Страница:
Шульга подумал: да, от старика вряд ли что-нибудь утаишь, но все же поинтересовался адресом сына — мол, для порядка надо будет поговорить…
— Через две недели… — ответил старик.
— Что через две недели? — не сразу понял Шульга.
— А поговорить. Уехал мой Сеня с женой и тремя детьми в Крым. Пансионат у них там какой-то в Алуште.
— Когда уехал?
— Отпуск начался, так сразу… недели три назад…
На этом Семёне следовало поставить точку, и майор поинтересовался:
— А больше у вас нет знакомых Семёнов, которые бы могли наведаться сюда тринадцатого мая?
Старичок покачал головой:
— Нет.
— А может, есть Семён, который тут живёт или посещает кого-нибудь?
Шульга спросил «тут живёт» на всякий случай. Ещё ночью они узнали в райотделе милиции, что в доме на центральной площади не прописано ни одного Семена.
— Посещает? — Старичок потёр лоб, — Многие тут ходят — дом в самом центре да и большой…
Шульга побывал ещё в двух квартирах последнего этажа, спустился ниже и нажал на кнопку, возле которой была табличка: «3. Баркова».
Зоя Баркова была дома. Работала диспетчером в таксопарке, дежурила целые сутки и накануне поздно вернулась. Она только что проснулась и успела только умыться.
— Проходите, — пригласила она, стесняясь своего утреннего вида. — Я на минутку…
Минутка эта растянулась на десять, зато Зоя появилась перед майором хорошо одетая и причёсанная… Даже губы подкрасила. Старалась держаться непринуждённо, но это ей не удавалось, и она то и дело бросала на Шульгу тревожные взгляды: зачем заглянул сюда этот необычный гость?
Майор спросил, есть ли у Зои знакомый по имени Семён? Назвал приметы. Девушка неопределённо пожала плечами, мол, кто его знает, и удивилась вслух, почему её знакомые заинтересовали милицию.
Шульге пришлось объяснить: Зоя не исключение — он будет разговаривать со всеми жителями дома.
— Нет у меня таких знакомых, — ответила Зоя.
— И все же подумайте.
— И думать нечего.
— Тринадцатого мая кого-то из жителей вашего дома имел намерение проведать Семён… Сеня… Молодой человек лет тридцати. Я уже говорил: брюнет, высокий и с длинным носом.
Какая-то тень промелькнула по лицу Зои.
— Сеня? — заморгала она. — Сеня… какого, вы говорите, мая? Тринадцатого?
— Да, утром тринадцатого мая.
— Кажется, я припоминаю… Да, конечно, это было на следующий день. Он обещал прийти в одиннадцать…
— Кто? — не сдержался Шульга.
— Да парень… — опустила глаза Зоя. — Накануне мы были в «Эврике» и познакомились там.
— Его звали Семёном? Фамилию знаете?
— Ну что вы! Представляете, как знакомятся?..
— Догадываюсь, — недовольно пробурчал майор. — И вы назначили ему свидание, дали адрес?
Зоя чуть покраснела, но тут же вызывающе откинула голову: в конце концов, какое кому дело до того, где и с кем она назначает свидание. И все же начала оправдываться:
— У нас была назначена деловая встреча. Он хотел приобрести дублёнку, а у одной моей подруги как раз была…
Майор задумался на несколько секунд.
— Сколько стоит дублёнка? — спросил он. — В «Эврике» шла речь о предварительной цене?
— Не помню. И вообще…
— Никто не собирается обвинять вас в спекулятивных намерениях, — понял её майор. — Это очень важно. Припомните, вы говорили о цене? И должен ли был этот Семён принести с собой деньги?
— Если хотел приобрести дублёнку, конечно, должен был принести. Кажется, говорилось о четырехстах рублях…
У майора даже просветлело лицо.
— Четыреста? — переспросил он.
— Да.
— Именно этого Семена ограбили в вашем подъезде, — сказал Шульга, понизив голос, словно делясь важной тайной. — И вы должны помочь нам найти его.
— Но как? Может, я и не узнаю его, когда встречу… Вы говорите, брюнет, высокий и длинноносый?.. На самом деле не такой уж он высокий, и нос… Ну, не курносый, но и не длинный…
Зоя хорошо запомнила Семена — парень понравился ей, и она была довольна, что нашёлся повод для встречи. Однако Семён не пришёл на следующий день. Сначала Зоя рассердилась, но в круговерти дней быстро забыла о своём новом знакомом. Думала — совсем, однако оказалось — нет: лицо его, как живое, стояло перед глазами.
— Кто был вместе с вами в «Эврике»? — спросил Шульга. — Может, они знают фамилию Семена? — Подумал, что Балабан мог ошибиться, описывая внешность Семена. Балабан коротышка, и мужчина даже среднего роста мог показаться ему высоким.
— Вряд ли они знают его фамилию, — ответила Зоя. — Была Клара, это моя подружка. И Кларин парень потом пришёл.
— Фамилия Клары? Где работает? Адреса?.. И парня… — майор приготовился записывать.
— Лучше вы узнайте об этом у самой Клары. Она сейчас на работе, можно позвонить.
Через час все трое — Зоя, Клара и Роберт — сидели у Козюренко. Следователь беседовал с ними прямо так, не придерживаясь формальностей, стремясь вытянуть из них как можно больше фактов и деталей. Постепенно образ Семена все больше вырисовывался в его воображении, но, к сожалению, без характерных черт: обыкновенный мужчина лет тридцати, брюнет, курит папиросы «Любительские», часто бывает в кино, любит пофлиртовать с девушками. Роберт вспомнил, что Семён начал ухаживать за Кларой и у него с новым знакомым чуть не дошло дело до конфликта.
— Как же случилось, что Семён очутился с вами? — спросил Козюренко. — И с кем был раньше? Или, может, только что пришёл в кафе?
Девушки помнили: Семён был несколько навеселе, потому что сидел уже в какой-то компании. Какой — трудно сказать: кафе модерновое, зал выгибается полукругом, а Семёнова компания расположилась в противоположном конце — когда-то там был бар и продавали коктейли…
— Когда Семён уже сидел с вами, никто не подходил к нему? — поинтересовался Шульга.
— Нет, но во время танцев с кем-то разговаривал, — вспомнила Зоя. — Обычные реплики: у вас хорошо получается, мой любимый танец…
— Постойте, — вдруг радостно воскликнул Роберт. — Кажется… Нет, точно, я вспомнил… Он сказал, что работает рядом, в Доме проектов… Ещё говорил, — посмотрел на Клару: как среагирует? — что у них там много красивых девушек. Я хотел заметить: чего же тогда к чужим пристаёшь?
Это уже было немало: Дом проектов — и в нем работает Семён. Возможно, занимается самбо. Даже известна его внешность, возраст…
Круг поисков сразу сузился, и Козюренко, отпустив молодых людей, возбуждённо заходил по кабинету. Майор думал, что они вдвоём тут же поедут в Дом проектов, но Козюренко решил несколько неожиданно.
— Придётся вам съездить одному, — то ли приказал, то ли попросил. — Поговорите с заведующим кадрами, посмотрите личные дела, фотографии… И подготовьте для опознания. А я хочу ещё раз проверить круг знакомств профессора. Судя по рассказам, этот Семён совсем не разбирается в искусстве, а ограбил профессора квалифицированно. Знал, какие иконы снимать со стены… Вероятно, кто-то руководил им…
Лейтенант Пугач обнаружил в спортивных обществах только двух Семёнов, занимающихся самбо. Но они сразу доказали своё алиби: один, Семён Новожилов, тринадцатого мая был на соревнованиях в Ворошиловграде, второй, Семён Степанов, весь день был на работе. Фотографии этих Семёнов показали среди других Балабану, а также Зое, Кларе и Роберту — никто не опознал их.
Второй день Шульга просматривал личные дела в Доме проектов, отбирая материалы обо всех Семенах. И не только Семенах. Сеней могли звать также Симона, Овсея, Северина, Спиридона, Сильвестра, Софрона. Майор составил себе целый список таких имён. Шутил, что скоро станет семеноведом и что Семёны будут сниться ему.
Вглядываясь в наспех сделанные снимки, майор пытался угадать характеры тех, кто был на них, прикидывал, совпадает ли их внешность с портретом преступника, нарисованным Балабаном, Зоей, Кларой и Робертом. Наконец на столе перед ним выросла стопка личных дел, и Шульга вызвал машину. Отнёс папки в «Волгу» и поехал в управление. Начинался ответственнейший момент следствия — опознание преступника.
Трое молодых людей — Зоя, Клара и Роберт — сидели в кабинете Козюренко. Шульга показывал им фотографии Семёнов. Они внимательно разглядывали каждую.
Пока что все шло гладко, споров между свидетелями не возникало. Никто из изображённых на фотографиях не был похож на парня, с которым все трое познакомились в кафе.
Зоя задумала: если она первой узнает Семена — судьба улыбнётся ей. Невезучий парень: ограбили, отняли столько денег, а он даже не пожаловался. Должно быть, не такой скупой, как другие. Она не любила скряг, ей нравились щедрые и компанейские люди.
Всматриваясь в каждый новый снимок, украдкой вздыхала — снова не он… А стопка папок на столе постепенно уменьшалась, осталось уже совсем немного.
Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И снова не он… Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора — и почему-то последняя. А может, работники милиции умышленно оставили её напоследок? Может, они уже давно нашли Семена и только проверяют правильность своих выводов?
На последней фотографии был изображён черноволосый парень с мягкими чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на неё: неужели и правда такая ирония судьбы — Семён Ярощук, личное дело которого он отложил первым и которое именно поэтому очутилось внизу, и есть преступник!
Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
— Нет, не он…
Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
— Я учитывал даже то, что этот Семён мог уволиться с работы, и взял дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются, или… Мог же этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать о месте работы…
— Мог, — подтвердил Козюренко. — Но наше расследование только начинается. Сейчас покажем фото Балабану — может, он опознает?
Балабан, внимательно рассмотрев фотографии, заявил, что Семена, отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво сказал:
— Я понимаю своё задание так: найти в Доме проектов людей, которые провели вечер двенадцатого мая в «Эврике», и расспросить у них о Семёне.
— Точнее трудно сформулировать, — похвалил Козюренко. — Начинайте завтра с утра, а я займусь ещё одним человеком — искусствоведом Иваницким. Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним, а потом приеду к вам в Дом проектов.
Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где — эффектный жест.
Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах… Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъёма духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с её размеренным ритмом, скукой и будничностью.
Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и лёгкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придётся работать ещё долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное — потешится на черноморском курорте всласть…
Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казённо-холодное.
Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвёл взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия — посмотрел на Козюренко внимательнее.
Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.
В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.
Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжёлыми, мёртвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
— Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? — злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:
— Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мёртв, ибо страх убил в нем человека…
— Субъективное толкование, весьма субъективное, — попробовал улыбнуться Иваницкий. — Но в основном вы правильно поняли художника…
Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил…
Козюренко отстал от группы и зашёл к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.
— Надеюсь, — директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, — вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
— Мы никого не подозреваем, — сухо перебил его Козюренко, — а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стёкол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.
— К сожалению, приходится! — сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.
— Спрашивайте! — согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.
— Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
— Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает своё дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.
— Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?
— Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри — коллекционер, о котором я вам говорил.
— И Иваницкий договаривался с профессором?
— Нет, я звонил ему сам.
— Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
— Да, я поручил ему это.
Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
— Не помните, Омельян Иванович был на работе двадцать четвёртого июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
Директор укоризненно посмотрел на следователя:
— Он не мог быть в этот день на работе, так как находился в командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно. И вернулся, как и полагалось!
Эти слова — «как и полагалось» — будто ставили точку на вопросах следователя. Козюренко понимал это, но он знал чуть больше, чем директор музея, — ведь алиби Иваницкого, хотя само по себе действительно много значило, все же не ставило окончательно точку на его непричастности к убийству профессора.
— Чем была вызвана необходимость командировки? — спросил Козюренко.
— Мы планируем организовать выставку мастеров портрета. Должны были договориться с администрацией нескольких московских музеев. Я сам предложил товарищу Иваницкому поехать в командировку.
Говоря это, директор не кривил душой: он не знал, что Омельян Иванович перед этим звонил знакомому московскому искусствоведу. Они поговорили несколько минут, Омельян намекнул, что хотел бы побывать в Москве, провести вечер где-нибудь в «Метрополе». Знакомый обещал позвонить начальству Омельяна, организовать командировку и сдержал своё слово.
Все факты, сообщённые директором, свидетельствовали в пользу Иваницкого, и все же Козюренко попросил директора устроить ему встречу с глазу на глаз с Омельяном Ивановичем. Тот предложил ему свой кабинет.
Омельян Иванович вошёл в кабинет через несколько минут. Очевидно, шеф сказал ему о том, кто именно хочет поговорить с ним, и Иваницкий приготовился к встрече, но все же не ожидал увидеть здесь своего экскурсанта — растерянно остановился на пороге.
Козюренко молча смотрел на Иваницкого, умышленно не говоря ни слова. Это было невежливо, но очень необходимо. И Иваницкий сразу понял всю неопределённость своего положения: переступил порог, доброжелательно улыбнулся и приветливо сказал:
— Вы?.. Вот не думал… Мне говорят — из прокуратуры, а это — вы… Хотя, — улыбнулся ещё приветливее, — почему прокуратура не может поинтересоваться искусством? А вы ещё так красиво сказали о портрете Ганса Гольбейна Младшего!
Он непринуждённо произнёс слова и улыбнулся почти развязно, однако в его глазах Козюренко заметил глубоко спрятанный страх. Это придавало лицу Иваницкого странное выражение — он как бы надел маску клоуна, который должен веселить публику в минуты своего душевного смятения.
— Мы не хотели вызывать вас к себе. Это прозвучало бы как-то официально, — начал Козюренко. — Собственно, вы не можете быть даже свидетелем по этому делу, но все же нам интересно знать ваше мнение, вот я и осмелился побеспокоить вас…
— Прошу! — бодро воскликнул Иваницкий, и искра удовлетворения мелькнула в его глазах. — Чем могу быть полезен?
— Речь идёт об ограблении коллекции профессора Стаха…
— Мне говорили, что его убили… — Иваницкий сокрушённо склонил голову. — Такой человек, и у кого-то поднялась рука! Но, — он бросил взгляд на следователя, — какое я имею отношение?..
— Конечно, к убийству — никакого… — ответил Козюренко. — Нас интересует ваше мнение как специалиста. Незадолго до убийства вы были в доме профессора, и Василь Федотович показывал вам свою коллекцию…
— Не мне, — счёл нужным уточнить Иваницкий. — Я был гидом-переводчиком, если хотите, но профессор чудесно владеет… простите, владел английским, и мои функции свелись фактически к наблюдению.
— Как вы лично оцениваете коллекцию профессора Стаха — Козюренко решил выглядеть этаким простачком. — Недавно в какой-то газете я читал о любителях-коллекционерах икон, и точка зрения автора статьи…
— Я читал эту статью, — перебил Иваницкий, — автор, безусловно, прав. Но коллекция Стаха — не дилетантское собрание мазни посредственных иконописцев, у него в собрании есть даже Рублёв!
— Это икона, которая висела в центре коллекции?
— Неужели её украли?
— К сожалению. И мы разыскиваем её.
— Найдёте! — категорично заявил Иваницкий. — У нас продать Рублёва невозможно.
— Я тоже придерживаюсь такого мнения. Однако, как вы считаете, эти иностранцы, что были с вами, не могли?..
Козюренко не договорил, но все и так было понятно. Выжидательно смотрел на Иваницкого.
— Исключено! — уверенно ответил Омельян Иванович. — Американцы, которых я водил к профессору, уехали из Советского Союза через три дня.
— Справедливо. Но вы не ответили на вопрос: икона Рублёва висела в центре коллекции?
— Какое это имеет значение? Ведь уже не висит.
— И все же?
Иваницкий немного подумал.
— В центре, третий ряд снизу… Нет, простите, второй.
— А слева от Рублёва?
— Кажется, какой-то старообрядческий образ. Да, он. Профессор говорил, времён патриарха Никона.
— Коллекция ограблена квалифицированно, — заметил Козюренко. — Украдены ценнейшие иконы.
Иваницкий чуть покраснел.
— Думаете, — спросил он, — не обошлись без профессиональной помощи?
— Уверен. Я и пришёл к вам, чтобы выяснить некоторые вопросы. Вот вы, например, человек, прекрасно разбирающийся в живописи, смогли бы в течение нескольких минут отличить шедевры от ординарных полотен?
Иваницкий как-то растерянно улыбнулся: кажется, этот следователь начинает прижимать его к стенке. Ответил неопределённо:
— Все зависит от обстоятельств… профессиональных способностей, если хотите… — Немного поколебался и уверенно прибавил: — Думаю, что отличил бы подлинное искусство от подделки.
Козюренко кивнул. Это и волновало его: грабитель забрал лучшие экземпляры коллекции и ещё две иконы, имевшие только относительную художественную ценность. А может, он сделал это, чтобы сбить с толку следствие — точно рассчитанный и дальновидный ход?..
Все может быть, но пока что все факты за Иваницкого. У Козюренко ничего нет к нему, кроме неприязни, а неприязнь противопоказана следователю.
Роман Панасович встал.
— Я благодарен вам, — сказал он, — и просил бы об одном: если вы услышите что-нибудь об украденных из коллекции профессора Стаха иконах, проинформируйте нас. Преступники попытаются продать иконы, возможно, обратятся за консультацией к искусствоведам.
— Не думаю, — Иваницкий ответил ослепительной улыбкой. — Но, конечно, в случае чего сочту своим долгом…
В здании, которое в городе привыкли называть Домом проектов, размещались не только проектные организации. Несколько этажей правого крыла было отведено, например, управлению местной промышленности. Однако преобладали в доме все-таки различные научные и научно-исследовательские организации, связанные с проектированием всего, что можно проектировать, начиная с городов и кончая какими-то геологическими работами.
Козюренко постоял немного у главного подъезда, читая вывески:
«Государственный институт инженерно-технических изысканий».
«Научно-исследовательский институт планирования и нормативов».
"Производственно-полиграфическое предприятие «Патент».
«Гипропром».
Он поднялся на предпоследний этаж. Длинный коридор был заставлен щитами с разной наглядной агитацией. На одном из них висела старая, ещё первомайская, стенгазета. Козюренко взглянул на статьи об успехах коллектива и направился к завхозу, отрекомендовался инспектором противопожарной охраны и долго и нудно отчитывал завхоза за то, что в коридоре нет ни одной таблички с призывом звонить по «01» в случае пожара. Завхоз пообещал заказать даже несколько таких табличек, лишь бы только избавиться от занудливого пожарника. Но, видно, не так легко было от него отделаться. Инспектор принялся рассказывать о разных случаях пожаров, сказал, между прочим, и о том, что в молодёжном кафе задержали нескольких хулиганов.
Завхоз, любивший от нечего делать поболтать, оживился. Он похвалил решительные действия оперативных работников и начал сетовать, что молодёжь теперь не та: ведёт себя развязно, не хочет признавать авторитетов и не слушает старших.
Козюренко понял, что завхоз, так сказать, созрел для серьёзного разговора, и пожаловался на компанию молодых людей, пьянствовавших в середине мая рядом, в кафе «Эврика». Мол, пренебрегая всеми правилами противопожарной безопасности, подожгли на столе спирт и чуть не устроили пожар. Поговаривают, что компания была именно из этого НИИ. Не может ли завхоз узнать, кто был в «Эврике» двенадцатого мая? Если посчастливится выяснить, пусть позвонит ему, и они выпустят в институте листок, в котором осудят этих молодчиков…
Козюренко поднялся на этаж выше, тут тоже прошёлся вдоль плакатов и лозунгов на щитах, заглянул в какую-то заставленную письменными столами комнату, но, увидев вопросительные взгляды сотрудников, не вошёл.
В конце коридора сладко пахло табачным дымом. Возле дверей в туалеты большая табличка уведомляла, что тут можно курить. Козюренко вынул сигарету и присоединился к компании мужчин, оживлённо беседовавших в углу.
Никто не обратил на него внимания, видимо, разговор интересовал всех. Только совсем ещё молодой парень в канареечной тенниске смерил Романа Панасовича отсутствующим взглядом, но сразу же и отвёл глаза, бросив какую-то реплику высокому черноволосому мужчине. Тот страстно говорил, забыв о сигарете, почти обжигавшей ему пальцы:
— Этот комплекс не имеет никакого ни архитектурного, ни исторического значения, — услышал Козюренко, — его надо снести, поставив вместо этих, я бы сказал, ужасных сооружений светлые здания из стекла и бетона. Представляете себе: над рекой высятся стекло и бетон и солнце отражается в окнах!
— Через две недели… — ответил старик.
— Что через две недели? — не сразу понял Шульга.
— А поговорить. Уехал мой Сеня с женой и тремя детьми в Крым. Пансионат у них там какой-то в Алуште.
— Когда уехал?
— Отпуск начался, так сразу… недели три назад…
На этом Семёне следовало поставить точку, и майор поинтересовался:
— А больше у вас нет знакомых Семёнов, которые бы могли наведаться сюда тринадцатого мая?
Старичок покачал головой:
— Нет.
— А может, есть Семён, который тут живёт или посещает кого-нибудь?
Шульга спросил «тут живёт» на всякий случай. Ещё ночью они узнали в райотделе милиции, что в доме на центральной площади не прописано ни одного Семена.
— Посещает? — Старичок потёр лоб, — Многие тут ходят — дом в самом центре да и большой…
Шульга побывал ещё в двух квартирах последнего этажа, спустился ниже и нажал на кнопку, возле которой была табличка: «3. Баркова».
Зоя Баркова была дома. Работала диспетчером в таксопарке, дежурила целые сутки и накануне поздно вернулась. Она только что проснулась и успела только умыться.
— Проходите, — пригласила она, стесняясь своего утреннего вида. — Я на минутку…
Минутка эта растянулась на десять, зато Зоя появилась перед майором хорошо одетая и причёсанная… Даже губы подкрасила. Старалась держаться непринуждённо, но это ей не удавалось, и она то и дело бросала на Шульгу тревожные взгляды: зачем заглянул сюда этот необычный гость?
Майор спросил, есть ли у Зои знакомый по имени Семён? Назвал приметы. Девушка неопределённо пожала плечами, мол, кто его знает, и удивилась вслух, почему её знакомые заинтересовали милицию.
Шульге пришлось объяснить: Зоя не исключение — он будет разговаривать со всеми жителями дома.
— Нет у меня таких знакомых, — ответила Зоя.
— И все же подумайте.
— И думать нечего.
— Тринадцатого мая кого-то из жителей вашего дома имел намерение проведать Семён… Сеня… Молодой человек лет тридцати. Я уже говорил: брюнет, высокий и с длинным носом.
Какая-то тень промелькнула по лицу Зои.
— Сеня? — заморгала она. — Сеня… какого, вы говорите, мая? Тринадцатого?
— Да, утром тринадцатого мая.
— Кажется, я припоминаю… Да, конечно, это было на следующий день. Он обещал прийти в одиннадцать…
— Кто? — не сдержался Шульга.
— Да парень… — опустила глаза Зоя. — Накануне мы были в «Эврике» и познакомились там.
— Его звали Семёном? Фамилию знаете?
— Ну что вы! Представляете, как знакомятся?..
— Догадываюсь, — недовольно пробурчал майор. — И вы назначили ему свидание, дали адрес?
Зоя чуть покраснела, но тут же вызывающе откинула голову: в конце концов, какое кому дело до того, где и с кем она назначает свидание. И все же начала оправдываться:
— У нас была назначена деловая встреча. Он хотел приобрести дублёнку, а у одной моей подруги как раз была…
Майор задумался на несколько секунд.
— Сколько стоит дублёнка? — спросил он. — В «Эврике» шла речь о предварительной цене?
— Не помню. И вообще…
— Никто не собирается обвинять вас в спекулятивных намерениях, — понял её майор. — Это очень важно. Припомните, вы говорили о цене? И должен ли был этот Семён принести с собой деньги?
— Если хотел приобрести дублёнку, конечно, должен был принести. Кажется, говорилось о четырехстах рублях…
У майора даже просветлело лицо.
— Четыреста? — переспросил он.
— Да.
— Именно этого Семена ограбили в вашем подъезде, — сказал Шульга, понизив голос, словно делясь важной тайной. — И вы должны помочь нам найти его.
— Но как? Может, я и не узнаю его, когда встречу… Вы говорите, брюнет, высокий и длинноносый?.. На самом деле не такой уж он высокий, и нос… Ну, не курносый, но и не длинный…
Зоя хорошо запомнила Семена — парень понравился ей, и она была довольна, что нашёлся повод для встречи. Однако Семён не пришёл на следующий день. Сначала Зоя рассердилась, но в круговерти дней быстро забыла о своём новом знакомом. Думала — совсем, однако оказалось — нет: лицо его, как живое, стояло перед глазами.
— Кто был вместе с вами в «Эврике»? — спросил Шульга. — Может, они знают фамилию Семена? — Подумал, что Балабан мог ошибиться, описывая внешность Семена. Балабан коротышка, и мужчина даже среднего роста мог показаться ему высоким.
— Вряд ли они знают его фамилию, — ответила Зоя. — Была Клара, это моя подружка. И Кларин парень потом пришёл.
— Фамилия Клары? Где работает? Адреса?.. И парня… — майор приготовился записывать.
— Лучше вы узнайте об этом у самой Клары. Она сейчас на работе, можно позвонить.
Через час все трое — Зоя, Клара и Роберт — сидели у Козюренко. Следователь беседовал с ними прямо так, не придерживаясь формальностей, стремясь вытянуть из них как можно больше фактов и деталей. Постепенно образ Семена все больше вырисовывался в его воображении, но, к сожалению, без характерных черт: обыкновенный мужчина лет тридцати, брюнет, курит папиросы «Любительские», часто бывает в кино, любит пофлиртовать с девушками. Роберт вспомнил, что Семён начал ухаживать за Кларой и у него с новым знакомым чуть не дошло дело до конфликта.
— Как же случилось, что Семён очутился с вами? — спросил Козюренко. — И с кем был раньше? Или, может, только что пришёл в кафе?
Девушки помнили: Семён был несколько навеселе, потому что сидел уже в какой-то компании. Какой — трудно сказать: кафе модерновое, зал выгибается полукругом, а Семёнова компания расположилась в противоположном конце — когда-то там был бар и продавали коктейли…
— Когда Семён уже сидел с вами, никто не подходил к нему? — поинтересовался Шульга.
— Нет, но во время танцев с кем-то разговаривал, — вспомнила Зоя. — Обычные реплики: у вас хорошо получается, мой любимый танец…
— Постойте, — вдруг радостно воскликнул Роберт. — Кажется… Нет, точно, я вспомнил… Он сказал, что работает рядом, в Доме проектов… Ещё говорил, — посмотрел на Клару: как среагирует? — что у них там много красивых девушек. Я хотел заметить: чего же тогда к чужим пристаёшь?
Это уже было немало: Дом проектов — и в нем работает Семён. Возможно, занимается самбо. Даже известна его внешность, возраст…
Круг поисков сразу сузился, и Козюренко, отпустив молодых людей, возбуждённо заходил по кабинету. Майор думал, что они вдвоём тут же поедут в Дом проектов, но Козюренко решил несколько неожиданно.
— Придётся вам съездить одному, — то ли приказал, то ли попросил. — Поговорите с заведующим кадрами, посмотрите личные дела, фотографии… И подготовьте для опознания. А я хочу ещё раз проверить круг знакомств профессора. Судя по рассказам, этот Семён совсем не разбирается в искусстве, а ограбил профессора квалифицированно. Знал, какие иконы снимать со стены… Вероятно, кто-то руководил им…
Лейтенант Пугач обнаружил в спортивных обществах только двух Семёнов, занимающихся самбо. Но они сразу доказали своё алиби: один, Семён Новожилов, тринадцатого мая был на соревнованиях в Ворошиловграде, второй, Семён Степанов, весь день был на работе. Фотографии этих Семёнов показали среди других Балабану, а также Зое, Кларе и Роберту — никто не опознал их.
Второй день Шульга просматривал личные дела в Доме проектов, отбирая материалы обо всех Семенах. И не только Семенах. Сеней могли звать также Симона, Овсея, Северина, Спиридона, Сильвестра, Софрона. Майор составил себе целый список таких имён. Шутил, что скоро станет семеноведом и что Семёны будут сниться ему.
Вглядываясь в наспех сделанные снимки, майор пытался угадать характеры тех, кто был на них, прикидывал, совпадает ли их внешность с портретом преступника, нарисованным Балабаном, Зоей, Кларой и Робертом. Наконец на столе перед ним выросла стопка личных дел, и Шульга вызвал машину. Отнёс папки в «Волгу» и поехал в управление. Начинался ответственнейший момент следствия — опознание преступника.
Трое молодых людей — Зоя, Клара и Роберт — сидели в кабинете Козюренко. Шульга показывал им фотографии Семёнов. Они внимательно разглядывали каждую.
Пока что все шло гладко, споров между свидетелями не возникало. Никто из изображённых на фотографиях не был похож на парня, с которым все трое познакомились в кафе.
Зоя задумала: если она первой узнает Семена — судьба улыбнётся ей. Невезучий парень: ограбили, отняли столько денег, а он даже не пожаловался. Должно быть, не такой скупой, как другие. Она не любила скряг, ей нравились щедрые и компанейские люди.
Всматриваясь в каждый новый снимок, украдкой вздыхала — снова не он… А стопка папок на столе постепенно уменьшалась, осталось уже совсем немного.
Когда осталось только две, Зоя знала: вот эта предпоследняя. И снова не он… Итак, последняя. Это не понравилось ей. Такая гора — и почему-то последняя. А может, работники милиции умышленно оставили её напоследок? Может, они уже давно нашли Семена и только проверяют правильность своих выводов?
На последней фотографии был изображён черноволосый парень с мягкими чертами лица. Зоя даже потянулась к снимку, и майор с надеждой взглянул на неё: неужели и правда такая ирония судьбы — Семён Ярощук, личное дело которого он отложил первым и которое именно поэтому очутилось внизу, и есть преступник!
Но Зоя покачала головой и вынесла окончательный приговор:
— Нет, не он…
Когда свидетели ушли, Шульга выразил удивление:
— Я учитывал даже то, что этот Семён мог уволиться с работы, и взял дела всех, кто работал там в мае. Или эти трое ошибаются, или… Мог же этот Сеня просто пристать к компании работников Дома проектов и солгать о месте работы…
— Мог, — подтвердил Козюренко. — Но наше расследование только начинается. Сейчас покажем фото Балабану — может, он опознает?
Балабан, внимательно рассмотрев фотографии, заявил, что Семена, отобравшего у него пистолет, здесь нет. Когда его вывели, Шульга задумчиво сказал:
— Я понимаю своё задание так: найти в Доме проектов людей, которые провели вечер двенадцатого мая в «Эврике», и расспросить у них о Семёне.
— Точнее трудно сформулировать, — похвалил Козюренко. — Начинайте завтра с утра, а я займусь ещё одним человеком — искусствоведом Иваницким. Был у профессора с группой туристов незадолго до убийства. Поговорю с ним, а потом приеду к вам в Дом проектов.
Омельян Иваницкий рассказывал экскурсантам о Ренессансе в искусстве. Роман Панасович стоял в толпе посетителей и внимательно слушал, пытаясь поймать взгляд экскурсовода. И не мог. Глаза Иваницкого перебегали по лицам слушателей, не останавливаясь надолго ни на одном. Все лица для него сливались в одно, абстрактное, без выражения и эмоций, и он говорил ровно, законченными, округлыми фразами: давно знал, где следует чуть помолчать, на каком слове сделать ударение, а где — эффектный жест.
Он не спеша переходил от картины к картине, и экскурсанты толпились за ним. Иногда это внимание толпы возвышало его в собственных глазах… Тогда он сам казался себе значительно умнее и талантливее. Он начинал говорить с пафосом, не понимая, что становится в такие моменты смешным.
Но сегодня Омельян Иваницкий не ощущал того подъёма духа, что делал из него оратора. Он просто был на службе с её размеренным ритмом, скукой и будничностью.
Ему так хотелось послать ко всем чертям свою должность в музее и наслаждаться бездумной и лёгкой жизнью. Ведь давно мог это себе позволить. Но для вида ему, конечно, придётся работать ещё долгие годы. С нетерпением ждал отпуска. Вот тогда он наверстает упущенное — потешится на черноморском курорте всласть…
Экскурсанты остановились у картины известного художника. Иваницкий рассказывал что-то казённо-холодное.
Козюренко потихоньку протиснулся поближе к нему, стал в первом ряду слушателей. Наконец ему удалось заглянуть в глаза экскурсовода, но тот быстро отвёл взгляд, и все же это секундное скрещение взглядов вывело Иваницкого из равновесия — посмотрел на Козюренко внимательнее.
Теперь следователь не сводил с экскурсовода глаз. Иваницкий заметил это и забеспокоился, стараясь не смотреть на Козюренко, но непроизвольно поглядывал украдкой.
В конце концов, то ли эта незаметная для других игра встревожила Иваницкого, то ли между ним и посетителем с настойчивым взглядом установился какой-то контакт, то ли просто он пересилил себя, но обращался только к Козюренко.
Они стояли у портрета старого седобородого человека с тяжёлыми, мёртвыми глазами. Иваницкий, рассказывая о мастерстве художника, спросил:
— Ну, что вы можете сказать об этом человеке, жизнь которого уже кончается? Вот вы, товарищ? — злорадно посмотрел на Козюренко. Хотел отплатить незнакомцу за наглые взгляды, поставить его на место.
На секунду-другую воцарилось молчание. Экскурсанты с любопытством воззрелись на Козюренко. А тот, не ожидая такого выпада, немного растерялся. Но конечно, следователь подсознательно был готов к любому вопросу. Неторопливо ответил:
— Я вижу в его глазах страх смерти. Жизнь этого человека была тяжкой и греховной, и теперь он не то что раскаивается и сожалеет о сделанном, а боится расплаты. Этот человек уже мёртв, ибо страх убил в нем человека…
— Субъективное толкование, весьма субъективное, — попробовал улыбнуться Иваницкий. — Но в основном вы правильно поняли художника…
Экскурсовод продолжал свой рассказ, а Козюренко думал, что, вероятно, он ошибся, потому что, кроме равнодушия, в глазах Иваницкого он ничего не заметил…
Козюренко отстал от группы и зашёл к директору музея. Он попросил припомнить все обстоятельства, связанные с посещением американскими туристами квартиры профессора Стаха, пояснив, что это имеет важное значение для расследования убийства.
— Надеюсь, — директор поднял на лоб выпуклые очки, посмотрел доброжелательно-грустным взглядом близорукого человека, — вы не подозреваете в этом злодеянии наших искусствоведов? Ибо там, я слышал, было применено оружие, а оружие и искусство несовместимы.
— Мы никого не подозреваем, — сухо перебил его Козюренко, — а выясняем факты, и ни одна мелочь не должна пройти мимо нашего внимания.
Директор сдвинул очки на нос, смотрел теперь из-под стёкол по-птичьи пристально. Пояснил, что среди американцев был один достаточно известный коллекционер. Он, бесспорно, не мог не слышать о собрании профессора Стаха, и поэтому его просьба о возможности ознакомления с этой коллекцией не вызвала ни у кого возражения, наоборот, администрация музея отнеслась к нему с пониманием, связалась с профессором, и тот разрешил осмотреть свою коллекцию икон. Кстати, обо всем этом он, директор, уже рассказал работнику милиции, и ему странно, что следователь снова затронул этот вопрос.
— К сожалению, приходится! — сказал Козюренко, и директор понял, что отказываться тщетно.
— Спрашивайте! — согласился он. Снял очки и начал протирать их белоснежным платком.
— Кто из экскурсоводов сопровождал американских туристов в музее?
— Омельян Иванович Иваницкий, наш научный сотрудник. Он хорошо знает своё дело и свободно владеет английским. Иваницкий, как правило, работает у нас с иностранцами.
— Именно Иваницкий и передал вам просьбу американцев ознакомиться с коллекцией Стаха?
— Нет, он был только переводчиком. Ко мне лично обратился мистер Берри — коллекционер, о котором я вам говорил.
— И Иваницкий договаривался с профессором?
— Нет, я звонил ему сам.
— Но сопровождал иностранцев Иваницкий?
— Да, я поручил ему это.
Козюренко немного помолчал. Наконец спросил о главном:
— Не помните, Омельян Иванович был на работе двадцать четвёртого июля? С утра между десятью и двенадцатью часами?
Директор укоризненно посмотрел на следователя:
— Он не мог быть в этот день на работе, так как находился в командировке в Москве. С двадцатого по двадцать седьмое июля включительно. И вернулся, как и полагалось!
Эти слова — «как и полагалось» — будто ставили точку на вопросах следователя. Козюренко понимал это, но он знал чуть больше, чем директор музея, — ведь алиби Иваницкого, хотя само по себе действительно много значило, все же не ставило окончательно точку на его непричастности к убийству профессора.
— Чем была вызвана необходимость командировки? — спросил Козюренко.
— Мы планируем организовать выставку мастеров портрета. Должны были договориться с администрацией нескольких московских музеев. Я сам предложил товарищу Иваницкому поехать в командировку.
Говоря это, директор не кривил душой: он не знал, что Омельян Иванович перед этим звонил знакомому московскому искусствоведу. Они поговорили несколько минут, Омельян намекнул, что хотел бы побывать в Москве, провести вечер где-нибудь в «Метрополе». Знакомый обещал позвонить начальству Омельяна, организовать командировку и сдержал своё слово.
Все факты, сообщённые директором, свидетельствовали в пользу Иваницкого, и все же Козюренко попросил директора устроить ему встречу с глазу на глаз с Омельяном Ивановичем. Тот предложил ему свой кабинет.
Омельян Иванович вошёл в кабинет через несколько минут. Очевидно, шеф сказал ему о том, кто именно хочет поговорить с ним, и Иваницкий приготовился к встрече, но все же не ожидал увидеть здесь своего экскурсанта — растерянно остановился на пороге.
Козюренко молча смотрел на Иваницкого, умышленно не говоря ни слова. Это было невежливо, но очень необходимо. И Иваницкий сразу понял всю неопределённость своего положения: переступил порог, доброжелательно улыбнулся и приветливо сказал:
— Вы?.. Вот не думал… Мне говорят — из прокуратуры, а это — вы… Хотя, — улыбнулся ещё приветливее, — почему прокуратура не может поинтересоваться искусством? А вы ещё так красиво сказали о портрете Ганса Гольбейна Младшего!
Он непринуждённо произнёс слова и улыбнулся почти развязно, однако в его глазах Козюренко заметил глубоко спрятанный страх. Это придавало лицу Иваницкого странное выражение — он как бы надел маску клоуна, который должен веселить публику в минуты своего душевного смятения.
— Мы не хотели вызывать вас к себе. Это прозвучало бы как-то официально, — начал Козюренко. — Собственно, вы не можете быть даже свидетелем по этому делу, но все же нам интересно знать ваше мнение, вот я и осмелился побеспокоить вас…
— Прошу! — бодро воскликнул Иваницкий, и искра удовлетворения мелькнула в его глазах. — Чем могу быть полезен?
— Речь идёт об ограблении коллекции профессора Стаха…
— Мне говорили, что его убили… — Иваницкий сокрушённо склонил голову. — Такой человек, и у кого-то поднялась рука! Но, — он бросил взгляд на следователя, — какое я имею отношение?..
— Конечно, к убийству — никакого… — ответил Козюренко. — Нас интересует ваше мнение как специалиста. Незадолго до убийства вы были в доме профессора, и Василь Федотович показывал вам свою коллекцию…
— Не мне, — счёл нужным уточнить Иваницкий. — Я был гидом-переводчиком, если хотите, но профессор чудесно владеет… простите, владел английским, и мои функции свелись фактически к наблюдению.
— Как вы лично оцениваете коллекцию профессора Стаха — Козюренко решил выглядеть этаким простачком. — Недавно в какой-то газете я читал о любителях-коллекционерах икон, и точка зрения автора статьи…
— Я читал эту статью, — перебил Иваницкий, — автор, безусловно, прав. Но коллекция Стаха — не дилетантское собрание мазни посредственных иконописцев, у него в собрании есть даже Рублёв!
— Это икона, которая висела в центре коллекции?
— Неужели её украли?
— К сожалению. И мы разыскиваем её.
— Найдёте! — категорично заявил Иваницкий. — У нас продать Рублёва невозможно.
— Я тоже придерживаюсь такого мнения. Однако, как вы считаете, эти иностранцы, что были с вами, не могли?..
Козюренко не договорил, но все и так было понятно. Выжидательно смотрел на Иваницкого.
— Исключено! — уверенно ответил Омельян Иванович. — Американцы, которых я водил к профессору, уехали из Советского Союза через три дня.
— Справедливо. Но вы не ответили на вопрос: икона Рублёва висела в центре коллекции?
— Какое это имеет значение? Ведь уже не висит.
— И все же?
Иваницкий немного подумал.
— В центре, третий ряд снизу… Нет, простите, второй.
— А слева от Рублёва?
— Кажется, какой-то старообрядческий образ. Да, он. Профессор говорил, времён патриарха Никона.
— Коллекция ограблена квалифицированно, — заметил Козюренко. — Украдены ценнейшие иконы.
Иваницкий чуть покраснел.
— Думаете, — спросил он, — не обошлись без профессиональной помощи?
— Уверен. Я и пришёл к вам, чтобы выяснить некоторые вопросы. Вот вы, например, человек, прекрасно разбирающийся в живописи, смогли бы в течение нескольких минут отличить шедевры от ординарных полотен?
Иваницкий как-то растерянно улыбнулся: кажется, этот следователь начинает прижимать его к стенке. Ответил неопределённо:
— Все зависит от обстоятельств… профессиональных способностей, если хотите… — Немного поколебался и уверенно прибавил: — Думаю, что отличил бы подлинное искусство от подделки.
Козюренко кивнул. Это и волновало его: грабитель забрал лучшие экземпляры коллекции и ещё две иконы, имевшие только относительную художественную ценность. А может, он сделал это, чтобы сбить с толку следствие — точно рассчитанный и дальновидный ход?..
Все может быть, но пока что все факты за Иваницкого. У Козюренко ничего нет к нему, кроме неприязни, а неприязнь противопоказана следователю.
Роман Панасович встал.
— Я благодарен вам, — сказал он, — и просил бы об одном: если вы услышите что-нибудь об украденных из коллекции профессора Стаха иконах, проинформируйте нас. Преступники попытаются продать иконы, возможно, обратятся за консультацией к искусствоведам.
— Не думаю, — Иваницкий ответил ослепительной улыбкой. — Но, конечно, в случае чего сочту своим долгом…
В здании, которое в городе привыкли называть Домом проектов, размещались не только проектные организации. Несколько этажей правого крыла было отведено, например, управлению местной промышленности. Однако преобладали в доме все-таки различные научные и научно-исследовательские организации, связанные с проектированием всего, что можно проектировать, начиная с городов и кончая какими-то геологическими работами.
Козюренко постоял немного у главного подъезда, читая вывески:
«Государственный институт инженерно-технических изысканий».
«Научно-исследовательский институт планирования и нормативов».
"Производственно-полиграфическое предприятие «Патент».
«Гипропром».
Он поднялся на предпоследний этаж. Длинный коридор был заставлен щитами с разной наглядной агитацией. На одном из них висела старая, ещё первомайская, стенгазета. Козюренко взглянул на статьи об успехах коллектива и направился к завхозу, отрекомендовался инспектором противопожарной охраны и долго и нудно отчитывал завхоза за то, что в коридоре нет ни одной таблички с призывом звонить по «01» в случае пожара. Завхоз пообещал заказать даже несколько таких табличек, лишь бы только избавиться от занудливого пожарника. Но, видно, не так легко было от него отделаться. Инспектор принялся рассказывать о разных случаях пожаров, сказал, между прочим, и о том, что в молодёжном кафе задержали нескольких хулиганов.
Завхоз, любивший от нечего делать поболтать, оживился. Он похвалил решительные действия оперативных работников и начал сетовать, что молодёжь теперь не та: ведёт себя развязно, не хочет признавать авторитетов и не слушает старших.
Козюренко понял, что завхоз, так сказать, созрел для серьёзного разговора, и пожаловался на компанию молодых людей, пьянствовавших в середине мая рядом, в кафе «Эврика». Мол, пренебрегая всеми правилами противопожарной безопасности, подожгли на столе спирт и чуть не устроили пожар. Поговаривают, что компания была именно из этого НИИ. Не может ли завхоз узнать, кто был в «Эврике» двенадцатого мая? Если посчастливится выяснить, пусть позвонит ему, и они выпустят в институте листок, в котором осудят этих молодчиков…
Козюренко поднялся на этаж выше, тут тоже прошёлся вдоль плакатов и лозунгов на щитах, заглянул в какую-то заставленную письменными столами комнату, но, увидев вопросительные взгляды сотрудников, не вошёл.
В конце коридора сладко пахло табачным дымом. Возле дверей в туалеты большая табличка уведомляла, что тут можно курить. Козюренко вынул сигарету и присоединился к компании мужчин, оживлённо беседовавших в углу.
Никто не обратил на него внимания, видимо, разговор интересовал всех. Только совсем ещё молодой парень в канареечной тенниске смерил Романа Панасовича отсутствующим взглядом, но сразу же и отвёл глаза, бросив какую-то реплику высокому черноволосому мужчине. Тот страстно говорил, забыв о сигарете, почти обжигавшей ему пальцы:
— Этот комплекс не имеет никакого ни архитектурного, ни исторического значения, — услышал Козюренко, — его надо снести, поставив вместо этих, я бы сказал, ужасных сооружений светлые здания из стекла и бетона. Представляете себе: над рекой высятся стекло и бетон и солнце отражается в окнах!