Садур Екатерина. Перелетные работы

   На пороге стояла Вовкина бабушка.
   - Что происходит? - испуганно спросила она.
   Я по-прежнему раскачивалась на дверных ручках, но уже не кричала, потому что представила, как подростки с Пашей-Арбузом поймали дядю Киршу и заставили его петь и играть для них на ги-таре.
   - Ничего, - удивленно ответила тетя Груша. - У нас ничего не происходит.
   - У вас кричали о помощи, - настаивала Вовкина бабка. - Да еще так истошно. Я слышала только что!
   И она попыталась заглянуть в комнату через тети-Грушино плечо.
   - Это Леля, - нехотя ответила тетя Груша, закрывая собой комнату с плачущим дядей Киршей на диване. И вдруг стала холодной и надменной: Ребенок играет, разве вы не понимаете?
   - У тебя ничего не болит? - тревожно спросила меня Вовкина бабушка.
   Я промолчала и с любопытством оглядела ее. Она наскоро на-бросила пальто поверх махрового халата, а в руках мяла длинный шерстяной берет.
   - Как ты себя чувствуешь? - снова спросила она, внимательно вглядываясь в меня.
   Я молчала.
   - Ну хорошо, - недоверчиво кивнула Вовкина бабушка и ушла.
   Но я слышала, что она стоит в подъезде под нашей дверью. Тогда я снова закричала о помощи, чтобы всхлипываний дяди Кирши было не слышно.
   ГЛАВА 3 - ПЕРЕЛЕТНЫЕ РАБОТЫ
   Каждое утро тетя Груша учила меня читать по букварю. Мы сидели с ней за круглым столом. Она ставила локти на скатерть и в сведенные ладони опускала свое большое лицо. Сегодня букварь был раскрыт на букве "К". Под буквой "К" были нарисованы две пестрые коровы на маленьких зеленых островках. Между островками на белом блюдце стоял кувшин с молоком.
   - Читай, - говорила она и часто моргала в такт чтению.
   У нее были очень длинные ресницы, и когда она опускала веки, то верхние ресницы перепутывались с нижними и нехотя разъеди-нялись, когда она вскидывала глаза, чтобы посмотреть на меня.
   Дядя Кирша лежал на диване лицом к стене и не разговари-вал с нами. Тетя Груша думала, что он переживает, но я видела - он скучал. Сначала он водил пальцем по зеленым полоскам на спинке дивана, потом вытянул нитку из обивки и оборвал ее.
   - "В кув-ши-не мо-ло-ко, - читала я. - Ко-ро-ва Зорь-ка - му!"
   И тут я вспомнила безбровое лицо Вовки Зорина-Трубецкого из угловой квартиры. Когда он бежал ко мне с раскрытыми объятиями, у него под курткой смешно подпрыгивал живот и ярко краснели ще-ки. И я тут же поняла, про кого это написано.
   - Ко-ро-ва Зорь-ка, - повторила я, громко расхохоталась и затопала ногами.
   - Ну хватит, - сказала тетя Груша и захлопнула букварь.
   Из стопки книг перед настольной лампой она достала красную книгу с синим рисунком на обложке. По этой книге я тосковала и умоляла тетю Грушу, чтобы она как можно скорее взялась за нее. И даже когда она читала мне "Питера Пена", я томилась и пальцами разглаживала обложку с синим рисунком.
   - Голубой цветок, - начала тетя Груша.
   Я замерла. И даже дядя Кирша взволнованно заерзал на диване и обернулся на нас.
   - Жили два брата, - прочитала тетя Груша.
   И вдруг пронзительно зазвенел дверной звонок.
   Тетя Груша отложила книгу и пошла открывать.
   Дядя Кирша досадливо махнул рукой и встал с дивана.
   То, что успела прочитать тетя Груша, я знала сама, но дальше шли ровные черные строчки знакомых мне букв, которые так сложно между собой складываются в слова.
   В прихожей Натка с Аленкой снимали плащи, но я не вышла им навстречу. Я услышала только, что Натка была печальной и на пышные приветствия дяди Кирши отвечала коротко и торопливо.
   Она вошла в комнату, на мгновение отразилась в тети-Грушином зеркале, испуганно отвернулась от трещины и посмотрела на меня.
   - Леля! - грустно улыбнулась она.
   Я отвернулась.
   Следом за ней в комнату вбежала Аленка и тут же направилась ко мне. Но и на нее я не посмотрела. Тогда Аленка спряталась за широкую Натку, и ее стало совсем не видно.
   - Грушенька, - ласково сказала Натка, - ведь я же еще в прошлый раз хотела вам рассказать, да Кирилл Николаевич опять меня сбили.
   Она раскрыла маленький черный портфель, который носила с собой вместо сумки, и достала кусочек белого хлеба, покрытый черными шариками, узкую розовую палку колбасы и куриную ножку.
   - Вот, вчера в Мочищах опять праздновали, - сказала Натка. - Баню истопили, парились там, парились, а потом пошли пить и за-кусывать... А это вам к чаю...
   Она достала зеленую коробочку конфет, раскрыла ее, и я уви-дела, что она наполовину пуста. Но конфеты, оставшиеся на дне, были завернуты в золотые и серебряные обертки. Одни были в форме звезд, другие - в форме кораблей, третьи - самолетов.
   Я улыбнулась Натке и кивнула Аленке. Тогда Аленка робко вышла из-за Наткиной спины.
   - Голубой цветок, - сказала я Аленке и показала василек на обложке. Из-за него умер один из братьев, только я не знаю кто. Старший или младший.
   - Гы-гы-гы! - засмеялась Аленка и потянулась к конфетам.
   Я закрыла коробку. Один ее глаз внимательно смотрел на меня, другой точно так же, как вчера, съехал к переносице. Я думала, что она так играет, и тоже попробовала скосить глаза, но мне стало больно.
   Натка и тетя Груша сидели на диване. Диван сжался под Наткой.
   - Этим летом мы были в деревне у моей мамы. У нее там домик, ну, вы знаете, колодец при доме, огород, сарайчик с дровами - все как надо, рассказывала Натка тете Груше.
   Дядя Кирша недовольно рассматривал альбом с фотографиями и не участвовал в разговоре.
   - А Аленка еще той весной бегала вместе с одной местной девочкой. Ту девочку звали Домна. Домна Чмелева. Очень простое имя...
   - Очень простое, - согласилась тетя Груша.
   А дядя Кирша только пожал плечами.
   - Такие имена сейчас дают только в деревнях, - грустно продол-жала Натка, - потому что у нас в городе с таким именем просто задразнят...
   - У нас в городе с таким именем - никуда! - подтвердила тетя Груша.
   - Но я слышала, что скоро и в деревнях перестанут называть детей такими странными именами. Их просто запретят...
   - А имя Леля не запретят? - испугалась я. - Оставят?
   - Оставят,- успокоила меня тетя Груша.
   И Натка подтвердила:
   - Оставят...
   И она подняла глаза и оглядела комнату, и следом за ней ком-нату оглядела тетя Груша. Я подумала, что сейчас снова начнется полет бабочек: черная бабочка будет преследовать коричневую, а коричневая легко закружится под потолком; тогда черная бросит пресле-дование и весело пересядет на мячик, а коричневая заскользит по зеркальной трещине. Но вместо этого увидела грустные глаза Нат-ки и внимательные, готовые к печали глаза тети Груши.
   - Та девочка Домна была круглая сирота, - продолжила Натка рассказ.
   - Сирота... - повторила за ней тетя Груша и придвинулась поближе, чтобы не пропустить ни слова.
   - Она жила у своей крестной Евы Степановны. Ева Степановна очень добрая женщина и очень богатая. У нее большой огород, свиньи, курочки. Да вот только Домна совсем ей не помогала, бегала по деревне все дни напролет. Я ей: "Ты куда, Домнушка, бежишь?", а она мне: "За ветерком!" А ведь ей уже тринадцатый год. Но ее в деревне не обижают, боятся Евы Степановны... А Домна ни обедать, ни ужинать домой не приходит. Только ночевать. Все зовут ее: "Домнушка, иди покушай!", а она не идет. Она мою Аленку полюбила и у нее одной пищу принимала, да все просила, чтобы та кормила ее из рук раз-ламывала хлеб на кусочки и на ладони протягивала ей...
   - Та Домна совсем никуда, - подтверждала мне Аленка, - худая, лицо в рябушках, росту вот такого, - и Аленка присела на корточки и стала ниже меня. - А ножки у нее еще тоньше, чем у тебя, - и она потрогала меня за коленку, - вот прямо как мои пальцы у нее ножки. А глазки круглые, синенькие... Василечки!
   Дядя Кирша громко захлопнул альбом с фотографиями и пальцами забарабанил по подоконнику, выбивая какую-то мелодию.
   Но Натка не обратила внимания:
   - И вот раз бегали они вместе с Аленкой по деревне и забе-жали в поле. Домна споткнулась, упала и выткнула соломинкой глаз. Она заплакала, закричала и потеряла сознание. Аленка выбе-жала на дорогу, чтобы позвать людей, - но никого нет. Тогда она вернулась назад и видит: Домна пришла в себя и уже не кричит и не плачет, а только сидит на земле, и сверху на нее льется голу-бой ласковый свет, а по щеке бежит струйка крови...
   - Все так! - перебила Аленка и уперлась руками в бока. - Синий свет льется, ветерок затих, все травки встали навытяжку, и Домнушка не кричит. Я ее зову, а она не слышит, я ей руку на плечо положила, а она не оборачивается. Но я вижу, что она с кем-то говорит, а слов не понимаю...
   - Я буду рассказывать! - замахала на нее Натка.
   Аленка загрустила.
   А я попыталась ее утешить:
   - Возьми конфетку, - и придвинула к ней коробку.
   Аленка взяла золотую звездочку и серебряный самолет и опустила в кармашек на юбке.
   - А Домна рассказывала потом, что видела голубой свет, голубой, глубинный цвет неба и огненную лестницу, по которой спускалась Божья Матерь в длинном хитоне, - напевно говорила Натка, раскачиваясь в такт словам. - По всему хитону были раз-бросаны звезды, на голове была корона, а вокруг Ее головы сиял венец Славы. Грудь Ее была открыта и вся в ранах, а из ран бежала кровь. Она остановилась на шестой ступени снизу и благо-словила Домну обеими руками, а потом с выражением глубокой грусти склонила голову и стала подниматься обратно на небо. Когда свет погас, Домна очнулась, признала Аленку и снова стала чувствительной к боли. Она заплакала и стала растирать кровь на лице. Но тут пря-мо посреди поля их нашли люди, взяли Домнушку на руки, посадили в грузовик и отвезли в больницу. А в больнице она впала в летар-гический сон и проспала ровно двадцать четыре дня. Но мы с Аленкой не дождались, когда она проснется, мы уехали в город...
   Дядя Кирша стоял спиной к Натке и смотрел в окно. Я видела, как напряглось его лицо и мышцы на тонкой дряблой шее. Я знала, что он волнуется вовсе не из-за Наткиного рассказа. Подростки с ножич-ками выстроились под нашим окном. Они низко кланялись дяде Кирше и называли его Князь. Он долго смотрел на них, потом не выдержал и показал им слабый, но тяжелый кулак на тонком запястье. Под-ростки захохотали и отошли.
   А тем временем Натка продолжала:
   - И вот мы приезжаем на следующий год, а мама еще с поро-га мне говорит: "Тут про вас Ева Степановна каждый день спрашивает!" Не успела сказать, как сама Ева Степановна к нам пришла, увидела нас, взяла Аленку за руку и просит: "Отпустите ее к Домнушке пря-мо сейчас. Она ведь у меня совсем уже не бегает по деревне, а только сидит у окошечка, плачет и спрашивает Аленку, и еще молит, чтобы ее в Киев Святым мощам поклониться повезли, только кто же ее та-кую возьмет..." Аленка пошла с Евой Степановной, как она просила...
   - Да, я пошла, - взволнованно начала Аленка. - Мы идем с ней, идем...
   - Оставь! - махнула рукой Натка. - Я сама буду говорить.
   Аленка снова опечалилась и грустно взяла серебряный пароход из раскрытой коробки.
   - Я осталась вдвоем с мамой, - сказала Натка. - Сидим мы с ней, сидим, а моей Аленки нет час, другой, третий... Тогда я собралась и пошла к Еве Степановне. Вхожу к ним - Аленка сидит на полу возле Домнушки, положила голову ей на колени, а Домнушка гладит ее по волосам, а у самой - черная повязка через все лицо закрывает проколотый глаз, и личико все такое юное, так и светится.
   - И рябушек совсем нет, - вставила Аленка. - Одни рыженькие веснушки и глаз-василек...
   Натка сердито взглянула на Аленку. Аленка потупилась.
   - А сама Ева Степановна читает им по тетрадке то, что Домне открылось во сне, в двадцать четыре дня. Домна слушает и кивает, так, мол, и так, потому что все записано с ее слов...
   - Наточка, - робко вставила тетя Груша, - у тебя есть эта тетрадь? - и взяла полную руку Натки в золотых перстнях.
   Натка мягко высвободила руку, открыла свой черный порт
   фель и достала школьную тетрадь с таблицей умножения на корке.
   - Все записано с ее слов прямо в больнице, - сказала Натка, - потому что сама Домна Чмелева никогда не училась в школе и не умела писать. "Скоро я заметила вдали город, - начала она сбива-ющимся голосом. - Он был без конца в ширину и длину. Ворота были из жемчуга и других драгоценных камней. На правой створке ворот изображен был архангел Михаил, на левой - Гавриил. В этом городе улицы устланы мрамором с разнообразным узором (крестом, букетом). Дома украшены иконами, а между домами - множество церквей. Я сразу же пошла к часовне, и как вошла, увидела Великомученицу - икону Скорбящей Божьей Матери. Часовня внутри сияла и благоухала. И увидела я перед иконой подсвечник дивной красоты, на нем горели свечи различным светом: голубым, зеленым, золотистым и белым... И тогда один из архангелов сказал мне..."
   Дядя Кирша усмехнулся и пошел на кухню:
   - У нас в гимназии был Закон Божий, - небрежно бро-сил он через плечо. - Мы сидели в классах и целыми днями читали сказки про Царствие Небесное. А потом после уроков ехали на вело-сипедах домой вниз по бульварам... Какое было время!
   - Но ведь есть еще и ад! - твердо сказала Натка и пронзительно посмотрела на него.
   - Постой, Кирилл! - приказала тетя Груша.
   Дядя Кирша замер вполоборота в дверях кухни.
   - "Тут я увидела толпу, - дрожащим голосом прочитала Натка. - Народ валит толпой, а за ним множество бесов всякого рода: гор-батые, высокие, с ушами как у свиней, с коровьими рогами. Они приближались к воротам, над которыми стояла надпись: "Капище всех грехов". Мало кто избавляется от этого капища. Только молитвами великих духовников и благочестивых родителей можно избавиться от него. Издали увидела я раскаленные докрасна двери и услышала го-лоса: "Не к нам ли душу ведут?" И в пламени разглядела я железные балки с цепями. На цепях висели женщины и мужчины. У женщин между ребер торчали младенцы с обугленными головками, а у мужчин из-под каждого ребра выглядывали змеи.
   Я спросила: "За какие грехи они так страдают?"
   Мне ответили: "Это блудники и прелюбодеи! Змей - это грех, а младенец вытравленный плод!""
   - Что ад? - страшно закричал нам дядя Кирша, перебив Наткино чтение. Где доказательства, что он существует?
   - Подожди, Кирилл, ты их получишь, - мрачно ответила тетя Груша.
   Дядя Кирша ушел на кухню и стал насвистывать какую-то ста-рую мелодию, под которую я никак не могла подобрать слова.
   И тут же в ответ прямо у нас под окном подростки тонко и жалобно запели дребезжащую дворовую песню...
   Мы вышли на улицу. Тетя Груша держала меня за руку и сводила с крыльца.
   - Раз, - отсчитывала она ступеньки, - два...
   - Четыре, - подхватила я.
   - Нет, - поправила тетя Груша. - Три...
   Я хотела поправиться вслед за ней, но во дворе увидела Вовку. Он сидел в песочнице и лопаткой раскапывал подкоп. Его бабушка сидела на лавке под грибком и пристально наблюдала за ним. Я вырвалась от тети Груши, подбежала к Вовке со спины и в ухо крикнула: "Гав!" От испуга и неожиданности его бабка под грибком вздрогнула и поднялась со скамейки, а Вовка обрадовался мне и закивал.
   - У тебя не бабушка, а бабка, - прошептала я ему на ухо.
   - Ты что! - расстроился он. - Так нельзя!
   - Можно, можно... - улыбнулась я.
   - А кто тогда у тебя? - обиженно спросил Вовка.
   - А у меня тетя Груша!
   Я обернулась: тетя Груша торопливо и тяжело шла к скамейке под грибком. Я взяла лопатку и стала рыть подкоп с другой стороны.
   - Где твои брови, Вовка? - спросила я, отрываясь от работы.
   - Что? - не понял он и потрогал нос и переносицу.
   - Где твои брови? - повторила я.
   - Да чего там! - махнул он рукой и подставил мне свое лицо.
   Глаза у него были полукруглые, остро-синие, в твердых загну-тых ресницах. Над глазами шли соломенные полоски бровей.
   - Теперь мне все понятно, - кивнула я и погладила его по лицу.
   Ветер раскачал деревья, перевернул их листья светлой изнанкой кверху и песком засыпал Вовке глаза. Его глаза тут же закрылись, и по щекам побежали широкие дорожки слез.
   - В чем дело, не понимаю! - тряхнул головой Вовка.
   И его глаза раскрылись. Они были заполнены слезами, и на дне плавали черные дрожащие зрачки.
   Тогда ветер раздвинул кусты палисадника и на мгновение в расщелине показалась автобусная остановка. На остановке мелькнула Натка. Ее широкий плащ был расстегнут. Из-под плаща виднелось крас-ное блестящее платье... Потом кусты сомкнулись, и остановка вместе с Наткой исчезла. "Не может этого быть! - подумала я. - Натка с Аленкой только что были у нас и рассказывали про одноглазую девочку. Куда она дела Аленку? И откуда на ней взялось это крас-ное платье?" И тогда ветер снова раздвинул кусты палисадника уже прямо перед нами с Вовкой. В просвет между кустами мы увидели раскрытое окно "Перелетных работ". На подоконнике стояла ваза из зеленого стекла с узким горлышком. Из горлышка торчала широкая хризантема на тоненькой гнутой ножке с ост
   рым, в рыжих пятнах, листом. Вовка вскрикнул и шагнул в просвет между кустами, я шагнула сле-дом, и ветки сомкнулись за нами. Последнее, что я услышала, был испуганный вопрос тети Груши:
   - Где дети?
   И сонный, ленивый ответ Вовкиной бабушки:
   - Они там... играют... под деревьями...
   Но когда я обернулась на их голоса, то увидела перед собой только стену зеленых дрожащих листьев...
   Оконные створки "Перелетных работ" раскачивались над нами. Мы с Вовкой запрокинули головы, чтобы посмотреть: под потолком тянулся коричневый кантик обоев, посередине потолка на длинном золотистом шнуре висел желтый абажур. Вдоль всего дома шел низкий кирпичный пристенок, и когда мы на него забрались, то подоконник "Перелетных работ" оказался как раз перед нашими глазами, поэто-му мы увидели, что происходит в комнате. В боковой стене оказались две двери. Одна дверь была полуоткрыта и вела в коридор. В кори-доре виднелись черные обои с зелеными ромбиками. Другая дверь была заперта. Между этими дверями находилась тумбочка с малень-ким серебряным замком на дверце. Из дверцы торчал ключ. Над тумбочкой висело зеркало, отражавшее ровные доски паркета, кар-тину на противоположной стене и подоконник с мордастой хризан-темой в зеленой вазочке. Под зеркалом на тумбочке стоял черный плоский ящик. Вовка осматривал комнату и поводил носом, как принюхивался.
   - Что ты вынюхиваешь? - спросила я.
   - Ждут гостей... - и Вовка указал на круглый стол посреди комнаты.
   Стол был накрыт. На подносе стоял маленький зеленый кофей-ник с вертикальными золотыми полосками и две таких же зеленых чашки. Стояла вазочка с вареньем и вазочка с конфетами. Над ва-зочкой в вареньем, тихо жужжа, кружилась муха. Я думала, что если она сядет на край, то еще ничего, а вот если завязнет...
   Я принюхалась вслед за Вовкой и почувствовала крепкий, горьковатый запах кофе. Он смешивался с горьковатым запахом хри-зантемы и от этого казался особенно притягательным...
   Неожиданно запертая дверь в стене отворилась, мы с Вовкой при-гнулись и затихли, чтобы нас не заметили. Мы слышали, что по комнате кто-то ходит и вздыхает, потом вздохи превратились в пос-вистывание, а свист выстроился в мелодию, в ту самую мелодию, которую только что на кухне напевал дядя Кирша.
   Когда я снова заглянула в комнату, то увидела, что вокруг стола расхаживает старик, назвавший тетю Грушу - Грушенькой. Сейчас он ходил, низко опустив голову, и ножом срезал с яблока кожуру. Кожура свисала крученой змейкой. Вовка захихикал и тол-кнул меня в бок, и я уже собиралась ему ответить, как вдруг старик отложил яблоко на край стола - кожура так и осталась висеть - и поверх наших голов посмотрел в окно. Мы испугались и затихли. Он уже сделал шаг по направлению к подоконнику, но почему-то остановился на полпути и приложил ладони к щекам, как будто бы вдруг надумал умыться воздухом. Он поморщился - ему что-то не понравилось - и направился к зеркалу. Он снял пиджак, затем снял рубашку, и когда он освобождал руки из рукавов, на манжетах звонко и зло блеснули запонки. Вовка снова хотел засмеяться, но я прикрыла ему рот ладонью, и он тотчас сделал строгое лицо.
   Я думала, что под рубашкой окажется вытянутая желтоватая майка, точь-в-точь как у дяди Кирши, но вместо майки я увидела его дряблую спину с торчащими лопатками. Я знала, что его лопатки вот-вот должны были выпустить крылья, но сейчас на крылья не бы-ло даже и намека. Старик достал из тумбочки бритву и что-то отре-зал у себя на щеках, потом вслед за бритвой он достал духи и по-брызгал себе на шею. Из коридора донесся звонок, но он не пошел открывать, он вальяжно крикнул: "Войдите!" - и набросил на плечи рубашку.
   На пороге показалась библиотекарь. Она прижимала к груди стопку журналов.
   - Удивительно! - сказала она, оглядела старика и прошла в комнату.
   Старик смутился и торопливо застегнул рубашку. Библиотекарь придирчиво оглядела стол и сказала:
   - Вы кого-то ждете!
   - Возможно... - кивнул старик.
   Библиотекарь прищурилась под очками и бросила на стол пачку журналов.
   - И кого же вы ждете? - недовольно поинтересовалась она.
   - Одну особу, - ответил старик, надевая пиджак.
   - Это молодая особа? - настаивала библиотекарь.
   - Возможно... - повторил старик.
   - Вы понимаете, - сказала библиотекарь, - мне нет никакого дела до того, кто эта особа...
   Старик кивнул:
   - Я всегда ценил ваш такт...
   - Я просто принесла заказ и хотела бы, чтобы он был готов как можно скорее!
   - И это возможно! - и старик пролистал журналы. - Я вижу, здесь совсем немного работы.
   Библиотекарь кивнула и, скрестив ноги, присела на краешек стола.
   - Не боитесь сквозняков? - миролюбиво спросила она и ука-зала на окно. - Все-таки осень...
   Я держалась за подоконник, и от напряжения мои руки затекли. Я заерзала, и тогда мордастая хризантема выронила лепесток, и он упал мне на пальцы.
   - Я закаленный, - сухо ответил старик.
   Библиотекарь рассердилась и, не прощаясь, пошла к выхо-ду, но у зеркала она сказала слово: "Патефон" - и, подняв руки, не-подвижно застыла, словно собиралась кого-то обнять. Старик подошел к ней и, делая вид, что целует ей руку, поцеловал воздух.
   - Удивительно! - вскрикнула библиотекарь, дернула плечом и ушла.
   - Заказ будет готов послезавтра, - сказал старик в коридор.
   В ответ хлопнула дверь.
   Старик раскрыл черный ящик на тумбочке, вложил в него пластинку и опустил иглу. Сначала раздалось шипение, а за ним - смешли-вая музыка: стройно позвякивало пианино, как будто бы кто-то крошечными пятками торопливо бежал по клавишам. Потом вступа-ли трубы, на разные лады подгоняя маленького бегуна. Трубы были сиплыми, визгливыми, басовитыми и переливчатыми. И они оказались главнее пианино.
   Вовка Зорин-Трубецкой стоял рядом со мной на приступочке и одной ногой притопывал в такт пианино и ловко пожимал пле-чами, пытаясь угнаться за трубами. Музыка была настолько смешной, что сами музыканты не могли сдержаться: они отрывали трубы от губ, набирали воздуху в легкие и громко смеялись: "Ха-ха-ха-ха-ха!" И в эти короткие паузы раздавался только их смех и звонкое пьянень-кое пианино.
   В прихожей снова послышался звонок, но на этот раз старик побоялся кричать: "Открыто!" - и торопливо пошел к двери. Я испугалась, что вернется библиотекарь и все испортит. И действительно, в прихожей послышалась недолгая борьба, старик, пятясь, вошел в комнату, и следом за ним на пороге показалась Натка с черным порт-фелем в руках.
   - Эту тетю я знаю... - громко зашептала я Вовке, но на этот раз он закрыл мне рот ладонью.
   Старик выключил музыку. Натка сняла плащ, и вдруг из его глубоких внутренностей к ногам старика выпал пестрый букетик астр.
   - Прежде чем идти к вам, я зашла на рынок, - сказала она и улыбнулась уголком рта.
   Старик поклонился и грациозно поднял букетик.
   Натка стояла над ним в ослепительно-красном платье. И сей-час она не казалась мне толстой. Она казалась мне взбитой, пышной, как мыльная пена в ванне во время стирки, когда тетя Груша, рас-качиваясь, терла белье о деревянную доску. Красное платье Натки было перетянуто черным поясом, и от этого пояса ее талия выгля-дела совсем тонкой. К вырезу платья была приколота блестящая злая брошечка.
   - Вы даже сама не знаете, Наталья Андреевна, до чего вы неотразимы, сказал старик, прикалывая букетик к пиджаку.
   - Почему вы так думаете? - ответила Натка.
   - Потому что вы ослепительны, - заволновался старик, - потому что вы ни на кого не похожи, потому что вы...
   - Почему вы думаете, что я об этом не знаю? - уточнила Натка свой вопрос.
   - Потому что.... - и тут старик смешался и не нашел что ответить. Чашечку кофе?
   Натка молча кивнула, не переставая улыбаться.
   Старик суетливо налил ей кофе.
   - Харитон Климович, - начала Натка, сладковато растягивая слова.
   При имени старика я насторожилась, и мне показалась, что когда-то давно я его уже слышала.
   - Харитон Климович, - тянула Натка, - у меня, как всегда, к вам предложение...
   - А я и не сомневаюсь, - улыбнулся старик, усаживаясь за стол.
   Раньше, до прихода Натки, морщины на его лице казались мне безнадежной решеткой старости. Но сейчас он сидел в тени, на вы-соком стуле с круглой выгнутой спинкой, и его лицо напоминало портрет, нарисованный карандашом, но не сплошной линией, а отры-вистыми штрихами. У него были длинные печальные глаза и злой насмешливый рот. Казалось, что рот поссорился со всеми остальны-ми чертами и говорит то, что совсем не следовало говорить. И все лицо сейчас очень печалится за его кривящиеся губы.
   - Вы же знаете мое отношение к вам, - говорил Харитон Кли-мович. - Я всегда готов...
   Натка достала из портфельчика тетрадку со сном Домны Чмелевой и две маленькие коробочки.
   - Что в тетрадке? - отрывисто спросил старик.
   - Это не вам, - ответила Натка. - У меня забит портфель, поэтому пришлось достать...