прорвался наружу идиотский смешок. И тут же особо сильным спазмом смех мой вырвался неудержимо наружу.
   Мать вкупе с сестрою смотрели на меня настороженно. Наконец мать молвила, произнося слова осторожно, как на допросе в полиции:
   — Нет. Дорогой. Сынуля. Тетушка. Эльза. В. Полном. Здравии.
   Слова проистекали из ее уст четкие, размеренные, как капель.
   — А. Ты. Не. Хвораешь. Ли. Сынуля.
   О Боже! Они думают, что я рехнулся!
   — Нет, мама, — борясь со смехом и слезами, ответствовал я. — Я не болен. Просто эти негодяи напичкали меня хло…
   — Ну и слава всевышнему! — сказала мать. — А то
   мне показалось, что ты не в себе.
   — А куда мы все-таки едем? — спросил я. — Расскажите, пожалуйста. Я в полном неве…
   — Видишь ли, сынуля, — сказала мать, — твой семиюродный прадедушка Карл-Людвиг фон Гевиннер-Люхс барон Дахау готовится отойти в мир иной, а ты его единственный наследник мужеского полу, и согласно многовековой традиции ты унаследуешь его капиталы и титул вкупе с родовым замком Дахау.
   Смех и слезы внезапно прекратились.
   — Неужели это правда?! — воскликнул я. — Клара, скажи хоть слово!
   — Ну! — сказала Клара.
   — Клара! — Я взревел. — Это все — правда?
   — Истинная правда, — не изменясь в лице, сказала Клара.
   Леопольдушка! Тебя никогда не били по голове каменной плитой? Если били, то ты можешь представить себе мое тогдашнее состояние.
   Я вытаращил глаза. Дыхание перехватило. И, как это обычно и бывает от удара каменной плитой, сознание оставило меня.
   Из беспамятства меня вывел отвратительный запах нюхательной соли и резкий, царапающий голос одного из моих похитителей:
   — Вставайте, господин наследник, приехали!
   Дверцы экипажа распахнулись. Мать и Клара поспешили покинуть сумеречную внутренность сего транспортного средства, я же помедлил, прислушиваясь к мерному стуку дождевых капель снаружи. Больше всего на свете тогда мне хотелось, Леопольд, опять очутиться в нашей захламленной комнатушке, а вовсе не бросаться навстречу неизвестности.
   — Кристоф, сынуля, ну что ты там копаешься?!
   Я вышел. И, второй раз за день, оказался потрясен.
   Я увидел замок, владельцем которого мне предстояло вскорости стать. О, Леопольд, это оказался даже не замок, но целый город, раскинувшийся, как мне показалось, на многие мили, занявший своей громадой весь доступный глазу горизонт. Старые, обветшалые стены сложены из огромных каменьев, подобных блокам, из которых построены великие египетские пирамиды. В зазорах между камнями проросли какие-то, я до сих пор не знаю какие, растения, может, это мох, но мох гигантский, даже кустистый. По всей доступной моему взору стене расположились окна, а может, бойницы, — расположились в хаотичном, подчиняющемся невесть какой закономерности порядке. В зеленом, затхлом рву пузырились дождевые капли. Опустился подъемный мост, дерево которого оказалось сильно источено временем. То тут, то там зияли огромные, занозистые дыры. Металлические опоры моста проржавели и приобрели пачкающий бурый оттенок.
   Ко мне подошел андрогинный прислужник и вежливо и церемонно проквакал:
   — Примите наши извинения, но карета не может проехать по мосту. Сами видите, в каком он состоянии. Придется следовать пешком.
   — Пустое! — отмахнулся я и после некоторой паузы добавил: — А скажите-ка, любезнейший, здесь можно помыться и что-нибудь поесть? Я грязен и голоден, как свинья.
   Мать и Клархен зашипели на меня.
   — Нет, — отвечал прислужник. — Сейчас это невозможно. Вы должны немедленно предстать перед умирающим бароном. Потом, не сомневайтесь, баня и обед будут вам предоставлены. А сейчас попрошу вас немедленно последовать за мной!
   Было довольно прохладно, да еще и капли дождя увесисто шлепались мне за шиворот, и к концу переправы через мост у меня уже зуб на зуб не попадал. Хотелось обсохнуть, обогреться.
   Андрогин подвел нас к воротам, способным пропустить пятидесятифутового великана, если такие бывают. К воротам, я заметил, оказалось приделано кольцо, от коего тянулась цепь, державшая на себе внушительную кувалду. Андрогин взялся за ее рукоять и с немалой силой обрушил на ворота удар. На мгновение я почувствовал себя внутри звонящего колокола. Клара ахнула.
   Через минуту, а может, прошло больше времени, слева от нас распахнулась маленькая калитка, неразличимая в общей громаде ворот. Из калитки показалась голова маленького безволосого человечка.
   — Господа наследники! — церемонно провозгласил наш сопроводитель.
   — Прошу! — угодливо сказал человечек.
   Мы вошли в помещение (как я позже узнал, оно называется «караульная»), до крайности скупо освещенное. Потолка не угадывалось, казалось, его нет вовсе, ибо свет освещал пространство только на уровне наших голов.
   Путь наш лежал в глубь караульного помещения. Мы прошли уже около сотни шагов, однако помещение все не кончалось.
   — Налево! — скомандовал наш провожатый.
   Налево располагался коридор. Коридором бы я поостерегся его назвать. Скорее всего это напоминало проделанный в стене караульного помещения глаз. Низкий потолок навис прямо над нашими головами. Кое-где по пути следования я замечал в потолке открытые люки, к которым вели узкие каменные лестницы. Труба коридора несколько раз повернула, я же утерял всякое представление о расположении сторон света, находясь в этой каменной без окон ловушке.
   — Любезнейший! — окликнул я нашего поводыря в этом лабиринте. — Не будете ли вы добры сказать, зачем строителям замка понадобилось так запутывать его переходы?
   — Охотно отвечу на ваш вопрос, господин наследник, — молвил дребезжащим голосом слуга. — Вся эта запутанная сеть переходов, туннелей и лазов была задумана исключительно в целях оборонительных. Даже если бы вражеское войско смогло преодолеть стены замка, оно бы неминуемо заблудилось внутри, где врагов подстерегали бы притаившиеся защитники. Правда, да позволено мне будет заметить, замок наш — неприступен, и ни разу ни одному врагу не удалось даже взять его мощных стен, не говоря уж о том…
   — А скажите, — перебил его я, — привидения здесь водятся?
   По правде сказать, Леопольд, я бы нисколько не удивился, если бы подобное место не обошлось бы без какого-нибудь бледного призрака. Еще добавлю, что, я и до сих пор придерживаюсь такого мнения, призракам здесь должно быть гораздо уютней и милей, чем людям.
   Слуга не слышал или не хотел слышать моего вопроса. Когда мы стали подниматься вверх по каменной винтовой лестнице, я его повторил. На сей раз слуга меня расслышал (или ему ничего больше не оставалось, как расслышать).
   — Привидения, господин наследник? — ответствовал он. — Не знаю. Может быть. Замок, как вы сами убедитесь, огромен. Немного сыщется тех, кто был во всех его комнатах и закоулках. Поэтому не исключено, что в какой-нибудь отдаленной части замка обитает привидение.
   Сейчас мы шли через длинную анфиладу заброшенных, пыльных комнат. Неожиданно Клара завизжала. Сказать по правде, этот визг меня напугал.
   — Что такое? — Я обернулся.
   Клара была близка к обмороку. Ее бледные щеки фосфоресцировали в полумраке.
   — Летучая мышь… О Господи… Огромная… Как кошка.
   — Ну, сударыня, — слуга улыбнулся, — этого добра у нас хватает. Скоро вы перестанете их бояться и даже внимания на них обращать не будете.
   — О Боже! — шептала Клара. — Мне дурно!
   — Сударыня! — сказал слуга внушительно. — Советую вам поторопиться, иначе вы не успеете услышать последнюю волю умирающего. А для вас, — он подчеркнул это «для вас», — для вас очень многое от этого зависит.
   — А далеко еще идти? — спросила мать.
   — Уже нет, — отвечал слуга.
   Далее мы шли в полной тишине. Спустились по какой-то заброшенной лестнице вниз, некоторое время пропетляли по узкому извилистому коридору, чтобы выйти в поистине огромное помещение, длиною не меньше полумили, сплошь уставленное подпирающими массивный потолок внушительными колоннами. Отсюда открывался выход на террасу, которая, в свою очередь, выходила во внутренний двор.
   — Сюда, пожалуйста. — Слуга указал на неприметную дверцу, укрывавшуюся в стене напротив террасы, пропустил нас с поклоном, следом вошел и сам.
   За дверью находился очередной коридор, имевший, правда, уже более обжитой вид. Стены были обиты желтого оттенка материалом, а в коридоре тут и там стояли стулья.
   — Вам вот сюда! — Слуга указывал на дверь в конце коридора. — На этом разрешите откланяться!
   Неспешно и важно побрел он прочь.
   — Спасибо вам большое! — крикнула мать ему вдогонку.
   Дверь скрывала исполинских размеров помещение, почти полностью темное. Лишь вдалеке, на противоположной от двери стене, было окно. Других источников света не наблюдалось. В скупом заоконном свете я различил собравшуюся в глубине помещения группу людей. Несомненно, нам надо было идти к ним.
   —Нам туда, мама! — сказал я, беря мать, совсем уж растерявшуюся, под локоток.