Рыжков Лев. Золотарь

   Сторож 0,5 шт. испуганно и жалко повизгивал и, пятясь, преданно смотрел мне в глаза, каковые в тот миг несомненно излучали громы и молнии. И я бы, может, отпустил кретина с миром, но он сделал то, что окончательно вывело меня из себя. Он засунул указательный палец себе в зад, сковырнул там что-то, облизал и протянул палец мне. Вероятно, предлагал облизать его вслед за ним.
   — Гыыыыы, — извиняющимся голосом мямлило животное.
   Предлагать мне грязный палец! Из мерзкой задницы! За кого он меня принимает?
   — Убью!!! — заревел я поистине жутко. — Сволочь!
   Топор мой оказался занесен для удара.
   Сторож 0,5 шт. взвизгнул и кинулся наутек. Я — с топором — за ним. Убивать его я, конечно, не хотел, однако, не знаю, может быть, в те минуты предельной ярости кровожадное желание во мне все же пробудилось. Со страшным криком помчался я в коридор, куда скрылось мерзкое животное. Я гнал его по извилистым коридорам, видел его рыжую, всю в шерсти с грязным подшерстком спину и с вожделением представлял, как в нее вонзится мой топор. Сторож скакал лихой иноходью на четырех лапах, когда же уставал, подпрыгивал к потолку и на руках перескакивал с балки на балку. Губами он издавал непристойные звуки, слыша которые, мне еще больше хотелось рвать и кромсать.
   Мы мчались по каким-то коридорам, я протискивался в какие-то тесные проходы и лазы, мчался, сшибая ногами встречавшиеся тут и там предметы мебели.
   — Стой! — орал я, взбегая по темной лестнице.
   — Стой! — Это я кричал уже на другой лестнице, на сей раз спускаясь.
   — Стой! — Коридор раздваивался, скотина повернула налево, я, естественно, следом.
   — Стой! — пробегая необитаемой галереей.
   — Стой! — в длинной, без окон комнате.
   Погоня продолжалась уже в старой, необитаемой части замка.
   Тут и там я видел обвалившиеся потолочные балки, осыпавшаяся штукатурка ровным слоем покрывала полы, стены кое-где покосились. В одной из комнат у меня из-под ног выбежало целое полчище крыс. Выломанные двери, кучи мусора под ногами, лестницы с обвалившимися ступенями.
   Я выдохся. Бежать я уже не мог: не хватало дыхания, да и в правом боку что-то кололо. Я нагонял скотину быстрым шагом. Сторож заметил, что я стал двигаться медленнее, и также сбавил скорость. Вне всякого сомнения, он меня дразнил. Что ж, думал я, тем хуже для него!
   Вид пустующих помещений сделался окончательно дик и гадок. Жить в них было уже невозможно, мне казалось, что я бреду по руинам. То и дело приходилось перебираться через самые настоящие баррикады из обломков мебели, обвалившихся стен и прочего совсем уже нелицеприятного мусора. Сторож легко, с обезьяньей ловкостью перескакивал через эти нагромождения, мне же, с непривычки, преодолевать эти препятствия было тяжело.
   Погоня продолжалась почти в полной темноте. В некоторых помещениях были окна, сквозь которые просачивался бледный (как поганка? как немочь?) свет. То и дело я спотыкался, а порою даже и падал. Любой другой на моем месте уже давно бы махнул на все рукой и прекратил бы погоню — любой, но только не я!
   Погоня продолжалась и в огромнейшей, почти даже не разрушенной зале. Конечно, и здесь кое-где валялся и пованивал мусор, да преизрядно пробила пол слетевшая с потолка многотонная люстра, но в целом помещение имело вид почти ухоженный. Я почувствовал новый прилив сил и бегом метнулся к сторожу. Несколько секунд понадобилось ему, чтобы обернуться, еще несколько, чтобы сообразить, что надо бежать. Однако вопреки моим ожиданиям сторож вовсе не побежал, а прыгнул вперед и… неожиданно исчез.
   Это был удар ниже пояса. Я подбежал к месту, где исчез сторож, изумленно огляделся по сторонам и почувствовал, что одна моя нога, не найдя опоры на полу, летит вниз. Слава всевышнему, я вовремя успел ухватиться за торчащий прямо из пола железный прут. Как я обнаружил, стоя уже на двух ногах, я едва не разбился насмерть. Зала заканчивалась огромной ширины проломом. Одной ногой я уже угодил в него. Да, что и говорить, поторопился я назвать это место ухоженным!
   А собственно, где же проклятая обезьяна, из-за которой я чуть не убился? Ответ пришел незамедлительно. Откуда-то из глубины пролома донесся знакомый омерзительный звук. Я склонил в пролом голову и присмотрелся.
   Пролом, подобно колодцу, уходил далеко вниз (а находились мы то ли на шестом, то ли на седьмом этаже замка). Стены этого своеобразного колодца щетинились остатками балок, железяками, скелетами решеток. Сторож 0,5 шт. висел, ухватившись передними лапами (воздержимся от того, чтобы называть эти мерзкие конечности руками) за остаток какого-то перекрытия, раскачивался на нем, размахивая задними лапами. Эхом разносилось по пролому зычное «Гыыыы!»
   — Вылезай! — внушительно скомандовал я. — Немедленно!
   — Гыыы! — с хитрецой ответствовал сторож, а затем одной из передних лап совершил оскорбительный жест, описанием какового пренебрегу.
   Я рассвирепел. В глазах моих замелькали багровые пятна. Резко и уверенно полетел в негодяя пущенный мною топор.
   К несчастью, я промахнулся. Глумливо улюлюкая, отвратительное животное упрыгало куда-то вниз. Оно понимало, что без оружия я его не достану, посему некоторое время совершало перед моими глазами прыжки, которые, вынужден признать, сделали бы честь любому гимнасту. Затем скрылось, что-то восторженно завывая.
   Завтра же, порешил я, с самого раннего утра, как можно раньше я продам мерзкое животное в самый гнусный и грязный зверинец. Даже не продам, а подарю. Могу даже приплатить за то, чтобы его содержали в самых отвратительных условиях и как можно реже кормили. А к чему, собственно, тянуть до утра? Прямо сейчас и составлю дарственную. Немедленно.
   Я развернулся и направился в свои покои, весь кипя от ярости и гнева. Почти бегом я преодолел залу и примыкавший к ней коридор, быстро низошел по лестнице и отправился по ветвившемуся от нее коридору. «А куда ты, собственно, идешь?» — саркастически спросил меня внутренний голос. «Я, — отвечал внутреннему голосу твой покорный слуга, — иду в свои покои, дабы немедленнейшим образом состряпать дарственную». «Ну-ну», — саркастически молвил голос. «Что „ну-ну“?» — огрызнулся в ответ я, спускаясь по узкой винтовой лестнице. «Охолони, господин наследник! — посоветовал внутренний голос. — А я тебе скажу нечто такое, от чего весь твой пыл пропадет». «И что же?» — осторожно спросил я. Все мои внутренности холодным комком сжались, ибо я догадывался, какой ужасный ответ выдаст мне мое альтер эго.
   «А то, что ты не сможешь прийти в свои покои, ибо не знаешь, куда идти!» — четко и размеренно возвестил внутренний голос.
   — Гм! — произнес я вслух, прислонился к темной обветшалой стене коридора, рукою нашаривая в карманах трубку и табак. К вящему прискорбию, у меня не оказалось с собой даже спичек. — Вот так!
   Значит, меня угораздило забраться в дикую, необитаемую часть замка, где сам черт со всей преисподней ногу сломит и растеряет все свои копыта. Стоп! А почему это меня «угораздило»? Меня вовсе не «угораздило», а «угораздили», можно даже сказать, намеренно заманили сюда! Рыжий сторож 0,5 шт.! Эта-то бестия, несомненно, знает в замке все ходы и выходы! И он намеренно — намеренно! — завел меня в эти каменные джунгли, чтобы я без следа сгинул тут, среди мусора и обломков. Каков негодяй! Да ему место, пожалуй, и не в зверинце даже, но на живодерне!
   Я огляделся вокруг. Я находился в узком коридоре, пыльном и грязном, чей вид, уверен, не порадовал бы глаз ни одного ценителя изысканных интерьеров. Сквозь узкое окно-бойницу в коридор вливался бледный свет луны. То, что я видел в этом свете, не сулило мне ничего хорошего: ободранные стены, кучи мусора тут и там, кишка коридора, струящаяся куда-то в непроглядную темень. В считанные секунды лоб мой покрылся капельками знобящего пота.
   Встав на цыпочки, я с трудом протиснул голову в узкую бойницу и, надо сказать, ничего утешительного не обнаружил. Во-первых, земля находилась где-то непостижимо далеко, во-вторых, все видимые мне окна замка были темны, из чего следовало, что либо в обозримой части моей цитадели вообще никто не обитал, либо все спали, в-третьих же, в глаза мне светила яркая луна. Я постарался припомнить, где располагается луна? На западе? На востоке? На юге? И что вообще мне это дает? Можно подумать, я знаю географию замка!
   Я со злостью плюнул вниз и лишь через много-много секунд услышал, как приземлился мой плевок на каменные плиты двора.
   Затем я, набрав в легкие как можно больше воздуха, гаркнул:
   — Эге-ге-ге-ге-ге-гей! Есть тут кто-нибудь? — Не будь! Не будь! Не будь! — откликнулось эхо.
   Я подождал, затем повторил свой клич. Так же безрезультатно.
   «Ну и ну! — тоскливо помыслилось мне. — Влипли вы господин барон, в историю!» Расшатавшееся в темноте воображение уже живописало мне картины одна другой ужасней. Вот живописец — мерзкая лохматая личность с рыхлым носом пропойцы — халтурно трет о холст редковолосой кистью, выводя на грунтованной холстине мои черты в безобразно окарикатуренном виде: длинный нос, соломенные, как на самодельной кукле, волосы, любопытные свинячьи глазки. Дворецкий вывешивает эту картину в портретной галерее, поправляет ее, чтобы она висела ровно, прикрепляет снизу табличку. На табличке выгравировано «Барон Кристоф фон Гевинкер-Люхс. Правил лишь один день. Пропал без вести в собственном замке». А вот в фамильную усыпальницу относят мое наконец-то найденное тело. Идет похоронная процессия: мама, Клара, маэстро, дворецкий, кухарка, чесатели, ковырятели, хлебатели, любитель пива. И едва ли не впереди всех — сторож 0,5 шт. Животное покаянно стучит кулаками в мохнатую грудь, жалобно воет: «Гы-ы-ы!» Отвратительно!
   — Ну уж нет! — воскликнул я, открывая глаза. — Не бывать этому! Я все-таки выберусь отсюда!
   В голове моей моментально сложился план, и я сам поразился гениальной простоте задуманного мною. Для того чтобы выбраться, достаточно спуститься на первый этаж, найти любое окно, выпрыгнуть наружу, а уж на открытом воздухе я как-нибудь сориентируюсь.
   По первой же оказавшейся на моем пути лестнице я устремился вниз, миновал быстрым шагом три или четыре этажа, и там, где, по моим расчетам, должен был находиться вожделенный первый этаж, я вдруг столкнулся с препятствием: лестницу буквально перерубала пополам мощная каменная стена. Я тяжело вздохнул: какому сумасшедшему могло прийти в голову построить такое? Да черт с ним — найду другую лестницу! Я отправился обратно. На второй этаж я заходить не стал: уж очень темен и мрачен показался он мне. Немного поколебавшись, я отправился по коридорам третьего этажа, узким, с высокими сводчатыми потолками; коридоры эти после нескольких поворотов вывели меня в анфиладу заброшенных комнат, освещенных лишь лунным светом из стрельчатых окон. В целом ничего интересного в них не было: кучи мусора да обломки мебельной рухляди. На трехногом столике в одной из комнат я неожиданно заметил какой-то блестящий предмет прямоугольной формы. Присмотревшись, я определил, что это табличка чистого серебра с искусно выгравированной надписью: «Тебе нужны спички, дружок? Возьми их». Пошарив рукою, я действительно обнаружил на столике коробку. В ней находилось десять (я пересчитал) спичек. Я зажег одну. Она горела.
   «Слава Богу! — подумал я, набивая трубку табаком из кисета. — Хотя бы покурю». Я чиркнул спичкой о занозистый бок коробки. Огня не последовало. Спичка оказалась сырой. Она лишь прочертила бурую борозду на черном боку. Сырой были и вторая, и третья, и четвертая спички. Последняя все-таки зажглась, однако горящая ее головка совершенно неожиданно отскочила от длинного древка и вылетела в окно, прочертив в воздухе огненную параболу.
   — Черт знает что такое! — воскликнул я, топча коробку ногами.
   На оборотной стороне таблички выгравировано было «Как тебе наша шутка, дружок?».
   В другой комнате я обнаружил отчетливо читающуюся в лунном свете надпись на стене: «Под стол ни в коем случае не заглядывать!» Естественно, я сразу же, опустившись на четвереньки, полез под стол, массивный стол красного дерева на гнутых ножках. Места под столом было много, и для того чтобы исследовать его, понадобилось некоторое время. Проползая, я задел за какую-то натянутую от ножки к ножке веревку, и в следующее мгновение огромный стол обрушился мне на спину. Было ужасно больно. Яростно ругаясь, я вылез из-под обломков, выпрямился, руками ощупывая спину — не сломана ли? Нет, сломана она все же не была. Неожиданно на той же стене я заметил еще одну надпись, располагавшуюся гораздо ниже первой. Ранее ее скрывал стол. Надпись гласила: «Тебя же предупреждали: не заглядывать!»
   Боже! Тут надо мной издеваются, понял я. Надо срочно искать выход и ни в коем случае не обращать внимания на идиотские надписи. Я продолжил путь по анфиладе, стараясь не смотреть по сторонам, дабы не обнаружить еще какие-нибудь шуточки. Комнаты закончились. Я очутился в помещении неопределенных очертаний. Справа и слева с самого потолка свешивались темные пыльные портьеры. Между портьер пролегал узкий проход, ведущий к забранному частой решеткой окну.
   Я отодвинул правую занавесь. За ней скрывалась исполинского размера зала с выломанными половицами и в глубине, в нише — маленькая дверца, на которой было написано одно-единственное слово: «Выход».
   «Ну уж нет! — решил я. — Дудки! Так я вам и поверил. Наверняка настоящий выход напротив, а эта дверь приведет меня в какую-нибудь волчью яму или, может, там я провалюсь в каменный мешок. Удовольствие не ахти какое!»
   За левой портьерой таилось помещение значительно меньшее. Посередине стены высилась дверь в три моих роста, естественно, также с надписью: «Здесь выхода нет».
   Меня не проведешь, усмехнулся я. Тоже мне — «выхода нет»! Сюда-то я и пойду! Дверь, скрипнув, отворилась. За ней находился узкий, освещенный светом из каких-то бойниц сверху коридор. По нему я почти побежал. Мое чутье, как я чувствовал, меня не подводило. Коридор сужался, потолок становился все ниже и ниже, и вскорости, метров через триста, коридор превратился в узкий и низкий лаз. Я опустился на четвереньки, затем мне пришлось поползти.
   Кончилось мое путешествие около глухой стены, в которую упиралась эта каменная нора. На стене белой фосфоресцирующей краской было написано: «Выход действительно с другой стороны».
   — О тысяча дьяволов! — возопил я, выбираясь из тесного лаза. — Меня опять провели! Надо же было так попасться! Ну ничего! Зато теперь я знаю, где выход!
   Несусветно долгий коридор наконец опять привел меня к двери. Я проскользнул за портьеру, за другую, увидел заветную дверцу с надписью «Выход». Однако, к величайшему моему огорчению, она оказалась наглухо перегороженной невесть откуда взявшейся железной решеткой с толстенными прутьями. На решетке висела табличка: «Тебе же говорили: выход здесь!»
   Несомненно, понял я, рядом со мной кто-то есть. И этот кто-то бессовестно играет со мной, как разжиревший кот с худосочной мышью, играет в свою игру, по собственным правилам. Уже трижды я стал жертвой его гнусных шуточек! И этот кто-то прячется здесь, рядом, может быть, в двух шагах от меня. И хорошо, если он просто пугает меня. А вдруг он хочет меня погубить? Вдруг это какой-нибудь дальний, претендующий на наследство родственник покойного барона? Вдруг он вступил в сговор с челядью, они заманили меня сюда, в необитаемую часть замка, где, всласть надо мной поиздевавшись, меня убьют. Я по-настоящему испугался.
   — Эй вы! — воскликнул я. — Прекращайте прятаться! Я сдаюсь! Выведите меня отсюда! — и добавил: — Ведь мы родственники, в конце концов!
   — Концов! Концов! Концов! — покатилось по коридорам гулкое эхо.
   — Хватит с меня! Я хочу домой!
   — Ой! Ой! Ой!
   Ясно было одно: кто бы тут ни прятался, он не желал выходить. Мне оставалось искать выход самому, на свой страх и риск.
   Я вновь углубился в перепутанную каким-то безумным архитектором вязь коридоров, проходов и лестниц.
   Главным было спуститься на первый этаж, а уж там-то, я был уверен, я найду, как выбраться из этого проклятого лабиринта. Но даже это у меня пока не получалось. Восемь встретившихся мне лестниц вели наверх, куда мне было совсем не нужно.
   С девятой лестницей мне наконец повезло. Осклизлые ее ступени спускались вниз. Однако и это оказалось обманом. Лестница вела вниз всего лишь до первого поворота, за которым ее ступени устремлялись вверх.
   Я пошел прочь и продолжил свои безнадежные блуждания. Как вихрь, носился я по коридорам, пиная ногами двери, круша стоявшую на пути мебель. Кончилось все тем, что я окончательно потерял ориентацию в пространстве, был уже не в состоянии вспомнить, откуда я пришел, и даже приблизительно не представлял себе, куда мне надо идти.
   Итогом моих блужданий явилось то, что я пришел в одну из зал, которую проходил не так уж давно. Этот факт даже не обозлил меня, но поверг в состояние, близкое к панике или отчаянию. Теперь мне казалось, что я всю жизнь блуждаю по этим коридорам, что я никогда из них и не выходил, что бесполезны и тщетны всяческие усилия — выхода нет. Сколько я смогу продержаться без пищи? Неделю или десять дней. Без воды — дня три. Тысяча дьяволов! Главное — не сдаваться и не отчаиваться! А уж выход найдется! К тому же замок не бесконечен. Если методично, шаг за шагом исследовать, куда же ведет каждый коридор, каждая лестница, то не исключено, что я все-таки выйду в жилую часть этого чудовищного дома, хозяин которого так бесславно в нем заблудился. К тому же если отмечать пройденные места как-нибудь, то в итоге можно будет разобраться во всех хитростях замковой планировки.
   В таких размышлениях провел я примерно с половину часа. Уже и сладостный сон стал отягощать мои веки, когда я заметил, или это мне показалось, что стены и потолок замка пришли в движение. До сих пор не знаю, явь ли это была или всего лишь греза уставшего сознания, но я вполне определенно видел, что поверхность стен покрылась каким-то странным мерцающим туманом. Туман этот мягкими хлопьями коснулся пола, и пол принялся дрожать, следом за ним задрожали и мощные стены, закачался потолок.
   Испытывал ли ты, Леопольд, когда-нибудь клаустрофобию, боязнь закрытых помещений? Если нет, остается только позавидовать тебе, потому что это ощущение, поверь, не из приятных. Представь себе, что ты находишься внутри гигантского желудка, чьи скользкие стены приходят в движение, испуская пищеварительные соки, — вот что мне казалось, и не хотел бы я испытать это чувство заново. К горлу моему подкатила тошнотворная волна давящего изнутри ужаса. Я бросился бежать.
   Меня преследовали грохочущие звуки. В комнате, где я только что сидел, стены стали обваливаться. Я мчался, не разбирая пути, как мог быстро, в ушах шумела нагнетаемая сердечным клапаном кровь.
   Не знаю, сколько я бежал и как далеко сумел убежать от того зловещего места, ибо кишка коридора то и дело поворачивала из стороны в сторону. В очередном безымянном коридоре я остановился перевести дыхание, облокотись о липкую, влажную стену. С омерзением я ощутил, что пальцы мои раздавили двух мокриц поистине циклопической величины, как треснул их хрупкий панцирь, а мерзкие внутренности полезли наружу.
   Вскрикнув, я отшатнулся. Как не хотелось мне тогда встретить свою гибель в этих мерзких коридорах! И, Леопольд, как захотел я тогда умчаться прочь от всех этих переходов, лестниц, замков и наследств! Больше всего на свете хотел я оказаться вновь в нашей уютной комнатке. Будь проклят тот недавний день, когда я дал вовлечь себя в это проклятое дело и очутился в этом богомерзком замке!
   Я впадал в бессильную ярость, загорался бесполезным гневом. Ибо не было объекта, на котором можно было бы сосредоточить эти пламенные чувства. Не сам ли я виноват в своих нынешних злоключениях? Но зачем, опомнился я, искать виноватых, когда надо во что бы то ни стало спасать свою, пусть и никудышную, шкуру!
   Беготня по коридорам немало утомила меня. Я предчувствовал, что очень скоро эта усталость свалит меня с ног. Я устал. Но лучше было не думать об этом. Стоит лишь дать волю своим слабостям — и они обезоружат тебя. Думай, Кристоф, о чем-нибудь постороннем, приятном — о той, например, дочке почтальона, что влюблена в безмозглого стряпчего из дома напротив. Теперь ты богач, можешь послать ей сватов с цветами и роскошными подношениями — и юная почтальонша будет твоей. А мерзкий стряпчий с холеными усишками — пусть предается в темноте одиноким холостяцким радостям! (Главное — не останавливаться. Идти. Куда-нибудь да выйдешь…)
   Или вспомни о той булочнице, что невзначай положила глаз на смазливого студентика и угощала вечно безденежного беднягу пирожными, ароматнейшим кофеем и сладким игристым вином. А бедный студентик притворялся дурачком, невинным чистюлей, бессовестно пожирал он дармовые пирожные, а после с товарищами цинично шутил над стареющей матроной. Хотя, видит Бог, в доме у булочницы действительно было не так уж плохо: горячий чай, мягкие кресла, огонь в камине, зима за стеклами окон, мерный музыкальный бой часов…
   Стоп, Кристоф! Стоп! Бой часов — это не воспоминание. Ты действительно его слышишь. Это явь!
   Где-то недалеко бьют часы! Значит, там живут!…
   Я напряженно прислушался. Часы били в стороне, противоположной той, куда я направлялся. Где-то сзади и чуть левее…
   Быстрей, погонял я себя. Быстрей! Иначе бой закончится и ты опять потеряешься. Когда я выбежал из длинного затхлого коридора, часы почти уже стихли, но последний их удар указал мне направление — влево. Не сворачивая.
   Ближайший ведущий налево коридор оказался загроможден настоящим завалом из разного рода допотопного мусора. Прибавить то обстоятельство, что все свободное пространство над этой баррикадой было затянуто густой и толстой паутиной… Никогда в жизни не полез бы я туда, если бы часы не указали мне дорогу.
   Спотыкаясь, я перебрался через мусорную баррикаду. Лицо мое облепили паутинные нити. Я ощутил беготню паучьих лапок у себя на шее. С омерзением стряхнув насекомое, я пустился в путь по коридору. И путь этот был нелегок. Башмаки мои давили какую-то липкую массу, чавкали под ногами зловонные лужи. Неожиданно ушей моих достигли странные звуки, я шел по направлению к ним; долгий, монотонный стон, неописуемо долго, даже бесконечно тянущийся на одной ноте, стон, сопровождавшийся, как заметил я, прислушавшись, еле слышным лязгом железа. Я убыстрил шаги. Звуки приближались. Можно было подумать, что это музыка, но музыка очень странной, неземной гармонии. Я услышал, как к стону и лязгу примешался третий акустический компонент: кто-то играл на волынке или на подобном волынке инструменте. Чуть позже, по мере моего приближения к описанным трем звукам добавилось мелодичное, еле слышное насвистывание. Невидимая флейта плела чудный звуковой узор, звуки соединялись в необычную звуковязь — чуждую человеческому уху, колдовскую музыку, которая вдруг на полуноте стихла, дав прозвучать звукам столь же отвратительным, сколь очаровательным и волшебным было музицирование.
   Сейчас я слышал мерзкое, жадное хрюканье, словно бы стадо грязных свиней жадно хлебало помои из нечистой бадьи. Стон, визг, чавк! Я замедлил шаги. Сердце в груди настороженно забилось.
   Впереди меня по коридору мерцал неверный, желтоватый блик тусклого света. Я замер. А в следующее мгновение кожа моя покрылась мурашками. Ибо я услышал пение, оглушительное, монотонное, то нарастающее, то затихающее, но, даже когда оно ослабевало, перепонки мои напряженно вибрировали. Пение это не мог издавать человек, скорее это был механизм, мне неведомый. Я чувствовал, что пение это имеет надо мной какую-то странную власть: я согнулся вдвое, меня тошнило. Звук, казалось, вынимал из моего тела хрупкую душу. Я закрыл уши ладонями, до боли стиснул зубы. Сейчас, мыслилось мне, кровь потечет из моих ушей, а глаза лопнут от невыносимого напряжения.
   Пение оборвалось так же внезапно, как и началось. Я же ползком, не заботясь более о чистоте своего кафтана, стал подбираться к источнику таинственного света, который, мерцая, манил к себе.
   Медленно, метр за метром преодолевал я отвратительный пол коридора. Когда источник света оказался совсем уж близко, буквально в нескольких шагах от меня, опять грянуло пение: многоголосое, торжественное. Ничего похожего мне никогда не доводилось слышать. Слова этой песни также остались мне неясны. Но могу ручаться, что язык, на котором она исполнялась, был никак не немецкий и не латынь. Лишь одно знакомое слово «макабр» уловил я во всем этом, но не мог вспомнить, где я это слово встречал и что оно означает. И неожиданно меня осенило — это же имя жреца из той рукописи, что давал мне маэстро, из рукописи, которую читал я перед тем, как отправиться в это немного подзатянувшееся путешествие по замку.
   Однако это все равно ничего не проясняло. Откуда, спрашивается, таинственным певцам знать имя жреца, которое было написано в манускрипте, отродясь никем не читанном, кроме меня и маэстро. Наверное, слово, узнанное мною, было не «макабр», но созвучное, что и ввело меня в кратковременное заблуждение.
   Столь же красивая, сколь и необычная музыка по-прежнему достигала моего слуха. Любопытство пересилило всяческие опасения, и я метр за метром, по-прежнему ползком, приближался к свету.