Страница:
[474]Одна из них была дочерью графа Уголино делла Герардеска,
[475]которого пизанцы, вместе с его сыновьями, уморили голодом, другая – дочерью Бонконте да Монтефельтро,
[476]человека, бывшего, так сказать, главой партии гибеллинов, разбитого вместе с его приверженцами при Чертомондо флорентийцами. Случилось, что в марте месяце эти две дамы отправились в увеселительную прогулку по направлению к замку Поппи. Когда они достигли того места в Чертомондо,
[477]где флорентийцы разбили гибеллинов, дочь графа Уголино повернулась к своей спутнице и сказала: «О мадонна, поглядите, сколь прекрасны эти зерна и хлеба на той земле, где были разбиты флорентийцами гибеллины. Должно быть, почва еще пропитана этим удобрением».
Донья Бонконте тотчас ответила «Да, они действительно превосходны, но можно умереть с голода раньше, чем они созреют».
Милая дама, которая начала язвить, почувствовав этот укол, сделала вид, что не заметила язвительных слов, и они продолжали путь.
Что скажем мы теперь об изобретательности женского лукавства? Их ум более остер и быстр, когда приходится делать и говорить злое, чем у мужчин. Они созданы пристрастными. В лучшие времена они упрекали бы своих мужей, а теперь они заставляют их бороться на стороне какой-нибудь партии. И благодаря женщинам в мир вошло много зла и еще войдет, если промысел божий не расположит души их к лучшему, чем мы теперь видим.
Новелла 187
Каждый, вероятно, познакомился из предыдущих новелл с тем, кто такой был мессер Дольчибене. [478]Однажды приходский священник из Тозы, [479]который был настоятелем у св. Стефана на хлебе, [480]пригласил его к себе откушать и сказал, что у него будет кролик, запеченный в тесте. За столом были Баччелло из Тозы [481]и еще кое-какие люди, которые знали о проделке. Дело в том, что запечена была в тесто кошка, попавшая в руки священника, а Дольчибене очень брезговал ими. Когда священник, мессер Дольчибене и прочие уселись за стол, то в числе различных блюд подали и запеченного кролика-кошку, причем он оказался настолько вкусным, что Дольчибене съелего больше других. Когда с блюдом покончили, священник вместе с остальными гостями стал звать: «Киса, киса!», причем кое-кто из присутствующих мяукал по-кошачьи.
Услышав это, мессер Дольчибене побледнел, но как это случается нередко с шутами, сейчас же овладел собой и сказал: «Она была очень вкусная». Все это для того, чтобы не дать присутствующим повода повеселиться и чтобы отплатить им той же монетой, когда наступит подходящий момент.
О проделке этой он не забывал ни на минуту. И вот, настала пора скворцам, которых было в то время великое множество в его имении в Вальдимарина, [482]выводить птенцов. Дольчибене приказывает с помощью мышеловки и других приспособлений поскорей наловить у себя в амбаре мышей и велит одному из своих слуг набить полную клетку молодыми скворцами с несколькими голубями в придачу и пройтись с нею после обеда, когда слуга увидит его вместе со священником в Фраскато, [483]мимо них с таким видом, будто он отправляется продавать птиц на рынок, причем он должен спросить хозяина: «По какой цене отдавать их?»
Дольчибене знал характер священника и Баччелло, которые, увидя слугу, должны были непременно сказать: «Ты никогда не угостишь нас своими птицами?» и потребовать с него ужина.
Так именно и произошло. Когда явился слуга, священник взял клетку и сказал, что не вернет ее, если Дольчибене не угостит их ужином. Тот согласился на это, велел передать ему клетку и отправился устраивать ужин. Вернувшись домой, он взял двух голубей и восемь мышей; мышей он приготовил, чтобы запечь их в тесте, отрезав им головки, ножки, лапки и хвосты, а остальному придал такой вид, что в тесте они могли вполне быть приняты за скворцов. К мышам он добавил разрезанных на четвертинки двух голубей и солонины и приказал все это запечь. Остальную птицу он послал слугу продать.
Когда настал час ужина, гости явились в дом мессера Дольчибене. Увидев их, Дольчибене сказал: «Нынче вечером вы будете есть только то, что было в клетке, которую вы взяли; не рассчитывайте ни на что другое». Так, слово за словом, пошли все к столу. Когда появилась запеченная в тесте птица, священник спросил: «Не прибавили ли вы сюда цыпленка?» Мессер Дольчибене ответил на это: «На моей голубятне этого нет; я запек только голубей и скворцов».
На это священник сказал: «Чего стоят эти скворцы? Это, конечно, те самые, которыми ужинаете вы». Мессер Дольчибене ответил: «Я ем их круглый год, и они очень вкусны».
А Баччелло прибавил: «Конечно; вы бы и мышей ели, если бы они вам ничего не стоили».
Понемногу стали они извлекать мясо из корок. Первым, кто отведал мышей-скворцов, был священник. «Они вкуснее, чем я предполагал», – сказал он.
Мессер Дольчибене сел на дальнем краю стола, так что трудно было разглядеть, что он ел; он часто прикасался к блюду, но мало клал себе в рот, разве только немного солонины, заедая ее большими кусками хлеба. Когда запеченная птица была съедена так, что от мышей не осталось ни крошки и все принялись мыть руки, то мессер Дольчибене сказал: «Дорогие братья, я угостил вас нынче вечером ужином, но мне пришлось-таки постараться, так как в течение целого дня и целой ночи я применял всякие уловки и приемы, чтобы удовлетворить вас. Мне хотелось бы очень, чтобы добыча состояла из животных покрупнее, вроде вас, но судьбе, которая часто попадает в точку, было угодно, чтобы добычей этой оказались мыши. Когда они благодаря ей оказались в моих руках, то невольно я сказал себе: „Помнишь ли ты кошку, которою тебя угостили твои приятели? Так вот, воздай им по заслугам". Коротко говоря, я приказал по совету судьбы приготовить блюдо, которое вы съели и в котором вместо скворцов были одни мыши. Если они вам понравились, я очень рад. Если же нет, вините судьбу, потому что они питались хорошим зерном, которого сгрызли у меня несколько мер».
Когда священник и прочие услышали это, они побелели, словно их вымазали глиной, и промолвили, словно ошеломленные: «Что ты говоришь, Дольчибене?»
– «Я говорю, что это были мыши, а ваше блюдо было из кошки; на свете часто происходит такая мена».
Едва ли они могли сделать на это мессеру Дольчибене какое-нибудь основательное возражение, за которое он их не осрамил бы; ведь начали-то они. Каждый живущий на этом свете должен держаться следующего справедливого закона, и кто будет следовать ему, никогда не впадет в ошибку, а именно: не следует делать другому того, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе. Но гости Дольчибене, словно пренебрегая этим законом и не учитывая, что они первые совершили проступок, сильно разгневались, и один из них сказал: «Дольчибене, тебя следовало бы ударить за это ножом в лицо».
А тот отвечал: «Дело ваше; тогда придется, как от кошки к мышам, перейти от удара ножом к удару копьем. Убирайтесь из моего дома и знайте, что в тот час, когда вы захотите поесть у меня, я угощу вас по заслугам».
И гости ушли, посрамленные, с животами, набитыми мышами. И долго после того они не могли обрести покоя, потому что мессер Дольчибене рассказывал об этом происшествии повсюду и позорил их. Наконец, священник и прочие упросили его не рассказывать больше о случившемся и заключили мир, чтобы не подвергаться больше позору.
Так случается всегда с тем, кто несправедлив по отношению к товарищу. Если какой-нибудь забавник был мстителен и злопамятен, так это был мессер Дольчибене. Это знал отлично один потешник, звавшийся мессером Бонфи. [484]После того как он бросил в ответ Дольчибене слова зависти, – так как тот все время угощал его тычками, – Бонфи в присутствии большого количества людей обдал однажды товарища собственной жидкостью, вынув затычку из своей бочки. Мессер Дольчибене не мог никогда проглотить этого оскорбления. И однажды, улучив минуту, когда живот у него был переполнен, он явился на Новый рынок и в присутствии всех торговцев опорожнил желудок прямо в лицо Бонфи, так что тому пришлось мыться и полоскаться целую неделю или даже больше. Бонфи оскорбил Дольчибене при помощи мочи, а Дольчибене Бонфи при помощи испражнений.
Поэтому никогда не сделаешь ошибки, если поставишь себя на место товарища и соблюдешь его интерес как свой собственный. Поступая так, человек редко встретит в жизни что-либо иное, кроме добра. [485]
Новелла 188
Случилось так, что к названному мессеру Бернабо явилось блестящее посольство от французского короля, и, желая почтить послов, он решил как-то в пятницу угостить их. Для этого он наказал своему правителю отправиться на рыбный базар и купить рыбу. Придя на базар и не найдя ничего, управитель спросил рыбаков о причине отсутствия рыбы. Те ответили, что дело, по их мнению, в ветре, который тогда дул, потому что в то утро не было никакой рыбы, кроме двадцатипятифунтовой форели, которую купил на рынке Амброджино да Казале. Так, ничего не купив, и вернулся управитель к синьору. Услышав о том, что была одна единственная форель ичто ее купил Амброджино, Бернабо поручил одному из своих слуг сходить к нему. После этого посещения дрожь овладела Амброджино, хотя ему не было холодно, и он тотчас же отправился к синьору. Увидев его, синьор сказал: «Объясни мне, откуда ты берешь деньги на такие большие траты и покупаешь форелей по двадцать пять фунтов, в то время как я, будучи синьором, не могу найти немножко рыбы, чтобы угостить приятелей?»
Совершенно оробевший, Амброджино хотел что-то сказать, но не решался. Видя это, синьор сказал ему: – «Говори спокойно то, что ты хочешь, и не бойся меня». Успокоившись, Амброджино произнес: «Синьор мой, раз вы приказываете мне говорить вам правду, я скажу вам ее, но прошу пожалеть меня, чтобы мне не последовало от того какой-нибудь неприятности».
Синьор повторил снова: «Говори спокойно и не бойся».
Тогда Амброджино сказал: «Ваша светлость, я заметил давно уже, что все мое достояние должно перейти к вам. Поэтому, учитывая это обстоятельство, я решил расточить его, сколько смогу, прежде чем расточите его вы. Нынче утрем я купил форель, чтобы постараться проесть свое раньше, чем проедите его вы. Вот в чем причина, и ничто другое не руководило мною».
Услышав это, синьор сказал в ответ: «Амброджино, я думаю, ей-богу, что ты самый мудрый человек в Милане. Ступай, живи в свое удовольствие и трать деньги свободно; я поддерживаю тебя в твоем желании и хочу, чтобы ты насладился тем, что имеешь, раньше, чем этого захочется мне. Ты увидишь это в будущем», и он отпустил его.
Амброджино ушел, откланявшись как подобало, и вернулся к себе домой. Здесь ему показалось, что утро у него вышло удачным, и он надумал принести форель в дар синьору. Позвав толкового слугу, он положил рыбу, которую уже начали приготовлять, чтобы сварить, на большое белое блюдо, покрыл ее белой салфеткой и сказал слуге:. «Ступай к синьору мессеру Бернабо и скажи ему:,Ваш слуга Амброджино подносит вам эту форель, потому что она более приличествует вашей милости, нежели моему скромному состоянию, и что бы он ни говорил мне нынче утром, мне гораздо дороже то, что он берет у меня, чем то, что у меня остается "».
Слуга передал синьору подарок вместе с наказом. Синьор ответил на это: «Скажи Амброджино, что нынче утром я хорошо понял его положение, теперь же я еще лучше понял его душевные достоинства. Ступай и скажи ему от меня, что он поступил хорошо». Посланный так и передал Амброджино.
На следующий день после угощения посольства (как часто бывает, что кому синьоры хотят сделать зло, они делают его сверх меры, а кому хотят сделать добро, делают его без удержу), когда французские послы после Обеда уехали, мессер Бернабо, поняв состояние Амброджино, назначил его тотчас же своим служащим с жалованьем большим или таким же, как то, какое получают другие, и послал за ним. Невозможно пересказать те благодарности, какие выразил Амброджино синьору, когда он услышал об оказанием ему благодеянии. Синьор часто посылал его как подеста то в одно место, то в другое, и в течение всей своей, долгой ли, короткой ли, жизни он не только не тратил того, что у него было своего, но даже откладывал остававшееся от того, что давал ему синьор. И, таким образом, благодаря попавшей ему в руки форели он прожил остаток своей жизни богато и зажиточно, и так и умер.
Из этой новеллы, действительно, можно видеть, что, судя по поведению синьоров и коммун (в особенности нынешних, которые путем всяких тягот только и стараются, что овладеть имуществом своих подданных), Амброджино поступил мудро, стараясь проесть свои деньги раньше, чем проест их другой. Но я, писатель, принадлежу к числу тех, кто считает, что расходы на пищу относятся к самым прискорбным; так обычно и бывает. Но, раз уж мир дошел до того, что всему приходит конец, я полагаю, что пища и питье относятся к тем вещам, которые государю отнять всего труднее.
Известно, на что они накидываются прежде всего: если посмотреть на земельное имущество, то взор их все время направлен на то, чтобы овладеть им; если взглянуть на движимость, то ее в первую очередь таскают полицейские служители и судебные приставы; если обратиться к красивым платьям, которые носят мужчины или женщины, то их либо закладывают, либо продают ради уплаты долгов; только имуществом нищих нельзя никогда овладеть. А потому Амброджино поступил мудро, ибо много было таких, которые благодаря скупости накопили множество богатств, но никогда и часа не наслаждались ими; наступала война, и большую часть своего добра им приходилось отдавать злодеям-солдатам; солдаты пользовались им широко, а у хозяев не хватало смелости удовлетворить свою душу хотя бы маленьким кусочком.
Потому и говорится: кто собирает для себя, разбрасывает для других. А бывает и хуже – когда то, что скупой часто воздерживался тратить, но что на самом деле следовало тратить разумно, проматывает и швыряет кто-нибудь другой, к великому огорчению и печали скупца. Однако я не утверждаю, что нужно быть мотом: во всяком деле похвальнее держаться среднего пути.
Новелла 189
Арриго ответил согласием. Тогда Лоренцо продолжал: «Что же ты хочешь дать ему?»
Друг его ответил: «Прими, дорогой Лоренцо, в соображение, что я живу, как ты видишь, на мои доходы. Мне будет очень трудно пойти выше пятисот флоринов».
Тогда Лоренцо ответил: «Когда человек находит что-нибудь, что ему нравится, то приходится постараться».
Арриго сказал на это -«То, что невозможно, тверже камня».
Лоренцо отвечал: «Ты сделаешь так, как хотят твои друзья», и ушел.
Через несколько времени он встретился с Бьяджо и сказал ему, что думает завершить дело, если только тот уступит насчет размеров приданого, которые представляются ему слишком большими. Но Бьяджо продолжал настаивать на тысяче флоринов и не хотел ничего уступать. Тогда Лоренцо отправился к своему другу да Рикасоли с тем, чтобы попытаться какими-нибудь доводами убедить его повысить размеры приданого. Но это никак не удавалось, и в итоге Лоренцо пришлось промучиться целый месяц, причем он никак не мог заставить своих друзей, одного – пойти на сумму меньше тысячи, другого – прибавить что-либо к пятистам. Наконец, почти отчаявшись, он придумал новый способ устроить дело: «Что за черт, – сказал про себя он, – один из этих людей словно из порфира, а другой из алмаза. Дело будет вернее, если я изловчусь сперва породнить их. Самое худшее, что может случиться потом, это – если они нарушат затем родство. Ну, и пусть нарушают».
И он пошел к Бьяджо и сказал ему: «Дело сделано»; а затем отправился к своему другу да Рикасоли и сказал ему то же самое. – «Где же вы хотите встретиться сегодня?»
Согласились на том, чтобы собраться у св. Марии над воротами, [491]чтобы с каждой стороны было немного народу и чтобы Лоренцо держал речь от имени всех присутствующих. Так и сделали. Лоренцо выразил большую радость и в начале, и в середине, и в конце своей речи. Говорил он кругом да около и не коснулся вовсе ни приданого, ни его размеров, а только: «Бог да пошлет вам счастье».
Когда люди стали расходиться, Бьяджо сказал Лоренцо: «Но ты ничего не сказал насчет приданого»
Лоренцо ответил ему: «Ты воображаешь, что я нотариус. Отныне вы родичи и, конечно, столкуетесь».
Бьяджо слова эти не очень понравились, и он ушел недовольный тем более, что Лоренцо сослался на то, будто у него есть в этот день еще дело. Бьяджо вечером не поужинал, а ночью не поспал как следует, и едва мог дождаться утра, чтобы повидаться с Лоренцо. Когда же утро настало и он явился к Лоренцо, то он указал ему на то, что он не выяснил накануне вопроса о приданом. Лоренцо ответил ему на это: «Дорогой мой Бьяджо, я никогда еще так не трудился, как когда роднил вас теперь; ведь ты настаивал на тысяче флоринов и никак не хотел уступить, а другая сторона настаивала на пятистах и не хотела ничего прибавить. У меня же было желание породнить вас, и так я и сделал. Если с приданым ничего нельзя поделать, то вы теперь родственники и уладите это дело лучше других».
Бьяджо возразил на это: «Ты шутишь?»
Лоренцо ответил: «Я говорю правду».
На что Бьяджо сказал ему: «Если ты говоришь правду, то сдержи обещание, так как что касается меня, я не собираюсь делать этого».
Лоренцо ответил ему тогда: «Если ты этого не сделаешь, свет не провалится, но позор падет на тебя, а не на меня. Делай, как знаешь. Я только породнил вас».
Весть об этом дошла до ушей другой стороны, которая до сих пор не поднимала вопроса о приданом. Арриго спросил Лоренцо при встрече: «Как наши дела?»
Лоренцо отвечал: «Дела идут как будто к гражданскому иску. Поступайте, как знаете».
В конце концов, обе стороны согласились, чтобы избегнуть позора и чтобы не ссориться с Лоренцо. И приданое обошлось Арриго да Рикасоли в общем, если перевести его на золото, в пятьсот флоринов, как это установил Лоренцо.
Никогда ни один маклер не устроил бы этого брака; только благодаря особенной хитрости Лоренцо совершилось то, что не совершилось бы никогда, если бы дело шло по всем правилам. Поэтому иногда полезно доверять друзьям и преступать границы закона, потому что нарушение их часто устраивает дело, которое не устроилось бы никогда, если следовать установленному порядку.
Новелла 192
И вот однажды, когда он так посолил содержимое горшка, что его почти невозможно было есть, а Каподока вернулся к обеду, то шерстобит на первый раз сильно накричал на жену и кончил тем, что решил показать ей где раки зимуют, если она опять сделает такую же глупость. Тогда Бонамико, которому все было слышно, исполняя то, что задумал, посолил похлебку во второй раз еще больше, чем в первый. Когда муж соседки вернулся к обеду, уселся за стол и ему была подана чашка с похлебкой, то первый же глоток оказался таким соленым, что ему пришлось выплюнуть его. А выплюнув, он тотчас же принялся колотить свою жену, приговаривая: «Ты либо с ума сошла, либо пьяна, что так солишь и портишь пищу, а я, вернувшись из мастерской усталый, не могу есть, как это делают другие».
Жена стала ему возражать, а он, избивая ее, так разъярился, что шум был слышен на весь квартал, Бонамико же, как ближайший сосед, пришел к ним и, войдя в дом, спросил их: «Что это за новости?»
Каподока ответил ему: «Черт возьми! Какие там новости! Эта злая женщина лишает меня пищи, и можно подумать, что здесь находятся солеварни Вольтерры, потому что она положила столько соли в похлебку, которую сварила, что я уже два утра не могу прикоснуться к горячему. Можно подумать, что у меня большие запасы вина, а ведь у меня его совсем мало и стоило оно мне восемь флоринов за контью [495]и даже дороже».
– «Может быть, ты заставляешь ее так долго работать по ночам, что она, как человек невыспавшийся, не понимает, что делает, когда ставит похлебку на огонь?» – спросил его Бонамико.
Прекратив шум, Каподока после долгих увещаний сказал жене: «Ладно, я увижу, дьявол ли ты. Говорю тебе в присутствии Бонамико: смотри, чтобы завтра утром ты у меня не смела класть соли!»
Жена обещала сделать это. На этот раз Бонамико предоставил похлебке остаться не посоленной. Когда муж вернулся к обеду и попробовал это безвкуснее блюдо, то начал ворчать, говоря: «Вот как идет у меня дело. Эта похлебка еще хуже вчерашней. Ступай, подай мне соли, чтобы на тебя чемер напал! Ах, ты грязная, противная свинья! Будь проклят час, когда ты вошла сюда в дом. Я насилу удерживаюсь, чтобы не швырнуть тебе все это в лицо!»
Женщина ответила ему: «Я делаю то, что ты мне велишь; я не знаю, как мне с тобою быть; ты сказал, чтобы я совсем не клала туда соли, я так и сделала».
Донья Бонконте тотчас ответила «Да, они действительно превосходны, но можно умереть с голода раньше, чем они созреют».
Милая дама, которая начала язвить, почувствовав этот укол, сделала вид, что не заметила язвительных слов, и они продолжали путь.
Что скажем мы теперь об изобретательности женского лукавства? Их ум более остер и быстр, когда приходится делать и говорить злое, чем у мужчин. Они созданы пристрастными. В лучшие времена они упрекали бы своих мужей, а теперь они заставляют их бороться на стороне какой-нибудь партии. И благодаря женщинам в мир вошло много зла и еще войдет, если промысел божий не расположит души их к лучшему, чем мы теперь видим.
Новелла 187
Мессера Дольчибене угощают в насмешку кошкой; через некоторое время он угощает тех, кто дал ему кошку, мышами
Такие шутки заставляют много смеяться присутствующих; но еще больше забавляют те, которым подвергается шутник со стороны ставшего предметом шутки, как это показывает настоящая новелла.Каждый, вероятно, познакомился из предыдущих новелл с тем, кто такой был мессер Дольчибене. [478]Однажды приходский священник из Тозы, [479]который был настоятелем у св. Стефана на хлебе, [480]пригласил его к себе откушать и сказал, что у него будет кролик, запеченный в тесте. За столом были Баччелло из Тозы [481]и еще кое-какие люди, которые знали о проделке. Дело в том, что запечена была в тесто кошка, попавшая в руки священника, а Дольчибене очень брезговал ими. Когда священник, мессер Дольчибене и прочие уселись за стол, то в числе различных блюд подали и запеченного кролика-кошку, причем он оказался настолько вкусным, что Дольчибене съелего больше других. Когда с блюдом покончили, священник вместе с остальными гостями стал звать: «Киса, киса!», причем кое-кто из присутствующих мяукал по-кошачьи.
Услышав это, мессер Дольчибене побледнел, но как это случается нередко с шутами, сейчас же овладел собой и сказал: «Она была очень вкусная». Все это для того, чтобы не дать присутствующим повода повеселиться и чтобы отплатить им той же монетой, когда наступит подходящий момент.
О проделке этой он не забывал ни на минуту. И вот, настала пора скворцам, которых было в то время великое множество в его имении в Вальдимарина, [482]выводить птенцов. Дольчибене приказывает с помощью мышеловки и других приспособлений поскорей наловить у себя в амбаре мышей и велит одному из своих слуг набить полную клетку молодыми скворцами с несколькими голубями в придачу и пройтись с нею после обеда, когда слуга увидит его вместе со священником в Фраскато, [483]мимо них с таким видом, будто он отправляется продавать птиц на рынок, причем он должен спросить хозяина: «По какой цене отдавать их?»
Дольчибене знал характер священника и Баччелло, которые, увидя слугу, должны были непременно сказать: «Ты никогда не угостишь нас своими птицами?» и потребовать с него ужина.
Так именно и произошло. Когда явился слуга, священник взял клетку и сказал, что не вернет ее, если Дольчибене не угостит их ужином. Тот согласился на это, велел передать ему клетку и отправился устраивать ужин. Вернувшись домой, он взял двух голубей и восемь мышей; мышей он приготовил, чтобы запечь их в тесте, отрезав им головки, ножки, лапки и хвосты, а остальному придал такой вид, что в тесте они могли вполне быть приняты за скворцов. К мышам он добавил разрезанных на четвертинки двух голубей и солонины и приказал все это запечь. Остальную птицу он послал слугу продать.
Когда настал час ужина, гости явились в дом мессера Дольчибене. Увидев их, Дольчибене сказал: «Нынче вечером вы будете есть только то, что было в клетке, которую вы взяли; не рассчитывайте ни на что другое». Так, слово за словом, пошли все к столу. Когда появилась запеченная в тесте птица, священник спросил: «Не прибавили ли вы сюда цыпленка?» Мессер Дольчибене ответил на это: «На моей голубятне этого нет; я запек только голубей и скворцов».
На это священник сказал: «Чего стоят эти скворцы? Это, конечно, те самые, которыми ужинаете вы». Мессер Дольчибене ответил: «Я ем их круглый год, и они очень вкусны».
А Баччелло прибавил: «Конечно; вы бы и мышей ели, если бы они вам ничего не стоили».
Понемногу стали они извлекать мясо из корок. Первым, кто отведал мышей-скворцов, был священник. «Они вкуснее, чем я предполагал», – сказал он.
Мессер Дольчибене сел на дальнем краю стола, так что трудно было разглядеть, что он ел; он часто прикасался к блюду, но мало клал себе в рот, разве только немного солонины, заедая ее большими кусками хлеба. Когда запеченная птица была съедена так, что от мышей не осталось ни крошки и все принялись мыть руки, то мессер Дольчибене сказал: «Дорогие братья, я угостил вас нынче вечером ужином, но мне пришлось-таки постараться, так как в течение целого дня и целой ночи я применял всякие уловки и приемы, чтобы удовлетворить вас. Мне хотелось бы очень, чтобы добыча состояла из животных покрупнее, вроде вас, но судьбе, которая часто попадает в точку, было угодно, чтобы добычей этой оказались мыши. Когда они благодаря ей оказались в моих руках, то невольно я сказал себе: „Помнишь ли ты кошку, которою тебя угостили твои приятели? Так вот, воздай им по заслугам". Коротко говоря, я приказал по совету судьбы приготовить блюдо, которое вы съели и в котором вместо скворцов были одни мыши. Если они вам понравились, я очень рад. Если же нет, вините судьбу, потому что они питались хорошим зерном, которого сгрызли у меня несколько мер».
Когда священник и прочие услышали это, они побелели, словно их вымазали глиной, и промолвили, словно ошеломленные: «Что ты говоришь, Дольчибене?»
– «Я говорю, что это были мыши, а ваше блюдо было из кошки; на свете часто происходит такая мена».
Едва ли они могли сделать на это мессеру Дольчибене какое-нибудь основательное возражение, за которое он их не осрамил бы; ведь начали-то они. Каждый живущий на этом свете должен держаться следующего справедливого закона, и кто будет следовать ему, никогда не впадет в ошибку, а именно: не следует делать другому того, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе. Но гости Дольчибене, словно пренебрегая этим законом и не учитывая, что они первые совершили проступок, сильно разгневались, и один из них сказал: «Дольчибене, тебя следовало бы ударить за это ножом в лицо».
А тот отвечал: «Дело ваше; тогда придется, как от кошки к мышам, перейти от удара ножом к удару копьем. Убирайтесь из моего дома и знайте, что в тот час, когда вы захотите поесть у меня, я угощу вас по заслугам».
И гости ушли, посрамленные, с животами, набитыми мышами. И долго после того они не могли обрести покоя, потому что мессер Дольчибене рассказывал об этом происшествии повсюду и позорил их. Наконец, священник и прочие упросили его не рассказывать больше о случившемся и заключили мир, чтобы не подвергаться больше позору.
Так случается всегда с тем, кто несправедлив по отношению к товарищу. Если какой-нибудь забавник был мстителен и злопамятен, так это был мессер Дольчибене. Это знал отлично один потешник, звавшийся мессером Бонфи. [484]После того как он бросил в ответ Дольчибене слова зависти, – так как тот все время угощал его тычками, – Бонфи в присутствии большого количества людей обдал однажды товарища собственной жидкостью, вынув затычку из своей бочки. Мессер Дольчибене не мог никогда проглотить этого оскорбления. И однажды, улучив минуту, когда живот у него был переполнен, он явился на Новый рынок и в присутствии всех торговцев опорожнил желудок прямо в лицо Бонфи, так что тому пришлось мыться и полоскаться целую неделю или даже больше. Бонфи оскорбил Дольчибене при помощи мочи, а Дольчибене Бонфи при помощи испражнений.
Поэтому никогда не сделаешь ошибки, если поставишь себя на место товарища и соблюдешь его интерес как свой собственный. Поступая так, человек редко встретит в жизни что-либо иное, кроме добра. [485]
Новелла 188
Амброджино да Казале из Милана покупает форель, а мессер Бернабо не может достать рыбы. Он посылает за Амброджино и хочет узнать, из каких средств он производит такие большие расходы. Амброджино отделывается от Бернабо путем остроумного ответа
Таких яств, как те, о которых речь шла в предыдущей новелле, не любил Амброджино да Казале, миланский дворянин. [486]Во времена, когда правил мессер Бернабо, [487]он был богатым человеком и имел, пожалуй, тысяч пять флоринов. Но учитывая размеры налогов и всякого бремени, налагаемого синьором, и подсчитав, что через столько-то времени все его достояние скажется в руках последнего, он решил расточить его и доставлять себе всевозможные удовольствия (а что будет потом – ему все равно) в отношении лошадей, платья, а в особенности по части поглощения в обществе своих товарищей самых лучших яств, какие только можно добыть.Случилось так, что к названному мессеру Бернабо явилось блестящее посольство от французского короля, и, желая почтить послов, он решил как-то в пятницу угостить их. Для этого он наказал своему правителю отправиться на рыбный базар и купить рыбу. Придя на базар и не найдя ничего, управитель спросил рыбаков о причине отсутствия рыбы. Те ответили, что дело, по их мнению, в ветре, который тогда дул, потому что в то утро не было никакой рыбы, кроме двадцатипятифунтовой форели, которую купил на рынке Амброджино да Казале. Так, ничего не купив, и вернулся управитель к синьору. Услышав о том, что была одна единственная форель ичто ее купил Амброджино, Бернабо поручил одному из своих слуг сходить к нему. После этого посещения дрожь овладела Амброджино, хотя ему не было холодно, и он тотчас же отправился к синьору. Увидев его, синьор сказал: «Объясни мне, откуда ты берешь деньги на такие большие траты и покупаешь форелей по двадцать пять фунтов, в то время как я, будучи синьором, не могу найти немножко рыбы, чтобы угостить приятелей?»
Совершенно оробевший, Амброджино хотел что-то сказать, но не решался. Видя это, синьор сказал ему: – «Говори спокойно то, что ты хочешь, и не бойся меня». Успокоившись, Амброджино произнес: «Синьор мой, раз вы приказываете мне говорить вам правду, я скажу вам ее, но прошу пожалеть меня, чтобы мне не последовало от того какой-нибудь неприятности».
Синьор повторил снова: «Говори спокойно и не бойся».
Тогда Амброджино сказал: «Ваша светлость, я заметил давно уже, что все мое достояние должно перейти к вам. Поэтому, учитывая это обстоятельство, я решил расточить его, сколько смогу, прежде чем расточите его вы. Нынче утрем я купил форель, чтобы постараться проесть свое раньше, чем проедите его вы. Вот в чем причина, и ничто другое не руководило мною».
Услышав это, синьор сказал в ответ: «Амброджино, я думаю, ей-богу, что ты самый мудрый человек в Милане. Ступай, живи в свое удовольствие и трать деньги свободно; я поддерживаю тебя в твоем желании и хочу, чтобы ты насладился тем, что имеешь, раньше, чем этого захочется мне. Ты увидишь это в будущем», и он отпустил его.
Амброджино ушел, откланявшись как подобало, и вернулся к себе домой. Здесь ему показалось, что утро у него вышло удачным, и он надумал принести форель в дар синьору. Позвав толкового слугу, он положил рыбу, которую уже начали приготовлять, чтобы сварить, на большое белое блюдо, покрыл ее белой салфеткой и сказал слуге:. «Ступай к синьору мессеру Бернабо и скажи ему:,Ваш слуга Амброджино подносит вам эту форель, потому что она более приличествует вашей милости, нежели моему скромному состоянию, и что бы он ни говорил мне нынче утром, мне гораздо дороже то, что он берет у меня, чем то, что у меня остается "».
Слуга передал синьору подарок вместе с наказом. Синьор ответил на это: «Скажи Амброджино, что нынче утром я хорошо понял его положение, теперь же я еще лучше понял его душевные достоинства. Ступай и скажи ему от меня, что он поступил хорошо». Посланный так и передал Амброджино.
На следующий день после угощения посольства (как часто бывает, что кому синьоры хотят сделать зло, они делают его сверх меры, а кому хотят сделать добро, делают его без удержу), когда французские послы после Обеда уехали, мессер Бернабо, поняв состояние Амброджино, назначил его тотчас же своим служащим с жалованьем большим или таким же, как то, какое получают другие, и послал за ним. Невозможно пересказать те благодарности, какие выразил Амброджино синьору, когда он услышал об оказанием ему благодеянии. Синьор часто посылал его как подеста то в одно место, то в другое, и в течение всей своей, долгой ли, короткой ли, жизни он не только не тратил того, что у него было своего, но даже откладывал остававшееся от того, что давал ему синьор. И, таким образом, благодаря попавшей ему в руки форели он прожил остаток своей жизни богато и зажиточно, и так и умер.
Из этой новеллы, действительно, можно видеть, что, судя по поведению синьоров и коммун (в особенности нынешних, которые путем всяких тягот только и стараются, что овладеть имуществом своих подданных), Амброджино поступил мудро, стараясь проесть свои деньги раньше, чем проест их другой. Но я, писатель, принадлежу к числу тех, кто считает, что расходы на пищу относятся к самым прискорбным; так обычно и бывает. Но, раз уж мир дошел до того, что всему приходит конец, я полагаю, что пища и питье относятся к тем вещам, которые государю отнять всего труднее.
Известно, на что они накидываются прежде всего: если посмотреть на земельное имущество, то взор их все время направлен на то, чтобы овладеть им; если взглянуть на движимость, то ее в первую очередь таскают полицейские служители и судебные приставы; если обратиться к красивым платьям, которые носят мужчины или женщины, то их либо закладывают, либо продают ради уплаты долгов; только имуществом нищих нельзя никогда овладеть. А потому Амброджино поступил мудро, ибо много было таких, которые благодаря скупости накопили множество богатств, но никогда и часа не наслаждались ими; наступала война, и большую часть своего добра им приходилось отдавать злодеям-солдатам; солдаты пользовались им широко, а у хозяев не хватало смелости удовлетворить свою душу хотя бы маленьким кусочком.
Потому и говорится: кто собирает для себя, разбрасывает для других. А бывает и хуже – когда то, что скупой часто воздерживался тратить, но что на самом деле следовало тратить разумно, проматывает и швыряет кто-нибудь другой, к великому огорчению и печали скупца. Однако я не утверждаю, что нужно быть мотом: во всяком деле похвальнее держаться среднего пути.
Новелла 189
Лоренцо Манчини из Флоренции, желая наладить брак и не будучи в состоянии добиться согласия сторон насчет приданого, устраивает его особым способом
Мне следует теперь обратиться к новелле об одном нашем согражданине, который, намереваясь наладить брак в семьях двух своих друзей, из которых один требовал большого приданого, а другой не мог его дать, устроил, в конце концов, так, что сблизил стороны, бывшие далекими одна от другой и они породнились. Это был человек приятный и забавный и звался он Лоренцо Манчини. [488]Будучи большим другом и приятелем Бьяджо ди Фечино Ридольфи [489]и задумав найти названному Бьяджо жену, он решил, что, так как у закадычного его друга Арриго да Рикасоли [490]есть красавица-дочь на выданье, ему следует приложить все силы и все старанье к тому, чтобы девушка стала женой Бьяджо. И вот, он отправился однажды к Бьяджо и стал говорить ему все, что подобает говорить в таких случаях, расхваливая, насколько было должно, товар, чтобы довести дело до необходимого конца. Бьяджо с удовольствием согласился породниться с Арриго, но выразил желание получить в приданое тысячу флоринов, никак не меньше. Когда Лоренцо услышал слово «тысяча флоринов», он слегка смутился, но при этой первой схватке все же не выпустил из рук ни щита, ни копья и, уходя, сказал: «Хорошо». Он отправился к своему другу да Рикасоли и сказал, что он надумал отдать девушку за Бьяджо ди Фечино, и спросил при этом, угодно ли будет Рикасоли вступить с Бьяджо в переговоры.Арриго ответил согласием. Тогда Лоренцо продолжал: «Что же ты хочешь дать ему?»
Друг его ответил: «Прими, дорогой Лоренцо, в соображение, что я живу, как ты видишь, на мои доходы. Мне будет очень трудно пойти выше пятисот флоринов».
Тогда Лоренцо ответил: «Когда человек находит что-нибудь, что ему нравится, то приходится постараться».
Арриго сказал на это -«То, что невозможно, тверже камня».
Лоренцо отвечал: «Ты сделаешь так, как хотят твои друзья», и ушел.
Через несколько времени он встретился с Бьяджо и сказал ему, что думает завершить дело, если только тот уступит насчет размеров приданого, которые представляются ему слишком большими. Но Бьяджо продолжал настаивать на тысяче флоринов и не хотел ничего уступать. Тогда Лоренцо отправился к своему другу да Рикасоли с тем, чтобы попытаться какими-нибудь доводами убедить его повысить размеры приданого. Но это никак не удавалось, и в итоге Лоренцо пришлось промучиться целый месяц, причем он никак не мог заставить своих друзей, одного – пойти на сумму меньше тысячи, другого – прибавить что-либо к пятистам. Наконец, почти отчаявшись, он придумал новый способ устроить дело: «Что за черт, – сказал про себя он, – один из этих людей словно из порфира, а другой из алмаза. Дело будет вернее, если я изловчусь сперва породнить их. Самое худшее, что может случиться потом, это – если они нарушат затем родство. Ну, и пусть нарушают».
И он пошел к Бьяджо и сказал ему: «Дело сделано»; а затем отправился к своему другу да Рикасоли и сказал ему то же самое. – «Где же вы хотите встретиться сегодня?»
Согласились на том, чтобы собраться у св. Марии над воротами, [491]чтобы с каждой стороны было немного народу и чтобы Лоренцо держал речь от имени всех присутствующих. Так и сделали. Лоренцо выразил большую радость и в начале, и в середине, и в конце своей речи. Говорил он кругом да около и не коснулся вовсе ни приданого, ни его размеров, а только: «Бог да пошлет вам счастье».
Когда люди стали расходиться, Бьяджо сказал Лоренцо: «Но ты ничего не сказал насчет приданого»
Лоренцо ответил ему: «Ты воображаешь, что я нотариус. Отныне вы родичи и, конечно, столкуетесь».
Бьяджо слова эти не очень понравились, и он ушел недовольный тем более, что Лоренцо сослался на то, будто у него есть в этот день еще дело. Бьяджо вечером не поужинал, а ночью не поспал как следует, и едва мог дождаться утра, чтобы повидаться с Лоренцо. Когда же утро настало и он явился к Лоренцо, то он указал ему на то, что он не выяснил накануне вопроса о приданом. Лоренцо ответил ему на это: «Дорогой мой Бьяджо, я никогда еще так не трудился, как когда роднил вас теперь; ведь ты настаивал на тысяче флоринов и никак не хотел уступить, а другая сторона настаивала на пятистах и не хотела ничего прибавить. У меня же было желание породнить вас, и так я и сделал. Если с приданым ничего нельзя поделать, то вы теперь родственники и уладите это дело лучше других».
Бьяджо возразил на это: «Ты шутишь?»
Лоренцо ответил: «Я говорю правду».
На что Бьяджо сказал ему: «Если ты говоришь правду, то сдержи обещание, так как что касается меня, я не собираюсь делать этого».
Лоренцо ответил ему тогда: «Если ты этого не сделаешь, свет не провалится, но позор падет на тебя, а не на меня. Делай, как знаешь. Я только породнил вас».
Весть об этом дошла до ушей другой стороны, которая до сих пор не поднимала вопроса о приданом. Арриго спросил Лоренцо при встрече: «Как наши дела?»
Лоренцо отвечал: «Дела идут как будто к гражданскому иску. Поступайте, как знаете».
В конце концов, обе стороны согласились, чтобы избегнуть позора и чтобы не ссориться с Лоренцо. И приданое обошлось Арриго да Рикасоли в общем, если перевести его на золото, в пятьсот флоринов, как это установил Лоренцо.
Никогда ни один маклер не устроил бы этого брака; только благодаря особенной хитрости Лоренцо совершилось то, что не совершилось бы никогда, если бы дело шло по всем правилам. Поэтому иногда полезно доверять друзьям и преступать границы закона, потому что нарушение их часто устраивает дело, которое не устроилось бы никогда, если следовать установленному порядку.
Новелла 192
Названный Бонамико добивается при помощи искусной выдумки того, что некая женщина, которая пряла и не давала ему спать, перестает прясть, а он спит столько, сколько ему хочется
Бонамико, о котором говорилось выше, [492]став сам себе хозяином, любил и поспать и встать, когда ему хотелось, между тем, как в ту пору, когда он был в ученье у другого мастера, ему приходилось заниматься своим ремеслом иначе, чем когда он стал на свои ноги. У него был свой дом, а рядом с ним, за тонкой кирпичной стеной, жил его сосед, шерстобит, обладавший некоторым достатком, имя или прозвище которого было Каподока, [493]человек весьма странный и придурковатый (он-то и проделывал над Бонамико необыкновенные шутки в мастерской Андреа ди Вери). [494]У Каподоки была жена, которая по зимам подымалась каждую ночь до рассвета и пряла шерсть около того места, где стояла постель Бонамико, так что их разделяла, как было сказано, лишь тонкая кирпичная стенка. Между тем Бонамико не ложился спать от ужина и до рассвета, а потому и укладывался только под утро, и, следовательно, кисть отправлялась на покой тогда, когда прялка начинала работать. Ввиду того, что очаг, в котором жена Каподоки варила пищу, находился у названной стены, Бонамико придумал необыкновенную хитрость, а именно: зная, что добрая женщина во время стряпни ставит горшок у самой стены, он просверлил буравом отверстие в этой стене, как раз над самым горшком, и заткнул его затем кусочком кирпича так, чтобы женщина этого не заметила. Когда он предполагал или видел, что жена Каподски ставит свой горшок на огонь, то брал приготовленную им тоненькую трубочку из камыша и насыпал в нее соли, а когда он слышал, чго женщины у очага нет, то вводил трубочку в отверстие в стене до самого края горшка и дул в нее, пока в горшок не попадало столько соли, сколько ему хотелось.И вот однажды, когда он так посолил содержимое горшка, что его почти невозможно было есть, а Каподока вернулся к обеду, то шерстобит на первый раз сильно накричал на жену и кончил тем, что решил показать ей где раки зимуют, если она опять сделает такую же глупость. Тогда Бонамико, которому все было слышно, исполняя то, что задумал, посолил похлебку во второй раз еще больше, чем в первый. Когда муж соседки вернулся к обеду, уселся за стол и ему была подана чашка с похлебкой, то первый же глоток оказался таким соленым, что ему пришлось выплюнуть его. А выплюнув, он тотчас же принялся колотить свою жену, приговаривая: «Ты либо с ума сошла, либо пьяна, что так солишь и портишь пищу, а я, вернувшись из мастерской усталый, не могу есть, как это делают другие».
Жена стала ему возражать, а он, избивая ее, так разъярился, что шум был слышен на весь квартал, Бонамико же, как ближайший сосед, пришел к ним и, войдя в дом, спросил их: «Что это за новости?»
Каподока ответил ему: «Черт возьми! Какие там новости! Эта злая женщина лишает меня пищи, и можно подумать, что здесь находятся солеварни Вольтерры, потому что она положила столько соли в похлебку, которую сварила, что я уже два утра не могу прикоснуться к горячему. Можно подумать, что у меня большие запасы вина, а ведь у меня его совсем мало и стоило оно мне восемь флоринов за контью [495]и даже дороже».
– «Может быть, ты заставляешь ее так долго работать по ночам, что она, как человек невыспавшийся, не понимает, что делает, когда ставит похлебку на огонь?» – спросил его Бонамико.
Прекратив шум, Каподока после долгих увещаний сказал жене: «Ладно, я увижу, дьявол ли ты. Говорю тебе в присутствии Бонамико: смотри, чтобы завтра утром ты у меня не смела класть соли!»
Жена обещала сделать это. На этот раз Бонамико предоставил похлебке остаться не посоленной. Когда муж вернулся к обеду и попробовал это безвкуснее блюдо, то начал ворчать, говоря: «Вот как идет у меня дело. Эта похлебка еще хуже вчерашней. Ступай, подай мне соли, чтобы на тебя чемер напал! Ах, ты грязная, противная свинья! Будь проклят час, когда ты вошла сюда в дом. Я насилу удерживаюсь, чтобы не швырнуть тебе все это в лицо!»
Женщина ответила ему: «Я делаю то, что ты мне велишь; я не знаю, как мне с тобою быть; ты сказал, чтобы я совсем не клала туда соли, я так и сделала».