Страница:
тетенька; ну, а не выйдет толку, можно и бросить.
Лоренса. Аи, что ты, племянница! Уж в этих делах я или не знаю ничего,
или знаю и скажу тебе, что вся и беда-то в том, что попробуешь.
Кристина. Надо правду сказать, сеньора тетенька, у вас мало смелости;
будь я на вашем месте, да я бы никаких волков не побоялась.
Лоренса. В другой раз я тебе говорю и тысячу раз еще скажу, что сатана
в тебя вселился да и разговаривает. А ведь это сеньор! Как он вошел?
Кристина. Он, должно быть, отпер своим ключом.
Лоренса. Ну его к чорту с его ключами!
Входит Каньисарес.
Каньисарес. С кем вы разговаривали, донья Лоренса?
Лоренса. С Кристиной разговаривала.
Каньисарес. То-то же, вы смотрите, донья Лоренса!
Лоренса. Я говорю, что разговаривала с Кристиной. С кем же мне еще
разговаривать? Разве есть с кем?
Каньисарес. Не желал бы я, чтобы вы и сами с собой разговаривали, это
всегда ко вреду для меня.
Лоренса. Не понимаю я этих ваших разглагольствований, да и понимать не
хочу. Дайте хоть сиесту {Отдых в полдень. (А. Н. О.)} мирно провести.
Каньисарес. Да я даже и во время ночного бдения не желаю воевать с
вами. Но кто это так сильно стучит в дверь? Посмотри, Кристина, кто там, и
если нищий, так подай милостыню, и пусть идет дальше.
Кристина. Кто там?
Ортигоса (за сценой). Это соседка Ортигоса, сеньора Кристина.
Каньисарес. Ортигоса, да еще и соседка! Сохрани господи! Спроси,
Кристина, чего ей нужно, и дай ей, но с условием, чтоб не всходила на
крыльцо.
Кристина. Что вам угодно, сеньора соседка?
Каньисарес. Слово "соседка" меня возмущает; называй ее по имени,
Кристина.
Кристина. Скажите, что вам нужно, сеньора Ортигоса?
Ортигоса. Я хочу попросить сеньора Каньисареса об одном деле, которое
касается моей чести, жизни и души.
Каньисарес. Скажи, племянница, этой сеньоре, что у меня есть дело,
которое тоже касается всего этого и даже больше, и чтобы она поэтому не
приходила сюда.
Лоренса. Боже, вот дикий поступок! Разве вас нет здесь, со мной? Что ж,
меня съедят, что ли, глазами-то? Или на воздухе унесут?
Каньисарес. Ну, коли вы желаете, так пусть войдет, сто тысяч ей чертей!
Кристина. Войдите, сеньора соседка!
Каньисарес. Ах, роковое это слово для меня: "соседка"!
Входит Ортигоса; у нее в руках ковер, по четырем углам которого
изображены Родамонт, Мандрикардо, Рухеро и Градасо;
Родамонт изображен закутанным в плащ.
Ортигоса. Сеньор души моей, подвигнутая и возбужденная доброй славой о
вашем великом милосердии и многих благодеяниях, я осмелилась притти просить
вашу милость оказать мне такое одолжение, милосердие, помощь и благодеяние -
купить у меня этот ковер. Мой сын взят под стражу за то, что ранил
цирюльника. Суд приказал произвести хирургу осмотр, а мне нечем заплатить
ему; последствия могут быть опасные и очень убыточные, потому что мой сын
парень отчаянный. Я хотела бы выкупить его из тюрьмы сегодня или завтра,
если возможно. Работа хорошая, ковер новый, и при всем том я отдам его за
такую цену, какую ваша милость назначит, хоть и в убыток. Сколько я в свою
жизнь вот так-то растеряла добра! Держите, сеньора моя, развернем его, чтобы
сеньор мог видеть, что в моих словах нет обмана. Подымите выше, сеньора.
Посмотрите, как хороши коймы. А фигуры по углам совсем живые.
Когда поднимают перед Каньисаресом и показывают ему ковер, входит молодой
человек и пробирается во внутренние комнаты.
Каньисарес. О, это милый Родамонт! Что ему нужно в моем доме, этому
закутанному сеньору? Если б он знал, как я люблю эти подходы и прятанья, он
бы ужаснулся.
Кристина. Сеньор дяденька, я ничего не знаю о закутанных; и если кто
вошел к нам в дом, так по воле сеньоры Ортигосы, а я, пусть чорт меня
возьмет, если я словом или делом виновата в том, что он вошел; говорю по
совести. Уж это будет чорт знает что такое, если вы, сеньор дядя, подумаете,
что это я виновата в том, что он пришел.
Каньисарес. Да, я вижу, племянница, что виновата сеньора Ортигоса. Я и
не удивляюсь этому, потому что она не знает ни моего характера, ни того, как
я не люблю таких рисунков.
Лоренса. О рисунках он говорит, племянница, а не о другом чем-нибудь.
Кристина. Да я про то же говорю. (Про себя.) Ах, господи помилуй! Опять
душа на свое место стала, а то было в пятки ушла.
Лоренса. На кой чорт мне этот трехполенный верзила, да и к тому же
поводись я с этими ребятами, так...
Кристина (про себя). Ай, как неловко, в какую беду влететь можно с
такими проказами!
Каньисарес. Сеньора Ортигоса, я не охотник до закутанных лиц и ни до
какого переряживанья; вот вам дублон, этого довольно на ваши нужды, и
уходите из моего дома как можно скорей, сию же минуту, и возьмите свой
ковер.
Ортигоса. Продли бог вашей милости веку больше, чем Мордасуилу
иерусалимскому. Вот клянусь жизнью этой сеньоры, имени я их не знаю, пусть
они приказывают мне, а я буду служить, день и ночь, телом и душой, потому
что у них душа, надо полагать, как есть у горлинки невинной.
Каньисарес. Сеньора Ортигоса, кончайте и уходите! Не ваше дело чужие
души разбирать.
Ортигоса. Если вашей милости нужно какого-нибудь пластыря против
болезни матки, так у меня есть удивительные и против зубной болезни я знаю
такие слова, которые всякую боль как рукой снимают.
Каньисарес. Кончайте, сеньора Ортигоса; у доньи Лоренсы нет ни болезни
матки, ни зубной боли, все у ней здоровы и целы, и во всю ее жизнь еще не
выпало ни одного.
Ортигоса. Еще выпадут, бог даст; ей господь долгую жизнь пошлет, а
старость уж в конец зубы-то сокрушает.
Каньисарес. Ах, господи, нет возможности отделаться от этой соседки!
Ортигоса, дьявол ли ты, соседка ли, или кто бы там ни было, убирайся,
освободи нас!
Ортигоса. Справедливо говорить изволите. Не сердитесь, ваша милость, я
ухожу. (Уходит.)
Каньисарес. Ох, уж эти мне соседки, соседки! Разжигало меня каждое
слово этой соседки, и именно потому только, что она соседка.
Лоренса. А я вам говорю, что у вас характер совсем как у варвара и у
дикого. Что такое сказала эта соседка, что вы так взъелись на нее? Вы ко
всякому доброму делу примешиваете какой-нибудь смертный грех. Волчий рот,
скорпионов язык, бездонная яма злости!
Каньисарес. Нет, нет, остановите вашу мельницу, а то это добром не
кончится. А вот не нравится мне, что вы так заступаетесь за вашу соседку.
Кристина. Сеньора тетенька, шли бы вы к себе в комнату и позабавились
чем-нибудь; оставьте дядю в покое, он, кажется, сердит.
Лоренса. Я так и сделаю, племянница, и не покажусь ему на глаза целых
два часа. Божусь тебе, я его так отпотчую, что он доволен останется.
(Уходит.)
Кристина. Дяденька, видели, как она скоро дверь-то защелкнула? Я думаю,
она теперь ищет какой-нибудь запор, чтоб припереть ее покрепче.
Лоренса (за сценой). Кристиника, Кристиника!
Кристина. Что угодно, тетенька?
Лоренса. Если б ты знала, какого мне любовника судьба послала! Молодой,
красивый, смуглый и весь померанцевыми цветами продушен.
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Вы с ума сошли,
тетенька?
Лоренса. Ничуть, в полном своем разуме. Ну, божусь тебе, если бы ты
увидела, ты бы возрадовалась.
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Дяденька,
побраните ее, она даже и в шутку не должна говорить таких непристойностей.
Каньисарес. Ты дурачишься, Лоренса? Но я тебе; серьезно говорю, я
совсем не в расположении терпеть от; тебя такие шутки.
Лоренса. Не шутки, а правда; да еще какая правда-то! Чего лучше не
бывает!
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Скажите,
тетенька, уж не там ли и мой школьник?
Лоренса. Нет, племянница. Он придет как-нибудь в другой раз, если
захочет Ортигоса, соседка.
Каньисарес. Лоренса, говори, что хочешь, только слова "соседка" не
произноси никогда; у меня трясутся все члены, как я его услышу.
Лоренса. И у меня тоже трясутся, только от любви к соседке.
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество!
Лоренса. Теперь-то я увидала, каков ты, проклятый старик! А до сих пор,
пока я жила с тобой, ты меня все обманывал.
Кристина. Побраните ее, дяденька, побраните ее, дяденька, уж очень она
бесстыдничает.
Лоренса. Я хочу помочить бородку моему милому ангельской водой из
бритвенного тазика; он так хорош лицом, вот как есть ангел писаный!
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Расшибите ее на
мелкие части, дяденька!
Каньисарес. Не ее, а двери, за которыми она прячется, я расшибу на
мелкие части.
Лоренса. Незачем; видите, они отворены. Войдите и увидите, что я правду
говорила.
Каньисарес. Хоть я и знаю, что ты шутишь, но я войду, чтоб тебя на ум
наставить. (Идет в дверь. В дверях Лоренса выплескивает ему в глаза воду из
бритвенного тазика. Каньисарес возвращается и протирает глаза; Кристина и
донья Лоренса окружают его. В это время молодой человек пробирается из
комнаты и уходит.)
Каньисарес. Ведь, ей-богу, ты меня чуть не ослепила, Лоренса! К чорту
эти шутки, от них без глаз останешься.
Лоренса. Посмотрите, с кем меня судьба связала! С самым-то злым
человеком на свете! Посмотрите, он поверил моим выдумкам, по своей... только
потому, что я его ревность поддразнила! Как испорчено, как загублено мое
счастье! Заплатите же вы, волосы, за злодеяние этого старика! Оплакивайте
вы, глаза, грехи этого проклятого! Посмотрите, как он мою честь и славу
поддерживает! Подозрения он принимает за действительность, ложь за правду,
шутки за серьезное, забаву за преступление! Ах, у меня душа расстается с
телом!
Кристина. Тетенька, не кричите так; все соседи соберутся.
Альгвасил (за сценой). Отоприте двери! Отоприте сейчас, или я расшибу
их в прах!
Лоренса. Отопри, Кристиника, и пусть весь свет узнает мою невинность и
злобу этого старика.
Каньисарес. Господи помилуй! Да ведь я сам говорил тебе, что ты шутишь.
Потише, Лоренса, потише!
Входят альгвасил, музыканты, танцовщик и Ортигоса.
Альгвасил. Что это? Что за ссора? Кто кричал здесь?
Каньисарес. Сеньор, ничего нет; ссора между мужем и женой; она сейчас
же и кончилась.
Музыкант. А мы, чорт возьми, то есть я и мои товарищи, мы, музыканты,
были здесь неподалеку, на сговоре, и прибежали на крик с немалой тревогой,
полагая, что это что-нибудь другое!
Ортигоса. И я тоже, грешным делом, подумала.
Каньисарес. По правде сказать, сеньора Ортигоса, если бы не вы, так не
вышло бы того, что вышло.
Ортигоса. Это по грехам моим; я такая несчастная, что
нежданно-негаданно на меня всякие чужие грехи сваливают.
Каньисарес. Сеньоры, отправляйтесь подобру-поздорову! Я благодарю вас
за ваше доброе желание, но уж теперь мы опять примирились с женой.
Лоренса. Примиримся, если вы прежде попросите у соседки прощения за то,
что дурно думали о ней.
Каньисарес. Если у всех соседок, о которых я дурно думаю, мне просить
прощения, то этому конца не будет. Ной все-таки я прошу прощения у сеньоры
Ортигосы.
Ортигоса. И я вас извиняю и теперь, и напредки.
Музыкант. Ведь не напрасно же мы сюда пришли: играйте, товарищи, пляши,
плясун! Отпразднуем замирение песенкой.
Каньисарес. Сеньоры, я не люблю музыки; я наслушался ее довольно.
Музыкант. Да хоть бы вы и не любили, мы все-таки споем.
Музыканты
(поют)
На Иванов день дожди,
Урожая уж не жди;
А как брань в тот день зайдет,
Будет мир на целый год.
Когда в дождь хлеб на току,
Виноградники в цвету;
У несчастных поселян
Плохо в житницах и в бочках.
Если ж ссоры да жары
Приключатся на Ивана,
Будет мирно целый год
И здорово для кармана.
Желчь в каникулы вскипает,
А под осень утихает.
И недаром разговоры
Про Иванов день идут,
Что в Иванов день раздоры
Мир на целый год дают.
Плясун пляшет.
Музыканты
(поют)
Между мужем и женою
Хоть частенько брань идет,
Но она всегда ведет
Примиренье за собою.
О ненастье нет помину,
Если солнышко взойдет,
Ссора на Иванов день
Мир дает на целый год.
Каньисарес. Вот вы сами видите, ваши милости, в какое беспокойство и
расстройство поставила меня соседка. Так прав ли я, что не люблю соседок?
Лоренса. Хоть мой муж и не любит соседок, но я целую ваши ручки,
сеньоры соседки.
Кристина. И я тоже. А если б моя соседка привела мне школьника, то была
бы она самая лучшая соседка. Прощайте, сеньоры соседки!
(El juez de los divorcios)
Судья по бракоразводным делам.
Письмоводитель.
Прокурадор.
Старик.
Мариана, его жена.
Солдат.
Донья Гиомар, его жена.
Подлекарь {*}.
Донья Альдонса, его жеяа.
Крючник {**}.
Два музыканта.
{* В подлиннике cirujano - фельдшер; их прежде называли подлекарями.
Есть и пословица: "Толкуй больной с подлекарем". От испанского cirujano
произошло русское слово "цирюльник". Как испанский cirujano, и русский
цирюльник, по экзамену, имел право пускать кровь, дергать аубы, ставить
банки и пиявки. (А. Н. О.)
** Ganapan - носильщик тяжестей, то же, что в Тифлисе муша. У нас
теперь тяжести перевозятся ломовыми извозчиками; но при нагрузке и разгрузке
товаров на пристанях, дебаркадерах и пр. есть артели носильщиков, которые
называются крючниками. (А. Н. О.)}
Зала суда.
Входят судья, письмоводитель и прокурадор;
судья садится на кресло.
Входят старик и Мариана.
Мариана (старику очень громко). Ну, вот, сеньор судья бракоразводных
дел сел на свое судейское кресло; вот теперь как хочу... хочу брошу дело,
хочу в ход пущу. Но нет, уж теперь я хочу жить на воле, проживать
безданно-беспошлинно, как птица.
Старик. Ради бога, Мариана, не суетись ты так со им делом! Говори ты
потише, богом прошу тебя. Посмотри, ведь ты всполошила всех соседей своими
криками; вот теперь сеньор судья перед тобой, ты и без крика можешь
объяснить ему свою просьбу.
Судья. Что у вас за спор, добрые люди?
Мариана. Развод, сеньор, развод, и опять развод, и тысячу раз развод!
Судья. С кем и почему, сеньора?
Мариана. С кем? С этим стариком, который перед вами.
Судья. Почему?
Мариана. Потому, что не могу я переносить его причуд, не могу постоянно
ухаживать за его болестями, которых у него несть числа. Меня мои родители
воспитывали совсем не в сиделки или сестры милосердия. Я хорошее приданое
принесла этому костяному скелету, который только жизнь мою заедает. Когда я
шла за него замуж, так у меня лицо-то светилось, как зеркало, а теперь оно
точно суконка. Ваша милость, сеньор судья, разведите нас, коли вам
нежелательно, чтоб я удавилась. Смотрите, смотрите, какие борозды у меня на
лице, - это все от слез, которые я каждый день проливаю, как только вздумаю,
что я замужем за этой анатомией!
Судья. Не плачьте, сеньора! Умерьте ваш голос и утрите слезы, я рассужу
вас по справедливости.
Мариана. Позвольте мне плакать, ваша милость; в этом одно мое утешение.
В королевствах и республиках, хорошо-то устроенных, время супружеской жизни
надо бы ограничить; через каждые три года браки-то нужно бы разводить или
утверждать еще на три года, вот как аренды; и чтоб уж никак не тянулись они
всю жизнь, на вечную муку для обеих сторон.
Судья. Если б это можно или должно было сделать, так уж во что бы то ни
стало, а давно бы это сделали, сеньора; но определите мне точнее причины,
которые вас заставили просить развода.
Мариана. Его дряхлость и мои цветущие лета; никакого сна, потому что
должна я вставать в полночь, греть платки да мешочки с отрубями и
прикладывать ему к бокам и накладывать то ту, то другую перевязку, а гораздо
бы мне приятнее было видеть, чтоб ему пеньковую перевязку на шею присудили;
и всю ночь сторожить, чтобы поднимать повыше подушки, подавать сиропы да
мягчительные, чтоб ему не теснило грудь; и принуждена я еще терпеть дурной
запах у него. изо рта, которым разит от него на три выстрела из аркебуза.
Письмоводитель. Это, должно быть, оттого, что у него коренной зуб
гниет.
Старик. Нет, не должно быть; потому что у меня во, рту давно уж сам
чорт не только коренного, а и никакого зуба не найдет.
Прокурадор. Я слышал, что и закон такой есть, будто бы единственно за
дурной запах изо рта можно развести жену с мужем и мужа с женой.
Старик. По правде сказать, сеньоры, этот дурной запах, о котором она
говорит, совсем не от гнилых зубов, потому что у меня их нет, и не от
желудка, который совершенно здоров, а все это умысел ее злой души. Ваша
милость, вы мало знаете эту сеньору; а кто ее знает-то, так, божусь вам,
либо отмалчивается от нее, либо открещивается. Двадцать два года живу я с
ней мучеником, и нет-то мне никакого утешения в жизни, терплю ее блажь,
крики да причуды; и уже вот два года я каждый день получаю от нее потасовки
и побои чуть не насмерть. От ее крику я почти совсем оглох и уж начисто
помешался. Если она и ухаживает за мной во время болезни, как она вам
говорит, так делает это скрипя зубами, а совсем не так заботливо и ласково,
как лекаря. Словом сказать, сеньоры, от этого брака я умираю, а она живет,
потому что она полновластная госпожа всего моего хозяйства.
Мариана. Вашего хозяйства? Да какое ж у вас хозяйство, кроме того, что
вы приобрели на мое приданое? И половина всего благоприобретенного моя. Уж
как вам этого ни жалко, а из этого и из приданого, если я сегодня умру, я
вам не оставлю ни на копейку, чтобы только доказать, какова моя любовь к
вам.
Судья. Скажите, сеньор, когда вы женились на вашей супруге, вы были еще
молодцом, здоровым, крепким человеком?
Старик. Я уж говорил, что прошло целых двадцать два года с тех пор, как
я поступил под ее команду, вот точь-в-точь к под начальство калабрийского
капитана в каторжную заботу на галеры; я тогда был так здоров, что какую
хочешь игру заводи, нескоро забастую.
Мариана. Было-то было, да не надолго хватило, пословица говорится.
Судья. Молчите, молчите, прах вас побери, добрая женщина, и ступайте с
богом; я не нахожу достаточного повода для развода. Вы пробовали сладкое,
попробуйте и горького. Нельзя обязать мужей не подчиняться быстрому времени
и не стареться. Сопоставьте неприятности, которые он вам теперь причиняет, с
тем добром, которое он делал для вас, когда мог, и не возражайте более ни
одного слова.
Старик. Если только возможно, ваша милость сделали бы мне большое
одолжение и облегчение, освободив меня из этой тюрьмы. Оставаться в ней,
терпеть от нее побои - это значит попасть в руки палача, который будет меня
терзать. А вот бы что сделать: шла бы она в монастырь, а я в другой;
разделили бы мы имение и жили бы таким образом в мире, посвятив на служение
богу остальные дни своей жизни.
Мариана. Вот еще, чорт тебя возьми! Очень мне нужно запирать себя в
монастырь. Я ведь не девчонка; тем, может быть, нравятся сетки, потайные
двери, железные решетки в окнах да подслушиванье. Запирайтесь в монастырь!
Вам это легко, потому что у вас нет ни глаз, чтоб видеть, ни ушей, чтоб
слышать, ни ног, чтоб ходить, ни рук, чтоб осязать. А я здорова и всеми
моими пятью чувствами, полными и свежими, хочу пользоваться открыто, а не
прятать их так, как игроки прячут свои карты друг от друга.
Письмоводитель. Вольного духа женщина!
Прокурадор. И муж умный человек; но уж больше ничего не спрашивай.
Судья. Я не могу произвести развода; quia nullam invenio causam {ибо не
нахожу никакого основания.}.
Входят солдат, хорошо одетый, и его жена, донья Гиомар.
Гиомар. Благодарение господу, желание мое исполнилось, я нахожусь перед
вашей милостью. Самым убедительнейшим образом, как только умею, умоляю вас
развести меня с этим.
Судья. Что такое "с этим"? Разве у него нет другого имени? Вам бы
следовало сказать по крайней мере: "с этим человеком".
Гиомар. Если бы он был человек, я бы и развода не просила.
Судья. Кто же он?
Гиомар. Полено.
Солдат (про себя). Да, клянусь богом, я буду молчалив и терпелив, как
полено; я не стану оправдываться, не стану противоречить жене; может быть,
судья и сделает такое одолжение, обвинит меня и, в наказанье, избавит меня
от неволи; ведь бывают же чудеса, и невольники иногда спасаются из тюрем
Тетуана.
Прокурадор. Говорите учтивее, сеньора, и объясняйте дело без
оскорблений для вашего мужа; сеньор судья, который перед вами, рассудит ваше
дело по всей справедливости.
Гиомар. Отчего ж, милостивые государи, вы не желаете, чтоб я назвала
поленом статую, в которой движения не больше, чем в бревне?
Мариана. Ну, видно, мы обе терпим одно и то же горе.
Гиомар. Скажу вам, наконец, сеньор мой, что меня точно выдали за этого
человека, если угодно вашей милости, чтоб я его так называла; но ведь это не
тот человек, за которого я вышла замуж.
Судья. Как же это так? Я вас не понимаю.
Гиомар. То есть я хочу сказать: я думала, что выхожу замуж за человека
дельного и проворного; а через несколько же дней оказалось, что я вышла, как
уже я говорила, за полено. Он не знает, которая у него правая рука; не
находит ни средств, ни способов добыть хоть реал для поддержки своего дома и
семейства. Утро он проводит по церквам у обеден и толчется у ворот
Гуадалахарских, шепчется, разузнает новости, рассказывает и слушает сплетни.
После полудня, да и по утрам тоже, шляется по игорным домам, из одного в
другой, и только зевак прибавляет; а это такого сорта люди, которые, как я
слышала, всем игрокам надоели и которых они презирают. В два часа приходит
обедать, не получив с выигрышу ни от кого ни одного реала, потому что теперь
уж это вывелось. Потом уйдет опять, возвращается в полночь, ужинает, коли
найдет что; а коли нет, крестится, зевает и ложится спать; но всю ночь он не
успокоится, а ворочается с боку на бок. Спрошу его: "что с тобой?" Отвечает
мне, что сочиняет в уме сонет для друга, который его об этом просил. Он
воображает себя поэтом, как будто это такое занятие, которое избавляет от
нужды.
Солдат. Моя сеньора, донья Гиомар, во всем, что говорила, не перешла
границ правды и основательности; и если б я в своих делах был так же
основателен, как она в речах, то уж давно бы я достал себе какое-нибудь
занятие и хлопотал бы так же, как и другие ловкие и проворные людишки. С
хлыстом в руках, на наемном муле, маленьком, худом и злом, без погонщика,
потому что такие мулы никогда не нанимаются и ничего не стоят, с перекидной
сумкой на крупе, в одной половине воротничок и рубашка, в другой кусок сыру,
хлеб и кожаная фляжка, без приличного дорожного платья, кроме пары штиблет
об одной шпоре, с беспокойной торопливостью уезжает он комиссионером по
Толедскому мосту на ленивом и упрямом муле. Глядишь, и через несколько дней
посылает домой окорок ветчины и несколько аршин небеленого полотна, и такими
вещами, которые ничего не стоят в той местности, куда он послан,
поддерживает свой дом, как только он, грешный, может... Но у меня нет
никакой должности, и я не знаю, как добыть ее, потому что ни один сеньор не
желает взять меня в службу, оттого что я женат. Так что я принужден
надоедать вашей милости, сеньор судья, так как бедные идальги очень
надоедливы, да и жена моя того же просит, - разделите и разведите нас.
Гиомар. И еще вот что, сеньор судья. Видя, что мой муж ни к чему
неспособен и терпит нужду, я умираю, чтоб помочь ему как-нибудь, но не могу,
потому что, прежде всего, я женщина честная и ни на какие низости
неспособна.
Солдат. Вот только единственно за это и стоит любви жена моя. Но под
этой честностью таится в ней самый дурной характер, какой только есть на
свете: ревнует без всякой причины, бранится ни за что, превозносится, ничего
не имея; а за то, что я беден, не считает меня за человека. А хуже-то всего,
сеньор судья, она желает, чтобы я, ради ее верности ко мне, терпел и скрывал
тысячи тысяч ее капризов и пошлостей.
Гиомар. Отчего ж нет? Почему вам не иметь почтения и уважения к такой
добродетельной женщине, как я?
Солдат. Слушайте, сеньора донья Гиомар, что я желаю сказать вам перед
этими сеньорами. Что вы так важничаете тем, что вы честная женщина, коли это
ваша прямая обязанность, так как вы происходите от честных родителей, так
как вы христианка и, наконец, обязаны быть честной в отношении к самой себе?
Хорошо было бы, если б жены требовали от мужей уважения за то только, что
чисты и честны; как будто бы только в этом и состоит все их совершенство, и
при нем они могут обойтиться без тысячи других добродетелей, которые они
обязаны иметь. Что мне из этого, что вы сами-то по себе честны, если вы не
смотрите за честностью вашей горничной, если вы постоянно нахмурены,
сердиты, ревнивы, надуты, растрепаны, сонны, неодеты, бранчивы, ворчливы и
еще с другими безобразиями подобного рода, которые способны сокрушить жизнь
двумстам мужей? Но я вам доложу, сеньор судья, что ничего этого в моей
сеньоре донье Гиомар нет; и я признаюсь, что я полено, что я неспособный,
вялый и рассеянный человек и что только для порядка, хотя бы даже не было
никаких других причин, ваша милость обязаны развести нас, потому что я
сейчас сим заявляю, что я ничего не имею возразить против того, что говорила
моя жена, и что я считаю нашу тяжбу конченной и заявлю удовольствие, если
меня осудят.
Лоренса. Аи, что ты, племянница! Уж в этих делах я или не знаю ничего,
или знаю и скажу тебе, что вся и беда-то в том, что попробуешь.
Кристина. Надо правду сказать, сеньора тетенька, у вас мало смелости;
будь я на вашем месте, да я бы никаких волков не побоялась.
Лоренса. В другой раз я тебе говорю и тысячу раз еще скажу, что сатана
в тебя вселился да и разговаривает. А ведь это сеньор! Как он вошел?
Кристина. Он, должно быть, отпер своим ключом.
Лоренса. Ну его к чорту с его ключами!
Входит Каньисарес.
Каньисарес. С кем вы разговаривали, донья Лоренса?
Лоренса. С Кристиной разговаривала.
Каньисарес. То-то же, вы смотрите, донья Лоренса!
Лоренса. Я говорю, что разговаривала с Кристиной. С кем же мне еще
разговаривать? Разве есть с кем?
Каньисарес. Не желал бы я, чтобы вы и сами с собой разговаривали, это
всегда ко вреду для меня.
Лоренса. Не понимаю я этих ваших разглагольствований, да и понимать не
хочу. Дайте хоть сиесту {Отдых в полдень. (А. Н. О.)} мирно провести.
Каньисарес. Да я даже и во время ночного бдения не желаю воевать с
вами. Но кто это так сильно стучит в дверь? Посмотри, Кристина, кто там, и
если нищий, так подай милостыню, и пусть идет дальше.
Кристина. Кто там?
Ортигоса (за сценой). Это соседка Ортигоса, сеньора Кристина.
Каньисарес. Ортигоса, да еще и соседка! Сохрани господи! Спроси,
Кристина, чего ей нужно, и дай ей, но с условием, чтоб не всходила на
крыльцо.
Кристина. Что вам угодно, сеньора соседка?
Каньисарес. Слово "соседка" меня возмущает; называй ее по имени,
Кристина.
Кристина. Скажите, что вам нужно, сеньора Ортигоса?
Ортигоса. Я хочу попросить сеньора Каньисареса об одном деле, которое
касается моей чести, жизни и души.
Каньисарес. Скажи, племянница, этой сеньоре, что у меня есть дело,
которое тоже касается всего этого и даже больше, и чтобы она поэтому не
приходила сюда.
Лоренса. Боже, вот дикий поступок! Разве вас нет здесь, со мной? Что ж,
меня съедят, что ли, глазами-то? Или на воздухе унесут?
Каньисарес. Ну, коли вы желаете, так пусть войдет, сто тысяч ей чертей!
Кристина. Войдите, сеньора соседка!
Каньисарес. Ах, роковое это слово для меня: "соседка"!
Входит Ортигоса; у нее в руках ковер, по четырем углам которого
изображены Родамонт, Мандрикардо, Рухеро и Градасо;
Родамонт изображен закутанным в плащ.
Ортигоса. Сеньор души моей, подвигнутая и возбужденная доброй славой о
вашем великом милосердии и многих благодеяниях, я осмелилась притти просить
вашу милость оказать мне такое одолжение, милосердие, помощь и благодеяние -
купить у меня этот ковер. Мой сын взят под стражу за то, что ранил
цирюльника. Суд приказал произвести хирургу осмотр, а мне нечем заплатить
ему; последствия могут быть опасные и очень убыточные, потому что мой сын
парень отчаянный. Я хотела бы выкупить его из тюрьмы сегодня или завтра,
если возможно. Работа хорошая, ковер новый, и при всем том я отдам его за
такую цену, какую ваша милость назначит, хоть и в убыток. Сколько я в свою
жизнь вот так-то растеряла добра! Держите, сеньора моя, развернем его, чтобы
сеньор мог видеть, что в моих словах нет обмана. Подымите выше, сеньора.
Посмотрите, как хороши коймы. А фигуры по углам совсем живые.
Когда поднимают перед Каньисаресом и показывают ему ковер, входит молодой
человек и пробирается во внутренние комнаты.
Каньисарес. О, это милый Родамонт! Что ему нужно в моем доме, этому
закутанному сеньору? Если б он знал, как я люблю эти подходы и прятанья, он
бы ужаснулся.
Кристина. Сеньор дяденька, я ничего не знаю о закутанных; и если кто
вошел к нам в дом, так по воле сеньоры Ортигосы, а я, пусть чорт меня
возьмет, если я словом или делом виновата в том, что он вошел; говорю по
совести. Уж это будет чорт знает что такое, если вы, сеньор дядя, подумаете,
что это я виновата в том, что он пришел.
Каньисарес. Да, я вижу, племянница, что виновата сеньора Ортигоса. Я и
не удивляюсь этому, потому что она не знает ни моего характера, ни того, как
я не люблю таких рисунков.
Лоренса. О рисунках он говорит, племянница, а не о другом чем-нибудь.
Кристина. Да я про то же говорю. (Про себя.) Ах, господи помилуй! Опять
душа на свое место стала, а то было в пятки ушла.
Лоренса. На кой чорт мне этот трехполенный верзила, да и к тому же
поводись я с этими ребятами, так...
Кристина (про себя). Ай, как неловко, в какую беду влететь можно с
такими проказами!
Каньисарес. Сеньора Ортигоса, я не охотник до закутанных лиц и ни до
какого переряживанья; вот вам дублон, этого довольно на ваши нужды, и
уходите из моего дома как можно скорей, сию же минуту, и возьмите свой
ковер.
Ортигоса. Продли бог вашей милости веку больше, чем Мордасуилу
иерусалимскому. Вот клянусь жизнью этой сеньоры, имени я их не знаю, пусть
они приказывают мне, а я буду служить, день и ночь, телом и душой, потому
что у них душа, надо полагать, как есть у горлинки невинной.
Каньисарес. Сеньора Ортигоса, кончайте и уходите! Не ваше дело чужие
души разбирать.
Ортигоса. Если вашей милости нужно какого-нибудь пластыря против
болезни матки, так у меня есть удивительные и против зубной болезни я знаю
такие слова, которые всякую боль как рукой снимают.
Каньисарес. Кончайте, сеньора Ортигоса; у доньи Лоренсы нет ни болезни
матки, ни зубной боли, все у ней здоровы и целы, и во всю ее жизнь еще не
выпало ни одного.
Ортигоса. Еще выпадут, бог даст; ей господь долгую жизнь пошлет, а
старость уж в конец зубы-то сокрушает.
Каньисарес. Ах, господи, нет возможности отделаться от этой соседки!
Ортигоса, дьявол ли ты, соседка ли, или кто бы там ни было, убирайся,
освободи нас!
Ортигоса. Справедливо говорить изволите. Не сердитесь, ваша милость, я
ухожу. (Уходит.)
Каньисарес. Ох, уж эти мне соседки, соседки! Разжигало меня каждое
слово этой соседки, и именно потому только, что она соседка.
Лоренса. А я вам говорю, что у вас характер совсем как у варвара и у
дикого. Что такое сказала эта соседка, что вы так взъелись на нее? Вы ко
всякому доброму делу примешиваете какой-нибудь смертный грех. Волчий рот,
скорпионов язык, бездонная яма злости!
Каньисарес. Нет, нет, остановите вашу мельницу, а то это добром не
кончится. А вот не нравится мне, что вы так заступаетесь за вашу соседку.
Кристина. Сеньора тетенька, шли бы вы к себе в комнату и позабавились
чем-нибудь; оставьте дядю в покое, он, кажется, сердит.
Лоренса. Я так и сделаю, племянница, и не покажусь ему на глаза целых
два часа. Божусь тебе, я его так отпотчую, что он доволен останется.
(Уходит.)
Кристина. Дяденька, видели, как она скоро дверь-то защелкнула? Я думаю,
она теперь ищет какой-нибудь запор, чтоб припереть ее покрепче.
Лоренса (за сценой). Кристиника, Кристиника!
Кристина. Что угодно, тетенька?
Лоренса. Если б ты знала, какого мне любовника судьба послала! Молодой,
красивый, смуглый и весь померанцевыми цветами продушен.
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Вы с ума сошли,
тетенька?
Лоренса. Ничуть, в полном своем разуме. Ну, божусь тебе, если бы ты
увидела, ты бы возрадовалась.
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Дяденька,
побраните ее, она даже и в шутку не должна говорить таких непристойностей.
Каньисарес. Ты дурачишься, Лоренса? Но я тебе; серьезно говорю, я
совсем не в расположении терпеть от; тебя такие шутки.
Лоренса. Не шутки, а правда; да еще какая правда-то! Чего лучше не
бывает!
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Скажите,
тетенька, уж не там ли и мой школьник?
Лоренса. Нет, племянница. Он придет как-нибудь в другой раз, если
захочет Ортигоса, соседка.
Каньисарес. Лоренса, говори, что хочешь, только слова "соседка" не
произноси никогда; у меня трясутся все члены, как я его услышу.
Лоренса. И у меня тоже трясутся, только от любви к соседке.
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество!
Лоренса. Теперь-то я увидала, каков ты, проклятый старик! А до сих пор,
пока я жила с тобой, ты меня все обманывал.
Кристина. Побраните ее, дяденька, побраните ее, дяденька, уж очень она
бесстыдничает.
Лоренса. Я хочу помочить бородку моему милому ангельской водой из
бритвенного тазика; он так хорош лицом, вот как есть ангел писаный!
Кристина. Боже мой, какие глупости, какое ребячество! Расшибите ее на
мелкие части, дяденька!
Каньисарес. Не ее, а двери, за которыми она прячется, я расшибу на
мелкие части.
Лоренса. Незачем; видите, они отворены. Войдите и увидите, что я правду
говорила.
Каньисарес. Хоть я и знаю, что ты шутишь, но я войду, чтоб тебя на ум
наставить. (Идет в дверь. В дверях Лоренса выплескивает ему в глаза воду из
бритвенного тазика. Каньисарес возвращается и протирает глаза; Кристина и
донья Лоренса окружают его. В это время молодой человек пробирается из
комнаты и уходит.)
Каньисарес. Ведь, ей-богу, ты меня чуть не ослепила, Лоренса! К чорту
эти шутки, от них без глаз останешься.
Лоренса. Посмотрите, с кем меня судьба связала! С самым-то злым
человеком на свете! Посмотрите, он поверил моим выдумкам, по своей... только
потому, что я его ревность поддразнила! Как испорчено, как загублено мое
счастье! Заплатите же вы, волосы, за злодеяние этого старика! Оплакивайте
вы, глаза, грехи этого проклятого! Посмотрите, как он мою честь и славу
поддерживает! Подозрения он принимает за действительность, ложь за правду,
шутки за серьезное, забаву за преступление! Ах, у меня душа расстается с
телом!
Кристина. Тетенька, не кричите так; все соседи соберутся.
Альгвасил (за сценой). Отоприте двери! Отоприте сейчас, или я расшибу
их в прах!
Лоренса. Отопри, Кристиника, и пусть весь свет узнает мою невинность и
злобу этого старика.
Каньисарес. Господи помилуй! Да ведь я сам говорил тебе, что ты шутишь.
Потише, Лоренса, потише!
Входят альгвасил, музыканты, танцовщик и Ортигоса.
Альгвасил. Что это? Что за ссора? Кто кричал здесь?
Каньисарес. Сеньор, ничего нет; ссора между мужем и женой; она сейчас
же и кончилась.
Музыкант. А мы, чорт возьми, то есть я и мои товарищи, мы, музыканты,
были здесь неподалеку, на сговоре, и прибежали на крик с немалой тревогой,
полагая, что это что-нибудь другое!
Ортигоса. И я тоже, грешным делом, подумала.
Каньисарес. По правде сказать, сеньора Ортигоса, если бы не вы, так не
вышло бы того, что вышло.
Ортигоса. Это по грехам моим; я такая несчастная, что
нежданно-негаданно на меня всякие чужие грехи сваливают.
Каньисарес. Сеньоры, отправляйтесь подобру-поздорову! Я благодарю вас
за ваше доброе желание, но уж теперь мы опять примирились с женой.
Лоренса. Примиримся, если вы прежде попросите у соседки прощения за то,
что дурно думали о ней.
Каньисарес. Если у всех соседок, о которых я дурно думаю, мне просить
прощения, то этому конца не будет. Ной все-таки я прошу прощения у сеньоры
Ортигосы.
Ортигоса. И я вас извиняю и теперь, и напредки.
Музыкант. Ведь не напрасно же мы сюда пришли: играйте, товарищи, пляши,
плясун! Отпразднуем замирение песенкой.
Каньисарес. Сеньоры, я не люблю музыки; я наслушался ее довольно.
Музыкант. Да хоть бы вы и не любили, мы все-таки споем.
Музыканты
(поют)
На Иванов день дожди,
Урожая уж не жди;
А как брань в тот день зайдет,
Будет мир на целый год.
Когда в дождь хлеб на току,
Виноградники в цвету;
У несчастных поселян
Плохо в житницах и в бочках.
Если ж ссоры да жары
Приключатся на Ивана,
Будет мирно целый год
И здорово для кармана.
Желчь в каникулы вскипает,
А под осень утихает.
И недаром разговоры
Про Иванов день идут,
Что в Иванов день раздоры
Мир на целый год дают.
Плясун пляшет.
Музыканты
(поют)
Между мужем и женою
Хоть частенько брань идет,
Но она всегда ведет
Примиренье за собою.
О ненастье нет помину,
Если солнышко взойдет,
Ссора на Иванов день
Мир дает на целый год.
Каньисарес. Вот вы сами видите, ваши милости, в какое беспокойство и
расстройство поставила меня соседка. Так прав ли я, что не люблю соседок?
Лоренса. Хоть мой муж и не любит соседок, но я целую ваши ручки,
сеньоры соседки.
Кристина. И я тоже. А если б моя соседка привела мне школьника, то была
бы она самая лучшая соседка. Прощайте, сеньоры соседки!
(El juez de los divorcios)
Судья по бракоразводным делам.
Письмоводитель.
Прокурадор.
Старик.
Мариана, его жена.
Солдат.
Донья Гиомар, его жена.
Подлекарь {*}.
Донья Альдонса, его жеяа.
Крючник {**}.
Два музыканта.
{* В подлиннике cirujano - фельдшер; их прежде называли подлекарями.
Есть и пословица: "Толкуй больной с подлекарем". От испанского cirujano
произошло русское слово "цирюльник". Как испанский cirujano, и русский
цирюльник, по экзамену, имел право пускать кровь, дергать аубы, ставить
банки и пиявки. (А. Н. О.)
** Ganapan - носильщик тяжестей, то же, что в Тифлисе муша. У нас
теперь тяжести перевозятся ломовыми извозчиками; но при нагрузке и разгрузке
товаров на пристанях, дебаркадерах и пр. есть артели носильщиков, которые
называются крючниками. (А. Н. О.)}
Зала суда.
Входят судья, письмоводитель и прокурадор;
судья садится на кресло.
Входят старик и Мариана.
Мариана (старику очень громко). Ну, вот, сеньор судья бракоразводных
дел сел на свое судейское кресло; вот теперь как хочу... хочу брошу дело,
хочу в ход пущу. Но нет, уж теперь я хочу жить на воле, проживать
безданно-беспошлинно, как птица.
Старик. Ради бога, Мариана, не суетись ты так со им делом! Говори ты
потише, богом прошу тебя. Посмотри, ведь ты всполошила всех соседей своими
криками; вот теперь сеньор судья перед тобой, ты и без крика можешь
объяснить ему свою просьбу.
Судья. Что у вас за спор, добрые люди?
Мариана. Развод, сеньор, развод, и опять развод, и тысячу раз развод!
Судья. С кем и почему, сеньора?
Мариана. С кем? С этим стариком, который перед вами.
Судья. Почему?
Мариана. Потому, что не могу я переносить его причуд, не могу постоянно
ухаживать за его болестями, которых у него несть числа. Меня мои родители
воспитывали совсем не в сиделки или сестры милосердия. Я хорошее приданое
принесла этому костяному скелету, который только жизнь мою заедает. Когда я
шла за него замуж, так у меня лицо-то светилось, как зеркало, а теперь оно
точно суконка. Ваша милость, сеньор судья, разведите нас, коли вам
нежелательно, чтоб я удавилась. Смотрите, смотрите, какие борозды у меня на
лице, - это все от слез, которые я каждый день проливаю, как только вздумаю,
что я замужем за этой анатомией!
Судья. Не плачьте, сеньора! Умерьте ваш голос и утрите слезы, я рассужу
вас по справедливости.
Мариана. Позвольте мне плакать, ваша милость; в этом одно мое утешение.
В королевствах и республиках, хорошо-то устроенных, время супружеской жизни
надо бы ограничить; через каждые три года браки-то нужно бы разводить или
утверждать еще на три года, вот как аренды; и чтоб уж никак не тянулись они
всю жизнь, на вечную муку для обеих сторон.
Судья. Если б это можно или должно было сделать, так уж во что бы то ни
стало, а давно бы это сделали, сеньора; но определите мне точнее причины,
которые вас заставили просить развода.
Мариана. Его дряхлость и мои цветущие лета; никакого сна, потому что
должна я вставать в полночь, греть платки да мешочки с отрубями и
прикладывать ему к бокам и накладывать то ту, то другую перевязку, а гораздо
бы мне приятнее было видеть, чтоб ему пеньковую перевязку на шею присудили;
и всю ночь сторожить, чтобы поднимать повыше подушки, подавать сиропы да
мягчительные, чтоб ему не теснило грудь; и принуждена я еще терпеть дурной
запах у него. изо рта, которым разит от него на три выстрела из аркебуза.
Письмоводитель. Это, должно быть, оттого, что у него коренной зуб
гниет.
Старик. Нет, не должно быть; потому что у меня во, рту давно уж сам
чорт не только коренного, а и никакого зуба не найдет.
Прокурадор. Я слышал, что и закон такой есть, будто бы единственно за
дурной запах изо рта можно развести жену с мужем и мужа с женой.
Старик. По правде сказать, сеньоры, этот дурной запах, о котором она
говорит, совсем не от гнилых зубов, потому что у меня их нет, и не от
желудка, который совершенно здоров, а все это умысел ее злой души. Ваша
милость, вы мало знаете эту сеньору; а кто ее знает-то, так, божусь вам,
либо отмалчивается от нее, либо открещивается. Двадцать два года живу я с
ней мучеником, и нет-то мне никакого утешения в жизни, терплю ее блажь,
крики да причуды; и уже вот два года я каждый день получаю от нее потасовки
и побои чуть не насмерть. От ее крику я почти совсем оглох и уж начисто
помешался. Если она и ухаживает за мной во время болезни, как она вам
говорит, так делает это скрипя зубами, а совсем не так заботливо и ласково,
как лекаря. Словом сказать, сеньоры, от этого брака я умираю, а она живет,
потому что она полновластная госпожа всего моего хозяйства.
Мариана. Вашего хозяйства? Да какое ж у вас хозяйство, кроме того, что
вы приобрели на мое приданое? И половина всего благоприобретенного моя. Уж
как вам этого ни жалко, а из этого и из приданого, если я сегодня умру, я
вам не оставлю ни на копейку, чтобы только доказать, какова моя любовь к
вам.
Судья. Скажите, сеньор, когда вы женились на вашей супруге, вы были еще
молодцом, здоровым, крепким человеком?
Старик. Я уж говорил, что прошло целых двадцать два года с тех пор, как
я поступил под ее команду, вот точь-в-точь к под начальство калабрийского
капитана в каторжную заботу на галеры; я тогда был так здоров, что какую
хочешь игру заводи, нескоро забастую.
Мариана. Было-то было, да не надолго хватило, пословица говорится.
Судья. Молчите, молчите, прах вас побери, добрая женщина, и ступайте с
богом; я не нахожу достаточного повода для развода. Вы пробовали сладкое,
попробуйте и горького. Нельзя обязать мужей не подчиняться быстрому времени
и не стареться. Сопоставьте неприятности, которые он вам теперь причиняет, с
тем добром, которое он делал для вас, когда мог, и не возражайте более ни
одного слова.
Старик. Если только возможно, ваша милость сделали бы мне большое
одолжение и облегчение, освободив меня из этой тюрьмы. Оставаться в ней,
терпеть от нее побои - это значит попасть в руки палача, который будет меня
терзать. А вот бы что сделать: шла бы она в монастырь, а я в другой;
разделили бы мы имение и жили бы таким образом в мире, посвятив на служение
богу остальные дни своей жизни.
Мариана. Вот еще, чорт тебя возьми! Очень мне нужно запирать себя в
монастырь. Я ведь не девчонка; тем, может быть, нравятся сетки, потайные
двери, железные решетки в окнах да подслушиванье. Запирайтесь в монастырь!
Вам это легко, потому что у вас нет ни глаз, чтоб видеть, ни ушей, чтоб
слышать, ни ног, чтоб ходить, ни рук, чтоб осязать. А я здорова и всеми
моими пятью чувствами, полными и свежими, хочу пользоваться открыто, а не
прятать их так, как игроки прячут свои карты друг от друга.
Письмоводитель. Вольного духа женщина!
Прокурадор. И муж умный человек; но уж больше ничего не спрашивай.
Судья. Я не могу произвести развода; quia nullam invenio causam {ибо не
нахожу никакого основания.}.
Входят солдат, хорошо одетый, и его жена, донья Гиомар.
Гиомар. Благодарение господу, желание мое исполнилось, я нахожусь перед
вашей милостью. Самым убедительнейшим образом, как только умею, умоляю вас
развести меня с этим.
Судья. Что такое "с этим"? Разве у него нет другого имени? Вам бы
следовало сказать по крайней мере: "с этим человеком".
Гиомар. Если бы он был человек, я бы и развода не просила.
Судья. Кто же он?
Гиомар. Полено.
Солдат (про себя). Да, клянусь богом, я буду молчалив и терпелив, как
полено; я не стану оправдываться, не стану противоречить жене; может быть,
судья и сделает такое одолжение, обвинит меня и, в наказанье, избавит меня
от неволи; ведь бывают же чудеса, и невольники иногда спасаются из тюрем
Тетуана.
Прокурадор. Говорите учтивее, сеньора, и объясняйте дело без
оскорблений для вашего мужа; сеньор судья, который перед вами, рассудит ваше
дело по всей справедливости.
Гиомар. Отчего ж, милостивые государи, вы не желаете, чтоб я назвала
поленом статую, в которой движения не больше, чем в бревне?
Мариана. Ну, видно, мы обе терпим одно и то же горе.
Гиомар. Скажу вам, наконец, сеньор мой, что меня точно выдали за этого
человека, если угодно вашей милости, чтоб я его так называла; но ведь это не
тот человек, за которого я вышла замуж.
Судья. Как же это так? Я вас не понимаю.
Гиомар. То есть я хочу сказать: я думала, что выхожу замуж за человека
дельного и проворного; а через несколько же дней оказалось, что я вышла, как
уже я говорила, за полено. Он не знает, которая у него правая рука; не
находит ни средств, ни способов добыть хоть реал для поддержки своего дома и
семейства. Утро он проводит по церквам у обеден и толчется у ворот
Гуадалахарских, шепчется, разузнает новости, рассказывает и слушает сплетни.
После полудня, да и по утрам тоже, шляется по игорным домам, из одного в
другой, и только зевак прибавляет; а это такого сорта люди, которые, как я
слышала, всем игрокам надоели и которых они презирают. В два часа приходит
обедать, не получив с выигрышу ни от кого ни одного реала, потому что теперь
уж это вывелось. Потом уйдет опять, возвращается в полночь, ужинает, коли
найдет что; а коли нет, крестится, зевает и ложится спать; но всю ночь он не
успокоится, а ворочается с боку на бок. Спрошу его: "что с тобой?" Отвечает
мне, что сочиняет в уме сонет для друга, который его об этом просил. Он
воображает себя поэтом, как будто это такое занятие, которое избавляет от
нужды.
Солдат. Моя сеньора, донья Гиомар, во всем, что говорила, не перешла
границ правды и основательности; и если б я в своих делах был так же
основателен, как она в речах, то уж давно бы я достал себе какое-нибудь
занятие и хлопотал бы так же, как и другие ловкие и проворные людишки. С
хлыстом в руках, на наемном муле, маленьком, худом и злом, без погонщика,
потому что такие мулы никогда не нанимаются и ничего не стоят, с перекидной
сумкой на крупе, в одной половине воротничок и рубашка, в другой кусок сыру,
хлеб и кожаная фляжка, без приличного дорожного платья, кроме пары штиблет
об одной шпоре, с беспокойной торопливостью уезжает он комиссионером по
Толедскому мосту на ленивом и упрямом муле. Глядишь, и через несколько дней
посылает домой окорок ветчины и несколько аршин небеленого полотна, и такими
вещами, которые ничего не стоят в той местности, куда он послан,
поддерживает свой дом, как только он, грешный, может... Но у меня нет
никакой должности, и я не знаю, как добыть ее, потому что ни один сеньор не
желает взять меня в службу, оттого что я женат. Так что я принужден
надоедать вашей милости, сеньор судья, так как бедные идальги очень
надоедливы, да и жена моя того же просит, - разделите и разведите нас.
Гиомар. И еще вот что, сеньор судья. Видя, что мой муж ни к чему
неспособен и терпит нужду, я умираю, чтоб помочь ему как-нибудь, но не могу,
потому что, прежде всего, я женщина честная и ни на какие низости
неспособна.
Солдат. Вот только единственно за это и стоит любви жена моя. Но под
этой честностью таится в ней самый дурной характер, какой только есть на
свете: ревнует без всякой причины, бранится ни за что, превозносится, ничего
не имея; а за то, что я беден, не считает меня за человека. А хуже-то всего,
сеньор судья, она желает, чтобы я, ради ее верности ко мне, терпел и скрывал
тысячи тысяч ее капризов и пошлостей.
Гиомар. Отчего ж нет? Почему вам не иметь почтения и уважения к такой
добродетельной женщине, как я?
Солдат. Слушайте, сеньора донья Гиомар, что я желаю сказать вам перед
этими сеньорами. Что вы так важничаете тем, что вы честная женщина, коли это
ваша прямая обязанность, так как вы происходите от честных родителей, так
как вы христианка и, наконец, обязаны быть честной в отношении к самой себе?
Хорошо было бы, если б жены требовали от мужей уважения за то только, что
чисты и честны; как будто бы только в этом и состоит все их совершенство, и
при нем они могут обойтиться без тысячи других добродетелей, которые они
обязаны иметь. Что мне из этого, что вы сами-то по себе честны, если вы не
смотрите за честностью вашей горничной, если вы постоянно нахмурены,
сердиты, ревнивы, надуты, растрепаны, сонны, неодеты, бранчивы, ворчливы и
еще с другими безобразиями подобного рода, которые способны сокрушить жизнь
двумстам мужей? Но я вам доложу, сеньор судья, что ничего этого в моей
сеньоре донье Гиомар нет; и я признаюсь, что я полено, что я неспособный,
вялый и рассеянный человек и что только для порядка, хотя бы даже не было
никаких других причин, ваша милость обязаны развести нас, потому что я
сейчас сим заявляю, что я ничего не имею возразить против того, что говорила
моя жена, и что я считаю нашу тяжбу конченной и заявлю удовольствие, если
меня осудят.