– Предупреждаю! – зло выдохнул в лицо Микитайло. – Если будешь еще болтать лишнее, сгинешь в тюряге. Это точно, до суда не доживешь. А Кирилл Семенович велел передать: если будешь молчать, вытянем, годом или двумя отделаешься.
   – Все! – поднял руки Микитайло. – Все понял и буду молчать.
   – Следователю скажешь, что оклеветал Кирилла Семеновича. И знай, я за каждым твоим шагом буду следить. Попробуй только пожаловаться. Ногами вперед вынесут!
   Когда Микитайло вывели, Псурцев посидел, сжав руки, облегченно вздохнул и поднял глаза на человека, которого конвоир втолкнул в кабинет.
   – Садись, Горбунов, – сказал, – и слушай меня внимательно. У тебя сколько за плечами? Семь лет, кажется. Итак, жук ты опытный и воровские законы знаешь.
   – Кто же их не знает, начальник? Настоящий урка и во сне их помнит.
   – За что сейчас посадили?
   – Мелочи, начальник, погорячились за поллитрой, потом одному фраеру морду набил.
   – Три года светит.
   – А если я искренне покаюсь?
   – Все равно три года. Учитывая твое славное прошлое.
   – Однако, начальник, в стране демократия, и законы, спасибо, мягчают.
   – Не для тебя, Горбунов. Тебе сейчас за все на полную катушку дадут. Хотя могу подвести тебя под мелкое хулиганство: пятнадцать суток, и гуляй, Вася…
   – Богу молиться буду за тебя, начальник.
   – В бога я не верю, Горбунов. Но сделаешь вот что. Дружки в камере есть?
   – Здесь?
   – А где же еще?
   – В камере все подо мной ходят. Как скажу, так и сделают.
   – Это хорошо, Горбунов. Сегодня вечером прижми немного Микитайло. Он в вашей камере.
   – Есть у нас такой фраерок. Куркуляка проклятый…
   – Ребра ему посчитайте… Только не очень сильно, чтобы только запомнил. Скажешь: языком трепаться будет – хана…
   – Скажу, начальник. У меня на Микитайло у самого руки чешутся. Но не забудьте – через две недели…
   – Выйдешь, Горбунов, в райотделе протокол перепишут, я прикажу.
   – Все сделаем, как велели, начальник!
   Горбунов ушел, и в комнату заглянул Макуха. Тревожные огоньки светились в его глазах.
   – Все в порядке, Макуха, – сказал Псурцев. – Я тобой доволен. Буду ставить вопрос о присвоении тебе капитанского звания.
   – Рад стараться, товарищ полковник! – вытянулся Макуха. – Видите, у нас порядок!
   – Полный порядок, – подтвердил Псурцев, потому что и сам придерживался такой мысли.
   – И откуда только такие берутся? – полушутя-полусерьезно спросил Фома Федорович, буравя Сидоренко сквозь очки пронизывающим взглядом.
   – Из республиканской прокуратуры, – отшутился Иван Гаврилович.
   – Наслышан о тебе, – сказал Фома Федорович. Снял очки и произнес утомленно: – Докладывай.
   – Сколько у меня времени?
   – А ты докладывай – посмотрим.
   – Наша группа имела задание расследовать положение дел на трикотажной фабрике. В Верховный Совет пришло письмо, и прокурор республики дал указание проверить факты.
   – Знаю.
   – Работники республиканского управления БХСС во главе с подполковником Кирилюком установили факты злоупотребления на фабрике и особую причастность к ним директора Белоштана. Его арестовали, и ведется следствие.
   – Могли бы посоветоваться со мной.
   – Однако же, Фома Федорович, факты бесспорные и поразительные.
   – Ты знаешь, кто я здесь? – Фома Федорович повертел очками. – Я – глава и отвечаю за все. За все – понятно? За тебя тоже, пока ты находишься на территории области.
   – Я считал, что подчиняюсь прокурору республики.
   – С одной стороны…
   – Согласен, Фома Федорович. У Белоштана был левый цех по производству дефицитной трикотажной продукции. Он возглавлял целую шайку расхитителей государственной собственности – в компании с ним были заведующие промтоварными магазинами и другие работники.
   – Конечно, были. Краденое надо было продать. На барахолку не понесешь же всю продукцию…
   – Думаю, преступники оперировали весьма крупными суммами.
   – Точнее.
   – Скорее всего, сотнями миллионов.
   – Откуда у Белоштана миллионы? Не преувеличиваешь?
   – Приблизительные суммы убытков, понесенных государством, установит следствие. Точную цифру, наверное, выяснить не удастся.
   Фома Федорович произнес как-то странно:
   – Ну и проходимец этот Белоштан! Мы его на хозяйственную работу выдвинули – вот и отблагодарил!
   – У Белоштана, наверное, были консультанты. И очень ловкие помощники и сообщники.
   – Стыд какой! – произнес Фома Федорович. – Резонанс на всю республику. До сих пор за нами только мелкие дела числились – как у всех: квартирные кражи, хулиганство и подобное другое. Убийство считалось чрезвычайным происшествием. А здесь – кража в особо крупных размерах! К тому же выявленная не нами самими, а республиканскими органами!
   – Мы не претендуем на лавры.
   – Ты не претендуешь. А как быть мне? Мне прокуратуру и милицию на ковер вызывать надо. Как это так, на глазах у общества такие махинации делались!
   – Преступники действовали точно.
   – Не скажи – целый левый цех! Наша милиция сама могла Белоштана за руку схватить.
   – Могла, – согласился Сидоренко, – вот тут и закавыка.
   – На что намекаешь?
   – Скажу прямо: кое-кто из милиции опекал Белоштана.
   – Конкретнее.
   – Следствие продолжается, остальных данных огласить не могу, но нити тянутся к Псурцеву.
   – Говори, да не заговаривайся.
   – Я, Фома Федорович, готов нести ответственность за свои слова. Тем более, что подозрение вызывает и сам Пирий.
   Фома Федорович медленно надел очки, посмотрел сквозь них на Сидоренко, пристально и внимательно.
   – На кого руку поднимаешь? – спросил строго. – Я тебя вызвал только потому, что поступила жалоба: превышаешь полномочия. Кто тебе позволил самого мэра допрашивать?
   – А я его не допрашивал, просто был на приеме и пристрастно поставил несколько вопросов.
   – Ты свои шуточки брось. Здесь тебе кабинет наместника президента и экивоками не отделаешься. Что у тебя против Пирия?
   – Арестован его шофер, и он дал показания против Кирилла Семеновича.
   – Не допускаешь, что по личным мотивам? Пирий мог прищучить шофера, а тот мог отомстить.
   – Следствие не отбрасывает и такой вариант. Кстати, шофер на последнем допросе отказался от своих первоначальных показаний.
   – Знаем мы таких субчиков: сегодня одно, а завтра другое – на сто восемьдесят градусов… Мы, скажу прямо, в особых условиях работаем. Многие злобствуют, с говном бы смешали. Ты представляешь, какая должность у Пирия? Одному в квартире отказал, другому машину не дал, третьего на исполкоме пропесочил…
   «Представляю, – мысленно добавил Сидоренко, – у одного за квартиру сто тысяч взял, у другого тоже… А Белоштан сколько ему носил? Должно быть, не меньше…»
   – Следствие продолжается, – ответил уклончиво. – И пока можно делать только предположения.
   – Пирия ты не знаешь, – сказал Фома Федорович. – Работник с размахом и разумный. На нем Город держится.
   «С размахом – это точно, – опять мысленно добавил Сидоренко, – двухэтажную дачу на тещу оформил, с подвалом и бильярдной. А вас, Фома Федорович, почему-то туда не пригласил. Скромный, не хочет хвастаться».
   – И все же некоторые нити тянутся к Пирию, – сказал упрямо.
   – Пирия я тебе не отдам, – сказал Фома Федорович раздраженно. – Мне тут виднее – кто есть кто. Шерстить государственные кадры никому не позволим, даже прокуратуре. Знай, сверчок, свой шесток.
   – Закон для всех одинаков.
   – Газеты читаешь? – уничтожающе спросил Фома Федорович. – И я их читаю… Ты мне сейчас еще о демократии расскажи. Да, законы для всех пишутся, но в нашей практике в каждом конкретном случае на них трудно опираться. Тоже мне, законник нашелся! Для народа наши законы, и ты это лучше меня знать обязан: Закон людей защищает, а Пирий, повторяю, не просто человек, а мэр города, и его шельмовать я не позволю. Ты его во взятках подозреваешь, а за руку поймал?
   – По свидетельству гражданина Микитайло…
   – Сам только что сказал, что нет свидетельств у Микитайло. За что его хоть задержали?
   – Прописал в Городе любовницу, которая незаконно получила квартиру.
   – Разве Микитайло – начальник паспортного стола, он, что ли, прописывает?
   – Четверо граждан подтвердили, что именно через Микитайло давали взятки Пирию и получили без очереди квартиры.
   – Значит, так, – Фома Федорович глянул на Сидоренко поверх очков, – вижу, что доказательств у тебя против Пирия – никаких. Одни предположения и клевета Микитайло. Так вот, держи язык за зубами. Если по Городу пойдут слухи о Пирий, только от тебя. Ты со своей командой – единственный источник. Так вот, если слухи пойдут, привлечем тебя к ответственности. Знаю, не подчиненный ты мне. Но к нам и в Верховном Совете прислушаются. Там по головке за клевету не погладят.
   – Вы не дослушали меня, Фома Федорович. – Сидоренко закусил удила, и сейчас остановить его было трудно. – Пирий – это еще не все. От Белоштана нити тянутся и к Псурцеву, и к заведующему торгом Губе, и к убитому директору базы Хмизу. Не считая уже других, мелких сошек… Здесь коррупцией пахнет, Фома Федорович.
   – Доказательства?
   – Вот их и собираем.
   – Итак, нет доказательств… – Фома Федорович, поглаживая гладкую поверхность стола, как бы раздумывая, продолжал: – А еще следователем по особо важным делам считаешься! Говно ты, а не следователь, скажу прямо. Тебе размах подавай, коррупцию и мафию, на них карьеру хочешь сделать, знаем мы таких… А я свои руководящие кадры шельмовать не дам! Заруби себе на носу. Может, и меня к своей мафии приплюсуешь?
   «Нет, – подумал Сидоренко, – против вас, Фома Федорович, нет данных. А вот спросить бы вашу жену, дорогую Марию Евгеньевну, откуда у нее норковая шуба? За какие такие шиши приобретена? Есть у нас сведения, что подарил ей эту шубу сам Белоштан, и на этот счет есть у меня неопровержимые доказательства. Но козыри свои он пока не раскрывает, рассчитывает на снижение сроков приговора. Мария Евгеньевна, говорят, многое может, и областные чиновники ходят перед ней на цыпочках».
   Однако ничего не сказал Сидоренко, только скрипнул зубами. Посидел молча, собираясь с мыслями, и произнес:
   – Я предупредил вас, Фома Федорович, что дело Белоштана не такое уж простое, требует тщательного изучения. И могут быть различные аспекты его. Моя совесть велит мне довести его до конца. Как ни трудно, но клубок надо распутать.
   Фома Федорович встал.
   – Много о себе думаешь, – сказал весомо. – Считай, что ты не переубедил меня. Прощай, следователь, возвращайся в Киев, хватит тебе в Городе ошиваться.
* * *
   На следующее утро Сидоренко позвонил начальник следственного управления республиканской прокуратуры Волошко. Поинтересовался делами, выслушал Ивана Гавриловича не перебивая и сказал:
   – Есть соображение, что поработали вы хорошо. Блестящий результат: вскрыта шайка расхитителей государственной собственности. В особо крупных размерах. Поздравляю вас, Иван Гаврилович, и передаю поздравления самого… Итак, закругляйтесь, дорогой, там уже без вас закончат, ждем вас послезавтра в Киеве.
   – Как так? – оторопел Сидоренко. – Дело только начинается… Коррупция здесь, Юрий Кондратьевич, и невооруженным глазом видно.
   – Это только ваши предположения, – сказал Волошко жестко. – Безосновательные предположения.
   – Юрий Кондратьевич, вы же опытней меня, поверьте, не имею я права бросать все так!
   – Есть приказ самого… – Сидоренко уловил в тоне Волошко безнадежность. – Он отзывает вас – есть очень важное дело и некому, кроме вас, поручить его.
   – Важнее этого не может быть!
   – Иван Гаврилович, – в голосе Волошко появились интимные нотки, – поймите нас… Насколько мне известно, звонили из дома… Ну, Большого, естественно… и есть мнение… Короче, Иван Гаврилович, послезавтра жду вас в Киеве!
 
    1993, Киев.