Сад Маркиз. Философия в будуаре, или Безнравственные наставники

   ЭЖЕНИ ( обращаясь сначала к Дольмансе). Не представляете, до какой степени вы меня убедили. ( Затем к госпоже де Сент-Анж.) Но скажи, дорогая, сама ты применяла когда-нибудь средство, которое предлагаешь мне для уничтожения зародыша еще в утробе?
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Два раза, и успешно; правда, должна сознаться, на себе я испытала это лекарство только в первые месяцы; две мои знакомые проделали то же самое в середине срока и уверили меня, что все завершилось благополучно. Так что, при случае, можешь на меня рассчитывать, дорогая, хотя все же призываю тебя пользоваться средством самым надежным: никогда не доводить себя до состояния, когда тебе потребуется лекарство. А теперь вернемся к основным сладострастным приемам, с которыми мы пообещали ознакомить нашу юную ученицу. Продолжайте, Дольмансе, остановились мы на святотатстве.
   ДОЛЬМАНСЕ. Полагаю, Эжени уже достаточно свободна от религиозных предрассудков и осознает: высмеивание предметов культа, коим с таким усердием поклоняются глупцы, не влечет за собой никаких последствий и остается безнаказанным. Не стоит преувеличивать действенности святотатственных фантазий – они воспламеняют лишь самые юные головы, упивающиеся нарушением любого запрета; это нечто вроде детской мести, будоражащей воображение и доставляющей сиюминутную радость; едва человек постигает суть вещей и убеждается в ничтожности идолов, чье жалкое изображение служит предметом для забавы, как сладострастные ощущения охладевают, теряя остроту. В глазах истинного философа осквернение реликвий, портретов святых, облаток, распятия сродни надругательству над языческой статуей. Следует раз и навсегда отречься от никчемных этих безделушек, не удостаивая их вниманием. Сохранения достойно лишь богохульство, и вовсе не по причине особой его действенности – ведь если Бога нет, разве не бессмысленно поносить его имя? Просто очень важно произносить крепкие и грязные словечки в опьянении восторга, а хула на Святого Духа как нельзя лучше распаляет воображение. Не жалейте красок; расцвечивайте ругательства самыми изощренными оборотами, дабы еще сильнее шокировать слух. Что за отрада тешить собственную гордыню, скандализируя окружающих! Признаться, милые дамы, это одна из сокровеннейших моих услад и высшее духовное наслаждение – пожалуй, именно так сильнее всего подхлестывается моя фантазия. Испытайте это, Эжени, и вы увидите результат. В кругу сверстниц, прозябающих в сумраке невежества и суеверий, ведите себя вызывающе неблагочестиво: щеголяйте распущенностью, изображайте уличную девку, обнажайте свою грудь; оказавшись с ними в укромном месте, бесстыдно задирайте свою юбку, выставляя напоказ интимнейшие части вашего тела; от них требуйте того же; обольщайте и поучайте, растолковывайте им нелепость их предрассудков; что называется, вводите их в искушение; сквернословьте в их присутствии, как мужик; если они младше вас, берите их силой, забавляйтесь с ними, растлевайте примерами, советами, словом, всем, что придет вам на ум, – лишь бы испортить их. С мужчинами держитесь еще более раскрепощенно; афишируйте безбожие и бесстыдство: не страшитесь их вольностей по отношению к вам, позволяйте им шалить, как им вздумается – но строго под покровом тайны, не компрометируя вас; разрешайте им щупать ваше тело, мастурбируйте их, пусть они отвечают вам тем же; предоставьте им в пользование свой зад; однако памятуя о так называемой женской чести, оберегайте нетронутость спереди – на этот счет следует быть менее сговорчивой; выйдете замуж – не заводите любовников, лучше возьмите лакеев или заплатите нескольким надежным людям: тогда вы в безопасности, репутация ваша не задета, и вы вне подозрений – теперь спокойно постигайте искусство делать все, что вам заблагорассудится.
   Продолжим обещанное исследование основных источников сладострастия. Третий способ достижения удовольствия – жестокость. Данный вид наслаждения особо популярен в наши дни. Приверженцы его приводят следующий аргумент: стремясь взволновать себя, – заявляют они, – а именно такова цель любого, кто предается сладострастию, – мы изыскиваем средства самые сильнодействующие. Исходя из этой посылки, нам совершенно неинтересно, по душе ли наши поступки лицам, используемым нами для утех, – речь идет лишь о том, чтобы помощнее всколыхнуть нашу нервную систему; боль ощущается несравненно острее наслаждения, причиняя ее другим, мы не на шутку взбудоражены, ибо чужие переживания, отзываясь в нас, усиливают нашу собственную вибрацию, производя круговорот наших низменных животных инстинктов, постоянно скатывающихся к ослаблению, – давая им обратный ход, мы воспламеняем наши органы сладострастия, настраивая их на удовольствие. Любовные восторги женщин почти всегда притворны; старику или уроду добиться их еще труднее. Даже при успешном исходе, эффект от испытанной нервной встряски незначителен. Иное дело боль – ее воздействие неподдельно и очевидно. Пытаясь загнать в тупик приверженцев такого рода мании, обычно приводят довод: боль – тяжкое испытание для смертного, милосердно ли, ради собственной услады, причинять страдание ближнему? Прожженные сластолюбцы отвечают, что привыкли считаться исключительно с собственными ощущениями, а на партнеров им глубоко наплевать – распутники эти, по простоте душевной, убеждены: то, что чувствуют они сами, гораздо важнее всего, что чувствуют другие, ибо именно так распорядилась природа. Что нам за дело, – дерзко вопрошают они, – до мучений ближнего? Ранит ли нас чужая боль? Ничуть. Более того, она, как выясняется, производит на нас довольно приятное впечатление. Во имя чего щадить неких индивидов, имеющих к нам весьма отдаленное отношение? На каком основании ограждать ближнего от страдания, раз сами мы не проливаем из-за этого ни слезинки, а даже напротив, взираем на чужие муки с величайшей радостью? Слышали ли вы хоть раз, чтобы голос природы подсказывал предпочитать других себе? Есть ли у тебя на свете кто-нибудь дороже тебя самого? Часто ссылаются на мифическое врожденное стремление не делать другим того, чего не желал бы испытать сам; однако бессмысленное это уверение исходит явно не от природы, а от людей, причем людей слабых. Человеку сильному такое высказывание явно не к лицу. Как тут не вспомнить выкрики первых христиан, которых преследовали за их дурацкое учение: «Не сжигайте нас, не сдирайте с нас кожу! Природа говорит: не делай другим, что не хотел бы, чтобы они делали тебе». Недоумки! Природа, беспрестанно внушающая нам позыв к наслаждению, вдруг в какой-то миг проявит непоследовательность и прикажет прекратить наслаждаться просто оттого, что это причинит некоторые неудобства другим? Ах, что за бред, Эжени! Лучше доверимся нашей матери-природе, побуждающей нас не считаться решительно ни с кем; прислушаемся к ее эгоистичному голосу – и ясно зазвучит разумный благой совет: услаждай себя самого, не важно, за чей счет. Кто-то возразит, что те, другие, могут отомстить... В добрый час! Кто сильнее, тот и прав. Таково первозданное состояние вечной войны и вечного разрушения, в которое мы ввергнуты рукой природы, и ей угодно, чтобы мы пребывали в нем поныне.
   Так рассуждают блудодеи; что касается меня, милая Эжени, то, исходя из моего жизненного опыта и личных моих наблюдений, добавлю: жестокость – первейшее чувство, запечатленное в нас природой, не имеющее ничего общего с пороком. Задолго до наступления сознательного возраста ребенок уже ломает игрушки, кусает сосок кормилицы и душит птичек. Жестокость прослеживается в поведении животных, а на их примере, как я уже отмечал, законы природы проступают гораздо отчетливее, нежели на примере людей; для дикаря проявления кровожадности естественнее, чем для человека цивилизованного, следовательно, утверждение о том, что жестокость порождена испорченностью нравов, ниже всякой критики. Снова и снова повторяю: уверения эти ложны. Жестокость растворена в природе; каждый из нас рождается с определенной дозой бессердечности, смягчить ее под силу только воспитанию, однако воспитание ломает естество, нанося вред священным замыслам природы – так садовод уродует дикие деревья подрезкой. Зайдите в сад и сравните дерево, предоставленное заботам природы, с деревом, которое насильно окультуриваете вы, сопоставьте, какое из них прекраснее и какое дает лучшие плоды. Свирепство – не что иное, как нерастраченная людская энергия, не изъеденная ржавчиной цивилизации, это не слабость наша, а мощь. Откиньте законы, наказания, обычаи – исчезнут опасные последствия жестокости, ибо она будет незамедлительно отражена ответной жестокостью; угроза нависает лишь над государством цивилизованным, где потерпевшему, чаще всего, недостает сил или возможностей отомстить за нанесенное оскорбление; в государстве же нецивилизованном, жестокость по отношению к сильному всегда встречает с его стороны достойный отпор, а жестокость по отношению к слабому не создает никаких дополнительных неудобств, поскольку ущемляет права существа, и без того извечно уступающего сильному, согласно законам самой природы.
   Обойдемся без подробного анализа лютости распутников-мужчин; вы уже имеете представление, Эжени, до каких бесчинств можно дойти – с пылкостью вашего воображения, несложно понять, сколь чужды любые пределы душе твердой и стоической. Нерон, Тиберий, Элагабал подогревали свое половое возбуждение, умерщвляя детей; не менее успешно сочетали убийство с развратом маршал де Рец и граф Шароле – дядя принца де Конде. На допросе маршал де Рец признался, что самые сильные сладострастные ощущения испытывал тогда, когда, в компании со своим духовником, подвергал пыткам детишек обоего пола. В одном из его замков, в Бретани, обнаружено не то семьсот, не то восемьсот замученных им жертв. После недавнего нашего обоснования такие факты представляются неудивительными и вполне объяснимыми. Строение нашего тела, наши органы, движение жидкостей, энергия инстинктов – вот физические причины, порождающие такие противоположные натуры, как Тит и Нерон, Мессалина и Шанталь. Довольно кичиться добродетелями и каяться в пороках, обвиняя природу в том, что она сотворила нас излишне добрыми или излишне злыми; природа действует в соответствии с собственными целями, планами и потребностями: а наш удел – подчиняться. Особого рассмотрения заслуживает, на мой взгляд, жестокость женская, часто превосходящая мужскую по накалу, и залогом тому служит исключительная чувствительность женских органов.
   Следует различать два вида жестокости. Начнем со свирепости, порожденной тупоумием, примитивной и неосознанной: одержимый ею субъект – ввиду полного отсутствия понятий об изысканности – уподобляется дикому зверю и не способен извлечь из нее удовольствие; грубость такого рода не представляет опасности, от нее несложно укрыться. Существует, однако, жестокость иного свойства – плод исключительно развитой впечатлительности, и ведома она лишь натурам сверхутонченным; крайности, до которых доходит такая безжалостность – следствие изощренной деликатности их душевного склада; именно в силу прихотливости, впечатлительность эта быстро притупляется и ради пробуждения своего пускает в ход все мыслимые ресурсы. Как мало на свете тех, кто наделен способностью постичь эти тонкости!.. Еще меньшему числу людей дано их прочувствовать! Различие тем не менее налицо, и оно неоспоримо. Так, женщины чаще привержены жестокости второго вида. Приглядитесь к представительницам слабого пола: вы тотчас обнаружите среди них неумолимых хищниц, одаренных повышенной чувственностью, живостью воображения и остротой ума; это творения особенные – они совершенно неотразимы и вскружат голову любому, кого пожелают; к несчастью, нетерпимость, вернее, нелепость наших нравов не дает пищи для их необузданных инстинктов; вынужденные таиться, маскироваться, прикрывать истинные свои наклонности показной благотворительностью, глубоко противной их душе, они дают волю своим страстям украдкой, со строжайшими предосторожностями, при посредстве надежных подруг; женщин такого склада немало, почти все они несчастны. Желаете их распознать? Объявите о некоем кровавом зрелище, будь то дуэль, пожар, сражение, бой гладиаторов – они тотчас сбегутся; такие случаи, к сожалению, предоставляются нечасто – ярость их не утолена: им остается тайно изнывать и сдерживать свои порывы.
   Проведем краткий исторический обзор. Королева Анголы Зингуа, безжалостнейшая из женщин, приносила в жертву своих возлюбленных тотчас после того, как наслаждалась ими; ей нравилось заставлять воинов сражаться на своих глазах и назначать себя в качестве награды для победителя; она услаждала свою кровожадную душу, приказывая истолочь в известковом растворе всех женщин, имевших несчастье забеременеть в возрасте до тридцати лет. ^[6]Зоэ, жена китайского императора, достигала высот наслаждения, наблюдая казнь преступников; за неимением оных, она приказывала умерщвлять рабов, сама в это время совокуплялась с мужем, соразмеряя пыл своих оргазмов со степенью жестокости пыток, которым подвергались эти несчастные. Изощрясь в придумывании новых мучений, она изобрела знаменитую бронзовую колонну, полую внутри, которую раскаляли докрасна, помещая туда жертву. Феодора, жена Юстиниана, забавлялась зрелищем превращения мужчин в евнухов; а Мессалина онанировала себя, пока перед ней изнуряли мужчин насильственной мастурбацией. Жительницы Флориды, стремясь увеличить размеры детородных органов своих мужей, сажали им на головку полового члена крошечных насекомых, отчего мужчины испытывали нестерпимую боль; проводя эту операцию, женщины привязывали мужчин, а сами собирались группами вокруг каждого из них, дабы убедиться в достижении желанной цели. При приближении испанцев жены собственноручно придерживали своих супругов, чтобы варварам-европейцам удобнее было убивать их. Отравительницы Ла Вуазен и Ла Бренвилье расправлялись с людьми исключительно ради удовольствия совершать преступления. Словом, история изобилует примерами женской беспощадности, пристрастие к жестокости свойственно прекрасному полу, и нам представляется крайне желательным приобщение женщин к активной флагелляции – испытанному средству, благодаря которому усмиряют свою ярость многие сластолюбивые мужчины. Некоторые дамы, как мне известно, успешно освоили этот прием, хотя в привычку он еще не вошел, во всяком случае, в той мере, в какой хотелось бы – а жаль. Общество премного выиграет, потворствуя подобному выплеску женского неистовства; ибо не имея возможности направлять свою злобу в мирное русло, женщины проявляют ее иначе, изливая накопленную желчь на весь свет, повергая в отчаяние и супругов своих, и семейства. Существуют различные способы, дающие выход исконному их жестокосердию, – это и отказ совершить благое деяние, когда предоставляется повод, и нежелание оказать поддержку обездоленным, но по сути, всё это мелочи в сравнении с теми злодействами, которые они жаждут сотворить. Женщина чувственная и свирепая всегда изыщет меры для обуздания своих бурных страстей, правда, средства эти порой небезопасны, и я бы, Эжени, не советовал тебе к ним прибегать... О небо! Что с вами, ангелочек?.. Мадам, вы только взгляните, в каком состоянии ваша ученица!..
   ЭЖЕНИ ( мастурбируя себя). Ах, черт подери! Вы вскружили мне голову... Вот до чего довели ваши проклятые речи!..
   ДОЛЬМАНСЕ. На помощь, мадам, на помощь!.. Неужели мы допустим, чтобы такая очаровашка изверглась без нашего участия?..
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. О, это было бы несправедливо! ( Заключая ее в объятия.) Восхитительное создание, никогда не встречала столь уникального сочетания чувственности с богатством воображения!..
   ДОЛЬМАНСЕ. Займитесь ею спереди, мадам, я же легонько пройдусь языком по обворожительной дырочке ее зада, похлопывая по ягодицам; пусть она разрядится на наших руках, по меньшей мере, раз семь-восемь.
   ЭЖЕНИ ( в беспамятстве). Ах, видит Бог, это будет незатруднительно!
   ДОЛЬМАНСЕ. Ваши позы, милые дамы, надеюсь, позволят вам по очереди пососать мне член; потрудитесь возбудить меня – дабы я еще активнее услаждал нашу прелестную питомицу.
   ЭЖЕНИ. Дорогая, я оспариваю у тебя честь высосать этот замечательный член. ( Берет его.)
   ДОЛЬМАНСЕ. Ах, какое блаженство!.. Что за упоительная теплота!.. Но, Эжени, сумеете ли вы повести себя должным образом в критический миг семяизвержения?
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Она проглотит... проглотит, ручаюсь за нее; а впрочем, если вдруг из-за ребячества... или уж не знаю, по какой причине... она пренебрежет священным долгом похоти...
   ДОЛЬМАНСЕ ( очень возбужденный). Не прощу ее, ни за что не прощу, мадам!.. И уроком ей послужит наказание... клянусь, она будет высечена... да, да, до крови!.. О дьявол! Я дохожу... истекаю спермой!.. Глотай же!.. Глотай, Эжени, чтобы ни одной капельки не пропало!.. А вы, мадам, позаботьтесь о моей жопе, она готова вам отдаться... видите, как вожделенно зияет распроклятая ее дыра?.. Взгляните, она зазывает ваши пальчики!.. Сатанинский, неземной восторг! Наконец вы погрузились туда, аж до самого запястья!.. Довольно, присядем, больше не могу, малышка отсосала, как ангел...
   ЭЖЕНИ. Бесценный, обожаемый учитель, я не потеряла ни капельки. Целуй же меня, любовь моя, пока твоя сперма проникает в мое нутро.
   ДОЛЬМАНСЕ. Она восхитительна... эта маленькая паршивка... Так здорово разрядилась!..
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ее всю затопило!.. О небо! Что я слышу!.. Стучат. Кто осмелился нас побеспокоить? Это мой брат... Повеса!..
   ЭЖЕНИ. Но, дорогая, это же предательство!
   ДОЛЬМАНСЕ. Беспримерное, не правда ль? Ничего не бойтесь, Эжени, мы трудимся исключительно ради вашего блага.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. И вскоре она в этом убедится! Подойди поближе, братец, взгляни на эту девочку, она прячется от тебя – это так забавно.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДИАЛОГ

Госпожа де Сент-Анж, Эжени, Дольмансе, шевалье де Мирвель.

 
   ШЕВАЛЬЕ. Не пугайтесь, прекрасная Эжени, гарантирую вам полное соблюдение тайны; двое поручителей – моя сестра и мой друг – подтвердят: на меня можно положиться.
   ДОЛЬМАНСЕ. Покончим разом с этими смешными церемониями, шевалье. Мы заняты воспитанием нашей юной красавицы, обучаем ее тому, что должно знать девице ее лет, и, для лучшей усвояемости, всячески подкрепляем теорию практикой. Остановились мы на показе семяизвержения – не изволишь ли послужить нам моделью?
   ШЕВАЛЬЕ. От столь лестного предложения трудно отказаться, мадемуазель обворожительна, чары ее обещают ускорить наступление желаемого эффекта – урок, надеюсь, станет успешным.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Итак, за дело, и безотлагательно!
   ЭЖЕНИ. О, сказать по правде, это уж чересчур! Вы злоупотребляете моей юностью и неопытностью... За кого меня принимает этот господин?
   ШЕВАЛЬЕ. За милую девочку, Эжени, за очаровательнейшее из всех виденных мною созданий. ( Целует ее, пробегаясь пальцами по ее прелестям.) О Боже! До чего все крошечное, свеженькое... просто сказка!
   ДОЛЬМАНСЕ. Поменьше разговоров и побольше действий, шевалье. Право постановщика спектакля оставляю за собой; наша цель – изобразить для Эжени механизм эякуляции; вряд ли ей удастся хладнокровно наблюдать за подобным феноменом, поэтому все четверо разместимся лицом друг к другу, и поближе. Вы, мадам, помастурбируете вашу юную подругу; я возьму на себя шевалье. Мужчине, добивающемуся истечения семени, следует предпочесть услуги другого мужчины, а не женщины. Прекрасно зная, что нужно ему самому, мужчина гораздо лучше женщины исполнит это для себе подобного... А теперь каждый – на отведенное ему место. ( Все располагаются согласно предписаниям.)
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Не слишком ли близко мы придвинулись?
   ДОЛЬМАНСЕ ( начиная овладевать шевалье). В данном случае слово «слишком» неуместно, мадам; вашему брату надлежит оросить мордашку и грудь нашей подружки доказательствами своей половой потенции; он, что называется, должен бросить их ей в лицо. Мне, как распорядителю насоса, предстоит направить его потоки – так, чтобы девочку непременно забрызгали. Вы тем временем тщательно обработаете ее тело, не пропустив ни одной части. А вы, Эжени, полностью отдайтесь во власть воображения; помечтайте – и пред вами развернутся грандиозные мистерии безудержного распутства; попирайте всякую сдержанность: стыдливость не имеет никакого отношения к добродетели. Будь природе угодно, чтобы мы скрывали какие-то участки наших тел – она бы об этом позаботилась; но она сотворила нас голыми; значит, ей нравится, когда мы обнажаемся, и любое тому противодействие – безусловное нарушение ее принципов. Дети, еще не задумывающиеся ни о наслаждении, ни о необходимости оживлять его с помощью умеренности и скромности, открыто демонстрируют все свои уголки. Порою встречаются несоответствия весьма странные: есть края, где принятая обычно сдержанность в одежде отнюдь не означает скромности в поведении. На Таити девушки одеты вполне благопристойно, но, по первому же требованию, готовы задрать подол.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. За что я люблю Дольмансе, так это за то, что он не теряет времени понапрасну; взгляните, даже рассуждая, он действует, ах, с какой похотью он присматривается к роскошному заду моего брата, как вдохновенно накачивает нашему удальцу его великолепный... Присоединимся, Эжени! Трубка насоса вознеслась вверх; нас вот-вот затопят.
   ЭЖЕНИ. Ах, бесценная подруга, что за чудовищный агрегат! Мне его и в кулак не зажать! О, мой Боже! Они все такие здоровенные?
   ДОЛЬМАНСЕ. Взгляните на мой, Эжени: он существенно уступает в размерах; да, такой, как у шевалье, небезопасен для юных девиц; вы верно предчувствуете – он пробьет вас насквозь.
   ЭЖЕНИ ( уже во власти пальцев госпожи де Сент-Анж). Во имя наслаждения стерплю, какой угодно!
   ДОЛЬМАНСЕ. И будете совершенно правы: не следует пугаться подобных орудий; природа все приспособила, как нельзя лучше – за незначительную боль она тотчас вознаграждает лавиной блаженства. Встречал я девиц помоложе вас, принимавших члены куда покрупнее. Немного смелости и терпения – и вы преодолеете любые препятствия. Чистое безумие полагать, что при лишении девушки невинности, предпочтительнее коротышки. Девственнице, на мой взгляд, напротив, должно вверять себя самым мощным снарядам – чем решительнее разрушается плева, тем живее ощущения. Правда, особа, испробовавшая такой режим, с трудом возвращается к середнякам; но если она богата, молода и хороша, то, в нужный момент, всегда отыщет подходящего размера. Пусть придерживается приемлемой для себя нормы; попадется помельче – при желании воспользоваться им, пусть вставит его себе в зад.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Именно так, но для полного счастья, лучше приладить два одновременно; сладостными толчками женщина подмахивает тому, который в ней спереди, ускоряя экстаз того, который сзади, и, орошенная спермой обоих, изливается сама, изнемогая от восторга.
   ДОЛЬМАНСЕ ( наблюдая за тем, чтобы взаимная обработка во время диалога не прерывалась). Мне кажется, в нарисованной вами картине, мадам, недостает еще двух-трех персонажей; неплохо бы только что описанной даме в дополнение взять у кого-нибудь в рот и держать вдобавок еще по одному в каждой руке.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. А еще лучше – и под мышками, и в волосах, будь на то моя воля, их было бы тридцать; в эти минуты так хочется окружить себя ими одними – любоваться, трогать, грызть, пока все они разом не затопят тебя в миг собственного твоего истечения. Ах, Дольмансе! Знаю беспримерную вашу распущенность, но поверьте, по непристойности упоительных любовных схваток я иду с вами вровень... Мною пройдено все, что можно вообразить.
   ЭЖЕНИ ( млея под ласками своей подруги, то же самое проделывает Дольмансе с шевалье). Ах, милая... ты вскружила мне голову! Представляю, вот я отдаюсь... множеству мужчин одновременно... Ах, как сладко! Какие у тебя пальчики, дорогая! Ты просто богиня наслаждения! А как восхитителен этот набухший член! Как раздувается и багровеет его царственная головка!..