Таково было последнее полученное им письмо. Франваль с одобрением прочитал его и тотчас же послал ответ. С очередной почтой корреспонденции не было. Франваль забеспокоился. Ничем не порадовал и следующий курьер. Беспокойная натура Франваля больше не могла ждать. Мгновенно возникает план самому отправиться в Вальмор и выяснить причину молчания, так его тревожащего.
Он едет верхом в сопровождении верного слуги. Не желая никем быть узнанным, он намеревался приехать на исходе второго дня, когда стемнеет. На опушке леса, окружающего замок Вальмор и с восточной стороны смыкающегося с Шварцвальдом, шестеро вооруженных людей останавливают Франваля и его лакея, требуя кошелек. Разбойники были осведомлены, с кем разговаривают. Им известно, что Франваль замешан в каком-то грязном деле и никогда не ходит без бумажника, набитого золотом. Попытавшийся оказать сопротивление слуга тут же падает замертво к ногам своей лошади. Франваль, выхватив шпагу, нападает на грабителей, ранит троих и оказывается схваченным остальными. Он дает отпор, но они ухитряются отобрать все, что было при нем, не сумев, однако, совершенно обезоружить его. Обобрав его до нитки, воры обращаются в бегство, Франваль пытается их догнать, но грабители на лошадях мчатся как ветер и скрываются с его глаз.
Была страшная ночь: северный ветер, град; казалось, все стихии обрушились на бедного Франваля... Порой природа, словно возмущаясь злодействами того, кого она преследует, желает, прежде чем призвать виновного обратно в свое лоно, наслать на него все бедствия, какими располагает... Полураздетый, но со шпагой в руке, Франваль, едва передвигаясь, покидает роковое место и бредет по направлению к Вальмору. Плохо ориентируясь в окрестностях имения, где он был лишь однажды, в тот раз, когда мы там его видели, Франваль блуждает по темным тропинкам совершенно незнакомого ему леса. Изнуренный усталостью, подавленный горем, снедаемый тревогой, измученный бурей, он бросается на землю, и первые в его жизни слезы потоком хлынули из его глаз.
– Несчастный! – восклицает он. – Все объединилось, чтобы окончательно сокрушить тебя и заставить испытать угрызения совести!.. Лишь карающей деснице горя удалось растрогать твою душу: в обманчивой сладости успеха такие терзания были тебе незнакомы. О ты, кого я так больно оскорблял, ты, кто в этот миг, быть может, становишься жертвой моей ярости и жестокости... обожаемая супруга... Не потерял ли этот мир твою жизнь, которой он мог гордиться? Остановила ли сила небесная мои отвратительные замыслы?.. Эжени! Слишком доверчивая дочь, постыдно совращенная моими мерзкими ухищрениями, удалось ли природе смягчить твое сердце?.. Ослабила ли она страшные последствия моего влияния и твоего послушания? Есть ли еще время?.. Есть ли время, Небо праведное!..
Внезапно жалобно-величественный колокольный звон скорбно взметнулся над тучами, словно голос неотвратимой судьбы... Франваль в смятении... Он испуган...
– Что я слышу? – восклицает он, поднимаясь с земли. – Бесчеловечная дочь... Что это, смерть?.. Мщение?.. Или фурии ада завершили свою работу?.. О чем возвещают эти звуки?.. Где я? Смею ли им внимать?.. О Небо, добей меня, прикончи преступника!..
И он упал ниц:
– Великий Боже! Позволь присоединить мой голос к тем, кто взывает к тебе в эту минуту! Воззри на мое раскаяние, всемилостиво прости, что я не признавал тебя, и соблаговоли внять мольбам, которые я осмеливаюсь возносить к тебе! Всевышний! Охрани добродетель, защити свое самое прекрасное воплощение на этом свете! Умоляю! Пусть звуки эти... Пусть эти заунывные звуки не возвещают того, чего я так страшусь!
И Франваль бредет наугад, произнося бессвязные речи, не осознавая, что делает и куда направляется. Он идет куда глаза глядят... Слышит чье-то приближение, возвращается, настораживается... Видит всадника...
– Кто бы вы ни были, – кричит Франваль, устремляясь к незнакомцу, – кем бы вы ни оказались, сжальтесь над обездоленным! У меня помутился разум от горя, и я готов покончить счеты с жизнью. Наставьте, помогите, если вы человек и вам ведомо сострадание... Снизойдите спасти меня от меня самого!
– Господи! – отвечает до боли знакомый голос проезжего. – Как! Вы здесь?.. О Небо! Не подходите!
Клервиль... Это был он. Этот почтенный муж, ускользнувший от оков Франваля, был послан Провидением отверженному в самый скорбный миг его жизни. Клервиль спускается с коня и заключает своего врага в объятия.
– Сударь, вы ли это, – говорит Франваль, прижимая честнейшего человека к своей груди, – вы ли, у которого столько причин упрекать меня?
– Успокойтесь, сударь, успокойтесь. Оставим разговоры о недавно пережитых мной бедах. Не станем больше вспоминать и о том, что вы пожелали меня очернить, раз Небо предоставляет мне возможность стать для вас необходимым. Я окажу вам помощь, сударь, к сожалению слишком жестокую... Присядем к подножию этого кипариса, ведь отныне вашим венцом должна стать его зловещая крона. Дорогой мой Франваль, о скольких бедах мне предстоит вам поведать! Плачьте же, друг мой! Слезы утешат вас, а мне придется заставить вас пролить немало горьких слез... Минули блаженные дни, они для вас рассеялись, как сновидения: и теперь на вашу долю выпали лишь дни печали.
– О сударь, я понимаю вас... эти колокола...
– Они вознесли к стопам Создателя почести и молитвы скорбящих обитателей Вальмора, кому Всевышний позволил узнать ангела лишь затем, чтобы сожалеть и оплакивать его утрату...
При этих словах Франваль, направив острие шпаги себе в сердце, попытался перерезать нить своей жизни, однако Клервиль предотвратил эту неистовую попытку.
– Нет, нет, друг мой, – воскликнул он, – следует не умирать, а поправлять содеянное! Выслушайте меня, мне есть что вам рассказать, и для этого необходимо ваше спокойствие.
– Хорошо! Сударь, говорите, я слушаю вас. Вонзайте в мою грудь кинжал постепенно: только справедливо, если тот, кто возжелал мучить других, и сам должен терзаться.
– Буду краток в том, что касается меня, сударь, – начал Клервиль. – После нескольких месяцев сурового заточения, коему вы меня подвергли, мне наконец посчастливилось разжалобить моего надзирателя. И он отворил передо мной двери. Я же посоветовал ему тщательно скрывать факт вашего несправедливого со мной обхождения. И он будет молчать об этом, дорогой Франваль, молчать всегда.
– О сударь...
– Слушайте дальше, повторяю, мне еще нужно поведать вам о многом. По возвращении в Париж я узнал о вашем злоключении и о вашем отъезде. Я сочувствовал госпоже де Фарней, которая была огорчена гораздо искреннее, чем вы думали. Затем я присоединился к этой достойной женщине, побуждавшей госпожу де Франваль привезти к нам Эжени, ибо их присутствие было более необходимым в Париже, чем в Эльзасе. Вы же запретили жене покидать Вальмор. Она повиновалась, известила нас о ваших распоряжениях, уведомила об опасениях их нарушить. Она держалась, сколько могла... И тут выясняется, что вам вынесен приговор; он и сейчас остается в силе. Вы, Франваль, должны лишиться головы как совершивший убийство на большой дороге; ни ходатайства госпожи де Фарней, ни действия друзей и родственников не смогли отвести меч правосудия: вы погибший человек, вы навсегда опозорены, вы разорены, все ваше имущество конфисковано.
Франваль опять схватился за шпагу, пытаясь покончить с собой. Клервиль снова остановил его.
– Выслушайте меня, сударь, выслушайте, я требую этого от вас в знак искупления ваших преступлений, а также во имя Небес, что еще могут смилостивиться при виде вашего раскаяния. Незамедлительно после приговора мы написали госпоже де Франваль, сообщив о случившемся: матушка ей объявила, что отныне ее присутствие в Париже становится необходимым, и послала меня в Вальмор уговорить вашу супругу решиться на отъезд. Я следовал за письмом, но оно, к несчастью, опередило меня. И когда я приехал, уже не оставалось времени... Ваш ужасный заговор был приведен в исполнение, и я застал госпожу де Франваль умирающей. О сударь! Какое злодейство!.. Но я тронут вашим душевным смятением и уже не упрекаю за преступления. Узнайте же обо всем: Эжени не вынесла этого зрелища. Когда я приехал, она уже раскаивалась, горько рыдая и оплакивая содеянное... О сударь, как передать ужасные впечатления от этих событий?.. Ваша умирающая жена, обезображенная мучительными конвульсиями... Эжени, обретшая себя, испускающая жуткие вопли, признающая себя отравительницей, взывающая к смерти, желающая наложить на себя руки, то поочередно кидающаяся с мольбами в ноги присутствующим, то припадающая к груди матери, пытаясь воскресить ее своим дыханием, согреть своими слезами, утешить своим раскаянием, – такова, сударь, зловещая картина, поразившая мои взоры в вашем доме. Госпожа де Франваль узнала меня, сжала мои пальцы, оросила их слезами и произнесла несколько слов, которые я с трудом расслышал: они едва исходили из ее груди, сдавленной бешеным сердцебиением, что было вызвано ядом. Она прощала вас, молила за вас Небеса, особенно просила их сжалиться над ее дочерью... Вы видите, жестокий человек, последние помыслы и пожелания той, кого вы так терзали, были о вашем благе! Я позаботился об уходе за ней, отдал ее на попечение слуг, нанял самых именитых и искусных лекарей, говорил слова утешения вашей Эжени. Растроганный ее ужасным состоянием, я не счел себя вправе отказать ей в них. Ничто не помогло: ваша несчастная жена испустила дух в страшных судорогах, в неописуемых муках... В сей роковой час, сударь, я стал свидетелем невиданных мной доселе скоропостижных последствий угрызений совести: Эжени стремительно бросается на мать и умирает одновременно с ней. Сначала мы подумали, что она в обмороке. Но нет, жизненные силы ее угасли, все органы ее, сраженные ударом, отказали разом, и она действительно скончалась от бурного потрясения раскаянием, скорбью и отчаянием. Да, сударь, обе погибли из-за вас. И колокола, звук которых все еще надрывает ваш слух, звонят сразу по двум женщинам, из которых одна рождена другой ради вашего счастья и которых ваши преступления сделали жертвой их привязанности к вам. Их кровавые образы станут преследовать вас до самой могилы.
О Франваль! Разве не прав я был, пытаясь вас некогда удержать от падения в бездну, куда увлекали вас безудержные страсти? Станете ли теперь вы хулить и высмеивать приверженцев добродетели? Неужели напрасно курят они фимиам на алтарях, предотвращая смуты и бедствия, сопровождающие преступление?
Клервиль умолк. Он присматривается к Франвалю. Видит, что тот окаменел от горя. Из неподвижных глаз текут слезы, застывшие губы лишены всякого выражения. Клервиль спрашивает, отчего он застал того совсем раздетым; Франваль в двух словах объясняет.
– Ах, сударь! – воскликнул этот великодушный человек. – Как я счастлив, что, несмотря на ужасы, творящиеся вокруг, все же могу облегчить ваше положение! Я заеду за вами в Базель, сообщу обо всем, предоставлю то немногое, чем располагаю. Примите это, заклинаю вас. Я небогат, вы знаете, однако вот сто луидоров. Это мои сбережения, все, что у меня есть. Настоятельно прошу вас...
– Какое благородство! – восклицает Франваль, обнимая колени своего честного и на редкость бескорыстного друга. – И это мне? О Небо! Разве я еще в чем-то нуждаюсь после пережитых мной утрат! И вы, с кем я так дурно обращался, именно вы спешите мне на помощь?
– Стоит ли упоминать об оскорблениях, когда тот, кто их нанес, подавлен горем? Единственное, чем можно отомстить, это утешение; к чему еще сильнее угнетать его, если он и без того терзается муками раскаяния? Это голос самой природы; вот и вы убеждаетесь, сударь, что священный культ Всевышнего ничуть ей не противоречит, как вы это ранее представляли, ибо указания, внушенные природой, суть лишь его нерушимые законы.
– Нет, – ответил Франваль, поднимаясь, – нет, сударь, мне больше ничего не нужно: оставив мне сей последний предмет, – продолжает он, указывая на свою шпагу, – Небеса подсказывают мне, как поступить. Да, единственный и бесценный друг мой, это тот самый клинок, который однажды схватила божественная моя супруга, желая пронзить им свою грудь, когда я изводил ее гнусностями и клеветой, та самая шпага... Может, она еще хранит следы ее святой крови; я должен стереть их своей собственной... Поспешим, дойдем до какой-нибудь хижины, где я смогу уведомить вас о моей последней воле, после чего простимся навеки...
Они пускаются в путь в поисках ближайшего поселения. Ночь все гуще заволакивает лес темным покрывалом, доносятся звуки скорбных песнопений, отблеск факелов внезапно прорезает тьму, заставляя чувствительные души содрогнуться от ужаса. Звон колоколов усиливается, сливаясь с едва различимыми мрачными напевами. Хранившие до сей поры молчание небеса освещаются вспышкой молнии, примешивая раскаты грома к погребальным звукам. Молнии, бороздящие тучи и время от времени затмевающие зловещее пламя факелов, казалось, оспаривают с обитателями земли право сопровождать до склепа ту, кому посвящена эта похоронная процессия; все наводит ужас, все проникнуто безутешной скорбью... Кажется, природа в вечном трауре.
– Что это? – вопрошает встревоженный Франваль.
– Ничего, – отвечает Клервиль, хватая своего спутника за руку и уводя с этой дороги.
– Ничего? Вы обманываете меня, я хочу посмотреть, что там...
Он устремляется вперед, замечает гроб.
– Небо праведное! – вскрикивает он. – Вот она, это она... она! Господь позволяет мне снова видеть ее...
По просьбе Клервиля, понимающего, что этого обреченного уже не успокоить, священники молча удаляются. Обезумевший Франваль бросается на гроб, вырывает из него останки той, кого так безжалостно мучил. Хватает тело, кладет к подножию дерева и, падая к его ногам, что-то бормочет в отчаянном бреду.
– О ты, – вырывается у него, – ты, чья жизнь столь варварски мною загублена, нежная и милая, все еще боготворимая, посмотри, твой супруг у ног твоих осмеливается молить о прощении и пощаде! Не подумай, не ради того, чтобы пережить тебя, нет, нет, лишь ради того, чтобы Всевышний, растроганный твоими добродетелями, соблаговолил, если возможно, простить меня, как это сделала ты... Должна пролиться кровь, чтобы ты была отомщена, и отмщение придет... Ах! Сначала взгляни на мои слезы и на мое раскаяние. Я последую за тобой, за любимой тенью твоей. Но кто примет мою истерзанную душу, если ты не станешь молить за нее? Неужели ты пожелаешь, чтобы, выброшенная из объятий Господа и изгнанная из твоей груди, она оказалась приговоренной к страшным мукам ада, ведь она так искренне стыдится своих преступлений? Прости, возлюбленная душа, прости и взгляни, как я мщу за них.
При этих словах Франваль, таясь от Клервиля, хватает шпагу и наносит себе два страшных удара. Тело его пронзено насквозь, его нечистая кровь стекает на жертву, как кажется, в знак осквернения, а не возмездия...
– О мой друг! – обращается он к Клервилю. – Я умираю, но умираю в раскаянии... Поведайте тем, кто остается, и о моем плачевном конце, и о моих злодействах. Скажите им, что именно так должен уходить из жизни жалкий раб своих страстей, презренный негодяй, заглушивший в своем сердце голос долга и природы. Не откажите в последней просьбе – положить меня в гроб вместе с моей бедной супругой; не раскаявшись, я бы не заслужил этого, но угрызения совести сделали меня достойным того, и потому я прошу. Прощайте.
Клервиль исполнил желания этого несчастного. Погребальное шествие продолжило свой путь. Вскоре вечное пристанище навсегда скроет обоих супругов, рожденных любить друг друга и созданных для безоблачного счастья, если бы преступления и страшные бесчинства одного из них не обратили в ядовитых змей все розы их совместного бытия.
Держа данное слово, почтенный священнослужитель распространил по Парижу ужасные подробности этих трагических событий. Смерть Франваля никого не взволновала: сожаление вызвала лишь его жизнь. Супругу же его оплакивали и весьма горько, ибо существует ли в глазах людского мнения создание, более достойное и более заслуживающее внимания, нежели та, что лелеяла, чтила и соблюдала земные добродетели, встречая за это на каждом шагу и великие горести и великую скорбь?
Он едет верхом в сопровождении верного слуги. Не желая никем быть узнанным, он намеревался приехать на исходе второго дня, когда стемнеет. На опушке леса, окружающего замок Вальмор и с восточной стороны смыкающегося с Шварцвальдом, шестеро вооруженных людей останавливают Франваля и его лакея, требуя кошелек. Разбойники были осведомлены, с кем разговаривают. Им известно, что Франваль замешан в каком-то грязном деле и никогда не ходит без бумажника, набитого золотом. Попытавшийся оказать сопротивление слуга тут же падает замертво к ногам своей лошади. Франваль, выхватив шпагу, нападает на грабителей, ранит троих и оказывается схваченным остальными. Он дает отпор, но они ухитряются отобрать все, что было при нем, не сумев, однако, совершенно обезоружить его. Обобрав его до нитки, воры обращаются в бегство, Франваль пытается их догнать, но грабители на лошадях мчатся как ветер и скрываются с его глаз.
Была страшная ночь: северный ветер, град; казалось, все стихии обрушились на бедного Франваля... Порой природа, словно возмущаясь злодействами того, кого она преследует, желает, прежде чем призвать виновного обратно в свое лоно, наслать на него все бедствия, какими располагает... Полураздетый, но со шпагой в руке, Франваль, едва передвигаясь, покидает роковое место и бредет по направлению к Вальмору. Плохо ориентируясь в окрестностях имения, где он был лишь однажды, в тот раз, когда мы там его видели, Франваль блуждает по темным тропинкам совершенно незнакомого ему леса. Изнуренный усталостью, подавленный горем, снедаемый тревогой, измученный бурей, он бросается на землю, и первые в его жизни слезы потоком хлынули из его глаз.
– Несчастный! – восклицает он. – Все объединилось, чтобы окончательно сокрушить тебя и заставить испытать угрызения совести!.. Лишь карающей деснице горя удалось растрогать твою душу: в обманчивой сладости успеха такие терзания были тебе незнакомы. О ты, кого я так больно оскорблял, ты, кто в этот миг, быть может, становишься жертвой моей ярости и жестокости... обожаемая супруга... Не потерял ли этот мир твою жизнь, которой он мог гордиться? Остановила ли сила небесная мои отвратительные замыслы?.. Эжени! Слишком доверчивая дочь, постыдно совращенная моими мерзкими ухищрениями, удалось ли природе смягчить твое сердце?.. Ослабила ли она страшные последствия моего влияния и твоего послушания? Есть ли еще время?.. Есть ли время, Небо праведное!..
Внезапно жалобно-величественный колокольный звон скорбно взметнулся над тучами, словно голос неотвратимой судьбы... Франваль в смятении... Он испуган...
– Что я слышу? – восклицает он, поднимаясь с земли. – Бесчеловечная дочь... Что это, смерть?.. Мщение?.. Или фурии ада завершили свою работу?.. О чем возвещают эти звуки?.. Где я? Смею ли им внимать?.. О Небо, добей меня, прикончи преступника!..
И он упал ниц:
– Великий Боже! Позволь присоединить мой голос к тем, кто взывает к тебе в эту минуту! Воззри на мое раскаяние, всемилостиво прости, что я не признавал тебя, и соблаговоли внять мольбам, которые я осмеливаюсь возносить к тебе! Всевышний! Охрани добродетель, защити свое самое прекрасное воплощение на этом свете! Умоляю! Пусть звуки эти... Пусть эти заунывные звуки не возвещают того, чего я так страшусь!
И Франваль бредет наугад, произнося бессвязные речи, не осознавая, что делает и куда направляется. Он идет куда глаза глядят... Слышит чье-то приближение, возвращается, настораживается... Видит всадника...
– Кто бы вы ни были, – кричит Франваль, устремляясь к незнакомцу, – кем бы вы ни оказались, сжальтесь над обездоленным! У меня помутился разум от горя, и я готов покончить счеты с жизнью. Наставьте, помогите, если вы человек и вам ведомо сострадание... Снизойдите спасти меня от меня самого!
– Господи! – отвечает до боли знакомый голос проезжего. – Как! Вы здесь?.. О Небо! Не подходите!
Клервиль... Это был он. Этот почтенный муж, ускользнувший от оков Франваля, был послан Провидением отверженному в самый скорбный миг его жизни. Клервиль спускается с коня и заключает своего врага в объятия.
– Сударь, вы ли это, – говорит Франваль, прижимая честнейшего человека к своей груди, – вы ли, у которого столько причин упрекать меня?
– Успокойтесь, сударь, успокойтесь. Оставим разговоры о недавно пережитых мной бедах. Не станем больше вспоминать и о том, что вы пожелали меня очернить, раз Небо предоставляет мне возможность стать для вас необходимым. Я окажу вам помощь, сударь, к сожалению слишком жестокую... Присядем к подножию этого кипариса, ведь отныне вашим венцом должна стать его зловещая крона. Дорогой мой Франваль, о скольких бедах мне предстоит вам поведать! Плачьте же, друг мой! Слезы утешат вас, а мне придется заставить вас пролить немало горьких слез... Минули блаженные дни, они для вас рассеялись, как сновидения: и теперь на вашу долю выпали лишь дни печали.
– О сударь, я понимаю вас... эти колокола...
– Они вознесли к стопам Создателя почести и молитвы скорбящих обитателей Вальмора, кому Всевышний позволил узнать ангела лишь затем, чтобы сожалеть и оплакивать его утрату...
При этих словах Франваль, направив острие шпаги себе в сердце, попытался перерезать нить своей жизни, однако Клервиль предотвратил эту неистовую попытку.
– Нет, нет, друг мой, – воскликнул он, – следует не умирать, а поправлять содеянное! Выслушайте меня, мне есть что вам рассказать, и для этого необходимо ваше спокойствие.
– Хорошо! Сударь, говорите, я слушаю вас. Вонзайте в мою грудь кинжал постепенно: только справедливо, если тот, кто возжелал мучить других, и сам должен терзаться.
– Буду краток в том, что касается меня, сударь, – начал Клервиль. – После нескольких месяцев сурового заточения, коему вы меня подвергли, мне наконец посчастливилось разжалобить моего надзирателя. И он отворил передо мной двери. Я же посоветовал ему тщательно скрывать факт вашего несправедливого со мной обхождения. И он будет молчать об этом, дорогой Франваль, молчать всегда.
– О сударь...
– Слушайте дальше, повторяю, мне еще нужно поведать вам о многом. По возвращении в Париж я узнал о вашем злоключении и о вашем отъезде. Я сочувствовал госпоже де Фарней, которая была огорчена гораздо искреннее, чем вы думали. Затем я присоединился к этой достойной женщине, побуждавшей госпожу де Франваль привезти к нам Эжени, ибо их присутствие было более необходимым в Париже, чем в Эльзасе. Вы же запретили жене покидать Вальмор. Она повиновалась, известила нас о ваших распоряжениях, уведомила об опасениях их нарушить. Она держалась, сколько могла... И тут выясняется, что вам вынесен приговор; он и сейчас остается в силе. Вы, Франваль, должны лишиться головы как совершивший убийство на большой дороге; ни ходатайства госпожи де Фарней, ни действия друзей и родственников не смогли отвести меч правосудия: вы погибший человек, вы навсегда опозорены, вы разорены, все ваше имущество конфисковано.
Франваль опять схватился за шпагу, пытаясь покончить с собой. Клервиль снова остановил его.
– Выслушайте меня, сударь, выслушайте, я требую этого от вас в знак искупления ваших преступлений, а также во имя Небес, что еще могут смилостивиться при виде вашего раскаяния. Незамедлительно после приговора мы написали госпоже де Франваль, сообщив о случившемся: матушка ей объявила, что отныне ее присутствие в Париже становится необходимым, и послала меня в Вальмор уговорить вашу супругу решиться на отъезд. Я следовал за письмом, но оно, к несчастью, опередило меня. И когда я приехал, уже не оставалось времени... Ваш ужасный заговор был приведен в исполнение, и я застал госпожу де Франваль умирающей. О сударь! Какое злодейство!.. Но я тронут вашим душевным смятением и уже не упрекаю за преступления. Узнайте же обо всем: Эжени не вынесла этого зрелища. Когда я приехал, она уже раскаивалась, горько рыдая и оплакивая содеянное... О сударь, как передать ужасные впечатления от этих событий?.. Ваша умирающая жена, обезображенная мучительными конвульсиями... Эжени, обретшая себя, испускающая жуткие вопли, признающая себя отравительницей, взывающая к смерти, желающая наложить на себя руки, то поочередно кидающаяся с мольбами в ноги присутствующим, то припадающая к груди матери, пытаясь воскресить ее своим дыханием, согреть своими слезами, утешить своим раскаянием, – такова, сударь, зловещая картина, поразившая мои взоры в вашем доме. Госпожа де Франваль узнала меня, сжала мои пальцы, оросила их слезами и произнесла несколько слов, которые я с трудом расслышал: они едва исходили из ее груди, сдавленной бешеным сердцебиением, что было вызвано ядом. Она прощала вас, молила за вас Небеса, особенно просила их сжалиться над ее дочерью... Вы видите, жестокий человек, последние помыслы и пожелания той, кого вы так терзали, были о вашем благе! Я позаботился об уходе за ней, отдал ее на попечение слуг, нанял самых именитых и искусных лекарей, говорил слова утешения вашей Эжени. Растроганный ее ужасным состоянием, я не счел себя вправе отказать ей в них. Ничто не помогло: ваша несчастная жена испустила дух в страшных судорогах, в неописуемых муках... В сей роковой час, сударь, я стал свидетелем невиданных мной доселе скоропостижных последствий угрызений совести: Эжени стремительно бросается на мать и умирает одновременно с ней. Сначала мы подумали, что она в обмороке. Но нет, жизненные силы ее угасли, все органы ее, сраженные ударом, отказали разом, и она действительно скончалась от бурного потрясения раскаянием, скорбью и отчаянием. Да, сударь, обе погибли из-за вас. И колокола, звук которых все еще надрывает ваш слух, звонят сразу по двум женщинам, из которых одна рождена другой ради вашего счастья и которых ваши преступления сделали жертвой их привязанности к вам. Их кровавые образы станут преследовать вас до самой могилы.
О Франваль! Разве не прав я был, пытаясь вас некогда удержать от падения в бездну, куда увлекали вас безудержные страсти? Станете ли теперь вы хулить и высмеивать приверженцев добродетели? Неужели напрасно курят они фимиам на алтарях, предотвращая смуты и бедствия, сопровождающие преступление?
Клервиль умолк. Он присматривается к Франвалю. Видит, что тот окаменел от горя. Из неподвижных глаз текут слезы, застывшие губы лишены всякого выражения. Клервиль спрашивает, отчего он застал того совсем раздетым; Франваль в двух словах объясняет.
– Ах, сударь! – воскликнул этот великодушный человек. – Как я счастлив, что, несмотря на ужасы, творящиеся вокруг, все же могу облегчить ваше положение! Я заеду за вами в Базель, сообщу обо всем, предоставлю то немногое, чем располагаю. Примите это, заклинаю вас. Я небогат, вы знаете, однако вот сто луидоров. Это мои сбережения, все, что у меня есть. Настоятельно прошу вас...
– Какое благородство! – восклицает Франваль, обнимая колени своего честного и на редкость бескорыстного друга. – И это мне? О Небо! Разве я еще в чем-то нуждаюсь после пережитых мной утрат! И вы, с кем я так дурно обращался, именно вы спешите мне на помощь?
– Стоит ли упоминать об оскорблениях, когда тот, кто их нанес, подавлен горем? Единственное, чем можно отомстить, это утешение; к чему еще сильнее угнетать его, если он и без того терзается муками раскаяния? Это голос самой природы; вот и вы убеждаетесь, сударь, что священный культ Всевышнего ничуть ей не противоречит, как вы это ранее представляли, ибо указания, внушенные природой, суть лишь его нерушимые законы.
– Нет, – ответил Франваль, поднимаясь, – нет, сударь, мне больше ничего не нужно: оставив мне сей последний предмет, – продолжает он, указывая на свою шпагу, – Небеса подсказывают мне, как поступить. Да, единственный и бесценный друг мой, это тот самый клинок, который однажды схватила божественная моя супруга, желая пронзить им свою грудь, когда я изводил ее гнусностями и клеветой, та самая шпага... Может, она еще хранит следы ее святой крови; я должен стереть их своей собственной... Поспешим, дойдем до какой-нибудь хижины, где я смогу уведомить вас о моей последней воле, после чего простимся навеки...
Они пускаются в путь в поисках ближайшего поселения. Ночь все гуще заволакивает лес темным покрывалом, доносятся звуки скорбных песнопений, отблеск факелов внезапно прорезает тьму, заставляя чувствительные души содрогнуться от ужаса. Звон колоколов усиливается, сливаясь с едва различимыми мрачными напевами. Хранившие до сей поры молчание небеса освещаются вспышкой молнии, примешивая раскаты грома к погребальным звукам. Молнии, бороздящие тучи и время от времени затмевающие зловещее пламя факелов, казалось, оспаривают с обитателями земли право сопровождать до склепа ту, кому посвящена эта похоронная процессия; все наводит ужас, все проникнуто безутешной скорбью... Кажется, природа в вечном трауре.
– Что это? – вопрошает встревоженный Франваль.
– Ничего, – отвечает Клервиль, хватая своего спутника за руку и уводя с этой дороги.
– Ничего? Вы обманываете меня, я хочу посмотреть, что там...
Он устремляется вперед, замечает гроб.
– Небо праведное! – вскрикивает он. – Вот она, это она... она! Господь позволяет мне снова видеть ее...
По просьбе Клервиля, понимающего, что этого обреченного уже не успокоить, священники молча удаляются. Обезумевший Франваль бросается на гроб, вырывает из него останки той, кого так безжалостно мучил. Хватает тело, кладет к подножию дерева и, падая к его ногам, что-то бормочет в отчаянном бреду.
– О ты, – вырывается у него, – ты, чья жизнь столь варварски мною загублена, нежная и милая, все еще боготворимая, посмотри, твой супруг у ног твоих осмеливается молить о прощении и пощаде! Не подумай, не ради того, чтобы пережить тебя, нет, нет, лишь ради того, чтобы Всевышний, растроганный твоими добродетелями, соблаговолил, если возможно, простить меня, как это сделала ты... Должна пролиться кровь, чтобы ты была отомщена, и отмщение придет... Ах! Сначала взгляни на мои слезы и на мое раскаяние. Я последую за тобой, за любимой тенью твоей. Но кто примет мою истерзанную душу, если ты не станешь молить за нее? Неужели ты пожелаешь, чтобы, выброшенная из объятий Господа и изгнанная из твоей груди, она оказалась приговоренной к страшным мукам ада, ведь она так искренне стыдится своих преступлений? Прости, возлюбленная душа, прости и взгляни, как я мщу за них.
При этих словах Франваль, таясь от Клервиля, хватает шпагу и наносит себе два страшных удара. Тело его пронзено насквозь, его нечистая кровь стекает на жертву, как кажется, в знак осквернения, а не возмездия...
– О мой друг! – обращается он к Клервилю. – Я умираю, но умираю в раскаянии... Поведайте тем, кто остается, и о моем плачевном конце, и о моих злодействах. Скажите им, что именно так должен уходить из жизни жалкий раб своих страстей, презренный негодяй, заглушивший в своем сердце голос долга и природы. Не откажите в последней просьбе – положить меня в гроб вместе с моей бедной супругой; не раскаявшись, я бы не заслужил этого, но угрызения совести сделали меня достойным того, и потому я прошу. Прощайте.
Клервиль исполнил желания этого несчастного. Погребальное шествие продолжило свой путь. Вскоре вечное пристанище навсегда скроет обоих супругов, рожденных любить друг друга и созданных для безоблачного счастья, если бы преступления и страшные бесчинства одного из них не обратили в ядовитых змей все розы их совместного бытия.
Держа данное слово, почтенный священнослужитель распространил по Парижу ужасные подробности этих трагических событий. Смерть Франваля никого не взволновала: сожаление вызвала лишь его жизнь. Супругу же его оплакивали и весьма горько, ибо существует ли в глазах людского мнения создание, более достойное и более заслуживающее внимания, нежели та, что лелеяла, чтила и соблюдала земные добродетели, встречая за это на каждом шагу и великие горести и великую скорбь?