К этому времени восточные славяне после жестоких поражений аваров в Центральной Европе сбросили с себя их иго, но в VII веке столкнулись с новой военной угрозой - со стороны сложившегося в Приазовье, па Северном Кавказе и в Северном Крыму, в междуречье Дона и Волги Хазарского каганата. Хазары прочно овладели восточной частью Северного Причерноморья, переняли все торговые пути, ведущие из русских земель на юг и юго-восток, стали угрозой для крымских и севе-ро-прнчерноморских владений Византии. С большим трудом империи удалось приостановить этот натиск хазар. В ход были пущены старые испытанные способы: византийские дипломаты стремились за счет уплаты хазарам периодических даней оградиться от их набегов, сделать хазар своими союзниками. В Константинополе с почестями принимали хазарских послов, посылали дорогие подарки кагану и его приближенным, и наконец, в 625 году империя заключила с Хазарией договор о союзе и взаимопомощи. Стремясь еще теснее привязать к себе сильного северного соседа, византийский император Ираклий даже согласился отдать в жены кагану свою дочь Евдокию. А через некоторое время, спасая империю от нашествия персов, 40 000 хазарских всадников отправились на помощь императорской армии.
Со времени образования Хазарского каганата восточные славяне уже в который раз выступили на защиту своих земель от агрессивного соседа. «Повесть временных лет» рассказывает об одном из эпизодов этой борьбы славян и хазар следующим образом: «И наидоша я (их) козаре седящая на горах енхъ в лесехъ, и реша (сказали) козари:,.Платите намъ дань". Съдумавше же поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша козари ко князю своему и къ старейшиным свонмъ и реша имъ: "Се, налезохомъ дань нову". Они же реша им: "Откуду?" Они же реша: "Въ лесе на горахъ надь рекою Днепрьскою". Они же реша; "Что суть въдали?" Они же показаша мечь. И реша старци козарьстии: "Не добра дань, княже! Мы ся доискахомъ оружьеыъ одн-ною стороною, рекше саблями, а енхъ оружье обоюяу остро, рекше мечь. Си имуть имати дань на насъ н па инехъ странах"».
Здесь речь идет о встрече хазар с полянами. Автор опоэтизировал ее, подчеркнул мощь Киева, страх хазар перед своими будущими мстителями: ведь именно от киевского оружия, от мечей Святослава сгибли хазары, обратились в пепел их города, рухнул Хазарский каганат, но все это произошло гораздо позже, а пока же хазары в раздумье стояли под киевскими горами и размышляли над странной и устрашающей Полянский данью.
Летописец, рассказав о появлении хазарского войска в земле полян, умолчал здесь о других печальных событиях: хазары подчинили себе часть восточно-славянских племен, и лишь из последующего летописного повествования мы узнаем, что дань хазарам платили, например, радимичи.
Эта запись, которая очень близка к легенде, в то же время вдруг высвечивает один характерный дипломатический аспект. В древности в ходе мирных переговоров весьма часто использовалась вещная символика, происходил обмен оружием, совершались клятвы на священных предметах и т. д. И вот тут-то абсолютная, кажется, легенда вдруг выступает в качестве реального события: хазары подступают к Киеву, не могут взять его укрепления, расположенные на высоких горах, и требуют от полян дани. Те решительно им отказывают и в знак вызова, в знак войны преподносят врагам меч. В дальнейшем мы еще не раз столкнемся с этой символикой, и она перестанет нас удивлять, но в этом месте летописи она упоминается впервые. Любопытно, что и сам летописец
воспринял это издревле дошедшее до него известие как легенду и изложил его в эдакой аллегорической манере. Как он, вероятно, удивился бы, узнав, что за этой аллегорией скрывается обычное ритуальное действо, означающее отказ от мирных переговоров, означающее войну.
Так неожиданно мы узнаем, пусть и в несколько необычной форме, еще об одних переговорах руссов со своими соседями задолго до образования Древнерусского государства. Поляне здесь выступают уже не как племя (да они, согласно летописи, не были таковым уже ко времена Кия), а представляют собой какое-то государственное образование. Пожалуй, наряду с записью о Кие это наиболее раннее известие о проявлении полян-ской государственности, и поразительно, что она отражается, как и в случае путешествия Кия в Царьград, в области дипломатии. Видимо, в сфере внешней политики складывающееся государство заявляло о себе наиболее впечатляюще для потомков, удивленных его первыми деяниями.
Другое такое раннее известие относится уже к Новгороду.
В греческом житии святого Стефана Сурожского, бывшего долгое время архиепископом в византийской колонии в Крьшу - городе Суроже {нынешнем Судаке) - и умершего в 787 году, рассказывается о «чудесах», которые творил святой при жизни и после смерти. II вот к его посмертным чудесам авторы жития относят исцеление в Суроже новгородского князя Бравлина. Как он попал туда, чем занемог?
Оказывается, русская рать во главе с Бравлином вторглась в пределы византийских владений в Крыму. Она прошла огнем и мечом по Крымскому побережью, Руссы повоевали византийские владения от Херсоиеса до Керчи и «с многою силою» подступили к Сурожу. Русская рать была «велика», а князь «спленъ зело».
Десять дней продолжалась осада этой крупной византийской крепости. Наконец, проломив железные ворота городской стены, руссы ворвались в город и начал л грабить его. Бравлин попытался захватить богатства местного храма святой Софии, где находилась гробшша Стефана Сурожского. Там хранились драгоценная золотая н серебряная церковная утварь, «жемчуг», «злато», «камень драгий», а также «царьское одеяло», оправленные в дорогие оклады иконы.
Вот тут-то, у гробницы святого, и начались «чудеса1*, Бравлина поразил внезапный недуг-«обратися лице его назад». А далее началось самое удивительное. Новгородский князь по просьбе местных христиан приказал прекратить разграбление города, вернуть сурожанак отнятое у них добро и отпустить восвояси пленных, захваченных во время похода. И тут же лицо русского вождя вновь приняло нормальное положение. Это чудесное исцеление князя и его неожиданные действия автор жития отнес на счет влияния святого Стефана Сурожского. Затем он сообщает, что пораженный Бравлш? принял крещение и акт крещения совершил над ним не кто иной, как сам архиепископ Филарет, преемник Стефана Сурожского на архиепископской кафедре.
Вся эта история была дружно оспорена западными и отечественными норманистами всех мастей; особенно рьяно выступали против достоверности этих событий бельгийский ученый Аирн Грегуар и его ученики и последователи, в том числе современная французская исследовательница Ирэн Сорлен. Они с возмущением писали о том, что в конце VIII - начале IX века, когда происходили описанные события, не могло быть и речи ни о каком новгородском князе, ни о какой русской рати, ни о каком походе. А главное, и в этом был в?сь гвоздь полемики,- ни о какой древнерусской государственности, Сама мысль о возможности существования in Руси государства, князей до так называемого признания варягов, до пришествия Рюрика и его братии для норманистов отечественных и зарубежных была невыносимой. Научные интересы были принесены в жертву интересам идеологическим. Объявлялось, что автор жития просто-напросто перенес историю позднейшего похода великого киевского князя Владимира Святославича (против крымских владений Византии) и его (тоже спорного) крещения в Херсонесе на более раннее время. Вот и все объяснение. Норманисты даже не удосуживались выяснить, почему же в житии речь идет не о Херсонесе. а о Суроже, до которой рать Владимира, как известно, не доходила.
Между тем сторонники достоверности сурожских событий обращали внимание на то, что в тексте, рассказывающем о «чудесах», были поименованы реальные исторические лица - Стефан Сурожский, архиепископ Филарет, о которых было абсолютно точно известно, что жили они в конце VIII - начале IX пека, Стефан, кок отмечалось, умер в 787 году, а Филарет возглавлял здесь епархию в конце VIII - начале IX века.
Было обращено внимание и на слова жития о том, что нападение Бравлпна на Сурож случилось тогда, когда после смерти Стефана Сурожского «мало лет миноу», т. е. миновало.
Но главное, в спорах вообще не обращалось внимания на то, что ярче всего в пользу достоверности события говорили условия соглашения, которое Бравлин заключил с сурожанами после того, как его поразил внезапный недуг. Да, да, соглашения, договора! И его следы четко прослеживаются в той просьбе, которую согласился выполнить новгородский князь, благодаря чему и получил чудесное исцеление. Мы никогда не узнаем досконально, что же произошло в Суроже в действительности, почему победители вынуждены были пойти на попятный. Автор жития объяснил это просто - «чудом», совершенным святым Стефаном уже после своей смерти. Оно должно было лишний раз доказать прихожанам святость их почившего архиепископа, укрепить авторитет христианской церкви. Не в первый и не в последний раз отцы церкви подобными религиозными мотивами объясняли победы в битвах, освобождение от иноземцев,-успешную оборону городов, гибель врагов от стихии- штормов, наводнений, землетрясений и т. д. Мы, конечно, не можем принять эту церковную версию. Ясно одно: что-то случилось, и случилось такое, от чего руссы пришли в уныние и должны были обратиться с предложением о переговорах к местным византийским властям, которых в данном случае представлял высший церковный иерарх в здешних краях - архиепископ Филарет. Упоминание о болезни русского вождя может навести па мысль о том, что, возможно, какой-то недуг поразил русское войско и руссы вынуждены были просить о помощи местных эскулапов, в обмен же пообещали мир. Но все это лишь предположения. Что касаетсм условий мира, то они вполне конкретны и отражают весьма ординарные пункты обычных полевых перемирий, когда военные действия прекращаются. На этом война может вообще закончиться, а может и вспыхнуть вновь, но дальнейшие пути развития взаимоотношений сторон определялись иными внешнеполитическими факторами, а пока же начинались переговоры.
Итак, вернемся к тому моменту, когда Бравлин согласился выполнить все, что пожелают сурожане, лишь бы лик его принял прежний вид. О чем же попросили греки? Во-первых, «сии възвратите все елико пограби-хом священный съеоуды и церковныя в Корсуни и в Керчи и везде» - просьба совершенно ясная: греки хотели. возвращения церковных ценностей. Такое ли уж это мифическое требование? Отнюдь нет. Бурей проходили «варварские» рати в первом тысячелетии новой эры по византийским владениям, и едва ли не в каждом взятом на щит городе, в многочисленных и богатых монастырях,, лежащих на их пути к Константинополю, ограблению подвергались христианские церкви. Язычники выламывали дорогие оклады икон, уносили золотую и серебряную церковную утварь. Золото, серебро, драгоценные камни представляли для них в христианских храмах главный объект захвата. Это был один из основных ЕИДОЗ добычи в далеких походах, и, когда греки потребовали вернуть разграбленные церковные ценности, это отражало весьма обычную ситуацию. Во-вторых, заявили греки руссам: сВыжнете рать из града сего, да не взъметь ничтоже рать и излезе из градам. Речь здесь идет о том, что руссы должны не только выйти из захваченного штурмом Сурожа, но и вернуть все взятое у горожан добро. Это условие также было довольно распространенным в войнах того времени. Уход из захваченных городов, крепостей нередко являлся прологом прекращения военных действий. Наконец, в-третьих, сказали сурожане: «;Еси БЗЯЛЪ пленники моу-жи и жены и дети, повели възвратити вся». Захват пленников в пору продажи рабов, или, как говорили на Руси в то время - челяди, был распространенным явлением в период существования и рабовладельческих, и раннесредневековых государств. Захваченных в войнах с Русью русских пленников греки продавали на невольничьих рынках по всей своей обширной империи; в свою очередь, руссы гнали челядь на продажу в Константинополь и на невольничьи рынки Херсонеса и Сурожа, торговали челядью и по русским городам. Теперь руссам надлежало лишиться и этой добычи - вернуть пленников- мужчин, женщин, детей. Не исключено, что за этим условием стоит обмен пленными, который являлся во все века одним из условий как временных перемирий, так и долговременных миров. Вспомним, что и первый известный нам славянский посол Мезамир погиб под аварскими мечами, надеясь выменять на аваров русских пленников.
…
В житии говорится, что сурожский архиепископ Филарет после исцеления знатного русса крестил его, пораженного могучей и чудодейственной силой христианской религии. И факт крещения вполне достоверен, потому что со стороны греков действует лицо хорошо исторически известное. Автор жития представляет акт крещения Бравлина как еще одну победу греков и перечисляет крещение в ряду с другими удовлетворенными просьбами греков. Но такая ли уж это была победа? Кто был более заинтересован в крещении - руссы или греки? Только ответ на этот вопрос может пролить свет на действительную цену этого первого известного нам русского крещения.
Греки издавна использовали крещение как один из способов нейтрализации своих противников, превращения врагов в союзников, а союзников в сателлитов. Поскольку верховная христианская власть в данном регионе сосредоточивалась в руках константинопольского патриарха, византийские императоры использовали силу религии в своих политических целях. Со временем патриархи превратились в послушных исполнителей чисто светских задач Византийского государства. И в Пхпьшинстве случаев крещение «варварских» вождей, а то и целых народов Византия рассматривала как дарование этим вождям и народам высокой привилегии. Ведь обращение в христианство в тогдашнем восточноевропейском мире, где царили христианские державы во главе с Византийской империей, сразу же повышало престиж того или иного государства или народа, вводило его в сонм «великих». И понятно, что эта привилегия нередко предоставлялась тем, кто одерживал в той или иной войне верх над империей или постоянно тревожил ее границы, побеждал в ожесточенных и крупных военных кампаниях.
Мы еще не раз позднее вернемся к этому сюжету, который в течение веков неоднократно возникал в отношениях между Византией и Русью, но уже сейчас можно сказать, что почти во всех этих случаях Византия в отношениях с Русью либо испытывала горечь военных поражений, либо остро нуждалась в ее помощи. Аналогично складывалась история крещения и некоторых других народов. И известие о первом русском крещения поразительно напоминает подобные ситуации. Руссы прошли с победой от Херсонеса до Керчи, взяли [штурмом Сурож, разграбили город, овладели ценностями храма святой Софии. О чем еще могли мечтать «варвары» во время такого похода? Кажется, все, что они ж».-лали, было достигнуто. Но все ли? Русь этого времени была безвестна. Кем был какой-то новгородский вождь для окрестных государств и народов? Между тем бурные социально-экономические и политические процессы, протекавшие в землях восточных славян, настоятельно требовали уже в это время прогресса в системе внешних сношений восточно-славянских племенных конфедераций, «военно-демократических» обществ с соседями. Русские вожди, видимо, уже не только узнали о богатстве византийских владений, христианских храмов и монастырей, но и прочувствовали всю благотворную для укрепления собственной власти силу общения с византийскими светскими и церковными иерархами, значение громких побед над войсками мировой империи и, конечно, могучее влияние обращения в христианство. И нет ничего необычайного в том, что мы выскажем предположение о страстном стремлении победителя, честолюбивого и удачливого русского князя, получить крещение из рук видного византийского церковного лица-архиепископа Филарета, наследника самого святого Стефана Сурожского. Заметим, что князь-таки добился своего.
Именно этот акт способствовал появлению его имени на скрижалях истории - пусть и в несколько туманном тексте сказания о счудесах» греческого церковного деятеля. Но нужно только представить, какой эффект это крещение могло вызвать о среде язычников руссов, для которых с именем наихрнстпаннейшей державы были связаны ее блеск, сила, богатство. Конечно, в языческой среде христианство не сразу и не просто пробивало себе дорогу. Еще во времена Игоря крестилась лишь часть Руси, а его вдове Ольге, склонявшей своего сына Святослава к язычеству, молодой киязь резонно заявлял: «Како азъ хочу ннъ законъ прнятп единъ (один)? А дружина моа сему смеятися начнуть».
И все же, видимо еще в более ранние времена, нежели в период Игоря и Ольги, т. е. в X веке, обозначился этот интерес восточно-славянского языческого общества к христианству, как средству политического укрепления княжеской власти, возвышения внешнеполитического престижа, и, думается, случай с Бравлином- наглядный тому пример.
Итак, крещение, причем из рук самого архиепископа,- вот, вероятно, какова была плата за приостановление набега, возвращение церковных и других ценностей, уход руссов из города. Именно в этом и мог быть смысл того дипломатического соглашения, которое заключит русский вождь со своими противниками.
Это был типичный полевой мир времен -военной демократии», Русская дружина прошла по колониям Византин, не затронула территории самой метрополии, вошла в соприкосновение с местными византийскими гарнизонами и местными властями, и соглашение, которое заключили руссы, было местным, его отзвуки, возможно, и не дошли до Константинополя. Но для безвестной ранее Руси и это был большой политический успех. Русское «:военио-демократпческое» общество поднималось вг.срх по государственной лестнице, и мир, заключенный в далеком Суроже, уже означал, что из племенного бытия на дорогу раннефеодального государства выходило новое восточно-славянское общество. Ученые датируют события, разыгравшиеся в Суроже, концом VIII - началом IX века, т. е. временем нахождения на архиепископской кафедре в Суроже Филарета.
Прошло всего лишь два-три десятка лет, и вновь мы слышим о руссах, совершивших дерзкий рейд по владениям византийской империи, на сей раз в опасной близости от самого Константинополя. Объектом нападения: русской дружины теперь стало не северное, а южное. побережье Черного моря. Об этом сообщил грече-, скин автор другого жития - святого Георгия Амастридского.
Амастрида в те давние времена была большим торговым городом-портом на побережье Малой Азии з византийской провинции Пафлагонии. Здесь находились большие базары, пышные постройки, богатый купеческий люд. Со всех концов тогдашнего света приходили сюда, в прекрасную естественную гавань, торговые суда. В городе было немало храмов и монастырей, где десятилетиями накапливались богатства. Сюда-то и направили руссы свой путь.
Поход на Амастриду, как сообщает автор жития, руссы начали с Пропонтиды - так в древности называли вход в пролив Босфор - и двинулись на восток по малоазиатскому побережью Черного моря, на Амастриду. Руссы овладели городом, и неизвестно, какова была бы судьба его жителей и собранных там богатств, если бы не «вмешательство» святого Георгия Амастрпдского. К этому времени видный деятель византийской церкви был уже мертв. Его гробница находилась в здешнем соборе, став местом паломничества.
Вот этот-то святой и совершил «чудо:», внушив руссам мысль о необходимости заключить мир с местными христианами, И нас вновь не интересуют религиозные
сентенции по этому поводу, а привлекает сам факт соглашения между руссами и греками о Амастриде, который проглядывает сквозь церковную притчу. Те же западные ученые, которые сомневались в достоверности известий о походе руссов на Сурож, выразили свис недоверие сведениям об их нападении и на Амастриду, без всяких оснований отождествляя его с русско-византийской войной 941-943 годов при великом киевском князе Игоре.
Как поход на Сурож, так и рейд на Амастриду определили два основных направления русского стратегического движения на юг, которое привело к тому, что в восточных источниках X века Черное море стало со временем называться Русским морем. Первое - это но Днепру, затем по северным берегам Черного моря к византийским колониям в Крыму с их центром в Херсоне-се, а позднее - через Северное Причерноморье, Приазовье в низовье Волги на Северный Кавказ и в Закавказье. Второе - все по тому же Днепру, вдоль западного берега Черного моря, через Подунавье к Константинополю и вдоль южного Черноморского побережья. Огромные территории, важные торговые дороги, ключевые стратегические позиции в Северном Причерноморье, Поволжье и Подунавье попадали в сферу внимании складывающейся Руси, что определяло впоследствии основные направления внешней политики Киевского государства на Западе и на Востоке.
Можно пытаться отрицать реальность похода руссов па Сурож и Амастриду, как это делают некоторые западные ученые, можно подвергнуть сомнению и позднейшие русские походы в этих направлениях, но как отрицать систему этих походов, настойчиво пробивающую себе дорогу в течение столетий! Систему опровергнуть невозможно, а в рамках этой системы, чьи контуры, как мы увидим ниже, четко угадываются в IX - X веках, свое определенное место находят два этих первых
известных нам похода, в которых Русь выступает под своим собственным именем.
Как в Суроже, так и в Амастриде руссы заключи,1!!! договор с местными византийскими властями. Но если, вчитываясь в сообщения о Сурожском походе, мы добываем по крохам сведения об этом договоре, конструируя его основные черты, то в случае с амастридским соглашением дело обстоит несколько иначе. В житии есть прямое указание на то, что в ходе переговоров «устраивается некоторое примирение и сделка их (руссов) с христианами (т. е. с греками)».
Амастридский договор весьма напоминает сурожское соглашение: снова руссы клянутся освободить пленных, «сохранить почтение к храмам», т. е. прекратить разграбление православных церквей и монастырей; «божественные сокровища» остаются в неприкосновенности; даруется «вольность и свобода христианам», что могло означать прекращение насилий на захваченной территории. Снова перед нами пример типичного «полевого» мира с традиционным и древнейшим условием освобождения (или обмена пленными). Уже эта повторяемость говорит больше, пожалуй, чем все остальные аргументы в пользу древности и реальности этих первых дипломатических актов рождающегося государства. Оно еще не оформлено ни территориально, ни в смысле внутренней структуры, и перед внешним миром оно предстает пока дерзкими набегами сильных дружин, которым хотя и по плечу штурмы крупных греческих городов-колоний, но которые еще не осмеливаются ударить в сердце метрополии - по Константинополю, этой вожделенной приманке «варварских» государств.
И своеобразным ответом на эту возросшую военную п дипломатическую активность Руси стали усилия союзников- Византии и Хазарин - оградить свои, владения от набегов руссов, по-прежнему держать Русь вдалеке от морского побережья, заступить ей выход на черноморские просторы, в Приазовье по Днепру и Дону.
Именно в середине 30-х годов IX века, т. е. чуть по-зже того времени, когда были совершены оба русских похода вдоль черноморских берегов, хазары обратились к Византии с просьбой оказать помощь в постройке сильной военной крепости на Дону с тем, чтобы воспрепятствовать движению в этих краях кочевых орд и, видимо, опасаясь давления со стороны Руси, которая в конце VIII - начале IX века своими сухопутными и морскими набегами беспокоила границы Византии и Ха-зарии.
Вскоре на Дон прибыли греческие строители во главе со спафарокандидатом1 Петроной: началось строительство крепости Саркел, которая возникла на сухопутной дороге, при переправе через Дон, и должна была прикрыть Хазаршо, а заодно и крымские владения Византии с северо-запада и запада.
Таким образом, первые дипломатические шаги руссов в этом районе приходятся на то время, когда в Причерноморье завязывается сложный международный узел, который надолго определит здесь отношения Руси, Хазарин и Византии. Первая треть IX века - вот хронологическая грань этих событий.
3. В гости к франкам
В 838 году первое русское посольство появилось в Константинополе. И это была уже не легенда, не туманное изложение летописцем каких-то полусказочных, дошедших из глубин веков сведений, где лишь намеки указывали на исторические реалии, как это было с сообщением о путешествии Кия в Константинополь. На сей раз факты дошли до нас в их лаконичном изложении западного хрониста.
В Вертинских анналах, принадлежащих перу епископа Пруденция, фиксировавшего погодно все наиболее важные события, связанные с историей Франкского государства и его правящего дома, содержится запись, весьма пространная по тогдашним канонам, где упоминается о посольстве руссов.
Епископ рассказывает, как в правление императора франков Людовика Благочестивого (814-841 гг.) в столицу империи город Ингельгейм в 839 году пришло посольство из Византии от тамошнего императора Фео-фнла (829-842 гг.) в составе епископа Феодосия Хал-кндонского и спафария ' Феофана. Вместе с византийцами в Ингельгейм прибыли русские послы, которые кружным путем возвращались к себе на родину из Константинополя.
Со времени образования Хазарского каганата восточные славяне уже в который раз выступили на защиту своих земель от агрессивного соседа. «Повесть временных лет» рассказывает об одном из эпизодов этой борьбы славян и хазар следующим образом: «И наидоша я (их) козаре седящая на горах енхъ в лесехъ, и реша (сказали) козари:,.Платите намъ дань". Съдумавше же поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша козари ко князю своему и къ старейшиным свонмъ и реша имъ: "Се, налезохомъ дань нову". Они же реша им: "Откуду?" Они же реша: "Въ лесе на горахъ надь рекою Днепрьскою". Они же реша; "Что суть въдали?" Они же показаша мечь. И реша старци козарьстии: "Не добра дань, княже! Мы ся доискахомъ оружьеыъ одн-ною стороною, рекше саблями, а енхъ оружье обоюяу остро, рекше мечь. Си имуть имати дань на насъ н па инехъ странах"».
Здесь речь идет о встрече хазар с полянами. Автор опоэтизировал ее, подчеркнул мощь Киева, страх хазар перед своими будущими мстителями: ведь именно от киевского оружия, от мечей Святослава сгибли хазары, обратились в пепел их города, рухнул Хазарский каганат, но все это произошло гораздо позже, а пока же хазары в раздумье стояли под киевскими горами и размышляли над странной и устрашающей Полянский данью.
Летописец, рассказав о появлении хазарского войска в земле полян, умолчал здесь о других печальных событиях: хазары подчинили себе часть восточно-славянских племен, и лишь из последующего летописного повествования мы узнаем, что дань хазарам платили, например, радимичи.
Эта запись, которая очень близка к легенде, в то же время вдруг высвечивает один характерный дипломатический аспект. В древности в ходе мирных переговоров весьма часто использовалась вещная символика, происходил обмен оружием, совершались клятвы на священных предметах и т. д. И вот тут-то абсолютная, кажется, легенда вдруг выступает в качестве реального события: хазары подступают к Киеву, не могут взять его укрепления, расположенные на высоких горах, и требуют от полян дани. Те решительно им отказывают и в знак вызова, в знак войны преподносят врагам меч. В дальнейшем мы еще не раз столкнемся с этой символикой, и она перестанет нас удивлять, но в этом месте летописи она упоминается впервые. Любопытно, что и сам летописец
воспринял это издревле дошедшее до него известие как легенду и изложил его в эдакой аллегорической манере. Как он, вероятно, удивился бы, узнав, что за этой аллегорией скрывается обычное ритуальное действо, означающее отказ от мирных переговоров, означающее войну.
Так неожиданно мы узнаем, пусть и в несколько необычной форме, еще об одних переговорах руссов со своими соседями задолго до образования Древнерусского государства. Поляне здесь выступают уже не как племя (да они, согласно летописи, не были таковым уже ко времена Кия), а представляют собой какое-то государственное образование. Пожалуй, наряду с записью о Кие это наиболее раннее известие о проявлении полян-ской государственности, и поразительно, что она отражается, как и в случае путешествия Кия в Царьград, в области дипломатии. Видимо, в сфере внешней политики складывающееся государство заявляло о себе наиболее впечатляюще для потомков, удивленных его первыми деяниями.
Другое такое раннее известие относится уже к Новгороду.
В греческом житии святого Стефана Сурожского, бывшего долгое время архиепископом в византийской колонии в Крьшу - городе Суроже {нынешнем Судаке) - и умершего в 787 году, рассказывается о «чудесах», которые творил святой при жизни и после смерти. II вот к его посмертным чудесам авторы жития относят исцеление в Суроже новгородского князя Бравлина. Как он попал туда, чем занемог?
Оказывается, русская рать во главе с Бравлином вторглась в пределы византийских владений в Крыму. Она прошла огнем и мечом по Крымскому побережью, Руссы повоевали византийские владения от Херсоиеса до Керчи и «с многою силою» подступили к Сурожу. Русская рать была «велика», а князь «спленъ зело».
Десять дней продолжалась осада этой крупной византийской крепости. Наконец, проломив железные ворота городской стены, руссы ворвались в город и начал л грабить его. Бравлин попытался захватить богатства местного храма святой Софии, где находилась гробшша Стефана Сурожского. Там хранились драгоценная золотая н серебряная церковная утварь, «жемчуг», «злато», «камень драгий», а также «царьское одеяло», оправленные в дорогие оклады иконы.
Вот тут-то, у гробницы святого, и начались «чудеса1*, Бравлина поразил внезапный недуг-«обратися лице его назад». А далее началось самое удивительное. Новгородский князь по просьбе местных христиан приказал прекратить разграбление города, вернуть сурожанак отнятое у них добро и отпустить восвояси пленных, захваченных во время похода. И тут же лицо русского вождя вновь приняло нормальное положение. Это чудесное исцеление князя и его неожиданные действия автор жития отнес на счет влияния святого Стефана Сурожского. Затем он сообщает, что пораженный Бравлш? принял крещение и акт крещения совершил над ним не кто иной, как сам архиепископ Филарет, преемник Стефана Сурожского на архиепископской кафедре.
Вся эта история была дружно оспорена западными и отечественными норманистами всех мастей; особенно рьяно выступали против достоверности этих событий бельгийский ученый Аирн Грегуар и его ученики и последователи, в том числе современная французская исследовательница Ирэн Сорлен. Они с возмущением писали о том, что в конце VIII - начале IX века, когда происходили описанные события, не могло быть и речи ни о каком новгородском князе, ни о какой русской рати, ни о каком походе. А главное, и в этом был в?сь гвоздь полемики,- ни о какой древнерусской государственности, Сама мысль о возможности существования in Руси государства, князей до так называемого признания варягов, до пришествия Рюрика и его братии для норманистов отечественных и зарубежных была невыносимой. Научные интересы были принесены в жертву интересам идеологическим. Объявлялось, что автор жития просто-напросто перенес историю позднейшего похода великого киевского князя Владимира Святославича (против крымских владений Византии) и его (тоже спорного) крещения в Херсонесе на более раннее время. Вот и все объяснение. Норманисты даже не удосуживались выяснить, почему же в житии речь идет не о Херсонесе. а о Суроже, до которой рать Владимира, как известно, не доходила.
Между тем сторонники достоверности сурожских событий обращали внимание на то, что в тексте, рассказывающем о «чудесах», были поименованы реальные исторические лица - Стефан Сурожский, архиепископ Филарет, о которых было абсолютно точно известно, что жили они в конце VIII - начале IX пека, Стефан, кок отмечалось, умер в 787 году, а Филарет возглавлял здесь епархию в конце VIII - начале IX века.
Было обращено внимание и на слова жития о том, что нападение Бравлпна на Сурож случилось тогда, когда после смерти Стефана Сурожского «мало лет миноу», т. е. миновало.
Но главное, в спорах вообще не обращалось внимания на то, что ярче всего в пользу достоверности события говорили условия соглашения, которое Бравлин заключил с сурожанами после того, как его поразил внезапный недуг. Да, да, соглашения, договора! И его следы четко прослеживаются в той просьбе, которую согласился выполнить новгородский князь, благодаря чему и получил чудесное исцеление. Мы никогда не узнаем досконально, что же произошло в Суроже в действительности, почему победители вынуждены были пойти на попятный. Автор жития объяснил это просто - «чудом», совершенным святым Стефаном уже после своей смерти. Оно должно было лишний раз доказать прихожанам святость их почившего архиепископа, укрепить авторитет христианской церкви. Не в первый и не в последний раз отцы церкви подобными религиозными мотивами объясняли победы в битвах, освобождение от иноземцев,-успешную оборону городов, гибель врагов от стихии- штормов, наводнений, землетрясений и т. д. Мы, конечно, не можем принять эту церковную версию. Ясно одно: что-то случилось, и случилось такое, от чего руссы пришли в уныние и должны были обратиться с предложением о переговорах к местным византийским властям, которых в данном случае представлял высший церковный иерарх в здешних краях - архиепископ Филарет. Упоминание о болезни русского вождя может навести па мысль о том, что, возможно, какой-то недуг поразил русское войско и руссы вынуждены были просить о помощи местных эскулапов, в обмен же пообещали мир. Но все это лишь предположения. Что касаетсм условий мира, то они вполне конкретны и отражают весьма ординарные пункты обычных полевых перемирий, когда военные действия прекращаются. На этом война может вообще закончиться, а может и вспыхнуть вновь, но дальнейшие пути развития взаимоотношений сторон определялись иными внешнеполитическими факторами, а пока же начинались переговоры.
Итак, вернемся к тому моменту, когда Бравлин согласился выполнить все, что пожелают сурожане, лишь бы лик его принял прежний вид. О чем же попросили греки? Во-первых, «сии възвратите все елико пограби-хом священный съеоуды и церковныя в Корсуни и в Керчи и везде» - просьба совершенно ясная: греки хотели. возвращения церковных ценностей. Такое ли уж это мифическое требование? Отнюдь нет. Бурей проходили «варварские» рати в первом тысячелетии новой эры по византийским владениям, и едва ли не в каждом взятом на щит городе, в многочисленных и богатых монастырях,, лежащих на их пути к Константинополю, ограблению подвергались христианские церкви. Язычники выламывали дорогие оклады икон, уносили золотую и серебряную церковную утварь. Золото, серебро, драгоценные камни представляли для них в христианских храмах главный объект захвата. Это был один из основных ЕИДОЗ добычи в далеких походах, и, когда греки потребовали вернуть разграбленные церковные ценности, это отражало весьма обычную ситуацию. Во-вторых, заявили греки руссам: сВыжнете рать из града сего, да не взъметь ничтоже рать и излезе из градам. Речь здесь идет о том, что руссы должны не только выйти из захваченного штурмом Сурожа, но и вернуть все взятое у горожан добро. Это условие также было довольно распространенным в войнах того времени. Уход из захваченных городов, крепостей нередко являлся прологом прекращения военных действий. Наконец, в-третьих, сказали сурожане: «;Еси БЗЯЛЪ пленники моу-жи и жены и дети, повели възвратити вся». Захват пленников в пору продажи рабов, или, как говорили на Руси в то время - челяди, был распространенным явлением в период существования и рабовладельческих, и раннесредневековых государств. Захваченных в войнах с Русью русских пленников греки продавали на невольничьих рынках по всей своей обширной империи; в свою очередь, руссы гнали челядь на продажу в Константинополь и на невольничьи рынки Херсонеса и Сурожа, торговали челядью и по русским городам. Теперь руссам надлежало лишиться и этой добычи - вернуть пленников- мужчин, женщин, детей. Не исключено, что за этим условием стоит обмен пленными, который являлся во все века одним из условий как временных перемирий, так и долговременных миров. Вспомним, что и первый известный нам славянский посол Мезамир погиб под аварскими мечами, надеясь выменять на аваров русских пленников.
…
В житии говорится, что сурожский архиепископ Филарет после исцеления знатного русса крестил его, пораженного могучей и чудодейственной силой христианской религии. И факт крещения вполне достоверен, потому что со стороны греков действует лицо хорошо исторически известное. Автор жития представляет акт крещения Бравлина как еще одну победу греков и перечисляет крещение в ряду с другими удовлетворенными просьбами греков. Но такая ли уж это была победа? Кто был более заинтересован в крещении - руссы или греки? Только ответ на этот вопрос может пролить свет на действительную цену этого первого известного нам русского крещения.
Греки издавна использовали крещение как один из способов нейтрализации своих противников, превращения врагов в союзников, а союзников в сателлитов. Поскольку верховная христианская власть в данном регионе сосредоточивалась в руках константинопольского патриарха, византийские императоры использовали силу религии в своих политических целях. Со временем патриархи превратились в послушных исполнителей чисто светских задач Византийского государства. И в Пхпьшинстве случаев крещение «варварских» вождей, а то и целых народов Византия рассматривала как дарование этим вождям и народам высокой привилегии. Ведь обращение в христианство в тогдашнем восточноевропейском мире, где царили христианские державы во главе с Византийской империей, сразу же повышало престиж того или иного государства или народа, вводило его в сонм «великих». И понятно, что эта привилегия нередко предоставлялась тем, кто одерживал в той или иной войне верх над империей или постоянно тревожил ее границы, побеждал в ожесточенных и крупных военных кампаниях.
Мы еще не раз позднее вернемся к этому сюжету, который в течение веков неоднократно возникал в отношениях между Византией и Русью, но уже сейчас можно сказать, что почти во всех этих случаях Византия в отношениях с Русью либо испытывала горечь военных поражений, либо остро нуждалась в ее помощи. Аналогично складывалась история крещения и некоторых других народов. И известие о первом русском крещения поразительно напоминает подобные ситуации. Руссы прошли с победой от Херсонеса до Керчи, взяли [штурмом Сурож, разграбили город, овладели ценностями храма святой Софии. О чем еще могли мечтать «варвары» во время такого похода? Кажется, все, что они ж».-лали, было достигнуто. Но все ли? Русь этого времени была безвестна. Кем был какой-то новгородский вождь для окрестных государств и народов? Между тем бурные социально-экономические и политические процессы, протекавшие в землях восточных славян, настоятельно требовали уже в это время прогресса в системе внешних сношений восточно-славянских племенных конфедераций, «военно-демократических» обществ с соседями. Русские вожди, видимо, уже не только узнали о богатстве византийских владений, христианских храмов и монастырей, но и прочувствовали всю благотворную для укрепления собственной власти силу общения с византийскими светскими и церковными иерархами, значение громких побед над войсками мировой империи и, конечно, могучее влияние обращения в христианство. И нет ничего необычайного в том, что мы выскажем предположение о страстном стремлении победителя, честолюбивого и удачливого русского князя, получить крещение из рук видного византийского церковного лица-архиепископа Филарета, наследника самого святого Стефана Сурожского. Заметим, что князь-таки добился своего.
Именно этот акт способствовал появлению его имени на скрижалях истории - пусть и в несколько туманном тексте сказания о счудесах» греческого церковного деятеля. Но нужно только представить, какой эффект это крещение могло вызвать о среде язычников руссов, для которых с именем наихрнстпаннейшей державы были связаны ее блеск, сила, богатство. Конечно, в языческой среде христианство не сразу и не просто пробивало себе дорогу. Еще во времена Игоря крестилась лишь часть Руси, а его вдове Ольге, склонявшей своего сына Святослава к язычеству, молодой киязь резонно заявлял: «Како азъ хочу ннъ законъ прнятп единъ (один)? А дружина моа сему смеятися начнуть».
И все же, видимо еще в более ранние времена, нежели в период Игоря и Ольги, т. е. в X веке, обозначился этот интерес восточно-славянского языческого общества к христианству, как средству политического укрепления княжеской власти, возвышения внешнеполитического престижа, и, думается, случай с Бравлином- наглядный тому пример.
Итак, крещение, причем из рук самого архиепископа,- вот, вероятно, какова была плата за приостановление набега, возвращение церковных и других ценностей, уход руссов из города. Именно в этом и мог быть смысл того дипломатического соглашения, которое заключит русский вождь со своими противниками.
Это был типичный полевой мир времен -военной демократии», Русская дружина прошла по колониям Византин, не затронула территории самой метрополии, вошла в соприкосновение с местными византийскими гарнизонами и местными властями, и соглашение, которое заключили руссы, было местным, его отзвуки, возможно, и не дошли до Константинополя. Но для безвестной ранее Руси и это был большой политический успех. Русское «:военио-демократпческое» общество поднималось вг.срх по государственной лестнице, и мир, заключенный в далеком Суроже, уже означал, что из племенного бытия на дорогу раннефеодального государства выходило новое восточно-славянское общество. Ученые датируют события, разыгравшиеся в Суроже, концом VIII - началом IX века, т. е. временем нахождения на архиепископской кафедре в Суроже Филарета.
Прошло всего лишь два-три десятка лет, и вновь мы слышим о руссах, совершивших дерзкий рейд по владениям византийской империи, на сей раз в опасной близости от самого Константинополя. Объектом нападения: русской дружины теперь стало не северное, а южное. побережье Черного моря. Об этом сообщил грече-, скин автор другого жития - святого Георгия Амастридского.
Амастрида в те давние времена была большим торговым городом-портом на побережье Малой Азии з византийской провинции Пафлагонии. Здесь находились большие базары, пышные постройки, богатый купеческий люд. Со всех концов тогдашнего света приходили сюда, в прекрасную естественную гавань, торговые суда. В городе было немало храмов и монастырей, где десятилетиями накапливались богатства. Сюда-то и направили руссы свой путь.
Поход на Амастриду, как сообщает автор жития, руссы начали с Пропонтиды - так в древности называли вход в пролив Босфор - и двинулись на восток по малоазиатскому побережью Черного моря, на Амастриду. Руссы овладели городом, и неизвестно, какова была бы судьба его жителей и собранных там богатств, если бы не «вмешательство» святого Георгия Амастрпдского. К этому времени видный деятель византийской церкви был уже мертв. Его гробница находилась в здешнем соборе, став местом паломничества.
Вот этот-то святой и совершил «чудо:», внушив руссам мысль о необходимости заключить мир с местными христианами, И нас вновь не интересуют религиозные
сентенции по этому поводу, а привлекает сам факт соглашения между руссами и греками о Амастриде, который проглядывает сквозь церковную притчу. Те же западные ученые, которые сомневались в достоверности известий о походе руссов на Сурож, выразили свис недоверие сведениям об их нападении и на Амастриду, без всяких оснований отождествляя его с русско-византийской войной 941-943 годов при великом киевском князе Игоре.
Как поход на Сурож, так и рейд на Амастриду определили два основных направления русского стратегического движения на юг, которое привело к тому, что в восточных источниках X века Черное море стало со временем называться Русским морем. Первое - это но Днепру, затем по северным берегам Черного моря к византийским колониям в Крыму с их центром в Херсоне-се, а позднее - через Северное Причерноморье, Приазовье в низовье Волги на Северный Кавказ и в Закавказье. Второе - все по тому же Днепру, вдоль западного берега Черного моря, через Подунавье к Константинополю и вдоль южного Черноморского побережья. Огромные территории, важные торговые дороги, ключевые стратегические позиции в Северном Причерноморье, Поволжье и Подунавье попадали в сферу внимании складывающейся Руси, что определяло впоследствии основные направления внешней политики Киевского государства на Западе и на Востоке.
Можно пытаться отрицать реальность похода руссов па Сурож и Амастриду, как это делают некоторые западные ученые, можно подвергнуть сомнению и позднейшие русские походы в этих направлениях, но как отрицать систему этих походов, настойчиво пробивающую себе дорогу в течение столетий! Систему опровергнуть невозможно, а в рамках этой системы, чьи контуры, как мы увидим ниже, четко угадываются в IX - X веках, свое определенное место находят два этих первых
известных нам похода, в которых Русь выступает под своим собственным именем.
Как в Суроже, так и в Амастриде руссы заключи,1!!! договор с местными византийскими властями. Но если, вчитываясь в сообщения о Сурожском походе, мы добываем по крохам сведения об этом договоре, конструируя его основные черты, то в случае с амастридским соглашением дело обстоит несколько иначе. В житии есть прямое указание на то, что в ходе переговоров «устраивается некоторое примирение и сделка их (руссов) с христианами (т. е. с греками)».
Амастридский договор весьма напоминает сурожское соглашение: снова руссы клянутся освободить пленных, «сохранить почтение к храмам», т. е. прекратить разграбление православных церквей и монастырей; «божественные сокровища» остаются в неприкосновенности; даруется «вольность и свобода христианам», что могло означать прекращение насилий на захваченной территории. Снова перед нами пример типичного «полевого» мира с традиционным и древнейшим условием освобождения (или обмена пленными). Уже эта повторяемость говорит больше, пожалуй, чем все остальные аргументы в пользу древности и реальности этих первых дипломатических актов рождающегося государства. Оно еще не оформлено ни территориально, ни в смысле внутренней структуры, и перед внешним миром оно предстает пока дерзкими набегами сильных дружин, которым хотя и по плечу штурмы крупных греческих городов-колоний, но которые еще не осмеливаются ударить в сердце метрополии - по Константинополю, этой вожделенной приманке «варварских» государств.
И своеобразным ответом на эту возросшую военную п дипломатическую активность Руси стали усилия союзников- Византии и Хазарин - оградить свои, владения от набегов руссов, по-прежнему держать Русь вдалеке от морского побережья, заступить ей выход на черноморские просторы, в Приазовье по Днепру и Дону.
Именно в середине 30-х годов IX века, т. е. чуть по-зже того времени, когда были совершены оба русских похода вдоль черноморских берегов, хазары обратились к Византии с просьбой оказать помощь в постройке сильной военной крепости на Дону с тем, чтобы воспрепятствовать движению в этих краях кочевых орд и, видимо, опасаясь давления со стороны Руси, которая в конце VIII - начале IX века своими сухопутными и морскими набегами беспокоила границы Византии и Ха-зарии.
Вскоре на Дон прибыли греческие строители во главе со спафарокандидатом1 Петроной: началось строительство крепости Саркел, которая возникла на сухопутной дороге, при переправе через Дон, и должна была прикрыть Хазаршо, а заодно и крымские владения Византии с северо-запада и запада.
Таким образом, первые дипломатические шаги руссов в этом районе приходятся на то время, когда в Причерноморье завязывается сложный международный узел, который надолго определит здесь отношения Руси, Хазарин и Византии. Первая треть IX века - вот хронологическая грань этих событий.
3. В гости к франкам
В 838 году первое русское посольство появилось в Константинополе. И это была уже не легенда, не туманное изложение летописцем каких-то полусказочных, дошедших из глубин веков сведений, где лишь намеки указывали на исторические реалии, как это было с сообщением о путешествии Кия в Константинополь. На сей раз факты дошли до нас в их лаконичном изложении западного хрониста.
В Вертинских анналах, принадлежащих перу епископа Пруденция, фиксировавшего погодно все наиболее важные события, связанные с историей Франкского государства и его правящего дома, содержится запись, весьма пространная по тогдашним канонам, где упоминается о посольстве руссов.
Епископ рассказывает, как в правление императора франков Людовика Благочестивого (814-841 гг.) в столицу империи город Ингельгейм в 839 году пришло посольство из Византии от тамошнего императора Фео-фнла (829-842 гг.) в составе епископа Феодосия Хал-кндонского и спафария ' Феофана. Вместе с византийцами в Ингельгейм прибыли русские послы, которые кружным путем возвращались к себе на родину из Константинополя.