Страница:
Правды я никогда не узнаю, но, когда над мертвым телом Сесилии двое отцов, Уолсингем и Бёрли, обменялись сочувственными взглядами, по моему телу пробежала холодная дрожь, и я возблагодарил Бога за то, что у меня нет дочери и не за кого мне страшиться. Боже, эти хрупкие создания целиком полагаются на своих возлюбленных и так часто гибнут! Если б я сохранил веру в действенность молитвы, я бы помолился о том, чтоб убереглась хотя бы юная Эбигейл, а так я мог лишь надеяться, что убийца сочтет одно сообщение достаточным. Но если он решит, что мы его не поняли, он вновь напишет его – кровью.
Так размышляя, я дошел до дальней стены сада и повернул обратно, чтобы по той же тропе вернуться к дому, как вдруг чуть не споткнулся о мелкую, всю в бантиках, собачонку, которая гналась за тряпичным мячом. За собачкой с такой же скоростью неслась девчушка лет пяти, тучи палых листьев взметались из-под ее ног, растрепанные волосы и подол голубой юбки не поспевали за своей хозяйкой. Мяч подкатился к моим ногам, и я схватил его прежде, чем разинувший пасть песик успел щелкнуть зубами. Подняв игрушку повыше, я любовался тем, как псина с пронзительным лаем скачет и крутится на земле, не сводя вытаращенных глаз с мячика в моей руке. Девочка остановилась прямо передо мной, взгляд ее был недоверчив. Я перебросил ей тряпичный мяч над головой собачки, и девочка поймала его, скорее от удивления, чем благодаря ловкости. Собачонка подскочила к девочке, и хозяйка подхватила ее на руки, сунув ей в пасть мяч. Животина принялась грызть тряпки, уморительно рыча, точно слона победила.
– Pierrot, tuesméchant![5] – побранила хозяйка свое чудище.
– Пьеро? – переспросил я, присаживаясь на корточки, чтобы заглянуть девочке в глаза. – Так это мальчик?
Она кивнула, смущенно отводя глаза.
– А ленточки?
– Ему нравится, – пожала она плечами.
Ну да, это же само собой очевидно. Из-за стены донесся женский голос:
– Katherine! Katherine, viens ici! Où es-tu?[6]
Из-под арки, что отделяла эту часть сада от более ухоженных дорожек возле дома, вынырнула фигура Мари де Кастельно. Яркий луч коснулся ее волос в тот миг, когда женщина смахивала с лица выбившуюся прядь, и вокруг ее головы вспыхнул тоненький нимб. Она хмурилась, но, едва взгляд Мари упал на меня и маленькую дочь, выражение ее лица смягчилось, и к нам она направилась уже не столь решительным шагом:
– Ah, Monsieurl'Hérétique. Bonjour[7].
– Мадам, – поклонился я.
Склонившись над девочкой, мать положила ей руку на плечо:
– Катрин, отведи Пьеро в дом, смотри, туфельки у тебя совсем грязные, и тебе пора на урок. После уроков можешь снова поиграть в саду, если хорошо позанимаешься.
Катрин упрямо выпятила нижнюю губу.
– Я хочу заниматься в саду, – заныла она, тыча пальцем в мою книгу. – Мсье Еретик берет книги в сад.
Мари бросила на меня быстрый взгляд, на лице появилась полуизвиняющаяся улыбка, а затем она вновь обернулась к дочери:
– Господину Еретику много чего позволено, чего вообще-то делать не полагается, так что ты лучше на него не смотри. Он человек опасный, – подмигнула мне Мари.
Девочка с приоткрытым ртом рассматривала меня, ожидая подтверждения или же опровержения.
Я раскрыл глаза как можно шире и кивнул:
– Боюсь, это правда.
Малышка хихикнула.
– Ступай, ступай, – повторила Мари и уже не так ласково похлопала девочку по плечу.
Катрин поспешила к дому, собачка с визгом понеслась за ней.
– Прошу прощения, теперь моя дочка думает, что вас так и зовут «господин Еретик». – Посмеиваясь, супруга Кастельно легко попала мне в ногу, руки она сложила на груди, и мы неторопливо двигались к дому. – Но ведь так прозвал вас король Генрих. Ласковое прозвище, то есть когда он вас так называет, – поспешно добавила она, искоса поглядывая по сторонам, а затем вновь устремляя взгляд себе под ноги.
– Вы с королем Генрихом беседовали обо мне?
Она засмеялась – точно флейта запела.
– Нет, но ваше имя частенько упоминалось в наших разговорах с королевой Луизой. Мы с ней знакомы с детства. Похоже, король без вас заскучал. Говорит, в Париже не осталось ни одного оригинального мыслителя, с тех пор как господин Еретик уехал от него в Лондон.
– Приятно слышать, что он так говорил обо мне.
В молчании мы прошли несколько шагов, солнышко пригревало нам лица.
– Должна сказать, я с любопытством ждала встречи с вами, – продолжала она таким шелковым голоском, что я насторожился. – Королева Луиза говорила, вы всеобщий любимец парижских дам.
– Неужто? – Вот это для меня и правда новость.
Кое-какие пустые забавы при французском дворе случались, но едва ли подобный флирт удостаивался внимания королевы. После той истории в Тулузе я дал обет сосредоточить все силы души на творчестве и запереть свое сердце от соблазнов любви.
– О да! – Мари легонько коснулась моей руки и не сразу отняла пальцы. – Все потому, что вы – великая загадка. Столько всего про вас рассказывают, но никому не удалось познакомиться с вами достаточно близко, чтобы отделить правду от слухов. И конечно же вы огорчили всех дам, так и не выбрав из них ни одну, отчего сплетни разгорелись с новой силой.
– У меня нет средств, чтобы жениться.
– Или нет к этому склонности? – с лукавой улыбкой подсказала она.
Я остановился и внимательно посмотрел на свою спутницу. Она и в самом деле намекает?..
– Женщины у меня были, – защищаясь от постыдного намека, ответил я. – То есть я, бывало, влюблялся в женщин. Но, к несчастью, всегда в тех, кто оставался недоступен для меня.
Она улыбнулась скорее своим мыслям, чем моим словам:
– Но ведь так оно намного интереснее, не правда ли? Однако у меня и в мыслях не было того, о чем вы подумали. – И после маленькой паузы добавила: – А вот о лорде Генри Говарде поговаривают…
– Что поговаривают, что он не интересуется женщинами? – Я припомнил, как накануне Говард лупил то и дело кулаком по столу, как яростно сверкали его глаза. Может быть, вот оно – объяснение его подавленного, из года в год накапливаемого гнева?
– Он так и не вступил в брак. Хотя… – Тут Мари подалась ко мне, словно желая что-то доверить по секрету. – Может быть, его отпугнул от женитьбы пример брата. Вам известно, за что был казнен его старший брат?
– Как я слышал, за измену.
– Да, но в чем заключалась измена – этого вы не знаете? Герцог Норфолк задумал жениться на Марии Стюарт и сделаться королем Англии, когда они избавятся от Елизаветы и Мария займет также и этот престол.
Она увлеченно кивала, ожидая моей реакции, глаза у нее загорелись, будто она рассказала мне что-то недозволенное и получила от этого удовольствие. Теперь она стояла вплотную ко мне, до неприличия близко, и так и не убрала руку с моего локтя, а мы уже приблизились к дому настолько, что нас могли видеть из окон. Инстинктивно я поднял взгляд и действительно заметил возле дома силуэт – кто-то наблюдал за нами, а я, даже сощурившись и прикрыв глаза козырьком ладони, так и не смог распознать, кто же это был, но поспешно отступил на два шага от Мари, словно и стоять с ней рядом уже было проступком с моей стороны. Я и так предавал Кастельно в делах государственных, не хватало еще, чтобы он заподозрил меня в обмане иного рода.
– Генри Говард не доверяет вам, – продолжала Мари, и голос ее вдруг стал более серьезным. – Из-за того, что вы не в ладах с Римом. Но мой супруг заступается и говорит, что вы истинный католик и друг Франции, сколь бы странными идеями вы ни забавлялись. А Говард на это заявляет, будь вы настоящим католиком, вы бы давно уже примирились с церковью.
– Вы задаете мне вопрос?
– Сама не знаю, кажется, вы и для меня загадка. Не могут же они оба, муж и Говард, быть правы. Я никогда не встречала католика, который бы спокойно относился к тому, что его отлучили от церкви. Почему бы вам не покаяться и не обратиться к епископу, чтобы он допустил вас к таинству причастия?
– Я был отлучен за то, что покинул доминиканский орден. Отлучение снимут лишь с тем условием, что я возвращусь в монастырь, но, боюсь, я не создан для жизни затворника.
Эта реплика вызвала у мадам сочувственный взгляд и даже полуулыбку – понятно, какая причина представлялась ей, хотя я имел в виду совсем другое: я не гожусь в монахи, ибо не терплю, когда мне предписывают, как и о чем думать. Монах твердит старые речения и не смеет искать собственную, новую философию.
– Что ж, мсье Еретик, я бы не стала отчаиваться на ваш счет. Я буду молиться за вашу душу. Терпение и молитва помогут вернуть вас обратно в лоно церкви.
Рассмеявшись, она заскользила вперед, обгоняя меня, придерживая юбки и шаловливо разбрасывая мыском туфель палые листья. Я глядел ей вослед, недоумевая, что ж это за женщина такая. Может быть, просто любительница сплетен, а здесь, в посольстве, ей и поболтать не с кем? Но мне она показалась чересчур умной для праздной болтовни, и что-то в ее манерах настораживало. Я не был даже уверен, флиртует ли она со мной развлечения ради или же подозревает, что я не совсем тот, за кого себя выдаю, и пытается уличить. В любом случае, твердил я про себя, ни лести, ни соблазну я не позволю завести меня так далеко, чтобы эта коварная женщина что-то у меня выпытала. Ясно было одно: мадам де Кастельно – что угодно, только не скромная и набожная католическая супруга. Однако в рассказе о брате Говарда содержалась полезная информация. Тоже неплохо.
– Значит, это место все еще не занято? – крикнул я ей вслед, когда она приостановилась сорвать с куста у тропинки ветку лилового вереска. – Место супруга Марии Стюарт?
Она обернулась, машинально продолжая терзать сорванную ветку, лиловые клочья летели к ее ногам.
– Вас это заинтересовало? – Звонкий смех пронесся по саду. – Должна вас предупредить, Бруно, супруги этой леди долго не живут. Первый умер от нарыва в ухе, второму она подстроила взрыв, третий умер в датской тюрьме, лишившись рассудка. Герцога Норфолка обезглавили за то, что он лишь помыслил стать четвертым.
В этот момент человек, наблюдавший за нами со стороны дома, отлепился от стены, и я узнал в нем Клода де Курселя; он бежал к нам, подскакивая на ступеньках, и солнце ярко отражалось в его светлых волосах.
– Мадам, ваша дочь ждет вас, ей пора начинать урок. – Он слегка склонил голову – ниже наклонить мешали брыжи, – а меня окатил взглядом горячее кипящего масла.
Мари нетерпеливо цокнула языком:
– Где ее гувернантка? Пусть займется с нею. У меня что, ни минуты покоя не может быть? – Подобрав атласные юбки, она ступила на первую ступеньку лестницы. – Кстати, Курсель, – легкомысленно бросила она через плечо, – Бруно подумывает жениться на шотландской королеве. Что скажете на это?
– Приношу поздравления. – Улыбка секретаря была холодной и твердой как лед. – Хотя она вполне может предпочесть джентльмена с независимыми средствами.
– Не думаю, чтоб она была столь переборчива, – откликнулась Мари уже из галереи. – Говорят, она страшно растолстела.
Мы с Курселем проводили взглядом воздушную фигурку, исчезнувшую в глубине Солсбери-корта, затем посмотрели друг на друга. С преувеличенной вежливостью Курсель предложил мне пройти вперед.
– Полагаю, вы слышали придворные новости? – приветствовал меня Фаулер, едва я уселся напротив него в «Русалке».
Таверна стояла на развилке между Финли-стрит и Бред-стрит в Чипсайде, к востоку от огромного собора Святого Павла; сюда сходились купцы, люди преуспевающие. Сидевшие за деревянными столами были одеты в хорошо пошитые наряды, на них были шляпы и береты с перьями, и разговоры они вели о сделках, контрактах, поставках, об исках и займах. Порой за шумом оживленного, приперченного божбой разговора слышался звон монет. В теплом воздухе ощущалось какое-то брожение. Войдя в таверну, я не сразу отыскал глазами шотландца, пристроившегося за столом позади бара. Расчерченный ромбиками окна солнечный свет падал на стол и спину Фаулера. Высокая задняя стенка бара удачно отгораживала наш угол от любопытных глаз и настороженных ушей.
В ответ на его вопрос я покачал головой, и Фаулер наклонился ближе, отводя с глаз челку:
– Сегодня утром я был в Уайтхолле. Сэр Эдуард Беллами арестован за убийство фрейлины.
– Вот как? Так он и был ее любовником?
– Он все отрицает, но, как выяснилось, одета она была в его вещи. Глупец забыл, что на рубашке вышита монограмма.
– Но он не признается в убийстве?
– Еще бы! Говорит, эта девушка попросила его продать пару старых вещичек, а так, мол, он с ней едва был знаком. Правда и то, что фрейлины часто прибегают к такому фокусу – переодеваются, чтобы удрать из дворца, но ему, похоже, никто не поверил. Поволокли его, вопящего и брыкающегося, в Тауэр, а отец Сесилии уже прискакал из Ноттингема, изрыгая пламя и требуя мести. Да уж, невыгодная вышла сделка.
С гримасой Фаулер откинулся на спинку скамьи, а девица из бара тем временем подошла подлить в наши кружки пиво из большого глиняного кувшина. Она пыталась заигрывать с нами, но быстро сообразила, что мы оба слишком трезвы и скучны, чтобы с нами повеселиться. Дождавшись, чтобы девушка отошла, Фаулер поднял кружку:
– Ваше здоровье, доктор Бруно! Рад, что наконец нам представилась возможность поговорить. Наш общий друг поет вам такие дифирамбы. – Он слегка изогнул бровь, намекая на связующую нас тайну.
– Взаимно, мастер Фаулер! – Моя кружка на миг соприкоснулась с его.
Он коротко кивнул, взглядом указывая мне на стол, и одна его рука скользнула на колени, прячась под столешницей. Я не сразу понял, в чем дело, догадавшись же и ругая себя за глупость, вытащил из-под камзола копии посланий Кастельно, только что переписанные Томасом Фелипсом, и сунул их под стол, в раскрытую ладонь Фаулера. Привычным движением мой контакт засунул бумаги себе под одежду и вновь обеими руками обхватил пивную кружку. Я украдкой оглянулся через плечо, но вроде бы никто наших секретных действий не заметил.
– Благодарю вас. Сегодня же отвезу их в Уайтхолл, – едва слышно прошептал шотландец.
– Можно задать вам вопрос?
– Разумеется. – Он даже ладони распахнул, как бы приглашая не стесняться.
– Что вы делаете при дворе?
Впервые я услышал его смех, жесткое лицо расслабилось. Челка вновь упала ему на глаза, когда он наклонил голову, и Фаулер откинул ее назад, чтобы не заслоняла пронзительные голубые глаза.
– Стараюсь быть полезным. Знаете, как это заведено при английском дворе, впрочем, полагаю, как при любом другом. Вельможи отправляют сыновей ко двору в надежде, что им удастся сделать карьеру. Беда в том, что королева одна, а милости ее ищут десятки придворных. – Он прервался, чтобы сделать глоток. – В итоге куча юных джентльменов не имеет иного занятия, кроме как слоняться целыми днями по галереям и коридорам в надежде, что королева будет проходить мимо и обратит на них внимание. А тем временем любой из них может проиграться в пух и прах или вынужден будет поспешно жениться, потому что сделает какой-нибудь девице ребенка, или ввяжется в опасную дуэль. А когда молодые дураки попадают в беду, им бывает страшно или стыдно обратиться за помощью к родителям.
– И они обращаются к вам?
– И они обращаются ко мне. Они очень неопытны, эти юнцы, и обычно чувствуют себя одинокими – им нужен совет, хочется, чтобы кто-нибудь выслушал. К тому же у меня имеются связи в Сити, адвокаты, которые могут расторгнуть брачный контракт, договорятся с кредиторами и так далее. Есть люди, которые предоставят заем, не спрашивая лишнего. Таким-то образом я оказался посвящен во все, что делается при дворе: кто в кого влюблен, у кого что болит, кто с кем в заговоре, порой знаю даже, какие грехи у них на душе. И все эти клочки и урывки сведений в высшей степени интересуют нашего общего друга.
– Конечно, это может пригодиться. Значит, юноши при дворе доверяют вам?
– Они благодарны мне и полагаются на мое умение молчать. Однако едва ли половина из них помнит, как меня зовут, – и тем лучше.
Я с новым интересом присмотрелся к своему собеседнику. Безбородое лицо, волосы не то темно-русые, не то он все же шатен, кожа бледная – ничего запоминающегося за исключением глаз: они горят внутренним светом, зоркие, пристальные. Мягкие и непринужденные манеры позволяют ему сливаться с фоном, он – идеальный наблюдатель. Не диво, что он на высоком счету у Уолсингема.
– Учитывая вашу сугубую осведомленность… у вас не возникало никаких подозрений относительно этого сэра Эдуарда, покуда его не арестовали? – спросил я, приглушая голос.
– Он как раз ни во что не ввязывался. Тихий, спокойный человек. – Фаулер, казалось, сам удивился этой характеристике, запил ее пивом и помахал рукой, требуя подлить.
– Подозревают ли религиозный мотив убийства?
– Я знаю ровно столько, сколько вам рассказал. Вроде бы его родич как-то раз был оштрафован за отказ посещать государственную церковь, но такой родич найдется в любой семье. Эдуарда Беллами никогда не подозревали в приверженности к опасным папистским учениям, если вы об этом. Но, думается, в Тауэре у него так или иначе вырвут признание. Они уж постараются как можно скорее закончить это дело, чтобы королева могла спать спокойно.
Когда он произносил эти слова, его пальцы медленно сжимались и разжимались. Я с трудом подавлял дрожь. Лучше не думать о том, как – так или иначе – вырвут это признание. Летом я видел заключенного после того, как палачи поработали над ним, смерть после такого допроса покажется избавлением. Эта мысль ведет за собой другую.
– Сэр Эдуард хорош собой?
Как раз в этот момент девушка вернулась к нам с кувшином, и Фаулер успел справиться с удивлением и ответить:
– Никогда об этом не думал. Вообще-то я не смотрю на молодых людей с такой точки зрения.
– И я не смотрю, – заспешил я (хватит с меня на сегодня подобных намеков!), – просто хотелось бы понять, соблазнил он девицу или же взял силой.
Удивление так и не исчезло из взгляда Фаулера.
– Знаете, раз уж мы об этом заговорили: не думаю, чтобы женщины считали его красивым. У него есть изъян – заячья губа, как это называют в Англии, – и с виду он вроде как больной или слабый. Да уж, Тауэр ему красоты не прибавит. – Он отхлебнул пиво, я тоже, и мы помолчали, призадумавшись. Потом Фаулер подался ближе ко мне и добавил шепотом: – Но нам следует заниматься своим делом. Какие еще новости из посольства, кроме этих? – Он выразительно похлопал себя по груди, где укрыл скопированные письма.
– С вечера ничего особенного не произошло.
Мысленно я перебирал: после обеда мы с Леоном Дюма завернули к Томасу Фелипсу, прежде чем Дюма отнес письма Трокмортону, чтобы тот доставил их в замок Шеффилд. Дюма всю дорогу дрожал и стенал и продолжал дрожать и стенать, пока Фелипс искусно снимал печати с писем Кастельно Марии, чтобы сделать с них список для Уолсингема. На мой взгляд, никаких следов на письмах, после того как их вновь запечатали, не осталось, но Дюма прямо-таки в жар бросало, покуда он продолжал свой путь к пристани Святого Павла, где должен был вручить эти послания, так что я по дороге завел его в таверну и напоил за свой счет в надежде хоть слегка подбодрить.
– Если ты в таком состоянии появишься на пороге у Трокмортона, можешь с тем же успехом повесить себе на шею табличку: «Я показал эти письма Тайному совету», – попытался я образумить его, но писец только бледнел и руки ломал.
– А если она заметит, что письма вскрывали? – блеял он. – Если королева Мария это заметит? Кастельно меня убьет!
– Прежде чем попасть к Марии, они пройдут через много рук, с какой стати подозревать именно тебя? – Я все еще пытался успокоить его логикой. – К тому же Кастельно даже в гневе никого не убьет. Разве что кто-нибудь из его товарищей, эти да, могут, – вздохнул я.
Теперь уж оригиналы были у Трокмортона, и тот собирался отбыть поутру, а Дюма, как я надеялся, благополучно брел обратно в посольство. До сих пор наша система работала безотказно. Обхватив кружку обеими руками – почему-то это успокаивало, – я продолжал негромко свой рассказ:
– Посол написал Мэри длинное письмо – четыре страницы, и все шифром. Но его писец снял копию с нового шифра, так что тут проблем не будет. Шифр в том же пакете, что я вам передал. А лорд Генри Говард послал ей свою книгу против пророчеств, надписав ее по-французски: «Ваш брат».
– Трогательно, – кивает Фаулер. – Он и впрямь стал бы ее братом, то есть деверем, если бы его старший брат сумел осуществить свой замысел. В книге что-нибудь было спрятано?
– Нет. Фелипс все проверил.
Фаулер призадумался:
– Значит, сама книга что-то сообщает, имеет какое-то значение. Кто-то из нас должен ее прочесть. Полагаю, вы, как человек ученый.
Я шутливо закатил глаза, как бы против воли покоряясь такой участи:
– Ладно, раздобуду себе экземпляр. По крайней мере, в следующий раз лучше подготовлюсь к обеденным спорам с Говардом.
Фаулер усмехнулся в ответ, но предостерегающе погрозил пальцем:
– Вы с Говардом осторожнее, Бруно. Его семейство более других пострадало от реформы Церкви, и он в ответ не собирается щадить никого. После казни старшего брата семья Говарда лишилась титула герцогов Норфолкских и земель, так что он только выжидает момент, чтобы сквитаться.
– Теперь он ждет войны.
Фаулер угрюмо кривит рот:
– Похоже на то. Судьба Марии Стюарт им всем по большому счету безразлична, для них она только ширма, все гонятся за собственной выгодой. Ради этой выгоды они готовы ввергнуть Англию в войну. Мендоза еще не появлялся в Солсбери-корте?
– Посол Испании? Я не знаю его в лицо.
– О, тут не ошибешься. Дон Бернардино де Мендоза – с виду сущий медведь, голос гремит как барабаны войны. Дайте мне знать, как только он явится приватно побеседовать с Кастельно, а я извещу нашего общего друга. Если Говард и герцог де Гиз заполучат испанское золото, разговоры о вторжении перестанут быть пустой болтовней.
– Разве изменнических разговоров недостаточно, коли они дойдут до королевы?
Фаулер коротко покачал головой:
– Королева не захочет предъявлять обвинения Говарду или Марии Стюарт, да и французскому или испанскому послу, если на то пошло, пока не будет неопровержимых доказательств, что они злоумышляли против блага государства. Все это – люди могущественные. И доказательства должны быть такими, чтобы выдержали проверку и на суде. Наш друг готов подождать, пока заговор зайдет достаточно далеко – пока эти люди не изложат свои намерения письменно и не скрепят документ подписями.
– Опасная игра. – Сам не знаю почему, но что-то в легкости, с какой он рассуждал о намерениях Уолсингема, меня царапнуло. Можно подумать, он посвящен в каждую тайную мысль королевского министра! Или во мне заговорила ревность, несбыточное желание обрести такую же близость к Уолсингему, такое же доверие?
– Разумеется, опасная. – Фаулер так сжал губы, что они сделались почти невидимы. – Но это не игра. Согласно моим парижским источникам, Гиз уже набирает войска и по первому зову они готовы высадиться в Англии.
«Согласно моим источникам». Послушать этого малого, так он шпион с большим стажем, хотя на вид ему лет двадцать шесть – двадцать семь, не более.
– Вы давно ему служите? Нашему общему другу?
– Пару лет, – ответил он, слегка пожав плечами.
– И как вы оказались втянуты во все это? – Движением руки я попытался нарисовать паутину, которую Уолсингем ткет вокруг себя, – словами мы никак это не обозначали.
Губы Фаулера слегка искривила усмешка.
– Поначалу, я думаю, из любви к приключениям. Мой отец, почтенный гражданин города Эдинбурга, готовил меня в юристы. Но когда несколько лет назад я отправился для продолжения учебы в Париж, удивился тому, как много там оказалось недовольных молодых англичан, бежавших из Оксфорда и Кембриджа. Горячие головы, все они только и твердили о католическом восстании против английской королевы. – Вновь он сделал паузу, чтобы отхлебнуть пива. – Конечно, болтать о перевороте, сидя среди единомышленников в парижской таверне, недорогого стоит, и по большей части дальше болтовни дело не шло, но скоро я приметил, что были среди них и серьезно настроенные люди, которые кое-что знали. От меня только и требовалось помалкивать да порой кивать, и меня приняли за своего. – Фаулер осторожно огляделся по сторонам. – Я быстро сообразил: все, что я слышал в этом кругу, могло представлять изрядную ценность, так что я собрал побольше интересных сведений и отправился в дом английского посла. Он-то и свел меня с нашим общим другом. Затем я вернулся в Шотландию и принялся за дело всерьез: свел знакомство с наиболее могущественными католическими лордами, с теми, кто держит сторону Мэри. Я и сейчас время от времени наведываюсь в Эдинбург, чтобы оставаться в курсе тамошних дел. Нашему общему другу угодно следить за настроениями шотландцев, а я довольно успешно схожу среди них за приверженца католической партии.
Так размышляя, я дошел до дальней стены сада и повернул обратно, чтобы по той же тропе вернуться к дому, как вдруг чуть не споткнулся о мелкую, всю в бантиках, собачонку, которая гналась за тряпичным мячом. За собачкой с такой же скоростью неслась девчушка лет пяти, тучи палых листьев взметались из-под ее ног, растрепанные волосы и подол голубой юбки не поспевали за своей хозяйкой. Мяч подкатился к моим ногам, и я схватил его прежде, чем разинувший пасть песик успел щелкнуть зубами. Подняв игрушку повыше, я любовался тем, как псина с пронзительным лаем скачет и крутится на земле, не сводя вытаращенных глаз с мячика в моей руке. Девочка остановилась прямо передо мной, взгляд ее был недоверчив. Я перебросил ей тряпичный мяч над головой собачки, и девочка поймала его, скорее от удивления, чем благодаря ловкости. Собачонка подскочила к девочке, и хозяйка подхватила ее на руки, сунув ей в пасть мяч. Животина принялась грызть тряпки, уморительно рыча, точно слона победила.
– Pierrot, tuesméchant![5] – побранила хозяйка свое чудище.
– Пьеро? – переспросил я, присаживаясь на корточки, чтобы заглянуть девочке в глаза. – Так это мальчик?
Она кивнула, смущенно отводя глаза.
– А ленточки?
– Ему нравится, – пожала она плечами.
Ну да, это же само собой очевидно. Из-за стены донесся женский голос:
– Katherine! Katherine, viens ici! Où es-tu?[6]
Из-под арки, что отделяла эту часть сада от более ухоженных дорожек возле дома, вынырнула фигура Мари де Кастельно. Яркий луч коснулся ее волос в тот миг, когда женщина смахивала с лица выбившуюся прядь, и вокруг ее головы вспыхнул тоненький нимб. Она хмурилась, но, едва взгляд Мари упал на меня и маленькую дочь, выражение ее лица смягчилось, и к нам она направилась уже не столь решительным шагом:
– Ah, Monsieurl'Hérétique. Bonjour[7].
– Мадам, – поклонился я.
Склонившись над девочкой, мать положила ей руку на плечо:
– Катрин, отведи Пьеро в дом, смотри, туфельки у тебя совсем грязные, и тебе пора на урок. После уроков можешь снова поиграть в саду, если хорошо позанимаешься.
Катрин упрямо выпятила нижнюю губу.
– Я хочу заниматься в саду, – заныла она, тыча пальцем в мою книгу. – Мсье Еретик берет книги в сад.
Мари бросила на меня быстрый взгляд, на лице появилась полуизвиняющаяся улыбка, а затем она вновь обернулась к дочери:
– Господину Еретику много чего позволено, чего вообще-то делать не полагается, так что ты лучше на него не смотри. Он человек опасный, – подмигнула мне Мари.
Девочка с приоткрытым ртом рассматривала меня, ожидая подтверждения или же опровержения.
Я раскрыл глаза как можно шире и кивнул:
– Боюсь, это правда.
Малышка хихикнула.
– Ступай, ступай, – повторила Мари и уже не так ласково похлопала девочку по плечу.
Катрин поспешила к дому, собачка с визгом понеслась за ней.
– Прошу прощения, теперь моя дочка думает, что вас так и зовут «господин Еретик». – Посмеиваясь, супруга Кастельно легко попала мне в ногу, руки она сложила на груди, и мы неторопливо двигались к дому. – Но ведь так прозвал вас король Генрих. Ласковое прозвище, то есть когда он вас так называет, – поспешно добавила она, искоса поглядывая по сторонам, а затем вновь устремляя взгляд себе под ноги.
– Вы с королем Генрихом беседовали обо мне?
Она засмеялась – точно флейта запела.
– Нет, но ваше имя частенько упоминалось в наших разговорах с королевой Луизой. Мы с ней знакомы с детства. Похоже, король без вас заскучал. Говорит, в Париже не осталось ни одного оригинального мыслителя, с тех пор как господин Еретик уехал от него в Лондон.
– Приятно слышать, что он так говорил обо мне.
В молчании мы прошли несколько шагов, солнышко пригревало нам лица.
– Должна сказать, я с любопытством ждала встречи с вами, – продолжала она таким шелковым голоском, что я насторожился. – Королева Луиза говорила, вы всеобщий любимец парижских дам.
– Неужто? – Вот это для меня и правда новость.
Кое-какие пустые забавы при французском дворе случались, но едва ли подобный флирт удостаивался внимания королевы. После той истории в Тулузе я дал обет сосредоточить все силы души на творчестве и запереть свое сердце от соблазнов любви.
– О да! – Мари легонько коснулась моей руки и не сразу отняла пальцы. – Все потому, что вы – великая загадка. Столько всего про вас рассказывают, но никому не удалось познакомиться с вами достаточно близко, чтобы отделить правду от слухов. И конечно же вы огорчили всех дам, так и не выбрав из них ни одну, отчего сплетни разгорелись с новой силой.
– У меня нет средств, чтобы жениться.
– Или нет к этому склонности? – с лукавой улыбкой подсказала она.
Я остановился и внимательно посмотрел на свою спутницу. Она и в самом деле намекает?..
– Женщины у меня были, – защищаясь от постыдного намека, ответил я. – То есть я, бывало, влюблялся в женщин. Но, к несчастью, всегда в тех, кто оставался недоступен для меня.
Она улыбнулась скорее своим мыслям, чем моим словам:
– Но ведь так оно намного интереснее, не правда ли? Однако у меня и в мыслях не было того, о чем вы подумали. – И после маленькой паузы добавила: – А вот о лорде Генри Говарде поговаривают…
– Что поговаривают, что он не интересуется женщинами? – Я припомнил, как накануне Говард лупил то и дело кулаком по столу, как яростно сверкали его глаза. Может быть, вот оно – объяснение его подавленного, из года в год накапливаемого гнева?
– Он так и не вступил в брак. Хотя… – Тут Мари подалась ко мне, словно желая что-то доверить по секрету. – Может быть, его отпугнул от женитьбы пример брата. Вам известно, за что был казнен его старший брат?
– Как я слышал, за измену.
– Да, но в чем заключалась измена – этого вы не знаете? Герцог Норфолк задумал жениться на Марии Стюарт и сделаться королем Англии, когда они избавятся от Елизаветы и Мария займет также и этот престол.
Она увлеченно кивала, ожидая моей реакции, глаза у нее загорелись, будто она рассказала мне что-то недозволенное и получила от этого удовольствие. Теперь она стояла вплотную ко мне, до неприличия близко, и так и не убрала руку с моего локтя, а мы уже приблизились к дому настолько, что нас могли видеть из окон. Инстинктивно я поднял взгляд и действительно заметил возле дома силуэт – кто-то наблюдал за нами, а я, даже сощурившись и прикрыв глаза козырьком ладони, так и не смог распознать, кто же это был, но поспешно отступил на два шага от Мари, словно и стоять с ней рядом уже было проступком с моей стороны. Я и так предавал Кастельно в делах государственных, не хватало еще, чтобы он заподозрил меня в обмане иного рода.
– Генри Говард не доверяет вам, – продолжала Мари, и голос ее вдруг стал более серьезным. – Из-за того, что вы не в ладах с Римом. Но мой супруг заступается и говорит, что вы истинный католик и друг Франции, сколь бы странными идеями вы ни забавлялись. А Говард на это заявляет, будь вы настоящим католиком, вы бы давно уже примирились с церковью.
– Вы задаете мне вопрос?
– Сама не знаю, кажется, вы и для меня загадка. Не могут же они оба, муж и Говард, быть правы. Я никогда не встречала католика, который бы спокойно относился к тому, что его отлучили от церкви. Почему бы вам не покаяться и не обратиться к епископу, чтобы он допустил вас к таинству причастия?
– Я был отлучен за то, что покинул доминиканский орден. Отлучение снимут лишь с тем условием, что я возвращусь в монастырь, но, боюсь, я не создан для жизни затворника.
Эта реплика вызвала у мадам сочувственный взгляд и даже полуулыбку – понятно, какая причина представлялась ей, хотя я имел в виду совсем другое: я не гожусь в монахи, ибо не терплю, когда мне предписывают, как и о чем думать. Монах твердит старые речения и не смеет искать собственную, новую философию.
– Что ж, мсье Еретик, я бы не стала отчаиваться на ваш счет. Я буду молиться за вашу душу. Терпение и молитва помогут вернуть вас обратно в лоно церкви.
Рассмеявшись, она заскользила вперед, обгоняя меня, придерживая юбки и шаловливо разбрасывая мыском туфель палые листья. Я глядел ей вослед, недоумевая, что ж это за женщина такая. Может быть, просто любительница сплетен, а здесь, в посольстве, ей и поболтать не с кем? Но мне она показалась чересчур умной для праздной болтовни, и что-то в ее манерах настораживало. Я не был даже уверен, флиртует ли она со мной развлечения ради или же подозревает, что я не совсем тот, за кого себя выдаю, и пытается уличить. В любом случае, твердил я про себя, ни лести, ни соблазну я не позволю завести меня так далеко, чтобы эта коварная женщина что-то у меня выпытала. Ясно было одно: мадам де Кастельно – что угодно, только не скромная и набожная католическая супруга. Однако в рассказе о брате Говарда содержалась полезная информация. Тоже неплохо.
– Значит, это место все еще не занято? – крикнул я ей вслед, когда она приостановилась сорвать с куста у тропинки ветку лилового вереска. – Место супруга Марии Стюарт?
Она обернулась, машинально продолжая терзать сорванную ветку, лиловые клочья летели к ее ногам.
– Вас это заинтересовало? – Звонкий смех пронесся по саду. – Должна вас предупредить, Бруно, супруги этой леди долго не живут. Первый умер от нарыва в ухе, второму она подстроила взрыв, третий умер в датской тюрьме, лишившись рассудка. Герцога Норфолка обезглавили за то, что он лишь помыслил стать четвертым.
В этот момент человек, наблюдавший за нами со стороны дома, отлепился от стены, и я узнал в нем Клода де Курселя; он бежал к нам, подскакивая на ступеньках, и солнце ярко отражалось в его светлых волосах.
– Мадам, ваша дочь ждет вас, ей пора начинать урок. – Он слегка склонил голову – ниже наклонить мешали брыжи, – а меня окатил взглядом горячее кипящего масла.
Мари нетерпеливо цокнула языком:
– Где ее гувернантка? Пусть займется с нею. У меня что, ни минуты покоя не может быть? – Подобрав атласные юбки, она ступила на первую ступеньку лестницы. – Кстати, Курсель, – легкомысленно бросила она через плечо, – Бруно подумывает жениться на шотландской королеве. Что скажете на это?
– Приношу поздравления. – Улыбка секретаря была холодной и твердой как лед. – Хотя она вполне может предпочесть джентльмена с независимыми средствами.
– Не думаю, чтоб она была столь переборчива, – откликнулась Мари уже из галереи. – Говорят, она страшно растолстела.
Мы с Курселем проводили взглядом воздушную фигурку, исчезнувшую в глубине Солсбери-корта, затем посмотрели друг на друга. С преувеличенной вежливостью Курсель предложил мне пройти вперед.
– Полагаю, вы слышали придворные новости? – приветствовал меня Фаулер, едва я уселся напротив него в «Русалке».
Таверна стояла на развилке между Финли-стрит и Бред-стрит в Чипсайде, к востоку от огромного собора Святого Павла; сюда сходились купцы, люди преуспевающие. Сидевшие за деревянными столами были одеты в хорошо пошитые наряды, на них были шляпы и береты с перьями, и разговоры они вели о сделках, контрактах, поставках, об исках и займах. Порой за шумом оживленного, приперченного божбой разговора слышался звон монет. В теплом воздухе ощущалось какое-то брожение. Войдя в таверну, я не сразу отыскал глазами шотландца, пристроившегося за столом позади бара. Расчерченный ромбиками окна солнечный свет падал на стол и спину Фаулера. Высокая задняя стенка бара удачно отгораживала наш угол от любопытных глаз и настороженных ушей.
В ответ на его вопрос я покачал головой, и Фаулер наклонился ближе, отводя с глаз челку:
– Сегодня утром я был в Уайтхолле. Сэр Эдуард Беллами арестован за убийство фрейлины.
– Вот как? Так он и был ее любовником?
– Он все отрицает, но, как выяснилось, одета она была в его вещи. Глупец забыл, что на рубашке вышита монограмма.
– Но он не признается в убийстве?
– Еще бы! Говорит, эта девушка попросила его продать пару старых вещичек, а так, мол, он с ней едва был знаком. Правда и то, что фрейлины часто прибегают к такому фокусу – переодеваются, чтобы удрать из дворца, но ему, похоже, никто не поверил. Поволокли его, вопящего и брыкающегося, в Тауэр, а отец Сесилии уже прискакал из Ноттингема, изрыгая пламя и требуя мести. Да уж, невыгодная вышла сделка.
С гримасой Фаулер откинулся на спинку скамьи, а девица из бара тем временем подошла подлить в наши кружки пиво из большого глиняного кувшина. Она пыталась заигрывать с нами, но быстро сообразила, что мы оба слишком трезвы и скучны, чтобы с нами повеселиться. Дождавшись, чтобы девушка отошла, Фаулер поднял кружку:
– Ваше здоровье, доктор Бруно! Рад, что наконец нам представилась возможность поговорить. Наш общий друг поет вам такие дифирамбы. – Он слегка изогнул бровь, намекая на связующую нас тайну.
– Взаимно, мастер Фаулер! – Моя кружка на миг соприкоснулась с его.
Он коротко кивнул, взглядом указывая мне на стол, и одна его рука скользнула на колени, прячась под столешницей. Я не сразу понял, в чем дело, догадавшись же и ругая себя за глупость, вытащил из-под камзола копии посланий Кастельно, только что переписанные Томасом Фелипсом, и сунул их под стол, в раскрытую ладонь Фаулера. Привычным движением мой контакт засунул бумаги себе под одежду и вновь обеими руками обхватил пивную кружку. Я украдкой оглянулся через плечо, но вроде бы никто наших секретных действий не заметил.
– Благодарю вас. Сегодня же отвезу их в Уайтхолл, – едва слышно прошептал шотландец.
– Можно задать вам вопрос?
– Разумеется. – Он даже ладони распахнул, как бы приглашая не стесняться.
– Что вы делаете при дворе?
Впервые я услышал его смех, жесткое лицо расслабилось. Челка вновь упала ему на глаза, когда он наклонил голову, и Фаулер откинул ее назад, чтобы не заслоняла пронзительные голубые глаза.
– Стараюсь быть полезным. Знаете, как это заведено при английском дворе, впрочем, полагаю, как при любом другом. Вельможи отправляют сыновей ко двору в надежде, что им удастся сделать карьеру. Беда в том, что королева одна, а милости ее ищут десятки придворных. – Он прервался, чтобы сделать глоток. – В итоге куча юных джентльменов не имеет иного занятия, кроме как слоняться целыми днями по галереям и коридорам в надежде, что королева будет проходить мимо и обратит на них внимание. А тем временем любой из них может проиграться в пух и прах или вынужден будет поспешно жениться, потому что сделает какой-нибудь девице ребенка, или ввяжется в опасную дуэль. А когда молодые дураки попадают в беду, им бывает страшно или стыдно обратиться за помощью к родителям.
– И они обращаются к вам?
– И они обращаются ко мне. Они очень неопытны, эти юнцы, и обычно чувствуют себя одинокими – им нужен совет, хочется, чтобы кто-нибудь выслушал. К тому же у меня имеются связи в Сити, адвокаты, которые могут расторгнуть брачный контракт, договорятся с кредиторами и так далее. Есть люди, которые предоставят заем, не спрашивая лишнего. Таким-то образом я оказался посвящен во все, что делается при дворе: кто в кого влюблен, у кого что болит, кто с кем в заговоре, порой знаю даже, какие грехи у них на душе. И все эти клочки и урывки сведений в высшей степени интересуют нашего общего друга.
– Конечно, это может пригодиться. Значит, юноши при дворе доверяют вам?
– Они благодарны мне и полагаются на мое умение молчать. Однако едва ли половина из них помнит, как меня зовут, – и тем лучше.
Я с новым интересом присмотрелся к своему собеседнику. Безбородое лицо, волосы не то темно-русые, не то он все же шатен, кожа бледная – ничего запоминающегося за исключением глаз: они горят внутренним светом, зоркие, пристальные. Мягкие и непринужденные манеры позволяют ему сливаться с фоном, он – идеальный наблюдатель. Не диво, что он на высоком счету у Уолсингема.
– Учитывая вашу сугубую осведомленность… у вас не возникало никаких подозрений относительно этого сэра Эдуарда, покуда его не арестовали? – спросил я, приглушая голос.
– Он как раз ни во что не ввязывался. Тихий, спокойный человек. – Фаулер, казалось, сам удивился этой характеристике, запил ее пивом и помахал рукой, требуя подлить.
– Подозревают ли религиозный мотив убийства?
– Я знаю ровно столько, сколько вам рассказал. Вроде бы его родич как-то раз был оштрафован за отказ посещать государственную церковь, но такой родич найдется в любой семье. Эдуарда Беллами никогда не подозревали в приверженности к опасным папистским учениям, если вы об этом. Но, думается, в Тауэре у него так или иначе вырвут признание. Они уж постараются как можно скорее закончить это дело, чтобы королева могла спать спокойно.
Когда он произносил эти слова, его пальцы медленно сжимались и разжимались. Я с трудом подавлял дрожь. Лучше не думать о том, как – так или иначе – вырвут это признание. Летом я видел заключенного после того, как палачи поработали над ним, смерть после такого допроса покажется избавлением. Эта мысль ведет за собой другую.
– Сэр Эдуард хорош собой?
Как раз в этот момент девушка вернулась к нам с кувшином, и Фаулер успел справиться с удивлением и ответить:
– Никогда об этом не думал. Вообще-то я не смотрю на молодых людей с такой точки зрения.
– И я не смотрю, – заспешил я (хватит с меня на сегодня подобных намеков!), – просто хотелось бы понять, соблазнил он девицу или же взял силой.
Удивление так и не исчезло из взгляда Фаулера.
– Знаете, раз уж мы об этом заговорили: не думаю, чтобы женщины считали его красивым. У него есть изъян – заячья губа, как это называют в Англии, – и с виду он вроде как больной или слабый. Да уж, Тауэр ему красоты не прибавит. – Он отхлебнул пиво, я тоже, и мы помолчали, призадумавшись. Потом Фаулер подался ближе ко мне и добавил шепотом: – Но нам следует заниматься своим делом. Какие еще новости из посольства, кроме этих? – Он выразительно похлопал себя по груди, где укрыл скопированные письма.
– С вечера ничего особенного не произошло.
Мысленно я перебирал: после обеда мы с Леоном Дюма завернули к Томасу Фелипсу, прежде чем Дюма отнес письма Трокмортону, чтобы тот доставил их в замок Шеффилд. Дюма всю дорогу дрожал и стенал и продолжал дрожать и стенать, пока Фелипс искусно снимал печати с писем Кастельно Марии, чтобы сделать с них список для Уолсингема. На мой взгляд, никаких следов на письмах, после того как их вновь запечатали, не осталось, но Дюма прямо-таки в жар бросало, покуда он продолжал свой путь к пристани Святого Павла, где должен был вручить эти послания, так что я по дороге завел его в таверну и напоил за свой счет в надежде хоть слегка подбодрить.
– Если ты в таком состоянии появишься на пороге у Трокмортона, можешь с тем же успехом повесить себе на шею табличку: «Я показал эти письма Тайному совету», – попытался я образумить его, но писец только бледнел и руки ломал.
– А если она заметит, что письма вскрывали? – блеял он. – Если королева Мария это заметит? Кастельно меня убьет!
– Прежде чем попасть к Марии, они пройдут через много рук, с какой стати подозревать именно тебя? – Я все еще пытался успокоить его логикой. – К тому же Кастельно даже в гневе никого не убьет. Разве что кто-нибудь из его товарищей, эти да, могут, – вздохнул я.
Теперь уж оригиналы были у Трокмортона, и тот собирался отбыть поутру, а Дюма, как я надеялся, благополучно брел обратно в посольство. До сих пор наша система работала безотказно. Обхватив кружку обеими руками – почему-то это успокаивало, – я продолжал негромко свой рассказ:
– Посол написал Мэри длинное письмо – четыре страницы, и все шифром. Но его писец снял копию с нового шифра, так что тут проблем не будет. Шифр в том же пакете, что я вам передал. А лорд Генри Говард послал ей свою книгу против пророчеств, надписав ее по-французски: «Ваш брат».
– Трогательно, – кивает Фаулер. – Он и впрямь стал бы ее братом, то есть деверем, если бы его старший брат сумел осуществить свой замысел. В книге что-нибудь было спрятано?
– Нет. Фелипс все проверил.
Фаулер призадумался:
– Значит, сама книга что-то сообщает, имеет какое-то значение. Кто-то из нас должен ее прочесть. Полагаю, вы, как человек ученый.
Я шутливо закатил глаза, как бы против воли покоряясь такой участи:
– Ладно, раздобуду себе экземпляр. По крайней мере, в следующий раз лучше подготовлюсь к обеденным спорам с Говардом.
Фаулер усмехнулся в ответ, но предостерегающе погрозил пальцем:
– Вы с Говардом осторожнее, Бруно. Его семейство более других пострадало от реформы Церкви, и он в ответ не собирается щадить никого. После казни старшего брата семья Говарда лишилась титула герцогов Норфолкских и земель, так что он только выжидает момент, чтобы сквитаться.
– Теперь он ждет войны.
Фаулер угрюмо кривит рот:
– Похоже на то. Судьба Марии Стюарт им всем по большому счету безразлична, для них она только ширма, все гонятся за собственной выгодой. Ради этой выгоды они готовы ввергнуть Англию в войну. Мендоза еще не появлялся в Солсбери-корте?
– Посол Испании? Я не знаю его в лицо.
– О, тут не ошибешься. Дон Бернардино де Мендоза – с виду сущий медведь, голос гремит как барабаны войны. Дайте мне знать, как только он явится приватно побеседовать с Кастельно, а я извещу нашего общего друга. Если Говард и герцог де Гиз заполучат испанское золото, разговоры о вторжении перестанут быть пустой болтовней.
– Разве изменнических разговоров недостаточно, коли они дойдут до королевы?
Фаулер коротко покачал головой:
– Королева не захочет предъявлять обвинения Говарду или Марии Стюарт, да и французскому или испанскому послу, если на то пошло, пока не будет неопровержимых доказательств, что они злоумышляли против блага государства. Все это – люди могущественные. И доказательства должны быть такими, чтобы выдержали проверку и на суде. Наш друг готов подождать, пока заговор зайдет достаточно далеко – пока эти люди не изложат свои намерения письменно и не скрепят документ подписями.
– Опасная игра. – Сам не знаю почему, но что-то в легкости, с какой он рассуждал о намерениях Уолсингема, меня царапнуло. Можно подумать, он посвящен в каждую тайную мысль королевского министра! Или во мне заговорила ревность, несбыточное желание обрести такую же близость к Уолсингему, такое же доверие?
– Разумеется, опасная. – Фаулер так сжал губы, что они сделались почти невидимы. – Но это не игра. Согласно моим парижским источникам, Гиз уже набирает войска и по первому зову они готовы высадиться в Англии.
«Согласно моим источникам». Послушать этого малого, так он шпион с большим стажем, хотя на вид ему лет двадцать шесть – двадцать семь, не более.
– Вы давно ему служите? Нашему общему другу?
– Пару лет, – ответил он, слегка пожав плечами.
– И как вы оказались втянуты во все это? – Движением руки я попытался нарисовать паутину, которую Уолсингем ткет вокруг себя, – словами мы никак это не обозначали.
Губы Фаулера слегка искривила усмешка.
– Поначалу, я думаю, из любви к приключениям. Мой отец, почтенный гражданин города Эдинбурга, готовил меня в юристы. Но когда несколько лет назад я отправился для продолжения учебы в Париж, удивился тому, как много там оказалось недовольных молодых англичан, бежавших из Оксфорда и Кембриджа. Горячие головы, все они только и твердили о католическом восстании против английской королевы. – Вновь он сделал паузу, чтобы отхлебнуть пива. – Конечно, болтать о перевороте, сидя среди единомышленников в парижской таверне, недорогого стоит, и по большей части дальше болтовни дело не шло, но скоро я приметил, что были среди них и серьезно настроенные люди, которые кое-что знали. От меня только и требовалось помалкивать да порой кивать, и меня приняли за своего. – Фаулер осторожно огляделся по сторонам. – Я быстро сообразил: все, что я слышал в этом кругу, могло представлять изрядную ценность, так что я собрал побольше интересных сведений и отправился в дом английского посла. Он-то и свел меня с нашим общим другом. Затем я вернулся в Шотландию и принялся за дело всерьез: свел знакомство с наиболее могущественными католическими лордами, с теми, кто держит сторону Мэри. Я и сейчас время от времени наведываюсь в Эдинбург, чтобы оставаться в курсе тамошних дел. Нашему общему другу угодно следить за настроениями шотландцев, а я довольно успешно схожу среди них за приверженца католической партии.