* * *
   Франко Саккетти принадлежал к старинному флорентийскому роду, считавшему себя римским. Во всяком случае, Данте в XVI песне «Рая» причисляет Саккетти к древнейшим и известнейшим родам времен его предка Каччагвиды, наравне с фамилиями Джуоки, Фифанти, Баруччи, Галли. Саккетти придеоживались гвельфской ооиентации, в силу чего после битвы при Монтаперти они вынуждены были отправиться в изгнание, некоторое время жили в Лукке, и только после смерти Манфреда, когда власти гибеллинов настал конец, они получили возможность вернуться во Флоренцию. Как представители партии пополанов (народной), они были привлечены к общественной деятельности, и, когда Франко был еще ребенком, один из Саккетти (Форезе ди Бенчи) был избран сперва приором (1335 г.), а через несколько лет – гонфалоньером (1343 г.). Отец Франко, Бенчи дель Буоно, был купцом. Торговлей, или, как думает биограф Франко XVIII в. (предисловие к изданию новелл 1724 г.), Боттари, меняльными операциями, занялся уже в ранние годы своей жизни и сын. Семья Франко принадлежала, таким образом, по роду своих занятий к кругу влиятельных флорентийских семей, входивших в состав «старших Цехов» (arti magg ;ori), по своему достатку она была связана, вероятно, больше со средними слоями городского общества.
   Нам почти ничего неизвестно о юных годах писателя. Но зато мы знакомы хорошо с той социально-политической обстановкой, в которой они протекали. Со времени издания «Постановлений о правосудии» (Ord :namenti dеlia g-ustizia. 1293) с дворянством (grand) дело было покончено; оно могло добиться изгнания инициатора «Постановлений», Джана делла Белла, оно могло мечтать о восстановлении своей прежней роли и даже пытаться иногда проводить мечту в жизнь, но возврат к старому порядку был невозможен. За преступления против личности и имущества горожан дворяне подвергались суровым наказаниям вплоть до смертной казни, причем ответственность дворянства определялась круговой порукой. Боккаччо, оставивший Неаполь по вызову отца и вернувшийся во Флоренцию в начале 1340 г., так оценивает в своем «Амето» (1340–1341) положение родного города: «Несмотря на различные превратности судьбы, он вышел из пережитых волнений сильнее и прекраснее прежнего; расширив свои владения, многолюдный, он заключил в своих стенах враждебные волны; ныне он могущественнее, чем когда-либо, его границы простерлись далеко; подчиняя народному закону непостоянную кичливость грандов и соседние города, он пребывает в славе, готовый и на более великое, если страстная зависть и жажда любостяжания и невыносимая гордыня, в ней властвующие, ей в том не помешают, как того позволено опасаться». Как человек, пребывший в течение двенадцати лет вдали от Флоренции в совершенно ином социальном и культурном окружении и политической обстановке, Боккаччо, может быть, особенно отчетливо видел те противоречия флорентийской жизни, последствий которых он опасался. И опасения его не замедлили сбыться.
   Не будучи в состоянии держать в своих руках Лукку, Мастино делла Скала предложил флорентийцам продать им город. Флорентийцы согласились, ни они наткнулись при осуществлении своего плана на сопротивление пизанцев, не желавших их усиления. Это привело к войне между Пизой и Флоренцией и к целому ряду осложнений, так как оживило виды неаполитанского короля на Тоскану, виды, как будто имевшие шансы на реализацию в ту пору, когда в Италию не являлся император, а папа продолжал оставаться в далеком Авиньоне. Впрочем, флорентийцы сами подливали масла в огонь. В свое время они в течение восьми с лишним лет предоставляли королю Роберту синьорию над городом; в 1326 г. они предложили ее его сыну Карлу, герцогу Калабрийскому. Флоренция искала гвельфской опоры на случай гибеллинской опасности. В 1341 г. Роберт пытался действительно через своего сенешаля – флорентийца Никколо Аччайуоли, уговорить враждующие стороны уступить Лукку ему; но план этот не удался. Между тем флорентийцы терпели военные неудачи. Тогда они решили призвать на помощь бывшего викария Карла Калабрийского, Готье Бриенского, с помощью которого гвельфская партия надеялась довести войну до победы. Однако надежды очень скоро уступили место разочарованиям. Одновременно флорентийские гвельфы стали искать новых союзников. Забыв о своей политической ориентации, они обратились за помощью к императору Людовику Баварскому. Когда весть об этом достигла Неаполитанского королевства, то обращение эго было истолковано как переход Флоренции в гибеллинский лагерь. Из флорентийских банков стали изымать вклады, так что в 1342 г. многие из них дошли до банкротства или потери кредита. Кроме того, в деятельности временного правительства «двадцати» обнаружены были растраты и недочеты. Общественные противоречия обострились. Руководители флорентийской политикой, представители старших цехов, пополаны-оптиматы (popolani grassi), вынужденные принять срочные и энергичные меры для спасения своего положения, предложили Готье диктаторские полномочия на один год. Лишенная прав аристократия, гранды, была довольна в глубине души, так как рассчитывала, что Готье восстановит ее положение в городе. Плебеи, с которыми Готье заигрывал, возлагали на него надежды как на своего защитника перед забравшими власть богачами. Но Готье показал себя скоро человеком жадным, вероломным и жестоким, и по существу – ловким авантюристом, который обманывал всех с целью установления единоличной власти. В 1342 г. он был провозглашен пожизненным властителем (dux et dominus) Флоренции, но уже через одиннадцать месяцев он очутился осажденным народом в Палаццо Синьории и был изгнан из города. В том же 1343 г. гранды попытались вернуть себе утраченнсе положение вооруженной рукой. Флоренция стала ареной кровавой борьбы аристократических и демократических элементов. Последним это стоило немалых усилий, но и со стороны грандов это была последняя попытка реставрации старого порядка.
   Так сбылись ожидания Боккаччо, колебавшегося порой, несмотря на свой флорентийский демократизм, между «народным законом» и «властью одного короля», как выражалась Фьямметта.
   События начала 40-х годов XIV в. свидетельствуют о росте недовольства народной массы и об усилившейся активности так называемых «меньших цехов» (arti minori) и городского пролетариата.
   После победы демократов в 1343 г. в отношении грандов были не только восстановлены отмененные герцогом Афинским (т. е. Готье Бриенским) «Постановления о правосудии», но их заставили окончательно раствориться в среде горожан. Наоборот, положение цехов и даже мелкого люда улучшилось. Власть перешла в руки пополанов, точнее в руки наиболее имущей их части, которую возглавил Альбицци (нов. 193), Строцци (нов. 71) и Кастильонкьо, но прежде всего Альбицци. При помощи аммониции, т. е. объявления кого-нибудь принадлежащим к аристократии или к партии гибеллинов, они устраняли неугодных им лиц и раздавали должности своим людям. Олигархия верхушки богатеев вызывала протест со стороны мелких пополанов и озлобляла рабочую массу и меньшие цехи. Недовольство питали также события 1346 и 1348 гг. В 1346 г. Флоренция страдала от недорода, дороговизны и большой смертности; в 1348 г., как и вся Европа, – от чумы.
   Такова обстановка, в которой протекло раннее детство Саккетти, родившегося не позднее 1335 г.
   С женитьбой (на Марии Феличе ди Никколо Строцци) в 1354 г. наступает для писателя новый период его жизни. Незадолго до этого он начинает заниматься торговыми делами и в связи с ними совершает ряд путешествий: в Славонию, дата которого нам неизвестна, и в Геную, куда он съездил в 1353 г. (см. нов. 71, 151). Эти путешествия позволили ему познакомиться не только с новыми областями Италии, через которые ему пришлось проехать, с их бытом, нравами, напрашивавшимися невольно на сопоставление с родными флсрентийскими, но и с такими далекими, вне Италии лежащими краями, как Славония. Наблюдения и сравнения часто приводили к выводам далеко не в пользу флорентийцев, как это видно хотя бы из нов. 71, в которой автор ставит в пример своим землякам патриотизм генуэзцев.
   В 50-е и 60-е годы, в связи с женитьбой, семейными заботами, занятиями торговлей, поездками по делам, Саккетти становится лицом к лицу с жизнью, знакомится ближе на собственном опыте с борьбой за существование и получает естественно больше поводов задуматься над общественными отношениями, среди которых ему приходилось жить.
   Олигархия Альбицци и их пособников, укрепившись окончательно, оттерла от управления мелкие цехи, мелкий люд (popolo minuto), который, однако, как мы видели, уже и раньше начал заявлять о себе. Пока он молчал, но молчание это грозило превратиться в действие. С плебейским элементом, не охваченным цеховыми организациями, не считались вовсе; но это положение вещей не могло, конечно, держаться слишком долго. Вероятно, Саккетти довольно рано стал ощущать натянутность общественных отношений.
   В 1375 г. вспыхнула война с папской курией, вызванная попытками папских легатов прибрать к рукам некоторые области центральной Италии, зажившие слишком самостоятельно в пору авиньонского пленения пап, и, между прочим, Тоскану. Так вспыхнула жестокая война, длившаяся целых три года и закончившаяся только благодаря тому, что наступивший после смерти Григория XI (1378) великий раскол поставил в первую очередь другие вопросы и ослабил интерес к борьбе с Флоренцией и ее союзниками. Когда церковь начинала войну, она учитывала несомненно социальные разногласия флорентийцев, и не без основания, так как среди гвельфов нашлись, действительно, люди, пошедшие на компромисс.
   Но Флоренция в целом ответила на попытку церкви задушить Тоскану голодом и посылку в ее пределы крупных вооруженных сил под начальством известного своей жестокостью кондотьера из лондонских портных, Джованни Агуто, т. е. Джона Хоквуда (см. нов. 181), – сплочением своего гражданства и организацией энтипапской лиги, объединившей, кроме тосканских городов, Бернабо Висконти и неаполитанскую королеву Джованну. Во Флоренции был избран особый комитет из восьми членов, которому и была передана вся власть в республике. Комитет этот называли «Otto santi» («Восемь святых»), отчего и самая война получила название войны «Восьми святых». Папа Григорий XI, не ожидавший такого оборота дела, объявил отлучение от церкви Флорентийской республики и приказал всем сторонникам церкви продавать проживающих на их территории флорентийцев в рабство, а чтобы заинтересовать в проведении этой меры, разрешил конфисковать имущество проданных в свою пользу тем, кто исполнит папское распоряжение. Наконец, ведение войны было поручено новым кардиналам, среди которых особенно отличался женевский кардинал Роберт, будущий антипапа Климент VII. Этот жестокий и порочный человек отличился в особенности при взятии Чезены, города, впрочем, сочувствовавшего церкви, население которого Роберт решил, однако, в припадке бешеной злобы, вызванной неудачами под Болоньей, уничтожить целиком. В несчастной Чезене было истреблено не менее 5 тысяч человек, и погибло бы еще больше, если бы части жителей не удалось спастись бегством. Несколько ранее Фаэнца была подвергнута совершенно зверскому разгрому Джованни Агуто, желавшего этим актом жестокости предупредить вступление ее в лигу.
   «Война восьми святых», объединившая вокруг нового правительства население Флоренции, вызвала огромный подъем среди народных масс, которому республика обязана в значительной мере своим успешным образом действий. Саккетти не только глубоко переживал несчастье, постигшее его родину, но и активно выступал в эти годы как гражданин и как писатель-патриот. Он в течение некоторого времени входил в состав постоянной флорентийской миссии в Болонье (см. нов. 104), организованной в целях поддержки непрерывной связи между Болоньей и Флоренцией со времени появления на театре военных действий кардинала женевского. Миссия состояла из двух членов, которых время от времени сменяли. Поездка и пребывание в Болонье, в непосредственном соседстве от мест, где во всей кровавой мерзости развертывались ужасы папистских зверств, надолго оставили в памяти писателя впечатления об этих кровавых годах, и среди его новелл мы найдем целый ряд реминисценций о самой войне, ее участниках и руководителях (см. нов. 7, 38, 39, 40, проповедь XIV из «Евангельских проповедей»). Но всеобщий подъем в годы войны, захвативший и Саккетти, пробудил в нем поэта-патриота. Две его канцоны и один сонет являются ярким выражением его возмущения папой – «порчей мира», как он называл Григория XI. В этих стихах негодование поэта подымается иногда до высоты благородного негодования Данте.
   «В волка превратился пастырь, и столь настойчивого, что он ни в чем не следует заповедям всевышнего нашего господа, но носится как бешеный Среди агнцев и хочет противостоять божественному приговору», – с такими словами обращается он к папе в первой из канцон. И он напоминает ему о св. Петре, который жил всегда как простой рыбак: «Разве ты забыл о том большем, который жил в бедности и который не писал никогда, чтобы какой-нибудь священнослужитель управлял людьми? О Петр, каким городом на свете правил ты когда-либо? Ты едва владел сетями и ладьей, а какое множество людей обратилось к Христу благодаря тебе». Вместо этого папа, восклицает иронически Саккетти, посылает галеры, чтобы грабить христианское добро. «Какая прекрасная ловля! Только не рыбы. И как на море, так и на суше ты сеешь на этом пути величайшие преступления». «Один из твоих кардиналов привел сюда варваров жестоких и преступных, которым он указует путь и которыми предводительствует», – продолжает Саккетти, намекая на наемников-бретонцев, находившихся в распоряжении кардинала Роберта.
   Во второй канцоне наш писатель упрекает Григория XI в трех преступлениях, столь ужасных, что подобных им не совершали ни Калигула, ни Аттила, ни Аццолино да Романо. Он отдал в залог варварам город Фа-8нцу, обязав их воевать с хоистианами; он продал Галеаццо Висконти замки в областях Пьяченцы, Павии и Новары за 200 тысяч флоринов золотом; он пролил невинную кровь жителей Чезены, которых уничтожили его бешеные солки.
   «Жестокость там, где следовало бы ожидать милосердия! Иуда продал Христа за 30 серебренников, ты же дал их 30 в плату за откорм бретонских свиней…» А в Чезене убиты «беременные и старухи в огромном числе; у них отсекали члены и разрезали жилы; девушек хватали и говорили: кто кого из них взял, пусть берет. Кое-кто избирали убежищем места, о которых трудно было догадаться, иные вместе со своими детьми; тех же, кто был понаивнее, преследовали и убивали на алтарях в храмах…»
   «Горе тем, кто под твоей рукой и кто не поднимается на тебя, – бросает Саккетти упрек малодушным и вероломным. – Ведь стремиться свергнуть с себя иго того, кто хочет питаться человеческой кровью, – дело правее».
   «Против того, кто загромождает священную землю, направь свое копье», – говорит автор в заключение своей канцоны. И он предвидит, как имя папы подвергнется на земле осмеянию, а тело – уничтожению; ничего доброго не будет ему суждено, и в конце концов он погрузится в глубину бездны, называемый всеми папой – порчей мира»:
 
Е 'nfine, nell abisso gire al fondo,
Chiamato essendo papa Guastamcmdo.
 
   Как известно, Григорий XI осуществил перенесение папского престола в Рим в 13/6 г. От этого шага ждали многого. Но в трудностях переезда Григория из Марселя в Рим, в тех свирепых бурях, которые в течение более двух месяцев трепали папские галеры, некоторые усматривали плохое предзнаменование для главы церкви. Саккетти сидел в этом наказание за содеявные Григорием преступления: «Кому не видно, что то, как папа стыл от холода, направляясь к своим присным по морю на кораблях, было указанием ему планет на смерть? И невзирая на это, он продолжал путь, следуя своим неправым пожеланиям. Божественное правосудие кружило вокруг него; и море, выбрасывающее на берег всякий хлам, пригнало к берегу порочный ум. Он разгневал три стихии, и небо, видимо, было бы довольно его гибелью. Но сам он этого не замечает и поддерживает в мире войну».
   Если приведенные отрывки не свидетельствуют о крупном поэтическом даровании Саккетти, то никто не откажет ему в искренности возмущения и благородстве негодования, пусть выраженного в довольно обыкновенных для этого времени формах. Эти чувства-то и повышают ценность цитированных пьес, заставляя вспоминать слова Ювенала: «Si natura negat, facit indignatio versum („Если природа не одарила, то гнев порождает стихи“).
   В этой достойной отповеди папе чувствуется человек, проникнутый традиционным уважением к церкви, но не до утраты способности критиковать поведение ее представителей, в особенности, когда оно шло вразрез с интересами его родины. С такой же четкостью формулирует Саккетти свои взгляды на отлучение от церкви и в XIV проповеди, написанной, как можно предполагать, на основании упоминания в ней поддерживаемого французами антипапы, т. е. Климента VII, вскоре после войны «Восьми святых»: в ней чувства, вызванные папским интердиктом 1376 г., направленным против Флоренции, еще как будто не утратили своей остроты. Эта проповедь является отличным дополнением аргументирующего типа к инвективам лирических пьес.
   «Многие невежды полагают, – говорит он, – и утверждают, что умирающий отлученным осужден. Sententia pastoris justa vel iniusta Timenda est. Действительно, следует бояться приговора пастыря, будь он справедливым или несправедливым; но несправедливый не осуждает меня, а является для меня заслугой, если отношусь к нему с терпением. Если бы несправедливый приговор меня осуждал, то это обозначало бы, что папа и епископ значат больше, чем божественная справедливость, так как их несправедливость аннулировала бы справедливость божества. Но это не может быть; следовательно, несправедливое отлучение не осуждает меня, а скорее спасает того, кто несет его с терпением».
   Так реагировал Саккетти на событии 1375–1378 гг. Они имели огромнее значение, так как пробудили широкое народное движение, увлекшее, как мы видели, писателя и приучившее не одного его смотреть на поднявшуюся массу среднего и мелкого люда как на силу, с которой необходимо считаться и в процессе социальной борьбы. С другой стороны, раз включившись активно в дела республики во время войны, масса не могла уже оставаться инертной и в других случаях. События 1378 г. не замедлили подтвердить это. В этом году предстояли выборы гонфалоньера правосудия. Соперники Альбицци, Медичи и Альберти решили дать на них бой олигархам и, опираясь на недовольство мелких цехов, провести в гонфалоньеры своего человека, Сальвестро ди Аламанно де'Медичи. Контрмеры, принятые сговорившимися по этому поводу Пьеро дельи Альбицци, Лапо да Кастильонкьо, Карло Строцци, были сорваны благодаря бдительности «Восьми святых», и Сальвестро был избран, получив поддержку демократической партии в лице ее главарей, Бенедетто Альберти, Томмазо Строцци и Джорджо Скалы. Но ловкий и деятельный Сальвестро не доглядел того, что, кроме мелкого цехового люда, среди которого он главным образом агитировал, во Флоренции имеется значительная масса рабочих, не объединенных цеховой организацией. Их называли чернью, p'.ebaglia или чомпи, что было синонимом оборванца, на самом же деле обозначала чесальщика шерсти. Не досмотрела демократическая партия и того, что среди мелкого цехового люда есть и сочувствующие аспирациям чомпи. В ту минуту, когда Сальвестро с большинством мелких заняли намеченные политические позиции и подвергли конституцию пересмотру в демократическом духе, а противники их были уничтожены или бежали, на сцене появились обделенные и потребовали свою долю. Волны социальной революции захлестнули демократов. Сальвестро де'Медичи вынужден был отойти в тень и уступить свое место руководителю новых сил, чесальщику шерсти Микеле ди Ландо, который и был избран гонфалоньером. Движение скоро достигло своего апогея. Но пока оно подымалось, растерянность в противном лагере миновала; было организовано сопротивление; Микеле был подкуплен либо разошелся со своими сторонниками, напуганный революционными эксцессами. Так или иначе, он покинул чомпи, и масса, лишившись вождя, стала терпеть поражение. Революцию сменила реакция. На сцене опять появился Сальвестро, которому демократы для того, чтобы прикрыть свой ход, придали в товарищи Микеле ди Ландо. По мере того как ликвидировались завоевания революции, сходили со сцены сперва – Микеле, а затем и Сальвестро, скомпрометировавший себя в глазах умеренных своими связями с левым движением. В 1380 г. Медичи заменил Бенедетто дельи Альберти, единомышленник Сальвестро и более надежный представитель средних групп.
   Альберти как будто обеспечивал прочность компромисса. Но ее хватило ненадолго. Демократы продолжали быть недовольными уступками народу, народ – тем, что уступки эти слишком незначительны. Изгнанные Альбицци ведут интриги против коммуны в союзе с церковью и Катериной Сьенскjй. В стенах Флоренции демократы косятся на остающегося в своей мастерской Микеле; партия чомпи ищет союзников среди оппозиционно настроенных еретиков и фратичеллов. Подобно тому как двуязычие ведет в конечном счете к гибели одного из языков, так политический компромисс предвещает выход в сторону одной из входящих в комбинацию сил.
   Микеле скоро подвергся изгнанию, а в 1387 г. за ним последовал и Альберти. Неопределенное положение сменило откровенное возвращение к старому порядку до 1378 г., конечно, с известным сохранением кое-каких новшеств, поскольку жизнь уже успела их санкционировать и примирить с ними людей разных толков. Оставалось сделать последний шаг – поставить во главе коммуны лицо, которое имело бы определенную репутацию, было бы связано со славным прошлым города и могло бы держать в своих крепких руках руль государственной ладьи, которая продолжала все еще плыть по неспокойному морю. Козимо де'Медичи еще не родился (он род. в 1689 г.). Выбора не было, и вот во Флоренцию в 1387 г. возвращаются ее старые знакомые, прежние руководители – Альбицци. Вместе с ними Флоренция на целых полвека вернулась к старым преданиям олигархической политики, национальной культуры и национальной же или автономной церкви, преданиям, которые выросли и окрепли в среде богатых флорентийских граждан, popolani grassi.
   Но новые тенденции назревали уже в годы первого периода господства Альбицци, и эти оппозиционные начала продолжали развиваться и в пору их возвращения вместе с укреплением средних слоев городской буржуазии, выдвинувшей своих идеологов нового типа, гуманистов, постепенно захвативших руководство умственной жизнью сограждан. Часть их осталась верной прежним традициям, хотя бы и с оговорками, в особенности в области политики, в которой они стояли, если можно так сказать, на национальной точке зрения, в то время как их более юные товарищи увлекались все более и более классицизмом, т. е. предпочитали позиции гуманистические, общечеловеческие, интернациональные. Ряды первых понемногу редели; группа вторых численно росла и внутренне крепла. Процесс этот отвечает переходной норе от реставрации Альбицци и оптиматов к тирании Медичи. С установлением власти Козимо наступает черед вторых, идеи последних получают признание и поддержку того режима, который более всего отвечал их политическому и, частью, моральному безразличию, питал их кабинетную и виртуозную эрудицию, будучи в значительной мере сам подготовлен или по крайней мере предвозвещен ими.
   Мы уже видели, как захватили Саккетти события 1375–1378 гг., какую пищу они дали его политической мысли и как повлияли на его политический темперамент. Еще сильнее должны были сказаться и сказались на всем этом революция 1378 г. и реакция 80-х годов. Во время войны «Восьми святых» Саккетти был направлен, как мы видели, послом коммуны в Болонью; товарищ его, Сальвестро де'Медичи, – в Читта ди Кастелло. Саккетти ценил Сальвестро за честность и справедливость. Когда jн был избран гонфалоньером, Саккетти послал ему сонет, в котором jн наделяет Сальвестро эпитетами «справедливого Катона» и «нового Фабриция». Сонет этот начинается характерными стихами: «Не Сальвестром следует называть тебя, а скорее Salvator mundi» (Спасителем мира), – говорит Саккетти, играя созвучными словами, – который спас свою родину благодаря своему «благородному поведению». Таким образом, победа над оптиматами отождествляется со спасением родины. Так формулировать значение победы Сальвестро на выборах мог, конечно, только выходец из рядов среднего класса городской буржуазии или человек, солидаризировавшийся с ее интересами. Когда после ухода Микеле ди Ландо и жестокого разгрома отрядами цехов рабочего квартала Камальдоли 13 сентября был избран новый состав синьории, Саккетти приветствовал ее канцоной, отдельные выражения которой не только отчетливо определяют его политическую позицию, но ярко характеризуют и его отношение к поднятой пролетариатом социальной революции. Он восхваляет новую власть, водворившую в ее палатах справедливость, до тех пор «пораженную целиком проказой». «Отныне, – говорит он, – вашего государственного порядка никто не опасается, потому что правят теперь средние люди (mezzane genti), a всякая середина всегда восхищает; от середины никогда не бывает ущерба». В таких формах мыслил Саккетти свободу, которую он по-своему высоко ценил. Когда почти накануне революции, в 1377 г., ему предложили сочинить надпись на венце, украшавшем льва на решетке перед Дворцом приоров, то он написал следующее двустишие: