Садур Екатерина. Из тени в свет перелетая

будет пожар!
В саду пробиралась мокрая после дождя Антонина. Ситцевое платье всю ее
облепило. Оно потемнело от воды. Раздвигая клюкой кусты бузины, она шла на
свет. Она щурилась в темноте, и мокрые ветки бузины хлестали ее по лицу.
Лицо у нее было бледное, цвета просыпанной муки. У длинных губ по краям
тянулись две складки, поэтому казалось, что щеки ее висят, как два мешочка с
творогом. По щекам ее стекали струйки дождя. Бледное ее лицо было все в
мелких веснушках, веснушки были глубокие, как следы от града. Стоптанные
туфли промокли, она припадала на больную ногу и думала, раздвигая мокрые
ветки: "Ничего, вон ихнее окно светится, еще немного осталось... Не зря
иду", - и успокаивалась.
- Видела сегодня, - крикнула она в окно Лизы, - Инессу видела сегодня
на автобусной остановке! Прямо у театра! У руки с факелом! Она ур-ны
переворачивала и бутылки вытаскивала, и вся такая липкая была, такая
грязная, что я бы с ней рядом не пошла! Она у остановки присела, стала
деньги выпрашивать. "Я, - говорит, - дочери пальто шью, платить нечем!"
Алиса Донова выглянула в окно и увидела внизу седую голову Антонины с
залысинами, розовыми, как пятки младенца.
- Хватит позорить мою дочь! - строго сказала Алиса. - Седая ведь уже, а
все по чужим садам лазаешь!
- На себя посмотри! - отозвалась Антонина снизу. - Вся улица пом-нит,
как ты в молодости гуляла, а сейчас порядочной прикидываешься...
- Убери, Тоня, свои руки с моего подоконника, - надменно ответила
Алиса, закрывая створку окна.
Когда Антонина наконец ушла и Алисе удалось закрыть обе створки, Лиза
сказала:
- Мама говорит, что ругать Тоньку - ниже нашего достоинства, ты поэтому
ее не ругала?
- Нет, деточка, у меня голова к вечеру разболелась!
По стеклу сползал ночной мотылек.
- Я вижу изнанку твоих крыльев! - сказала вдруг Алиса, разглядывая
мотылька через стекло. - Изнанку крыльев, лапки и живот!
- Ой, бабушка!- ахнула Лиза. - Ты опять за старое! У тебя давление,
давай вызовем врача!
- Не беспокой их, девочка, - ответила Алиса, посмотрев на Лизу с
нежностью.- Сами справимся!
Когда у Алисы поднималось давление, она с проклятиями отвер-гала
врачей, клеила на шею горчичник и давила клюкву в чай от давления...

Осенью все пришли после лета как были, во второй класс, и только Димка
Югов пришел выше всех на голову. Он загорел так глубоко, что загар его стал
с белым налетом, с зимней изморозью. Он смот-рел на всех сверху, на бледных
незагорелых детей.
- Я у бабушки был в деревне все лето. У нее дом двухэтажный. Я прыгал с
крыши в сено. Она мне зонтик свой отдала, чтобы лучше прыгать, чтобы он был
как парашют. У нее дом - с нашу школу, и я летел вниз, прямо в сено...
А потом в класс вошла Лия Ивановна в зеленом платье из панбархата, с
камеей на груди. Она осмотрела весь класс небольшими глазками в мутном
туманце, а Югова пощупала за плечо.
- Ты, Югов, совсем прямо стал, - сказала она, - самый высокий...
На перемене Югов рассказывал про лето:
- Там парни на танцы ходили. Один меня все время на мотоцикле катал. Я
у них там за своего был, потому что я из города. Там зимой, говорят, совсем
учиться не надо, у них там по два урока каждый день. Я бы из окна с зонтиком
прыгал, прямо в сугроб...
За Юговым ходили толпой, жадно слушая про лето.
- Я вот как загорел, - говорил Югов, сравнивая свою руку с чужими
бледными.
- Я, между прочим, уже давно хочу спрыгнуть с зонтиком, - сказала
небольшая Женя Клуцкая с колечком на мизинце. Лиза заволновалась. - У моей
бабушки есть черный зонт и черные калоши, - продолжала не-высокая Клуцкая с
покатой холкой и выстриженными пейсами.- У этого зонта деревянная ручка и
большое золотое кольцо. Он стоит у бабушки за шкафом...
Ручки у Клуцкой были совсем маленькие, когда она рассказывала про зонт,
она держала пальцы паучком. На мизинце поблескивало колечко.
- Давай вместе прыгнем, - попросила Лиза Донова, глядя на колечко
Клуцкой.
- Не знаю, не знаю, - покачала Клуцкая кудрявой головой. - Зонтик мой!
Потом Клуцкая заболела на неделю, а Югов все рассказывал про лето, но
слушали его уже почти равнодушно, и загар его совсем побледнел.
- Однажды я бровь в деревне рассек, когда в сено прыгал...
И Лиза даже потрогала шрам.
Однажды пришел отец Клуцкой. Он был кудрявый, с таки-ми же пейсами, с
цеплячьей ниткой усов над небольшим кривящимся ротиком. Лиза подумала, что,
наверное, Женю Клуцкую переводят в другую школу, потому что в этой она была
круглая двоечница, и еще - ей было сложно на физкультуре. Она бежала с
пейсами на щеках в белой майке и черных трусах позади всего класса,
подернутая жирком, у нее начи-налась одышка. "Меня скоро переведут совсем в
другую школу, - картаво говорила она, - специальную. Там все будут такие,
как я. А физ-культуры вашей там не будет совсем!"
- Женя больше не будет у вас учиться, - сказал отец Клуцкой. - Когда
никого не было дома, она выпрыгнула с зонтиком из окна. Зонтик вывернулся, и
она разбилась насмерть. Мы живем на четвертом этаже.
- Так вот в чем дело, Югов, - процедила Лия Ивановна, протирая камею. -
Ты всем нам врал про отдых в деревне. Мы верили. Твое хвастовство стало
причиной смерти моей ученицы... Ты убийца!
Все обернулись на Югова, совсем позабыв про Клуцкую и про ее отца.
Высокий, он сидел в самом углу, на последней парте, под портре-тами
пионеров-героев. Лия Ивановна специально пересадила его в глубь класса,
чтобы он не закрывал доску детям пониже, и зрение Югова стало портиться.
- Что ты скажешь, Дима, в свое оправдание? - спросила Лия Ивановна,
растягивая губы, тонкие, как две резиновые трубки. - Что ты скажешь? -
крикнула она.
Но Югов только щурился в ответ, как от слишком яркого света, и пытался
улыбнуться, сдерживая слезы...
- Не смей улыбаться, Югов! - кричала Лия Ивановна, дрожа от бешенства.
- Ты не достоин сидеть под портретами героев! Ты преступник! А перед этими
ребятами нужно стоять на коленях!
Отец Клуцкой смотрел на Югова, на портреты пионеров-героев, в нем не
было злобы, была только печаль. А Лиза думала, как горбоносая Женя Клуцкая с
кудрявой головой, похожая на черного барашка, лежит в гробу под нарядным
гипюровым покрывалом. На щеках у нее пейсы, на мизинчике - тонкое колечко, а
в углу стоит черный зонтик с деревянной ручкой и сломанными спицами...

Когда осенью совсем похолодало, про Клуцкую забыли и стали проходить
таблицу умножения. Лиза в первый раз надела теплое пальто. Пальто было
жидко-синим, с цигейковым воротником и пластмассовыми пуговицами. По размеру
пальто больше подходило небольшой Инессе, чем совсем маленькой Лизе. Танечка
Зотова из "Красного факела" подарила Лизе шапку, тоже цигейковую, с
небольшими серыми залысинами.
- Что грустишь, плешивая? - звонко спрашивал повеселевший Димка Югов,
пробегая мимо в аккуратненькой шубке.
- Пальто, конечно, не очень красивое, - успокаивала Инесса. - Но зато
ты в нем не мерзнешь!
- Мерзну! - не соглашалась Лиза.
- Оно на ватине, дура!
- У меня мерзнет спина. Особенно лопатки!
- Не капризуй, Лизонька! - подхватила Алиса. - Пальто, конечно, не
Париж, но теплое. Что есть, то есть!
Но тут Инесса Донова торопливо ощупала подкладку. Ее смуглые пальцы
пробежали по синему драпу так быстро, как будто бы по стволу пронеслась
небольшая бурая белка.
- Моя девочка права, как всегда, - заключила Инесса Донова. - Ватин
оборвался и опал в подол, поэтому у нее мерзла спина и пальто так девочку
полнило...

- У нас хороший дружный класс, - говорила Лия Ивановна на школьных
собраниях. - Но есть два бельма. Первое - Югов, потому что он убийца,
правда, прямых улик против него нет. Второе - Донова, ее мать позорит весь
район. Она просит милостыню у магазина и у церкви. Она ходит в церковь, а
ведь для современного человека Бог - это отсталость! Она, говорят, пишет
стихи. Я в это не верю, но недавно мне показали книжку с фотографией...
В октябре Лия Ивановна уехала на минеральные воды.
- Ваша учительница уехала в Трускавцы, - сказала пионервожатая Люда. -
Лечить нервы... - и, помолчав, добавила: - От вас!
Весь месяц во втором "Б" вели уроки разные учителя, у которых случалось
вдруг "окошко".
Лиза Донова сказала с надеждой:
- Она на курорте нервы вылечит и приедет шелковая...
- Хорошо бы, - размечтался Димка Югов.
И они стали ждать приезда Лии Ивановны. Но когда Лия Ивановна вернулась
из Трускавцов, с минеральных вод, то, увидев Лизу Донову и Югова рядом с
ней, не могла проораться...

- Нормальная у меня фамилия! - отругивалась на остановке Антонина
Взвизжева. - Хорошая! Всем понятная! То ли дело - Доновы!

По мостику через Ельцовку Лиза ходила в новый жилмассив, в универмаг в
отдел игрушек. Она рассматривала пластмассовые лейки, совки с деревянными
ручками, жестяные ведерки с рисунком на боку. Рядом, полкой выше, сидели
розовые резиновые куклы в синих платьях и с сеточкой на волосах; деревянные
кроватки для них, пластмассовая посуда, маленькие совсем вилочки
пластмассовые и ножи для кукольных ручек, тарелки для маленьких пирожных -
весь комплект - пятнадцать коп. Лиза ходила после школы почти каждый день в
отдел игрушек рассматривать кукол. Она часто встречала мать Димки Югова, та
все покупала машины в отделе для мальчиков. Мать Димки Югова издалека
узнавала Лизу по огромному жидко-синему пальто с цигейковым воротником и
отводила глаза. "Еще здороваться начнет, - думала. - Прямо здесь, в
магазине, а все скажут, что я с ее матерью знаюсь..."
- Набор солдат выбейте и грузовик с ключиком, - лезла она в кассу без
очереди.
Однажды, проходя мимо отдела рубашек, Лиза увидела печального отца Жени
Клуцкой. Он склонился над витриной, рассматривая пуговицы. Он был
по-прежнему бледен, с пейсами на щеках из-под серой шляпы. "Ему уже не нужно
ходить в отдел игрушек", - подумала Лиза, загрустив.

Инесса Донова спросила Алису:
- Куда Лиза каждый день ходит после школы?
- Шляется где-нибудь, - ответила Алиса, высыпая на вату остатки пудры
"Лазурь".
- Ты все красишься, а сама дома сидишь, - заныла Инесса. - Никто тебя в
красоте твоей не видит...
- А ты в "Красном факеле" все деньги пропиваешь!
- Я за Лизу волнуюсь. Ее долго нет!
- Придет сейчас твоя Лиза!
- Она каждый день задерживается! Встречаться с кем-нибудь стала! - ныла
Инесса.
- С кем? - не поняла Алиса.
- Ну с кавалером каким-нибудь...
- Дура ты, Инесса, сколько тебя знаю - все дура! Лиза - не мы с тобой!
Ей девять лет!
- Дай пятнадцать копеек! - крикнула Лиза, входя в комнату.
- Где ты была? - спросила Инесса.
- В магазине! Игрушки смотрела. Посудку для кукол хочу купить!
Инесса посмотрела на наряженную Алису. Алиса кивнула:
- Дай девочке, что она просит! У ребенка должны быть игрушки!

Лиза прибежала к "Универмагу" за пять минут до закрытия. У вхо-да в
"Универмаг" продавали пирожки с рисом и вафельное мороженое. Пирожки
заворачивали в бумагу, и она становилась прозрачной от жир-ных пятен.
- Мы тебя знаем, - вышли трое из очереди. Двое были алкоголики с
Ельцовской, лица третьего Лиза не видела, он стоял позади других.
- Хорошо, привет! - торопливо поздоровалась Лиза. - Но мне некогда.
Магазин закроется через пять минут...
- Мы тебя раньше с матерью у церкви часто видели, ты под стол пеш-ком
ходила, - сказал первый, повыше, в ватнике.
- Мы напротив трубы рыли, - подхватил второй в болоньевой куртке с
синим мехом. - А вы у ограды сидели и крестились. Ты не умела, тебя мать
учила. Мы всегда вам с Инессой подавали, ее все знают, весь район...
Над входом в "Универмаг" висели огромные часы, Лиза видела, как большая
стрелка медленно ползет к семи.
- Если вы ругать меня, - сказала Лиза, - то мне не стыдно.
- А еще пионерка! - сказал третий, но Лиза опять не увидела его лица.
- Мы не ругать, - сказал тот, что в телогрейке.
- Нет, не ругать, - подхватил второй, в куртке с клочковатым мехом. -
Мы тебя давно знаем! Мы тебе в булочной батончики "Шалунья" покупали, а
матери твоей портвейн наливали и "Столичную".
- Мы не лезли, что вы в церковь ходите! Каждому свое! - сказал первый,
в телогрейке, заискивая.
А Лиза все пыталась заглянуть им за спины, чтобы рассмотреть третьего.
Двух других она вспомнила - Витя и Вова, оба с Ельцовской. Когда Инесса
Донова с ними напивалась и робко стучала в окно к Алисе: "Ну мам, ну
открой...", то Алиса, если и открывала - Витю с Вовой всегда гнала и еще
кричала вслед, через всю ночную улицу: "Тони на вас нету Взвизжевой!"
- У тебя деньги в кулаке? - робко спросил Витя, в тело-
грейке.
- Игрушки покупать бежит, - сказал третий из-за спины товарищей
придавленным голосом. - Барахло кукольное...
И тут Лиза увидела: третий был тот самый электрик Юра с железными
"кошками", любитель подушечек с повидлом.
- Нам все отказывают, кого ни попросим! Хоть ты денег дай!
- Возьмите, - согласилась Лиза, сжимаясь под взглядом электрика Юры.

В зеленом платье из панбархата, с камеей на груди, Лия Ивановна вошла в
учительскую. Учительница труда, Анна Елисеевна, пила чай с коржиками.
Полная, она сидела в кримпленовом костюме с отворотами.
- Это мои девочки испекли на уроке домоводства, - и она подвинула Лие
Ивановне тарелку с коржиками.
- У вас костюмчик - просто прелесть, - сказала Лия Ивановна.
- Ноский, - согласилась учительница труда. - А у вас камея такая
хо-лодненькая - прямо потрогать хочется!
- Я Донову видеть не могу, - сказала вдруг Лия Ивановна, наливая
кипяток из электрического чайника.
- Это такая худенькая, хорошенькая? - спросила учительница труда.
- Смазливая, - поправила Лия Ивановна. - И ведь не придерешься к ней.
Она хорошо учится по всем предметам, только коврики по труду у нее не
получаются.
- Жалко, - сказала учительница труда. - А так ее можно было бы из школы
выгнать за неуспеваемость и дать направление в интернат для отсталых...
- Ее даже за поведение не выгнать. Она сидит - тихая такая на задней
парте. Молчаливая. Мне кажется, что она против меня что-то затаила.
Вышвырнуть ее из класса хочется посреди урока, прямо так бы взяла и
швыранула в коридор!
- Такое без причины не бывает, - согласилась Анна Елисеевна. - Вот
девочки мои коржиков в сахаре на уроке напекли, а сами мне бумажек в
прическу накидали. Я не заметила, так и ходила всю перемену и в столовой так
сидела рядом с директором. Я бы девок этих тоже всех в коридор повыкидывала!
- Мне Донова изложение сдала недавно "Моя любимая книга". Все дети как
дети, написали нормально, от темы не отступили, ошибка на ошибке. Одна
Донова напридумывала: и с прямой речью, и с диалогами, и все рифмами,
рифмами так и сыпет. Я такого в классе не объясняла. Это она мне показывает,
что она умнее других, - делилась Лия Ивановна с учительницей труда.
- Гонору в ней много, - сказала Анна Елисеевна. - А знаний никаких!
- Я вызвала ее мать. Мать-то ее знаете? - продолжала Лия Ивановна. -
Она в школу пришла, вся косматая, водкой за версту разит, а она ладошкой
прикрывается, думает, не унюхаю... "Что же вы, - говорю, - с вашей Доновой
дополнительно занимаетесь, диалоги ей разные объясняете? Думаете, я от детей
знания утаю? Лучше, - говорю, - коврики с ней по труду вяжите..." А она мне:
"Я в театре работаю, мне с ней заниматься некогда! Лиза моя, - говорит, -
книжки все время читает, вот и запомнила, что как пишется!"
- Действительно, - подхватила Анна Елисеевна, - откуда ей, алкоголичке,
такой грамотной быть!
- Я дальше спрашиваю: "Тогда почему ваша Донова написала мне изложение
одними рифмами?" А она вся просияла, представляете? "Потому что, - говорит,
- моя доченька будет поэтом, как я!" Тогда я не удержалась. "Какой вы поэт,
- говорю, - вас в милицию каждую неделю забирают!" А она мне: "Милиция поэту
- не помеха!", и я думала, она хоть уйдет после этого, а она сказала: "Я
как-то смотрела тетради Лизы, вы пропускаете почти все ошибки, кроме самых
простых - на жи-ши. Если об этом сказать, вас могут уволить!"
- Ей никто не поверит, - успокаивала, как могла, учительница труда. -
Она всегда пьяная! С ней наш директор даже разговаривать не станет, он
человек порядочный!

Лиза вошла в комнату к Инессе. На стенах висели афиши "Грозы" и
"Закатов в дыму" с подписью Танечки Зотовой. У кровати стоял стол с печатной
машинкой.
- Мне эту машинку актеры из реквизита отдали, - сказала Инесса. - "У
нас, - говорят, - нет спектаклей про писателей!" А бабушка Алиса как раз
тогда мою "Эрику" из окна выкинула!
- Бабушка ругается, когда ты по ночам буквы шлепаешь!
- Не шлепаешь, а печатаешь, - поправила Инесса. - Ты купила посудку?
- Магазин закрылся, - отмахнулась Лиза.
- А деньги где?
- Дружкам твоим отдала. Вите и Вове. Они же нам подавали, помнишь?
- Вот паразиты, - сказала Инесса. - Ты только бабушке Алисе смотри не
проговорись!
На столе Инессы под настольной лампой стояли две иконки. Одна - Николай
Угодник на картоне, совсем недавно из типо-
графии: еще пахла краской. А другая, совсем маленькая, в серебряном
окладе, Богородица Всех Скорбей с кинжалами в ладонях.
- Почему у нее ножи? - спросила Лиза.
- Это она все наши грехи принимает.
- Откуда ты знаешь?
- Эта иконка еще прабабушки твоей Зои. Она мне все детство про нее
рассказывала. Она умерла в войну. В самом конце, в первых числах мая. Уже
всем стало ясно, что наши победят. Она научила меня всему такому, женскому:
шить, вышивать. Тогда бабка Алиса еще совсем молодая была, вечером, после
работы, дома не сидела. А у нас один эвакуированный на баяне хорошо играл,
он был без ноги, просто играл себе каждый вечер. Вот бабка Алиса наденет
красное платье и кирзовые сапоги, совсем ей не по размеру, от одного
раненого остались, тогда ведь туфель почти ни у кого не было, и бежит скорей
с подругами танцевать. Мы с бабушкой Зоей оставались тогда вдвоем и
молились, молились до слез, так сладко, так упоительно... Так хорошо было. А
днем бабушка Зоя иконку и распятие прятала...
В комнату вошла Алиса с горчичником на шее, с полотенцем поверх
горчичника.
- Распятие ты давно пропила, - сказала Алиса, усаживаясь на кровати.
- Грешна, - согласилась Инесса.
- А у бабушки опять давление, - увидела Лиза горчичник с полотенцем и
красноватые глаза Алисы. - Может, врача вызовем. Все вызывают, одни мы
терпим!
- Дорогая моя! - раздраженно начала Алиса. - Зачем мне врач, когда я
лечусь сама! Толку от твоих врачей никакого... А вы говорите, говорите, я
люблю вспомнить старое!
- Отец Александр велел молиться, - продолжала Инесса. - Утром, как
встанешь, и вечером, перед сном. "Грех, - говорит, - не молиться!"
- Молиться, бабушка? - спросила Лиза.
- Не знаю, Лиза. Я не молилась. Но ты делай, как Инесса учит, мне мать
в войну то же самое говорила!
"Как же Тебе не больно?" - думала Лиза, разглядывая кинжалы на иконке.
И так она молилась каждый день, утром и вечером, она решила, что старых
молитв мало, и прочла еще одну, Иоанна Златоуста, числу часов дня и ночи.
- Я поняла, - сказала она Инессе наутро, - я так люблю Бога, что мне
хочется плакать!
- Это от молитв, - ответила Инесса. - Когда читаешь молитву, в нее все
отчаяние души вмещается!

Прошло несколько лет. Лия Ивановна сидела в учительской в поношенном
платье из панбархата с Анной Елисеевной, учительницей труда.
- Говорила я вам: Донова совсем от рук отобьется! Не у меня, так в
старших классах! Я сама видела, как она ходит по улицам в кепке такой со
значком, и Югов с ней! Меня увидела, прошла мимо, как ни в чем не бывало.
Нахальная такая. Алкоголику у магазина прямо при мне сказала: "Дяденька,
дайте сигареточку!" А Югов тут же подхватил: "Не сигареточку, так хотя бы
бычок!"
- Представить страшно, - согласилась учительница труда.
- Когда я их класс выпускала, они у меня с Юговым уже тогда самые
наглые были! А ведь к Доновой опять не придерешься, у нее стихи в газете
напечатали, а у матери ее вообще целую поэму в "Сибирских огнях".
- Да, теперь придраться сложно, - согласилась Анна Елисеевна.
- Ну ничего, у меня сейчас новый класс, там один левша. Мне родители
его сказали: "Вы, Лия Ивановна, его не переучивайте. Пусть пишет и рисует,
как он привык!" Но я-то знаю, как надо. Уж я ему растолкую, что к чему!

На улице, у винного магазина, Лиза встретила слегка пьяную Танечку
3отову. Она стояла под козырьком, прячась от дождя, с актером Борей и
осветителем Сережей. За несколько лет Танечка Зотова совсем не изменилась,
только сморщилась слегка. Она стояла в приталенном пальто с цветными
продольными полосами и размахивала сумочкой на цепочке. "Эти актрисы,
сколько их ни знаю, всегда одеваться умели", - говорила Инесса про Танечку
Зотову. Издалека она походила на небольшой полосатый матрац, перетянутый
посередине. Актер Боря ростом был чуть выше Танечки, полноватый, лысоватый,
пиво любил. Осветитель Сережа - высокий, скорее длинный, чем высокий, с
прозрачным, остреньким личиком. Издалека его можно было принять за отца
двоих детей, если бы не Борины залысины. Танечка Зотова с двумя хвостиками,
перетянутая в поясе, в сапожках чуть выше щиколотки, и Боря - румяный, с
тоненьким голосом - с другой стороны.
- Привет, Лиза! - сказала Танечка, помахивая сумочкой. - Становись к
нам, под козырек, а то совсем вымокнешь!
- Какая ты стала! - сказал Боря. - Совсем выросла!
- Мы на рыбалку, - сказал Сережа. - Витю из магазина ждем!
По Ельцовской под дождем шла Антонина Взвизжева. Она еще издалека
увидела Лизу с актерами. Антонина постарела, согнулась почти вдвое, и рыжие
ее тонкие волосы совсем поседели. Она закричала еще издалека, и поэтому Лиза
даже не все услышала:
- Вырасти-то она выросла, а вот повелась - Бог знает с кем! А ты - тоже
мне актриса! - и Антонина указала клюкой на Танечку Зотову.
Лиза испугалась скорее по привычке. Она вспомнила, как в детстве
Инес-са пела ей на ночь: "Антонина придет, нашу Лизу унесет!" - и вечерами
Антонина часто заглядывала к ним в окна: проверить - все ли дома. А сейчас,
с другого конца Ельцовской, под дождем, по деревянному тротуару ковыляла
несчастная хромая старуха.
- А ты... а ты... - отругивалась на ветру Танечка Зотова.
Но тут из магазина вышел Витя:
- Ну что, ребята, едем, что ли?

На вокзале актер Боря сказал Танечке:
- Мы с Сережей отдельно поедем. Сами по себе. Вы только скажите, где
выходить!
В электричке на деревянных сиденьях Танечка Зотова пила водку с Витей.
Витя рассказывал:
- Мне один раз в подарок спирту привезли голландского. Я пошел домой,
бутылку выронил, а она не разбилась. Я удивился, стал кидать ее об асфальт,
а она - хоть бы что. Я подумал: "Что за бутылка такая затейливая!" - и стал
ее штопором по дороге ковырять, а спирт весь и вылился...
В тамбуре курили актер Боря и осветитель Сережа. Они говорили что-то
друг другу, но даже по движению губ Лиза не могла разобрать их слова, они
объяснялись на пальцах, как глухонемые. Потом полненький актер Боря, армянин
наполовину, с усами щеткой, вошел в вагон и молча стал предлагать переснятые
карты и знаки Зодиака на тоненькой цепочке, а следом уныло плелся осветитель
Сережа и на пальцах показывал цену. И когда кто-то из пассажиров
переспрашивал цену, Боря показывал на рот и на уши, а Сережа часто кивал,
подтверждая, что оба они ничего не слышат и ничего не могут ответить.

- Вот мой дом, - сказал Витя. - У самого берега. Мать жива была, я к
ней яблони белить приезжал.
Танечка Зотова с Лизой и актером катались на лодке. Актер Боря сидел на
веслах. Греб в камыши.
- Быстрее можешь? - спросила Лиза. И он греб быстрее.
Небо холодной ясности отразилось в воде, и очертания берегов с двух
сторон, и деревья на берегах в ржавом золоте. От лодки шла рябь по воде, и в
опрокинутом небе дрожали отражения.
Вечером Витя жарил рыбу в муке, по-рыбацки. Рыба ужаривалась,
становилась золотистой, как сухой листик. На деревянном столе, наскоро
сбитом из трех досок, стояли жестяные кружки, миска с поджаренной рыбой и
буханка черного хлеба рядом с открытым перочинным ножом. Небольшая Танечка
Зотова сняла свое полосатое пальто и осталось в шерстяном коричневом
платьице, почти детского размера. Витя разливал водку из фляжки из-за пояса.
- Походная фляжка, - сказал он. - Моего отца. Он на войне без вести
пропал. Сгинул с концами человек, словно его и не было...
Совсем пьяная Танечка Зотова говорила Лизе:
- Я твои стихи в газете видела. Инесса в театре показывала. Я в первый
раз на сцену вышла чуть старше тебя, пятнадцати лет, после училища. И сразу
- столько надежд! Юность потому что! В Москву, думала, позовут, в ТЮЗ
куда-нибудь, прославиться хотела! Сядем, бывало, с мальчиками после
спектакля, прямо в гримерной, даже не переодеваемся и все о Москве говорим,
о спектаклях модных... Но потом мы все быстро при-мелькались на вторых
ролях, даже самые талантливые, и ничего нет, кроме старости и "Красного
факела", ни славы тебе, ни Москвы. Но в стихах, я слышала, все по-другому...
А славы, Лиза, ведь только по юности хочется, а потом, с годами,
привыкаешь...
Тогда Боря подмигнул Лизе карим глазом под круглой бровью, но Танечка,
перехватив его взгляд, взвизгнула:
- Даже не думай! Даже и речи быть не может!
Лиза заснула, укрывшись полосатым пальто Танечки Зотовой. Танечка на
пару с актером Борей пела тоненько из старого-старого спектакля "Закаты в
дыму":
Шахтеры, шахтеры, шахтеры,
Какой благородный пример!
Спустился в опасную шахту
Один молодой инженер...
А Витя, хозяин дома, молча топил печку...

- Где ты шлялась, дрянь? - крикнула Алиса, когда Лиза вернулась домой.
- У бабушки было всю ночь давление, - уныло сказала Инесса. - Врача не
вызывали, как всегда...
- Мать рыдала всю ночь! - крикнула Алиса.