Сахарнов Святослав. Солнечный мальчик

   «Черр-вяк!.. Черр-вяк!» — отхватывали ножницы прядь за прядью. Окончив, парикмахерша взяла пузырёк с зеленоватой жидкостью и направила на девочку пульверизатор.
   У Вовки сладко защемило сердце.
   К кассе девочка прошла мимо Вовки. В её пальцах была зажата монета.
   — Сорок копеек! — сказала кассирша.
   Вовка даже задохнулся от волнения. Всего сорок копеек!
   Он сунул руку в карман штанов и неожиданно нащупал там маленький металлический кружок.
   Как он мог забыть про полтинник?
   Вовка зажал монету в кулак и решительно шагнул на середину зала.

«КАК СТРИЧЬ?»

   С замиранием сердца он забрался в кресло.
   — Ты один? — с подозрением спросила парикмахерша.
   Вовка мучительно покраснел. Но женщина уже не смотрела на него, а копалась в ящике стола, подбирая для машинки нож.
   — Как стричь? — спросила она, двигая ручками машинки.
   — С одеколоном! — выпалил Вовка.
   Женщина рассмеялась.
   — Я не про то. Чубчик оставить?
   — Оставить...
   Парикмахерша прошуршала машинкой по затылку, поскрипела ножницами за ушами и ловко — чик, чик! — подрезала чёлку.
   — А теперь закрой глаза! — скомандовала она.
   Вовка крепко зажмурил веки. Пшш-ш-ш! — пахучее облако заклубилось вокруг его головы.
   Вовка не дышал. Он не слышал ни взволнованного маминого голоса в коридоре, ни крика на перроне: «Володя, Володя!» — ничего.
   Как во сне, он выбрался из кресла, отдал в окошко кассы полтинник, получил сдачу и вышел.
   Мамы на почте не было. Перепуганный Вовка бросился в коридор, выскочил на привокзальную площадь — мамы нет! — вернулся в здание и, наконец, выбежал на перрон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ОДИН

Чёрный пёс

   На перроне и на путях было пустынно. Одинокий паровоз медленно тащил по дальнему пути платформу. С платформы задумчиво кивал ковшом старый, видавший виды, экскаватор.
   Перешагивая через рельсы, прямо на Вовку шёл здоровенный чёрный пёс. Он перепрыгнул через последний рельс и очутился на перроне.
   Вовка попятился.
   Заметив, что мальчик его боится, пёс зарычал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом.
   Вовка начал медленно отступать. Он отступал до тех пор, пока не упёрся спиной в вокзальную стену.
   Пёс шаг за шагом преследовал его. Видя, что Вовка остановился, пёс оскалил зубы и, готовясь к прыжку, присел на задние лапы.
   Вовка закрыл лицо руками… «Сейчас!..» Но тут послышался глухой удар, собачий визг и звуки удаляющихся прыжков.
   Вовка отвёл руки от глаз. По перрону удирал, поджав хвост, чёрный пёс. Мальчишка в замусоленной школьной куртке, без фуражки, швырял вслед ему обломки кирпича.
   Швырнув последний камень, мальчишка сунул в рот два грязных пальца и пронзительно засвистел.
   Пёс взвыл и, как ошпаренный, метнулся за угол.
   — Испугался, головастик? — добродушно спросил мальчишка, поворачиваясь к Вовке. — Ты откуда?
   Вовка промолчал.
   — Ишь ты, ботинки какие у тебя фасонистые! — сказал мальчишка, с любопытством разглядывая Вовку. — Из города, что ли?
   — С самолёта…
   Мальчишка присвистнул.
   — Вон как! А здесь ты с кем?
   — С мамой.
   — Где она?
   — Не знаю.
   Мальчишка сразу сообразил, в чём дело. Задав ещё несколько вопросов, он предложил:
   — Пошли, мать поищем. Тебя как зовут?.. Вовкой? А меня, — он почему-то хитро подмигнул, — Григорием. Айда!
   На вокзале Вовкиной мамы нигде не оказалось.
   Однако около автобусной остановки им сказали, что молодая женщина, которая ищет сына, пробежала полчаса назад по улице.
   — Во-он туда!
   — Пошли и мы! — предложил Григорий. — Здесь и до базара недалеко. У нас кто потерялся — всегда на базаре ищут! У тебя деньги есть?
   Вовка показал гривенник.
   На базаре кипела шумная разноголосая толпа. Старые покосившиеся лотки были завалены картошкой и рыбой
   Мамы не было.
   На гривенник купили стакан мелких, как семечки, смолистых орехов. Щёлкая их, выбрались из толпы и незаметно, узенькими немощёными улочками, вышли на берег реки.
   Вода в реке оказалась холодной как лёд и очень прозрачной. В ней хорошо были видны каждая песчинка на дне и булавочные мальки, танцующие над песком.
   Мальчики сели верхом на гранитные тёплые от солнца камни.
   Говорил и спрашивал один Григорий. Вовка односложно отвечал. Он устал. Ему было тепло на шершавом камне. Ветерок тихо перебирал медные проволочки волос. Испуг проходил, и понемногу начинало казаться, что всё улаживается, мама найдётся сама собой и ничего особенно страшного не случилось.

Кожаный

   Григорию скоро надоели вялые Вовкины ответы.
   — Знаешь что, — решил он, — пойдём сейчас ко мне.
   — А мама?
   — Найдём. Я тут рядом — в Курятне.
   Курятней назывался старый посёлок, который ютился между базаром и стройкой на окраине нового, выросшего вместе с гидростанцией, города.
   Дом Григория стоял в середине посёлка.
   — Заходи, никого нет, — пригласил Григорий, когда ребята подошли к дому. — Мамка на линии — пути чинит… У тебя отец есть? — неожиданно спросил он.
   — Нет.
   — И у меня. Твой что, тоже сбежал?
   Вовка вздрогнул. Так вот, оказывается, как бывает! Он начал было подыскивать ответ, но Григорий ответа и не ждал. Проведя Вовку коридором в тёмную полупустую комнату, он быстро обшарил в ней все углы.
   — Пожрать даже нечего, — проворчал он. — Что делать будем?.. Может, продадим чего, а? Ну-ка, покажи штиблеты…
   Он с видом знатока поколупал ногтем подошву.
   — Хороши… Десятку дадут!
   Вовка не успел опомниться, как он сгрёб ботинки, а взамен выбросил из-под кровати вдребезги разбитые башмаки.
   — Бери. Почти новые!
   Григорий ушёл. Вернулся он через полчаса, довольный, с лоснящимися губами и большим свёртком в руках. В свёртке оказались две буханки хлеба, колбаса и банка зелёного повидла.
   — Живём! — веселился Григорий. — Налетай, на всех хватит!
   Ребята начали есть, ломая хлеб и доставая повидло ложкой прямо из банки.
   В дверь кто-то постучал. В комнату вошёл мужчина.
   При взгляде на него Вовка вздрогнул: «Кожаный!»
   Перед ним стоял пассажир, документы которого проверял в аэропорту милиционер. Кожаное пальто, кепка…
   — Кто это у тебя? — спросил вошедший Григория.
   — Это, Пал-фанасич, мальчишка один. Мать потерял. Приезжий.
   Кожаный внимательно оглядел Вовку.
   — Потерялся, значит? Нехорошо это, нехорошо… Дело у меня к тебе, — обратился он снова к Григорию. — Всё то же, старое…
   — Пал-фанасич, сами знаете, мне теперь никак, — быстро и жалобно взмолился Григорий.
   — Знаю, а надо… Так… так… А мальчишка — приезжий, значит?
   Кожаный помолчал и не торопясь вышел вместе с Григорием за дверь.
   Когда они вернулись, Гришка был чем-то озадачен.
   — Вижу, парень, — обратился Кожаный к Вовке, — что надо тебе помочь. Сделаем так: мамашу твою я найду и приведу. Скажи только её имя, фамилию. Сам здесь пока побудь, поживи у приятеля. А завтра ко мне с утра приходите. Прямо на работу… Ну. счастливо оставаться, ребята!

Снова жёлтая сумка

   — Проспали! — разбудил на следующее утро Вовку Григорий. — Вставай, Пал-фанасич ждёт! Не видал, куда он вчера сумку поставил?
   Григорий выскочил в коридор, покопался там и быстро вернулся. В руках у него была жёлтая сумка.
   По спине у Вовки почему-то побежали мурашки. Это была та самая жёлтая сумка, которую он уже видел в аэропорту!
   Наскоро перекусив, ребята вышли из дому. Пройдя в конец улицы, они очутились на большой дороге.
   Дорога вела на стройку.
   По ней, обдавая ребят клубами пыли и дыма, мчались самосвалы с жидким бетоном. Из коробчатых кузовов на дорогу пулями летели крупные серые брызги.
   Машины ревели, как быки. Серебряные звери на их радиаторах грозно рвались вперёд.
   — Вон она, плотина! —показал Григорий, когда ребята вышли на пригорок. — Вторую станцию на нашей реке строят.
   С бугра, где остановились ребята, стройка была видна как на ладони. Река, сжатая с обеих сторон насыпями, бурлила.
   Бетонная плотина пока что стояла на сухом месте на дне котлована.
   — Плотину достроят и к ней реку в котлован пустят, — объяснил со знанием дела Григорий.
   Воздух был полон звуков и запахов стройки.
   — Выучусь — пойду на кран. Или на экскаватор! — похвастался Григорий и сразу помрачнел. — Только мамка доучиться не даст. Пьёт она у меня. И батьки нет. Был бы батька, я… — он махнул рукой. — Дом наш скоро сломают…
   Вовка оглянулся на Курятню.
   Посёлок доживал своё последнее лето. Его сносили. Тупорылые бульдозеры уже работали на окраинах. Они двигались, как утюги, взад-вперёд, взад-вперёд. Острыми ножами срезали ветхие заборы, валили дощатые стены, в труху сминали покосившиеся сараи.
   За бульдозерами тянулось ровное, словно вспаханное, поле. По нему рабочие уже выкладывали белые цепочки водопроводных труб.
   — Шагай давай! Стал тут, раззявил рот! — неожиданно зло крикнул Григорий, но тотчас почему-то переменил тон: — Вон видишь — за колючей проволокой склады? Там Пал-фанасич работает. Идём.
   Не доходя до проволоки, он остановился.
   — Дальше сам пойдёшь. Пройдёшь ворота. Там будет вахтёр с винтовкой. Спросит — куда, скажешь: «Мамке обед несу». Понял? За воротами сам встретит. Валяй, а я здесь за кустом подожду. Держи сумку.
   Сбитый с толку таким поворотом дела — при чём тут обед? Какая мамка? — Вовка взял сумку — она оказалась лёгкой — и побрёл по направлению к воротам.
   В проходной действительно стоял вахтер — старичок в очках и с винтовкой. Опасливо косясь на винтовку, Вовка прошёл мимо него и у первого же барака столкнулся с Кожаным.
   — Ага, пришёл! — ласково встретил его тот и, обняв за плечи, быстро увёл в барак.

Живей!

   В бараке было холодно. Пахло кожей и краской. Вдоль стен до самого потолка громоздились дощатые полки, на них грудами лежали одеяла, полушубки, стояли банки и ящики.
   — На сухаричек, погрызи — я мигом. Кожаный усадил Вовку на табурет, исчез и вернулся с сумкой.
   — Отдашь Грише, — сказал он. — Ну, погостил, детка, и хватит, теперь иди.
   Ничему уже не удивляясь, Вовка покорно взял сумку, — она почему-то стала тяжёлой, — и потащил её назад к проходной.
   Навстречу попались две девочки. Они тоже несли сумки. В сумках стояли кастрюльки, бутылки и лежали краюшки хлеба.
   Когда Вовка, пройдя проходную, доплёлся до того места, где они расстались с Григорием, тот неожиданно появился из-за куста, вырвал сумку из Вовкиных рук и торопливо зашагал обратно к посёлку.
   — Живей, живей!-шипел он на Вовку, который еле поспевал за ним. — Нам, пока обед не кончился, ещё раз обернуться надо.
   Они добежали до базара и остановились у зелёного, сколоченного из фанерных щитов, ларька.
   Двое парней, держась друг за друга, примеряли у ларька новенькие сапоги.
   Сапоги блестели на солнце, как стальные.
   Григорий обошёл ларёк и стал около узенькой, увешенной замками двери.
   — Тётя Маня! — шёпотом позвал он.
   Ларёк затрясся. Дверь распахнулась, и на пороге показалась огромная женщина — целая гора мяса, упакованная в дюжину кофт и юбок.
   — С кем это ты? — басом спросила она, двинув тройным подбородком в Вовкину сторону.
   — Новенький. Туда ходил, — многозначительно объяснил Григорий.
   — А-а… Это хорошо, тебя-то уж там не пропустят — приметили, — согласилась тётя Маня, протянула огромную, с короткими пальчиками, руку за сумкой, взяла её и исчезла за дверью.
   Через минуту ларёк снова заходил ходуном. Из двери высунулась тёти-Манина рука с сумкой.
   — Лови!
   Григорий на лету подхватил сумку и, не оглядываясь, зашагал прочь…
   — Павел Афанасьевич, когда мама придёт? — спросил Вовка Кожаного, второй раз в этот день очутившись в бараке.
   — Скоро. Телеграмма есть — через три дня приедет, — трепля Вовку по щеке, ответил тот. — Уехала она тебя искать. А теперь неси, милый, сумку. Неси.

Мир, Вовка и пуговица

   Раньше мир был прост.
   Он был лишь немногим больше посёлка, где жили Вовка с мамой.
   Где-то неподалёку, вероятно, за речкой, лежали города и страны, нарисованные на картах — Ленинград, Москва, Африка,-о которых говорило радио и о которых писали в книжках.
   В мире жило не так уж много людей, и все они относились к Вовке самым наилучшим образом. Всё, что будет сегодня, завтра, через год, — всё было заранее известно.
   Жизнь была ясной, как медная пуговица.
   Отъезд всё изменил.
   Жизнь обрушилась на Вовку как водопад, как стремительный поток людей, городов, вопросов и происшествий.
   Но хуже всего было то, что происходило с ним последние два дня.
   Вовка трусил.
   Он отчаянно трусил второй день подряд.
   Его пугала непонятность того, что делается в обеденный перерыв в бараке у Кожаного. Пугал вахтер с винтовкой. Пугала тётя Маня-гора мяса в ларьке, где заканчивала каждый свой рейс жёлтая сумка.
   — Если кто спросит, — наставлял Вовку Григорий, — говори, несёшь обед. Кожаный твердил:
   — Был в милиции. Найдут. Сказано — приедет на третий день.
   Маминого прихода Вовка ждал, как избавления.
   Хлеб, колбаса и повидло, которые купил Григорий в первый день, уже кончились. Деньги —тоже. Ели мальчики мало и где придётся: то с Кожаным в столовой, то прямо на базаре, на мелочь, которую тётя Маня изредка давала Григорию.

— Ты к кому, мальчик?

   Проснувшись на третий день утром, Вовка сразу же вспомнил, что сегодня должна прийти мама.
   Он весело привскочил на кровати, но при первом же взгляде на тусклое окно, чёрный потолок, на Гришку, сопящего рядом у стены, чувство радости погасло.
   В полдень снова отправились к Кожаному.
   Когда Вовка хотел было, как всегда, незаметно проскользнуть мимо вахтера, тот неожиданно наклонился и спросил:
   — Ты к кому, мальчик?
   — К маме…
   Вовку бросило в холод, затряслись руки. Не поднимая глаз, он просеменил мимо вахтера и еле живой доплёлся до барака.
   — Что он тебя спрашивал? — настороженно и недобро спросил Кожаный.
   — К кому иду.
   — А ты что?
   — К маме, сказал.
   — Правильно! А, чёрт тебя побери, заметили…
   В складе Кожаный на этот раз что-то замешкался. Когда он, наконец, передал Вовке сумку, она была вдвое тяжелее обычного.
   Вовка потащил сумку к выходу и уже у самых дверей столкнулся с молодым мужчиной в серой шинели без погон.
   — Ты откуда? — удивился молодой. — К вам приходил? — обратился он к Кожаному.
   — Д-да… То есть, нет, — Кожаный замялся, как клещами, больно сжал Вовке плечо и незаметно стал выталкивать Вовку из барака.-Заблудился малец. К мамке обед носил. Сейчас я его провожу.
   Молодой — видно, начальник — с подозрением посмотрел на жёлтую сумку, на Вовку, хотел было ещё что-то спросить, но промолчал.
   Кожаный вывел Вовку во двор.
   — Пулей! — злым голосом сквозь зубы процедил он. — Если задержат, — живым мне не попадайся.
   Вовка медленно двинулся к проходной.
   Там сменялись вахтеры.
   Он уже прошёл было барьер, как вдруг один из вахтеров нагнулся и схватил его за руку.
   — Постой-ка, — сказал он. — Что-то ты больно зачастил к нам! Спрашиваю: «Чей?» — продолжал он, обращаясь к товарищу. — Никто не знает. «Что носит?» Никто не ведает.
   Он перегнулся через барьер ещё больше и запустил руку в сумку.
   — А ну, показывай, что у тебя там.
   Из сумки появился на свет свёрток, туго перемотанный тряпкой. Вахтер рванул её, тряпка лопнула, и в прореху вылез блестящий чёрный носок новенького сапога…
   — Из склада воруют, — тихо промолвил вахтер и вдруг отчаянным голосом закричал: — Стой!
   Но Вовка уже мчался прочь, не чуя под собою ног.
   Подлезая под барьер, вахтер замешкался. Когда он выскочил из проходной, Вовка уже успел юркнуть в кусты.
   Там его ждал Григорий.
   Этому не нужно было объяснять ничего. Григорий тотчас же бросился напролом, в самую гущу кустов, перелез через какой-то забор, пробежал огородами и, шмыгнув в первый попавшийся сарай, затаился. Вовка не отставал от него ни на шаг.
   — Ну, чего там получилось? —задыхаясь спросил Григорий.
   Вовка рассказал всё по порядку.
   — Ну и дурак! — неожиданно равнодушно заключил его приятель. — Теперь тебе такие сапоги дадут, только держись! Вахтёры не поймают — Пал-фанасич прибьёт.
   Вовка, серый от испуга, молча стоял у стены.
   — Вот чего, — решительно заявил Григорий.-Тебе сейчас деньги нужны. Без них пропадёшь. Когда ещё твоя мать придёт… Скидавай куртку, я мигом. Продам, принесу деньги.
   Вовка покорно снял куртку, сел у стены на корточки и, зябко сунув ладони между колен, стал ждать.
   Прошёл час или больше.
   Григорий не возвращался.

На базаре

   Вовка продрог. У него не попадал зуб на зуб.
   Каждый раз, когда около сарая фырчала машина или слышались голоса людей, ему казалось, что вот-вот откроется дверь, в сарай войдут и его схватят.
   В отчаянии он, наконец, решился уйти. Выбрался на цыпочках из сарая, перелез через забор и, боясь оглянуться, пошёл по дороге к посёлку.
   Ноги сами принесли его к базару, туда, где должен был продавать куртку Григорий.
   На базаре было необычайно людно. Было много рыбаков, кипела разноголосая толпа и стоял огуречный запах свежей рыбы.
   Вовка сразу же потерялся в суетливом, занятом своими делами скопище людей.
   Толпа швыряла его из стороны в сторону до тех пор, пока у него не закружилась голова и смертельно не захотелось присесть.
   Но когда он выбрался из толпы, то, наконец, увидел Григория.
   Тот стоял у лотка с одеждой и примерял мохнатую круглую кепку. Куртки в руках у него не было.
   — Гриша! — Вовка бросился вперёд и ухватил за рукав приятеля. — Гриша…
   Но Григорий повёл себя непонятно.
   — Отпусти, пацан, — громко и зло отрезал он и вырвал рукав из Вовкиных пальцев. — Чего пристал?..
   — Гриша, мне холодно, пойдём к тебе, — продолжал, ничего не понимая, Вовка. — Дай куртку. Около них начали останавливаться.
   — Какую куртку? — выкрикнул, не глядя на Вовку, Григорий. — Сумасшедший, откуда ты взялся на мою голову?!
   Вокруг них уже стеной стояла толпа.
   — Ты, здоровенный, не обижай маленького! — добродушно предупредил Григория широкоплечий рыбак. — Какая куртка? Отдай, если брал.
   — Отдай, отдай, — поддержали из толпы.
   — Не брал я никакой куртки! — неожиданно визгливым голосом закричал Григорий.-Чего он ко мне прицепился, какой я ему Гриша? Дяденька, не держите меня!
   — А и верно, не Гришка он, — вмешалась в разговор женщина в синем платочке. — Соседский он мне, Настасьи-ремонтницы сын. Стёпкой зовут… Второгодник… Опять, непутёвый, на базаре шалберничаешь?
   Чего ж ты путаешь? — сурово обратился широкоплечий рыбак к Вовке. — Как звать и то не знаешь, а требуешь. Шли бы вы по домам оба. Ну!..
   Обрадованный таким оборотом дела Степан-Григорий освободил рукав из рук мужчины, который держал его, и юркнул в толпу.
   Народ стал расходиться. Через редеющую толпу Вовка увидел фигуру Кожаного. В кепке, надвинутой на глаза, тот стоял у зелёного ларька. Рядом с ним возвышалась громадная туша тёти Мани.
   Заметив Вовку, Кожаный двинулся было к нему, но остановился.
   Однако Вовка не испугался и не побежал. Ему теперь было всё равно. Еле передвигая ноги, он брёл по направлению к станции.
   Врали. И про обед в сумке, и про то, как зовут Степана, и про милицию — врали. Не нашла, да и не могла найти его мама.
   Всё пропало, идти было некуда.
   И, однако, он шёл. Шёл к станции, к тому месту, где в последний раз видел маму.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ФЕДОР

Я не плАчу!

   На станции было пустынно. Холодно светили зелёные огни светофоров. Ветер нёс по перрону обрывки пожелтевшей бумаги.
   Вовка подошёл к краю перрона. Голубые полоски рельсов… Где-то далеко-далеко мчится по ним дымный паровоз и увозит с собой маму. То ли на Камчатку, то ли домой. Нет мамы.
   Нет мамы, и навек останется он в грязной Курятне, где живут Кожаный, Степан-Григорий и похожая на гору мяса тётя Маня. И если сейчас он не вернётся к ним, то так и останется стоять здесь. Один. На холодном ветру. Голодный, полураздетый. Забытый всеми…
   От этих мыслей Вовке стало до того горько, что он не выдержал и заплакал.
   — Ты чего грязными слезами на чистую рельсу капаешь? — раздался над его головой громкий весёлый голос.
   Вовка поднял голову.
   Перед ним стоял моряк в чёрной куртке нараспашку и полосатой бело-синей рубахе. Он улыбался, и начищенные до блеска медные пуговицы на его куртке перемигивались.
   — В чём дело? — спросил моряк. Вовка молчал.
   — Ушибся?..
   Не получив и на этот раз ответа, моряк нагнулся и подхватил Вовку на руки.
   — Э-э, да ты никак всерьёз плачешь?
   — Я не плачу, — пробормотал Вовка и залился в три ручья.
   Руки моряка продолжали держать его на весу. От ощущения их силы Вовке стало немного легче. Моряк опустил его на землю.
   — Стоп качать воду! — сказал он, вытащил из широких брюк клетчатый платок и вытер Вовке нос. — Ты, случайно, не потерялся?
   Вовка кивнул.
   — Давно?
   — Четвёртый день…
   — Ого! — удивился моряк. — Давай выкладывай, как было дело.
   И Вовка рассказал всё. Он хотел верить, он не мог не верить этому большому добродушному человеку, которого видел первый раз в жизни. Он покорно разрешил набросить себе на плечи чёрную куртку, умыть себя под водопроводным краном и подвязать верёвкой развалившийся башмак.
   — Ну, браток, у тебя и штиблеты! Первый сорт! —удивился моряк. — Таких до самой Камчатки не сыщешь… Я, между прочим, тоже туда, куда и вы, еду. От нас в Новый порт половина людей уезжает. Здесь кончили, там начнём строить… Давай-ка решим, что будем делать. Мне-то сейчас надо на стройку — кран сдавать.
   — Какой кран? — удивился Вовка. — Вы же моряк?
   — Был моряк, а теперь строитель. Машинист на кране. Думаешь, краном управлять легче, чем кораблём? На всё, брат, нужна сноровка. Не повеселел ещё? Поехали со мной, что-нибудь интересное покажу… Кстати, чтоб знал, — зовут меня Фёдором. А тебя?..

Кран и чайник

   Ехали на попутной машине.
   Когда машина проезжала мимо нового, только что отстроенного дома, Фёдор постучал по кабине.
   — Приехали! — крикнул он.
   Вовка вылез из кабины.
   Дом-великан сиял сотнями окон. В них, правда, ещё не белели занавески, в доме не хлопали парадные двери. У стены ещё стоял, упёршись в рельсы железными ногами, огромный кран.
   Сидя на рельсах, трое рабочих пили чай. Красный чайник стоял тут же прямо на земле.
   — Чего ты пропал? Ждём тебя, ждём… — сердито сказал Фёдору один из рабочих.
   — Дело одно получилось. Мальчишке помочь надо было, — объяснил Фёдор. — Пошли. Принимайте кран, что ли.
   Они ушли, и Вовка снова остался наедине со своими невесёлыми мыслями.
   Когда Фёдор вернулся, он это заметил сразу.
   — Опять загрустил? — Фёдор покачал головой. — Зря! Сейчас поедем искать мать. А показать что-нибудь интересное я не обещал?
   — Обещали…
   — Ну вот… Видишь чайник? Смотри внимательно.
   Фёдор поправил у чайника ручку, уцепившись за железную лесенку, начал карабкаться на кран, добрался до самого верха и скрылся в кабине.
   Заурчали моторы. Кран тихонько двинулся с места.
   Не доезжая до Вовки, кран остановился. Сверху медленно опустился крюк.
   Фёдор, чтобы лучше видеть, высунул из кабины голову; прицелившись, подцепил крюком чайник и осторожно понёс его над Вовкиной головой в сторону.
   Рабочие, которые издалека наблюдали эту сцену, засмеялись.
   — Циркач! — с уважением сказал один из них. — Краном, как рукой, работает.
   Кран покатился в самый конец рельсового пути. Там он остановился и, не пролив ни одной капли, опустил чайник на бетонную плиту.
   — Ну как? — спросил Фёдор, спустившись на землю. — Видел?
   — Видел, — выдавил из себя ошеломлённый Вовка. — А это правда ваш кран?
   — Был мой. Теперь мой кран меня на Камчатке ждёт, — отшутился Фёдор. — Ну, идём в милицию — ещё одно дело сделаем… Стой, а ты, случайно, не голодный?..

Ещё одно дело

   По пути в милицию зашли в столовую. Фёдор купил в буфете полбатона и пластину жёлтого ноздреватого сыра.
   — Держи. Шесть дырочек на двоих.
   Он снова ушёл и вернулся с парой матерчатых тапок.
   — И это тебе. Ну, как сыр?
   — Три дырочки съел, три вам оставил, — Вовка впервые за последние дни улыбнулся. — Дядя Фёдор, а в милицию мы зачем?..
   Начальник милиции, выслушав Вовкину историю, развёл руками.
   Ну что ты будешь делать! Три дня по всему строительству ищем. С ног сбились. Весь лес вокруг обыскали. Два раза начальству докладывали: нет, мол, такого мальчишки. А он тут — под самым носом… Сейчас маму сюда доставим, — она в гостинице остановилась.
   Вовка сидел притихший и испуганно ждал, когда Фёдор заведёт речь о Кожаном.
   — У нас ещё одно дело есть, — начал наконец Фёдор. — К любопытным людям нашего паренька здесь забросило. Вы о них ничего не слыхали?