Сабо Магда. Скажите Жофике

   Срочно? Все же он к Понграцу успеет заглянуть – надо устроить ему парочку веселых минут. Ничего себе помощницу подобрал. Порядочная, видно, эта Жофия Надь дрянь, если даже летом приходится учителям с ней возиться. Хотя в самый раз для Понграца. В одну прекрасную ночь она еще перережет ему горло. Вообще неплохо поосмотреться у старика, вынюхать, где он прячет ту, вторую, что в ночь на вторник завели к нему.
   Ну не дурак ли этот Понграц? Сначала снял свою вывеску "Просьба не стучать", теперь снова вывесил. Жаль. Он бы сейчас так стукнул, что и мертвец встал бы из могилы. Секей распахнул дверь. Старик был один. Занавеска на окне отодвинута, на вешалке только картуз да плащ Понграца. Чернявой девчонки нет и следа. Видно, он ее уже сплавил. Понграц насторожился. Секей редко переступает его порог, а если уж зайдет, то жди рассказа, как родич его тоже сломал лодыжку да так хромым и остался до смерти.
   – Вам-то хорошо, – начал Секей, положив на стол книгу доставки. – Лежите себе тут, прохлаждаетесь, захотели – вздремнули. Ну, как нога?
   Понграц пробормотал в ответ что-то невнятное.
   – Зато другим приходится в такую жару быть на побегушках. Нет человеку никакого покоя. Марта-то все подгоняет. Говорит, срочно доставь эти бумажки, а что толку в них!
   Старый Пишта не заглянул в книгу, хотя Секей подсунул ее под самый нос старика.
   – Не видно что-то чернявенькой. Или вы куда-нибудь ее отослали?
   Этот чего-то мудрит, подумал Понграц, он все одно, что вестник Иова: неспроста, ох, неспроста пришел он сюда! Секей и парнем такой же был, только тогда и радовался, если мог принести кому-нибудь злую весть. Когда упала бомба, он, Понграц, стоял у черного хода. Бомба швырнула его волной оземь, да с такой силой, что у него изо рта и из носа пошла кровь. Потом он еще плохо слышал. Когда пришел в себя, над ним сидел Секей и брызгал его водой. "Надобно бы, говорит, сходить в большое убежище, там, видно, беда". Сам глаза в сторону, будто жалеет его. Только Понграц знал, что ему никого не жалко. Пополз он к убежищу, бежать не мог – колено разбил, когда упал во время взрыва. Да если и мог бы – все равно напрасно: хоть на крыльях лети к убежищу, ни одной там души уже не было в живых…
   Ежели этого Секея интересует черномазая, то может искать ее. Нет здесь больше Доры – улетучилась со всеми монатками. Говорит, домой хочу пробраться. Даже взяла у него связку запасных ключей, что он хранил у себя на тот случай, если кто-нибудь из дежурных потеряет свои. Обещала вернуть, и пока что он верит ей. Только не увидали бы у нее тех ключей, а то ему здорово может нагореть из-за этой разбойницы.
   Так что ушла, пусть теперь ищут. Да, недолго гостила она тут, за два дня нагостилась. Так и не поведала, какая беда приключилась с ней, и спасибо-то не сказала за приют. Поглядела на него своими черными глазищами, схватила свой рюкзак – только ее и видели. Ну и слава богу, по крайней мере опять тишина. Скажи-ка, такая маленькая, а такая недоверчивая. Да разве бы он, хоть натвори она тут что-нибудь, выдал ее? Конечно, нет. Сказала бы, мол, убежала из дому на пару дней, – и все тут. Так нет; и что еще за номер с телеграммой? Вики какая-то посылает! Вики! Ну и имечко, второго такого не сыщешь на всей земле. Хотя есть же "Дора"! Семейка, нечего сказать!
   Понграц снова буркнул что-то. Если Секею очень хочется услышать "да", так пусть воображает, что услышал.
   – А не мешало бы вам удержать ее пока при себе. Вторая-то вряд ли вернется сюда. Или, может, вы это знали, потому и зазвали к себе черненькую?
   Почему это недотепа не приходит больше сюда? Она всегда являлась в срок, аккуратно, даже после того случая. Чего Секей уставился на него своими холодными глазами, как будто он, Понграц, виноват, что Марча полюбила Имре. На Секея она плевать хотела. До сих пор никак не успокоится, уж от доченьки и костей-то не осталось! А что была за красавица! Но что поделаешь, кроме своего Имре, никого не признавала.
   – Глядите, как бы голова у вас не треснула, – заметил он Секею, – уж больно много знаете. Это может вам повредить.
   Секей сделал вид, что не понял его.
   – Она не говорила вам, что натворила? Надеюсь, хоть не крала. Вы ее частенько посылаете в кладовую, так ведь и я отвечаю за имущество, не дай бог, пропадет оттуда что, уж не знаю, кто и платить будет.
   За кого же этот рыжеглазый – чтоб ему ни дна, ни покрышки – принимает Жофи? Нашел вора! Уж ему-то, если на то пошло, стоит помолчать. Пусть-ка ответит, почему зимой в его комнате жарища, а в классах дети мерзнут? Только спросишь его, так он с самой невинной миной начнет доказывать, что в классах тяга плохая, что уголь некачественный. Его послушать, так виноваты во всем трубочисты. Дурной человек. И чего это он сует ему книгу? Там – две бумажки. Опять очки куда-то подевались.
 
   "Улица Збпор, 7, 1-го района, Институт экспериментальной педагогики, Юдит Надь.
   Просьба 29 июля сего года к 11 часам явиться в школу по делу Вашей дочери, ученицы шестого класса Жофии Надь. Предлагается прийти вместе с дочерью.
   Заместитель директора школы Марта Сабо".
 
   Круглая печать, штамп. Что за чертовщина? И во втором письме то же самое говорится, только не сказано, что "дочь", и не сказано, чтобы Жофи пришла в школу. Ага, оно адресовано заведующему отделом Калману Халлеру. Так это и есть тот самый Халаши, чтоб ему пусто было, из-за него, оказывается, чуть было не извелась бедная козявка! Еще хорошо, что Андраш не пошел да не намял ему бока. Заведующий отделом! В конце вон написано, что взятый из музея портфель является вещественным доказательством, нужным школе при расследовании проступка ученицы, поэтому получить его владелец сможет лишь после разбора дела и только лично.
   Портфель! Значит, это тот самый портфель из отличной желтой кожи, который Жофи прятала в его комнате. Он еще гадал, откуда взялся портфель, и решил, что это вещи покойного Габора Надя. Потом девчонка вдруг куда-то побежала и унесла портфель, так он больше его и не видел. Уж не украла ли она его у Халлера? Это Секей виноват в том, что ему такие вещи лезут на ум. От Секея хорошего не жди. Если Жофи забрала у кого-то портфель, стало быть, так нужно было. Может, черномазая втянула ее в какую беду? В ней порча какая-то сидит. И как теперь быть? Как помочь девчонке?
   С удивлением Понграц поймал себя на том, что готов пойти на все, только бы не дать в обиду свою недотепу. Что, в конце концов, эта Марта Сабо хочет от ребенка? Неужели не видит по физиономии, что она не способна на худое?
   Секей зорко следил за Понграцем, но на исхудавшем, щетинистом лице старика ничего нельзя было прочесть. Наоборот, старик прищелкнул языком, как будто все это его забавляет, и даже пробормотал: "Наплевать! Какое мне дело?" Ну и противный старик! Ничто его не берет! Не задело ведь за живое! Бездушный тип! Он, Секей, давно это знал. Жара-то еще сильнее стала. А тут возись с этими писульками! Думал, удастся позлить малость старика, так нет, режет себе как ни в чем не бывало перец на кружочки и спокойно жует, точно скотина. Секей попрощался. Вывел из кладовой свой велосипед – так скорее дело будет.
   Калмана Халлера он в музее не застал. Хорошо хоть не пришлось тащиться на второй этаж. Он вручил письмо у входа. Толстяк, что сидел в дверях, пообещал отдать его Халлеру, как только тот вернется из крепости. В Институте экспериментальной педагогики письмо приняла сама Юдит Надь, но даже не взглянула на него, просто черкнула в книге, там, где Секей держал палец. Хорошо бы предложить ей прочесть письмо сразу. Интересно, как оно ей понравится? Да разве заговоришь с такой? Девчонку ее он терпеть не может. Когда она убирает возле дверей старого Понграца, всегда остатки заметет к кладовке. Она, конечно, отлично знает, что это уже его, Секея, участок, вот и гадит специально ему. Ох и попадет девчонке от ее мамаши!
   Но Юдит, прочитав записку, не столько обиделась на Жофи, сколько на Марту Сабо. Письмо полетело в корзинку. От волнения она не могла сидеть на месте и принялась ходить по кабинету. "Узнаю эту Марту Сабо, – возмущалась Юдит. – Из пустяка раздуть такое дело, измываться над ребенком… И она еще называется педагогом… Палач, а не педагог". Юдит впервые с теплотой подумала о работе в школе. Уж она докажет, что нельзя делать подобных вещей. Наверное, Марта затеяла это дело, чтобы лишний раз доказать Добаи, что она, Юдит Надь, не годится для работы в институте, раз не способна справиться даже с собственным ребенком. Возвратившись домой, Юдит, к великому удивлению Жофики, прижала ее к груди и, поцеловав, негодующе воскликнула: "Не бойся, ничего не бойся, я все улажу!"
   "Началось!" – подумала Жофика. Еще вчера она была так счастлива. Впервые с тех пор, как не стало папы, ей было по-настоящему радостно. Дома ее ожидал обед. И мама даже поставила Жофины тарелочки: значит, она все-таки любит ее! Конечно, мама не признала, что зря побила Жофику, но ведь это и не важно. Даже в том, как она поцеловала Жофику и как заплела ей косы, чувствовалось, что маме стыдно. Мама не стала донимать ее расспросами о музее, о золотой монете, и ей не пришлось маму обманывать. Мама, вероятно, решила, что Жофика заперла своего дядю нечаянно, а о портфеле просто забыла… Оказывается, еще ничего не кончено. Когда Жофика прочитала утром письмо, она понадеялась, что тетя Марта сама ответит райсовету. Потом запишет ей в дневник выговор – и на этом конец. А выходит, не конец. Теперь вот повестку прислали, как в прошлом году Еве Перч, которая украла велосипед. Какой стыд!
   Разве Сабо педагог? – думала в это время Юдит. Такую даже человеком нельзя назвать. Юдит спросила у Жофи, со злым ли умыслом захлопнула она дверь, и Жофика ответила, что нет. А Жофи никогда не лжет. Значит, она это сделала нечаянно. Юдит ясно представила себе, как Жофика слишком близко подошла к двери, задела ее и та сама захлопнулась. Не секрет, что ее дочь труслива, неуклюжа, неловка и беспомощна. Кто может поставить ей в вину, что из-за какой-то случайности она попала в беду? Будь на месте Жофи любая другая ученица наверное, не раздули бы так эту историю. Здесь все дело в том, что это дочь Юдит Надь, и Марта Сабо нарочно подстраивает, чтобы нанести ей еще один удар, пока она в школе и имеет такую возможность. Только на этот раз Юдит сумеет ответить Марте. С пятнадцатого числа Добаи заполучит к себе этого великого педагога. Она еще ломается, чтобы набить себе цену. Пусть Добаи говорит все, что ему угодно, она, Юдит Надь, разбираемся в вопросах воспитания. Для нее детская душа – это открытая книга. В прошлый раз она сама чуть не потеряла веру в себя и уже готова была согласиться с тем, что она плохой специалист. А ведь это не так. Взять Марту Сабо. Как она заблуждается в отношении ее Жофии, сколько пороков приписывает этой кроткой и безобидной девочке! Конечно, во всем этом деле Марта хочет только лишний раз продемонстрировать всем, какой она великолепный педагог. Уж если на то пошло, даже хорошо, что Юдит станет преемницей Марты. Несомненно, в первый же день выяснится, что ученицы ее не знают грамматики, что обучение велось поверхностно, а дети боялись ее, так как она запугивала их. В соседней комнате зазвонил телефон, Жофи подняла трубку, но тут же в страхе опустила ее: говорила тетя Като. Не беда, что Жофи не ответила ей. Если надо, позвонит еще, а не позвонит, еще лучше. У нее сейчас все равно не хватит сил разговаривать с Като. Марта Сабо сидит в своей норе и готовит план завтрашней "операции". Напрасно радуется. Завтрашний день покажет, кто из них двоих может называться настоящим педагогом.
   Но Марта Сабо не сидела дома. В это время она находилась в отделе опеки райсовета. Прошло более часа, пока она получила ответ на интересующие ее вопросы. Заведующий отделом едва успевал перелистывать сборник постановлений. Наконец оба на чем-то сошлись и долго пожимали друг другу руки. Марта Сабо еще не ушла из комнаты, когда референт начал диктовать повестки. Одна из них предназначалась госпоже Хорват – бывшей Гергей, другая – Карою Гергею.
   Вот и улажено. Теперь она пойдет домой, сварит себе кофе и ляжет отдыхать. Все-таки чересчур много всего для одного дня.
   Может, зайти к Доре, она, наверное, уже дома. Пожалуй, следует подождать до завтра. Пусть девочка успокоится, соберется с мыслями. Сегодня Марта никуда не пойдет. Все-таки она любит свою квартирку и этот маленький неказистый домик с широкой аркой у входа, неведомыми судьбами забытый здесь, в самом центре столицы. Она живет на первом этаже, как в провинции, и, когда вечерами сидит у своего окошка, может рукой достать до прохожих. В этом есть своя неповторимая прелесть, что-то уютное и родное.
   Но пока Марта спускалась по лестнице, она уже успела передумать и, выйдя на улицу, направилась в противоположную от своего дома сторону. Не мешало бы развлечься немного. Сейчас она зайдет куда-нибудь в кафе и закажет мороженое. Нет, пожалуй, лучше в кино посмотреть комедию, встряхнуться. Просто усесться поудобней в кино и смеяться над любой глупостью. Скажем, герой налетает на официанта, который несет поднос, весь заставленный бутылками и едой. Тарелки летят во все стороны, и на голову какому-нибудь самонадеянному щеголю опрокидывается чашка со взбитыми сливками.
   Да, надо пойти в кино.
   В зале оказалось не так душно, как она предполагала. На потолке жужжали большие вентиляторы, и этот постоянный гул порой мешал слушать. Сеанс закончился в шесть часов. В парке перед кинотеатром она еще некоторое время поговорила с Фери Асталошем, который поливал клумбы. Асталош, в прошлом году окончивший школу, заметив ее, отдал шлангом честь и уже издали закричал что было силы: "Здравия желаем!" С тех пор как она в последний раз видела его, паренек очень вырос, и голос у него стал низким, как у быка.
   Теперь можно и домой. Марта с удовольствием думала о том, как сейчас войдет сначала в прохладную тень арки, потом во внутренний дворик, пахнущий олеандрами. Они цветут в кадке прямо под окном кухни. Ничего не скажешь, любит она свою квартирку, хотя и возни с ней зимой много; две ступеньки, которые ведут к двери застекленной веранды, постоянно заносит снегом, их то и дело приходится расчищать. И вообще эти ступеньки совсем ни к чему.
   "Нет, они все-таки нужны", – решила Марта, войдя во двор. На верхней ступеньке, прислонившись к двери и вытянув вперед неподвижную ногу, сидел Понграц. Это был нежданный гость. Понграц никогда еще не приходил к Марте домой. Обычно, если ее срочно вызывали в школу, за ней присылали Секея – он был моложе. На вопрос, давно ли Понграц ждет ее, он пробурчал, что пришел сюда около четырех. Значит, просидел тут добрых два часа. И это с больной-то ногой! Пока Марта отпирала дверь, они перебрасывались теми пустыми фразами, которые нужны только для того, чтобы потом перейти к главному. В переднюю вели ступеньки, и старому Пиште стоило больших усилий подняться по ним. Лицо покраснело от напряжения. Марта мягко спросила, не скучно ли ему было сидеть здесь столько времени. Но Понграц ответил, что он не скучал, ему было над чем подумать.
   Усадив старика, Марта раскрыла окно и подняла штору. Солнце уже зашло. Из окна было видно здание школы. Окна учительской были настежь отворены. Понграц и Марта оба заметили это, но каждый объяснил по-своему: старый Пишта решил, что бездельник Секей, конечно, опять поленился подняться наверх и проверить, все ли окна закрыты; случись гроза, снова полетят все стекла; Марта Сабо подумала, что окна учительской забыл закрыть Хидаш, который оставался в школе дольше всех. Рассеянный стал этот Йошка!
   Несомненно, старик пришел из-за Доры. Вероятно, он все же заметил Марту, когда она засовывала за ручку двери телеграмму. Ну да все равно, рано или поздно этот разговор должен состояться. Она даже сама собиралась зайти к нему, только после того, как уладит дело Жофики.
   Они внимательно изучали лица друг друга. Понграц, так же как и она, знал, что разговор о нынешнем урожае, о сборе фруктов и засухе только предисловие, что о главном еще не сказано ни слова. Старик выглядит усталым, подумала Марта Сабо, нужно скорее отправить его домой, там у него прохладней. Не будет она больше тянуть время. Проводить ли его домой? Движение еще большое, ему трудно будет пересечь площадь, он ведь пока очень плохо ходит. В общем, она проводит его.
   – Я рада, что вы пришли, – начала Марта решительно. – Я сама хотела зайти к вам, поблагодарить за ваше участие и помощь. Вы даже не предполагаете, какую сняли с меня заботу.
   Понграц взглянул на нее, но тут же отвел глаза. Что это она, чего ей надо от него? Опять чушь несет.
   – Вот теперь-то мы сможем наконец взяться как следует за это дело, – продолжала Марта Сабо. – Последние два дня, видно, были самыми страшными для бедной девочки. Я так признательна вам, что вы не оставили ее без присмотра. Она успокоится постепенно. Теперь самое тяжелое позади.
   О ком это она? Вот бестолковая бабенка, даром что забила себе голову всякими премудростями.
   – В сущности, все к лучшему. Сестра хоть и любила ее но совсем не подходила для роли воспитательницы. По правде говоря, меня удивляет, что она бросила ребенка. Девочка, вероятно, рассказывала вам, как все это произошло?
   Старик сегодня молчаливее обычного. Только смотрит на нее да покрякивает. Ну что ж, не хочет говорить – не надо.
   – Да, это весьма печальная история. Отец, мать – у каждого своя новая семья, а опекуном ребенка назначают сестру. Теперь, когда она покинула страну, мы сможем наконец направить жизнь девочки по нужному руслу. И как вам пришло в голову приютить у себя девочку? Даже подумать страшно: остаться такой малышке одной на улице! Побоялась, наверное, идти к себе домой.
   Так это она о черномазой! Хорошо, что он рта не открыл, дал ей выговориться. Вот и вся ее мудрость. Других учит, а сама не умеет язык держать за зубами. И спрашивать не пришлось – все подчистую выложила. Тоже не из смышленых, да и болтлива к тому же, видно. На уроках-то привыкла языком молоть. Вена. Значит, смылась тощая, за которой Карчи Шереш волочился, а маленькую оставила, тварь бездушная. Выходит, не матерью она ей приходится. На этот счет он ошибся. Имеет, стало быть, и отца и мать, только у каждого из них своя судьба. От девчонки все отвернулись. При живых родителях сиротой оказалась.
   Он вздрогнул.
   Что она сказала? "Мы сможем наконец направить жизнь девочки по нужному руслу". Как это она собирается направлять ее, по какому руслу? Когда черномазая сегодня в полдень убежала со своим мешком, откуда он мог знать, что у нее нет никого дома? Думал, найдется там какая-нибудь живая душа. Даже озлился на нее, что так и не рассказала ему, почему скрывалась у него. Значит, она никакая не злодейка, а просто сирота? Что же теперь будет? Тощей с ней нету, никого нету. Кормиться-то как станет? Или уйдет к кому-нибудь из родителей? Почему же она не захотела уехать вместе с сестрой, раз уж вещи собрала? Взяла небось своего мехового зайца да красную жакетку. Как здесь-то вновь оказалась? Отстала ли от машины, свалилась ли с нее – кто знает!
   – Теперь о ней совет позаботится.
   Совет? Как? И эта вдруг скупа на слова стала. А он не прочь узнать все поподробнее. Вместо того чтобы объяснить толком, что к чему, зажигает тут одну папиросу за другой. Фу, как противно, когда женщина курит.
   – Детский дом, куда ее направят, расположен в большом парке на горе Сабадшаг.
   Никак, ее в приют собираются отдать? Конечно, так и выходит. Она может не расписывать ему, какой там парк, он и сам отлично знает, что за штука детский дом. Как бы там хорошо ни было, приют есть приют.
   – Раз у нее имеются родители, почему бы не отдать им ее?
   Марта Сабо покачала головой.
   – Родители отказались от нее, законным опекуном была сестра. Скажите, вот вы сами отдали бы ребенка таким людям, которые девять лет назад бросили его?
   Он-то? Ни в жизнь! А если бы стали умолять, спустил бы с лестницы, да еще мусорное ведро опрокинул на головы. Даже щенка и того не бросают на произвол судьбы. Животное разума не имеет, и то человек жалеет его, растит, радуется, как оно посапывает в уголке да, слепенькое, тычется мордой в живот матери. А тут ребенок! И в приют его…
   Впрочем, что ему до всего до этого! Он пришел сюда совсем по другому делу. Так вот для чего понадобились черномазой ключи! Домой не могла попасть. Поэтому и пряталась так. Но почему же она побоялась сказать ему обо всем? Неужели могла подумать, что он сейчас пойдет в полицию? Как полегчало бы ей, поведай она ему все. Так нет же, только глаза лупила и вначале даже есть отказывалась. Все потому, что слишком много гордости у малявки, а у самой никого на свете нет. Кто же, интересно, кормить эту несчастную будет, пока решится ее судьба? Нет, он не спросит у учительницы, ничего не будет спрашивать. Надо дать ей выговориться, она сама обо всем расскажет.
   – Вы очень выручили бы нас, если бы оставили девочку у себя еще на пару дней. Родителей ее вызвали на пятницу. В девять часов утра ее дело будет разбираться в райсовете. На все потребуется время. С приютом мы начнем переговоры лишь после того, как все выяснится с родителями ребенка. В самом деле, присмотрите за ней еще парочку дней, нехорошо оставлять девочку одну в квартире. Расходы, понятно, вам будут возмещены. Родительский комитет заплатит.
   "Провались ты, – подумал старый Пишта, – вместе со своими деньгами. Потрать их на гвозди, чтоб было чем гроб заколачивать. Неужели я таким нищим выгляжу? Неужели она всерьез думает, что мне ребенка не прокормить?" Понграц тихонько выругался. Если учительница поняла – на здоровье ей. Сколько можно унижать человека! Каждый лезет к нему со своими несчастными деньгами!
   – Что она сказала, когда прочла телеграмму? – спросила Марта.
   Откуда она знает про телеграмму? Уж не сама ли принесла ее? Черномазая, да и он тоже считали, что это Жофи выклянчила телеграмму у Сюча. Стало быть, нет.
   – Да ничего вроде такого не говорила, – ответил Понграц. Ну, теперь пойдет болтать о черномазой. Не для того он высидел тут два часа на ступеньках, словно нищий на паперти, чтобы про черномазую судачить. И где эту учительницу черти носили столько времени? Переливает из пустого в порожнее, все черномазая покоя ей не дает. Нечего воду в ступе толочь, он и так понял уже, что Дора – не исчадие ада, что она не удирала ни из исправительного дома, ни от матери. Просто сирота божья. Но он-то ведь приковылял сюда не ради черномазой, а ради той, другой!
   – Вы мне скажите, что вам нужно от Жофики, – сказал он.
   "Ах да, Секей. Не забыть бы поговорить с директором школы насчет Секея", – вспомнила Марта. Секей подслушивает, где может, даже за дверями учительской. Он болтун и клеветник. И в прошлый раз не родители создали ту отвратительную путаницу, а Секей. Правду говорила Биро насчет него. И теперь надо же было ему показывать Понграцу повестки! Что за человек! Знает ведь, как Понграц привязан к Жофике. К сожалению, она, Марта, не сможет сейчас ответить дяде Пиште. Пусть потерпит немножко. Он раздражителен и обидчив. И все же придется промолчать.
   – Потому как она не из тех, кто ворует, – продолжал Понграц. Марта видела, что он расходится все больше и больше. – Да я б ей доверил несчитанные деньги. Мало у нее и без того горя – сколько она жаловалась мне, плакала, что Халлер-де не должен никуда отлучаться в понедельник. Спросите хоть у Андраша Киша, у каменщика. Правда, портфель тот несчастный она действительно принесла, скрывать не приходится. Но я не верю, что она его украсть хотела, а то бы она продала его где-нибудь на стороне и не стала бы ко мне таскать.
   Все так и есть, как она предполагала. Жофи узнала от Доры, что там готовятся к отъезду, и в понедельник явилась в музей к Калману. Теперь и про молодого каменщика все стало ясно. Это тот самый парень, который бросил девочке с лесов грушу. Одно только пока непонятно: почему Дора вернулась, раз уж собралась ехать? Но и это рано или поздно выяснится.
   Не отвечает, думал Понграц. И какая же она бездушная! Знать, одних любимчиков признает! Черномазая ей по душе, она и болеет за нее, а Жофику невзлюбила, потому и решила вконец вымотать душу у ни в чем не повинного ребенка. Но он не посмотрит ни на что. Он выскажет ей прямо все как есть.
   – Детей знать надо, – и голос его вдруг охрип от волнения. – Девочка давно поняла, что бедняга-отец ее – он при мне помер – ничего через меня ей не передал, и все-таки ходила и ходила ко мне. Признаюсь, я лишь гонял ее взад-вперед, слова хорошего не сказал. Побил даже однажды, думал – поделом, а она, сердечная, и после того не перестала ходить, ухаживает за мной, хотя денег больше не получает. Это я все к тому говорю, что если какой-нибудь там бездельник оговорил ее, не следует принимать все за чистую монету. В особенности же Халлеру не стоит доверять, непутевый он человек. Жофи – вот она порядочная. Уж коли я даю за нее свою старую голову на отсечение, то, стало быть, и вы, учительница, можете сделать то же самое.
   "Эх, старый Понграц, старый Понграц, как затряслась вдруг твоя голова, твоя седая голова, которую ты готов дать на отсечение за Жофику! Интересно, что бы ты сделал, подойди я сейчас к тебе и поцелуй твою старую жилистую руку? Закричал бы, конечно, на меня, как на Жофи?"
   – Девочка запуталась в очень серьезном деле, – заметила Марта сдержанно, – но мы все уладим.
   – В таком случае не помешает вам и нас послушать.
   Неплохая идея. Марта сняла чехол со своей пишущей машинки и вложила в нее лист бумаги. Для Понграца было новинкой диктовать на машинку, тем не менее он складно и толково вновь повторил все сказанное. Подписавшись на листе, он вдруг снова помрачнел – продиктованное показалось ему недостаточно убедительным. Нет, этого мало, он должен быть лично в совете. Надо бы и Андраша Киша привести. Несправедливо нападать на ребенка. Кто, как не они, ее друзья, смогут объяснить, что и как было?