С. Дж. Пэррис. Пророчество

   – Немалое искусство для этого потребно.
   Он наклонил голову, соглашаясь со мной:
   – Впервые в жизни я сам определял свой путь, а не исполнял то, чего требовал от меня отец. Меня это вдохновило. – Он снова пожал плечами, предоставляя мне думать по этому поводу что пожелаю.
   – А религия?
   – Религия? – Он вроде бы даже удивился. – Как ни странно, она не повлияла на мой выбор. Воспитан я в протестантской церкви, но часто обнаруживал больше общего с умеренными католиками, нежели с оголтелыми приверженцами своей веры. По мне, всякий фанатизм в религии опасен. Мне кажется, Елизавета Тюдор это понимает.
   Я с чувством кивнул в ответ.
   – А вы? – Настал его черед спрашивать. – Как мне известно, в Солсбери-корте вы считаетесь католиком.
   – Для меня главное – свобода, – отвечал я, уставившись в свою кружку. – Там, где правит инквизиция, свобода мысли отсутствует, никто не вправе задавать вопросы, давать волю своему воображению, строить гипотезы, а как может знание возрастать в подобном климате? Взять хотя бы ту книгу, которую я сейчас пишу, на родине меня бы сожгли уже за то, что я осмелился выразить столь смелые идеи на бумаге. Так что когда Уол… когда наш общий друг обратился ко мне, я согласился, ибо, на мой взгляд, интеллектуальная свобода, что царит в Англии под властью Елизаветы, достойна защиты.
   – Но про свою веру вы так ничего и не сказали, – проницательно глянул на меня Фаулер.
   – Римские католики и женевские кальвинисты объявили меня еретиком, – с улыбкой отвечал я. – И я не готов встать на ту или иную сторону в религиозных раздорах. Философия моя выходит за пределы обоих вероисповеданий – об этом я пишу в своей книге.
   – Буду ждать ее с нетерпением, – лукаво подмигнул он, приподнимая кружку с пивом, как бы произнося здравицу.
   С минуту мы дружелюбно молчали, допивая пиво.
   – И вы никогда не испытываете… – Я покачал головой, не находя слов, сжал руки на столе и все же закончил: – …Чего-то вроде вины?
   Вновь этот взгляд ясных, спокойных глаз.
   – За то, что предаю доверие? За то, что ношу личину? Еще как! – печально улыбнулся Фаулер. – Чтобы не чувствовать вины, нужно лишиться совести, а наш общий друг никогда бы не доверился человеку без совести, потому что у кого нет стыда, от того и преданности не жди. Свою совесть я успокаиваю тем, что если и предаю доверившегося мне человека, то ради блага страны.
   Я покивал в задумчивости: тот же самый аргумент приводил мне Уолсингем. Вот только не предупредил меня, что личные отношения зачастую оказываются куда более теплыми, чем абстрактная политическая преданность, а предавать доверившихся тебе – и вовсе против человеческой природы.
   – Да, я вижу, вы сильно из-за этого переживаете, – шепнул внимательно присматривавшийся ко мне Фаулер. – Вы привязались к послу.
   Наклоном головы я признался в недостойной шпиона слабости:
   – Он единственный добрый человек в Солсбери-корте.
   – Он слишком многим пытается угодить. – Слова Фаулера прозвучали как окончательный приговор. – Это его погубит. Берегитесь личных чувств, Бруно. Если посол в итоге поддержит планы католического вторжения, при всех его благих намерениях в глазах Англии он будет изменником.
   – Понимаю, – сказал я и сам услышал горечь в своем голосе.
   Что-то во мне противилось начальственности, с которой рассуждал Фаулер, и вместе с тем мне на самого себя было досадно, что я придаю этому значение. Он что, в самом деле думает, что мне требуются наставления, как разыгрывать мою роль в посольстве? Или я излишне чувствителен и щепетилен? Тогда лучше внять предупреждению: как я высокой ценой убедился в Оксфорде, в нашем деле это небезопасно.
   – Да, конечно. – Фаулер откинулся к спинке скамьи и даже руки приподнял, показывая, что ничем не хотел меня обидеть. – Пока что все сводится к письмам и успех дела зависит от вас и вашего приятеля писца.
   Мы расплатились за пиво и проложили себе путь к выходу через набитую народом таверну, вышли под косой предвечерний свет. В хорошую погоду и настроение лондонцев улучшилось, люди улыбались, окликали друг друга, все хвалили теплое, не по сезону, солнышко – обычно прохожие грубо, с угрюмой решимостью на лице толкают друг друга.
   Мы с Фаулером поначалу шли молча, только что закончившийся разговор погрузил нас обоих в раздумье. Лишь теперь, глядя на жизнерадостно спешащих по своим делам горожан, я проникся важностью нашего дела: мы пытаемся предотвратить вторжение – французское, испанское или же соединенных сил, – целью которого является ниспровержение Елизаветы и возвращение Англии под власть Рима. Что станется тогда с протестантскими подданными ее величества, с краснолицыми торговцами, с этими широкобедрыми тетками, которые сейчас так весело перешагивают лепешки конского навоза, шагая по брусчатке и окликая друг друга, в сотый раз восклицая: «Жарища какая, будто в июле, а?!»
   И Сидни, и Уолсингем находились в Париже в ночь святого Варфоломея 1572 года – в ночь страшной резни, когда гугенотов тысячами убивали вместе с малыми детьми и по городским канавам текла кровь протестантов. Этого-то Уолсингем больше всего и боялся: то же самое произойдет в Лондоне, если власть снова перейдет к католикам. В Париже ходят слухи, что кровопролитие в ночь святого Варфоломея было организовано герцогом Гизом.
   – Тут я с вами попрощаюсь, – сказал Фаулер, подойдя к углу Уотлинг-стрит. – Когда вам понадобится передать что-то нашему общему другу, можете заглянуть в мое жилище у площадки для петушиных боев на Сент-Эндрюс-хилл. – Он приостановился и коснулся моей руки. – Присмотритесь, кто нынче вечером придет на мессу в Солсбери-корт. Возможно, Говард приведет англичан, которые еще не значатся в наших списках. И с Арчибальда Дугласа глаз не спускайте: он отнюдь не тупой пьяница, какого из себя изображает.
   – В таком случае роль свою он играет мастерски, – фыркнул я. – Удивляюсь, как еще Кастельно и Говард терпят его манеры.
   – Терпят и будут терпеть, ибо таково желание Мэри Стюарт. У Дугласа козырь в рукаве: мол, шотландская королева ему по гроб жизни должна. Знаете ли вы, что Дуглас подстроил убийство ее второго мужа, лорда Дарнли?
   – Тот самый взрыв?
   – Тот самый. – Видя, как глаза мои расширяются в изумлении, он весело улыбается. – Вот почему Дуглас не может вернуться в Шотландию: там его дожидается ордер на арест. Он известный интриган, подозревается во многих заговорах и политических убийствах. И дьявольски искусно запускает крючья в нужных людей: король Иаков благосклонен к нему, хотя Дугласа и обвиняют в убийстве родного отца короля. А уж дамы и вовсе находят его неотразимым.
   – Вкусы женщин непредсказуемы, – проворчал я, представляя себе неотразимого Дугласа с трехдневной седой щетиной на щеках, громко рыгающего за столом.
   Фаулер подмигнул и закивал в ответ. Мы приостановились, и прохожие обтекали нас с обеих сторон.
   – А что за история с пирогом?
   – Это лучше послушать из первых уст, – ухмыльнулся Фаулер. – Только Дуглас умеет рассказывать эту историю с должным смаком. Уверен, рано или поздно придет и ваш черед ей внимать. А пока что – до скорого свидания, Бруно. Если хоть один человек из испанского посольства заглянет в Солсбери-корт, дайте мне знать. Удачи. – Коротко кивнув, он развернулся на пятках и тут же растворился в яркой, веселой толпе.
   Солнце начало цепляться за крыши домов, приближался вечер, омывая Лондон янтарным ласковым светом. Этот же свет играл в окнах домов, сопровождая меня на обратном пути. В такие дни кажется порой, что я мог бы привыкнуть к Англии и почувствовать себя здесь как дома. Над головой скрипят намалеванные знаки всякого ремесла и торговли, прославляют в ярких красках аптекарей и изготовителей свечей, цирюльников-хирургов, торговцев тканями и винами, а также таверны, именованные в честь животных всякого рода и цвета: тут и черные лебеди, и синие кабаны, рыжие лисы, белые олени, гончие, зайцы, петухи, порой даже единороги. По обе стороны проезжей части спешат прохожие, уличные торговцы расхваливают свой товар: мужчины несут на длинных, переброшенных через плечо палках клетки с пищащими цыплятами, торопятся женщины, удерживая на головах корзины с апельсинами, разносчики бегают с привешенными к шее деревянными ящиками, суют прохожим всякую всячину – расчески, перья, пуговицы, щетки и ножи, все это свалено в кучу, попробуй разбери. На просторном церковном дворе собора Святого Павла – двор больше смахивает на рыночную площадь – носятся босиком маленькие нищие, пристают к тем, кто одет получше, а на углу оборванец играет на старой лютне и тянет печальный мотив в надежде заработать несколько монет. Запах жареного мяса перебивается вонью гниющей падали, и те из прохожих, кто побогаче, прижимают к носу ароматические шарики или букетики цветов, отгораживаясь от зловредных испарений.
   Когда я пересекал площадь, где некогда стояли храмы и часовни, которые теперь рушатся или же превращаются в лавки торговцев, в том числе книготорговцев, путь мне преградил продавец и сунул свой товар прямо в лицо. Я было хотел отогнать его, но в глаза мне бросился рисунок на обложке этой брошюры, и я взял книжечку в руки, чтобы присмотреться. Опять эти символы, Юпитер и Сатурн, под броским заголовком «Конец времен?» Продавец протянул руку, требуя с меня пенни, пальцы его нетерпеливо шевелились. Даже в такой жаркий день он не откинул капюшон – понятная предосторожность, ведь на брошюре не стояло ни имени автора, ни имени издателя, то есть опубликована она была нелегально. Любопытство взяло верх, я нашарил в кармане монету и двинулся прочь, читая на ходу и наталкиваясь на прохожих.
   Анонимный автор хорошо усвоил тон зловещего пророка, он попытался составить гороскоп королевы на основании даты ее рождения, и все его драматические предсказания были увязаны с явлением огненного тригона и пугающего соединения великих планет, чьи символы он поместил на обложке. Дни королевы Елизаветы сочтены, вещал аноним, Господь поразит Англию войной и гладом, и непокорные Богу подданные этой страны возопят о спасении. Внутри обнаружилась еще одна иллюстрация: гравюра с изображением дьявола, насаживающего какого-то бедолагу на вилы. Я сунул книжечку под куртку, намереваясь показать ее Уолсингему, хотя, как я догадывался, если министр безопасности еще и не видел эту стряпню, так скоро увидит.
   Едва я прикрыл за собой парадную дверь, переступив порог Солсбери-корта, как из тени под лестницей материализовался Курсель, словно подкарауливавший мое возвращение.
   – Какой-то мальчишка принес письмо для вас, – заговорил Курсель, опустив изнеженную белую руку на резного деревянного орла, коим завершался внизу поручень перил. – Провел тут полдня, но мы так и не смогли уговорить его оставить это письмо, даже за шиллинг. И кто его направил, тоже не говорит. Твердит, что ему велено отдать письмо вам в собственные руки и что дело очень срочное и важное. – На этих словах тонкие брови Курселя слегка изогнулись, как бы приглашая меня объясниться.
   – В таком случае поспешу увидеться с гонцом, – отвечал я спокойным тоном, хотя сердце зачастило от волнения.
   В голове мелькали имена Уолсингема, Сидни и доктора Ди: любой из них мог бы связаться со мной по важному и срочному делу, но Уолсингем остерегся бы вызывать в посольстве на мой счет подозрения, посылая мне таинственного вестника, a y Сидни, насколько я знал, еще свадебное путешествие не закончилось. Значит, это Ди, и при этой мысли все во мне сжалось: неужто Нед Келли что-то сотворил над ним?
   Крепко сжав губы, Курсель махнул рукой в сторону конюшен при доме. Там я отыскал тощего мальчугана лет двенадцати, который печально сидел на копне сена и грыз ногти под насмешки грумов-французов. Судя по виду мальчика, он с ними уже успел подраться.
   – Я Бруно. Ты мне что-то принес?
   Мальчик как ужаленный вскочил на ноги и вытащил из-под куртки смятый листок. Ливреи на нем не было, но одет он был небедно. Поманив меня к себе, он передал мне бумажку с таким видом, как будто она содержала великую тайну.
   – От Эбигейл Морли, – шепнул он. – Она сказала отдать вам в руки – и никому другому. Они пытались у меня отобрать. – Он сердито глянул на грумов, и те, опасаясь меня, попятились и отвели глаза.
   – Ты молодец. – Я вручил мальчику денежку и проводил до боковой калитки.
   Там я приостановился в тенечке, подальше от любопытных глаз, и вскрыл письмо. Почерк был элегантный, с завитушками. Эбигейл просила меня встретиться с ней наутро, в одиннадцать часов, в Уайтхолле, у ворот Холбейн-гейт. И еще она писала, что ей страшно.

Глава 5
Дворец Уайтхолл, Лондон, 28 сентября, лето Господне 1583

   Еще одно утро с высокими голубыми небесами и теплым светом. Я отправился на ялике в Уайтхолл, высадился у Вестминстер-стейрз – ближайшего к дворцу причала, открытого для публики. На широкой глади Темзы играли отблески солнечных лучей, а когда налетал легкий ветерок, поднимались белые пузыри. Я сидел в лодке и смотрел, как гребец прокладывает себе путь среди целого флота мелких лодчонок, доставлявших товары и пассажиров вверх и вниз по течению в разные концы Лондона или устремлявшихся на восток в доки.
   От пристани я двинулся обратно по Кинг-стрит вдоль ограды дворца к Холбейн-гейт – огромным воротам, сквозь которые проходит главная лондонская дорога на запад, соединяя захватившие немалую площадь официальные строения и частные апартаменты Уайтхолла с турнирной ареной и парком Сент-Джеймс по другую сторону. Привратницкая – три этажа красного кирпича с восьмиугольными башнями по углам в английском стиле и просторными помещениями над центральной аркой – охраняется дворцовой стражей, и в этом туннеле всегда полно народа, ибо всем путникам, направляющимся в ту или обратную сторону, приходится проходить через него. Эбигейл толково выбрала место встречи, ибо легче всего остаться незамеченным в толпе.
   Где-то рядом церковные колокола пробили одиннадцать. Я ожидал возле прохода через восточную башню, который предназначен для пешеходов. Через центральные ворота проезжали запряженные лошадьми и мулами телеги, подымая с пересохшей дороги облака пыли: торговцы везли свое добро во дворец или в город. Мимо пробегали люди с грузом на спине или лотками перед грудью, так что мне приходилось прижиматься к стене, давая им дорогу. Какая-то беззубая старушонка чуть ли не в лицо мне ткнула грязной ладонью, требуя денег или пищи, и я отскочил в испуге. По опыту мне было известно, стоит подать хоть пенни – и тут же неведомо откуда набежит сотня попрошаек, но лицо старухи выражало такое отчаяние, что ей я отказать не мог. Скрюченными пальцами она с трудом ухватила милостыню, другой рукой вцепилась в мою куртку и подтянула меня поближе к себе.
   – Веревка пеньковая сплетется – и Англия в прах разобьется, – прокаркала она мне в лицо, обдав зловонным дыханием. – Берегитесь, сэр! Знамения повсюду. – Распухшим, дрожащим пальцем она указала на небеса, затем выпустила-таки меня и растворилась в толпе.
   Я смотрел ей вслед, ломая голову над странными ее словами, но тут ко мне скользнула другая фигура в легком плаще, и я, хоть и стыдясь самого себя, пожалел о проявленной щедрости: сейчас набегут, а я не столь богат, чтобы оделить милостыней всех страждущих. Но женщина, подойдя ко мне, прошептала мое имя голосом отнюдь не уличной побродяжки, но образованной дамы.
   – Эбигейл!
   – Ш-ш! Только бы нас не увидели. Зайдите со мной под арку.
   Мы углубились в тень арки. Сырость холодных камней впилась в мои кости. Проход был узкий, нас толкали, порой с ругательствами, и мы вынуждены были прижаться к стене. Эбигейл прятала лицо в складках капюшона.
   – Они взяли не того человека, – без лишних предисловий шепнула она. – Я не знала, кому еще могу сказать об этом.
   – Почему вы так уверены?
   – Потому что сэр Эдуард Беллами пытался поухаживать за мной, и мы вместе смеялись над ним – Сесилия и я. Конечно, нехорошо с нашей стороны, но он такой жалкий урод. Ни одна женщина и не поглядит на него, пусть он и богат, разве что она совсем отчается. – Девушка смущенно потерла пальцами горло, как бы извиняясь за вырвавшиеся у нее слова. – Но сэр Эдуард настоящий джентльмен, несправедливо сваливать на него такое злодейство. А что он не был тайным возлюбленным Сесилии, в этом я могу присягнуть.
   – Убийцей мог оказаться и не тот, к кому она ходила на свидание. Достаточно, чтобы кто-то знал о встрече. Может быть, ее возлюбленным был кто-то из друзей сэра Эдуарда?
   Нижняя часть ее лица виднелась из-под низко надвинутого капюшона, и я заметил, как девушка в сомнении прикусила нижнюю губу.
   – Все равно не поверю, чтобы он кого-нибудь убил или был к этому причастен: он кроткий человек.
   – Бывало и такое, что кроткие да тихие становились убийцами.
   Она покачала головой – на этот раз решительнее:
   – Не сходится. Сесилия купила у него старую одежду, чтобы переодеваться мальчиком, – так и было. А дворцовые стражи поспешили арестовать сэра Эдуарда, чтобы показать королеве, как ловко они распутали дело. Но я не за этим вас позвала. Есть еще кое-что. – Она поманила меня поближе и вытащила из-под плаща бархатный мешочек, завязанный поверху лентой. – Леди Ситон перебрала вещи Сесилии, чтобы вернуть их отцу, – заговорила она так тихо, что ей пришлось почти прижаться ко мне лицом, иначе я не разбирал слова. Моей щеки коснулось теплое девичье дыхание. – Думаю, она рассчитывала найти что-то, что указывало бы на тайную связь Сесилии, да не нашла. Ничего не знала про подушку.
   – Какую подушку?
   – Это была ее самая любимая вещь – Сесилия сама вышила эту подушку еще в детстве. Цитата из Библии, цветочная рамка… Ну, вы знаете, как обычно. Она клала ее в свою постель, и поначалу я думала, что это просто сувенир на память, чтобы не так скучать по дому, но однажды Сесилия показала мне, как она распускает шов и прячет тайные подарки внутрь. – Девушка передала мне бархатный мешочек.
   Я взвесил его на руке: легкий, а внутри что-то побрякивает.
   – Дары ее поклонника, все, что она зашила в подушку. Не знаю, будет ли вам от этого прок. Я сама никакого намека в них не вижу, но, может быть, вы что-то поймете. Только поскорее, а то все спешат обвинить сэра Эдуарда, и будет ужасно, если его казнят. – Эбигейл детским, умоляющим жестом потянула меня за рукав. – На кольце есть рисунок, герб, и это не герб Беллами, правда, я не знаю, чей он. Но вы могли бы отдать его лорду Бёрли, он, наверное, разберется.
   – Может быть. Вы кому-нибудь еще говорили об этих подарках?
   Девушка смущенно отвернулась, но затем снова обратила взгляд ко мне и решительно покачала головой. Мне показалось, что-то она утаивает.
   – Чуть было не проговорилась, когда арестовали сэра Эдуарда, но я не могла напрямую обратиться к лорду Бёрли. И я помню, что вы мне говорили: если убийца – кто-то из придворных, ему известно, что мы с Сесилией дружили, ведь так? И он может опасаться, что она доверила мне свои тайны, и захочет мне тоже заткнуть рот. – Девушка приоткрыла обращенное ко мне лицо, и даже в тусклом свете под аркой я увидел, как она бледна, как дрожат ее губы, хотя она мужественно пыталась справиться со страхом.
   – Вы очень отважно поступили, доставив мне вещи Сесилии. Большое вам спасибо. Уверен, это поможет найти убийцу. – Пытаясь подбодрить девушку, я сжал ее хрупкие плечи. – Что же до грозящей вам опасности, думается, злодей, если то не был сэр Эдуард, рад-радехонек, что подозрение пало на другого человека, и предпочтет оставаться в тени. Зачем ему привлекать к себе внимание еще одним преступлением, коли появился шанс остаться безнаказанным?
   – Думаю, все зависит от того, почему он убил Сесилию, – проницательно возразила Эбигейл. – Бывает так, что мужчина убивает женщину, потому что сделал ей дитя и не хочет жениться, – о подобных историях все мы знаем. И поначалу во дворце все думали, что в этом причина. Но то, как он выложил ее тело… – Девушка содрогнулась. – Это наводит на другую мысль. Может быть, он убил ее, потому что она узнала лишнее? И теперь он позаботится о том, чтобы и ее подруги не проговорились, ведь она могла поделиться и со мной, да, сэр?
   Глядя в ее серьезное личико, я подумал, что до сих пор недооценивал Эбигейл Морли. Она в точности повторила мои собственные мысли. Я гадал даже, вела ли себя леди Ситон в тот вечер столь сдержанно и настороженно из страха перед сплетнями или же у нее был иной мотив. Я вновь ласково сжал плечики девушки:
   – Почему вы так думаете? Сесилия намекала, будто ей стали известны опасные тайны?
   – Одно только… – Эбигейл со страхом оглянулась по сторонам. – С тех пор как она стала встречаться с этим человеком, она все время говорила о пророчествах.
   – О каких пророчествах?
   – Да вы знаете, которые по пенсу за пару: мол, дни королевы сочтены, Англия погибнет. На любой улице можно этого наслушаться.
   – Только что я слышал нечто подобное от старой ведьмы: «Веревка пеньковая сплетется – и Англия в прах разобьется».
   Девушка энергично закивала:
   – Любимое пророчество бедняков. Вы догадались, при чем тут пенька? – Она еще более приглушила голос. – Этой веревочкой повязана династия Тюдоров – Генрих, Эдуард, Мария и Филипп и Елизавета^[8]. Старухи поминают «пеньку», пророча гибель Англии со смертью последней из Тюдоров. Сесилия назубок знала все эти предсказания.
   – Давно? Или такой интерес появился у нее лишь недавно?
   – В последний месяц. Эти мысли ей тот мужчина вбивал в голову, не иначе. Я предупреждала: эти пророчества отдают изменой, а она только смеялась, будто ей и дела нет, и отвечала, мол, все об этом твердят.
   – Она заговаривала о религии? Или о том, кто унаследует престол?
   – Нет, ничего такого. Сесилия была обижена на королеву, но по личным причинам. – Спохватившись, Эбигейл зажала себе рот рукой и добавила тревожно: – Этого, наверное, не следовало говорить.
   – Эбигейл! – Я заглянул ей в глаза и постарался говорить как можно убедительнее. – Расскажите мне все, что может помочь. За что она сердилась на королеву?
   – Когда Сесилию отправили ко двору, – зашептала девушка, почти прижавшись ко мне, поскольку рядом с нами группа мальчишек в одежде подмастерьев локтями пробивала себе путь, – у нее дома оставался милый, сын джентльмена, они дружили с детства. Ее друг приехал в Лондон и пытался повидать Сесилию, но леди Ситон прослышала об этом, донесла королеве, и юноше велели убираться из столицы. Сесилии даже переписываться с ним запретили. Понимаете, он недостаточно знатен. Сесилия быстро утешилась, но затаила обиду на королеву, а теперь она боялась, что королева снова вмешается и с этим поклонником ее тоже разлучит. – Эбигейл беспокойно покосилась по сторонам. – Потому что слишком знатен.
   Я невольно рассмеялся:
   – Вот уж не знал, что в делах любви все так строго расписано. И вам приходится так же тщательно подбирать себе мужей – по статусу?
   Девушка захихикала, забыв на миг свои тревоги:
   – Супруга мне вряд ли удастся выбрать по любви, но уж к возлюбленному я присмотрюсь как следует. Что? Только не говорите, что я вас смутила этим, – засмеялась она, увидев выражение моего лица. – Пусть вы и были когда-то монахом, но вы не ханжа!
   – Вы тут весь день будете стоять, дорогу перегораживать? – рявкнул плотно сбитый мужчина в грубой рабочей одежде и, проходя мимо, толкнул Эбигейл с такой силой, что она рухнула в мои объятия, я едва успел подхватить ее.
   Почти сразу же она выпрямилась и оправила платье. Мы поглядели друг на друга – и отвели глаза.
   – Наверное, мне… – Она махнула рукой в сторону дворцовой стены.
   – Да, пора. Все же будьте осторожны. Не ходите по дворцу одна. Кто-то при дворе знает, кто убил Сесилию и почему, и вы правы: возможно, он наблюдает за вами. Не доверяйтесь кому попало.
   – Теперь уже не поймешь, кому при дворе можно доверять. – Она рассмеялась нервным, пронзительным смехом, своевольные пальцы терзали завязки плаща. – Почем мне знать, можно ли доверять даже вам?
   – Мне вы можете довериться, Эбигейл, хотя у меня нет другого залога, кроме честного слова. – Я покрепче сжал ее плечи и вынудил девушку заглянуть мне в глаза.
   Она проникла взглядом своих светло-зеленых глаз мне в самую душу и минуту спустя кивнула:
   – Да, как ни странно. Все говорят, нельзя верить иностранцам, особенно мужчинам из Испании и Италии, но я вижу, вам я могу довериться. Вы мне сообщите, если что-то узнаете? Чтобы я чувствовала себя в безопасности.
   Я открыл рот, чтобы дать ей обещание, но в этот момент двое молодых щеголей в расфуфыренном атласе, проходя мимо, задели нас, и на этот раз Эбигейл отлетела к стене.
   – Эй! Смотрите, куда идете! – крикнул я им вслед.
   Юнец пониже ростом, в алом берете с павлиньим пером обернулся, заслышав мой акцент:
   – Ты ко мне обращаешься, сын испанской шлюхи? – Он сплюнул на землю и явно собирался вернуться и потягаться со мной, но приятель удержал его, и, ограничившись угрожающим взглядом, наглец продолжил свой путь.
   – Идиоты! – пробормотал я им в спины, хотя и рад был, что дело не дошло до уличной драки. – Спасибо вам за доверие, Эбигейл. И если припомните что-то еще, о чем вам говорила Сесилия, дайте мне знать. Это может оказаться существенным.
   Последние слова я произнес без нажима, но девушка поняла намек: я подозревал, что она, из страха или ложно понятой преданности, все еще скрывает какие-то подробности. Эбигейл смущенно улыбнулась, и только тут я осознал, что все еще держу ее за плечи. Глаза наши снова встретились, и на этот раз взгляды не спешили разойтись. На миг я позволил себе потешиться мыслью, что, когда расследование закончится, я мог бы вновь пригласить девушку на свидание. Ее полные ожидания глаза подсказали мне, что и у нее такая мысль мелькнула. Вздор, конечно: семья отнюдь не сочла бы меня подходящим женихом, но она ведь дала понять, что любовника выберет, согласуясь со своими предпочтениями. А ведь ее отец, возможно, немногим старше меня, сообразил я, и мне стало совсем уж неуютно. Смущенный этими невысказанными мыслями, я отпустил наконец девушку, и она пониже натянула капюшон.
   – Духи, между прочим, отвратные, – вдруг поморщилась она, уже уходя, и кивнула на бугорок под моей курткой, куда я спрятал бархатный мешочек. – Только мужчина мог вообразить, что женщина захочет пользоваться такими. – Она рассмеялась и легким шагом выступила из-под арки на яркий свет утра.
   Я смотрел ей вслед, покуда мог различить тонкую фигурку в толпе, а затем повернулся и побрел в другую сторону. Лишь вынырнув на свет с другого конца арки, я почувствовал, что за мной кто-то идет, быстрее молнии обернулся, но по пятам за мной следовали десятки людей, и никому до меня вроде бы не было дела, разве что кое-кто поворчал, когда я резко остановился, мешая пройти. Я кидался и вправо, и влево, подпрыгивал, пытаясь заглянуть поверх голов, но видел лишь надвигавшееся на меня море лиц – они всё шли и шли через привратницкую. Никто не встречался со мной взглядом. Быть может, преследователь мне только почудился? Но инстинкты вопили: только что кто-то шел за мной по пятам и этот кто-то видел, как я беседовал с Эбигейл Морли.
   Вернуться в Солсбери-корт я предпочел на лодке в надежде, что на воде преследователь не сможет остаться незамеченным, но, хотя я всю дорогу провожал взглядом проплывавшие мимо суда и разглядывал пассажиров, покуда уж и мой лодочник не занервничал и не спросил меня, в чем дело, ничего тревожного я не высмотрел. К тому времени, как я вернулся в посольство, мне почти удалось убедить себя, что мне померещилось.
   В галерее первого этажа, на полпути к моей комнате – пальцы у меня так и жгло от нетерпения запустить руку в бархатный мешочек, который я, страшась слежки, не решился открыть на улице, – женский голос окликнул меня по имени, и я чуть было не выругался вслух, так рвался поскорее попасть к себе и заняться содержимым мешочка. Хорош бы я был: позади меня в коридоре стояла Мари де Кастельно с собачонкой на руках и, склонив голову, наблюдала за мной. Нехотя я повернулся и поклонился ей: