Садур Екатерина. Перелетные работы

   Весь букварь был прочитан, и мне стало неинтересно.
   Я отказала Аленке:
   - Нет, я не буду тебе читать.
   - Жалко, - кротко вздохнула она. - А то меня в другую школу переводят из-за этого чтения. Вчера вечером позвонили, сказали. Мама плакала.
   - "Но узнал я, что одна участь постигает их всех, - продол-жала Натка. - И сказал я в сердце моем: "И меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?" И сказал я в сердце моем, что и это суета, потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого, в грядущие дни все будет забыто, и увы! Мудрый умирает наравне с глупым".
   Я посмотрела на Натку, на тетю Грушу и на дядю Киршу. Их лица были одинаково напряжены, все они сдерживали себя, чтобы не зарыдать, а если бы вдруг зарыдали, то по разным причинам. И толь-ко прозрачный глаз Аленки на скучающем лице лениво смотрел по сторонам.
   В такой маленькой комнате было три причины для слез!
   Я подбежала к окну и, пристально посмотрев на Натку, сказала:
   - Выступает Харитон Климович! - и запела:
   Прощай, прощай, прощай, моя родная!
   Не полюбить мне в жизни больше никого.
   И о тебе одной лишь вспоминаю я,
   И шлю мое прощальное тангоi!
   - Леля помнит Харитона Климовича! - развеселилась тетя Груша и обернулась к Натке.
   Натка повела себя очень странно: она покраснела, встала со стула, сделала шаг ко мне и хотела что-то спросить, но остано-вилась и вместо вопроса продолжила чтение:
   - "И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, - ибо все суета сует и томление духа!"
   А я подсела к Аленке и стала на ухо нашептывать ей свой сон, потому что он мучил меня. Аленка слушала и томилась, я видела, что ей неинтересно, но не могла остановиться. Когда я закончила рассказ, Аленка точно так же, как дядя Кирша во сне, запрокинула голову и захохотала:
   - Гы-гы-гы!
   Натка кончила чтение, обвела глазами комнату и спросила:
   - Где ваша гитара?
   - Отдал Харитону перетянуть струны, - мрачно ответил дядя Кирша.
   Тетя Груша промолчала.
   Натка стала собираться, скрипя сапогами.
   - Ах да, чуть не забыла! - сказала она и протянула тете Груше маленькую коробочку. - Это вам!
   - Снова запонки? - поинтересовалась я.
   Натка покраснела и удивленно посмотрела на меня.
   А тем временем тетя Груша раскрыла коробочку и увидела лас-точку с жемчужинкой в клюве.
   - Какая прелесть, Наточка! - вскричала тетя Груша и разве-селилась.
   И даже дядя Кирша довольно улыбнулся.
   - Очень рада, очень... - кивнула Натка.
   Все трое улыбнулись, но под улыбками по-прежнему таилась печаль. Отступила лишь на миг, испугавшись блеска ласточки...
   Мы с тетей Грушей вышли на прогулку. Вовка Зорин-Трубецкой увидел меня и крикнул:
   - Леля, любимая!
   Он задергал плечами и завертел головой, изображая вчераш-нюю музыку.
   Но я вспомнила букварь, открытый на букве "К", и крикнула:
   - Вова - корова!
   Тогда он сел в песочницу спиной ко мне и стал пересыпать песок из кузова грузовика в ведро с утенком.
   Я села на качели и стала раскачиваться и напевать.
   Вовка слышал мое пение, но не оборачивался. У него на го-лове белел крошечный кружок затылка, и от затылка расходились золотистые волосики с рыжими концами. Я стала петь громче, но он не оборачивался. Вдоль дома осторожно прошел дядя Кирша. Рукава его рубашки были закатаны до локтя, он что-то тихо шептал и пытался идти в тени, чтобы его не заметила тетя Груша. Тетя Груша сидела под грибком и разговаривала с бабушкой Вовки:
   - Баралгин - это лекарство от боли.
   - Клофелин - от давления.
   - Но-шпа - от желудка.
   - А когда нестерпимо болит сердце, то приезжают врачи и колют магнезию...
   Они не заметили дядю Киршу, а я не заметила Пашу-Арбуза, который подкрался ко мне со спины и остановил качели.
   - Я тебя зарежу, Лелька, - прошептал он и показал мне рас-крытый перочинный нож.
   Они не слышали, о чем мы говорим. Слышал Вовка. Он бросил свой грузовик и ведро с утенком. Он подошел к качелям и закрыл меня собой.
   - Нет, лучше я зарежу Вовку, - обрадовался Арбуз. - Он жирный. С него выйдет много мяса! Так я то мясо отнесу на рынок и скажу, что говядина!
   Вовка не двинулся с места. Паша-Арбуз сверкнул на нас гла-зами и отошел.
   Вовка уселся рядом со мной на качели, и мы стали раскачивать-ся. Мне было тесно рядом с ним.
   - Я очень боюсь, - призналась я ему.
   - А что ты боишься, - ответил Вовка. - Вот я, например, никогда не умру!
   - Это почему?
   - Да потому, что вместо того, чтобы лежать лежнем в кровати, я начну двигать руками, ногами, вертеть головой. Вот все и увидят, что я жив! Ты про Тихона Николаевича знаешь? Видишь, он сидит на лавочке?
   Я кивнула, но я ничего про него не знала. Тихон Николаевич сидел в плаще с бутылкой пива и рассматривал сломанные удочки дяди Кирши.
   - Так вот, он умер в прошлом месяце! - прошептал мне Вовка.
   - Не может быть! - поразилась я.
   - Мне бабушка рассказывала, - продолжал Вовка. - Уж она-то врать не станет! Его положили в гроб и повезли на кладбище... - и он нетерпеливо затолкал меня в бок, чтобы я смотрела повнимательнее. Тихон Николаевич заметил наши взгляды, отставил в сторону пиво и заерзал на лавочке. - И вот везут его, везут, а он вдруг сел в гробу и спрашивает: "Куда это мы едем?" Все так смеялись!
   - И что, ты думаешь, тетя Груша так сможет? - усомнилась я. - Ведь я за нее боюсь.
   - А почему нет? - удивился Вовка. - Почему не сможет? Она будет шевелить руками, ногами, петь песни...
   - Ты помнишь ту тетю в красном платье? - перебила я. - Она вчера танцевала тангоi в окне... Так вот эта тетя приходит к нам каждый день и читает про Бога. А сегодня она прочитала нам, как умирала одна женщина. Так страшно! - Вовка затих. - Она лежала в постели, над ней стояли родные, а в изголовье кровати - черти, потому что та женщина была великая грешница, но никто, кроме нее, не видел их. Они держали списки ее грехов и говорили, что заберут ее в ад. А потом прилетели два ангела с весами, толстой книгой и маленьким мешочком. Бесы стали кричать: "Она наша!" - и бросили на весы списки ее грехов, а ангелы открыли кни-гу и стали искать ее добрые дела, но ничего не нашли. Тогда женщина зарыдала и собралась идти в ад, но один из ангелов сказал: "Нет ли чего в этом мешочке? Мне отдал его один старик". И высыпал на весы три монеты, и те монеты перетянули грехи. Эти три монеты женщина когда-то подала нищему... Ангелы сказали бесам: "Она на-ша, и пойдет с нами в рай!" - и дали ей выпить чашу. Она выпила их чашу и тут же умерла, а ее душа ушла к Богу...
   Вовка потрясенно смотрел на меня. И тогда я рассказала ему свой сон про тетю Грушу. Больше мне не с кем было поговорить. Вовка напряженно выслушал меня и заплакал...
   Дядя Кирша вернулся поздно вечером. Когда мы с тетей Грушей открыли ему дверь, он стоял в подъезде в одних носках и держался за стену. От него так же, как и вчера, сильно пахло водкой. Когда мы открыли ему, он встал на четвереньки и заполз в квартиру. Я думала, что он хочет посмешить нас с тетей Грушей, и засмеялась. Но когда он заполз в квартиру, я увидела, что его носки все в крови. Он лег на диван, и тетя Груша попробовала стянуть с него носки, но он закричал.
   - Где ты был? - спросила тетя Груша.
   Но мы не поняли, что он ответил, потому что он говорил рвано и невнятно. Некоторые слова он выкрикивал, и его голос срывался в плач.
   - Надо снять носки, - уговаривала его тетя Груша, и он согласился потерпеть.
   Его ступни были темно-синими в глубоких грязных трещинах. Из трещин шла кровь.
   Тетя Груша налила в тазик горячей воды и попробовала вымыть ему ноги, но, как только она прикасалась к его ступням, он начи-нал плакать и кричать.
   Тогда тетя Груша вызвала по телефону врачей, но приехали они только через час. За это время дядя Кирша задремал на диванчике, но спал он беспокойно - хрипло дышал и всхлипывал во сне.
   Врачей приехало двое. Один был старый и толстый, другой молодой и кудрявый. Я испугалась, что это подросток Валера, но толстый врач называл его Егор. У Валеры были желтые неподвижные глаза, а глаз этого я никак не могла разглядеть в темноте.
   - Да включите же наконец свет! - закричал толстый доктор на тетю Грушу.
   Тетя Груша неуклюже побежала к выключателю. От света дядя Кирша проснулся.
   - У нас гости? - пьяно поморщился он на врачей. - Я никого не звал.
   Толстый врач дотронулся до его ноги. Дядя Кирша вскрикнул.
   При свете я посмотрела на молодого врача. У него были желтые неподвижные глаза.
   - У тебя есть брат? - поняла я.
   - Приготовь шприц, - попросил его толстый врач.
   - Есть, - ответил он кому-то из нас.
   Тетя Груша подошла к дяде Кирше и погладила его по голове.
   - Где ты был, Кирилл? - снова спросила она.
   Вместо ответа дядя Кирша снова заплакал.
   - А где сейчас твой брат? - спросила я у молодого врача.
   - Шляется где-нибудь, - раздраженно ответил он. - Будем брать в больницу?
   - Будем, - кивнул толстый врач.
   Тетя Груша заплакала.
   - А где вы живете? - снова спросила я.
   Молодой врач посмотрел на меня своими неподвижными глазами и сказал:
   - У зоопарка.
   - А как его зовут? - не отставала я.
   - Кого? - не понял он.
   - Твоего брата.
   - Его зовут...
   Но он так и не успел мне ответить, потому что в комнату вошли два санитара с носилками и унесли дядю Киршу в машину.
   - Груша! - пьяно крикнул он на всю улицу.
   В окнах Вовкиной квартиры зажегся свет. На мгновение вы
   глянула его бабушка, и следом за ней мелькнуло испуганное Вовкино лицо. Машина с дядей Киршей тронулась.
   Рано утром к нам пришла Вовкина бабушка. У нее под глазами чернели круги от бессонной ночи. Она стояла в ночной рубашке и в тапочках. Поверх рубашки был наброшен цветастый халат, но она его даже не запахнула.
   - Что-то с Кириллом Николаевичем? - тревожно спросила она.
   - Да, - кивнула тетя Груша. - Этой ночью его увезли в боль-ницу.
   - Мой Вова... - и голос Вовкиной бабушки задрожал. - Мой Вова что-то видел! Вчера, когда вы с Лелей ушли домой, мы еще посидели немножко. Он сначала качался на качелях, а потом вдруг спрыгнул, крикнул мне, что сейчас придет, и побежал за дом. Его долго не было, и я уже собралась идти за ним, как вдруг он вер-нулся. Он был очень напуган и все повторял: "Дядя Кирша... дядя Кирша..." Я побежала за дом, но там не было никого. Вова мне ничего не рассказывает, может быть, расскажет вам!
   Но Вовка, он стоял в подъезде под нашей дверью и подслуши-вал, Вовка пронзительно закричал:
   - Не расскажу... не расскажу!
   - Может быть, Леле скажешь? - мягко попросила его бабушка.
   - И Леле не скажу, и никому!
   И убежал обратно в свою квартиру.
   Днем тетя Груша закрыла меня на ключ, а сама пошла на улицу. Она вернулась очень поздно, когда совсем стемнело.
   - Я ничего не нашла, - сказала она.
   - А куда ты ходила? - спросила я.
   Она промолчала, но я знала, что она была за домом.
   Все следующее утро тетя Груша звонила по телефону. Потом мы с ней пили чай с молоком на кухне, и она поджаривала на сково-родке кусочки хлеба и заливала их яйцом. Она почти не разговари-вала со мной, а когда я что-то спрашивала у нее, она мне не отве-чала, и мне приходилось повторять свой вопрос заново. На подоконнике лежала коробка папирос. На коробке была проведена голубая, сло-манная в трех местах линия и нарисован всадник на белом коне.
   - Каз-бек, - прочитала я. - Кто такой Казбек?
   Тетя Груша промолчала.
   - Я тебя спрашиваю, кто такой Казбек? - повторила я.
   - Гора, - сухо ответила тетя Груша.
   - Какая гора?
   - Высокая...
   На подоконнике стояла пожелтевшая пепельница, полная окур-ков и плевков дяди Кирши. Я посмотрела в пепельницу: на дне лежал серый пепел и жженые спички. Форточка была открыта, и тюлевая занавеска подергивалась от ветра и краем норовила угодить в окурки. Я отодвинула пепельницу. Пепельница взвизгнула, проехав по подокон-нику, но тетя Груша даже не обернулась. И тогда я поняла: тетя Груша больше меня не любит. Она за что-то злится на меня. Наверное, вспомнила, как я выбросила ее рубль. Я села на табуретку, на которой обычно сидел дядя Кирша, и зарыдала. Тетя Груша выключила сково-родку с жареным хлебом и подошла ко мне. Она обняла меня. Я уткнулась лицом в ее коричневое платье с черными оборками и спросила:
   - Это ты из-за дяди Кирши со мной не разговариваешь?
   Тетя Груша вздохнула.
   - Ты что! - убеждала ее я и гладила по коричневому воротнику. - Нам с тобой и без него будет хорошо! Пусть он там лежит в своей больнице. Так ему и надо! Ведь он обидел тебя. Давай выбросим рыболовные крючки из банки, его удочки все равно поломали!
   И тогда зарыдала тетя Груша.
   В комнате зазвонил телефон. Я выбежала на звонок, зажала нос двумя пальцами и сказала: "Алле!", но не услышала ответа, потому что тетя Груша выхватила у меня трубку.
   - Да, да! - кому-то отвечала она. - Скажите ему, что мы сейчас приедем. Я вас не слышу... Нет, нет!
   Мы вышли на улицу. Под деревьями снова никого не было. Круг, начерченный для игры в "ножички", стерся. Качели во дворе стояли совершенно пустые, но с дерева сорвался листик и упал на сиденье. У листика были желтые края. Тетя Груша быстро шла и тяжело дышала. Я за ней не успевала. Тогда она взяла меня за руку, мы побежали на остановку и сели в трамвай.
   - Следующая остановка - улица Зои Космодемьянской, - объявили в вагоне.
   Трамвай задрожал, звякнул и поехал. Я смотрела в окно.
   Кирпичные дома улицы Гоголя кончились, и пошли маленькие, деревян-ные. Они тесно жались друг к другу, просто валились. Соприкасались крышами, иногда даже стенами, и часто окно одного дома в упор смотрело в окно другого. И тогда дом не выдерживал такого присталь-ного взгляда и с грохотом захлопывал ставни.
   Через несколько сидений перед нами ехал Харитон Климович. Но он не хотел, чтобы мы его узнали. Он надел черные очки и закрыл лицо книжкой. На обложке я прочла слово "Любовь", но дальше шли его желтые пальцы с розовыми ногтями, поэтому второе слово я про-честь не смогла. У Харитона Климовича был черный пиджак, и из кармана торчал белый угол платочка.
   - Зоя Космодемьянская была молодой девушкою, когда ее убили фашисты, громко сказала мне тетя Груша. Все, кто ехал в трамвае, обернулись на нас и с интересом прислушивались. Один только Ха-ритон Климович не поднял головы. - Зоя Космодемьянская была партизанкой... - продолжила тетя Груша.
   Некоторые из деревянных домиков были видны только наполовину, вторая половина пряталась в разросшемся палисаде.
   - Немцы поймали ее и стали допрашивать, где прячутся парти-заны. Но она не сказала. Тогда они вывели ее босиком на снег.
   Один из домиков стоял совсем близко от трамвайных рельсов. У него было раскрыто окно. Когда мы проехали мимо, то все, кто сидел в трамвае, и даже Харитон Климович, оглянулись и заглянули в комнату. В комнате был чистый блестящий пол. У стены стояла же-лезная кровать с кружевным покрывалом.
   - Зоя Космодемьянская ни слова не сказала немцам, - гром-ким шепотом говорила мне тетя Груша. - И тогда они решили ее каз-нить. Но сначала они хотели записать в протокол ее имя. Они спро-сили, как ее зовут, и она ответила им: "Татьяна!" Она ничего не выдала им, даже своего имени. Ее отвели на край деревни босиком по снегу и повесили, а на грудь прикололи табличку с надписью: "Партизанка"...
   Трамвай остановился напротив палисадника. Мы с тетей Грушей вышли. На дне палисадника желтела больница.
   - Не пугайся, - прошептала мне тетя Груша, когда мы подни-мались по лестнице. - Утром мне позвонили врачи и сказали, что дяде Кирше отрезали ногу, потому что у него началось заражение крови.
   - А как же он будет ходить? - спросила я.
   - На костылях, - ответила тетя Груша.
   Я вспомнила, как однажды на рынке мы встретили нищего гар-мониста. Он стоял у входа в мясной павильон и играл на гармони. Он был одет в телогрейку, и на телогрейке блестела кругленькая медаль. Одна нога у него была в сапоге, другая была деревянной. Он играл очень плохо, и поэтому его никто не слушал. Одна только тетя Груша кинула ему в кепку десять копеек.
   Дядя Кирша лежал на железной кровати у окна под зеленым одеялом с белыми полосками. На подушке у него не было наволочки, поэтому из нее торчали белые и коричневые перья. Одно перышко запуталось в его волосах. Когда мы вошли, он спал. Его темно--коричневые веки слиплись, тяжело наплыли одно на другое, и в склад-ках спрятали редкие ресницы, как будто бы он пытался увидеть что-то с за-крытыми глазами, но ничего не видел и его взгляд мучительно искал выхода под веками.
   Под одеялом вырисовывалась его немощная стариковская фигура: впалый живот и бесконечно длинные тонкие ноги. Я примяла рукой одеяло и с одной стороны почувствовала колено, а с другой - упру-гий матрац.
   Дядя Кирша открыл глаза.
   - Леля, - слабо улыбнулся он, и его взгляд заскользил по комнате. Он бесцельно цеплялся за рисунок на обоях, оконную раму, медный шпингалет форточки и вдруг уперся в тетю Грушу.
   - Прости, прости меня! - прошептал дядя Кирша. Когда он говорил, щеки глубоко западали внутрь, как будто бы он очень жадно пил. - Прости, прости меня, Груша!
   Тетя Груша кивнула.
   - Измучил тебя, - прошептал дядя Кирша, - ведь я же тебя из-мучил...
   - Да ничего, - ответила я за тетю Грушу, видя, что она медлит с ответом. - Ты лучше скажи, где твоя нога?
   И я указала на осевшее одеяло.
   - Больше нет, - и дядя Кирша закрыл глаза, прогоняя слезы.
   И вдруг я увидела под его кроватью маленькую куколку в синем платье с белым воротничком. Точно так же, как и у дяди Кирши, у нее не было одной ноги. Я наклонилась и заползла под кровать.
   И тут в палату вошел доктор. Я увидела его ноги в черных бо-тинках и черных брюках. Над коленями нависал белый халат.
   - Как вы сюда попали? - строго спросил он тетю Грушу.
   - Доктор! - возмутилась тетя Груша. - Я его жена!
   - Жена? - переспросил он и обидно захохотал.
   Я затаилась под кроватью.
   - Нам позвонили из больницы, сказали, что позавчера была опе-рация...
   - Пойдемте, я вам все объясню... И все же, как вы вошли, не понимаю...
   Черные ботинки доктора развернулись к двери, за ними засе-менили "прощай, молодость!" тети Груши.
   Я смотрела на куколку. У нее были круглые синие глаза и ресни-цы черными щеточками. Надо мной тяжело ворочался дядя Кирша, пружины кровати позвякивали и прогибались. Я не разговаривала с ним. Ждала, когда вернется тетя Груша.
   - Где твоя ножка? - шепотом спрашивала я куколку.
   Куколка пронзительно смотрела на меня.
   Вскоре дверь раскрылась, и в палату снова во-шли черные ботинки с черными брюками, но тети Груши не было. Пру-жины звякнули в изголовье кровати: это дядя Кирша повернул голову к доктору и пронзительно закричал.
   Я выглянула: в палате стоял Харитон Климович. Он, как и в трамвае, был в черных очках, а нижнюю часть лица закрывал книжкой. В этот раз на красном переплете я сумела прочесть название: "Любовь и смерть"...
   - Да это же я! - раскатисто крикнул Харитон Климович, отбросил книжку на пол и рывком снял очки.
   - Харитон! - обрадовался дядя Кирша и захохотал.
   - Князь! - захохотал в ответ Харитон Климович.
   - Ой, ты меня напугал!
   - А ты меня! Как твои ноги?
   И тут голос дяди Кирши оборвался визгливым смешком. Он замолчал.
   - Как твои ноги? - осторожно переспросил Харитон Климович.
   - Ты ничего не знаешь, Харитон? - глухо прошептал дядя Кирша.
   - Ничего, Кирилл, - испуганно ответил Харитон Климович.
   - Мне отрезали ногу, потому что... потому что...
   - Да, неважны дела, неважны! - забормотал Харитон Климович.
   - У меня началась гангрена, заражение и еще что-то! Словом, они мне быстренько наркоз, и...
   - А знаешь, Князь! - и Харитон Климович с размаху хлопнул осевшее одеяло. - А ведь ты выглядишь, как сорок лет тому... - и натянуто засмеялся.
   Дядя Кирша выдавил из себя смешок. Смешок получился жалким и одиноким, как бульканье в пустом кране, когда на все лето отклю-чают горячую воду.
   - Мы, может, последний раз видимся, - задумчиво начал дядя Кирша. - Ко мне ведь никого не пускают. Груша с Лелькой пришли, а их выгнали...
   Я хотела крикнуть из-под кровати, что я здесь, но вовремя удержалась, потому что Харитон Климович сказал:
   - Может быть, ты и прав, Кирилл, насчет последнего раза. А ведь я пришел к тебе по делу.
   И тут надо мной зазвенели пружины. Дядя Кирша напряженно вытянулся на кровати и хрипло ответил:
   - Слушаю...
   - Узнаешь? - спросил Харитон Климович и положил на его ладонь маленькую коробочку. В коробочке лежали малахитовые запонки в сере-бре.
   Дядя Кирша поднес коробочку к глазам:
   - Как они попали к тебе?
   - А ты их кое-кому подарил ровно десять лет назад. Помнишь?
   - Нет, - покачал головой дядя Кирша. - Я не мог их никому пода-рить. Эти запонки носил мой отец...
   - И все же вспомни, - настаивал Харитон Климович. - Ровно десять лет назад!
   - Или я был пьян, Харитон, или у меня их украли...
   - А двадцать лет назад ты хотел их продать, помнишь?
   - Ну да, было что-то...
   - Ты еще принес их ко мне в мастерскую и попросил, чтобы я подыскал тебе покупателя...
   - Помню, - кивнул дядя Кирша.
   - А я продержал их у себя ровно три дня, а потом сказал, что покупатель от них наотрез отказался...
   - Ну да, - подхватил дядя Кирша. - Мы еще с тобой очень пережи-вали, и ты мне занял сто рублей... Ты был хорошим другом, Харитон!
   - А ведь у меня перед тобой грех, Кирилл, - перебил Харитон Климович. Ты, Кирилл, темный человек и поэтому вряд ли поймешь. Тебе все равно, что заводская штамповка, что старая работа. А ведь здесь все дело в работе... Когда ты принес их ко мне, я, конечно же, не поверил, что такую вещь мог носить твой отец. Я сразу же увидел, что это работа какого-то хорошего мастера, но не мог определить чья. Я ими пленился, Кирилл, и никакого покупателя тебе не искал...
   - Ах, подлец! - засмеялся дядя Кирша.
   - Уволь, - махнул рукой Харитон Климович. - Это же было двадцать лет назад! Я заболел этими запонками и решил оставить их себе, а для тебя я изготовил подделки, и даже за сходством я не гнался - знал, что ты все равно не отличишь. Главное, что там было серебро с малахитом.
   - Так я ходил в поддельных? - удивился дядя Кирша. - Ну, так ты мастер, Харитон, я ничего не заметил...
   - Поддельная из них была только одна, - перебил его Харитон Климович. Мне, Кирилл, очень хотелось над тобой посмеяться, и я отдал тебе одну настоящую, а другую - фальшивку. Они отличались между собой точно так же, как живая нога отличается от протеза...
   - Но за что, Харитон? - засмеялся дядя Кирша.
   Но лучше бы он не смеялся. Его смех был тихим и страшным. Я думала, что гость не выдержит его смеха, и гость с минуту молчал.
   - Так за что, Харитон? - переспросил его дядя Кирша, но уже спокойно.
   - Я отвечу тебе, только ты сначала вспомни, кому ты подарил эти запонки.
   Дядя Кирша надолго задумался, но потом сказал:
   - Нет, не могу никак вспомнить!
   - Ты подарил их Натке! - торжественно сказала я и вместе с куколкой вылезла из-под кровати.
   Харитон Климович удивленно смотрел на меня.
   - Леля, - добродушно засмеялся дядя Кирша. - А ведь я и не заметил, как ты спряталась.
   - Эти запонки принесла ему Натка, - рассказала я. - Она была в красном платье с черненьким пояском. Они собрались танцевать тангоi, но Натка передумала и убежала.
   - Так это ты подглядывала! - крикнул мне Харитон Климович и сделал страшные глаза.
   - Да, я, - призналась я.
   Я его не испугалась, потому что знала: дядя Кирша меня защитит.
   - Послушай, Харитон, - снова засмеялся дядя Кирша. - Так Натка до сих пор к тебе приходит?
   - До сих пор, - кивнул Харитон Климович. И вдруг его лицо исказилось от злобы. - И ты знаешь почему?
   - Почему?
   - Да потому что ровно двадцать лет назад Аграфена Федосеевна отказалась!
   - Груша? Моя Груша? - воскликнул дядя Кирша.
   - Ну да!
   - Какой смешной у нас разговор! - сказал дядя Кирша. Я ведь давно замечаю, что надо мной все смеются, даже Лелька. Вот я и сам развеселился!
   - Я не смеюсь, я не смеюсь! - запротестовала я.
   Но дядя Кирша меня не услышал.
   - А ты помнишь, - обратился он к Харитону Климовичу, - ты пом-нишь, как мы с тобой рыбачили!
   - Какое было время! - воскликнул Харитон Климович, и его лицо просияло. - Утро, лес кругом, и мы с тобой в лодке ждем - клюнет-нет? А каких рыб мы с тобой вытаскивали! Лещи такие! - и он развел руками, показывая огромные размеры леща.
   - А сазаны! - подхватил дядя Кирша и развел руки еще шире.
   - А щуки! - закричал Харитон Климович. - Ты щук помнишь? Да и карасики, Кирилл, были маленькие, а что за чудо! А окуньки! Ты окуньковую уху любил!
   - А мои удочки... - крикнул дядя Кирша.
   - А спиннинги! - подхватил Харитон Климович и разулыбался.
   - ...они все, все валяются на улице Гоголя под моими окнами, растоптанные, сломанные пополам, с порванной леской!
   Оба замолчали.
   - Но почему, Кирилл? - тихо спросил Харитон Климович.
   - Да потому, Харитон, что надо мной опять посмеялись! - от-ветил дядя Кирша. - Последний раз в жизни, я думаю!
   - Как же так, Кирилл? - прошептал Харитон Климович. - Как же так?
   - Иди, Харитон, - попросил дядя Кирша.
   Харитон Климович неподвижно стоял на месте.
   - Ты прощаешь меня?
   Дядя Кирша промолчал.
   - Скажи, прощаешь или нет, - и Харитон Климович наклонился над его кроватью.
   - Прощаю, иди!
   И дядя Кирша отвернулся.