Сад Маркиз. Философия в будуаре, или Безнравственные наставники

Маркиз де Сад
Философия в будуаре,
или
Безнравственные учителя

   Добрая мать предпишет чтение этой книжки своей дочери

Диалоги, предназначенные для воспитания юных девиц

РАСПУТНИКАМ

   Сладострастники и сладострастницы всех возрастов и мастей, вам одним предназначен сей труд: впитайте его принципы – они, несомненно, распалят вас. Не верьте холодным скучным моралистам, усердно запугивающим вас страстями, – только с помощью чувств природа подталкивает человека к уготовленному ему пути. Доверьтесь восхитительному голосу страстей – и он непременно приведет вас к счастью.
   Чувственные женщины, перед вами пример сластолюбицы Сент-Анж, неразрывно связавшей свою жизнь с божественными законами наслаждения; отриньте же, подобно ей, все, что им противоречит.
   Юные девушки, истомившиеся в нелепых мучительных оковах добродетели и в не менее отвратительных цепях религиозных, – подражайте пылкой Эжени: с такой же стремительностью разрушайте, топчите ногами все пустые наставления, вдалбливаемые вам в голову ограниченными вашими родителями.
   А для вас, любезные мои развратники, кто с молодых ногтей не признает иных препон, кроме собственных желаний, и иных законов, кроме причудливых своих капризов, – для вас образцом пусть служит циник Дольмансе. Желаете продвинуться в познаниях столь же далеко, как он, – прогуляйтесь вслед за ним по бесчисленным благоуханным аллеям сладострастия. Усвойте главные заповеди его школы: лишь расширяя сферу своих склонностей и фантазий и лишь жертвуя всем на свете наслаждению, злосчастное создание, известное под именем «человек», заброшенное, помимо воли, в безрадостный наш мир, взращивает розочки на терновнике жизни.

ПЕРВЫЙ ДИАЛОГ

Госпожа де Сент-Анж, шевалье де Мирвель.

 
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Привет, братец. А где же господин Дольмансе?
   ШЕВАЛЬЕ. Он придет ровно в четыре. Обедать сядем не раньше семи, так что времени поболтать у нас, как видишь, предостаточно.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Представь, братец, мне, право, даже чуточку неловко за сегодняшнее мое любопытство и за непристойные мои замыслы. Сказать по правде, ты ко мне излишне снисходителен, мой друг, зря ты во всем мне потакаешь, от этого лишь портится мой нрав. Чем рассудочней мне хочется стать, тем возбужденней и блудливей проклятая моя голова. В двадцать шесть лет пора бы сделаться благочестивой, а я еще ненасытней, чем прежде... Хочется натворить такое, что никому и на ум не придет... Мое пристрастие к женщинам, казалось, должно способствовать определенной сдержанности... я полагала, что достаточно сосредоточить влечение на представительницах своего пола – и оно не распространится более на вас, мужчин. Напрасные мечты, мой друг! Мысли об удовольствиях, коих я пыталась себя лишить, еще сильнее разожгли мою фантазию. И я поняла: для тех, кто, подобно мне, рожден для разврата, бесполезно изобретать какие бы то ни было препоны – безудержный поток страстей тотчас сметет их на своем пути. Итак, дорогой мой, я принадлежу к тварям особого рода – амфибиям; с радостью позабавлюсь всем, чем угодно, мне нравится объединять различные жанры и стихии. Однако признайся, братец, не находишь ли ты несколько экстравагантным мое стремление к знакомству с этим чудаком Дольмансе – ведь он, как ты уверял, за всю свою жизнь ни разу не брал женщину обычным способом, ты еще говорил, что он содомит по убеждению, боготворит свой собственный пол и уступает домогательствам противоположного лишь при условии предоставления женщинами тех излюбленных прелестей, которыми он привык пользоваться при общении с мужчинами? Причуда моя, собственно, состоит в следующем: послужить Ганимедом сему новоявленному Юпитеру, испытать на себе его взыскательность, его непотребства, ощутить себя жертвой его извращенных фантазий. До сей поры, как ты знаешь, дорогой, подобным образом я отдавалась только тебе – из снисходительности – или кому-то из моих лакеев – им я платила за то, чтобы они обходились со мной именно так, и подчинялись они только ради денег. Сегодня же мною движет не снисходительность и не каприз – хочется войти во вкус... Различие между прежними и нынешними побудительными причинами, влекущими меня к своеобычной этой мании, огромно, и я жажду познать его нюансы. Опиши поподробнее твоего Дольмансе, желаю иметь о нем ясное представление еще до встречи. А то я видела его лишь мельком, и в каком-то постороннем доме.
   ШЕВАЛЬЕ. Охотно, сестрица. Дольмансе исполнилось тридцать шесть лет. Он высокого роста, очень красивое лицо, необычайно живые и умные глаза. Правда, в чертах его порой проскальзывает едва заметная суровость и злоба. У него великолепные зубы. В фигуре и походке присутствует некоторая изнеженность – следствие привычки часто выступать в роли женщины. Он отличается безупречным изяществом, у него чарующий голос, уйма талантов, а главное – философский склад ума.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. В Бога, надеюсь, он не верует?
   ШЕВАЛЬЕ. Да что ты! Отъявленный безбожник, чуждый всякой морали... Трудно найти пример более законченной и совершенной испорченности, никогда не встречал личности сквернее и подлее.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ах, как все это меня возбуждает! Такой мужчина точно сведет меня с ума. А теперь о его вкусах, братец.
   ШЕВАЛЬЕ. Они тебе известны. Услады Содома одинаково дороги ему как в активной, так и в пассивной формах. Удовольствие он испытывает только с мужчинами. Подчас он допускает до себя женщин, но лишь в том случае, если они проявят сговорчивость и поменяются с ним полом. Я рассказал ему о тебе и о твоих намерениях. Он не возражает, но в свою очередь напоминает об условиях сделки. Еще раз повторяю, сестрица, он ответит решительным отказом на любую твою попытку склонить его к чему-либо иному: «То, что я согласен совершить с вашей сестрой, – заявил он, – особая вольность, непристойная шалость, коей допустимо осквернять себя крайне редко и со множеством предосторожностей».
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Осквернять себя!.. Предосторожности!.. Безумно люблю слушать, как изъясняются эти любезники! Мы, женщины, тоже умеем находить сильные слова, выражая глубокое свое отвращение ко всему, что не соответствует требованиям принятого у нас культа... Ну-ка признавайся, миленький, тебя-то он уже употребил? Уверена: мужчину такого склада не мог не привлечь двадцатилетний юноша с восхитительной фигурой!
   ШЕВАЛЬЕ. Не скрою: мы с ним не раз совершали сумасбродства, но ты же у меня умница и не станешь за это порицать. В сущности, я предпочитаю женщин, а странным сим забавам предаюсь, лишь уступая натиску мужчины, достойного любви. В таких случаях я не в силах в чем-либо отказать. Я далек от глупой спеси юных ветрогонов, полагающих, что на подобного рода предложения следует отвечать ударами трости. Разве мы властны в своих пристрастиях? Людям, наделенным вкусами излишне своеобразными, стоит посочувствовать, однако унижать их не следует никогда, ведь причуды эти заложены в них самой природой. И виновны они в том, что пришли в этот мир с подобными склонностями, ничуть не более тех, что рождены кривоногими, а не прекрасно сложенными. Разве тот, кто выказывает желание насладиться вашим телом, произносит нечто для вас неприятное? Отнюдь. Скорее, делает вам комплимент. Зачем же отвечать на комплимент оскорблениями или бранью? Так поступают лишь совершенные болваны. Человек благоразумный наверняка присоединится к моему мнению. Правда, мир наш, к несчастью, наводнен пустоголовыми идиотами, которые уверены, что, полагая их пригодными для утех, вы тем самым проявляете к ним неуважение. Они испорчены женщинами, ревниво охраняющими от посягательств свои права, такие мужчины воображают себя донкихотами – они борются за сохранение заурядных своих привилегий, грубо обходясь с теми, кто не признает всеохватности женского владычества.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ах, дружок, дай я тебя расцелую! Ты не был бы моим братом, если бы думал иначе. Но умоляю, не пропускай подробностей ни о самом Дольмансе, ни о ваших утехах.
   ШЕВАЛЬЕ. Через одного из моих друзей господину Дольмансе стало известно о внушительном члене, коим я, как тебе известно, оснащен. Он уговорил маркиза де V. пригласить меня на ужин. На месте мне пришлось предъявить свое достояние... Поначалу мне казалось, что интерес присутствующих вызван простым любопытством. Однако прекраснейший зад, развернутый в мою сторону, и мольбы воспользоваться им для наслаждения явно свидетельствовали о том, что проверка моих данных устроена с целью удовлетворения пристрастия особенного. Я предупредил Дольмансе о возможных трудностях подобного предприятия. Ничто не испугало его: «Мне не страшен даже таран, – сказал он мне, – а вам, в сравнении с другими, даже не достанется слава самого грозного орудия, пробившего эту жопу!» Маркиз находился рядом. Он приободрял нас, теребя, щупая, целуя все, что мы оба извлекли из своих штанов. Я являюсь во всей красе... и приступаю к некоторым подготовительным мерам: «Никаких смазок! – приказывает мне маркиз. – Иначе вы лишите Дольмансе половины ощущений, которых он от вас ожидает. Он жаждет, чтобы его рассекли... разодрали на части». – «Он будет удовлетворен!» – отвечаю я, слепо погружаясь в пучину... Ты наверное думаешь, сестренка, что мне это стоило неимоверного труда? Ничуть. Мощный мой кол провалился с необычайной легкостью, я коснулся самой глубины его нутра – а этому малому все нипочем. Я обращался с Дольмансе весьма дружелюбно. Он бурно вкушал наслаждение, подергиваясь и произнося ласковые речи, радость его тотчас передалась мне, и я его затопил. Едва я вышел из него, Дольмансе, раскрасневшийся и растрепанный, точно вакханка, повернулся ко мне лицом: «Взгляни, до какого состояния ты меня довел, дорогой шевалье! – воскликнул он, обращая ко мне свой упрямо вздыбившийся член, довольно длинный – никак не меньше шести дюймов в обхвате. – О, любовь моя! Ты уже побыл моим любовником, соблаговоли теперь послужить мне женщиной, и тогда я буду вправе заявить, что вкусил в твоих божественных объятиях милые своему сердцу утехи сполна». Сочтя, что вторую его просьбу мне исполнить ничуть не сложнее, нежели первую, я согласился. Тут прямо на моих глазах снимает с себя штаны маркиз и умоляет меня еще чуточку побыть в роли мужчины с ним, пока я буду женщиной его друга. И я обхожусь с маркизом столь же дружелюбно, как с Дольмансе, тот же, в свою очередь, вернув мне сторицей удары, обрушенные мною на третьего нашего участника, вскоре изливает мне в зад ту самую волшебную жидкость, которой я, почти в то же мгновение, орошаю зад маркиза де V.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ты, братец, должно быть, испытал необычайное блаженство, очутившись между двумя одновременно. Говорят, это просто восхитительно.
   ШЕВАЛЬЕ. Совершенно точно, ангел мой, это наилучшая позиция. Но что бы об этом ни говорили, сие есть не более, чем причуда, и я никогда не предпочту ее наслаждению от женщины.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ну что ж, разлюбезный мой, дабы вознаградить твою милую к нам снисходительность, сегодня же предоставлю пылким твоим взорам юную девственницу, прекраснее самого Амура.
   ШЕВАЛЬЕ. Как! В ожидании Дольмансе... ты приглашаешь сюда женщину?
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Речь идет о воспитании. С этой девочкой я познакомилась прошлой осенью, в пансионате, где я находилась, пока мой муж отдыхал на водах. Там мы с ней были у всех на виду – и потому ни на что не решились; однако условились встретиться при первой возможности. И вот, сгорая от неутоленного желания, я завязываю знакомство с ее семьей. Отец оказывается распутником... я без труда соблазняю его. Добиваюсь согласия на приезд красотки, она уже в пути, я жду ее; мы проведем вместе два дня... два упоительных дня. Большую часть этого времени я употреблю на обучение юной особы. Дольмансе и я вложим в ее хорошенькую головку принципы самого разнузданного разврата, мы зажжем ее нашим огнем, привьем ей нашу философию, внушим наши желания. Мне не терпится соединить теорию с практикой, наглядно продемонстрировав каждое рассуждение, а посему тебе, братец, предназначено сорвать мирты Цитеры, а Дольмансе – розы Содома. Себе же я уготавливаю двойное наслаждение – вволю потешиться запретными утехами самой и пристрастить к ним милую простушку, завлеченную в наши сети, давая ей уроки распутства. Ну как тебе мой план, шевалье, не делает ли он честь моему воображению?
   ШЕВАЛЬЕ. Замысел твой – плод богатой фантазии, сестрица, он божествен, обещаю добросовестно исполнить ту приятную роль, которая мне отведена. Ах, выдумщица, представляю, как ты насладишься, воспитывая эту малютку! Какая для тебя отрада – развращать ее, вытравлять из неопытного ее сердечка семена добродетели и веры, привитые прежними наставницами! На мой взгляд, это, пожалуй, даже слишком извращенно.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. О, я ни перед чем не остановлюсь, растлевая ее, повергну в прах ложные принципы морали, которыми ее дурманили прежде. Мне хочется за два урока превратить ее в такую же мерзавку, как я сама... в такую же безбожницу... распутницу. Подготовь Дольмансе, введи его в курс дела, едва он появится. Пусть яд его безнравственности проникнет в ее юную душу, сливаясь с отравой, которую впрысну я, – и тогда мы вырвем с корнем все ростки добродетели, успевшие дать всходы до нашего вмешательства.
   ШЕВАЛЬЕ. Более подходящего растлителя тебе не сыскать: богохульства, издевки и непристойности извергаются из губ Дольмансе столь же неудержимо, сколь в былые времена елейные мистические речи стекали с уст знаменитого архиепископа из Камбре. Дольмансе – искушеннейший обольститель, человек на редкость испорченный и опасный... Ах, дорогая подружка, едва твоя ученица будет вручена попечению такого наставника – падение ее не заставит себя долго ждать!
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Обучение определенно не затянется – я разглядела в ней такие способности...
   ШЕВАЛЬЕ. Но сестрица, а как насчет родительского гнева? Вдруг девчушка, вернувшись домой, проболтается?
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Бояться нечего: отца я соблазнила... он в моей власти. Такого признания тебе достаточно? Скажу больше – отдалась я ему лишь при условии, что он на все закроет глаза. Об истинных моих намерениях он осведомлен не до конца, и, надеюсь, никогда не посмеет в них вникать... Словом, я держу его в руках.
   ШЕВАЛЬЕ. Твои средства ужасны!
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. А иначе они не были бы верными.
   ШЕВАЛЬЕ. Ладно. Расскажи теперь об этой юной особе.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Девочку зовут Эжени. Она – дочь одного из богатейших столичных откупщиков Мистиваля. Отцу около тридцати шести лет, матери – года тридцать два, самой малютке – пятнадцать. Мистиваль крайне распутен, супруга его крайне набожна. Что до Эжени – любые попытки описать ее тщетны – она выше всяких похвал. Думаю, довольно будет моего утверждения: ни ты, ни я еще не встречали создания более прелестного.
   ШЕВАЛЬЕ. Не желаешь живописать – сделай хотя бы набросок. Должен же я представлять, с кем имею дело, и сотворить образ идола, которому надлежит приносить жертвы.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Итак, слушай, друг мой. У нее каштановые волосы – такой густоты, что рукой не обхватишь – длиной до низа попки. Лицо ослепительной белизны, носик с чуть заметной горбинкой, глаза чернее ночи, огненные и пронзительные!.. Неотразимый взгляд... Не представляешь, на какие безрассудства готова я ради этих глаз... Их увенчивают очаровательные брови... и обрамляют не менее изумительные веки!.. Маленький рот, роскошные губки, сама свежесть!.. С какой грациозностью держится на плечах ее прекрасная головка, какой благородный изгиб шеи... Эжени кажется взрослой и выглядит на семнадцать лет. Тоненькая изящная талия, обольстительная грудь... Ах, эта пара сисечек!.. Едва заполняют ладонь, но такие упругие... гладенькие... белоснежные!.. Раз двадцать теряла я голову, покрывая их поцелуями! Ты бы видел, как эта девочка оживлялась от моих ласк... какое душевное смятение сквозило в огромных ее глазах!.. Об остальном, друг мой, могу пока лишь догадываться. Но судя по тому, что мне уже знакомо, божества достойнее не найдется и на Олимпе... Вот я уже слышу ее шаги... оставь нас. Пройдешь через сад, чтобы не столкнуться с ней, вернешься в точно назначенный час.
   ШЕВАЛЬЕ. На свидание я не опоздаю – залогом моей точности послужит изображенная тобой картина... О, небо! Уйти... покинуть тебя сейчас, взгляни, в каком я состоянии!.. Прощай... но сначала поцелуй... один поцелуйчик, сестричка, хоть немного успокой меня. ( Она целует брата, касаясь его члена сквозь штаны, и молодой человек поспешно выходит.)

ВТОРОЙ ДИАЛОГ

Госпожа де Сент-Анж, Эжени.

 
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Здравствуй, ненаглядная моя. Ты как будто почувствовала, читая в моем сердце, с каким нетерпением я ждала тебя.
   ЭЖЕНИ. О! Милая, дорога казалась мне бесконечной, так мне не терпелось поскорее обнять тебя. За час до отъезда я еще опасалась, что все переменится. Матушка решительно воспротивилась нашей восхитительной затее. Она заявила, что девушке моих лет негоже выезжать одной. Но тут вмешался отец: позавчера он ей всыпал, и довольно грубо, так что теперь одного его сурового взгляда оказалось довольно, чтобы поставить госпожу де Мистиваль на место. В конце концов, она смирилась с тем, что отец разрешает мне ехать, и я тут же примчалась. Мне отпущено два дня. Послезавтра одна из твоих служанок должна привезти меня назад в твоей карете.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Как быстро пролетят эти два дня, мой ангелочек! За столь короткий срок я едва ли успею выразить все, что к тебе испытываю... К тому же есть о чем поговорить. За недолгие часы общения мне надлежит посвятить тебя в самые сокровенные таинства Венеры. Как тут уложиться в два дня!
   ЭЖЕНИ. Ах, я останусь, пока всего не узнаю... Я пришла учиться и не выйду отсюда, пока не стану просвещенной.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( целуя ее). О, любовь моя, нам предстоит еще столько сделать и столько сказать друг дружке! Кстати, не желаешь ли ты позавтракать, моя королева? Урок наш может затянуться.
   ЭЖЕНИ. Дорогая наперсница, у меня только одно желание – слушать тебя. Я уже позавтракала в одном лье отсюда. И теперь спокойно продержусь до восьми часов вечера.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Тогда пройдем в мой будуар, там мы расположимся поуютней. Я уже предупредила слуг. Смею тебя уверить: нас никто не побеспокоит. ( Они идут туда, обнявшись.)

ТРЕТИЙ ДИАЛОГ

Госпожа де Сент-Анж, Эжени, Дольмансе.

Действие происходит в роскошном будуаре.

 
   ЭЖЕНИ ( в крайнем изумлении, что видит в комнате мужчину, которого вовсе не ждала). О, Боже! Дорогая подруга, это же предательство!
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( удивленная ничуть не меньше). Как это вас занесло сюда, сударь? Насколько мне помнится, вам надлежало прибыть к четырем?
   ДОЛЬМАНСЕ. В предвкушении счастья увидеться с вами, сударыня, я несколько опередил события. Я разговаривал с вашим братом о занятиях, которые вы намереваетесь вести с мадемуазель, и он счел мое присутствие необходимым. Зная, где намечено устроить лицей для чтения лекций, он тайно привел меня сюда, полагая, что сие не вызовет вашего неодобрения. Что же до него самого, он уверен: наглядные объяснения с его участием понадобятся лишь после рассуждений теоретических, так что к нам он присоединится попозже.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Сказать по правде, Дольмансе, вот так фортель...
   ЭЖЕНИ. Не такая уж я простушка. Ведь все это твоих рук дело, милая подруга... могла бы со мной посоветоваться... Теперь я чувствую себя посрамленной, а это определенно нарушит наши планы.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Поверь, Эжени, идея этой проделки целиком принадлежит моему брату. Твои тревоги напрасны. Дольмансе мне известен, как человек необыкновенно любезный, с особым, философским, складом ума, незаменимым для твоего воспитания. Для осуществления наших замыслов он крайне полезен. В смысле соблюдения тайны, положись на него так же, как на меня. Держись непринужденно с этим господином, милочка, он, как никто, знает свет и наилучшим образом разовьет тебя, выводя на верный путь к счастью и наслаждению – по нему мы и проследуем всей нашей компанией.
   ЭЖЕНИ ( краснея). О! Я все равно стесняюсь...
   ДОЛЬМАНСЕ. Полно, прекрасная Эжени, будьте раскованней... стыдливость – отжившая добродетель, без нее обойтись совсем несложно, тем более, с вашими прелестями.
   ЭЖЕНИ. Но приличия...
   ДОЛЬМАНСЕ. Еще одно допотопное понятие, совершенно утратившее ценность в наши дни. Правила приличия в корне противоречат законам природы! ( Дольмансе хватает Эжени, сжимает ее в своих объятиях и целует.)
   ЭЖЕНИ ( защищаясь). Прекратите же, сударь!.. Обращение ваше, право, бесцеремонно!
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Послушай меня, Эжени, перед этим милым господином нам с тобой не нужно строить из себя недотрог. Я знакома с ним не дольше, чем ты, но видишь, я доверяюсь ему! ( Она похотливо целует его в губы.) Делай, как я.
   ЭЖЕНИ. О! Теперь и мне захотелось, ты заразила меня своим примером! ( Она также доверяется Дольмансе, который страстно целует ее, проникая языком ей в рот.)
   ДОЛЬМАНСЕ. Ах, чаровница!
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( целуя ее в свою очередь). И не надейся, маленькая шалунья, что я откажусь от того, что причитается мне! ( Тут Дольмансе, обнимая обеих, примерно четверть часа лижет их, они обе тоже лижут друг дружку, а затем отвечают ему тем же.)
   ДОЛЬМАНСЕ. Сладостные, пьянящие прелюдии! Дорогие дамы, вы не находите, что здесь невыносимо жарко? Оденемся поудобнее, так будет гораздо легче беседовать.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Не возражаю, накинем эти прозрачные симары, прикроем лишь то, что следует утаивать от вожделения.
   ЭЖЕНИ. Сказать по правде, дорогая, вы толкаете меня на такое!..
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( помогая ей раздеться). Презабавные одеяния, не правда ль?
   ЭЖЕНИ. Да уж, и к тому же весьма нескромные... О, как ты меня целуешь!
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Прелестная грудка!.. Едва распустившийся розан.
   ДОЛЬМАНСЕ ( разглядывая соски Эжени, но не прикасаясь к ним). Такие бутончики обещают мне другие приманки... куда более ценные.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Более ценные?
   ДОЛЬМАНСЕ. О да, клянусь честью! ( Произнося это, Дольмансе разворачивает Эжени, пытаясь разглядеть ее сзади.)
   ЭЖЕНИ. О нет, не надо, умоляю вас.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Остановитесь, Дольмансе... Я пока запрещаю вам взирать на предмет, имеющий над вами столь неодолимую власть, иначе он поглотит все ваши мысли, и вы утратите способность рассуждать хладнокровно. Мы ждем от вас уроков, так преподайте же их, после этого столь вожделенные вами мирты непременно послужат вам наградой.
   ДОЛЬМАНСЕ. Пусть так, но имейте в виду, мадам: для наглядности преподавания нашему прелестному ребенку первых уроков распутства мне потребуется ваше любезное согласие сделаться моей соучастницей.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. С удовольствием!.. Ну вот, взгляните, я уже голая: пользуйтесь мною для ваших умствований сколько угодно!
   ДОЛЬМАНСЕ. Ах! Роскошное тело!.. Сама Венера, в соединении с Грациями!
   ЭЖЕНИ. О, дорогая подруга, сколько красот! Позволь мне потрогать их руками, позволь поцеловать их. ( Исполняет.)
   ДОЛЬМАНСЕ. Удивительный талант! Только чуточку умерьте свой пыл, прекрасная Эжени, поскольку сейчас я потребую от вас внимания.
   ЭЖЕНИ. Конечно, я готова слушать вас, готова... до чего же она хороша... до чего пышна... свежа!.. Моя подруга изумительна, не правда ль, сударь?
   ДОЛЬМАНСЕ. Безусловно, она красива... я бы даже сказал, безупречно красива. Впрочем, по моему мнению, вы ни в чем ей не уступаете... Итак, моя хорошенькая ученица, придется вам выслушать меня – а иначе, в случае непослушания, я воспользуюсь правами, предоставляемыми мне званием вашего учителя.
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. О да, да, Дольмансе! Она в полном вашем распоряжении. Не будет умницей – отчитайте ее и пожестче.
   ДОЛЬМАНСЕ. Думаю, одними внушениями здесь не обойтись.
   ЭЖЕНИ. О, небо праведное! Не пугайте меня, сударь... что вы намереваетесь предпринять?
   ДОЛЬМАНСЕ ( бормоча и целуя Эжени в губы). Сначала легкие телесные наказания... затем хорошая трепка – и прелестная попка с лихвой расплатится за провинности головы. ( Через тонкую симару он шлепает Эжени по заду.)
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Одобряю ваш замысел в целом, однако отвлекаться не стоит. Приступим непосредственно к уроку. Нам отпущено совсем немного времени на утехи с Эжени. Если мы растратим его на подготовительную часть, до основного курса дело так и не дойдет.
   ДОЛЬМАНСЕ ( касаясь, по мере объяснения, тех или иных участков тела госпожи де Сент-Анж). Итак, начнем. Не стану долго описывать эти полушария из плоти: вы, Эжени, не хуже меня знаете их названия – бюст, груди, сиськи.Им принадлежит важная роль в акте наслаждения; они постоянно перед глазами, любовнику удобно мять и ласкать их. Кое-кто предпочитает устраивать из них алтарь наслаждения, помещая свой член меж двух холмов Венеры, чтобы женщина стискивала и зажимала его. Иные мужчины, после недолгого трения, изловчаются слить туда восхитительный бальзам жизни, чье истечение – суть высшее блаженство распутника... Кстати о члене, рассуждать о нем можно бесконечно. Не пора ли и нам, сударыня, немного пофилософствовать об этом с нашей ученицей?
   Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Думаю, самое время.
   ДОЛЬМАНСЕ. Отлично, сударыня. Тогда я улягусь на это канапе, вы расположитесь рядом, завладеете сим предметом и лично продемонстрируете его достоинства нашей юной ученице. (